Зола былых костров

Колючинские переплетения 6.

                Маленький роман-съ  о дружбе и любви
                с картинками и музыкой, деньги, карты, пистолеты
                и прочие атрибуты повзрослевших мальчиков и девочек.
                Посвящается  археологам
                СКАЭ
                и всем, с  кем          
                делил палатку во всех
                отрядах и
                экспедициях.
                Идите к чёрту, это не
                про вас..
                А  желающие себя
                узнать, узнают
                и в табуретке.
(Для аудиоверсии предлагается трек:
Александр Гейнц, Сергей Данилов - Далёкий порт, исполнение Эли Фаизовой)

Качает волнами суда ветер.
Ночами только Млечный Путь светел.
Там, далеко,
Кочуют звезды маяков,
Среди безлюдных берегов
Затерян в скалах порт.

Пусты причалы, в кабаках тесно,
На площадях менялам нет места.
Там, далеко,
Живется просто и легко,
Спокойным сном материков
Терзает души черт.

Здесь расстаются, чтобы жить встречей.
Здесь остаются, чтобы ждать вечно.
Там, далеко,
В тумане, канув за кормой,
Рокочет утренний прибой -
Остался в скалах порт.

В уютной бухте, вопреки штилю,
Вонзают мачты в облака шпили.
Там, далеко,
Из глубины седых веков,
Взмахнув приветливо рукой,
Девчонка парус ждет.

А нас уносит в океан шквалом,
Нам не вернуться, просто сил мало.
Там, далеко,
Кочуют звезды маяков,
Среди безлюдных берегов
Был не окончен спор.

Там, далеко,
Кочуют звезды маяков,
Тебя вернуть еще легко...
Затерян в скалах порт.

              В параллельной Вселенной.

              Эпизод О. Отдать швартовы!


 9 августа 20** года.

Колючинск.

   - Сама подумай, отличное путешествие, красивые заповедные места, отличный транспорт – это не на велосипедах через пустыню, как тогда…Отличная еда на природе, и за это всё еще красивые деньги, и не с тебя, Жень, а тебе… Деньги заканчиваются, а слова «работала на Глобал Сьентифик» останутся. Ну и – старые друзья, четверть века виделись от случая к случаю….

   Профессор Эльза Холлопайнен по прозвищу  «Умная Эльза» и в узком кругу – Ланни, победно глянула на подругу  юности Женьку Вострецову.

   Лёгкая тень сомнения  скользнула по лицу. Печать неприязни на лице Жени дрогнула. А следом пришла гримаска «с колебаниями следует кончать!".
   - С вами будет Рябоконь. Ты же знаешь, я не хочу  его ни видеть, ни слышать, ни вспоминать о нём. А деньги – последнее, чем меня можно заманить. Тебе  мало денег? Я дам.
   - С нами будешь ты, будет Румпель, буду я – это уже три четверти. С нами будут студенты и куратор от ЮНЕСКО доктор Ланчетти – очень интересный и отзывчивый мужчина. Пойми, Глеб нам тоже нужен – у него есть сертификат на управление коптером. Ты тоже мне нужна для проекта. Я могла поискать другого геофизика, но мы с Румпелем хотели видеть тебя. Нам легче объяснить тебе, чего мы ждём от электроразведки, чем левому, даже очень крутому специалисту. Да студенту легче объяснить, чем спецу с опытом промышленной  съёмки. У нас микромасштабы. Тем тщательнее всё нужно проделать, а потом расшифровать детально. Ну и просто, я соскучилась по вам, по тебе особенно. Ну пойми ты наконец, уже поздно всё переигрывать завтра выезд, кого я буду теперь искать, если место я для тебя резервировала…

   Был ли проект «Глубокая разведка памятников археологии Бакрайской долины и ближних оазисов», в просторечии «Зергерский  коридор», на грани срыва из-за капризов немолодой девочки? Ну это вряд ли, думала Ланни, но будет обидно. И начинать т а к о й  маршрут с неприятным чувством – ничего хорошего, может и обернуться… Чем – додумывать не хотелось. «Всякая мысль, доведенная до полного конца, становится абсурдной» - кто это сказал? Это сказал Глеб Рябоконь, еще один непростой участник экспедиции.
   - Глеб тоже сомневался и не выражал восторга  от приглашения – сказала вслух Ланни.
   - И как раз потому, говорил он, что ты взбрыкнёшь обязательно. И он тоже устал от твоих взбрыков, так что большую часть дня и тем более ночи, вы не будете видеть друг друга.
 
   Женька  молча развернулась, собираясь как бы уйти, но нет, свернула к другой двери, которая во двор музея, лабораторий и экспедиции. Ланни пошла следом. Против света Женькина фигура отпечаталась в глазу силуэтом.
   - Игрушечка!, - подумала Эльза, профессор археологии Колючинского университета.
   - И костюм джинсовый, как всегда, только на два размера больше, но грудь на два размера больше не стала.-  Эльза невольно огладила свою пятого размера и выпуклость ниже. – Зато кожа свежая, никаких складок, морщин ни здесь, ни на лице тем более. И без никотиновых ямочек возле носа, как у Женьки.

   За дверью на площадочке перед лестницей вниз и вверх Женька уже курила, опершись на в зеленой краске перильце, и разглядывала три автодома под ними. Два «фольксвагена»  в бело-голубом и «буханку» в пустынном камуфляже.  Поодаль стоял еще бело-голубой джип «тойота» и две серые «буханки».
   - Вот эти и тот джип – наши, - пояснила Ланни. – Палатки будем ставить только в хорошую погоду, когда захочется  выспаться в одиночестве. Здесь же наши походные лаборатории. Большую часть материала обработаем на месте, так станет ясно, что нужно переделать или перепроверить. Ну и – без бытовых заморочек с пищей на костре, с сырыми дровами и чай-кофе по требованию.

   Женька фыркнула.  Ланни поняла, чтобы не произносить вслух имя Глеба. Этому проекту было больше четверти века, его проект – вот так, на колёсах, мобильными и свободными в принятии решений, где останавливаться, сколько стоять, что копать.
   Ланни решила завершить начатый разговор:
   - Мой «Открытый лист», твоя электроразведка, Румпель на компьютерной обработке, а Глеб проводит аэроразведку с коптера. Марко наблюдает и ходит в горы по камни, Ромка-Пылемёт ведёт раскоп и шпыняет практикантов. Всего двенадцать человек и четыре машины.
   - Машины же четырёх-пяти-местные. Вот эта савраска* в боевой раскраске в призовой конюшне нам зачем? – Женька показала на «буханку».
«Нам» - отметила Ланни.
   - Это личная Глеба. Ты не помнишь (хе-хе про себя), как он фантазировал про такие машины и про дальний маршрут. Вот, завёл себе …лошадку. Тем лучше тебе – видеться будете реже.
   - Карты есть?
   - Обижаете, сударыня. У кого теперь нет гугломэпов, но у нас есть и бумажные стратегов, на всякий случай.
   - Идем, посмотрим…

   Вечером парни, то есть Румпель, Ромка и Глеб грузили  «живые» продукты и консервы, а девчонки пили кофе с коньяком. Третьей была студентка Диана. Потом Диана убежала к девчонкам-однокурсницам в общежитие, а Ланни с Женькой пошли домой к Ланни, благо совсем недалеко.

   В семь утра Ромка с Румпелем  уже сидели в водительских креслах, Глеб чего-то перепаковывал, сердито глянул на «девчонок», сухо пожелал доброго утра» и скрылся в нутре своей «савраски», мятый и потный.

   Ждали студентов. Ждали долго последнего, до одиннадцати ждали  одиннадцать человек. Диана хныкала с телефоном в руке у уха, трели вызова играли на полную громкость, хозяин своего слова и номера не отзывался.

   «Семеро одного не ждут», - сказал  Румпель. «Нас одиннадцать, еще подождём,» - сказала Диана.

   Решили ехать.

   Хотели было оставить джип, как самую некомфортную машину – два  спальных места разряда «ночь перекантоваться» - и не самую загруженную, но побоялись перегрузить задние оси автодомов. Но  студент-старшекурсник по прозвищу Тормоз сел за руль  и вывел «тойоту» за ворота.  Вот и разрешилось,  доверять студентам столь опасное дело – по головке Ланни не погладят, но может и обойдётся.  Самим Ланни и Глебу доверяли разведывательные пешие отряды до трёх человек  после второго курса. Авось, Марк не  обратит внимание, до деканата не дойдёт… Ромка вскочил в кабину своего

«фолькса», Румпель в свой, Глеб встал в хвост колонны. Дамы и джентльмены заняли места в машинах без разбору. Ну, тронулись!

   Уже в пути к вечеру  отряд настигла СМС-ка из музея-лаборатории: «Известный вам  задолжник Михайлик в деканат явился и в означенное место по традиции отправлен.»

   Это был намёк на известный в археологической среде анекдот о заре археологии. В оригинале значатся известные имена, но трудно поручиться, что изначально. Суть: в 1930- на Ангаре  между двумя отрядами экспедиции был отправлен студент, скажем, Петров с микроразведкой. Телеграф в ближайших деревнях и пристанях был. Телеграмма «Прибыл ли студент Петров» была повторена трижды. На четвертый день текст изменился «Если студент Петров не прибыл, и пенис с ним» Ответ: «Студент Петров прибыл, и в означенное место отправлен».


  Тридцать лет назад.
Колючинск и окрестности.

 Рыбак рыбака видит издалека. Кирасир кирасира…и так далее.
Что происходит, когда встречаются в меру воспитанные книжные уже не дети с закваской оторвижников и авантюристов? Какая химия, как говорят.

   Они встретились. Скажем прямо, и прежде виделись. Правда, в одном месте, «Малая Академия Наук», секция археологии. Из-за неё же попали на тот берег Талдинки  с кучей в тридцать штук палаток на четверых…нет, на шестерых, но двое продолжения не имели. Экспертами по установке этих самых палаток, да и скажем прямо, чтобы бывшие пионеры из Дворца «Юность» чего не спионерили. Опыт установки имелся относительный – уже ставили где-то и как-то.

   Юра Роблес. «В прошлом веке мы писались Роблес-и-Сантандер,но за сто лет И потерялась». Пробивающиеся рыжие усики, очки – не какие-то там очочки Женьки Вострецовой. хемингуэевский серый грубый свитер, джинсы… И гитара в сшитом из байкового одеяла чехле –«инструменту нужен температурный режим». Опыт первых выступлений с ней на сцене со старинными испанскими пьесами.

   Женя Вострецова, в костюме из серой джинсы «Одра», девочка-мальчик, женщина в будущем предстанет не распущенной розой но бутоном. Есть ценители пышных роз, но есть те, кто видит розу еще в бутоне. Тип девочка-мальчик остаётся с таким обещанием долгие годы.

Короткие  черные волосы, чистое лицо с мягкими чертами, непухлые губы красиво очерченного маленького и не кукольного , рта. Женщину-икебану в ней увидал Глеб.

   Глеб Рябоконь среди них был самым старшим – и материально-ответственным. Ничего выдающегося во внешности, серо-зеленые глаза и такого же цвета костюм из штормовки, армейской рубашки и брюк, сшитых как джинсы, однако из брезентухи цвета хаки. И с наколенниками.

   Ланни, она же Эльза Холлопайнен, тогда с ними не было.

   Зато был Костя Шереметьев по прозвищу Поручик Лемке.. Костя всячески подчёркивал армейскую выправку и его судьба была написана на его лице – военное училище, Академия, командование Округом, не меньше.

   Личности остальных двоих нас не заинтересуют. Один сразу же уклонился от общей работы и смотался с удочкой к ближайшей заводи, второй  отирался с дамами методистами из Дворца на другом берегу в бывшем же пионерском лагере. Кстати, посланный за дровами для костра. По ходу дела был послан и далее, к рассказу он не имеет отношения – «И кажного такое ожидает, кто…»

 Они старались. Они же опытные полевые «волки»!   Палатки «звенели как струна» - сказал Румпель. Румпель у них был экспертом по струнам.

 Местом для палаточного бивака выбрали распадину между двух сопок, сбегающую к берегу реки. Возможный дождь , предполагалось, будет стекать по уже сложившемуся жёлобу, а сопки защитят от ветра. Итак, палаток было тридцать, по пятнадцать в ряд с широкой улицей. Спальников шесть – по числу «экспертов». Но четверо закинули свои спальники в одну палатку, а два оставшихся за отсутствующих в другую. В этот момент всё и решилось. Четверо ощутили себя чем-то единым. Кто за водой, кто за дровами – решилось без обсуждений. Они друг друга понимали. Глеб заявил , что приготовит супчик по-креольски.

   Почему-то Юра, Женька, а за ними Ланни, решили, что супчик по-креольски варится из всего, что есть в рюкзаках. Глеб объяснял, что философия этого супчика проста, но не груба – варится из всего, что есть в рюкзаках, другого же нет, как иначе? Но из всего, что есть, выбираются продукты, которые «не подерутся в котелке и в животе». Эта мысль почему-то не доходит до друзей до сих пор. Должно быть, из-за кулинарных амбиций без «философии котелка».

   Пара порезанных на ладони мелкими кубиками картофелин, горсть овсянки и «Килька в томатном соусе с овощами». Не шедевр, но поесть вовремя горяченького полезно телу и духу. И вторым заходом в том же котелке, протёртом на берегу осокой  – чай.

   Утром явились по навесному мостику методические дамы и пришли в ужас от вида бивака. Почему? За ночь палатки даже не обвисли.
   - Я представляла себе это как-то живописнее, мостик в гирляндах и яркие палатки по холмам, на вершинах… И почему они у вас какие-то серенькие?
   - Выгорели за прошлый полевой сезон .Еще крепкие, но уже не новые.
   - Вы срываете мой замысел мероприятия , Павел Борисович обещал полное сотрудничество… - Дама поджала губы и повернулась уходить.
    - А палатки всё-таки переставьте по холмам, живописненько так, живописненько…
   Четверо понимающе переглянулись и пошли снимать бивак. «Свою палатку» они оставили у кострища на берегу между холмами.

   Толпу участников «масштабного мероприятия» вывели за ограду лагеря под вечер. Толпа разбежалась по холмам, по палаткам, непонятно для чего. В прятки там они играли, что ли? Для четверых палатка была их экспедиционным домом и требовала бережного отношения. Сверстники четверки, пахнущие свежестью из-под душа,  шампунем, городом, ужином с ножом и вилкой – и они, как бы в патине уже пережитого сезона прошлого года и с запахом тальниковых дров в костерке, умывшиеся поутру в речке… Предполагалось, что ТЕ должны им завидовать. И мятая потёртая штормовка и топорик на ремне на боку не мешали отплясывать на вечерней дискотеке Глебу с девочками в бантах. Ясно было, что девочки не пойдут с ним считать звёзды и поглядеть на Луну в полевой бинокль. Но они и не нужны были Глебу. Именно в этот день, во второй его половине, когда «мартышкин труд» запивали чаем всё из того же котелка, в его душе поселилась  «свой парень» Женька Вострецова. А девочки в бантах и в помаде, и на каблучках  стали частью декорации – «живописненько, живописненько».

     . . .

   В пути выяснилось, что  Юра, Ромка и Володя Тормоз не привыкли ездить в колонне.

Выход был один – назначать точки сбора на карте, первый ждёт последнего. Двигались по шоссе с большими остановками, благо по маршруту были и родники, и до развилки – закусочные. После развилки сошли с двуполосного нового асфальта на старую бетонку. Тряско, но ровно прошли и по ней, и встретили утро третьего дня у моста через «Аксу-Беловодовку» - неофициальное название у рыбаков и туристов. Отсюда начинался маршрут по заповеднику у туристов,  чем археологи хуже?

   Женька проснулась в своём женском автодомике первой.

   Выскочила, чтобы посетить кустики, сбегать на галечниковый бережок умыться первой же – можно не стесняться и смыть дорожную пыль не как вечером со всеми вместе.

   На полянке уже не было пусто.

   На раскладном стульчике у раскладного стола сидел Рябоконь. На столе стоял солдатский котелок и две большие пластиковые зеленые кружки. Над котелком поднимался парок.
    - Доброе утро, Евгения Витальевна. Присаживайтесь кофе пить, натуральный. Через тринадцать минут обещают восход, как думаете, состоится?
Женька матюкнулась. Это у неё всегда выходило убедительно, неожиданно потому что.
   - Не стоит злиться, Евгения Витальевна. Вам ведь по работе наверняка попадаются неприятные сослуживцы , вы ведь не кроете их матом? Пару недель потерпеть  гораздо проще, чем годами встречаться с ними.
   - Не дождёшься, чтобы я материлась…
    - Сделаем вид, что меня не существует. Нет, так сложно будет,. Лучше вот сидит тут незнакомый мужик из колхоза «Сорок лет без урожая»… Вон уже солнышко показалось. Кто рассвет встречает, на год молодеет.
   - Зайцев говорил – десять…
   - Инфляция, девальвация… Я бы по зайцевскому курсу уже пеленки пачкал… Увы нам…

   И голос не дрогнет, - подумала Женька. – Появились новые убедительные интонации… Равнодушия, что ли? Взгляд свысока…

    - Присаживайтесь, стынет же…Я вообще-то ждал Румпеля  или Ромку-Пылемёта, но они дрыхнут, заразы… Сварим еще, воды достаточно, кофе пока тоже есть, с чаем нет проблем…
   И у меня есть идея. Давайте познакомимся заново и будем жить нормально, «яко не бывше»… Вот как с Марко, дотторе Ланчетти.
Позвольте представиться: Рябоконь, майор в отставке. Вас, как я уже слышал от драгоценной нашей начальницы, зовут Евгения Витальевна,  mucho gusto, как у нас говорили в сельве…Или это была пампа? Чем занимаетесь?

   Багровый диск солнца тем часом выкатился из-за гребня невысоких гранитных гор.

   Женька стиснула зубы и прошла мимо к берегу, снимая на ходу куртку, рубашку. – Пусть смотрит! Его для меня не существует! Мне-то чего стесняться…

   Когда осталась в одних трусиках и собралась повесить на ветку  тальника лифчик, увидала – сушатся мужские трусы и майка того же песочного цвета. – Нахал! – Женька  повернулась, дабы испепелить взглядом, и только потом сообразила – голая спина не то же самое, что голая грудь.

 Тогда  она развернулась целиком и поиграла упругими маленькими грудками. Ну, не такими и маленькими, но не Эльзино же  вымя…  Пусть смотрит и захлёбывается слюной.

 Под конец их отношений… то есть д р у ж б ы, Глеб ощутимо начинал терять контроль над собой. И это раздражало. Новые факультетские друзья обещали новые неизведанные приключения вместо намечающейся колеи - брак, беременность, академ, окончание Горного  через силу…

«Факультето много, очень много, сильно много синьорино, о, йеес!
Что же это, что же это, половина их в декрето, мы за голову хватато, о йеес!
Как же нам за них трабахо…» («Плачь геолога», неоригинальная факультетская песня по мотивам мультфильма «Приключения капитана Врунгеля», у них такие песни именовались карамульками)

   И вошла по колено мыться. Уууу!!! Вода холодная. Хоть и маленькие горы, но горы…

   Вышла, оделась, поднялась на террасу*.Было похоже, как и ожидалось, что Глеб уставится в одну точку. А он спал с пустой кружкой в руке.

      Глеб сидел  и спал в раскладном кресле перед распахнутой  боковой дверью своей «савраски».  По пути к воде Женька видела её внутреннюю сторону. С другой стороны, от воды она заметила набросок  брыкающейся саврасой лошадки Пржевальского с намеченной контуром надписи Строптивая» – поверху и «лошадка» понизу.
   - Он даже не подглядывал, заснул, скотина… Гм. А чего я тогда бешусь? – успела подумать Женька.

   Из их «дома» выскочил любимец Ланни – таксик Герман. Пробежался к ближайшему кусту, задрал лапку. Потом подошел к Жене:
--- А меня тут кто-нибудь собирается кормить? – умильный взгляд и помахивание хвостиком-прутиком мог означать только это.

   Тут поднялся народ, Глеб развернул еще два столика, поставил хлеб, масло, горячие чайники прямо с плиты… Заспанному Тормозу он крикнул – Готовь обряд наречения своей шхуны! Назовёшь Буцефалом.
   -  Почему это Буцефалом? Я же не Сашка Македонский…
   - На бычью морду  на гербе посмотри. «Бычеголовый»
   - И вы, народ, думайте. Не дело призовым  битюгам, там,  или  фрегатам  без имени ходить. Особенно тем, кто взошел на борт «Каравелл». Чё, не знали названия вашей конкретно модели?
   - Впереди, на белом коне, как всегда, nuestra largesita jefesita унд гроссише экселенца прохвессор Холлопайнен – назовём её  одра «Белой лошадью», которая не-виски. А оставшиеся довольствуются  сливками с начальственного стола, то есть «Муншайном», а по простому – КВН.  Что есть «коньяк охрененной выдержки, поскольку выгнан этой ночью»
   

   11 августа 20** года.
Речка Жилансут.


   - А эта ваша курифтельница, она как вообще? – Румпель и Тормоз вечерком решили прокатиться по плёсам и бросить спиннинг. -  Может даже возьмём щуку…
   - В каком смысле – вообще?  Евгения Витальевна наш старый друг…
   - Это хорошо, если друг… А можно к ней как-нибудь подкафтить? Вы с Глебом Григорьевичем не обидифтесь?
   - Глеб Григорьевич очень может обидеться, и я могу обидеться …вообще-то не знаю. Она замужем.
   - Не похоже. Она курит и кольца нефт. То есть кольца были, а обручального нефт.
   - Если курит, так и мужа нет? У неё еще двое детей…
   - Если курит и кольца нефт, то замужем может быть много раз и дефти могут быфть, а посфтоянного  нефт, личная жизнь не удалась. Я бы скрасил одиночесфтво…
   - И она сразу бросит курить? Она даже не начинала бросать, ей нравится, насколько я знаю её.

   Юра с силой забросил спиннинг, груз перелетел к противоположному берег и зацепился блесной  за корень
   - Лезь и распутывай теперь.
   - Почему я? Бросали вы.
   - Зато остыть не мне надо. Тебе лет сколько?
   - Двадцафть два.
   - А ей как и нам, скоро полтинник стукнет…
   - Не может быфть, - не поверил Тормоз, выползая из одежды целиком. – Ей лет тридцать пяфть… Вполне…
   - Да, хороша…  С её депутатскими возможностями… С моими и Наташкиными не сравнить, хотя тоже не лохи… А ты не лох?
   - Я на поход в Гималаи собираю, я  не лох…
   - А Глеб Григорьевич лох?
   - Кто-фто скажет и лох. Но нет. Не лох, ему это просто потфиг… А я с Евгенией Вифтальевной попробую… её возможносфти. – сверкнул искусственными зубами недавний член студенческого клуба альпинистов  по кличке Тормоз. Когда-то  на крик – Камень! – надо было подставить каску, Володя подставил зубы. Но кличку он заработал не одной потерей зубов.

   Дефект зубов породил и дефект произношения.
   Вот попробуйте схватить за лацканы или там грудки совершенного голого мужика! Румпель попытался. Не вышло, да и нуклеус с ним.
--- Обидимся мы с Глебом или только огорчимся, это не важно. Женечка взрослый человек и мы с нею давно не виделись, - что она, как она -  не могу за неё сказать. Однако, мы точно а – обидимся, б – сильно обидимся и ц – страшно обидимся,  если ты обидишь нашу Женечку.
   - И в мыслях не было, Юрий Викфторович. А было доставифть только радосфть и с нею порадовафться…
   Щуку они всё же дОбыли. Даже полторы, если считать вторую по мерке первой.

   - Ну давай, по одной для  куражу и к костру? А дрова кто-нибудь собрал?
   Румпель был деловит и в предвкушении.
   - Малость не до того было. – Олег протянул Румпелю фляжку. -  Три «окопные свечи» и костер твой. Ищи консервные банки.
   - Банок еще нет. На ужин была рыба.
   - Ладно, не дрейфь, жалко ведёрка, но чего  не отдашь ради традиции….

   К ним никто не вышел.

   В палатке студентов горел фонарь и там резались в карты. Терзание Румпелем струн – куда всё делось? – никого не вдохновило. Подошла Ланни, но вернулась к Женьке. Та катиегорически отказывалась общаться с Глебом.
 
   - Пойдем лучше, почитаем… - сказал Рябоконь, накрыл крышкой оцинкованное ведерко с  кирпичом внутри, пропитанным  солярой.

   В !Савраске» он сходу включил магнитолу.
   - Режим рулетки, на какой номер выпадет. Погадаем на судьбу?
   - «Может показаться странным очень
Что сижу, не ухожу…
Я огнем костра и тишиною ночи
Как богатством дорожу…» - выдала магнитола-рулетка.
   - Издевается, - бросил Рябоконь и выключил магнитолу.

 Эпизод П.  ПАРАДОКСАЛЬНОЕ или Персона нон грата.

Двадцать восемь лет назад.
Колючинск.

   - Хорошие же ребята – Ланни узнала голос доцента Семивёрстова,  в библиотечном зале акустику приглушают, но случаются чудеса и, похоже, Ланни попала в акустический коридор.

   Доцент с женой, тоже преподавателем, и «музейной дамой» бывали в их доме в гостях у матушки. В семье Холлопайнен хранили древний карельский обычай именовать родителей матушкой и батюшкой. Сама Ланни должна была дождаться матушку в библиотеке и передать забытую в печатной  машинке рукопись отчёта

   Обаяние Павла Борисовича, доцента Семивёрстова, сокращенно СПБ,  признавал даже Глеб Рябоконь.

   Только он наблюдал со стороны. Нет, «Литера Альфа: Начальник всегда прав. Литера Бета: В случае, если начальник не прав,  смотрите Литера Альфа». Отрицать исполнительность Борис Николаич хотел бы, да не мог. И не от Пункта А до Пункта Б. Но вот «мысли об облаках», как называл это  СПБ., раздражали.
Пробовал ли Семивёрстов обаять Глеба – скорее нет, чем да. Незачем. Если девочки студентки без ума от еще молодого преподавателя и сердцееда со стажем, а мальчики ценят компанию где девочки, то душа еще одного упёртого  хохла не проблема, чтобы расточать своё внимание. Хохол упёртый пришел сам, сходу заявил, что будет заниматься археологией, раз отец его геолог, и ему на роду написано быть полевиком, детство на буровой, палатки, удочки, костры и все дела, но он, Рябоконь увлекся древней историей, а брак между историей и геологией – это археология. И опыт уже имеется, были среди геологов любители и не просто даже любители, а  ссыльные археологи, определённые судьбой  в геологоуправление. Навыки определения горных пород и минералов имеются, клятву археолога каменщика усвоена : Свято верую в раковистый скол.

   Семивёрстова передёрнуло. В университете археолог-каменщик Бардыкин ему зачОт не поставил.

Парочка стандартных приёмов обаяния   не сработала, ну и пёс с ним. Пусть носится со своими камнями, идеями и маршрутами. «Турист» - место в таксономике было найдено и баста. Работает на меня пока – пусть работает. Путешествия по раскопкам, красивые закаты и рассветы, песни у костра  для всех – не убудет. Полезных идиотов довольно и в Старой Гвардии.

   Археологическая экспедиция Уральской Школы Бадера Отто Николаевича держится на сахемах.

Сахемы – это такие индейские вожди преклонного возраста и хранители традиций. Или студенты старших курсов, которые не первый год в экспедиции, прошли Крым и Рим,  и знают что почем. Начальник отряда или даже экспедиции распределяет среди них обязанности. Обычно каждый год новые. То есть помимо курсов лекций и практик, отмечаемых в зачётке, студенты-археологи получают еще иную практику.

   Помимо сахемов с руководящими так или иначе функциями, в Гвардию  конкретно Семивёрстова – его личное детище – включались и «старые» кружковцы со Станции юных Туристов и Юных Натуралистов, из Дворца Детского Творчества - ДДТ, из школьных кружков, что вели выпускники Семивёрстова. Два выпуска уже были его.

   На взгляд просто волонтера Игоря Бундича Глеб Рябоконь несомненно был членом Старой Гвардии – с его-то полевым опытом и товарищеской надёжностью где же еще ему быть? Самого Игоря привлекала выездная жизнь, романтика, костры-палатки, айлавьюнчики под звёздами…Перспективы послестуденческой жизни были ясны, три года отучительствовать, пойти в депутаты…Археология как активный отдых, где за организацию душа не болит, а наукой пусть занимаются доцент и Рябоконь. Проблемой было то, что Рябоконь как исполнитель был коньком с норовом. Он охотно учился методике, но «делать науку», выражение Игоря, собирался для себя.
«Временный пассажир», определил Семивёрстов. Пользу для диссертации извлечь можно, но и допускать к деталям парня с подвохом было чревато. Яростный спорщик по разным поводам не упустит случая на защите, ну как пример.
   И ко всему, к нему начали липнуть очень перспективные ребята.

   -  Вполне могут заменить старую гвардию. Вот только не знаешь, какой номер выкинут завтра. Рассказать потом – забавные байки получаются, но это потом, а сейчас – отвлекают, нервируют.

Только представить, пока я ходил отмечать  командировочные в Горсовет Изумрудного, они из баллончика расписали Доску Почета надписью «Как хорошо, что нами правит этот Гудвин! Великий и Ужасный.» Это вам не банка горчицы  Тани Скуратовой. При раннем знакомстве Семивёрстов рассказывал байки об экспедиции, среди них была про  стащенную из  совхозной столовой баночку горчицы.

   - Они все трое влюблены в эту девочку и соперничают. – это «музейная дама» и вечный «секретарь» доцента.

   - Гм… тоже вот проблема… Этот Глеб – он же уже не мальчик, ему чего нужно от детей? Извращенец? А не дай бог, что-то учудят, «нежелательная беременность» там, нас же всех прикроют. Вон Шалазинский отряд закрыли – ребенок пятнадцати лет то ли утопился, то ли утонул, там речка – курам вброд… А что этот Глеб творил на могильнике в Покровке? Они бегали на перекурах купаться в речке, так он нашел бьющий в реке родник и нырял воду пить. Как не утонули, чудом. Но ведь заразу могли подхватить… Оно нам надо, дизентерийный карантин в лагере? Или сибирская язва – скотомогильник от коллективизации недалеко же…

   - Он мне признался, что у них уже всё решено. Ждут восемнадцатилетия Жени и женятся. Так мило…

    - Не было печали… Они же такие разные! Такие разные семьи. Завкафедрой  на Горном факультете и какой-то буровой мастер… Они никогда не найдут общего языка. И Глеб никогда карьеру не сделает, чтобы в наш круг пробиться. Юра Жене больше подходит. Кстати, как он воспринял?

   - Делает вид, что ничего не произошло. Или не знает, не верит. Считает, что у него есть шансы..

   - А почему бы старшим товарищам и добрым наставникам не помочь молодым людям? Этот Глеб – он для нас совсем лишний. На раскопе они все хорошо работают.  Как команда., Но волонтером больше,  волонтером меньше… Меня он вообще раздражает, самонадеянный, самоуверенный, лезет с глупыми вопросами… Вот только представь, разбираем скифский звериный стиль.  Доходим до времени финала – всё, конец занятия, мне бежать, а он пристал: Вот есть скифский звериный стиль и скандинавский звериный стиль.  Есть область контакта двух культур и народов в Причерноморье, есть время борьбы и коалиций племён. Не был ли скандинавский звериный стиль продолжением скифского? Что ж, опаздываю, но пришлось разъяснять, что нас интересует  датировка стилистические особенности и культурная принадлежность Всё! Остальным пусть философы занимаются, им делать нечего.

    Так что, я попрошу тебя, Раиса Михайловна, поговори с Юрой, Женей… нет, с Женей не сейчас, с ребятами, чтобы не дружили с этим Глебом. Не наш это тип. В армию уйдёт – вернётся вообще другим человеком…

    Ланни стало интересно, что за люди так озаботили доцента Семивёрстова.

   Кто б знал, что любопытство свернёт целеустремлённую карельско-татарскую девочку с пути  изучения политических наук на археологическое отделение. Само поступление в университет было в кармане.

   А дома матушка со смехом рассказывала, какое было лицо, когда в деканат доставили на его имя пять билетов на дирижабль до Зурбагана… Имитация аэрофлотовских билетов полная…

   - А, самая проблема была достать использованные билеты хорошей сохранности. А дальше дело химии, рейсфедером нанесли раствор хлорки, вытравили старую надпись и вписали строго по выцветшим строчкам  дату, название порта и название дирижабля вместо Ила восемьдесят шестого. – Юра Роблес гордился этим подвигом «людоедов»


   Эпизод Р.  РАЗОЧАРОВАНИЕ или РУМПЕЛЬ РУЛИТ.

Память. Женя Вострецова.
Двадцать шесть лет назад.
Лагерь на реке  Уккатай.

   Поведение Глеба Женю просто бесило. Вечные попытки опекать как маленькую. А из-за проклятой опёки пропадала простота общения со всем друзьями, с Румпелем,  с сахемами… Притом, он сделался какой-то дикий. Сторонился общения и все время искал  повод с ней уединиться. Прежде было не так. Их Группа Лямбда всегда была в центре внимания. Что-то сочинялось, что-то обсуждалось, смех, шутки…

   Вечером у сахемского костра, в стороне от лагеря, было легко и просто. Как прежде. Если поворачиваться то правым, то левым боком к огню,  делается совсем не холодно.  Юра берет гитару и начинает выводить:
              Может показаться странным очень,
              Что сижу не ухожу…
              Я огнём костра и тишиною ночи
              Как богатством дорожу…

   Здесь эта песня  совсем новая, её Юра Румпель заучил недавно, перенял у Глеба в порядке обмена новинками.

             Сколько было их, костров, дружище,
             Сколько будет впереди.
             Ходим мы по свету, что-то ищем,
             Свет костра всегда в груди…

   И делается хорошо-хорошо, можно привалиться к дружескому плечу Юры Румпеля и смотреть на звёзды. На Горногребенской базе Политеха в ущелье звёзды заслоняли сосны и скалы. И это было начало лета, а самый звездопад происходит в августе.

             Как не запоёшь, когда с тобою
             У костра сидят друзья.
             Как не запоёшь, ведь ничего не скроешь,
             Что на сердце у  меня… - выводил Юра, народ внимал и понимал. Логика стиха подразумевала обобщение, «что на сердце у тебя», но Юру здесь понимали… Юра имеет в виду себя и Женечку.  И нет здесь больше третьего лишнего. Третий лишний спит вместе с первачами, а Женя и Юра – стрелянные птицы и давно свои. Женя не будет мешать Юре намекать на чувства,  так интереснее. Можно и за нос поводить, но до серьёзного поступка Юрочка еще не дорос…

   Пропуск во взрослую жизнь Женечка уже получила во время геологической практики, на курсе серьёзные ребята, уже поработали в поле, армия и все дела… Вечером тоже костёр и возможностей в горах для уединения много больше… И налить в стороне от руководителей практики, и сигаретку предложить для смазки разговора о звёздах и не только звёздах…

   Вокруг практически некурящая компания, не курит СБН, не курит его свита. Много курит пятикурсник Варламов, всё время подмывает спросить сигаретку, но они у него марки «Лайка»…

А в компании археологов не хочется взрослеть,. В кругу её однокурсников с Горного было наоборот. И разумеется, там её ждут тоже замечательные ребята. И успевший сдружиться с Глебом Любомир, и его жена-невеста  Оксана Братняя… И много замечательных ребят.  Здесь её юность, прошлое, там – будущее.

   Но вот, оказывается, выпускник Варламов  еще днем позаимствовал у пастухов велосипед и смотал в посёлок Близнецы в магазин. И увлекательно к дрожанию струны добавилось звяканье стекла. И это не вечный Глебов «рислинг», а напиток настоящих полевиков – водка.  И народ спешно выплескивает из эмалированных кружек остатки чая, кто-то протирает  лопухом и по кружечкам уже льётся влага, и все поднимаются с необыкновенным чувством единства и понимания… Кружки сдвигаются с металлическим звоном и кто-то  произносит: «По бронзе!»

И опять, душу греет осознание причастности… И Женя подбрасывает в огонь корявый сук – остаток заготовленных для костра дров.

Решающий  разговор случился уже в поезде домой. Уже отзвенела гитара в кругу компании студентов на рюкзаках на вокзале Ключарей. Уже улеглась суета размещения в общем вагоне – августу уже машет 1 Сентября, возвращение школяров и студиозусов с каникул, отпускники…Билеты с бою по Открытому Листу, места – где найдете.

   Глеб откровенно утомил. Женя попробовала сбежать в тамбур покурить.  Две недели не курила! Почему?  Глеб знает, пряталась от Румпеля и старых друзей, как маленькая…

   Ну вот, и этот попёрся…
   - Почему тебя н и к т о  не любит? – выплюнула в лицо.
   Он и отреагировал  как на оплеуху. Мгновенно, не думая.
   - Я не нуждаюсь в их любви! Мне достаточно сотрудничества!

   Каждый услышал своё. Он – «никто не любит», что означало – и я не люблю!
   Она: я не нуждаюсь в любви.

   Он выдавил только «Как!!!», пошел пятнами на лице, вышел держась за стеночку в вагон и потом хлопнул дверью. Ему навстречу и мимо шагнул Румпель, туда, в тамбур, и уже у него на плече Женя разрыдалась.

   - С Женькой невозможно говорить, всё время плачет ни с того, ни с сего… - пожаловался уже на зимних каникулах Юра Румпель. Другой город, расстояния, редкие встречи.
   - Да, она изменилась… - пробормотал Глеб.
   - Хуже. Она курит! -  Юра такого не ожидал что ли? Не готов…
   - Она всегда была авантюристской, как и мы все. У неё это проявляется так. Мы делаем вид, что пьём, ритуал, сухое вино под песни и разговор,  ей нужно головокружение и чтоб с запахом порочности…
    Румпель уставился.

   - Хоть вы и расстались, но обзывать Женьку порочной женщиной…

   - Я не обзывал, я не мог бы любить порочную женщину, а я её люблю. Просто констатировал, что Женя любит играть и очень хочет казаться взрослой. И боюсь, билет во взрослую жизнь оплачен не одними сигаретами. Но ничего точно не знаю, чувствую.



Бессонница. Любимая Джульетта…
 Незыблемая чистая река…
Прости мне это сумрачное лето
Над берегов в разводах ивняка.
Всегдашних слов пристойные расходы,
Предвзятую понятливость врача…
И в прошлое паломничают годы 
Забвение в котомках волоча.

О мне б тогда беспамятства крупицу,
Безумия добавьте  в мою кровь…
Но не умеет в прошлом повториться
Жестокая посмертная любовь.
Но я должно быть потому и выжил,
И берегом затопленным бреду…
А ласточки опять летают ниже,
К дождю, к тайфуну, к Страшному Суду…

 Любовь моя, не мучь меня, не смейся,
Лишь тени в час расплаты призови
И всё твое крикливое семейство
Я утоплю в дымящейся крови!
Дрожат вагоны в наготе перронов,
В ночное небо искрами соря.
И глохнет пульс, и дышится неровно…
И тихо ждёт походная Верона
Последнего на свете сентября.

(Алексей Цветков, но это не точно. Взято из тетради с зеленой обложкой Глеба Рябоконя. Помнится, он и Шекспира тогда читал трагедии, и переживал разрыв то бурно, но хватался за карандаши и кисти...)

Лагерь на Жилансут.
    13 августа 20** года.

   - Ми команданте, почему вы не установите здесь кафе-машину?  Ваш автомОбиль позволяет. – Доктор Марко сделал ударение на О. -  Всегда будет свежий кафе-итальяно и не будете возиться с горелками и этими джез-ва-ми, так правильно?

   За разговором о  качестве и правильном рецепте кофе последует разговор об армии. Капрал Ланчетти и майор, он же иль команданте, Рябоконь – доктор выговаривал фамилию, она же прозвище,  Глеба с трудом, имя было покороче, но тоже смущало итальянца. Он перешел на армейскую субординацию. Старшему лейтенанту запаса Роблесу, он же Румпель, это всё уже осточертело. Он  не любил армию, а без водки особенно не любил,  от переподготовки уклонялся законными способами, и еле-еле докарабкался до третьей звёздочки. Да и то, в военкомате просто решили, что уже в возрасте лейтенант – это но адорабль. В  Колючинске  тридцать лет назад не преподавались французский с испанским, фразы из них в молодёжной  среде казались прикольными. Румпель вышел из дома-машины в большой мир.

   В большом мире приключался закат. И переливами красного в золотое и в пурпур любовалась многоуважаемая  депутат Шадвалиева, она же в прошлом «юный археолог» Вострецова, она же подруга юности Женя.

   Румпель замер. Он вспомнил, как впервые у в и д е л  тогда девочку в синем платьице в цветочек и в очочках с тоненькой оправкой, они уже начали заседание Малой Академии, а Женечка опоздала.

   Она стояла у двери беспомощная , кажется их было двое, кажется второй была подруга Вика, которую звали Вита, смущалась  множества направленных на неё глаз и искала место куда приткнуться. Рядом с Румпелем место было. Румпель тогда испытал нежность и желание  опекать.

   Если слову спокойствие подбирать синоним, то сейчас можно было бы сказать: это Женечка Вострецова.

   Женечка курила. Правильнее сказать, она познавала  дзен   сигаретой .
Женя не глотала никотиновый дым и не выдувала потом его из себя.

   Рука с сигаретой покоилась около колена. Вот медленно и плавно Женя поднесла сигарету к губам, давно не знавшим помады, лёгкий вдох… И вот рука в свободном полёте возвращается на прежнее место, а над головой Жени поднимается лёгкое облачко. Полный штиль. Ни один мускул лица не дрогнул. Глаза смотрят в закат.

     Изящество, естественность движений пробудило давнюю память. Эту красоту надо оберегать и сохранить. Странно, конечно, в полностью некурящей семье Роблес к запаху табака  и дыму относились с брезгливостью. И посещение Наташкой-младшей, дочерью Юрия Викторовича, тусовок с одноклассниками первым всегда фиксировал чувствительный нос по запаху в волосах и одежде.

   Однако. На этот раз Юра не почувствовал отвращения. Он даже позволил себе банальнейшую из истин: «У каждого свои недостатки». А недостатки иногда бывают красивыми, ну хотя бы особенными. Те же  Юрины очки. Врождённая близорукость, опять же, семейная черта. Но в правильной оправе они привлекают внимание к верхней части головы, с высоким лбом под красиво ложащимися волосами. Лысые – это не про Роблесов…

   - «Синий дым создаёт уют…» - пропел строчку Румпель. – Женя, а почему ты не носишь очки? Без очков я тебя увидал впервые только на выпускном в школе, а потом и не вспомню тебя в очках…
   - А ты разве был на моём выпускном?
   - Мы же выпускались в один год. А потом почти все встречались в парке, встречали рассвет…
   - Ах да… Звенели бутылки и кто-то укладывался на скамейки – разбудите, когда начнется передача. Да, вспомнила. Это Глебу я не позволила пойти со мной на выпускной. Вообще-то он собирался, оказывается, в ночную смену, всё равно не пошел бы. Но охлаждать его покровительственный раж мне понравилось… Слушай, Румпель! Вот зачем ты мне напомнил про Рябоконя!

   - Ничего подобного! Ни словом, ни жестом. Я и сам готов его забыть на веки вечные. И испытать с тобой дзен, где никакие кони не водятся…
   Пуста как космос, холодна как лёд, была  голова,
   Любой ответ таился в той пустоте…

   Она не знала Олега Медведева. Слушала «как все» жвачку из телевизора и даже на День Геолога благосклонно принимала поздравления с «Ты уехала в знойные степи, Я ушел на разведку в тайгу…» - любимейшую песню Пахмутовой и Добронравова чиновниками от геологии. Но только ими, если  о полевиках речь. Румпель почти тоже, выручала Наташка-младшая.  Что ж, тема для светского разговора по пути к закату и обратно нашлась…

   А ведь были ж времена, когда поводов для любого разговора не требовалось. Они жили легко и свободно. Ну, вот разве одна тема, к которой подступиться было страшно, слишком важен был ответ. Тема «Я тебя…Ты и я». Тогда – и сейчас. Ничего не поменялось. Хоть в этом. Или же – все поменялось, но вот не это, твою ж консоль…
   
   

                Эпизод Е. ЕСЛИ БЫ ВСЕ СНАЧАЛА.
Память. Глеб Рябоконь.
Двадцать шесть  лет назад.
Укатай-Колючинск-Укатай.

   
       Начальник раскопа «Графиня Натали» Лойко, Гвардия СПБ первого набора, не скрывала недовольства. 
 - Что там у тебя могло стрястись, никто не заболел, никто не умер?
   - У Женьки практика заканчивается, мы договаривались, что на каникулы она приедет сюда к нам.
   - Взрослая барышня, сама не может приехать что ли…
   - Вот именно! Одна и неизвестно куда…
   - Что значит «неизвестно куда»? Тебе не сказали, где ты находишься?
   - Жене не сказали, что и как…Натерефнюктетушке. Я обязан её защищать, я обещал маме, Дине Арсеньевне.
   - Румпель может съездить.
- Румпель может, если прикажете, но обещал я. И у Румпеля каникулы короткие. Только приехал, сходу обгорел Румпель по вам скучал, а я второй месяц вас вижу.
   
   --- Из-за горки выскочила салатовая «Волга».  Большие начальники выбирают черные «Волги» За ними тянутся  Кудесн7ики Колхозного Рынка. Начальники помоложе  и полиберальнее ездят на белых. Цвет уцененного престижа мог достаться небольшому начальнику. Директор совхоза?
Рябоконь выкинул руку «автостопа». Машина подкатила. И Глеб увидал на двери шашечки такси. _ Откуда?! В степи! Таксомотор – машина городская… Даже в райцентрах они жмутся к автовокзалу, взять пассажиров и домой.

   Оставалось только просить извинения, студенты на такси за городом не катаются.
   - Ладно, довезу до Близнецов – это был ближайший посёлок, километров 10, затем сорок до райцентра…

   Правило автостопа – развлекай шофёра, он для этого тебя подобрал. Но этот был погружен в свои мысли. Наверное случилось что, вот и занесло…  Посёлок Близнецы он объехал по краю и устремился к Артёмовке, райцентру.

   - Довезу до автовокзала, там возьму пассажиров, хочешь – семь рублей за одно место, а нет, касса, автобус…

     …В синих джинсах и голубой рубашке, свежевымытый и ласково побритый с горячей водой, Глеб примчался к Женьке. Глеб всегда одевался в голубое, когда снимал хаки. «Форма выходного дня» называлось. Конечно, они созвонились. Женька ждала, в лёгком с голубыми цветами платьишке с крылышками, в туфельках на каблучке – значит пойдут куда-нибудь, почему бы и нет?

Но не кинулась обниматься, поцеловать, а поманила в комнату. Там влетела в кресло у открытого окна и показала на кресло напротив.  Но вместо разговора она внезапно достала  зажигалку и пачку сигарет. Щелкнула, закурила, втянула дым, выдохнула. Только потом  сделала легкое движение рукой с пачкой – Будешь ли? Глеб отказался. Он не понимал, что это всё значит и застыл в ожидании…

   - Едем мы на практику в автобусе на Базу Политеха в Гребнегорске, я познакомилась с новой девочкой, перевелась к нам из Томска.  Она знает Румпеля по альпклубу, оказывается…А там налетели комары как «мессершмитты», вот Искра и предложила покурить… Мне понравилось.

   Глеба немного отпустило.
   - Мама моя уже пожаловалась – Женя курит! Она вас с Натахой-Птахой  застукала, сестричка настучала… Мол, это Женя курила в её комнате. Мне сестричка выдала подробности. Женя пришла, тебя, то есть меня, не нашла, увидала сигареты NB и вы покурили.
   - Гадость эти NB… Тростник с никотином….
   -  Если  ты думаешь, что я намерен тебе что-то запрещать, да еще  без права пока законного, то знай,  я тебя люблю в любом виде. А так…Только прошу, не часто, это не красиво – а я хочу, чтобы все видали, какая красивая моя женщина. Капелька порочности нам с тобой не повредит. Некоторым это добавляет шарма – фемм эмансипэ и всё такое… Ну и – мама тоже поворчит, но примет, лишь бы нам с тобой было хорошо. У снохи вот такая особенность…

   Вот теперь Женька прыгнула в руки Глеба и они поцеловались. Потом ещё, а потом еще и  ещё.

К запаху  Женьки добавится горькая  нотка табака, понял Глеб. Но это был всё тот же родной запах, запах е г о  женщины.  Еще очень молодой и очень неопытной, и оттого  Глебова душа переполнялась нежностью. Выносит же  мать отца и его вечный «Беломор». Следовало ожидать, в геологии женщины курят чаще, чем в археологии. И маршруты другие. И полевой сезон длиннее. Им будет непросто, семья обыкновенной обещает не быть.  Но это же Женя! Ждать встречи – это тоже счастье.

   Сутки в поезде, в плацкарте, обе верхние полки напротив – можно успеть всё, и выспаться, и наговориться, и сбегать в тамбур якобы покурить, а  по правде, так целоваться… А пока, до утра, до поезда, и пока сохли их полевые одёжки из стирки, можно было погулять, пошляться по городу…

   Глеб был счастлив до глуповатости. «…Ведь мы вдвоём… « - строчка из песни, известной только ему.

   И в боковой карман рюкзака ляжет блок дефицитных лёгких сигарет «Stuwardess»  для Женьки, купленных по позднему времени с заднего хода у официанта ресторана. По их цене, конечно.

   И еще один сюрприз, заказанный отцу гибрид из геологического молотка с ледорубом-айсбайлем на  очень длинной рукоятке со штычком на конце – как у ледоруба, чтобы опираться при ходьбе по горам – молоток плюс альпеншток с клювом, способным и ковырнуть осадочные породы, и вырубить ступень во льду…

   До отъезда Глеб считал, что  тесному кружку Гвардии СПБ он не интересен. Что и дальше будут игнорировать. Ну и пусть! Им с Женькой они не помешают, а большего ему ничего от них и не надо. А СПБ как преподаватель игнорировать студента Рябоконя не имеет права. Будет Глеб писать свою курсовую, найдется и тема , и материал к ней, там дипломная… Но они вошли вдвоём в лагерь и как будто кто-то щелкнул клавишей регистра.  Всё изменилось в худшую сторону.

   Прошлые сезоны Группа Лямбда занимала отдельную палатку и это никого не расстраивало. Глеб потащил рюкзаки к палатке, в которой они жили с Румпелем – и тут «графиня» заявила, что  Глебу в ней места нет.
   - Иди в общую! Все студенты парни живут там. – не совсем правда. Однокурсники и соседи по парте живут в маленькой синей польской палатке..
   - Почему?
   - Я так сказала! Тебе места в этой палатке нет! Ты будешь оспаривать решение начальника лагеря? Здесь будут жить девочки.
   - По-ня- яят-но-оо. – Глеб протянул руку и  потянул за тесёмки свой спальник.
    - Спальник оставь, он для девочек, здесь целые застёжки.
   Спальник на клевантах  Глеб за них и покупал – в общих ему было тесно и во сне он рвал застёжки-молнии, этот был просторнее и не отвлекал на ремонты.
   - Это мой личный спальник. Вы не можете его у меня отнять без моего согласия.
Попроси спальник у него нормально, Глеб бы отдал.

 Но  Графиня швырнула спальником ему в лицо – Буржуй! - . А Женька промолчала. Глеб поднял и пошел в общую.

   - Где здесь свободное место? – однокурсники молча показали у входа голый пятачок с пожухлой сухой травой в вытоптанной дорожкой посредине.

   - Ну, а  матрац, одеяло? Мои остались в той палатке… - все шестеро молчали. Не их это забота – размещение однокурсника.  В принципе, в десятиместке они могли бы разместиться, но никто не сдвинул своё ложе, не освободил место. В прежней жизни такого не могло быть,  и подвинулись бы, и собрали необходимое или брезент какой от порванной палатки… – участие в прежней жизни  было нормой, Глеб бы подсуетился. Прежняя жизнь осталась в прошлом. Пришли новые жесткие времена.
Глеб почувствовал, что получил вторую оплеуху сразу за первой. Он расстелил свой спальник на земле, лёг и попытался разместить тело между кочками. Толщина тёплой набивки в достоинство летнего спальника не входила. Считай, сшитое коконом лёгкое одеяло. Будь это общим правилом, Глеб бы принял. Ведь путешествовал он прежде налегке с одним одеялом… Возмущало неравенство, видимое унижение. И возникло подозрение, что и третья оплеуха заготовлена. Как только он начнёт «качать права». И Глеб замкнулся. Он тоже умеет игнорировать.

   И с тех пор Глеб ездил только со своей палаткой, поролоновым ковриком, примусом, котелком, чаем, а на конференции и практики – на свои.
 
   Вечером после раскопа на новом месте Глеба поверх рюкзака в голове и спальника на земле лежало брошенное кем-то одеяло. Ну хоть что-то подстелить… И  пропал в боковом кармане «абалакова» блок сигарет…

   А жизнь катилась своим чередом. Раскоп, дежурство по кухне… Свои обязанности Глеб исполнял со старанием. И только удивлялся расписанию, им никогда не удавалось оказаться рядом с Женькой. Лямбда всегда прежде держалась кучно – и всех это устраивало, понимают друг друга, работе это на пользу. Вот Румпель с Женькой  всё время вместе… Юра играл на гитаре, пел новые, раздобытые вместе с Глебом песни – они с Женькой были в центре внимания.

   По дороге с раскопа в лагерь на обед студенты  ныряли в Артёмовское водохранилище, освежались, смывали рабочую грязь.
    - А ты что не идёшь?  - спросил Глеб у Женьки
   - На мне только шорты и футболка – окунусь, буду как голая и ветер…
   - Пошли за скалу, там галечник, зато никто не увидит.
   Видеть друг друга голышом им уже приходилось не раз. И прикасаться. Не было уже запретных тем, кроме одной – обещания Дине Артемьевне беречь Женьку.

   Она разделась, разбежалась и прыгнула в воду, а он стоял на берегу,
высматривал, чтобы сюда никто не заглянул. Разговоров он не боялся – они же женятся в ближайшее время – как только, так сразу. Но как Женечка перенесёт…

    Потом они обсыхали и Глеб начал рассматривать  скальную породу. Она заметно отличалась от привычных вокруг Колючинска. Ну да, вспомнил он гранитные интрузии среди магматических пород и  прослойки с линзами вулканических выбросов – не то же самое, что осадочные образования долины Пра- Кок-Жиланчика...
   - Жень, я давно хотел просить, научи меня геологии? Ну, хотя бы понимать статьи. Они мне обязательно понадобятся, я доберусь до каменного века… Вот эта скала – он  показал на обнаженный выступ, где угадывал брекчию. – Вот это обломочно осадочная ведь порода?

   Неожиданно Женька вырвала руку из его руки и повернулась лицом к нему.
   - Я понимаю, обломочно-осадочная – звучит красиво, но на самом деле это глупость и только» - Она развернулась и зашагала в лагерь.

   После обеда Глеб зашвырнул в водохранилище свой замечательный молоток.

ПОСЛЕСЛОВИЯ к Эпизоду.

   Память. Глеб Рябоконь.
 1 октября. Двадцать шесть  лет назад.
Колючинск.

   Долгую практику сверх обязательных трёх недель факультет компенсировал короткими каникулами в две недели – вместо обязательных же сельхозработ. Через всю жизнь Глеб пронёс благодарность к своим учителям за их человечность и истфак Колючинского универа остался звучать гордо.

   На лестнице старого здания еще бывшего Реального училища  Глеба остановила незнакомая ещё молодая брюнетка в кожаном костюме, всё на застёжках-молниях – шляпка по типу  пилотки, кожаный же жилет и обтягивающие брюки, заправленные в высокие сапоги на высоченной шпильке. И яркая помада на полных губах. Женщина-удар-в-печень.

   - Это вы студент Глеб Рябоконь? На вас указали в деканате. Согласитесь принять участие  в передаче на телевидении?  Ассистент режиссёра Ольга  Ольховская. Передача о студенческой практике. Всего несколько слов…
   - Сардер…
    - Что значит сардер? Вы ведь говорите по-русски?
   - Простите, я думал о халцедонах, почти драгоценный  камень, очень ценился в каменном веке. Ваша помада цвета сардера.
    - Комплимент, однако… Так вы готовы поделиться…
   - У меня немного агатов и хризопраза, годного к экспериментальной выделке каменных орудий, но если надо…
   - Я даже не знаю, как реагировать…вы сказали безобразия?
   - Я сказал о хризопразе – золотисто-зеленая разновидность халцедона. Идет на серьги и кулоны, но в каменном веке из него делали сменные лезвия…
   - Интересно… А что вы скажете о переходе вашего руководителя практики в Академический институт?

   Глеб хлопал глазами.
   - Это как удар под дых… Мы же лето работали, думали, что без каникул, сессию досрочно сдавали… Чтобы было что обрабатывать и писать самостоятельную научную работу… Вся группа, семь человек…
   - Вот соберите, пожалуста, всю группу и ждём вас к 17 часам в студии, здесь недалеко…
   Глеб согласно кивнул. Ни деканат, ни люди с телевидения непричастны к их огорчениям…

   Группа молчала в аудитории. Глеб пересказал разговор. Они уже знали, «нас предали».  Как прошла передача, никто не вспоминал, прошла и прошла. Ольга же завладела номером Глебова телефона и звонила нечасто, задавала вопросы, вроде для редакции. Люди, обеспечивающие картинку на экране, держат под рукой разных персонажей. Встретиться им предстояло позже и даже два раза.


   (Память. Глеб.
Двадцать лет назад.
Колючинск

   В первый раз, вернувшись в родную лабораторию уже  с опытом работы «на камне» старшим научным сотрудником в сборную команду из однокашников и таких же, как сам недавно был, варягов. И Ольховская поспешила  не просто возобновить знакомство по старому номеру телефона,
- Земля слухами полнится, Глебушка… - но ввести в круг своих подружек. Подружки стали интересоваться новостями археологии:
   - Стгоят из себя умных, а ни один не умеет одеваться. – случайно услышанный разговор, произносила самая молодая, девятнадцать лет, как она сама себя называла, Любка Вогона. «Ворона» - было её самым употребимым словом.
   - Ну, вогона, опять  всё интегесное пгопустила… - А фамилия её была, не вру, Кречетова. Нечто было в ней от хищной птицы в лёгкости скелета, в  носу клювом…

   Тридцатитрёхлетний Глеб и его девятнадцатилетняя подружка…  Он сам чувствовал, что  пытается доиграть внезапно оборванную игру, что-то болезненное во влечении к худенькой длинноногой и длинноносой, и такой уже опытной, дряни. Дрянь вливала в себя коньяк полными фужерами и не знала удержу.  Желание секса возникало в самых разных местах, началось в постели Глеба, а закончилось в постели Ольги, в отсутствие мужа и дочери – и Глеб  принял странное приглашение. Он же не думал, что туда прыгнет и хозяйка постели, хозяйка квартиры,  Ольга.

   - Даже не знаю… Думаю, тебе лучше знать самому и заранее, а там сам решай – эти девчонки, что к нам зачастили, они заключили пари, не на тебя конкретно, на всех разом наших ребят, кто первой затащит в постель археолога – Ланни была задумчива и участлива… Женечкина подружка Ланнии…

  И Глеб ответил.

   Просто строчками из песни мало кому тогда известного, но всеми любимого Арика Круппа. Ланни просто не знала эту песню, только те, что вспоминали у костра:
   - «И вновь как встарь,
Невыносимо я свободен,
Хоть песни пой!
И внешне для нырков как будто снова годен
В любовь, в запой…»

   А раз Ланни не могла вспомнить продолжения, смысл сказанного и не сказанного прошел мимо неё.*

   Новая встреча состоялась случайно на улице еще  двенадцать лет спустя.
Лицо явно пьющей  и состарившейся раньше срока женщины, ни каблуков, ни кожи, ни помады – Глеб и не узнал бы, реально бы не узнал, если бы не голос. Девчонки много курили, много пили, много трахались, голос с хрипотцой с пробивающимся сквозь неё  контральто, только петь блюзы. Разговор не был коротким, и да, тяжелым. Работы нет, мать в параличе на руках, надо делать уколы, услуги медсестры дороги… Глеб проделал курс уколов, но интереса Ольги к его офицерской фляжке не оценил… На девочек-пиявочек никаких фляжек не хватит, всосут всё.
   
   Особенно после  пузырьков со спиртом из аптеки.


     Эпизод Д.   Д Р У Ж Е С Т В О.
Тридцать лет назад.
Лагерь на Жандос-сае.

   «Капли дождя по палатке стучат, каждая капля – слеза…»
 
   В палатке они, пятеро. Уютная сухая тёплая польская палатка с прорезиненным дном. Окопана и растянута так, что в растяжках ветер бы звенел как струны гитары, но ветра нет, лагерь стоит на поляне в пойме, среди черемухи и ивняка. Если не лениться и постоянно её закрывать, случайных комаров и мух легко выбить.
   
   В центре место Жени. Она здесь главная. Ей ничто не грозит. Парни влюблены и лишнего не позволят. Решение заселяться только вместе принимали они.  Начальник лагеря поморщилась – девочка с мальчиками? Но посмотрела на лица и – А, ладно!  В разведке и не такое бывает и всё нормально.

 Идёт дождь и это время блаженного ничегонеделания. Они поют  ежевечернюю костровую песню, совершенно не заботясь об её истории и авторе.
   «…Даже у самых задорных ребят грустными глаза…» - но у них-то глаза не грустные. Им хорошо. Им весело. Мир прост и удивителен. Вот рядом ближайшие друзья, рядом в палатках менее знакомые, но тоже свои ребята.  Пройдёт тёплый летний дождь и будет интересная работа на раскопе – почва станет податливее. Вечером будет костёр, будут знакомые красивые песни и чувство плеча к плечу. Костровое общение хорошо бы разбавить чем-нибудь новеньким.

   - Сляпаем карамульку? – это Глеб, снова Глеб, вечный пинальщик инициативы. Он смотрит на Юру. Юра авторитет, он автор уже нескольких карамулек – песенок собственного сочинения на известные мотивы. Карамелька и мулька, слово гибрид. Юра выбирает из того, что на слуху, не трогая святое – ни Славу Маркевича, ни Юрия Визбора, ни Юрия Кукина. Их все поют и большинство не заморачивается знанием авторов. И тем не менее – это святое. Но есть еще радио и телевидение. Петь «оттуда» - ну, во-первых, тематика чужая. Во-вторых, не рассчитаны они на раздолбайское пение.
   - Лишь только дежурный по гонгу скребёт… - вообще-то по гонгу стучат, но тем и веселее…
  -  Ползут из палаток голодные морды – добавляет Женечка.
   - В помойном ведре чивой-то кипит… - это Костя Шереметьев.
   - Стоит Белоглазов довольный и гордый – завершает строфу Глеб. Стряпню Белоглазова недавно обсудили – вопреки запрету на разговоры о еде. Они все здесь в одном положении и все будут дежурить, когда придёт очередь и грозный Команданте лагеря. Они счастливо отдежурили три дня назад. Глеб сообразил, что главное, чтобы вода закипела в сорокалитровой кастрюле, чтобы она не опрокинулась. Поэтому заранее подобрали плоские камни и брёвнышки, которые «трогать нельзя, но если очень надо, то можно» расколоты на полешки, а полешки припрятаны.
   - Открой, Белоглазов, секреты свои, - записывает под хохот Юра.
   - Как каша сгорела, еще не сварившись.
   И как тебе кофе сварить удалось
   В воде из Джамайки песок растворивши. « Речка звалась как-то иначе, СБН знает. Кто-то не расслышал, кто-то переврал, и в данное время в данном обществе речка носила  имя Джамайка.

   А чо, курортное же место!

   Карамулька готова. Жить ей от силы три дня, дальше – моветон. Али мы не гении новую сочинить?

   На костре вечером фурор. Один Белоглазов виновато несогласен.
   - А при чем здесь я? Я же только старший, я же только приглядывал без отрыва от раскопа.

   «Лямбда» переглядывается – они без старших. Или старший из студентов забыл сообщить, что приглядывает. Они сами понимают, что без дружной заготовки дров огромный бак и эмалированные вёдра на костре не закипят. Они понимают, что кашу нужно проворачивать деревянной весёлкой постоянно, без напоминаний.

   Веселье вокруг группировки заметно раздражает еще одну сплоченную компанию одноклассников. Там тоже в центре красивый парень-гитарист и даже одноклассник Румпеля по музыкалке.
 
   - Светлааанааа... – выводили давно притёртые голоса какой-то в их кругу известный шлягер, ну совершенно не полевой. Потом среди них начинается  давний спор, как надо петь , «Светлана – имя девушки» или «светла она» - характеристика той же девушки…
   - Пойте Sveet Lana – Сладкая Лана… - бросает им через костёр Глеб, получает свою порцию ненавидящих взглядов – попытка перепеть опять не удалась.

   - А давайте витангам  устроим минное поле перед палаткой! – Румпелю надо покрасоватьсяч перед  Женькой. Она, конечно, свой парень, но никто не забывает, что они парни, а она девушка с манящими оленьими глазами.

   - Фу, собирать эту гадость в лесу… И явное нарушение дисциплины в лагере, за такое попрут…
   - Нет, мы расставим перед входом в их палатку миски и кружки с водой, плотно-плотно, а потом завалим палатку. Ползти из неё придётся по минам…

   Сказано – сделано.

   И удивительно,  исполнители выходки остались незамеченными.
    - А еще можно поселить в спальники кусочек муравейника… - вновь избранный Директор Института Мелких Пакостей  Румпель фонтанировал идеями. Но из предложений прошло только об изготовлении слезоточивого газа – Костя не поверил, что Юра сможет изготовить прямо в поле.
   - Ты хоть и в химическом классе, но из дихлофоса  с мылом или зубной пастой реакции не будет…
    - А вот увидим…

      - Выходим на раскоп, берем кисточки-лопаточки, - поют «людоеды». На этот раз не у костра. Утро. После завтрака, чай, эрзац-кофе на выбор и непременная каша на сгущёнке, реально все собираются на раскоп.
   - Выходим на раскоп, зашнуровываем тапочки,
   Выходим на раскоп, натягиваем шапочки…

   Женька хороша, на взгляд Глеба, в синей клетчатой ковбойке с закатанными рукавами, в голубых шортах. Юра Роблес, кличка Румпель,  в обрезанных джинсах и желто-оранжевой футболке, Костя Шереметьев привыкает к уставному, но на этот раз, а раз – это вся экспедиция, выбрал вариант «тропик»: на нём приметная панама цвета хаки с завязочками для загибания полей на затылке, длинные брюки с манжетами из лёгкой ткани в сеточку, очень приятной наощупь, и такая же рубашка с открытым воротом и короткими рукавами. И целых четыре кармана на груди и ниже. Шею под воротом охватывает пёстрый платочек, «отнятый» у кого-то из девчонок. А что, Костя парень видный, его ждёт  армейская карьера…»Отнять», наверняка, было позволено охотно.

   Глеб неизменно в армейской панаме, не стильной, как у Кости, простая «халкинголка», шорты  цвета хаки и рубашка в кленовый листочек, переименованная в «камуфляжную».  Волосы до плеч и схвачены тесьмой в красно-белую клеточку – «на индейский манер». Такой же хайратник на голове и у Женечки, от одного куска отрезаны.
   Женечка в прозвищах не нуждается. Они к ней не прилипают, хотя всем известно, что в экспедициях человек без прозвища – временный пассажир. Вот Румпель давно и прочно – свой.

   Костя Шереметьев носит прозвище Килька еще с детского сада – их горшки с Румпелем стояли рядом.

   А Рябоконь…
   - С такой фамилией кличек не надо… - ухмыляется Румпель.

   На раскоп идут – поют. На раскопе снова. С того конца слышится коронная:
   - Врезаемся в грунт квадрат за квадратом,
   Земля вся дрожит как расколотый атом,
   А ты как шагающий экскаватор
   Грызёшь эту землю лопатой, лопатой…

   Там поднимают дух практикантам. Дух «людоедов» и без того высок. Носилки носят двое – на пары все и разбиваются. Парой занимают размеченный квадрат три на три метра. Задача – углубиться  поочерёдно на два «штыка» лопаты по 20 в среднем сантиметров с выравниваем уровней и ничего не пропуская. И черновая зачистка. Они выбирают два квадрата рядом. Лопаты в этом сезоне отличные, носилки новые. Единственной девушке в группе нужен напарник посильнее, кто будет выводить на уровень и выгребать – маленькая хитрость прокатила, Глебу и здесь. Главное – быть поближе к Женечке. А что, в палатке же ближе к Женечке Румпель, Глеб у края и между ним с Женечкой Костя. Косте всё равно, он с друзьями и в то же время не здесь.
  - «Снова весна, - заводит Женечка, - Снова весна, - подхватывает Глеб.
  - Зябнет у наших ворот, - теперь уже все четверо.
   - А над водой, а над водой сны мои бродят.
   Это на белом корабле ты приплывёшь сюда ко мне
   В белом как утренний снег пароходе…

   Песня подхвачена у костра от старших. Они знают много песен, которых не услышишь по телеку.

Много хулиганских, есть несколько их любительниц и собирательниц. Но Глеба волнуют другие, красивые мелодией и с глубоким смыслом. Работается с песней легче, ровный ритм, глубокое дыхание.

   - А у меня, а у тебя, - на два голоса они выводят – На севере бродит метель,
   Не скоро листва, не скоро листва лучам улыбнётся…
   А твой корабль сел на мель, где-то за тридевят земель,
   И никогда он сюда не вернётся…

 Носилки заполнены, Женечка выбирает, встаёт впереди – идти по бровке, все колышки видны, идущему сзади Глебу сложнее. На гребне отвала Женечка  отпускает одну рукоятку носилок и делает шаг в сторону. Она уверена, Глеб не замешкается, сделает сильный поворот и носилки вытряхнут разом весь дерновый грунт в отвал. Теперь скорым шагов в квадрат и по новой…
   А там уже эстафета подхвачена.
 
    - Вы пришлите в красивом конверте тёплых слов шелестящий шёлк.
   Ну а мне вы не верьте, не верьте, я такой, я взял и ушел… - каждый волен понимать по-своему, куда ушел, за чем и от кого. Но им всем тут ясно, ушел из дому в путешествие, будет возвращение, будет привычная жизнь, а пока – отдыхаем от неё  за интересной работой в кругу друзей в середине лета. Благодать!

   За дерновым слоем с сопротивлением спутанных корешков луговых или степных трав идёт сопротивление суглинка. И в него врезает отточенная лопата. Глеб знает, что сначала он должен в углу  врезаться правильной ямкой на заданную глубину, чтобы они потом вдвоём шли ровно на той же глубине в обе стороны по стеночкам-бровкам квадратов. И так до противоположного угла.

И не забывать просматривать грунт на предмет находок. Мало ли, что это периферия поселения, на окраине народ вещички-то и теряет… В прошлом сезоне вот так же нашли бронзовую пешню кулансайского типа… Под суглинком начинает проглядывать желтый песочек – материк. Не такой как на пляжном берегу Джамайки, где они ополоснутся после раскопа перед обедом, а слежавшийся, сцементированный песок русла ныне речонки, а в Ледниковый период могучего водотока.

   _- Вот бы узнать древнее название речки?!
   - Все разговорчики в перерыве, - голос начальника раскопа.

   Хорошо! Мир прост и ясен.

   А к вечеру буде готова очередная карамулька. Типа спетой вчера:
   - Это было как-то раз,
   На курган послали нас.
   Озверев лопатой мы махали… - на кургане нет носилок. На кургане отвал «на выброс» - за очерченным кругом раскопа.
   - Долго рыли как могли,
    Восемь кубиков земли
    Ррраз! – И сняли!

   - Есть идея, - вдруг почти выкрикивает Румпель, - Карамульки подождут и отдохнут. Вспоминаем, кто больше знает песен на исторические сюжеты, вот так по эпохам и идём. От «А ну отдай мой каменный топор…» до рождения Павла Борисовича.

   Им вчетвером и невдомёк, что кому-то засвербело…
 
(Гейнц Александр, Данилов Сергей – Далекий порт. Исполнение Шелеткина София, Момруков Андрей.)

     Эпизод в Эпизоде РАЗ.Ф Л А Г  Н А  Р Е Е.

Тридцать лет назад.
Лагерь на Жандос-сае.

   Кружковцам в ДДТ Семивёрстов вещал о традициях экспедиции. Флаг, изготовленный самым первым составом, доска объявлений под названием «Дацзыбава»… Опытный фотограф – среднее специальное до поступления в Уральский университет – доцент демонстрировал слайды – сам выбрал, сам уложил в кассету. Ассистировал Рябоконь. Глеб поднял бровь – его поняли, кому следовало.  Решение было принято: Делаем флаг…

   Фронда? Ни в коем случае! СПБ же сказал… Его поняли буквально. Группе нужен флаг, без флага они группа, но не совсем.  Так всё понятно, импровизация, использованное чьё-то малиновое полотенце… Группа «Лямбда» - серьёзные люди. И на ступеньках ДДТ был обсуждён основной эскиз, Глеб сбегал в магазинчик напротив и принёс два куска сатина – красное  (жизнь в виде крови) и желтое (солнце). В центре – ладонь – бесбармак, шутят друзья,  с буквой Лямбда. Тряпочки были отданы Женечке:
   - Женечка, ты девочка, ты обязана. уметь… Если не умеешь, скажи – мы сделаем сами… - после этого не отказываются. Во всяком случае «людоеды» Уроки домоведения в школе тоже никто не отменял.

   Флаг вышел на зависть, желтая и красная половины, желтым по красному буква Лямбда и красным по желтому Женина Ладонь, левая.
   - А правой я обводила кусочком мыла…
   Глеб поспешил приложить к абрису свою ладонь и стоял так минуту.
   - Ты чего застыл, дай и мне – Юра, естественно. Костя, как всегда, промолчал. Костя умел веско молчать. И молча же приложил свою ладонь – совсем ритуал получился.

   В Жандоссайском  лагере людоедский флаг на флагштоке взвился первым.
   - Ну вы и нахалы, - прокомментировал сахем Зайцев, первый особый набор еще в Ключарях. Он подозвал своих школяров, те бодренько выкопали из земли самодельный флагшток, соединили старые привезенные жердины, закрепили то самое бывшее полотенце с намалёванной рожей с улыбкой в сорок зубов. Зайцев подумал и махнул рукой,  позволив людоедский ниже основного.  Новый флагшток поднялся высоко в небо.

Еще через пару дней рядом с двумя появился третий флаг. На костре было объявлено о создании новой группы из колючинских школяров. В пику «людоедам» школяры объявили себя витангами. Витанги не стали прокладывать новых путей и разрисовали зеленым белое полотенце. Снизу рисунки смотрелись кляксами.
Формировался и отместный репертуар из городских песенок – гитару там мучил Юрочкин одноклассник по музыкалке . Скучно не было. Настроение бодрое, раскоп рос, состязание двух группировок явно шло на ползу, но Команданте Зайцев ходил хмурый.

   Осенью состоялась воспитательная беседа номер два. Во Дворце Детского Творчества, очередная перемена названия. На этот раз практически не церемонились, открытым текстом сообщая «лямбдам», что ребята они хорошие, да вот не с тем дружат. Надо не дружить, и тогда всё будет в порядке. Опять прилила кровь в голову и от греха подальше Глеб пошел не разбирая дороги. Его снова догнали. Успокоили. Никто не вспомнил о флаге, вывешенном на сцене дворца с другими пропагандистскими материалами.


  Эпизод в Эпизоде ДВА. Серый в яблоках конь или же Цирк с конями..
Двадцать девять лет назад.
Гребнегорск, база отдыха университета.

   - Если бы у нас был противогаз, мы бы изобразили слона.
   - Какого слона? Мамонта?
   - На мамонта противогаз не потянет. Обычного слоника, циркового. Парни в Кают-компании здорово показали слона…
   - Противогаза у нас нет, искать некогда и кому здесь, на курорте, противогаз нужен…

   Новый Год Лямбда и другие встречали в горном лесу, на университетской турбазе. Деревянные домики с тонкими стенками кое-как отапливались угольными печками. В  другом крыле длинного холодного здания разместились туристы с математического. И судя по всему, одним хороводом вокруг наряженной ёлочки на поляне у них дело не ограничится. Там явно репетировалась программа номеров и развлечений. А ведь и археологи готовились, притащили небьющиеся яркие пластиковые шары ( Глеб протыкал их проволочками и скручивал концы проволочек в петелечки).

   - Давай сделаем Тигру. Полосатое одеяло сойдёт… Женечка у нас будет укротительницей…
   - А голову…
   - Ушки соорудим…
   - Надо маску… И потом, ты будешь передними ногами, я задними, для Тигры довольно неуклюже.
   - Тогда я сделаю маску коня. Есть пара белых вкладышей в спальники…
   - И будет у нас белый конь…
   - Кони белыми не бывают,  они серыми называются.  Серый в яблоках конь – это класс! Ищи яблоки!

   Белая картонная коробка с яблоками отыскалась на кухне. Если разложить, скрепить скотчем изнутри… Глеб набросал контур лошадиной морды анфас. Самыми опознаваемыми стали два уха.  Прорези для глаз обведены угольком, им же обозначена узда с подуздником.
   - Нанизывай яблоки на шнурок ожерельем.

   Далее изнутри система завязочек и креплений – маска готова, ожерелье тоже. Репетировать уже было некогда, оговорили порядок и кто что делает.

   В общей комнате при входе уже шло самодеятельное представление. Туристы веселились от души, бесшабашно. Женечка въехала на середину верхом на сером в яблоках коне – ожерелье на шее у Глеба. Очень хотелось бы  изобразить выездку, но задние ноги,. Они же Юра, не справлялись. Ему в согнутом положении вообще ничего не видно. Идею отставили. Женечка сошла на пол и подняла импровизированный хлыст.

   Конь замер. Конь присел на задние ноги. Конь изобразил комплимент передней правой, потом по команде левой. Под маской и Глеб мало что видел. Глазные отверстия сделаны «по-лошадиному, отнюдь не напротив человеческих глаз. Пассаж и пиаффа (медленная рысь в манеже с высоким подниманием ног)  рысь на диагонали, затем испанский шаг…

   Цирк начался после.

   Дальше логика подсказывала леваду (конь поднимается на согнутых задних ногах, передними играет в воздухе), но Румпель держал в голове номер со слоном. Там было наоборот, Слон упирался передними, а второй человек повисал на нём. Он обхватил руками Глебову поясницу, Глеб так понял, что Юра его держит…

   От земли оторвались оба одновременно…

   Яблоки покатились по полу…

                ….
(«Снова весна» Исполнение Александр Кавалеров.)

   14 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.

   - Значит, свежий хлеб, свежее масло, фарш, если будет, фрукты-овощи посвежее и сигареты, мне и студентам, они потягивают…
   - И пиво, - добавила Ланни. Я когда смету подавала, мне три раза вписывали водку. Видимо, они нас без водки не представляют. А может и себя без неё на нашем месте. Ну, я взбрыкнула, сошлись на пиве – пустыня, всё-таки…

   Женька вызвалась скататься с Тормозом не в ближайший посёлок, а в райцентр, так вернее. В посёлок  на 40 километров ближе, но магазинчик работает  в местном ритме, очень нерегулярно. И вряд ли местные курят дамские длинные сигареты…

   Володя Тормоз был доволен, Румпель догадывался чем и немного волновался. Узнал он Володю лучше, чем в первый вечер, и убедительно растолковал диспозицию, но всё же…И показал исподтишка кулак. Тормоз приложил правую руку к сердцу.

   «Буцефал» укатил, помахав напоследок флагом пылевого облака. И маленький лагерь экспедиции  вернулся  к своей обычной жизни. На раскопе начали снимать верхний слой.

   Женечка объявилась после обеда. Пешком, не по дороге, а срезая по горам.
   - Решила пройтись, вспомнить полевую молодость. Да нет, я карту глянула еще утром, мне хватает. Вот сигареты кончились – ведь забудет, Т-т-ор-р-р-моз…

   Тормоз прикатил под вечер, подкатил к «Белой лошади» и начал выгружаться.
   - Масло, Эльза Тимуровна, я купил домашнее, в магазины не завозяфт, говоряфт, что месфтные не берут, у всех своё… Вот еще сливки, уфтром будуфт за сметану. Помидоры-огурцы, апельсинов не было, молодая карфтошка – у них она еще молодая, пива два ящика…

   Опережая Женю, к Тормозу подскочил Румпель.
   - Без рук, Юрий Викфторыч, всё было без рук!  Всё фтолько по взаимному согласию. Вофт к согласию мы не пришли, эфто было. А всё осфтальное как в приличном общесфтве…

   Подошла и Евгения Витальевна. Для просто Женечки слишком много грозовой энергии.
   - Мои сигареты! И только скажи, что не купил…
   - Как можно! Забыфть про вас – да ни в жизнь! Ваша красофта незабываема…

   Женька взяла свой блок и её отпустило.
   - Будем считать недоразумением. – таким шагом не уходят, так только удаляются.
   - «Да, вы, конечно, неприсфтупная вершина!
Но я даю вам слово тфёрдое  своё!
Когда-нибудь, как альпинисфт и как мужчина,
Настанефт день, и я залезу на неё!» *
    - Ну ты наглец! – прокомментировал Румпель Роблес...
 

                Эпизод А. АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ОРГИЯ.

15 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.

…День археолога начинать надо на раскопе.

   В хорошие дни  аврально подбивался какой-нибудь промежуточный итог, чтоб работу было видно. Выбирался грунт из квадратов под зачистку ,очерчивались ямы и рвы, расчищались каменные сооружения… Старались работу сделать поскорее и идти к празднику готовиться.

В лагере же готовится праздничный обед, непременно десерт. И при достаточно большом числе студентов и волонтёров мистерия посвящения в археологи.

   Этот день Ланни определённо не задался.

На раскопе  студенты даже имитировать бурную деятельность ленились.
Славик выплясывал  «раскопный стриптиз» вокруг лопаты как вокруг шеста, трагически повисая на ней.
   - Я не понимаю, чего вы от нас требуете, Эльза Тимуровна, - бубнила Диана, уже третий курс, а толку ноль, вот их СПБ бросал в омут как слепых щенков – кто выплывет…С первого-второго курса в разведке, на раскопе начальниками – значит, ответственными за всё…
   - Вот ты зачем пришла на специальность археология?! Я требую всего лишь, чтобы будущий археолог исполнял работу археолога – зачищал эти камни от грязи и пыли. От снега не надо, сейчас лето,  где я вам снег найду? Но с такими темпами мы тут застрянем и до снега.
   - Не застрянем, Эльза Тимуровна, не волнуйтесь, деканат вас вытребует лекции читать. До сентября немножко осталось потерпеть.
   Эльза оглянулась. Славик вовсе бросил лопату и развесил уши:
   - Я работаю, Эльза Тимуровна. Просто ловлю ваши ценные указания, это очень важно для моего отчёта о практике.

   Что было хорошо, так это обед. Он удался. Глеб протушил в казане овощи с мясом большими кусками и слоями,  был традиционный экспедиционный колбасный торт: крошка печенья, сгущенка, масло, арахис, какао…

   Когда же торт подъели, Глеб объявил, что всех ждёт еще монгольский десерт – Тарбаган! Мясо сурка в черемше.

   Глеб волновался.

   Традиционно тарбагана готовят в его собственной шкуре. Тушку вытряхивают из шкурки, отверстия завязывают, а лучше лапки оставляют, мясо отделяют от костей и всего лишнего – не забудьте вонючие железы под мышками – смешивают с диким луком-чесноком и заталкивают обратно в шкуровой мешок. Считается, что шкура не горит, но главным образом блюдо нагревают раскалённые  в углях голыши. Очень древний приём, его практиковали еще неандертальцы.

    Но шкуры, жир – предмет промысла сурколовов.  Глеб с Ромой выменяли пять уже обработанных тушек за соль и сигареты, тем скататься недосуг, сезон, деньги бегают под ногами…

   Глеб решился пожертвовать старой кастрюлей. Для верности обложил её изнутри листьями  лопуха, слой дикого лука, слой мяса, слой лука, слой мяса… Поставил на угли и обложил кастрюлю раскаленными камнями. Другие на смену калились в костре и вокруг казана.

   Поданная к столу кастрюля вид имела страшненький. Но за поднятой крышкой парок разнёс такой запах…
   - Тарбаган! – возвестил Глеб.
   - Рассказывай, что за блюдо… - отреагировал Юрий.
Глеб рассказал. Такой рассказ – последняя приправа от шеф-повара…. Если бы не кислые рожи студентов.
   - Супчик по-креольски, - - сказал  Румпель.
   - Сурок? Я не буду сурка есть – насупилась Диана.
   - Почему?
   - Я никогда его не ела… Дикость какая… - глянцевая полукрасавица Диана в глазах Глеба стала еще несимпатичнее.
   Герман поддержал Диану, городской пёсик больше привык к готовым собачьим кормам и  вкусняшкам со стола. Сурок – не колбаса, - Герман это чуял на расстоянии.
   - Глеб Григорьевич, а вы уверены, что лопухи можно есть? – ага, это Славик, не мог не вставить.
   - Уверен. Лопух съедобен  и в Японии его культивируют. И в России весной тушили корни, а черешки листьев жевали дети.
   - Это когда голодные, они кору ели, вы нас будете корой кормить?
   - Супчик по-креольски, вали в кастрюлю что есть. Археолог не собака, археолог всё съест – подал голос Румпель.

   Студенты поднялись, опрокидывая стульчики и побрели к своим палаткам.
   И здесь праздник не получился, так, набивание живота  питательной и обильной едой.
   Ланни вспомнила про сюрприз. Держала  в рундуке под кроватью на этот случай, ящик пива и бутылку шампанского. И-эх!
   Тут выяснилось, что и запас дров для костра сгорел под кастрюлей с сурками.
   - Застрелиться и не жить – прокомментировала Женька.
   Студенты забрали гитару, чем-то стеклянным позвенели и пробрели на
вершину ближайшей сопки. По пути они  явно собирали высохшие  добела скелеты можжевельника-арчи, потому что там засветился огонёк и вскоре  в полудюжину голосов затянули «Батарейку».
   - Надо же,-  сказал Глеб, -  Собрать для общего второй раз ну  никак нельзя было…
   - А кто тебя просил  расходовать костровые дрова? – вызверился Румпель.
   
    - Праздник не задался, в тридцать третий раз себе сказала Эльза.

   Тогда, в юности, ощущение праздника приходило легко и просто. А теперь только раздражение. Раздражение искало выход и оно нашло его внизу живота. Как когда-то.

   В той юности был момент, когда Ланни решила, что созрела для любви. И рядом был Румпель.
   Почти высокий и стройный, с рыжеватым пушком в бороде – предмет гордости в 18 лет. «Умные» очки, ироничная улыбка на губах, в меру приправленные солью и перчиком остроты. Румпель был гораздо интереснее на общедевичий взгляд Женькиного – тогда еще Женькиного – Глеба. Глеб не умел танцевать. «Туп в колене» - говорил Румпель, Глеб соглашался – они все тогда читали Стругацких. И всегда в хаки. В общем – не жених. И всё равно было завидно. Глеб любил открыто.

   Матушка называла это д р у г. Ланни тоже хотелось иметь такого д р у г а  интимного и индивидуального. А Румпель был интересен и свободен. Ланни пригласила Юру в «Сластёну» и он слопал три мороженных подряд, и ничего не понял. Болван.
   Эльзу воспитывали правильной девочкой. Эльза всегда знала, что такое хорошо, и что такое плохо. Она не испытала страстей своих друзей, она наблюдала и меньше всех вмешивалась. Её друзья оставались её друзьями уже не вместе, а по отдельности. Но друзья – это всегда друзья, верно? Лишь бы не поубивали друг друга…
   И ещё… С правильными мужчинами старшего возраста как-то не складывалось. Несмотря на старания матушки. Со сверстниками тоже.  Юра Румпель был правильным мужчиной, но он был предназначен Жене. Глеб был неправильным мужчиной, так считали матушка и Борис Николаевич, разрыв с Женькой  только подтверждал  поданную на блюдечке истину. Просто же отдаться чувству – не к лицу блондинке-северянке, sin; ymm;rr;t minua? *(вы понимаете?)


Матушка поддалась горячему татарскому красавцу, и что вышло? Красавчик ушел к токалке**. А карельская  красавица воспитывала  дочь одна. Под рефрен: не верь мужчинам, они все хотят от нас одного…

   - Я тоже хочу одного, - решила Ланни. – Мне пятьдесят лет, я профессор – на радость маме. Сама она не смогла, кандидатской степени в политических науках недостаточно – в её время была только одна политическая наука, история КПСС.
Она помнила, что батюшка с матушкой ругались при ней, ссоры возникали внезапно, горячая карело-финская кровь не терпела возражений. Но вот когда они мирились, Ланни отправляли погулять, а сами  закрывались в спальне. Там явно гасился выброс отрицательной энергии.

   Ланни взяла бутылку шампанского, небьющиеся бокалы  и пошла в палатку Румпеля.

   Румпель нагло храпел.

   Тело его валялось поперек спального места, рядом стояла на три четверти пустая бутылка изюмовки – еврейской кошерной водки, 55 градусов. Ланни уже знала, уже выводила Румпеля из запоя. Ею же, кстати, вначале, потом коньяк, потом пиво… По нисходящей.
   - Сика,  Свинья, - сказала Ланни
   - Свинья – это некошерно, - пробулькал Румпель. Ясно, что на автомате. Сознание в теле отсутствовало. Ланни забрала и эту бутылку.
   - Perhana* - и отправилась с обеими бутылками и бокалами в «Лошадку» к Глебу. Всё было не так, но остановиться уже не  могла…не хотела.


   На крылечке  «Белой лошади – не виски» сидела Женька и курила. Надо было ей помахать и позвать распить шампанское,  Но… - Она же точно к Глебу не пойдет, - решила Умная Эльза. – И не время для  громких скандалов, не время и для тихих скандалов с испепеляющими взглядами и тяжелым сопением  – на скандалы у Ланни была с детства аллергия.

   Глеб  лежал на кровати, но в обуви, правда подложив фанерный большой планшет. Голова его была странно запрокинута, так что потолку демонстрировался подбородок, а глаза глядели куда-то в пространство за спиной.

   - И этот пьян в зюзю,  - прорычала Эльза, - Властью начальника отряда экспедиции я могу вас всех уволить без выходного пособия и отправить домой пешком.
   - Не можешь. Это моя «Лошадка» - на удивление Глеб ответил тихим и ровным голосом. Отчетливо произнёс слова. Не «по клеточкам».

   - Вы пили с Румпелем? -
   - Он уболтал. Плакал, что не может пить один. Я  выпил за компанию  на дне кружки. Хотя  и предупредил, что мне нельзя водку, контузия….
   - От водки у вас всех контузия… - Ланни остановилась и посмотрела  на Глеба. На свежеобритой под праздник голове ясно виднелся шрам.
   - Это еще откуда( Ты же…
    - «Черные волки» - эмблема на рукаве.  «Впереди полвека необъявленных войн…» - помнишь кто сказал? Хемингуэй….

   Они еще захватили поколение, знакомое с Хемингуэем и Джеком Лондоном, и кто такой Норгей Тенсинг им не надо было объяснить. Последние…

   Глеб приподнялся на локте, - Ланни, ты можешь заварить очень крепкий чай и очень  много сахара? До сиропа. Мозг нужно подкормить, спазм не пускает к нему кровь. Голова раскалывается – застрелился бы, кабы было чем. Жду главного приступа…

   Он встал, сделал два шага к выходу на нетвёрдых ногах, с трудом спустился по ступенькам на землю, и вдруг побежал к ближним кустам, вломился поглубже и оттуда донесся звук выворачиваемого наизнанку организма.

   Возвращался той же шаткой походкой.
    - Странно, да? Давление вверху, в черепе, а очищать нужно нижние этажи… Но ведь помогает…
   - У тебя есть таблетки?
   - Мы ж, кто из ада, все на таблетках, считай. На обезболивающем, на антидепрессантах… Только при приступе от них может быть даже и хуже, давление все равно прёт вверх. Что там с чаем? Я лягу, ладно? Еще несколько минут.
 
   Потом она снимала котелок с газовой плиточки, заваривала чай из жестяной банки прямо в кружке, засыпала туда пять ложек сахара. Глеба трясло, по лицу бежали струйки пота.

   Ланни нашла полотенца, полила из другой кружки воды, отжала прямо на пол и обтёрла лицо Глеба.
    - Ты Ангел… - сказал Глеб. – Меня еще от приступов никто не спасал. Я когда-нибудь подохну в одиночестве от боли. Хорошо, если не а запертой квартире…
   - А что, у тебя никто не появился? Ты же был женат…
   - Был, и не раз… Секс не заменяет любви, Ланни,  даже самый камасутровый….Как ты думаешь, лимонная кислота хоть немного заменяет лимон? Лимона у меня нет, а кислота есть. Сыпни немного в кружку с сиропом. Или достань фляжку с коньяком, там, в кармане рюкзака… Не бойся, проверенное средство, уже отпаивали камрады.   Ланни обратила внимание, он не сказал товарищи, приятели, друзья… Он выбрал «боевых товарищей»

 Ланни достала   фляжку и долила немного в подставленную кружку с уже отпитым чаем.
   - Прости меня, Ланни, сегодня я никакой и пОтом воняю – самому противно… А в остальном, ты знаешь, что на меня можно положиться… Бутылки заберешь? смотреть даже страшно. Только дай сначала руки…

  Ланни протянула кисти рук, рукава  шелкового комбинезона цвета мяты  с широким поясом на узел  обнажили полные руки , так плохо пристает загар…

  Глеб поцеловал её ладошки, так странно, сначала левую, потом правую.
   - Спасибо тебе, за теплоту, за доброту, за все тридцать лет, как мы знакомы. А теперь иди, отдыхай, сегодня я уже не умру… А на  остальное ещё  не годен.
   И Ланни вышла с  новым чувством спокойного удовлетворения.

   На крыльце «»Не виски» сидела Женька и курила.

   Ланни не удержалась:
    -  Всё куришь и куришь, одну за одной …Ревнуешь? – и поправила поясок шелкового «комбинезона» мятного цвета – праздник же!
   - Попросила вашего Тормоза сигарет привезти, пачку показала. Он и привёз блок, вместо синего LD  серый Мальборо – что покурила, что радио послушала… Картинка ж  как заказывали, и надпись, уверяет, что счёл названием – Гангрена.

   Ланни пропустила в машину Женьку.

   Шампанское, брют,  они выпили вдвоём.

   И уже в постели Ланни подумала, что Глеб всё понял правильно, зачем она к нему  пришла. И  сделал так, чтобы она, Ланни не пожалела завтра. Завтра обо всем знали бы все. И Бог знает, как это сказалось бы на дисциплине, «Репутацию побоку, я же сама решила её подпортить, но вот дисциплина…» - Потом повернулась на другой бок – «Да нет, нафиг, просто он был не в форме… И я сама не хотела, плохой запах…» С этим она и уснула.

   Утром к кастрюле с сурчатиной потянулись обладатели масок  «Похмелюга».
  - Вешайтесь, алкоголики! – возвестила Ланни. -
   - За нарушение  дисциплины в лагере и несанкционированное распитие спиртных напитков, за «Батарейку» , за невнимание к своим товарищам, сегодня вас всех оттрахаю на раскопе, вы у меня навек запомните Жилансут…
 


    ЭПИЗОД Т. ТАНЦЫ НА ТРАВЕ.

13 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.

 
   - Звук ударов  железяки о железяку мешал Женьке думать о природе линзы суглинка без примеси  щебня. Делювиальные наплывы со склонов неизменно захватывают мелкие камешки, а здесь…. Он вышла посмотреть, что там и увидала  как по поляне топтались два чучела в старых кожаных куртках и пожарных касках с прикрученными на болтах  забралами из  металлической сетки. Глеб и Ромка  пытались проткнуть друг друга настоящими, не спортивными, шпагами.

   - Глеб, продолжаешь смешить народ? Ты же не умеешь двигаться, вальс со стулом не освоил, в секцию фехтовальную тебя не взяли… И ты, Ромчик,  зря время тратишь. Неудачник – это заразно. Переучиваться хуже, чем учиться с азов. Дай сюда клинок и смотри…

   Ромка скинул каску и куртку , накинул на плечи Жене. Женя вдела руки в рукава – совсем не то, что её бывший атласный колет. Рома протянул перчатки толстой кожи с пришитыми крагами – Глебов шов, вспомнила Женя, как всегда, шьёт кожу рыбацким шнурком и белым по черному. И  каска тяжелее маски. И шпага тяжелее спортивной  рапиры.  Но рукоять шпаги легла как надо, и даже два кольца под гардой оказались вполне удобными, не совсем как выступы на её рапире, но …
 
 - Шпага пехотная образца 1872 года, настоящих аутентичных рапир  пока не нашел, чтобы  сразу два похожих клинка…Аукцион, всего по восемнадцать тысяч штука.

   Женя проигнорировала.
    -Рома, смотри, ноги подпружинены , левая ступня вперед, правая ступня её подпирает с разворотом под 90 градусов, двигаемся вот так… - И левая ступня зацепилась за кочку – Чёрт!

Поляна явно не тянула на  помост и на дорожку.

   Позиция Глеба явно не была позицией классической готовности, клинок опущен, в позе расслабленность. «Сейчас я тебя накажу, увалень» - решила Женя, имитировала атаку, отступила на шаг и закрылась. Глеб не спешил контратаковать. Ну конечно! Тогда Женя обозначила ложный выпад и вошла в соединение клинков  дол-в-дол. Надавила  влево, клинок Глеба должен был отклониться вправо от него и открыть Глебу грудь. Дальше вопрос реакции и скорости, короткий выпад и укол. Вместо сопротивления, Глеб отвёл клинок еще больше вправо и Женя потеряла равновесие на секунду. А клинок Глеба ушел еще вбок и назад и оттуда  размашисто, набирая скорость и инерцию, ударил Женю под рёбра.  Больно, даже сквозь кожу.  Явно не спортивный удар и Женя закусила губу – под маской всё равно не видно, решила продолжить бой, чтобы не дать Глебу передышки. Она отступила на шаг назад…

   И тут началось нечто странное.

   - Рома, фанданго!  - выкрикнул Глеб. Рома начал отщелкивать пальцами  незнакомый рваный  ритм. Ноги Глеба задвигались как в танце,  отвратительно подвижная мишень для острия – никак не попасть. Женя решила атаковать в полную силу. Выпад! Глеб ожидаемо отступил, но не назад, а назад и влево. Женя повторила выпад, Глеб опять сдвинулся влево и клинок Жени ощутимо завис, он никак не мог достать Глебову грудь, поскольку Глеб на его пути оказался на дюйм в стороне.
И тут случилось еще более странное,  Глеб развернулся как в танце спиной ,  плечо к плечу, совсем танцевально накрыл и сжал Женину кисть с зажатой рукоятью шпаги, рванул её вверх, произнёс в лицо:
     -  «Фанданго!», а затем с разворота остановил у самой шеи между воротом и маской клинок. Нежная кожа почувствовала холод железа.  Не привычный по секции стальной прут спортивной рапиры – стальную полосу с лезвием. Его Женя ощутила тонкой кожей.

    --Старинная школа испанского боевого фехтования эспада и дага, дестреза вульгар!

   Двадцать пять лет Женя не видела эти серо-зеленые глаза (ну да, Глеб всегда говорил, что любовь к хаки из-за глаз) и так близко. И двадцать пять лет Глеб не заглядывал в её карие оленьи  глаза. И вот… Это были холодные глаза цвета  усталого от засухи колючего кустарника, где обосновались степные волки. Глаза убийцы. Не маньяка, а добытчика. И Жене еще больше расхотелось общаться с бывшим… Кем? Другом, женихом,  кем он себя вообразил тогда? Какая разница, главное быть подальше. Она бросила шпагу, перчатки прямо на землю, в сторону полетела каска…

   А он смотрел совершенно спокойно  только комментировал:
   - Ни в  бою, ни в  танцах, ,Евгения Витальевна, старинные испанцы себе не выбирали идеальные площадки. Танец Смерти, , danza de la Muerte ,как мы это понимаем,  случается где случается. И отказывать  signorita  Muerte не принято. Бой как танец и танец как поединок, как дуэль двух личностей и двух полов. Эту партию вели уже не вы, что совершенно прискорбно… Рома, на сегодня хватит, темнеет.

   Нет, проигрывать Евгения Витальевна не привыкла.
   - До пяти уколов, - выкрикнула Женька.
   - Исключено. До пяти уколов – это тактика мелких порезов, на истечение кровью. А мы считаем до эффективного удара или укола. Что должно бы гарантировать смерть или долгое излечение.  Кончики шпаг не защищены, вы заметили, Евгения Витальевна? Лампочка не вспыхнет. При азарте доспех может быть пробит до сердца.
 
   Женька  невольно оглянулась, где сердце  Глеба пряталось под доспешной курткой.

   Она добрела до «Не виски»» и упала на свою койку. Лежала на спине, потом развернулась и зарыдала. Как тогда, в тамбуре поезда, Ланни помнила, тогда она
впервые увидала Женю с сигаретой. Сигарета мешала рыдать, Женя бросила её на пол, через минуту потянула другую… Теперь же, порыдав короткое время, села, вытерла кончиками пальцев слёзы в уголках глаз, смяла пачку и произнесла:
    - Я только сейчас поняла… Хорошо, что я первой его оставила. Я почувствовала в нём предателя, он непременно меня предал бы… Как только достиг бы цели.
   - А он её не достиг?

   - Нет.
   - А он считал, что близок к ней. Мы говорили о тебе, десять лет спустя он всё еще любил тебя одну. Он сказал тогда : Однажды и на всю жизнь.  И в день свадьбы, в постели  Ольга закатила ему скандал – на телефонный звонок он позвал её именем Жени, мол, так рано – это только тебя, то есть её…Потому что  перед свадьбой снилась ему ты.

   - Я же говорю, он предатель…

   -А знаешь, почему он выбрал Лену? Потому что она не Дженни, ничуть не похожа… Он ошибался. На самом деле Лена выбрала его, чтобы использовать. Он показался мягкотелым, потому что добрый…
    -Это он-то добрый?! Я заглянула в глаза и испугалась, Ещё чуть-чуть, и перерезал бы горло, волчара…

       Тут Ланни почувствовала, сейчас Женька разрыдается по-новой, достала из Женькиной сумки новую пачку и кинула перед ней на столик. Потом достала из шкафчика банку тёплого пива.

   - Ладно, хватит,  всё ушло с прошлогодним снегом.. Что там у нас со стратиграфией долины и какие есть нарушения?   
   Утром Эльза встала «попить кофе» с Глебом.
   - Ты вчера испугал Женю. Ты и вправду мог бы перерезать горло?
   - Шпаги затуплены. Теперь это просто спортивный инвентарь. И никто не учится нынче убивать старинным длинноклинковым оружием. Есть более эффективные варианты… Но глотки резать мне приходилось. Ножом.
   - Ты про баранов? Я видела…

   - И козлов тоже, - - Глеб нехорошо улыбнулся, - Разных. И мекающих, и тех, что уже не мекали. – и без паузы или перехода:
   - Кофе готов! Ты пьёшь по-северо-европейски, с сахаром и сливками? Сливки сухие, сублимат и суррогат, я рекомендую турецкий кофе с балканским акцентом. Взбодрит-с! Т а м, - он махнул неопределённо рукой, - Мы клали по четыре ложки на чашку, сердце аж заходилось, но спать все равно хотелось. Больше всего нам хотелось спать, спали где придётся и как придётся, стоило только расслабиться… Вот теперь я могу спать в своей постели и как все люди – ночью. А не спится. Сны одолевают…

   - Всё ждёшь, что Женька поймёт и простит и сама попросит прощения?
   - Нет… Снятся те, кого я не уберёг… Они ушли по Радуге и ждут меня там… Снятся кого уберёг, но во сне я  их теряю в толпе… Извини меня, разболтался, старею… Кто рассвет встречает, на год молодеет?!
   - Зайцев говорил – десять…
   - Девальвация… - он вдруг застыл… - Однажды это уже было… Этот разговор. Дежавю…»Зеркало для героя», «День сурка»…

    Он быстро ополоснул свои зеленые кружки, начал протирать стол. Ланни поняла, что разговор окончен. Надо начинать новый день.
 

    Когда настало время сиесты и они с Женькой занимались своими делами,  Ланни захотелось продолжить утренний разговор. Теперь не с Глебом, с Женькой. Не ради двух старых дурачков, ради себя. Ради удавшейся такой неудачной жизни.
   - Утром я говорила о вчерашнем с Глебом…
   - Мне не интересно. Глеба для меня не существует.
   - Как знаешь. Но я для тебя еще существую? Кивни, если слышишь меня… Ага, если слышишь, значит существую…И даже мыслю, иногда…
   Можешь не слушать, тебе же всё равно… Считай, мысли вслух.

   Я вспомнила, выкинуть Глеба с факультета было нельзя, план приёма и план выпуска специалистов, задолженностей нет по учёбе,  и по общественной линии тоже без больших косяков, как все. Отлучить от археологии тоже не вышло, он контактировал со специалистами по камню в других ВУЗах Союза, а политика на факультете была очень либеральной ко всем, кто чего-то хотел  знать. Нет специалистов у нас – езжай туда, где они есть, мы прикроем. СПБ величина, но и он нравился не всем, кое-кто не прочь был сам ему наступить на ногу… Я тоже участвовала в травле Глеба. Ну как же! Один против всего коллектива! Еще и делал всё, чтобы не нравиться. Мы для него тоже были только объекты, как эта речка с холодными туманами, как эти горы с восточным ветром из расселины – так мне казалось. Поняла я его только в конце  учёбы. Дипломную он писал сам, защитился на «отлично» и в тот же день поехал в экспедицию. Не остался на выпускной. Поехал спасать девчонок, «Дилижансу» и Татьяну Громову. Все парни рванули погулять на выпускном – и младшие курсы, и выпускники прошлого года. А он там в одиночку ворочал двумя ломами каменные плиты на Батыртау… Мог остаться без рук-ног – медпомощь за сорок километров пешком или в Колючинске, дизель-поезд  два раза в сутки. Наш приятель Боря Персиков, мне рассказывала Таня «Дилижанса», раз его не взяли погулять, не делал ничего. Брал  папку с чертежами и залезал в каменный ящик на день. И сдал потом только заготовки профилей, пришлось прорисовывать по фото. Халтура, а что делать?  Рябоконь приложил потом листы к дневнику из своего блокнота – перспективные планы, говорил, что просто осваивал устаревшую методику  первооткрывателей. Он мог бы выполнить и чертежи, но мы ж привыкли его загружать грубой работой. Чтобы потом он же их и выполнил в лаборатории по наброскам своим, по фото. И он же остался виноват. Так привыкли.

   - Ну и прекрасно, ты осознала, Рябоконь стал классным специалистом с «отличным» дипломом.

    Меня это как касается? Ну дружили, ну разбежались… Он сам виноват! Он предал меня. Почему он не мог уйти достойно! Жених из комиссионки! Чем больше просил, тем больше уценка.

   - Я когда готовилась к докладу на учебном совете факультета, просмотрела много роликов психолога и философа Анны Кирьяновой, ты видишь, какие нынче студенты. Мы были не финики, и  эти не «сникерсы». Она считает, что объясниться пытаются сильные люди. Они со своим большим  аршином. А нам внушали старшаки, что он слабак и самоуверенный эгоист. Ну да, всё время  в стороне, со своей палаткой, со своим примусом, со своим чаем… Только вот наш Боря сдал чистый лист, а эгоист Глеб закончил раскоп, который ему  вовсе не в тему…

   Звякнул гонг на полдник. Народ потянулся пить компот с пряниками.


14 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.


   - Знаешь, Капитан, мне не понравилось, как ваш Румпель без спроса хватает оружие, -  Роман Продан, он же Ромка Пылемёт,  натягивал «доспешную» куртку и пристраивал на голове шлем с маской поверх толстой шерстяной шапки. Середина августа, очень жаркого месяца в Айдахар-Арке. Глеб занимался тем же, мужчины готовились к очень мужскому занятию…
   - Ну ты ему объяснил, что так просто не делается, что в Японии любование мечами – вообще церемония, без шелковых платочком и шарфа вообще не подходи…
   - Ессно… Только после этого он начал выдавать про тебя байки – мне не понравилось…
   - Опять «супчик по-креольски»? Он тогда ничего не понял…
   - Не только… Про Артёмовск, как тебя хотели бить всей группой…
   - Кому-то хотелось… Только потом, без «кому-то» никто о побитье не вспоминал. Но вообще, Юрочка Роблес – хороший друг. Уже то, что мы не стали бодаться как рогачи из-за одной девочки, говорит, что дружбу он ставил тогда выше… Девочка должна была сама выбрать меж нами…
   - И она выбрала третьего… Если бы подрались, то третьим стал бы сержант милиции, который вас разнимал бы…
   - Честно, не знаю, не стремился узнать, кого она выбрала и почему… Юра хороший друг, нас девяностые  развели. Он не пробовал войну…
   - Я тоже не пробовал…
   - Не знаю, мне кажется,  ты на войне прижился бы… Героем не стал, но без приказа точно бы не отступил, ты бы прикрывал спину. А Юрочка много играл на компьютере… Где мои перчатки?
   - Вы практически не разговариваете…
   - А ты знаешь, ведь правда… Практически не о чем. На мои вопросы он не ответил, сам ничем не интересуется… Ничего нового.
   - Начнём с разогрева или за день наразминались?
   - Давай сразу позвеним…


16 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.

   Они сидели  в «Не виски» вдвоём и испытывали неловкость от слышанного и сказанного…

   На столике валялась пачка Женькиных сигарет. Ланни зачем-то взяла её в руки, повертела.

   - Есть такой стереотип… Из телефильмов и Бог знает еще откуда… Не люблю дым, но мне для начала разговора полагается закурить… Зачем, почему – объяснений нет, но картинка в голове есть даже у меня. Давай обойдём стереотип?

   - У меня всплыла в памяти история, тоже зацикленная у меня в голове на сигареты. Только  с ощущением отвращения. Всё началось с появления в квартире тогдашней моей подружки студентки Валентины. В тот год к нам пришли две студентки-первокурсницы. Про одну Командор сказал, что похожа на молодую  Роксану  Георгиевну, жену  Семивёрстова тоже во студенчестве, другая была в другом типе. Крестьянская девушка, пухлая и с проблемной кожей. Её звали Валентиной. Как-то раз она появилась на пороге квартиры моей подруги в то время Лены попросила приюта до утра. Разумеется, её уложили спать. Позже подруга  Лена пересказала, что же произошло. Она призналась в любви красивому мальчику по кличке Гарри Покер  курсом старше. Мальчик был действительно хорош: высок, строен, красив лицом, из хорошей, хотя и не полной семьи. И мальчик благоволил лаборантке Алёне. Биологически они были созданы друг для друга, насколько мы можем об этом судить. Пусть Алёна и была старше Гарри. И вот случается ненужное Гарри  признание. Логичное продолжение: он ничем не может помочь, он влюблён в Алёну… Мы все переживали такие моменты и кто выжил – тот пережил, просто потому что  проблема не пустила корней. Но Гарри на этом не остановился. Он добавил, что когда видит Валентину, у него возникает ассоциация с перезрелым фруктом… Мало того, Валентина бредёт по коридору института как побитая собака, и слышит за спиной строчку из Высоцкого «… И дочь-невеста вся в прыщах – дозрела значит…» В результате – Ленка сказала: Ты  услышал, как от неё несет водкой и сигаретами?

  Девочка пустилась во все тяжкие по меркам её деревенской семьи и провинциального города.

Её постарались отвлечь работой и обучением в лаборатории. В экспедиции её определили в мой отряд. Нас было двое постоянных совершеннолетних и человек двадцать школьников, мы копали поселение аксу-карагайской  культуры камня.  Я занимался всем, а Валентина вела чертежи. Я должен был присматривать и за ней тоже. И вот постоянная картина: полная девушка в шортах и клетчатой мужской рубашке с закатанными рукавами, в складке левого рукава пачка сигарет «Космос». Не мне судить, но у меня они вызывали отвращение, хотя многие ценили и государство тоже –  самые дорогие в продаже. Видимо, крепкие. Она с ними не расставалась. Я не трогал, но всем остальным отругивалась: «Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт» Впечатление, что она  сознательно убивала себя… Осенью подхватила плохую болезнь и пропала из нашей жизни…
   

17 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут.


   Только проснулась, Ланни глянула на часы. Глеб приклеил их к панели ровно так, чтобы  только глаз открылся – взгляд на циферблат. Простенькие электронные часы с подсветкой  на батарейке. Пять часов пятьдесят минут. Можно и вставать, кофе уже готов, наверняка, но как приятно поваляться пять минуточек…на полчаса…

   Женька тоже проснулась. Открыла глаза и без «добраутра» сразу заявила:
   - Я сегодня еду в райцентр. Интернет нужен, а не здешнее «через тумбу, тумбу раз…». Сигареты нормальные нужны. Ну там что попутно, мука, сахар, масло на баурсаки… Только поведу джип я, без Тормоза.

   - Одну не отпущу. Во всякий маршрут только в паре. А кого я могу от раскопа оторвать? Марко пусть развлечётся?
   - Угу, там сплошное разлекалово, две улицы и три магазина…
   - Да не настолько они там в Европе избалованы, raha on my;s rahan arvoista…
   - - Что?
   - Деньги тоже денег стоят, карельский.
   - Если поедет, пускай. Построит глазки, но руки распускать не будет, я надеюсь?
   - Потомственный ученый, всё-таки, хотя от медицинских рук отбился в антропологи… Если по фамилии судить.А если не поедет… Студенты лихо водят танчики и гоночные автомобили в компьютерных играх. Эти – задолжники по практике, с них толку…
  - Понятно, к чему подводишь. Остаются Румпель и Тормоз, Рябоконь отпадает.
     - Есть чисто студенческий выход: жребий. У кого карты есть? На что играем, червового короля или пиковую даму?
    - На пиковый туз.

   
   Ланни оглядела сидящих за столом за завтраком.

   - Все здесь, и времени не тратя даром, проведем совещание-пятиминутку. Сыграем в карты. Шлавику поручается эти карты найти. В планшете их нет, там топографические, а вам поручается найти карты таро на онагровой коже или простые игральные. Время пошло.

   Славик офигел, когда услышал про онагровые карты. Отработать практику и так представлялось немыслимо  нудным делом, но «найди то, не знаю что»…
 Когда же прозвучало дальше про обычные, в которые они втроём резались в палатке в «тыщу», он обрадовался. Но решил немного набить себе цену. То есть начал ныть, мол, миссия невыполнима…

   - А кто вам обещал, что в августе вам будет легче, чем в июне вместе со всем курсом? В награду или в наказание, по обстоятельствам, мы с Евгенией Витальевной включаем тебя в число игроков. Кто вытянет пикового туза, едет в райцентр закупать пиво и выходить в интернет. Под началом Евгении Витальевны. С наказом ей держать вас в ежовых рукавицах. Рукавицы выдаст господин команданте нашего лагеря  труда и отдыха особого режима.. Где взять карты и рукавицы? Да простят меня древние боги за древний каламбур, из-под земли.

   Славик побежал, нырнул в палатку, вынырнул. Затем что-то спрятал за спиной и бочком обошел лагерь и подошел к столу с другой стороны.
   - Вот! Ваше поручение выполнил. – на стол легла потрёпанная колода карт.
   - Да…  Деградирует студенчество… Учитесь у студентов Политеха.  Там карты ламинируют. Играют в «очко» на парах, все учатся прятать в ладошках с двойным дном. – Женя  победно оглядела всех за столом.
   Всего нас одиннадцать, я, Женя , Диана в минус, итого восемь карт. Один туз пик, даму пик тоже убираем – Ланни посмотрела на Женю, - оставляем червового короля, - снова взгляд на Женю, - Добавляем бубнового валета и покер… Давай, Славик выбирай, какие нравятся, всего восемь, слышал? – она перемешала тоненькую колодочку.

    - Тяните!

   Шлавику, похоже, выиграть хотелось больше всех. Он быстро выхватил карту из середины за неосторожно высунувшийся кончик.
     - Семёрка пик! Я выиграл?
   - Конечно выиграл. Право копать новую хозяйственную яму. Бери лопату и вперёд! И урок на будущее, никогда не подписывайся на игру, правил которой ты не знаешь.

   Вторым тянул Румпель. Он вытянул червового валета. И почему-то расстроился.

   - Юра, это же хорошо! Один раз на джипе ты уже опрокидывался, во второй раз – не в этот раз, не сегодня…

   Крестовую тройку вытащил студент Джалар. И бубновую шестерку студент Герман. Что они думали при этом, как всегда промолчали и продолжили терпеть практикантское мытарство.

   Марко вытянул свою карту и не глядя протянул её Глебу. Глеб потянул свою и так же, не оборачивая, протянул Тормозу, а Маркову – Румпелю.

   Женя сверкнула своими карими оленьими глазами. Оказывается, олени тоже ими сверкают. Если в них вселится дух Жени.

   Тормоз  перевернул последнюю карту – джокер. А потом раскрыл потную левую ладонь с подаренной картой. Туз  пик.

   Юре ничего не оставалось делать, как кинуть на стол свой подарок. Очень странно!  В колоде оказалась дама пик!

      - Евгения Витальевна, судьба!

   Вы не волнуйтесь, альпинизм – спорт джентльменов. Было некогда недоразумение, оно не повторится. Володя хорошо знает машину, так, на всякий случай.
 
   Марко! Сегодня моя очередь идти с вами в маршрут. Вы ж понимаете,  я не мог рисковать в игре таким удовольствием, монплезир, можно сказать…
   - Не ёрничай, шут! – Женя повернулась и  пошагала к «Буцефалу»

   - Я наччиннаю песпоккоитьться, нне случитьться ли ччего с эккспеттисией нашшего проффесссора… Зачем такая спешка? Позвонить мужу и детям – залезь на горку, как все студенты.  Интернет нужен для больших объёмов информации – она вчера  могла предупредить, чтобы скинули нужное передать на флешки? Только о себе. А раз любовь мы исключили, остаются деньги и власть…

   Щас как тамм  польнноо! – и побежала догонять Женю насчет статьи на флешке, с которой не успевала к сроку…

   - И помяните моё слово, если привезет дорогие сувениры, точно деньги и власть, которые не терпят. А подарочки для лохов, но тоже, деньги и власть в масштабе отдельно взятого лагеря. – Это прозвучало уже в пространство, не с иностранцем же обсуждать наши внутренние проблемы…

   Ланни с флешкой успела,  а вот Тормоз, посланный за рюкзаком, нет. Женечка дожидаться его не стала. Да что там дожидаться, она и послала за рюкзаком, чтобы сбежать.

   День прошел по расписанию с уже привычным прогнозом  «и конца не видно». Только к ужину запылила дорога в направлении райцентра и в полынь проклюнулся «Буцефал». За рулём сидела Женя. Она лихо развернулась перед входом хозяйственной палатки, резко осадила скакуна, то есть даванула на тормоз и «Тойёта» остановилась и чихнула от поднятой пыли.  Подошедшему другому Тормозу, Женя заявила:
   - Ну ты и Тормоз! Умудрился опоздать. Я не могла так долго ждать…

   Тормоз молча открыл багажник и стал выгружать картонные ящики с продуктами.
   - Вот, красный лук и зелёные помидоры… Шутка. Зеленый лук и красные помидоры, петрушка, картофель еще молодой, а сыр старый, выдержанный рокфор…
   - Сыр испорченный – возмутилась Диана. – Весь в плесени!

   - Ну, Женечка! Она нарочно устроила этот цирк. Проверяет, знаем ли в чем тут цимус… , - прошептал Глебу Румпель.  И тут же уставился на Глеба, а ты, мол, понял? Глеб усмехнулся…

- Этому приколу лет двадцать… - друзья юности выпали из экспедиционного процесса и законсервировались.

   - Не там варваров и дикарей ищете, Юрий Викторович. Не велик подвиг французские деликатесы трескать. Ежели желаете, могу лягушачьи лапки организовать отечественные… Знаете, что по-настоящему смешно? Готовить их обучают «волчат» - новобранцев в «Церни вукови». И виды плесени различать. А из презервативов делать охотничьи рогатки там, где стрелять нельзя. Забавно, да? – сказано было, чтобы и Женечка услыхала.

   Она как раз входила, вносила два пакета, один пузатый, другой позвякивающий стеклом.

   - Это на завтра, я сама займусь, сегодня утоплю в маринаде. Это гусь! А завтра буду жарить с яблоками и гречневой кашей. А это вот! – на разделочный столик встала бутылка коньяка «Хеннесси». Юра схватил и стал разглядывать этикетку на бутылке.
   - Шесть тысяч алтынов… - он погладил бутылку.

   Подошел Глеб, глянул.
   - Пойдёт. Не выливать же. Вряд ли сильно хуже бахусовского, а мы пивали и хуже… Да, я понимаю, за испорченный триумф поджаривают в аду… Вместе с гусём. Спешу исправиться, Евгения Витальевна, коньяк явно лучше грузинского, потому что хуже грузинского… Больно же!    
   
     . . .
   - Рома, Глеб, позовите доктора Ланчетти, и все в штабную машину – ученый совет будет. Да, Володю тоже позовите. Он лицо сопричастное теме ученого совета.

   Для ученого совета в «Не виски» раздвинули диваны, поставили складные стульчики из кухонной палатки. Почему не в тени под навесом, а в нагретой за день машине, становилось ясно от одного взгляда на стол.

   Вместо бумаг или ноутбуков на столе стояла ваза с апельсинами. На тарелочках из нержавейки, какие встретишь в поезде дальнего следования или солдатской столовой,  лежали нарезанный чёрный хлеб, вечно популярная  копченая тонко нарезанная грудинка только что из холодильника. Уже знакомый зеленый сыр и тут же рядом обычный пастуший. «Кола-Фанта-Буратино» - три бутылки газировки по центру  обещали нелёгкий перекус. Тормоз удивления не скрывал, его представление об ученом совете было не таким. А доктор должен быть знаком с «пивными семинарами».

   - Собрались мы, господа и товарищи, по серьёзному поводу, - начала профессор Холлопайнен. – Нам следует обсудить безобразный поступок Евгении Витальевны Шадвалиевой, депутата законодательного собрания не нашей области. Законодателям, госпожа Шадвалиева, не к лицу нарушать установления и правила техники безопасности вдвойне – двух мнений тут быть не может.

  Однако, товарищи и господа, Женечка наша уже глубоко раскаивается в опрометчивом поступке и извиняется французским коньяком. Прошу, как председатель товарищеского суда, принять извинения.

   На стол опустилась пресловутая бутылка «Хеннесси» за шесть тысяч алтын. Пол-зарплаты обычного пастуха в степи.

   - Ну да, посуду, как всегда, забыли. Будем пить из пиалок или стакаанчики поищем?

   - Предлагаю из горлА, как из фляги. Можем даже перелить…Серебро, как-никак… Но вообще-то к ней прилагаются вот… - Глеб достал из кармана кожаную шкатулку на защелке, хорошая толстая тиснённая кожа, только старая. – Прилагаются в комплекте к фляге.

   В шкатулке обозначилось гнездо для фляги и стопка из шести стаканчиков настоящего серебра и с позолотой изнутри. Позолота по краю пооблезла.

   - Военный трофей, не сомневайтесь, не мародёрство, снял со старого «Дикого гуся». Старым стал «Гусь», неповоротливым, брюшко отрастил – в самый раз в коптильню… Здесь шесть, я седьмой за столом, мне просто в кружку.

   Румпель помялся, покраснел, но раскрыл кулак, а в нём лежал похожий стаканчик под серебро, на потной ладони. Румпель ждал и готовился к распитию.
   - Вот, рыбацкий, случайно захватил с собой один из  набора…

   - Всё хорошо, что хорошо кончается… И фортуна пока тебя любит, Женечка, бойся такой любви – если где-то отсыпает полной горстью, значит где-то загребает лопатой.

   Разлили по первой. Итальянец понюхал, посмаковал и выпил.
   - Марко! У нас не пьянка, у нас мероприятие!

   Доктор непонимающе поднял брови. Русский язык он выучил, на улице не заблудился бы. Но здесь он  не понимал, что происходит. Его пригласили выпить коньяка и поговорить… Он выпил. Можно приступать к разговору…

   - В России выпивка без разговора – это пьянка…
   - Мы не в России. Мы в Айдахар-Арке.
   - Мы за границами государства Россия, но мы часть русского мира. Мы говорим и думаем по-русски, мы публикуемся в русских журналах, даже куатоязычные в орбите России – по выбору предков, а предки-аруахи – это святое для куата.

   В общем, выпивка без тостов и разговоров – это пьянка, это зло. А с тостами и душевными разговорами – мероприятие и общение. Румпель! Поручается добыть водку, немного, для обучения доктора Ланчетти питию водки по-русски. Это часть нашей культуры. Я вот не пью, но как её следует пить – знаю…

   Марко поднял свой стаканчик:
  -  Тост!
   Все повернули к нему лица и замерли в ожидании.

   Марко приготовился опрокинуть в себя остатки напитка, но обратил внимание, что  его всё еще  все ждут. Снова оглядел всех.

   - Краткую речь, Марко, ваши пожелания к обществу, ваши надежды, планы – тема вольная. Например, про дисциплину на раскопках и в окрестностях.
Как с этим обстоит в Италии?
   - В Италии все регулируется законом и контрактом…
   - Отличный тост. За правопорядок!

   Все опрокинули стаканчики, всё же первый,  первый выпивается всеми, а второй и дальше – по разумению, время пригублять и смаковать.

   - Не забываем тему сегодняшнего совещания, мы люди цибулизованные – Глеб надавил на произношение – как писал в приказе атаман Платов, слово для защиты предоставить обязаны Евгении Витальевне, народной избраннице и члену правящей партии, прошу высказываться, гражданка  госпожа Вострецова, она же Шадвалиева…

   Женечка смерила огненным взглядом с высоты своего небольшого роста нахала, «не дождётесь от меня срыва, господин Рябоконь…»

   - Друзья мои, простите меня, что заставила волноваться, просто очень захотелось вас достойно угостить. Сколько можно опустошать небогатые запасы Глеба…эээ…

   - Рыгоровича.
   - Глеба Григорьевича, надо и честь знать и всё попробовать в жизни, вы этого достойны…
   - «Бахус» честный коньяк. Многого не обещает, но отдаёт что может. И винное послевкусие, и задубление языка…Без горечи  предательства.
   - Глеб!
   - Я помню. Я обещал  не касаться некоторых тем и хранить спокойствие. Я спокоен. Из милых дамских ручек я приму даже упаковку пургена, не то что яд… Но тема  для всех единого закона экспедиции остаётся вечной. У всех, Евгения Витальевна, бывают секреты. Мы даже не хотим их знать.  Я верю, что не в этот раз ваши секреты принесут нам вред, но когда-нибудь, и вас ничто не остановит. По головам по-разному ходят. Кто «как по трясине»*, а вы изящной походкой и на каблуках «стилетто».

В общем, снова приношу свои извинения за испорченный вечер.

   



    Эпизод Е. ЕШКИН КОТ!


20 августа 20** года
Горы на краю долины Жилансут.


   Жизнь возле воды прекрасна! На берегу омута, что избрали временным лагерем, просто кипела. Иное дело подальше, то есть подальше. Сухая жёсткая трава, а еще дальше ползучий редкий кустарник. Горы. Подножия. Выше уже только рыжие  лишайники. Воздух пахнет разогретым камнем и пылью, пыль оседает на лице и скрипит на зубах, когда язык непроизвольно смачивает губы для разговора. Сквозь запах пыли пробивается запах сухой полыни.

    -  Экспромт! – произносит Рябоконь. Он в полувоенном костюме, следы споротых  нашивок. К кепи пришито белое полотнище платка – по знакомому в кино кепи-блан  Иностранного Легиона в Сахаре. Марко Ланчетти предпочёл соломенное сомбреро,  Юра Роблес из платка изобразил арабскую куфию – «арафатку». Все трое  застёгнуты на все пуговицы.
   - Если только хочешь знать,
Что такое называется пустыней?
Это
 С  каждой каплей пота
Расстаёшься неохотно.
От колючки до колючки
Выйдет ровно пол-ступни….

   - А дальше?

   - А дальше ты придумай сам. Кто у нас сочинитель и бард?
   Румпель отворачивается и сопит…

      «А нам до выхода на наш маршрут осталось пару песен спеть прощальных…»
  Вот уж неправда…

   Обыкновенный маршрут. Трое мужчин решили сходить в горы  и осмотреться. Микроразведка.

   В сравнении с Альпами Марко Ланчетти и Тянь-Шанем Юры Роблеса-Румпеля, да что там, Динарский хребет тоже ничего, где пришлось побегать Глебу с автоматом, горы Сары-Айдахара всего ничего… Но всё же… Двое знают их местные особенности, третий понимает, похоже, но не Апеннины…

   - Марко, сейчас бы запаха лимонных рощ?
Цель не вершины, не рекорды, не победы. Цель – выходы минеральных жил, породы, годные для поделок, в особенности в древности, для орудий. Их интересуют склоны. Трое смотрят под ноги.

   - Вверх с рюкзаком тяжелее. Главное – прыгая по уступам, не терять высоту, - Румпель делится опытом. В него  входят настоящие горы зимой и летом, и тайга вокруг  научно-студенческого города Томска.

   Глеб немного ему завидует. Не сложилось по времени и с компанией.

   Марко неплохо говорит-по-русски, но коротко и немного. Даже странно. Возможно,  разговоры Глеба с Румпелем он понимает не до конца, или думает, что не понимает. Но ожидаемого сравнения азиатских гор с итальянскими  мужчины не слышат.

   - А еще был случай, девчонки на нас обиделись и пошли в лес сами, без нас.  Мы ночью пошли по их лыжне и вышли на поляну, стоит палатка, ну знаешь, «пирамида» - и без растяжек. Нас увидали и давай ругаться – мы им палатку подсунули негодную! – За что, спрашиваем, вы сами палатку выбирали, эта та же самая что на прошлый выход вы брали… Захожу внутрь, а по углам висят веревки растяжек – внутри! Они её с прошлого раза не вывернули как надо.

   Знакомая  история.

   - Двадцать пять лет назад  детали были смачнее, - говорит Глеб.
 Румпель замолкает.

   - Я смотрел тебя в интернете, в послужном списке походы институтских времен…

   Не, я ходил… - останавливается Румпель, он смущен.

   - Не смущайся, время было такое…Вместо космоса работа в банке – банкиры те еще шалуны. Вроде разбойничков с большой дороги. Те и эти шалят…

   -  Да что б ты понимал… Я  от рейдеров жесткие диски увозил по скользкой дороге, гонки на шоссе, опрокинулся в джипе, полгода ходил в гипсе с вытянутой рукой… Потом новую «Тойоту» покупать пришлось…

   - Искал новую работу?

   - Оставили. Диски забрали еще на месте аварии, потом «Скорую» вызвали и укатили. Но преданность делу оценили, добавили оклад…

  А тем временем Марко поднял из-под ног нечто 
    - Леваллуа. – коротко бросил он. Посрамлены оба. Под ноги не смотрели. Пластины типа леваллуа изготавливали из кремня древние люди, когда в долине водились звери «мамонтовой фауны», а река была многоводной. Не как Ишим, но всё же…

  А скалы по-прежнему погружены в свою спячку… У них тоже была своя молодость, кипели вулканические страсти, происходили тектонические сдвиги, но остывали потоки лавы и обнажались магматические породы, чтобы снова треснуть в порыве душевного томленья…Какое им, горам, дело до тех, что скрадывали у подножия антилоп-бубалов, а то и шерстистых носорогов.? Вот и эти уйдут, не заметишь как скоро…

   - Мальчишка он ещё, - говорит в четверть голоса, исключительно Глебу, Марко далеко, Румпель.

   - Взгляд свежий, амбиции играют…

   - Работаем!

   Намеченный склон, как обычно, поделен на три зоны. Каждую проходит один из них. Ощупывает  глазами, наклоняется, переворачивает отдельные  камни на поверхности. Иногда уже кожей рук ощущается древняя обработка другими человеческими руками. Вот этот главный скол, который отделил этот кусок кремня от желвака, вот ряд мелких сколов, убирающих лишнее ради придания формы будущему орудию. А вот тут, по острому краю, мелкие выбоинки от использования. Человек может познать замысел другого человека и через десятки и сотни тысяч лет.

   Марко Ланчетти, позвольте представить, доктор антропологии,  привычно поправляет свое сомбреро. Полезный сувенир из Латинской Америки, с конгресса антропологов, так что никаких подделок! Он выбрал простой  вариант,  крестьянский, и не пожалел. В этой жаркой и высыхающей Азии климат похож на  мексиканский. Такие же резкие тени, так же пыль скребет горло…

   Вот только на этот раз к пыли добавляется нотка соли на губах. Вчера её не было. И этот новый звук… Марко вдруг понял, что слышит его давно, непонятно откуда, он не заметил сначала, потому как звук не нёс угрозы…

   - Юра, что это такое?

   - Что, Марко?

   - Этот звук… Вот, Хрррр, хррр, хрррр….Уэррр

   Юра прислушался. Он тоже не обращал внимания.

   - Олени, Марко…

   - Здесь не Сибирь, Юра, - это Глеб. – Сайгаки антилопы, а не олени. Перевалим через гребень…

   На той стороне всё было иначе. На южном склоне  сопки, внизу речная долина, трава хранила остатки соломенной желтизны среди серого. Северный склон был отдан красно-коричневому с серыми проплешинами  травы и белесыми разводами соли.

   - Вот пожалуста,  эта поверхность не менялась со времен миоцена, - Глеб предположил, что доктор его понимает, а Юра… Юре тоже бы положено немного знать, сколько времени с археологами, что Ледниковому периоду, плейстоцену, эпохе, оставившей на южных склонах следы пребывания людей – ровесников мамонтов, предшествовал жаркий третичный период с его подпериодами.

   - Эти горы уже тогда начали стареть и рассыпаться в эту красную глину. Глина не пропускает воду, вода испаряется, а соль из глины остаётся на поверхности. Видите, Марко, здесь и трава-солянка красноватая?

   Среди солянки и редких кустарников бродили косячки чуть более рыжеватых животных. Ветерок доносил резкий животный запах.

   (Крики стада сайги.)


   - Я хочу посмотреть, пойдём поближе… -  Марко. Они начали спуск по пологому долгому склону. Крайник к ним животные стали чаще поглядывать – шагов за тысячу.

   Внезапно началась тревога, не с южной их стороны, а где-то за горизонтом с запада. Там поднимали пыль и мчались на троицу  сотни  антилоп. Как бы споткнувшись о них, сайга делала резкий поворот и уносилась мимо мужчин в глуби долины в солончаки.

   - Разумно. Там их не догонит даже «Тойота», - Глеб.

   Показались и нарушители спокойствия – действительно джип «Тойота» или на неё похожий. Весь в черном. 

   - Крутячки катаются и шашлыков захотелось – продолжал Глеб.

   Он поднял две руки с зажатым в ладонях ледорубом.  Не то, чтобы Глеб собирался рубить лёд, летом в Сары-Айдахаре льда с огнём не сыщешь. Он просто опирался на него как на трость при ходьбе по склонам.

   - Оптика у них мощная, наши камуфляжные костюмчики могут принять за охотинспекторов.  Ну и добре.

   Джип развернулся и опять скрылся за горизонтом.

  - Вы видели! Вы видели?! Какая мощь! Какая древность! Какое первобытное чувство! Эти антилопы… - Марко выговорился, выкричался, и уже обычным тоном:
   - А я рад, что, наконец, узнал до финиша вашу варварскую страну… - Марко повернул тоже обратно, на южную сторону.

   - В смысле – варварскую?

   - Ну вы же не будете спорить, что у вас  не как в Европе? У нас, в Италии, по склонам везде лимонные и оливковые сады, виноградники…

   - А место сайге в Италии вы оставили? Рощи здесь засохнут как древние леса на этих сопках – воды поливать не хватит. А браконьеры… Поверьте, Марко, это мы с вами всё понимаем и делаем как понимаем, тут мы с вами одна социальная страта, а вот они – другая. Видал я ваших европейцев на войне. Со стволами и без карабинеров на каждом холме ваши люди ведут себя точно так же…Или хуже. Дикари, ей-Богу…

   - Не может быть…

   - Может и есть.

   На смену самому долгому, самому жаркому, самому сухому рабочему дню придёт самый нерабочий вечер.

   Уже смыта  замешанная на поту пыль раскопа. Кто в заводи-«бассейне» хитрой  ныряющей в камни и глину речки. Кто под душем в машине, приятно нагретой солнцем водой в верхней канистре на 40 литров.

   Уже просят отдыха усталые в маршруте ноги.

   Мученики кухни уже домывают последние кастрюли, стопки больших суповых и маленьких чайных пиал «стекают» на столе опрокинутые вверх дном. Шлавик попробовал отлынивать от раскопа на кухне – сбежал. Солнце раскаляет палатку снаружи, газовая печь раскаляет изнутри. Без палатки ветер сбивает пламя, лишний расход времени на приготовление самого лёгкого дневного супчика, лишний расход топлива. А оно всё на горбу, если не археолога, то его «лошадки» Но вот спала жара и от воды поднимаются тучи комаров и мошки. Быстро-быстро домыть всё и спрятаться от насекомых…

   По старой традиции полагался костёр. Они мошкару дымом отгонит, он и согреет, он и лица, и помыслы осветит. Нехватка дров? Глеб внёс техническое новшество. Почему нет? Заменил же газ костёр в приготовлении ужина? Окопная свеча в консервной банке, парафин и картонный широкий фитиль. Или песок и любое жидкое горючее, фитиль излишен. При должном навыке даже котелок с чаем можно греть.

   Но что-то сломалось в людях, нет общих песен, все расползаются по палаткам и кубрикам. Оно и понятно, там защита от кровососов лучше. Москитные сетки на окнах, закрытые входы. По необходимости и репелентные свечи дымят потихоньку и на тесный кубрик их хватает. Ну, а  развлечения – каждому своё. Можешь читать, а можешь и «начитываться», когда есть чем….

   - Ты ничего не сказал о моих фотографиях из Сербии.

    -  Камера у тебя хорошая и композиция правильная. Номера с 8003 по 8011  с настроением, мастерские. Остальные можешь предложить купить твоему турагенству, качество их уровня.

   На турагенство Юра почему-то обиделся.

   - Больше ничего?

   - Больше? Знакомая страна… Не по туристическим маршрутам. И с изнанки. У тебя рестораны, у меня ларьки с плескавицей…

   Подожди, вот здесь и здесь повторяется одна и та же приметная женщина Необычно для туристки… Подожди… места знакомые, но я видал их другими,  вот эта терма… то есть санаторий, была разбомбленой  усташской артиллерией, там госпиталь был.

   - Какая женщина! Куд-да т-ты лез-зешь! Вечно т-ты куд-да-то лезешь… - Румпель отобрал планшет.

   - Успокойся. Если у тебя что-то было – ты не меня стесняйся…

   - Было, конечно… Это моя жена Наташка. Канцер, говорят – удачно прооперированный. И вовремя. Мы её возили на курорт, пока там были – похоже на улучшение…. А в целом – бесполезно…Это мой крест…Теперь ни развестись,  ни к людям вместе выйти, ни  личной жизни. А я еще здоровый мужик. Мне баба нужна… И на корпоративы с женами ходят, такая вот компания, никого со стороны.

   Рябоконь,  тебя еще есть коньяк во фляжке… Давай еще…

   - Юра, не поминай божью влагу всуе, не превращай дух праздника в обыденное пойло…

   - Жлоб ты хохляцкий… Другу алкоголь жалеешь… Чтоб так же тебе не налили на Новый Год утром первого января… И второго тоже.

   - Ты превращаешься в девочку-пиявочку, тем сколько ни налей, всё высосут и пошлют за новой… И вот так же обзовут жлобом за то, что им налил помаленьку для таянья души.

   - Я?! Девочка?! Пиявочка?! Да что ты вообще обо мне знаешь?! Откуда тебе понять, чего я пью, отчего хочу забыться и кого забыть… Ты думаешь легко семь лет готовиться к большой работе на «космос», чтобы  потом бухгалтерам, возомнившим себя банкирами, включать компьютер, потому как они вилку в розетку сами воткнуть не могут! Платят, правда, хорошо. И дома перед Наташками, старшей и младшей, не стыдно. «Юра, дай», «папа, купи»…А всё равно от людей прячемся, потому что глазеют.  А тут еще ты, вот гляну на тебя, и вспомню… Давай, за «Дух, чуть ниже Эвереста!» - тост из молодости. Ты же мне жизнь поломал. Своими заморочками про горы, а сам ни разу на вершину не поднялся…

   - Зато я пониже по горам побегал с пулемётом… Когда осенние дожди и все тропинки как из манной каши, а мокрая листва обрушивает на тебя воду ковшами, а костры разводить запрещено…

   - Давай вот за это выпьем, чтоб не простужаться… За костры, внутри нас… Ну давай…

   Нет, ты всё-таки жлоб… Как увижу тебя, так вспомню, пришел и Женю забрал и никого не спросил… Будь человеком, для смазки души…

   Глебу надоело. Глеб достал фляжку и кинул Румпелю:
   - Лови, Вогона… - Румпель не понял, откуда, Любку «Вогону» он не застал, не то был бы женат на ней, вопрос, что хуже, жена одноножка или полная стервочка и пиявочка?

    Румпель быстро разлил по кружкам.

   - Пей сам, мне хватит…

   - Ну, Глеб… Я что, алкоголик пить сам с собой?

   - Когда ты надираешься, уже всё равно. Я так не привык, реакция притупляется. Мы коньяком себя просто в норму приводили, глоток – и пошел дальше. Я свой глоток сегодня выпил. – Глеб сделал шаг к выходной двери.

   - Стой! Ты предположил роман… Ты бы мог с одноногой?! С колясочницей или с кожаной повязкой на глазу?!

   - Почему нет, если красивая и в общении приятная. А если б любил еще прежде… Она осталась твоей прежней Наташкой. Я не знаю её, но предполагаю, что вы встретились неспроста… Теперь её стало чуточку поменьше. Может даже и повезло, очень многих становится побольше и даже очень много… Ты не спишь с женой? Зря.  Наверное, она  плачет в ванной и потом срывает на тебе свою неудовлетворённость, а для женщины это очень много значит, особенно если качество жизни ухудшилось… Ладно, Змей с тобой, за твою счастливую семейную жизнь.


Эпизод Л.ЛЮБОВЬ ОДНАЖДЫ И НАВСЕГДА.


Двадцать девять лет назад.
Колючинск.


      У каждого преподавателя, наверное, есть ЕГО курс. С которым всё началось. Это не обязательно его первый курс, но чаще это просто первый курс. Тabula rasa.

   Его первый курс в Колючинске не был его первым курсом. Самый первый свой курс Семивёрстов довёл до выпуска в педакадемии   в Ключарях. Люди, от которых зависит выстраиваемая  СИСТЕМА. Вынужденно. У них нет выбора. Точнее, выбор всегда есть. Или выстроится, или нет. Зависит от многих факторов, от способностей и рвения самого главного лидера в системе, на которого всё замыкается. Затем идут его помощники. Трудно описать, как происходит их выбор. И чей это выбор. Без выбора Семивёрстова помощники бы оставались рядовыми студентами. Без их качеств и выбора Семивёрстов ничего бы тоже не сделал.

   Нужно миллион условий, чтобы люди встретились и узнали друг друга.

  На кого пал первый выбор, кто справился с возложенной миссией, становится  особой, приближенной… к чему-то там приближённой, об этом или позже, или никогда. Остановимся на слове Особа.

   Лучше ли  люди на этом курсе, чем на предыдущем или последующих? Спустя дюжину лет – может быть. Но вряд ли сильно отличается э т о т  курс и следующий.

   Но места особ уже заняли до последующих.

   Кто-то придётся всем ко двору и раздвинет строй. Но усилий приложить придётся больше. И сейчас не о них. Сейчас о вескости слов Особы, приближенной, именуемой в «школе Отто Николаевича» Сахемом.

   Доцент Семивёрстов перевёлся из Педакадемии в Ключарях на вновь открывшуюся кафедру археологии этнографии в университете Колючинска. Университет тоже начинался Учительским институтом во времена, когда  лучшая профессура Союза считала удачей преподавать в нём – всё лучше  учительствования в школе рабочей молодёжи или того хуже – на общих работах в лагере.

   Профессура была ссыльной. Затем пришли эвакуированные. Эвакуированные прибыли с багажом побольше, и на радостях по поводу возвращения после войны, дарили свои библиотеки  Учительскому институту, который им благодаря, и благодаря ими
подготовленным студентам, дорос до педагогического, а потом и до университета.

   Семивёрстов в Колючинске уже не выделялся так радикально, как в Ключарях, где единственная  звезда прошлых лет  доцент Вольфрамм по кличке «Беня-Сволочь» сходу взревновал выпускника Уральского университета и «Внука Отто Николаича».  Внук – значит ученик ученика. Позже лет на пять Глеба спросят такие же студенты третьего курса из Перми: Вы внуки или правнуки Отто Николаича? – Глеб замялся. Можно было бы назваться и правнуком, по внуку Семивёрстову. Но как же тогда его первый Шеф – геолог с археологическим курсом Пражского университета Волошек? Запутаны пути судьб  жителей Колючинска.

   - Я выскочка, - сказал студент Рябоконь, - Парвеню.


 Тридцать лет назад.
Колючинск.


  - Мне трудно поверить, что тебя, Глеб, кто-то мог приревновать. Ты не жених», - сказала студентка Особого курса Рукавишникова. Её никто не спрашивал, но  Особа не ждёт, когда её спросят, её услышат.

   Поводом послужил фингал под глазом, случившийся в драке на льду, где Глеб был на правой стороне, но ему не повезло подскользнуться и его добивали трое ногами. Но публично плакаться он не стал и отшутился
 
   - Приревновали.

   Слова Рукавишниковой били по больному месту, но он только  отшутился клоунской пантомимой:
   - Ну вот так как-то…

   Больным местом была девочка Женечка из дворцовской секции МАН (Малая Академия Наук).

Глеб ассистировал Семивёрстову со слайдами и вёл свои занятия с кружками по полевой культуре, как он это называл: костры, палатки, песни для костра…

   - Не понимаю, я вас, мужики, - сказал как-то студент  Челыш, - Чего вы на эту девочку запали? Обыкновенная Серая Шейка, ничего интересного…

   Глеб промолчал про его избранницу, яркую хохлушку Максименко: брюнетка, яркая помада с утра, громкий голос, обещание борщей и голубцов, очереди в кооператив и на автомобиль – щобы було.

   - Никогда не возьму в жёны украинку, - только и сказал  хохол Рябоконь. И не удержался, обозначил пальцами кавычки: «Обидно, что она Непрочь сходить налево». Челыша перекосило – мол, зачем в открытую напоминать?!

   С какого-то момента приятность встреч в дружеской компании начала обращаться мукой. Мукой было и отсутствие встреч. Видеть Женечку хотелось всё чаще, а поводов больше не становилось. И радость встреч омрачалась близостью друзей. С ними тоже было интересно, лучше без Женечки…нет, без Женечки лучше не становилось.

   Был риск всё испортить, но Глеб решился.

   - Я люблю тебя, Женя…, выдавил он осиплым срывающимся голосом.

   - Я люблю тебя. И хочу, чтобы мы поженились., когда тебе будет восемнадцать. Это долго, но я дождусь…

   Что происходило с лицом Жени, он не увидел. Хотел, но она отвернулась,  сделал шаг, другой, уткнулась в стену и заплакала…

   Причину понять Глеб до конца так и не смог за всю прожитую жизнь.

   Остановился на рабочей гипотезе: все девушки ждут таких признаний. Одно из них будет обязательно первым. Она не думала, что оно будет  вот таким нелепым,  сделано зябким позднеосенним днём, в гололёд на пустынной аллее возле Дворца «Юность». И произнёс желанные слова совсем не принц на коне с серебряными подковами. Нет, не принц…

   Много позже в госпитале он всё же спросил усталую, замученную работой и бытом медсестру, что же значили эти слёзы при его первом признании?

   - Я бы тоже заплакала, - сказала  полная, но бледная от усталости Тётя Лида. – От счастья. Мой муж  выдернул меня на танцах за руку и сказал: Пойдём делать шпили-вили…

   - Я так не могу. Я мог придумать в тридцать от разочарований одностишие «А в сущности, мне всё равно, кому засунуть», но это от того, что моя единственная бесконечно далеко и сближения не предвидится. А так я мечтал всегда о Любви Однажды и Навсегда.

   - Романтик ты, Рябый Конь без подковы. Уже бес в ребро, а ты так и не вырос.

    Сестра Птаха-Натаха как-то выдала:
   - Нашлись общие знакомые. Одноклассница Жени на поболтушках рассказала, что видала тебя на междусобойчиках с Женей.  Не красавец, невысокий и не модный, а всё равно завидно, у Жени уже постоянный поклонник, и ни на кого больше не смотрит.

 «Обещать выйти замуж в пятнадцать много легче, чем в восемнадцать» - решил тогда Глеб.


  12 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут.
   
   -Зззззззззззззззззз – от земли отрывается коптер. И проносится над лагерем, над долиной.

   - Гав-гав-гав!!! – вторит ему собачий лай.

   - Герман! Твою ж кабалерию! Место! Фу!

   - Я на своём месте, - - обижается студент Герман Полбин. Он укладывает в «Росинанта» провода от генератора с двумя дюжинами зарядок телефонов и аппаратуры.

   - Да не тебя! Уберите собаку!

   По полю за таксой Германом бежит его хозяйка, профессор Холлопайнен.

   - Герман, убью-ю-ю! Ты почему меня не слушаешь? Место! Иди ко мне немедленно! Место! Убью-ю-ю!

   Всем весело, все  бегают! – Герман доволен. Самого веселья он ждал со вчерашнего вечера, когда так же гонялся за дроном в небе. Дрон в небе, Герман на поле.

   Каждое утро и каждый вечер в небо запускается квадрокоптер с телекамерой. Пилот квадрокоптера с джойстиком Глеб Рябоконь, майор в отставке, и инженер Юрий Роблес у монитора  метр за метром сканируют всё ту же долину.  Участок за участком. Первый раз а натюрель, затем с разбитой по квадратам сетке ориентиров.
Утренние и вечерние тени помогают увидеть то, что замыленным глазом утомлённые дневным солнцем археологи на поверхности не видят. Утром тени ложатся в одном направлении, вечером  в другом.

   А бегающий по полю охотник за дронами отвлекает. Даже масштабированию самоварная труба на ножках послужить не может. Не типичен. Да и съёмка фиксируется, потом показывать коллегам… Да и вероятность повреждения  сильными челюстями «добычи» «имеется в наличии»

   Перед каждым вылетом Ланни запирает Германа в машине, но он умудряется выскользнуть. Стали привязывать на поводок в машине к ножке стола, Герман наловчился выкручиваться из ошейника. Раз за разом.

   - Ззззззззззззззззз! , - Гав-гав-гав!!!

   - Ну что там у нас, - народ интересуется у Румпеля. Румпель на планшете отмечает какие-то точки, преимущественно торчащие из земли камни, проводит на экране меж ними зеленые и красные линии. Никакой системы.

    - Не может такого быть, - расстраивается Ланни.

   - Сюда по цепочке родников и колодцев неизбежно должны были выходить все караваны и отряды, здесь устраивать отдых животным и людям. Прекрасные площадки для биваков и луг для выпаса. Юра, давай еще разок… Дай, я сама взгляну.

   - Эльза Тимуровна… - Румпель не скрывает обиды, начальник систем  безопасности  всей сети банков в себе, в своём профессионализме, уверен. И «не первый год замужем» в разведке.

   - Да, вот такие они сволочи, эти зергерсайцы. Сами предшественников вовсю грабили, все курганы «оленных людей» ими испоганены – искали металл на мечи-«кладенцы». А своих покойников прятали  основательно, никому не верили… Ладно, посмотрим, что покажет Женечка…

   - Зззззз-аах! – дрон посажен снова на землю,  протёрт, уложен в коробку с пенопластовыми гнёздами, батареи сняты для зарядки.

   На поле выходит Женечка и студенты со связками разноцветных кольев из пластмассы. Молотки, мерные рейки и рулетки, штатив с кипрегелем… Поле разбивается  на квадраты десять на десять метров. Углы квадратов отмечаются  кольями разных цветов, Женечка наносит сетку квадратов с отметками цветов, на планшет. Квадрат за квадратом «прозваниваются»  электро-магнитным полем по  металлическим штырям рядом с кольями, но глубже. Результат высвечивается на планшете, и он не радует. Из лагеря доносится визг ручного точильного агрегата и  слова ненавистной Ланни и Глебу «Батарейки»:

   «О-о- о, любви моей села батарейка…О-о-о, батарейка…»

   Славик точит лопаты.

   Славик всегда напрашивается на задания в лагере. Он под  тентом, в тени. Ему не так жарко, как тем, кто торчит на солнцепёке с рейкой. Или колотит молотком  по нескольку раз по одному и тому же колу, сдвигая по команде его на пару сантиметров. Называется «артиллерийскими стрельбами».
 
   - Кол на себя, много, от себя, чуть-чуть, много, на себя… - Ромка лежит на пузе прямо на земле и руководит «стрельбами». Ромке тоже жарко, пот заливает глаза, голова начинает гудеть. Завидная со стороны работёнка выматывает, не поймёшь, что хуже, с лопатой в раскопе или «весь день валяешься себе и командуешь – только дивана не хватает».
   
   Вечерний облёт. С фиксацией  над красными, над желтыми колышками – квадраты разных размеров. Коптер зависает поочерёдно над ними по команде  из «штаба» в машине «Не виски». За экраном рядом, соприкасаются  голые коленки – все в шортах, Женя и Юра. Летали долго, солнце уже зависло над горизонтом, окрашивая сначала облака, потом и вершины гор в пурпур всех оттенков. На экране краски играли по-своему, выгляни и сравни, и наслаждайся. Юре приятно соседство Жени. По телу бродят токи и соки, в общем, сплошное томленье. И пачка сигарет на столе больше не шокирует, как в юности. О собственной жене, о муже Жени, о Веронике, её дочери, думать не хочется. Дети уже большие. Стартовый пинок в виде образования  и первого взноса на собственные квартиры получили. Есть желание доиграть, чего не доиграли тогда…

   - Будет ветер, завтра не полетаем – снаружи под ровное «Ззззззззз» жалуется Глеб.

   - Эх, обломал, - в свою очередь жалуется Румпель. Уточнять не стал, только искоса глянул на Женю Поняла?

   
   

    Эпизод Ь.  МЯГКИЙ. МЯГКАЯ. МЯГКОЕ…


Двадцать пять  лет назад.
Колючинск.

  Юра Роблес привык лидерствовать. Во дворе, в классе своей Первой Гимназии. И школа не простая, и класс специализированный, химический. В студенческой группе. В турклубе.

   К археологам его занесло совсем случайно. Но ему понравилось.  Его качества проявились и здесь и как-то естественно он влился в круг студентов. Студенты были взрослыми людьми, другие права. А после отъезда «школоты» Юра вообще стал со студентами на равных. Ну разве что выпить у костра не давали, так, колпачок рома в чай…Но вместе с практикантами.

   Магия возраста на Юру больше не действовала.

   Тогда почему он подчинялся Рябоконю? Ничего выдающегося, даже нос обыкновенный.

   Со стороны в их Группе Лямбда  лидером опять был Юра. Костя Шереметьев отступал в сторону уже по дворовой привычке, Женя была девочкой с вытекающими… То есть, к ней тянулись, перед ней выпендривались, всё для неё, необходимости в инициативе нет. И Рябоконь не выпячивал свое старшинство, отдавая дань Юриным талантам и игры на гитаре, и знаний химии, и знаний разных сторон взрослой жизни, о которых у Глеба был пробел, с его же слов.

   Но группа делала то, что считал правильным  Рябоконь.

   И возможности добиваться благосклонности Жени он начисто Юре обломал. Без сцен и столкновений. Как-то получалось, что не в этот раз…

   Столкновение могло бы произойти, один раз точно. Тогда студент-выпускник Варламов одолжил кассету с записью концерта Саши Дольского в Политехе. Послушать пришел и Рябоконь.

   Старый магнитофонщик, Юра Роблес держал кишочки своей «Кометы» наружу. Где-то что подкручивалось отверткой, где-то подключались дополнительные контуры, коим не было места в корпусе. Поверх скелета вращались кассеты, связанные магнитной лентой через снимающие звук головки. Когда в комнату вошел Глеб, из колонок как раз звучал престранный, а проще хулиганистый «шедевр» Дольского:

   - Хотите вам я гасскажюу
   Как я любиль медам Анжюу.
  Медам Анже, медам Анжа,
   Она пгелестна и свежяаа…*

   А на строчках «Но тут пришёль Анжов Луи – И вмиг газбиль мэчты мои… _ Юра сделал вроде бы и шутовской жест обвинения или «перст указующий».

   Так Глеб узнал, что и Юра неровно дышит к Жене.

   И то, что Юра поставил в один ряд развратную «Анжюу» с Женей, Глебу не понравилось. Он сдержался . Всё могло оказаться вообще глупой шуткой. А к Женечке грязь не пристанет.

    По молчаливому соглашению Юре и впредь дозволялось блистать интеллектом и остроумием, проявлять таланты – обаять Женечку, она того достойна. Юра  ведь еще не знает, что главное уже произошло: Жена ответила на признание Глеба согласием. Каждый подходит со своим аршином… Юра их большой общий друг, другу можно. Да и истории с одноклассниками и затем сокурсниками Глеб всегда выслушивал с интересом, задавал вопросы, охотно знакомился с её друзьями.

   Догадывались ли они, что Глеб был жуткий сноб? И людей, непричастных к полю, к экспедициям, просто не воспринимал всерьёз. Взять того же Юру Роблеса.  Свой человек, знаток кодексов поведения. Он конечно будет добиваться Женечкиного внимания, но большего себе не позволит из уважения к Жене – он же полевик по прозвищу Румпель. Приличный полевик должен иметь прозвище. Или тебя не заметили.

  Итак,  распускать свой тетеревиный хвост Юре перед Женей было можно. И было нельзя. Потому что друзья.

   И когда гвардейственные дамы при Особе завели с тремя  – Глеба выставили  наружу, тебя не касается, мы будем говорить о будущем ребят – разговор о том, с кем им дружить, Юра отнес мысленно гвардейственных к школьным педагогам (после выпуска всех ждёт школа, ну правда!)  – пусть чешут уши. Мы знаем, с кем нам хочется дружить, а не с кем положено. Как пошло лицо Глеба пятнами, трое видели. И только дождались конца долгого разговора, пошли искать друга.
   На первый раз у одних не сработало и сработало у других.


   Эпизод СОВЕРШЕННО ВОЗМУТИТЕЛЬНЫЙ.


13 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут.


   Утром Женечка не обнаружила  свежесвареного кофе. Зашла в Савраску, на плите стоял холодный чайник. Глеба не было и в кубрике. Хорошо, что  посещение осталось незамеченным. Плохо, что спросить за кофе и чай было не с кого. Женечка постояла минуту, подумала. Можно поставить полный чайник на огонь. Можно пойти к ним в «Не виски» и поставить чайник у себя.

   Женечка же пошла искать Глеба. Нет, ну что вы, конечно не искать, побродить вокруг  лагеря…

    Глеба она обнаружила на разбитом на квадраты поле. Он наблюдал восход солнца. Он каждый день наблюдал восход солнца, и это никогда не было поводом оставлять их без кофе.

   Строго говоря, чай, кофе по уговору были заботой самих завтракающих. Вот если бы вместо трёх газовых маленьких плиток была одна большая…Одна большая была. В хозяйственной палатке – так готовить обеды и ужины сподручнее. Но Глеб сам на себя взял эту обязанность без слов – утренний кофе. И чай., все подстроились. И вот.

   Обычно для наблюдений за восходом Глеб устанавливал столик и стульчик, ставил на столик кружку и термос с кофе, усаживался и медитировал.

   Сегодня он стоял в чистом поле, и какого чёрта, спрашивается, он стоит?

   Женечку, с какой-то стати, понесло в его сторону. На ходу придумала причину. Это для неё разбивали квадраты» Это она проводит электроразведку! И на подходе увидала белую черту на земле от  реперного кола  на восток.  В руке Глеб держал бумажный пакет с манкой. Ага, это он манкой начертил! Встал и пошел солнцу навстречу, просыпаю ровно манку.

   - Попрошу  пока не затирать и не затаптывать черту, Евгения Витальевна. Мне надо будет  попробовать еще парочку, но сегодня я работаю с этой и мешать  вам не собираюсь. Вы ведь закончили измерения? Вот и хорошо, для чистоты эксперимента лучше без посторонних электромагнитных излучений.

   - А птички склюют? А мышки сгрызут?

   - Местные птички и мышки здесь не городские халявщики, сегодня еще не сообразят. А пока идём завтракать. Работы будет много.

    После завтрака Женечка специально засела сводить по реперам и колышкам два плана, аэрофотосъёмки и электроразведки. Общий план получался «двухэтажным», верхний можно было двигать относительно нижнего на мониторе ноутбука  Масштабирование на аэрофотосъемке надо было подогнать под размер квадратов  нижнего, а они получались то  квадратными, то прямоугольными, то трапецевидными – параллакс. Женечка должна было где-то растянуть по двум осям координат, то ужать…

   Глеб же зачем-то таскал по полю низко установленные треноги, собрал все, а ради еще одной хотел сломать стульчик. Хотел в сиденье просверлить отверстие.

   Потом пришла Диана и пожаловалась, что на кухне пропала сода. Сода обнаружилась на поле в виде пустой пачки и нарисованного на конце белой линии стрелки и цифры 0. В сторону от белой линии, очевидно Восток – Запад отходила  линия из голубоватого стирального порошка с букой N на конце. По полю Глеб переставлял свои постаменты с треногами и что-то отмечал на удивительно большом электронном  планшете, потом дублировал на миллиметровке на листе фанерки.

   - Здесь погрешность пять сантиметров, - однажды выкрикнул он, но колышков переставлять не стал, а вбил свои,  простые деревянные,  вместо красных пластмассовых, потом обернул фольгой из чайной обёртки.

   За обедом отмалчивался. После него собрал в «Не виски» Ланни, Женечку, румпеля, ответственного за оргтехнику, Ромку Продана. Студентов решили не звать, совещание узкое намечается.

   - Объясняю, что именно вы имели честь наблюдать. Белая линия от центрального кола, как вы могли догадаться, направлена в сторону восхода именно сегодня утром. Дата известна, 13 августа. При желании можно будет воспользоваться навигаторскими таблицами, где сегодня должен быть восход. Но сейчас мы пренебрежем этой условной величиной и примем нашу линию за нулевую отметку. Совершенно очевидно, что она не совпадёт с перпендикулярным ей направлением на магнитный полюс. Так называемое магнитное склонение. Нулевая линия у нас будет эталонной, а магнитное склонение я попробовал вычислить с помощью трёх буссолей разной чувствительности к посторонним магнитным полям. Твёрже всех встала новенькая артиллерийская буссоль. Удовлетворительно буссоль от вашего институтского, Эльза Тимуровна, теодолита и больше всех выплясывала моя старая ручная. Вы скажете, что это просто погрешности настройки. Так и есть, но в этих погрешностях наметилась своя закономерность.

   - Да, Евгения Витальевна, методу за с т о лет, с «на заре геофизики» Вы уж подберите приличную формулировку и терминологию…

 Что получится, я доложу вам завтра, как вычерчу схему замеров. И пока – вот, - и он развернул свой планшет в красных и зеленых точках, вписанных в сетку квадратов.

   - И посоветуйте, чем еще можно изобразить белый порошок типа  мела.

   А  вечером он ходил по полю с металлической рамкой и свежей лозой, просыпая кое где  муку для баурсаков.

     - Хотел сахар забрать, говорит «белый яд, сладкая смерть» - ворчала Диана.

   Герман был совершенно согласен, что и подтвердил своим хвостиком.
Так бедную собачку скоро совершенно оставят без корма.

   И за ужином Глеб объявил, что в центре его отметок, где большой крест, разбиваем раскоп.

   Ланни глянула на него, кто тут начальник, кто тут профессор? Ты кто такой вообще? – но промолчала. Сама позвала и знала кого – Глеб мог самому Семивёрстову такое ляпнуть.


Эпизод Т. ТВЁРДЫЙ ГРУНТ И ТРИУ;МФ ТОРМОЗА.


18 августа 20** года
 Раскоп на Жилансут.


   -Опаньки! Одет как первый лакей, а денег не больше, чем у
какого-нибудь графа… Ради Жени стараешься? Виноват, Евгении Витальевны?

- А тебе не без разницы?, - Румпель раз в третий развязывал и снова вязал шейный платок, но требуемой лёгкой изящности не получал – без привычки, что ли?

- Костины словечки…

- Да, его. Я вспоминаю его выражения и его коронки… Мне повезло, я даже записал «Элегантный как рояль»  «Вы лежали на диване двадцати неполных лет. Я сжимал, сжимал в кармане леденящий Пистолет…»

- Что еще… - «ты хочешь сказать?» или подобное Глеб произнести не дал, быстро перебил:

- Ещё «Тётушка, как правило, каждый год рождается, И родня у тётушки выпить собирается…»

- Да я не про это.  Про…

- Костя просто был. Он не устраивал выходок вроде наших с тобой – прости, но в этом мы уже не уникальны, нас двое… Но вместе мы были пока Костя был с нами.

   И когда Женьку прочили ему в жены – ты помнишь кто… Наши старшие друзья… Что первая, что вторая, а может и третья, а даже и четвертая… Я про ту, к которой мы в гости скакали на одной ножке на спор по лестнице на девятый этаж…

- Половчанка…

- Неважно, кто именно, да хоть хором… Я был уверен, что Костя даст Жене выплакаться на плече, но положением своим не воспользуется… Главный талант Кости был в умении дружить. Это мы должны были сочинять стихи и песни – так дружить, как он, я не сумел…Да и ты не Костя… А потому – Бог в помощь! «Зеленый поезд виляет задом…» - может еще заскочишь в последний вагон….

   Утором, после…Неважно, важно, что в «Савраске»  в штурманском кресле сидел Славик и ковырял «Оракул», то есть магнитолу.

   - Я хотел музыку послушать, я соскучился, мама всегда слушает музыку, а у вас ничего нет современного – я Басту или Дуста даже не надеялся найти, хотя бы Кирковорова, мама всегда слушает Киркорова…

   Он нажал на кнопку.

   - "Спой мне о том, кто уплыл на Скай…» - заплакал «Оракул»
 
(Ансамбль «Скай» - Вспомни о том, кто … (Сергей Смирнов - сл. Р.Л. Стивенсон)
Спой мне о том, кто уплыл на Скай, -
Быть может, он это я?
Весел душой, он в море ушёл,
Скрылась вдали земля.

Малл за кормою, налево - Рам,
Справа по курсу Эгг;
Юное пламя, пылавшее в нём,
Угасло, увы, навек.

Песней былое мне возврати,
Жаркое солнце отдай,
Зоркость верни и пылкость верни -
Я ещё не приплыл на Скай!

Ветер, волна, океан, острова,
Ливень, простор и свет -
Всё это было когда-то мной,
А ныне меня нет.
   Что стало с лицом Глеба, заметил даже Славик. Он уставился

   - Что это с вами, Глеб Григорьевич?

   - Это Судьба. Ты нажал на генератор случайных чисел. Он выбирает, что нужно прослушать и я ищу подсказки, что делать дальше. Это песни нашей жизни.  Как правило, работает без мистики. Из двух тысяч номеров и по выбору практически младенца по уму и морали…Это Судьба…

   А киркоровым мне нечего сказать.
   
   

19 августа 20**
Раскоп на Жилансут.


   - Я тоже люблю водичку… - взгляд Германа, как всегда,  выразителен и понятен, ибо незамысловат.   

   В канистре плещется вода, специальная канистрочка для раскопа. Но Герман не носит с собой свою чашку… Невелика проблема, но она отвлекает от ежедневного-ежеминутного  вгрызания в глину с камешками. Четыре часа с утра, до обеда, потом сиеста,  отдых в самое жаркое время дня, вечером еще три-четыре часа на раскопе. И так день за днём. Рассказать будет особенно нечего. А тут Герман…

   - «А Шеф грохочет «Не стоять! Зачистить и перекопать!
Не надо, пожалейте человека!» - Ланни вспоминает привезённую с УПАСКа, региональная студенческая научная конференция археологов – не чета многим другим конференциям, песню. Пухлый Шлавик её не знает и не хочет знать. Ему и до Германа нет дела, но это же прекрасный повод для неурочного перерыва…
Эльза Тимуровна, налейте мне в ладошки, пусть попьёт Герман… - Шлавик подставляет ладошки ковшиком.

   Ланни хочется выругаться. Но вопреки обычаю она уступает – на Германа смотреть больно. Герман лакает, он доволен.

   - А теперь, Славик, за работу, кровь из носу, но квадрат сегодня закончить…
- Эльза Тимуровна…


24 августа 20** года.
Раскоп на Жилансут.



   Шлавик опять ноет:
   - Я думал с ножичком и совочками будет легче, чем на лопате… А тут… Солнце печёт, мухи грызут…

   Марко  в маршруте. С собой в пару он хотел взять Романа Продана, но Ромка Пылемёт нужен Ланни на раскопе. Сегодня с ним Тормоз.

   Ланни бы предпочла отправить Глеба – чтобы им с Женькой не оказаться рядом. Пустые квадраты отработаны, все теперь на ямах,  в северной части раскопа. Решение напрашивается само – отправить Глеба готовить плов в казане на ужин и лёгкий супчик на обед… Какой – всё равно,  пусть будет восточная окрошка в айране. А ты прокали казан и нагрей воду для бани, пока Диана будет нарезать.

   - Зергерсайская культура или феномен, друзья мои, была открыта практически случайно в подобном месте… Славик, как называлось то урочище?

   - Не знаю, Эльза Тимуровна…

   - А подумать? Рома, молчи! Если феномен называется по первому открытому памятнику этого типа, то…

   - Я не понимаю, чего вы от нас хотите, Эльза Тимуровна…
- товарищи Шлавика тоже молчат. Ну не зациклены же они на еде,  компьютерных игрушках и прочем приятном житье-бытье, как Шлавик…

   - Зергерсай, - не выдерживает Женя, - Очевидно же…

   - И что означает сей топоним?

   - Зергер – ювелир, сай – глубокое место… Нелепое название – выдавливают студенты. – Ювелирная болотина…

  - А поскольку нелепое место было в нашей полупустынной местности, и многие русла оживают во время дождей или таяния снега, то русла могут и высыхать. Урочищем же зовётся не только сам омут, но и его окрестности.
Открытие произошло случайно такими же студентами на практике, которым поручили вырыть отхожее место. Они выбрали там, где им казалось, работы будет меньше. И наткнулись на скрытое захоронение.

   Как и вот это. Без видимых ориентиров на местности.

   Только представляется, что на подобные уже натыкались местные жители века назад. И находили драгоценности, по которым и назвали урочище.

   - Эльза Тимуровна, а здесь тоже будет клад драгоценностей? На сколько килограммов?

   - Не могу знать, как отвечает Глеб Михайлович. Знала б – ты сидел бы в лагере и кушал плов…

   - Мы в доле, Эльза Тимуровна!

   - В чьей?!

   - Клад делить! Мы взрослые, мы всё понимаем. Что-то музею, а что-то археологам…

   - Шла- вик!!! Зачем я тебе поставила зачёт… Ты ж не усвоил главного…

   Местность сухая, полупустыня. А кисточки забиваются глиной как везде. Ножи тупятся. Земля сопротивляется как может. Но слой за слоем, выравнивая на один уровень, дно раскопанных квадратов опускается на сантиметры глубже и глубже. Потихоньку, полегоньку,  глубина уходит по колено, потом  по…бедро. Проступают кости. Сначала контуром.

   - Шлавик!!! Ты куда зарылся, крот несчастный!

   - Вот же, находки пошли, Эльза Тимуровна…

   - Сколько раз повторять:  за быстрыми находками иди к мародёрам и я тебя посажу! Года на три. А  здесь наука! Здесь всё по определённому порядку

   - А Индиана Джонс не заморачивался, копал и доставал сразу. И в игре *** тоже.

   Надо работать. Но на перевале показались две человеческие фигуры, маааленькие… Но вот они спускаются по склону, выбирая наиболее пологий язык и потом уже видно, что это дотторе с Тормозом. Они прямиком направляются в лагерь, не сворачивая на раскоп. Таи, в лагере, вскоре взревел мотор джипа и машина в клубах пыли срывается с места. Что-то срочно надо  перевезти, если перенести не удалось. Пешком – напрямик через перевал, не то же самое, что по дороге в объезд. Да и немного здесь дорог. Или то, что здесь считается дорогой, а короче – где мотоповозка пройдёт и не застрянет. Есть след на земле, на траве – значит здесь прошли, значит это и есть дорога…

  - Работаем! – рычит Ланни. Шлавик нехотя бросает рассматривать горизонт, опять проклятый раскоп, проклятые кости, мы сами скоро здесь костьми ляжем… И вода в канистре вся вышла...

   - Эльза Тимуровна, можно я схожу за водой?

   И так еще два часа… Пока уже на другом горизонте не показалось     пыльное облако – едет джип «Тойота», не сломался, не застрял, археологи не потерялись… На этот раз  авто сворачивает сразу к раскопу – здесь основной народ. Есть что показать.

   Тормоз и Марко достают картонный ящик, в багажнике еще два.

   - Ага, на кухне забрали? Что там у вас?

   - Бифасы!* Сливной кварцитопесчаник, юрские, похоже, отложения в обнажении, трещиноватость по слоям, получается вот такая плоская плитка, которая отлично оббивается по краям и получается острый режущий край. Мы нашли  мастерскую среднего палеолита. Вот, заслуга Володи, ну и я помог определить…

   Тормоз торжествует!


25 августа 20** года.
Раскоп на Жилансут.


   Утро. Время фотофиксации находок in situ. На чистой глинистой поверхности дна ямы в центре пять костяков вытянутых в полный рост, немалый рост для того времени, воинов с оружием.
   - Обратите внимание: в моду входит инкрустация камнями. Бирюзой в это время балуются ближайшие соседи – сарматы. Здесь тоже есть бирюза, вот эти голубые камешки, но сердолика, вот эти красные, больше. Для этих разбойников чем больше – тем лучше. Это не последний аргумент в пользу идентификации этого племени как разбойного. Они носят украшения из разграбленных караванов, караваны из разных стран, вкусы разные, а здесь они вперемежку.

   - Теперь, что мы видим в яме к югу от центральной? Восемнадцать человеческих костяков, сваленных как попало. Без оружия, без украшений. Две пряжки поясков, медные, но и их могли пропустить. Четыре медные монеты, вероятно не стали подбирать, когда разворачивали пояса, где тогда обычно прятались деньги. А к востоку и северу – костяки верблюда и трёх коней.  Кто видит разницу с захоронениями скифов и сарматов с конями? – Ланни сегодня устала. Но такова профессорская доля…


   Эпизод В.  ВСЕГДА ВМЕСТЕ.


Двадцать восемь лет назад.
Колючинск


   Они уходили на лыжах от города в долины меж холмов, именуемых здесь сопками, к обрывистым берегам капризной речки с названием Сокрытая, к зарослям шиповника и местной хитрой черной смородины, чьи листья летом резные, а зимой ветки не отличаются от обычной садовой. На снегу множество следов, вот взлетала сорока – кого-то сцапала под снегом, вот след корсака, или всё же дворняжка далеко убежала от жилья. Дышится легко и свободно.

   - Я люблю тебя, - кричит в пространство Глеб.

   - Я люблю тебя, -  отвечает эхом Женька.
 
 И никак не могут они напиться мёдом уже давно привычных слов. Наверное морозец их освежает. А мир, холодный и просторный за зиму соскучился по любви.

   Кто сказал, что Женька не красавица, никогда не видал её глазами Глеба в такие моменты. На раскопе, на тропе с рюкзаком, на лыжах. Раскрасневшаяся и ладная в красном лыжном костюме, вся как язычок пламени свечи. Женька смотрелось естественно в рамке из самого естества. Глазами Глеба.

   Скрипят деревянные лыжи, скрипят металлические палки, скрипит снег – у всего свой скрип.

   И только два человека совсем не скрипят костями, они молоды, сильны, они веселы. Они одни сейчас в этом мире и мир принадлежит им. Целоваться холодно, мороз щиплет щёчки, могут потрескаться губы. Но если чего-то нельзя, а хочется, то немножко можно. Лыжня к лыжне, не очень удобно, приходится выворачиваться, но они целуются. Совсем не впервые, но и этот поцелуй выходит  торопливым и неловким. Женька пахнет чистотой и снегом.

   - Я люблю тебя, шепчет Глеб.

   - А я люблю больше, - капризничает Женька.

   - Ого-го!!! – кричит Глеб,- Больше не бывает!

   Бледное солнце подливает себе пурпура – завтра жди ветра -  и сползает к западной стороне горизонта, город на северной. Пора возвращаться. Глеб еще объясняет на ходу, как надо увидеть косой зимний крест на солнце, и почему его изображают синим. Для Женьки или Румпеля естественно  учиться рисованию в изостудии. В кругах родителей Глеба к этой стороне образования равнодушны. У них в почёте инженерный рисунок, шары и кубы, тени полутени в одном цвете. Всё нужное даст школа. Но вот дополнительные уроки черчения Глебов отец дал – незаменимые уроки. И подарил большую готовальню. Такую же подарит и Глеб своему сыну. Когда-то. Но краски Глеб осваивал сам.

   - Вспомни физику, спектр и разделение цветов на холодные и тёплые. Самый тёплый – красный. Эталон холодного цвета – синий. Как показать  символично зимнее солнце? Синим. И крест отходящих лучей  как сейчас…

   Потом еще они замечают  подснежные мышиные тропы к стожкам. Оба думали, что полёвки зимой спят…Городские дети.

   Уже на остановке, Женька на прощание бросает:

   - Замечательный был день, зайчики так и прыгали…

   Глеб краснеет. Заячьих следов он не заметил.

   - Я смотрел больше на тебя…

   Женька смеётся:

   - Солнечные зайчики в душе… Такой взрослый, а как маленький.

    Автобус раскрывает двери.

   Все апрельско-майские выходные  народ рюкзачный тянется в Дарью.
От станции Дарья само Ущелье еще в дюжине с гаком километров, два с половиной часа хода.

   Группами и поодиночке, на электричках и проходящими поездами народ бродяжий , высаживается на платформе и через пути в сторону гор просёлками. У каждого свой излюбленный перевал, их три,  на входе в первый поминальный знак и предупреждение о соблюдении правил безопасности.

   Впервые Глеб и Женька прошли им.

   Предполагалось, что пойдут компанией, как всегда, и не только «людоеды». А в назначенное  время под часами на вокзале никого не оказалось, электричка ждать не будет. И Женька с Глебом присоединились к незнакомой компании студентов одного из турклубов Политеха.  Формально всё  в порядке, Женька же в Политехе? Но их никто не спросил. Живите по общим правилам, дороги хватит на всех, и гор хватит на всех. На биваке Глеб вывалил из рюкзака свою пачку чая, две банки тушёнки, восточную лапшу в пакете и дюжину картофелин. Всё, больше об этом можно было не думать, наливай из общего ведра чай, подставляй свою миску, когда раздают что сварено…

   Правила жизни самого Глеба.

   В давние-стародавние времена, что не помнят и динозавры, в этом месте земную кору прорвал нарыв магмы, образовалась гранитная интрузия,  шрам со струпом на земной поверхности.  Земля, как положено живому организму, залечивает раны. Только медленно, очень медленно. Ныне же сам шрам выглядит  как глубокая узкая долина меж гранитных кряжей и скал. Зимой ущелье работает ловушкой снегопадов и метелей,  огромная естественная система снегозадержания. Весной снег тает и сбегает горной речкой   в конец долины на выходе из ущелья. Сама долина намыта песком – аллювием – со старых гор. Старость есть старость, песочек сыпется… В распадках меж массивами гранита лежат языки фирна, слежалого  крупнокристаллического снега. И было здорово впервые пробежаться босиком по гладкой ровной поверхности. А «ледник», то есть язык фирна, только сильнее ронял капли на камни –он плакал. Нарушенная поверхность слабее сопротивляется солнечным лучам, и срок жизни языка делался короче. Но у его деток, у слёз его ,короткая память . Уже через минуты,  собравшись в тесные лужицы-компании, капельки скатываются через края камней и летят вниз, в малые ручейки, чтобы  потом всем вместе с шумом и грохотом прыгать с высот камней покрупнее, перекатываться через порожки, швыряться камешками куда попало и куда не попало… Чтобы в конце пути отдохнуть в пруду, упершись лбом в запруду. И до конца лета отдавать себя проходящим скотам или прозябать в неге и покое.

   Сбор дров в Дарье для общего костра  – интересная работа. На гранитных склонах   растёт реликтовый можжевельник – арча.  Он помнит, он не склеротик, как скалы, что по расщелинам в граните росли еще недавно горные сосны.  Но вот ушли куда-то, высокие и гордые, вечно швыряющиеся шишками в низкорослую  дальнюю и древнюю родню. Больше не дразнят, не кидаются – хорошо вроде. А плохо, потому что скучно и боязно. «Красная книга» - это цвет опасности. Поэтому, не вздумайте корчевать арчу. Нам хватит отмерших её скелетов. Горят они хорошо, жарко, гладить ветви приятно, такое необычное ощущение после обычных городских тополей и клёнов, большие и выпуклые устьица – парадоксальное сочетание, гладить негладкое.
Уже к вечеру, когда  запас дров набран, вода вёдрами из речки зачерпнута, стоят палатки , скалодром посещён  и Женька с Глебом среди вчера незнакомых ребят уже обжились, достаются гитары.  Наступило время песен. Глебов праздник. Ожидание нового.

   Дарья – лишь остров в степном просторе, покореженном еще до предков предков  Драконом Айдахаром. Среди  высот Тянь-Шаня и Ала-тау Айдахар-Арка лишь сухонькая сгорбленная (оба на!) старушка, выжившая из ума, и только потому именующая себя горненькой страной. Но топтавшие великанов и поднимающиеся выше самого Памира колючинцы не пропускают тренировок здесь. И здесь же звучали новые песни с Алатау и Памира, часто авторы пели их сами.

   Так от костра к костру ходил сам Глеб Айгистов, тёзка, чемпион и  лауреат чего-то там, Глеб пропустил чего. Важнее был сам Айгистов с гитарой. Девочка Ира справа от Рябоконя Глеба шептала:

  -А какой красавец был… Усох…

   Глеб Айгистов действительно походил на связку жил в пуховике и сгусток опасной энергии.Змея в  покое – проходи мимо, не бойся, но держи дистанцию, не то!..

   Альпинизм вроде бы не агрессивный спорт. В смысле, агрессия вовнутрь, не вовне. Но панибратствовать никому не захотелось, кто мы такие… Глеб пел.
 
   - На белом свете много горных стран,
   Там из ущелий вниз ползут тума-а-ны…
   Возьми рюкзак и плюнь,
   и плюнь на ураган,
   Ползи к вершине синей  неустаннно…

   С тобой идти к вершине будет друг -
   До перевала к вечеру б добраться.
   За сотнями лавин, лавин, обвалов, вьюг
   Делить тепло ты будешь с ним по-братски…

   Одну, другую. После третьей песни произнёс «Были когда-то и мы рысаками…» и отдал гитару. За скальным выступом на камнях отражались блики другого костра и чемпион пошел к ним. Глеб Рябоконь так понял, что с некоей миссией. Может приглядывался для будущих восхождений…

   Компания отнеслась к приходу великого альпиниста тепло и без подобострастия. Замечательный товарищ нас посетил, пошел к другим, там тоже свои люди, а мы продолжаем петь… У нас тоже свои маршруты и свои покоренные вершины – будут. Наверное, Да чего уж, наверняка.
Кто-то начинает нетленную:

   - Лыжи у печки стоят… - все подхватывают, Глеб, Женька, это и от их костров песня, это что есть общего у всего палаточно-бродяжьего народа…

   У Глеба есть ответ, он пробует. Песни приходят к таким кострам из уст в уста, не по радио с телевизором, там попса.  По стране ходит ограниченное число кассет, они востребованы и добыть их трудно. Уже давно нет в живых Арика Круппа, еще жив Визбор, но живы их песни.
 
  - Наши лыжи у печки стоят,
    Оплывает огарок свечи.
   Пляшут тени на лицах ребят, - ну совсем как сейчас, легко представить, это вечно.
   - И гитара чуть слышно звучит.
   Здесь скрестились десятки путей,
   Разных радостей встреч и утрат.
   Здесь гадают про завтрашний день
    По рисункам истрёпанных карт…

   А живём мы в дороге, любя… - здесь Глеб открыто смотрит, оглядывается на Женьку. Ему нечего скрывать. И он ждёт открытого ответного взгляда. И ему кажется, что получает.
   На костре закипает ведро с водой, в него щедро насыпается черный чай. И кружки чернеют изнутри от него. Внутрь щедро столовой ложкой насыпается сахар, Глеб пьёт без него, но Женька так не любит, он тоже сыпет ей в кружку и размешивает своим ножом. В кружке сироп, но согревает он изнутри замечательно. Рубеж апреля и мая в Айдахар-Арке  еще не тепло, только днём жара. А здесь горы, фирн. Глеб набрасывает  Женьке с Ирой толстое свое верблюжье одеяло. Быть бы сейчас с Женькой, прижаться и греть своим теплом, но согреть Иру будет некому…
   - Спят в горах недотроги вершины… - заводят ребята…
А потом и
 
(Борис Левин. Ночи платье бальное…)
   -Ночи платье белое облаками вышито.
   Где-то там на западе серп  Луны повис..
   На вершинах снежных гор серебро слитками,
   Сонные, огромные звёзды смотрят вниз… - парень исполняет соло, без гитары. Сильный голос, резковатый, без бархатистостей, но пробирает до костей.

   - …Почему то чудится, что тоскою выгнана,
      Как и я под звёздами ты грустишь сейчас.
   Жалуясь тихонечко, что так и не привыкла ты,
   Не привыкла засыпать  без моего плеча…

   Песни про них всех и для них. Глеб не может их не примерять на себя. Сейчас – и всегда – Женькина голова на плече была бы символом счастья. Завтра…

   Уже поздно. Хочется спать, все устали. Спрашивать место в палатке не хочется, свою Глеб еще не завёл. Они берут просторный Глебов спальник и влезают в него вдвоём. Под ними мох, над ними скальный навес. Комаров еще нет – не сезон, холодно. Теперь снизу и сверху одеяло, надо исхитриться. До рассвета недолго, часа два. Вместе они не замёрзнут…

   Пробуждение было позднее, долгое и неторопливое. На завтрак остатки бутербродов и свежий чёрный чай, после завтрака  на  скалодром, посмотреть как ползают по вертикали другие. Насладиться разговором, щёлканьем карабинов, звоном связок крючьев, испытать обвязку.

   Для Глеба это еще новая и неизвестная сторона его будущей жизни. Для Женьки тоже. Глеб принимает её  молчание за согласие. Да разве можно иначе в обществе столь замечательных простых в общении и сложных в разговорах людей?  Это близкий им мир, родное мировоззрение.

Без бытовых заморочек, очередях и взносах в кооператив, сервантов и хрусталях. Здесь обсуждают преимущество глубоких калош перед кроссовками на зацепах. О качестве верёвок…  И никак не уйти от дефицита, французская основная, де, мягче и легче  отечественной, но где ж её взять… И обидно, что много веревки и крючьев остается на скалах….

   А потом пора собираться, поправка на два с половиной часа ходу до электрички в город.

   И в дороге их застаёт холодный и злой, но уже по-летнему короткий дождик. И впереди электричка, она ждать не будет.

    И вместо нытья уже близкие ребята – с такими бы делить палатку и  носилки в раскопе, не подведут, ясно – кучкуются и накрываются плёнкой, а под  плёнкой уже звенит гитара – на ходу.

И гремит хор:

   - Поднимись, поднимись, ну иди, не стой на месте.
   Это жизнь, это жизнь, иногда она без песен…
   На чужом плече не висни, наклонись вперёд и сам,
   Ветер жизни, ветер жизни, ну не кланяйся ветрам…
 
   Глеб знает эту песню, Он вплетает в хор свой голос. Женька делает вид, что знает, но сбивается. Она только слушала на кассете дома у Глеба – студент Самородов дал на время. Но ей нравятся более мелодичные, распевные…
   Этот поход под тучами и под плёнкой останется в памяти Глеба светлой страницей, чтобы раскрывать её в тяжелые моменты жизни.

   Эпизод в Эпизоде.


17 августа 20**года.
Лагерь на Жилансут.
Женя Вострецова.


   Вечернее шпагомахаттельство  за бортом «Не виски» за пределами лагеря.

   - Французские  шпаги и какие-то старые куртки. У меня был розовый атласный колет…

    - Может и у них для турниров есть какие-то парадные кожаные дуплеты или дублоны?… Как их там…

   - Ну чего бы мы достигли с ним вместе? Пойми, я депутат, у меня семья, у меня репутация, у меня всё в порядке. И на него посмотри. «Савраска» из излишков армейского имущества.  Его квартира, если она есть, такая же, я уверена. С ним не было бы нормальной жизни.  Ромка Продан – два сапога пара. Спрашиваю:
 
  « - Рома, а где твой дом?

   - Да вот, желтая палатка.

   - Да нет, постоянно…

   - Какое у меня может быть постоянно, если я постоянно переезжаю с раскопа на раскоп, с севера на юг, с запада на восток и обратно? Я профессиональный раскопщик…»

   - Да уж, поверь, студент нынче такой пошел… Без таких как Рома сейчас плохо. Эх, «были времена, ох было времечко…» да прошло.

   - Вот представь, захотелось мне цветов на день рождения...

   - В декабре? В   Колючинске? В восьмидесятых? Тяжко…

   - А мне хочется. Приходит, уже вечер. Мороз минус тридцать. Большой ком завернутых газет. «Чтобы не заморозить», - говорит- « Неси ножницы». Я иду, он начинает разворачивать. А там нет букета! Там горшок с какой-то геранью. Красный большой цветок. Странно, досадно, да ладно. Готовлюсь забрать горшок, а он берет ножницы, срезает цветок, падает на колено:

   - Примите, мадемуазель, сей скромный дар… - Шут! Но тогда мне нравилось, сама не пойму почему…

   Из лагеря донесся крик:

  - Шлавик! Не давай Герману конфет! Он будет толстым как ты!


   Эпизод Е. ЕЛКИ-ПАЛКИ.


17 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.

   Женька купалась. Время сиесты подходило к концу. Купальное место на берегу омута, по местному сай, было оборудовано двумя досками, прихваченными из города, и сваями из местных тальниковых кольев из сушняка.

   - Юра, принеси мой сарафанчик, на стуле, фиолетовый…

   Румпель поднялся  в «кают-компанию» Женькиной с Ланни «Не виски».

   За столом  Ланни с Глебом переносили какие-то отметки с планшета на бумажную план-карту. «Ксерокопия, цветная», - отметил про себя Румпель.

   Женькин стул занимал Глеб. Платье со спинки было снято и небрежно брошено на Женькин диванчик – «люлю» на  говоре его нового города, не колючинском.


   Юра взял платье и вдохнул Женькин запах. Потом еще раз, глубже. Что на него сейчас смотрят двое, его больше не волновало.

   - Мне начинает нравиться запах табака, привыкаю… Моя дочь Наташка покуривает в компании, я слышу, но молчу обычно…Потому что люблю. Почему мне это помешало тогда любить Женю?

   В «Не виски» вошла Женька. Мокрый купальник, полотенце на голове.

    - Тебя дождёшься… Сам решил примерить? Будет тесно, ты вон какой здоровый, да еще с животом…

   Двое за столом склонились над картой, прятали лица, и потому столкнулись лбами. И посмотрели друг другу в глаза.

   Женька рванула из рук Румпеля платье и вышла, чтобы переодеться за машиной. Юра сделал шаг пойти за ней следом…

   - Иди, куй железо не отходя от кассы, получи сдачу канадской монетой…, - Глеб встретил кинжальный взгляд Ланни на круговую защиту:

   - Мы договаривались не трогать Женю. О Юре мы не говорили, по умолчанию – естественное поведение. Может быть чаю? Или кофе, как, Юра?

   - А канадская монета здесь при чем? – наконец выдохнул Румпель.

   - Перечитай О.Генри. Забываешь уже, что в Колючинске прежних времен без знания наизусть целых страниц из О.Генри, Гашека или хотя бы Ильфа с Петровым девчонку было не уболтать…

   - Как ты заговорил…

   - Естественно, как природа подсказывает.

   - Женю ты тоже убалтывал?

   - Женя всё слышит… Ланни, заметь, не я начал.  У преподов и инструкторов есть профессиональное правило – отвечать на все вопросы,  не могу молчать. Нет, с Женей я глотал язык, еле выдавил… А теперь…Теперь я обещал не убалтывать, не преследовать – это ведь не секрет, Женя? И помню своё обещание. О Жене всё, с Женей обо всём, кроме…всего. О кофе можно.  Включай плитку.

   Снова вошла Женька, платье на голое тело, после прохладной воды соски маленьких грудей топорщились сквозь лёгкую ткань.

   - Сплетничаете тут? – как кто, а Глеб понял, она сознавала свою власть над ними и пользовалась сейчас ею. Просто не решила, куда направить.

   - Пятьдесят лет –возраст исправления ошибок…, хрипло выронил Румпель.

   - Скорее осознания ошибок. И покаяния за них, - Глеба сегодня несло: - Склеенный сосуд  вернул свою форму, но сетку трещин можно только замазать. Ни воду, ни кумыс, ни вино в него уже не налить.  Только любоваться. А часто у него не хватает фрагментов, пустые места мы заливаем гипсом – как  протезом… Хотя… О чем я, вы свободные люди, вашим супругам я не был представлен и перед ними у меня никаких обязательств…
               
(Александр Гейнц, Сергей Данилов – Далёкий порт. Авторская версия)
 
   - Глеб! – Ланни не скрывала возмущения, - Глеб! Ну нельзя же так!

   - Нельзя, так нельзя… Предлагаю вместо вашего растворимого мой натуральный. Я пошел…

   И уже ступив одной на землю, обернулся:

   - Простите меня, друзья, меня понесло…
 

(Александр Стрижевский - Посвящение О'Генри)
 
Купи билет, взойди на борт, и пароход отчалит,
И пусть затасканный сюжет повторится опять.
В который раз засвищет Норд мелодию печали
И бросит в воду  пистолет - чего ж еще желать.

       Но мы меняемся, и как стремительно,
       Посмотришь в зеркало, а там не ты.
       Все изменяется ну удивительно.
       Холодный ветер, господа, закройте рты.

А помнишь, как еще вчера ты ждал невероятного,
И вот сегодня ты один средь тех, кто на борту.
Сплюнь через левое плечо, и нет пути обратного,
Сплюнь через правое плечо, и обретешь мечту.

       Но мы меняемся. И как стремительно!
       Ах, как внушительно горят мосты!
       Все повторяется, ну поразительно!
       Господа, ну сколько вам можно повторять:
       Дует холодный северный ветер.
       Господа, вы простудитесь!
       Закройте рты!


18 августа 20** года.
Раскоп на Жилансут.


   И вот снова, как тридцать лет назад, Румпель и Глеб работали в одном квадрате. Старые кони должны выправить и выровнять, что натворили нынешние студенты.

   - Ты помнишь грунт на Сарсекае? В сравнении с этим – масло! А под ним материк – золото! Светлый песочек с негативами канавок и ямок – загляденье.

   - А на Уккатайке этот песочек рвал лопаты. А ты заметил, что нынешние не поют на раскопе? Мы не поём. Для нас раскоп стал тяжелой обязательной работой вместо удовольствия. Почему? А студентам – наказанием.

   - Не поётся. Нет веры в искренность тех, кто рядом. Там всё о настоящей дружбе и любви,  а здесь видишь, что в  старых друзьях  нет в тебе шкурного интереса и ты бесполезен.

   - Вот так, значит?! А помнишь, как тебя твои же  сокурсники хотели побить за задранный нос на Уккатайке?

   - Знаешь, как только вас и СПБ не стало рядом, всё пришло в норму. И бить не хотели, и в комнату мою вшестером набивались, и разговоры, и песни до утра, и под гитару, и магнитофон…

   - Это когда ты бросил Женю и она рыдала у меня на плече…

   - Так это я бросил и ругался в трубку? Моя вина в том, что я умолял… Ладно, примем как новую версию… Она рыдала, ты утешал, никакого соперничества… Я помню твой рассказ… Вот поверь мне, тебе бы я сцен ревности не закатывал. Их не было и в реальности, хотя «друзья» мне спешили сообщить, что Женя теперь с тобой и у вас всё хорошо. Я бы принял. Вот с вами – принял бы. А потом ты выложил сам, что Женя уже не та, что она курит…Ты испугался. И мог со мной обмениваться песнями, мы ходили по магазинам, слали в Томск «шифрованные» телеграммы…

   Был такой эпизод. После посещения магазина «Космос» они сходили на почту и  заполнили бланк телеграммы: «Вибрам 41, 42,43, 44, 45» И у них не приняли – шифровка. И тогда  Юра закинул на барьер свою тощую мускулистую длинную ногу в рыжих волосках ниже альпинистских шортов на подтяжках:

   - Вибрам – это обувь, горные ботинки, дефицит…

  В ожидании ответа в магазине ВВС («Вина. Воды. Соки») взяли обычный ординарный «рислинг») и кой-какой снеди и отправились домой к Юре.  Было о чем поговорить и обменяться песнями. На кухне каждый приготовил своё коронное блюдо – подошли Юрин  брат Саша и его приятель. Пили, пели… В какой-то момент расслабились… А потом в середине ночи отправились через половину города прихватить знак «дорожные работы», переименованный в «Осторожно, археологи!» - в подарок Ланни. Глеб тогда поверил, что тесный круг друзей хоть и разорвался, но цепочка еще крепка…
 
(Геннадий Васильев - Маэстро Ледоруб).
 Нам приглашенья ждать миланского "Ла Скала",
Признаться честно если, просто нет нужды,
Да и к тому же все премудрости вокала
В горах заснеженных не очень-то нужны.

В концертных залах здесь - по километру сцены,
Тьма оркестровых ям легла со всех сторон.
Ручью весёлому дала природа тенор,
Бас камнепаду и обвалу баритон.

У них подобран на другие непохожий
Разнообразием своим репертуар -
Так запоют, что иногда мороз по коже,
А иногда наоборот - бросает в жар.

Мы шлём улыбку для миланского "Ла Скала",
Букет обветренных, покрытых мазью губ, -
Нас стажируют ледники, морены, скалы,
А голос ставит нам маэстро-ледоруб.

    Потом те же «заклятые друзья» сообщили, что на самом деле Женечка встречается с Костей Шереметьевым и уж у них всё очень серьёзно. Косте в служебной характеристике край нужна запись «отличный семьянин» и в Жене он уверен… Вот только к месту службы на границе Костю провожал Глеб, а Жени там не было…Встретились они только за гробом капитана Шереметьева в качестве старых Костиных друзей – хотелось бы, чтобы «как друзья», но нет. Были взаимно вежливы, а Женя еще плохо скрывала презрение. Лейтенант запаса Рябоконь подыграл, такой нашел стих…

   - А ты помнишь, был еще один эпизод, когда СПБ нас отчитывал за то, что мы не проснулись, когда в лагере ночью был шум?

   Румпель рассмеялся:

   - Это когда к Скуратовой пастух сватался, а она не хотела немедленно, и он её кнутом ударил?

   - Откуда мне знать, я спал… А ты откуда знаешь, что там было?

   - А я там был. И все наши там были, мы отдельный костёр жгли после  вас и в стороне, чтобы вы спали…

   - Стоп! И нас же обвинили, что мы вас не побежали спасать?!

   - Конечно, их же было много на мотоциклах, человек шесть, а нас только пятеро мужиков…

   Глеб  молча продолжил резать вертикаль бровки. Потом поднял голову:

  -Понятно… Как  пряники делить  – так отдельно, для избранных, а мы рылом не вышли, а как драка, так дело общее… На Бестокмаке не только пастухи, там еще рыбные ловы.  Народ тёртый, от инспекторов привыкли бегать. И скучно им . И наглый – отдайте ваших девчонок, мол, и вам ничего не будет. Дело до стволов доходило. Но пацанов мы гнали в палатки, спать, не лезьте, тут взрослый разговор… И нас всего там трое было старших.

   До Румпеля что-то начало доходить… Вплоть до обеда они работали уже молча.

   До после сиесты, если точнее, молча работали, молча отдыхали.

   А потом старое притёрлось, новое его заслонило.


   - А я тебе говорю – это материк. Такой же, как в крайних квадратах  - красный с дресвой.

   - Нет, не красный, а красно-коричневый, красная глина переотложенная, с органикой и пылью.

   Спор и стерильности слоя, в таком случае именуемого материком. Хорошо геологам, у них материк – начало тектонических плит. Румпелю надоело торчать на одном месте, пусть даже  хорошем месте, с купальным омутом в реке,  с неограниченным расходом воды на технические нужды типа стирки и мытья. Только за питьевой водой приходится ездить, но совсем недалеко до кстау или хутора уже – там артезианская скважина и хозяин-фермер живёт и выпасает лошадей круглый год. Охота перемены мест грызёт Румпеля не меньше ревности.

   - Зря сахар рассыпал, пустые квадраты… - ворчит он.

   Глеб вгрызается в грунт. Он уже понял, что был прав, в центре очерченного им овала точно грунт переотложен над материком. Там точно яма. Но вот с чем? Требуется могильник, все известные могильники раньше обозначались на поверхности или земляным курганом или каменными сооружениями. Промышлявшая в этих краях в начале Тёмных веков банда синдов – откол одной из волн миграции арийских народностей  опасалась грабежей своих могил. Ибо сами были грешны. Лучшими мечами, пишет историк Мерани из Мараканды , считали они выкопанные из курганов прежних хозяев этих степей сактов. Перекованные, они становились длиннее, по моде нового времени, а в основе было всё то  же чистое железо, еще более очищенное от примесей временем, и сталь в верхних слоях эдакого стального слоёного пирога.

   Наконец зачистка выявляет не одну, а три ямы в выделенной им области сетки квадратов.

   - Покажи класс зачистки, чтобы студентам стало тошно!

 Румпель выскабливает поверхность, мелкие камешки до и дело цепляются за лопатук и прочерчивают по вновь открытой поверхности черты и борозды.

   - Эх, где ты сактаганский песочек…

   - Сакта – на среднеиранском «олени», множественное число, единственное – сакка. А  корень ган означает убийцу… Почти полторы тысячи лет, как ираноязычные стали тюркоязычными,  а топонимика, гляди, хранит память об их  пребывании… - замечает Рябоконь.

   Разговорчики на раскопе! – напоминает им Эльза Тимуровна, целый профессор, между прочим. На раскопе студенты, домашнее имя оставлено для дома. Хотя прорывается, и студенты порой слышат. Пусть слышат, взрослые уже… почти, только инфантильные. А общий порядок един для всех.

    - Эльза Тимуровна, гляньте-ка, что за ямы или ямы ли?

   - Ямы, Юрий Викторович, безусловно ямы. А вот что за ямы – это мы и посмотрим. Зачищать сегодня закончите?

   - Пациент скорее мёртв, чем жив, - парирует Румпель.

   - «Как приятно курить, говорить…
Но приятней забиться в крапиву,
Чем ночами не спать,
Ждать, зубами стучать,
Жуткий возглас «Конец перерыву», -  неожиданно вспоминает он очень старую песню… Раскоп живёт дальше.


28 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут .


   - А помнишь, в разведке на Бирсукуланке ты завёл нас, а потом пошел дождь со снегом? – Румпель явно заводился, накручивал себя по заготовленному плану.

   - Я завёл? – «полкилограмма динамита внутри» Глеба уже нагревались.

   - Ты был старшим…

   - По возрасту. А старшим в группе был ты. Ты ходил уже в разведку с Павлом Борисычем, для координации групп подходил больше. Я к тому времени имел опыт только хождения вдвоем куда кривая вывезет… Но и не в тебе дело. Я помню, ты был уверен, что на другой берег та группа до встречи с нами ни за что не перейдёт. А они перешли…

   - Ты у нас правильный весь такой, всегда готова отмазка…

   - И что самое интересное, под тридцать лет назад этого разговора о моей вине у тебя не возникло… Ты не высказал всё, что думаешь, не прервал молча общение. Всё текло, мы дружили дальше…
 
   Я не спрашиваю, что изменилось сейчас? Я спрашиваю, чего ты добиваешься?

   - Ты всем мешаешь! Без тебя у нас всё получалось, иногда встречались, выпивали, говорили… Не втроём, правда, порознь… Без тебя путешествие-ностальжи прошло бы вполне…

   - Ты понимаешь, что ты толкаешь меня подвести Ланни? Можно сказать, что обещанное я уже сделал, может только что непредвиденное… Но Ланни хотелось нас собрать в с е х.  Я бы не хотел её расстраивать. Вас тоже не хотел бы, да вот получается… Не понимаю, почему…

   - Ты всегда всё усложняешь. Там, на Бирсукуланке ты решил ставить палатку до дождя…

   - Вы тоже решили, что так будет правильно… Мы бы остались сухими до утра.

   - Но в основной группе волновались за нас…

   - И потому сняли нас с бивака и потащили под дождём  на такой же бивак, где почему-то не у всех оказались палатки. Все мокрые под снегом, но волноваться больше не о чем…

   - Зато все вместе…

   - И все вместе назначили виновного…

   - Какую пургу ты несёшь…  Половчанка рассказывала иначе…

   - Половчанка?  Тебе рассказывала? А сам ты где в это время был? Что видел и слышал?  Половчанка  всегда была себе на уме, даже в отношении Семивёрстова.

   - Я не помню.  У меня температура поднялась…

   - Утром меня не будет – тебя устроит? Придём в лагерь, собирай наших, устраиваю отвальную. Только никому не говори зачем, сам скажу.

   
   Расселись по диванчикам тесно, складной столик посередине. В центре стола чайник с крепчайшим чаем, печенье, конфеты. И фирменное полевое – копченная грудинка, нарезанная тонко-тонко…

   Глеб достал свою серебряную фляжку с неубываемым дешевым коньяком,  но не стал разливать по кружкам, а вылил в солдатский котелок. Отпил первым:

    - Спасибо вам, друзья мои, за всё, что мы пережили с вами, за то, что вы были в моей жизни. За ту боль благодарю, что вы мне принесли и за то, что выдавали ее долго и по капле. Может потому я на войне и выжил, что набил на душе мозоли, испытал что-то поужаснее физической боли…

   Слева от него сидел Ромка, Глеб передал ему котелок. Ромка хлебнул и передал дальше:

   - По солнышку, для доброго начала.

   Женя хотела отказаться и уйти, но встать не получилось. Она напряглась и отхлебнула глоток всё того же коньяка – не «Хенесси», привычный в её кругу, «майорское пойло» называл его Глеб, и быстро передала сидящему рядом Юре. Юра рядом, опять рядом, - заметила она. Правой рукой Румпель взял котелок и поднёс к губам, левая скользнула за спиной охватить Женину талию. Женя тихонько отодвинула руку. Румпель выпил и передал Ланни. Ланни окинула сидящих за столом. Надо было что-то сказать дежурное, сказанное много раз до этого и еще много раз предстоит произнести те слова… Но не сейчас.  Выручил Глеб, протягивая гитару  Румпелю.

   - Давай, Юра, как тогда… «А всё кончается, кончается, кончается,
   Едва закружатся  перрон и фонари.

   Юра покрутился, освобождая место и не стал настраивать пятую струну, сейчас это было не важно, можно было  просто отбивать ритм.
 
 (Валерий Канер – А всё кончается...)
(А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...

А голова моя полна бессонницей,
Полна тревоги голова моя -
И как расти не может дерево без солнца,
Так не могу я быть без вас, друзья!

Спасибо вам, - не подвели, не дрогнули,
И каждый был открыт - таким, как был.
Ах, дни короткие за сердце тронули,
Спасибо вам прощайте - до Курил...

А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори.

Мы по любимым разбредёмся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе,
А если сердце заболит, простудится -
Искать лекарства станем не в себе.

Мы будем гнуться, но наверно не загнёмся, -
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки!
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернёмся
И станем снова с вами просто мужики!

А всё кончается, кончается, кончается!
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются, надолго изучаются -
И так всё ясно, слов не говори...)

   Каждый думал о своём, но слова старой  песни настраивали на единый лад, на воспоминания о моментах, когда верили в то, о чем пели. Это было! Было! Было у них, когда верили в то, о чем пели, когда верили только в лучшее и не задумывались о проектировании будущего. Жизнь развела их, но сейчас все цеплялись за ту тонкую ниточку в прошлом – просто ради песни. Ведь любили они все эти старые песни тогда . У каждого возникали свои ассоциации и воспоминания, но ведь были те костры, когда плечом к плечу сидели они и пели вместе. Не ради сидящих рядом сейчас, а ради себя во времена наивной чистоты. А песня захватывала.

    - Спасибо вам, не подвели, не дрогнули,
   И каждый был открыт таким, как был.
   Ах дни короткие до сердца тронули,
   Спасибо вам, прощайте, докурил…

   На строчке «Не подвели, не дрогнули» Глеб перехватил косой  быстрый  взгляд Юры Румпеля. Тот тоже имел свое мнение. Искать Женькин взгляд не стал, потолок – это тоже интересно… Или вот Ромка, ни черта не понимает из сказанного здесь – и это прекрасно. Они тоже были такими когда-то – одноэтажными и без скрытых смыслов. Тормоз что-то понимал, но своё, из горной своей о п у п е и ,  может не вовремя крикнутое «Камень» - врождённая реакция «Где?», когда нужно было наклонить голову в каске и тогда камень пришелся бы в каску, но он пришелся как раз по зубам… Марко Ланчетти не понимал сказанного по штату, он обратил внимание на солдатский котелок. Бывший берсальер привык уважать солдатскую доблесть и традиции. Он подержал котелок в руках, вслушиваясь в слова из неродного языка, решил, что песня о боевом товариществе, встал и расправил плечи:

   - За черные перья и малиновые галстуки! – и оглядел кабину. Его не поняли, он не понял их.

      - За Берсальеров! – и хлебнул из котелка. Отставив котелок он еще раз огляделся. К Марко были обращены лица, его опять не понимали.

   - За товарищество и братство, - уточнил его. Вот теперь все оживились, и каждый опять  понимал по-своему.

   И в такой момент Женьку переклинило. Не дожидаясь очереди, она перехватила котелок.
   - Мои друзья, - начала она привычно, как говорила с «электоратом» - спасибо вам за возможность вернуться в детство, когда небо было голубее, трава зеленее, а сахар слаще…И мы были проще и чище. За возвращение тех дней, которое не случилось. Оказывается, они были всё время с нами, но слежались и запылились. А так, ничего не поменялось, кроме нас самих, да и то не сильно. Глазам добавилось дальнозоркости, мы стали лучше видеть последствия, руки обрели жесткую хватку – что в них попало, уже не выпустим. За наш месяц май и начала лета, и за то, что мы дотянули до конца нашего августа.  – Она сделала большой глоток, по-полевому, по-геологически, поперхнулась закашлялась, котелок в руке задёргался,  брыгли коньяка полетели на столик, на лицо Глеба и Румпеля. Установилась тишина.

   Выручил Марко.

   - Предлагаю тост за синьору Эуджению, нашу Женю. Я восхищён. Я готов сам любиться с синьорой, но она меня и всех мужчин нашего маленького комунита держит на расстоянии, но недалеко, чтобы не убежали. Прекрасная речь  signora in et; elegante,  вас,  миа Дженни, ждет карьера в большой политике, вы сейчас как раз на пороге в самом лучшем возрасте и иммаджине. Энергия и харизма…

   - Евгения Витальевна сдала экзамен на «Отлично» на управление козлами, ведущими стадо, проблема у кого из коллег теперь отнять баранов сиречь электорат…

   - Глеб!

   - Я сам, Юра, здесь такой козёл. Еще и лопоухой породы…

    Неловкий момент   разрядил  Герман:

      - А меня тут разве не покормят?

   В «Савраску» заглянула Диана:

   - К нам гости…

   - На ночь глядя? – Глеб потянулся и достал из сумки на вешалке муляж гранаты, а из-за панели под столом ледоруб. Женечка выходила последней и за спинами потихоньку юркнула к себе в «Не виски». Были основания волноваться кроме позднего времени, гости на трёх авто двигались как в строю: джип «Лендкрузер» со всем включенными фарами снизу и сверху, фургон-скотовозка и седан замыкал строй. «Лендкрузер» проехал дальше и закрыл выход с востока, скотовоз встал по фронту, а путь на запад перекрыл седан.

   - Барымтачи… - произнёс очевидное Тормоз…

    Так, четверо в джипе, двое в фургоне и трое из «фольксвагена»… Многовато для конокрадов… Должно быть, те на седане – подкрепление. Ехали специально. Раз, два, три,…пять стволов напоказ.

   Глеб шагнул навстречу:

   - Доброй ночи! Куда путь держите?, - ага, Марко справа, Ромка слева, где Румпель?
 
   - Тормоз, спину!

   - Это вы археологи?

   - Мы…- ага, здороваться не стали, духариков не будет, сразу на агрессию настроены.

   - Алтыны;ызды бері;із, сонда сіз еште;е алмайсыз. Жа;сылы;ты ;аламаса;, дала ;лкен, оны ешкім таппайды!

   Ага, Румпель сообразил, вот он, с двумя лопатами. В умелых руках отточенной лопатой можно действовать как алебардой. Против стволов алебарда… не очень, но хоть что-то…

   - Чего?

   - Золото ваше давайте! Всё! И вам тогда за это ничего не будет. – бандиты уже  оценили силу оружия, численный перевес и сошлись вплотную. Дааа, бросок гранаты даже не сымитировать…

   - Через мой труп!

   - Будет тебе труп!

   В это время за спинами группы, что с джипа, возникла Женя.

   - Айналайн, вопрос задать можно?

   Бугай в центре, вожак наверное, обернул голову. Женщину он пропустил, досадно, но и в расчет не брал. Баба…

   - Ілгері Давай, вперёд!

   - Вы снайпера видите?

   - Нет.

   - Так и должно быть, хороший снайпер.

   - Йэээ?

   - Это международная экспедиция и её охраняют. «;ара ;ас;ырлар» арнайы жаса;ы (Спецотряд «Черные волки») от Республики и от международного сообщества берсальеры.Доктор Ланчетти, подтверждаете?

   - Си, сеньора Эудженниа, берсальери соно семпре аванти…

   -  И, на всякий случай, медленно опустили стволы на землю, а то я буду нервничать… Глянь, только медленно…. Это у меня «беретта», стреляет очередями, семнадцать пуль….И вот вторая обойма в моей руке. На всех вас хватит с такой дистанции. Стрелять в воздух слишком дорого, стрелять буду сразу в живот. Сам говорил, степь большая скотовоз станет труповозом. – и делов…

    В общем, слушайте сюда. Вы уходите до начала счета. Мы  ученые, а не полиция, это не наши дела. Второй вариант: вы кладёте стволы до счёта 10 и уезжаете отсюда, а мы связываемся с полицией только завтра. Вашей, местной полицией, сейчас уже поздно для неё.  Третье предложение будет самым плохим. Ваше фото уже отправлено через спутник на вертолёт, вы не уйдёте далеко..  И знаешь что? Никакого золота здесь нет, три ящика камней… Обидно будет… Начинаем считать? Раз…

   Вожак сделал шаг назад. Женя тоже  отступила – пистолет в руке, давая дорогу к отступлению  вожаку стаи. Он оказался достаточно умён и не стал ничего говорить. Развернулся и пошел в машину.  За ним его люди. Моторы взревели, клаксоны просигналили, бастык врубил на полную колонки с чем-то барабанно-забойным. Уезжали чуть ли не победителями.

   Вдогонку лаем налётчиков  провожал Герман.

   А археологи стояли и смотрели им вслед. Слов не было, сил переживать тоже.  Женечка опустилась на землю, пистолет на коленях. Её трясло.

   - Женя, у вас же 85-ая  «беретта», она не raffica (не стреляет автоматом)…

   - Я их взяла на понт, Марко… «Черных волков» тоже нет в Вооруженных Силах Республики. Я эмблему видела на рукаве у Глеба.

   - Надо обзаводиться «Вепрем», у них были три «Сайги» что-то типа «Борза»*. «Прощай, оружие!» нам только снится… - Глеб.

   - Главным мужиком у вас всегда остаётся баба… - Женя.

   И тут из палатки полезли студенты.

   - Герман их уже прогнал?

  - Мы всё видели и слышали…

  - А здорово мы их! Ни у кого не было такой практики, - в центре компании суетился Славик. - … Тут подлетает Герман и хвать его зубами, другого третьего, а я такой с маваши гири – Ийееееххх !– Кийяааа!!! А он мне…

   - Они же игру в компьютер путают с жизнью, - ошарашенно заметил Юра Юра Румпель. – Бесполезно говорить что-то… Это даже не наглость…

   - А через десяток лет придут поступать Шлавиковы ученики, и дай бог  кафедра Истории Средиземья откроется и будет исправно работать…

   - Когда мы в Союзе валяли дурака и лепили компьютерные игрушки вместо ракет – Румпель не мог прийти в себя уже не от налёта, а от его продолжения на здравый смысл… - Ну никак такого представить не могли…

   - Юра, отъезд откладывается до окончания экспедиции, компре ву? Быть свиньёй в глазах Ланни я еще соглашусь, но быть реальной свиньёй – извини.


   
   22 августа 20** года
Лагерь на Жилансут.


   Перед сном полезно пройтись. Минимум до солидных кустиков. Или просто подальше, чтобы не смущать никого в лагере общеизвестным фактом.

   Глеб увлёкся и отошел довольно далеко по дороге. Сворачивать в степь ночью неразумно, даже при луне, рельеф воспринимается иначе, чем днём. Да и вообще,  почему бы и не по дороге, если по ней легче шагать?

   Но встретить кого-либо еще, это в планы не входило. Но будем вежливы, как всегда…

   - Доброй вам ночи, Евгения Витальевна, поверьте, чистая случайность.

   - Не случайность, Глеб. Я чувствовала, что могут встретить тебя и встретила. Надо поговорить, наконец. Предлагаю Трубку Мира… - трубка оказалась не фигуральной и не трубкой. Женечка протягивала пачку сигарет.

   - Я знаю, ты легко согласился, потому что где-то глубоко этого хотел. Такой себе создал образ… И покурить  вместе вписывалось в этот образ. Где-то и как-то, и иногда…

    Глеб взял сигарету. Зажигалки или спичек не было, они у газовой плиты лежат постоянно. Зажигалка у Женечки.  Глеб внутренне сделал  стойку аки сеттер, легавая. Предложит сама или … Женечка выбрала «или» - протянула зажигалку  Глебу. Глеб высек огонь и дал прикурить Жене. Потом сам. Минуту молчали, лишь огоньки вспыхивали в ночи как стоп-сигнал. Глеб ждал, Женечка собиралась с мыслями.

   - Ты изменился, Глеб. Стал совсем другим, язвительным, но спокойным. Я ждала, что всё повторится, ты будешь просить. Ты  всегда просил. Ты просил о любви в день признания, ты просил о ней в день расставания и еще много-много дней… И каждый раз я начинала ненавидеть тебя больше. Тема неприятная, чувство неловкое,  слабость презираема… А сейчас ты не ищешь встреч, и не бегаешь – где она, твоя вечная любовь тогда? Перегорела?

   - Я не готов отвечать на такие вопросы. Никак не ждал. Если бы перегорела, то не было бы проблем ответить… Но и к ногам бросаться не готов. Сегодня не тогда…

   - Укатали сивку крутые горки?

   - Не Сивку, Рябого коня… Ты не станешь матерью моих детей.  Ты даже любовницей могла бы стать лишь на несколько дней, а я не готов к одноразовым отношениям именно потому, что люблю. Я люблю, и потому не пристаю сейчас, мне уже не двадцать…

   - Я заметила… Вот этого, этого и того шрамов раньше не было. Сама удивляюсь, но я помню твоё тело… Двадцать с лишним лет не вспоминала, а вдруг понимаю – всё помню… - Женя достала новую сигарету, прикурила, сделала две глубокие затяжки.  И опять красный огонёк отпечатался в мозгу Глеба стоп-сигналом.

   - Если бы ты мог без просьб, вот так, просто, выдернуть за руку и предложить мне «Пойдём делать шпили-вили»…

   «Опасность!» теперь в мозгу играла тревога. Это уже было! И было не с Женей, много-много позже и того разговора в госпитале Глеб никому не передавал…

   Не принимай желаемое за действительное. Это мираж…

   - И ты бы мне врезала как Тормозу… Всё тот же результат и я не Тормоз… - «но что я могу знать о результате? Тормоз парень настойчивый…»

   И Глеб проснулся…

   В своей «Савраске» на диване на одного - зачем раскладывать?

    Как муторно, надо прогуляться…

   Глеб вышел и побрёл по дороге за бугорок.

   На бугорке на камушке кто-то сидел. Стоп-сигналом вспыхнул огонёк сигареты… Поворачивать было поздно.

   - Доброй ночи, Глеб. Я чувствовала, что ты придёшь. Давай поговорим, наконец?

   - И ты предложишь Трубку Мира?

   - Это мысль! Сигарета сойдёт? Я заметила, ты не куришь, хотя в  тамбуре мы пробовали курить вместе… Хотела бы забыть, но всё помню… - Женя протянула пачку… В пачке помещалась и зажигалка.

   - Ты изменился, Глеб. С таким тобой уже можно говорить, хоть ты и язва…

   - Вот только о чем?

   - Да, о любви нет смысла… Нет смысла хвастаться победами, детьми и внуками. С тобой эта тема обоюдоострая боль – ты понимаешь меня? Я ничего не знаю про тебя, не интересовалась, странно даже. У меня всё более чем в порядке,  многие завидуют. Но вот встретила тебя, и поняла, я помню твое тело. Глупость какая, а помню. Вот этих шрамов не было…

   Стоп! Помни сигнал опасности!

   Женечке понадобилась власть на ним?

   - Это всё луна, Евгения Витальевна, полнолуние. От неё дурные сны. И сожаления наутро. Но как не хочется просыпаться, пусть сон этот будет вечным.

   А над ними смеялось небо Азии, опрокинутая пиала, в которой звёзд так много, что хватает и на  внешнюю цвета кобальта поверхность, и на внутреннюю. Небо-Тенгри  кричало двоим древнейший закон свой: Плодитесь и Размножайтесь! Даже пустыня не имела сил противиться данному закону и отвечала  своими сверчками-кузнечиками, цикадами и ящерками-круглоголовками. Уже беременеющие плодами ветви дикой розы шиповника выбрасывали последние свои  бесстыдные цветы – половые органы, а соловей-сандугаш, хоть не сезон, а вспомнит своим буль-булем о прошедшей, но такой сладкой любви. Все трещало и пищало люблю-люблю-люблю и требовало зачатия напоследок.

   Небо давало ночное избавление от жары для любви.

   Лишь двое дураков за разговором упускали  свой  августовский шанс на её  возвращение

   А за стенкой  автодома ворочался поверх спального мешка, сейчас жарко, утром будет холодно, Володя Тормоз. И репетировал речь перед Женечкой
.
   - Вы убедитесь и поверите мне, Женя. Я не умею говорить так длинно и красиво, как ваши друзья, но у меня есть то, чего нет у них. Я молодой и сильный. Я не спрашиваю разрешения звать вас Женей,  пока вас. Я беру его. И скоро  буду звать на ты, когда подарю тебе себя и молодость. Ты научишь меня тайнам женской любви и получишь, чего… Это я уже говорил…

   А Юра Румпель лежал и слушал шаги двоих и бормотанье Тормоза, не разбирая слов.  И ревновал.


Эпизод  Е. Е 2 - - Е4.
29 августа 20** года.
Лагерь на Жилансут.

      Ланни внесла в салон «Савраски»  обыкновенную такую клетчатую дешевую сумку и поставила на пол, аккуратненько.

   - «Лошадка» на ходу, Глеб? Съездим в одно место, недалеко и ненадолго, кое что проверить надо. Микроразведка…

   Глеб молча пересел на водительское место, проверил дверь и рванул с места. Ланни махнула рукой на просёлок и вверх по речке. Пересаживаться рядом с водителем не стала, странно, указывать дорогу там удобнее, а задёрнула штору.  Вжикнула застёжка-«молния».

   - Доедешь до плёса с вётлами, сверни к ним и поставь машину, чтобы со стороны в глаза не бросалась, на всякий случай.

   Глеб доехал и поставил.

   - Теперь иди сюда.

   Глеб отдёрнул шторку и перелез через перегородочку, отделяющую водительский отсек от жилого.

   На столике стояли два тетрапакета, два знакомых небьющихся бокала и плитка шоколада и яблоко. Ланни переоделась в «визитный» шелковый  «мятный» комбинезон, застёжка приспущена, в разрезе видны красивые полные груди.

   - Ты задолжал мне, Рябоконь. Держи слово. Шампанского нет, я у Марко позаимствовала красное вино, мы будем пить и заниматься любовью… Что молчишь?

   - Ланни, я поверить не могу, всё так серьёзно? Ой, прости… Мы только друзья, но дружба бывает и такой – интимной…

   - Рябоконь, не отказывай пятидесятилетней женщине, она же и задушить может...
 
   - Конечно, Ланни… Невозможно отказать красивой женщине, а ты Ланни не просто красивая, ты роскошная женщина… Мы образуем общество сексуальной взаимопомощи из двух человек.

   Ланни швырнула в Глеба яблоко. Промахнулась. Яблоко ударилось о ветровое стекло. Стекло выдержало.

   Глеб положил руки Ланни на плечи, слегка сжал и притянул к себе. Ладони соскользнули по шелку к лопаткам и прошлись по позвоночной ложбинке. Ланни застонала.  Её губы готовы были впиться в губы Глеба, но тот слегка отстранился и коснулся её полных губ только слегка, прихватил нижнюю губу и поиграл с ней. Вместо страстного «вампирьего» поцелуя, каким её виделся в грёзах, Глеб целовал нежно. Оставил губы и прихватил зубами мочку левого уха, вместе с серёжкой. Ланни одной рукой вынула серёжку из правого и зажала в ладошке. Глеб прошелся  губами по шее, Ланни протянула руку и положила сережку на столик между пакетом с соком и шоколадкой. Глеб с поцелуями прошел по шее к правому уху и слегка пожевал губами мочку без серёжки, без страха за серёжку ощущения стали только ярче. Ланни вынула и левую серёжку и положила рядом с первой. Глеб же вернулся к губам, и на этот раз впился своими, совсем как в кино. Пальцы в это время как будто пересчитывали позвонки, было и смешно, и токи гуляли по роскошному – с этим Ланни всегда была согласна – телу. Затем ладони нырнули в разрез комбинезона и сжали груди. Больно и приятно. Ланни застонала…

   Глеб примерно знал, как доставить женщине удовольствие. Примерно – каждая женщина особенная. С каждой новой подружкой ему приходилось осваивать «язык прикосновений» заново и опытным путём. У Женьки – он никогда этого никому не скажет, т е п е р ь  даже Женьке – на теле имелась родинка.  И они понимали шёпот на выдохе друг друга «До родинки» - значит сегодня ниже нельзя. «Ниже родинки»… Лаская Ланни, Глеб думал о Женьке и представлял её на месте Ланни. С прежними подружками было точно так же. Физиологический процесс, секс-гимнастика, не без удовольствия… Но и хорошая пробежка на лыжах по морозному лесу тоже доставляет удовольствие, не меньшее…

   Так до родинки или ниже?

   Пожалуй, и ниже….


   В лагерь они к ужину не вернулись.

   Страсти не было, но было нечто другое. Между двумя пропал барьер недоверия и общественных условностей. Даже хорошо было, что им не мешала любовь, страх потерять любимую или любимого.

   - Ланни, скажи откровенно, почему ты не пошла к Марко? Он тебе строит глазки…

   - Он всем строит глазки. Больше всех Диане, она молодая и азиатская экзотика. Иногда мне кажется, он и Румпелю строит глазки…

   - Ну, так всё же?  Даже вино отдал… Как итальянец и без красного вина? Ты жестокая женщина, подруга.

   - Щас как дам больно! Может я тайно тебя любила всегда, может я Женьке завидовала?

   - Гм… Об этом стоит подумать… Странный такой финский темперамент, двадцать лет раздумывала, признаться или нет?

   - Ничего я не раздумывала. Мне тебя надо было вывезти подальше от этих двоих… Не знаю, по запаху, что ли, почуяла, сейчас что-то будет, оба флюиды распускают. Ты мог убить Румпеля, я точно убила бы Женьку…

    Честно, Марко даже красив… Но с тобой я двух зайцев… Чёрт, Рябоконь, почему с тобой всегда всё так сложно?!! Почему я уверена, что Ланчетти не прирежет из ревности ни Женьку, ни Румпеля? А чего ждать от твоей холодной каменной  морды, я никогда не знаю.

   - У меня и сердце каменное, Ланни. Сардер – это такая разновидность халцедона, кроваво красная, не розоватая как сердолик… Если разбивается, то вдребезги, ранящими всех осколками в разные стороны… И ты знаешь, кто его разбил… Это же только между нами, соглашение я не нарушил, провокационных разговоров не веду?

   - Ладно, если разговор останется  в этом омуте и никуда не уйдёт, я скажу:  мы не спроста повязаны сегодня. Ты заметил, что  господина Шадвалиева как бы нет в жизни Женьки? Я даже имени его не знаю. Это её муж, от него двое детей. Но от него ли? Сначала папа помог остаться в городе в Геологоуправлении. Но толку от молодого специалиста без полевого опыта в управлении, кем управлять – «полевыми волками»? Буровыми мастерами и помбурами с кувалдами? Её вытолкали в депутаты. А вот там уже карьера строится совсем не так, как в науке или промышленной геологии… Там на каждой ступеньке карьерной лестницы надо полежать… Хотя это только предположение, силлогизм, где предикатом «так многие говорят, или это знают все»… Мы подруги, но не настолько… Ну разве, пару раз я увозила  её с собой «в гости» как предлог от неприятного ей преследования больших дядь…Эти дяди Жене не нравились. И я догадываюсь, что они были одного с нею уровня… В этом вы похожи и не похожи, тебе всё равно дверь чьего кабинета открывать пинком, госпожа Евгения Шадвалиева в любом кабинете будет желанным гостем…

  К рассвету в лагере все машины и палатки стояли на своих местах. Из «Савраски» доносился запах свежесваренного кофе, на него сползлись шестеро не выспавшихся, красноглазых и смущенных участника экспедиции.

   Впервые так рано встала Диана – или не ложилась?

    Глеб, как хозяин кофейни, занял место у того торца составного стола, который ближе к кухне, Диана и Марко сели рядом и Диана держала Марко за руку. Но Румпель сел на свободный стульчик рядом с Глебом, а Женька заняла начальственный торец стола. Ланни оставалось сесть между ними.

От Румпеля несло водкой и табаком, с непривычки некурящие Ланни и Глеб почувствовали сразу. От Дианы и Марко – вином.  Тот пакет не был последним –  совести полегчало.

   - Действительно, флюиды… - заметил Глеб. – Водки и сигарет. Начать никогда не поздно, говорят. Водка вкусная была?

   - «Хаома».

   - Мне это ничего не говорит. Хорошая водка, я полагаю, это та, которая не имеет вкуса?

   - Всех с добрым утром, - приветствовала Ланни, - Все живы-здоровы? Немного не выспались, в августе такие яркие звёзды…

   Румпель покосился.

   - А мы с Глебом Григорьевичем осмотрели  окрестности на предмет яшмовых жил… И  поговорили о разновидностях халцедона как поделочном в древности материале. Было очень информативно и интересно.

   Марко с удивлением уставился на Глеба.

   - Свято верю в раковистый скол… - парировал ему Глеб.

   - Кристаллический кварц не даёт раковистого скола, вы считаете, что из кварца не делали орудий?

   - Может и делали, но этого я не могу доказать или опровергнуть…

   - Я вам покажу… - теперь уже Диана сверлила глазами Великого Обломщика…

   - Поскольку мой курс геологии закончился едва начавшись, яшмовых жил в местных вулканических породах я не нашел, зато молочно-белого холоднотемпературного кварца – сколько угодно…

   Женька усмехнулась.

   - Но в аллювии, Евгения Витальевна подтвердит? Можно найти сердолик или розовый агат, правда трещиноватые… Рекомендую, Юра.


      Переодеваясь в домике «Не виски» на раскоп, Ланни достала косметичку и спрятала в неё оцинкованное железное кольцо, похожее на те, которые скрепляют в связку ключи.

   Женька заметила.

   - Что такое?

   - Глеб дал на хранение, обручальное кольцо солдата.

   - Обручальное? Вот такое нелепое? Узнаю Глеба…

   - Это от чеки гранаты, сказал он, слегка обжатое… Кольца обручённых со Смертью…

   - Спасибо тебе, Ланни, - сказал под утро Глеб в «Савраске» под вётлами. – За всё спасибо.  Всё так внезапно…Понимаешь, я не готов к одноразовым отношениям.  Вот,возьми вот эту единственную мою ценную вещь… Пусть будет у тебя. Ты достойна настоящего обручального кольца, как положено, из золота той же пробы, что и ты. Может даже с бриллиантом. Но его у меня нет. Сейчас нет. И нет уверенности, что примешь его. И ты знаешь, кто забрал моё каменное сердце, и в каком оно состоянии. Но всё же, может ты решишь обменять это кольцо на другое. Я возьму это обратно.  Ты понимаешь, о чем я? Оно принадлежит другой. Та, другая, может меня позвать за собой в любое время. Но пока я здесь, я отдаю себя тебе. Как решишь, так и будет.

   - Я не понимаю, - сказала Ланни. – О какой другой ты смеешь говорить женщине?! Женщине, которая согласилась быть твоей…по крайней мере сегодня…

  - К той не ревнуют… Её встречают смиренно. Это чека от гранаты Ф-1. Я не ношу её как кольцо постоянно, но мои бойцы носили. Мальчишки. Они бравировали, а Ей было всё равно. Но не о Ней сейчас. Сейчас – возьми его себе и если решишь обменять… «Только свистни» Вот так: - и он просвистел три такта.
 *
   - До чего же всё сложно у тебя, Рябоконь…

  - Сложно.
«Тот, кто ходит слишком прямо,
Попадает часто в ямы.
А из ям
Выбираться трудно нам» - он взял её за руки и  вложил в ладонь проклятую железяку…

  Эпизод « .»  (Точка*)


31 августа 20** года
Лагерь на Жилансут – дорога на Колючинск.


   Снимать лагерь проснулись даже студенты. «Быстрее снимем – быстрее будем дома». В картонных коробках вместо продуктов теперь находки.
На берегу  Шлавик – «ты же любишь  лагерные работы?» - песком и глиной и не без «химии» полирует кастрюльки, кастрюли и кастрюлищи. Остальные снимают кухонную палатку – её таки поставили, когда стало ясно, что бегать по кухонькам в автодомах  очень неудобно. Кто свободен – уничтожают собственный мусор. Сколько ни внушай, а студенты, да и одни ли студенты? – будут таскать конфеты, заначивать конфеты и выдавать себя обронеными обёртками. Залить специальным бактериальным раствором отхожие места и закопать…

   - Вот не скажу, знает ли Румпель слово благодарность… - Ланни влетела в «Савраску», а в «Савраску» можно только взлетать, на место справа от водительского. На водительском в «Савраске» - ну вы меня обижаете… Рябоконь, а кто ж еще…

   - Дала им еще шанс на время поездки, может разберутся… Пусть хоть они, наконец, разберутся, «чем сердце успокоится».

   «Буцефал», «Белая лошадь», «Росинант» поманеврировали и выстроились в неровную линию.

   - Ждут командорской отмашки. Всё-таки эти хиппи стали проявлять нечто человеческое…

   Ланни приоткрыла дверь, высунулась и махнула рукой. Глеб протянул ей  носовой платок.

   - Язва,  - отмахнулась Ланни, громко хлопнула дверью. «Савраска взревела и подняла тучу пыли.

 Остальные тронулись.

- Ну, с Богом! Ни гвоздя ни жезла…

   Помолчали.

 За окном разворачивались знакомые и приевшиеся сопки – всё время одни ракурсы на фото.

    - Ну вот, исполнилось то, о чем мы когда-то могли мечтать в порядке бреда. Помнишь, мы забивались в твою комнату, вшестером или больше?

   - Я не считал, чай пили не все одновременно. Знаю, что вдвоем там всегда было тесно, спать на моём диванчике можно было только «бутербродом» - снизу-сверху. Но вшестером на нем как-то размещались точно. А потом начинались выборы, кого мы сделаем дочерью миллионера…

   - Как потом купим вот такие автодома и будем свободны как степные орлы…
   Ну вот, сгущенка-тушонка больше не проблема. Мы едим натуральные продукты , не консервированные борщи в банках. Проблема бензин или дизель… И то,  мы тогда просто не привыкли покупать, всегда можно было в совхозе заправиться. А радости жизни нет. Нет ощущения чуда за поворотом. Наши приятели барымтачи – не чудо. Проза жизни. На этот раз выкрутились – а кому это интересно? Кому интересно, что мы копали прошлые годы? Семивёрстов в академики вышел – а школы после себя не оставит. Самые верные ученики отвернулись – повзрослели и отвернулись. Хихикают за спиной – «Ой, дурааак!» Нам, оказывается, повезло еще – мы раньше других поумнели, поэтому без разочарований… Состояние коллекций…

   - Не стоит о грустном…

   - Перед «Глобал сьентифик» мы отчитаемся… Вопрос, кому это нужно? Кому это з д е с ь  нужно? Шлавикам? А ведь поступал на археологическое отделение… Чему он научился за три недели?

   - Блинчики жарить,  травяной чай заваривать…

   - Если еще научился… Приедет к маме и забудет уже завтра.

   - Зато лет через шесть-восемь станет этот Славик Вячеславом… как его там, скажем, Игоревичем, и инспектором в министерстве. И будет требовать с профессора Холлопайнен отчета  о проделанной воспитательной работе со студентами-практикантами. Сначала от имени Системы…



31 августа 20** года.
Колючинск.


   Ну вот и всё… Всё сказано, прощальные фото сделаны, остаётся только разбредаться по норкам… то есть по домам.

   - Пока…

   - Пока!

   Мадам Вострецова-Шадвалиева  вызвала Яндекс-такси.

   - Ты в гостиницу? Я с тобой…

   - Румпель так ничего и не понял… - почему-то с грустью заметила Ланни.

   - Вы в центр?! Можно с вами, - Шлавик свою выгоду не упустит.

(Ты свистни - минус. музыкальный фон)

   - И со мной ты всё равно будешь думать о Женьке.

   - Но ведь не о мадам Шадвалиевой .  Женя Вострецова выросла и покинула мной придуманный образ Девочки-Мечты. Подруга, Любовница, Жена и мать моих детей... Поводов расстаться  настоящая Женя нашла  бы множество. Я не сразу это понял. Но вот здесь – уже окончательно. Скучать со мной ей не пришлось бы, но развлекаться, путешествовать  она и сама умеет. А вот успеха я бы не гарантировал.
 
   В стороне прощались дотторе Ланчетти с греко-куатской студенткой третьего курса Дианой.

   - Дурочка, тоже не хочет понимать, это же итальянец, у него дома жена и мама. Здесь любовь, а там долг перед семьёй…

   Шлавик остался стоять на площади, его не услышали ни те, что уехали в «Яндекс-такси», ни в  «Савраске». Остальных «лошадок» завели в конюшню.

(Светлана Ветрова - на стихи Робертьа Бёрнаса - Ты свистни, тебя не заставлю я ждать...)

Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать!
Но в оба гляди, пробираясь ко мне.
Найди ты лазейку в садовой стене,
Найди три ступеньки в саду при луне.
Иди, но как будто идешь не ко мне,
Иди, будто вовсе идешь не ко мне.
А если мы встретимся в церкви, смотри,
С подругой моей, не со мной говори,
Украдкой мне ласковый взгляд подари,
А больше — смотри! — на меня не смотри,
А больше — смотри! — на меня не смотри!
Другим говори, нашу тайну храня,
Что нет тебе дела совсем до меня.
Но, даже шутя, берегись, как огня,
Чтоб кто-то не отнял тебя у меня,
И вправду не отнял тебя у меня!
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать.
Пусть будут браниться отец мой и мать,
Ты свистни — тебя не заставлю я ждать!
Роберт Бёрнс.


Двадцать шесть лет назад.
Колючинск


    - Здравствуйте, Борис Николаевич! Я ищу маму и так удачно с вами встретились…

   - Здравстсвуй, Эльза.

   - Говорят, слухи ходят, что вы в столицу переезжаете, в Академию Наук?

   - Правду говорят. Мы славно поработали.

   - А как же мы, Борис Николаевич?

   - Кто это мы?

   - Студенты, весь наш курс…Мы же надеялись, лето отработаем, будем писать курсовые у вас, потом дипломные… Вы же обещали…

   - Обстоятельства переменились… в лучшую сторону…

   - Но не для нас…

   - Быть хорошим для всех и всегда не получается, кто-то должен пострадать… Вы молодые,  смените специализацию, выйдете как все – в школу учителями и забудете пустые мечтания…

   - Университет все же не педвуз, некоторые ехали издалека, чтобы у вас учиться…

  -  Поверьте, Эльза, красивой девочке-блондинке поле не пойдёт на пользу. Ветра высушат кожу, пойдут морщинки, роскошные длинные волосы в поле трудно содержать, пыль, грязь… Да и нужны ли вам эти хлопоты с экспедицией? Я вот тоже еще наберу материала на докторскую и осяду в городе профессорствовать… А в поле пусть ездят молодые дураки.


31 августа 20** года.
Колючинск.



   - А в поле пусть ездят молодые дураки… - усмехнулась Ланни.

   - Что  ты сказала?

   - Так, вспомнила Семивёрстова. Он ведь нас тогда как слепых щенков бросил в пруд и даже не стал следить, кто выплывет…

   А мы выплыли. Каждый в своем направлении, команды не получилось. Но выплыли и стали одиночками. Одиночество – наша судьба, Глеб. Спасибо, что подвёз…

   - И вот ещё, могла забыть… - Ланни взяла Глебову руку и вложила в ладонь проклятую железяку. Обручальное кольцо солдата.
 
   - Только свистни… - у глагола свистнуть много значений, поняли ли они друг друга?

   Но Ланни  поняла это только, когда проворачивала ключ в замке квартиры.

   - А ведь я его прогнала только что. А могла бы не прогонять. Не пригласить, стыдно от беспорядка при отъезде, то, сё… В другой раз. И железку подержать у себя…. Как всё нелепо вышло.

   Вспомнилось так же, что ни намёка на адрес она не помнит. Глеб всегда упоминал «Савраску» как дом. А телефонную симку он выбросит. Обязательно выбросит – это его способ переживать неприятности.

   Но вот провернулся ключ, раскрылась дверь…

   - Входи, дорогой друг Герман. Будь как дома, ты и так у себя дома.

   А заканчивая стирать пыль и поправлять подушки дивана, она вспомнила и т е х  д в о и х, что умчались в гостиницу. Пусть им икнётся.

   Т е м икнулось. Может не сразу, а позже, как надрались свежей водки.

   Жене захотелось отключиться и забыть, Румпель  просто шагал по знакомому адресу.

   - А ведь мы могли бы еще раз или два встретиться случайно… На чествовании каком-нибудь к дате ветеранов. Он – она избегала имени Глеба – помянул  какой-то там орденский крест…

   - Ордена Республики не имеют формы креста… Это чужой крест…

   - И для Республики он никакой не ветеран. Это понятно. Можно посмотреть списки, не разыскивается ли по статье о наёмничестве…Да не буду я ничего смотреть! И так всё ясно…

   А Румпель ревновал. Женька опять ускользала. Вот только что пили вместе, осталось вместе лечь отдыхать… И опять влез Глеб…

   - И вообще  о н  никто! Ни ученого звания, ни военной карьеры – оно того стоило сбежать на войну перед защитой? Не без способностей, не без образования, не без характера – я с такими не вожусь. Но вот, поназапускал фейерверков – и сбежал. Отовсюду сбежал. И ты знаешь, где он может быть сейчас?

   - У Ланни?

   - Фиг! Где-нибудь за городом жжёт костёр в одиночку… Песни орёт дурным голосом – это он так плачет. Ненавижу плакс!

   Но костёр Глеб жёг без песен. Он действительно выехал за город и свернул к тому бывшему пионерскому лагерю, где всё начиналось. Лагеря, скорее всего нет. Но речка-то осталась. Он, лагерь, им и тогда не был нужен. По-большому, и костер не был нужен. Им хватало общего тепла, костёр был унаследованной традицией – ну как же и без костра? Но вот прошло лето практически без костров – и никто не умер. Все счастливы, всем спасибо, все свободны…

   Глеб достал из багажника «окопную свечу» - ни малейшего желания собирать сучья тальника, скорее отвращение, слишком много воспоминаний.«Свеча» горела, ветер с этим был не согласен, но ничего поделать с хитрой конструкцией из консервных банок не мог. Последние иллюзии отличный горючий материал. Пшик! – и нету.

   Ветер переменился на восточный и холодный. Глеб поднялся в «Савраску» - к себе домой. На автомате включил «рулетку». Автомат выдал Шухрата Хусаинова, «Вот так и уйдём»

   - «Вот так и уйдем... И рында заплачет вслед.
Туманный причал оставив созвездиям старым,
Уйдем, себя не продав, но раздав так, задаром,
Туда, где рождается утренний свет.

        Крылья моих парусов скроет вода...
        Слово, которого мы так боялись, звучит.

Но парус распят, и реи скрипят в ночи,
Но звезды горят, вскипая в морских отраженьях.
И жизнь, пролетевшая в глупых сраженьях,
Уже ничего не изменит. Молчи.

        Крылья моих парусов скроет вода...
        Слово, которого мы так боялись, звучит.

Заброшенный сад, где каются соловьи...
Мой старый диван, где рушились чьи-то обеты...
Вы, все, чья судьба оказалась задетой,
Прощайте, мне больше не нужно любви!

        Крылья моих парусов скроет вода...
        Слово, которого мы так боялись, звучит.

 
(Шухрат Хусаинов – Вот так и уйдем…)

   Оракул сказал своё слово.

    После контузии Олег избегал поездок ночью. – Да какая разница, от судьбы не уйдешь. И он тронул «Савраску», дал ей шпоры педалью газа. А куда ехать? На Восток, конечно! Встречь ветру. На восток уходили, улетали, уплывали герои его юношеских книг о путешествиях и экспедициях. Бортовой гирокомпас взял азимут East, вспомнилось, что мужду восточным краем карты и «востоком» из дрём была всегда разница. «Да какая там разница…» - решил Рябоконь. Звенящая пустота в голове давила нестерпимо. Глеб снова нажал клавишу «Оракула». «Оракул выдал:

 
Я начинаю с нового листа.
Нет, я менять не собираюсь почерк,
Но я хочу избавиться от «прочих»,
С кем жизнь меня ошибочно свела.

Я выхожу на новый поворот,
Оставив тех, с кем не хочу быть вместе,
Я вновь иду, я не стою на месте,
И знаю точно: там мне повезет.

Я ухожу на новую стезю,
Она трудна и несравнимо круче
Пусть мне простят, кого любовью мучил,
И пусть помогут те, кого люблю.
Вдовин Иван
 
 Ветра вам в спину! И сохраните носки сухими.