На пересечении улиц Новая и Циолковского с 8.30 утра стоял и продавал фрукты молодой человек. Стоял на оживленном месте – между двумя автобусными остановками. Наружности этот молодой человек был очень приятной – мягкие каштановые волосы, правильное лицо, чуть тронутая загаром кожа. На нем были джинсы и балахон с изображением группы «Гражданская оборона». Приятно грело солнце, и если бы не назойливые осы, разглядывать проходящих мимо девчонок и перевешивать с места на место гроздья бананов было бы настоящим бездельным удовольствием.
Лишь одно омрачало настроение молодого человека – его бывшая начальница – стильная красавица с певучим именем Татьяна Сергеевна: когда он решил уволиться, она вела себя, по меньшей мере, необычно. Из вежливой деловой дамы превратилась в фурию, шипящую что-то несуразное о слишком большом окладе, о работе на всю жизнь. Это было так же странно, как и вся его бывшая работа – за какие-то три часа загрузки-разгрузки в сутки ему платили огромные деньги, так что за три месяца он накопил их больше чем достаточно. Участковый врач сообщил ему, что надо бы пойти к хирургу, и когда хирург, осмотрев его, сказал, что грузчиком ему работать нельзя – даже при средних нагрузках может развиться грыжа, молодой человек решил бросить работу на суперогороженном заводе неизвестного назначения и устроился продавцом фруктов.
Родители уехали на дачу – собирать урожай, и вечером молодой человек устроил веселую попойку с друзьями. Разошлись около двенадцати те, кто жил подальше, и во втором часу те, кто жил поближе. В конце концов, осталась только его подружка.
Проснувшись утром, подружка обнаружила молодого человека в ванной, со вскрытыми венами. Вода в ванне была холодной, но еще холодней были руки молодого человека. На кухне подружка нашла путаную пространную записку, написанную, без сомнения, его почерком. Смысла она так и не поняла – что-то о невыносимой легкости бытия и об истине в момент смерти. Подруга была в шоке, тем более рассказать о том, что провела ночь в его квартире, она не имела права: родители, такие же, как и у молодого человека, дачники, убили бы ее.
Девушка набрала 02, назвала адрес. Дико и странно прозвучало нежданное слово – самоубийство.
* * *
На следующий день шел дождь. Он начался в самый глухой час ночи, продолжался до четырех часов дня и останавливаться не собирался. Алиса любила дождь. Он всегда будил в ней лучшие чувства. Сегодня ей было ужасно одиноко, и еще она немного злилась на себя – за свое легкомыслие, за все опрометчивые поступки, совершенные за шестнадцатилетнюю жизнь.
Вчера Алиса вернулась из похода. Формально она состояла в клубе туристов с сорокалетним руководителем, но появлялась там крайне редко. Настолько редко, что остальным членам турклуба было просто-напросто смешно. Зато ни ее мать, ни ее отец, ни ее брат не удивлялись, когда она складывала в огромный рюкзак спальник, пенку, кучу еды и, сообщив родным название очередного озера, исчезала из дома на несколько дней.
Но, закинув за спину рюкзак, шла она вообще-то не в турклуб, а к дому напротив художественного музея – за самогоном. Там радушная бабулька с фенечкой на правой руке и с барашковыми кудряшками приятного серого цвета наливала ей крепкий и пахучий, на травах настоянный СЭМ – так Алиса называла его гораздо чаще. Потом Алиса ехала либо на квартиру к друзьям, чтобы отправиться в путь-дорогу на машине, либо на автовокзал, где на сиротливой остановке развеселая компания уже бренчала на гитаре, и ей наливали «штрафную», конечно, без всякой закуски и запивки.
Иногда ее друзья подряжались осваивать всякие новые места, покрывали огромные расстояния, путались в картах, ночевали у совершенно непонятных болот, но чаще всего не выезжали дальше некоего комплекса озер, где оставались без движения на дни и недели, совершая лишь вылазки за алкоголем.
Этот последний поход прошел почти по той же схеме. Они приехали на ближайшее озеро, но после какого-то количества бутылок почти все решили идти обратно к автобусу и ехать дальше, в глубь необъятных широт матушки-России. Алиса уже разбила палатку, основательно запьянела, и ехать куда-то еще ей казалось нереальным. Жалко, правда, что друзья увезли с собой гитару.
Итак, Алиса осталась вдвоем со своей подружкой – Дашкой, но «остаться вдвоем» – понятие весьма относительное. Дело в том, что на этом озере они с трудом нашли свободную стоянку – по берегам, заваленным почему-то в любое время года опавшими листьями (наверное, так и должно быть в настоящем лесу), выстроился целый город. Город палаток – огромных и поставленных прямо и маленьких корявеньких, натянутых кое-как. Город мажорных ярмарочных тентов, самодельных лавок, потухающих или горящих костров. В этом городе изредка встречались гамаки и детские качели.
Такой девушке, как Дашка, не составляло труда встретить там знакомых. Дашка была в этом отношении удивительным человеком, независимо от того, где и когда они находились, она всегда в самую нужную минуту встречала знакомых. Причем не просто знакомых, а старых и добрых, готовых прийти на помощь или просто составить компанию.
Оставшись вдвоем, Алиса и Дашка выпили немножко самогона и пошли купаться. На пути к мосткам они встретили двух девочек - шатеночку в красных банданах на голове и шее и блондиночку - в таких же банданах, но черных. Эта резкая симметрия резанула Алисино бесшабашное эстетическое чувство, и ей сразу захотелось отвернуться, но девушки уже обратились к Дашке с вопросом:
- Вы не знаете, где здесь стоит Бамбук?
Слово "Бамбук" блондиночка произнесла звонко и четко, и перед Алисиными глазами тут же появилось светлое и высокое дерево - орудие китайской пытки. Если семечко бамбука положить во влажную почву, а сверху - несчастного страдальца, то бамбук будет прорастать и пробьет своим упрямым побегом кишки обреченного, только Алису всегда интересовало, как бамбук может прорастать без света, ведь без света…
- Пройдете две стоянки и направо, - сказала Алиса, мрачно уставившись вслед уходящим, почему-то радостным девицам. - По крайней мере, он стоял там две недели назад, - добавила она негромко.
Вода в озере была чудесная. Небо уже вежливо намекало на приближение заката, мошки и комары, так мучившие Алису в прошлый поход, либо вымерли, либо взяли отпуск. Либо пребывали в стадии личинок; зеркальная гладь отливала нежно-розовым, и под пальцами, казалось, струилась не вода, а бархат, только не теплый, а приятно-прохладный.
После купания, спрятав лифчики в карманы, подружки задумались о еде.
- Так неохота ничего варить, - протянула Дашка.
- Да и дров ребята совсем чуть-чуть нарубили.
- Давай сначала к Бамбуку зайдем, может, он у себя?
- Давай, - согласилась Алиса, которая в детстве никогда толком не собирала вкладыши и наклейки, а с пятнадцати лет начала усиленно коллекционировать знакомства.
На тропинке, ведущей к стоянке Бамбука, сидели две девчонки в банданах.
- Бамбук там? - спросила Дашка.
- Да, - обиженно сказала шатенка.
- Везет некоторым, - еще обиженнее сказала блондинка. - Палатка есть, спальники…
Через пять минут Дашка повернула за какие-то кусты, и они оказались на месте.
Слева от входа (вход действительно существовал, что нехарактерно для туристических стоянок) располагалась натянутая палатка, земля вокруг палатки была лишена травы, и на ней виднелись борозды - следы от метелки. Справа от входа помещался высокий, сбитый из грубых досок стол, по обе стороны стола - посеревшие от дождей лавки и пенек, по габаритам напоминающий обычную табуретку. За столом трое играли в преферанс.
На пеньке, облокотившись на перевернутую грязную миску, сидел высокий и худой парень. Его длинные, светлые волосы, доходящие до середины спины, чем-то походили на волосы самой Алисы. Скорее даже не цветом - русый оттенок ее волос был на несколько тонов темнее, а своей манерой виться: не кудряшками, а задумчивыми влажными локонами - так вьются стебельки одуванчиков, если один стебель разделить на несколько частей, как это делают дети, собирая цветочных кукол. Лицо у него было то ли очень грязное, то ли очень загорелое. На правой щеке, подбородке и шее выделялись розовые пятна - скорее всего следы от бывших болячек. Одет он был во что-то несуразное - черное и свисающее, вроде балахона. Он походил бы на ворону, если бы вороны считались красивыми птицами.
Далее равнодушный взгляд Алисы скользнул справа налево, к лицу второго преферансиста. Большие, сильного увеличения очки, жиденькие, несмотря на молодость, волосы без определенной прически, немного смазанные, будто от близорукости, черты лица… Что-то в них значилось знакомое, приблизительно двухлетней давности, да нет, двухмесячной… Нет, стоп, и то и другое.
Сначала вспомнилось двухмесячной давности посещение рок-концерта, там она поздоровалась с ним. И он ответил, она еще удивилась, что он такой тусовочный - чуть ли не шепоток восхищения пробежал по толпе - весть о его прибытии, да он же еще учится в столице… Все это воспоминание второго порядка. А вот два года назад Алиса впервые ездила в поход не с турклубом, причем это был даже не поход, а вылазка на турбазу…
Мысли Алисы прервались репликой третьего, сидящего к ним в полуоборот - почти спиной:
- А, Даша, заходи, садись.
- Это Алиса.
- А это Бамбук.
- Садись, Алиса.
Она немного поколебалась - приземлиться на ближнюю лавочку, где рядом с Бамбуком уже расселась Дашка, или на дальнюю, к стародавнему знакомому в очках. Все-таки она села на дальнюю и вдруг вспомнила имя - Трифон. Ну, конечно, разве его могут звать по-другому? Алиса до последнего момента думала, что это кличка, но когда он очень галантно встал и лично ей представился: "Я - Трифон", до нее вдруг дошло, что никакая это не кличка, а самое настоящее имя. Другой, правда, вопрос, что за родители дали ребенку такое веселое имечко? Но если присмотреться повнимательней, именно такое буквосочетание, точнее звукосочетание, подходило для обозначения этого человека. Все-таки жаль, что в людском обиходе такое ограниченное количество имен, надо бы почаще заглядывать в святцы. Вот родится, например, человек, и такой он из себя, что прямо Клеопа какой-то. Но Клеопой его, конечно, никто не назовет, даже Леопольдом не назовут - что вы, это же из мультика, а назовут его каким-нибудь банальным Андреем, и будет он всю жизнь нереализованным Клеопой, соответственно недоделанным Андреем. А в имени Трифон что-то спокойное. До ужаса патриархальное и с предельной точностью отвечающее плавности, пухлости и обманчивой инертности Трифона.
«Интересно, помнит ли он меня, как я его?» - думала Алиса, разглядывая тем временем Бамбука. Один отдел головного мозга открывал файл на имя Бамбука, другой извлекал довольно старую информацию - выезд на турбазу "Буревестник". Тут же вспомнился влюбленный Саша К. и его старшая сестрица, которая брала с собой никчемного братца, а тот, соответственно, брал Алису. Тогда Алиса еще не пила (из всей компании не пили только она и ее кавалер) и это создавало определенную дистанцию. Кто бы мог подумать, что трое из собравшихся тогда в "Буревестнике" (не считая Сашу) за какие-то полтора года успеют ею переболеть. Да, в Алису не влюблялись, ею заболевали. Некоторые морально умирали от этой болезни, а потом рождались заново, некоторые приобретали иммунитет и начинали ее тихо (а иногда даже громко) ненавидеть, а у некоторых болезнь протекала в скрытой форме. Вот, например, у Саши К. было все вместе: сначала он морально умер, потом у него выработался иммунитет, а потом еще иногда проскальзывали симптомы скрыто протекающей болезни. Тогда Алиса немного расстраивалась, но по большому счету ей было все равно.
За те два года, что они с Сашей были знакомы, он просто космически сумел не измениться - он даже носил ту же рубашку и те же джинсы - то ли он их так подбирал, то ли вообще не менял. Он не начал слушать ни одной новой группы, не изменил ни одного из своих выражений, в то время как Алиса научилась пить, а по временам баловалась наркотой, зато гордилась тем, что не пробовала ни одной сигареты, "Наутилус Помпилиус" и "Аквариум" поэтапно сменились на Яну Дягилеву и Летова, мальчики менялись катастрофическими темпами, в зависимости от времени года и настроения, хотя ничего особенного им не позволялось; поменялся стиль в одежде и любимый цвет с белого на черный, и круг общения: с турклуба и одноклассников до восходящих рок-звезд и поэтов-алкоголиков.
- Хороший самогон, - говорит Трифон.
А Бамбук рассказывает веселенькие байки. Даже если эту кличку ему дали после какой-то истории, он все равно похож на Бамбука. Весь такого бамбукового цвета, прочный как бамбук, широкий, как бамбуковая роща, в движениях легкий, как бамбук, сухой и звонкий, как бамбук - стукнул об стол красивой кружкой с египетской принцессой:
- Алиса, доверяю тебе пить из моей кружки, разобьешь!.. - и он скорчил страшную рожу… - Ит-т-ть!!!
Вообще он еще и театрален, как бамбук, - подумала Алиса, закусывая картошкой, которую перед этим чистила в течение пяти минут.
- А что за девчонки тебя искали? - Дашка развернулась к Бамбуку и вопросительно подперла щеку рукой.
- Я-то откуда знаю? Первый раз в жизни их видел. Вписываться ко мне пришли.
- Ты их вписал?
- Объяснил, как пройти к одной пустой палатке, которую мне доверили. Стояла тут некая Ксения, она им назвала мое имя. Это иногда очень забавно: вот ехал я как-то в троллейбусе, сидят напротив меня две девушки. Я вслушиваюсь в их разговор и понимаю, что говорят обо мне. Одна, значит: «Бамбук - тра-та-та-та-та, мы с Бамбуком тра-та-та-та-та», - а я ее, конечно, в глаза не видел. После трех остановок троллейбуса я не выдержал и говорю: "Извините, Бамбук - это я, и такого со мной не было".
Алисе стало немного жалко всех девиц, не имеющих отношения к Бамбуку, и она перестала вникать в разговор. Гораздо интересней ей показалось разглядывать стоянку. Вокруг тесно росли кусты и деревья, создавая иллюзию комнаты. И обстановка была настолько уютной. Содержала такое огромное количество предметов, что можно было подумать, будто сидишь на кухне в деревенском стиле. К пеньку, высотой около метра, лишенному коры и разветвляющемуся на два небольших отростка (если у пенька могут быть отростки), были прибиты (или приклеены) два бело-голубых фарфоровых (ну а, может быть, и фаянсовых) мальчика. На этом же пеньке была укреплена подставка для ложек, вилок и ножей - такой удобной и прочной конструкции позавидовали бы европейские дизайнеры. Была также навешана и прибита еще масса других прекрасных и притягательных вещей, назначение которых Алиса не знала и запомнила эти вещи весьма смутно.
Тем временем Вова закончил подсчеты итогов преферанса - он выиграл 302. Бамбук проиграл 62, а Трифон проиграл 240… граммов героина!!! - заявил Бамбук. Но потом они достали какие-то зеленые бумажки и вежливо ими обменялись.
Затем Бамбук встал, подошел к Алисе и начал делать ей массаж. Это был не болезненный медицинский массаж, но и не похотливый эротический, а просто расслабляющий. Закончив, он незаметно повесил ей на плечи теплую стеганую рубашку-телогрейку и пошел делать массаж Дашке. Пришли сумерки.
С того момента, как они с Вовой, Трифоном и Дашкой ушли со стоянки-кухни, в памяти Алисы начались не то что пробелы, скорее, какие-то хронологические беспорядки. Зачем-то они углубились в лес и обнаружили там еще стоянку, нет, сказать "обнаружили" было бы неверно, так как все, кроме Алисы, знали о местоположении стоянки и знали всех, сидящих там вокруг костра и варивших макароны. Ее, кажется, представили, но она никого не запомнила.
Потом решили: в деревню Чекушино - туда всегда ходили за самогоном, но в этот раз, как выяснилось, пошли за травой. Нужно было прошагать несколько километров темным лесом, и по дороге Алиса принялась оживлять в голове Трифона нужные воспоминания, она говорила довольно неуважительно о сестре Саши К., за что потом себя винила - ведь Трифон может хорошо к ней относиться. Была в сестре едва уловимая, но несомненная патология. Алису тогда очень покоробило, когда на вопрос, обращенный к сестре и ее парню: "Пить будете? - ответил не парень, а сестра: "Да, пожалуй, только немножко".
- Какое, спрашивается, она имела право за него отвечать, Трифон, скажи мне?
- Для нее это нормально, - со свойственным ему спокойствием ответил Трифон.
- Да нет же, это ненормально, - продолжала спорить Алиса. Но разговоры в таком духе ей быстро надоедали, так что уже после нескольких реплик она болтала с Дашкой совсем о другом. Трифон вывел их на шоссе и нырнул обратно в лес. Дашка шла слева от Алисы, а справа, в полутора шагах, шел молодой человек, имени которого Алиса так и не узнала. Кличку до сих пор если вспоминает, то с отвращением. Чтобы не портить ей настроения, можно называть его просто К.
Итак, К. взял Алису за руку. Вначале она не обратила на это внимания и даже хотела в противовес обняться с Дашкой, но победил самогон, и Алиса смирилась, даже положила его руку себе на талию, но идти так было неудобно, и вскоре они снова взялись за руки.
Пришли в деревню Чекушино. На освещенном зачем-то яркой лампой пустыре действительно росла конопля. Ее могучие зеленые кусты тихо шевелились в свете луны и фонаря. Было очень красиво и романтично - рвать вонючие листы и складывать их в пакет.
- А сейчас выскочит злой сторож с ружьем, - сказал К., указывая головой на очертания заброшенного завода.
Из всех на свете пейзажей - морских закатов, зимних елок, летних яблонь, весенних ручьев и величественных гор - больше всего Алиса любила пейзажи урбанистические - дикие ряды недостроенных гаражей, мрачные жирафьи шеи подъемных кранов, каменные массивы крупных спальных районов - вид с шестнадцатиэтажки, но больше всего - заброшенные заводы. И этот завод, определенно, был в Алисином вкусе: за бетонными стенами крупные производственные здания, и что особенно ее радовало - громадная металлическая трапеция - ржавый зверь о двух ногах - такие штуки используют для переноса контейнеров при железной дороге. И на верхушке трапеции сиротливо светились непонятные красные огоньки. Алиса была тронута.
Через десять минут решили устроить привал - свернули с шоссе на крошечную вроде бы полянку. Алиса устало плюхнулась на землю, даже не посмотрев, нет ли под ногами муравейника, и приняла удобное положение, опершись на правую руку. Спустя несколько секунд, К. положил голову ей на колени.
- Ничего, что я так? - спросил и погладил ей запястье.
- Ничего, - Алиса провела рукой по его подбородку. Правильное лицо - только роста он небольшого, хотя сейчас это не важно - она наклонилась немного, и он поцеловал ее. Создалось такое ощущение, будто этого поцелуя он ждал с десяти лет - просто ярость, а не страсть. "Все-таки это - разврат", - подумала Алиса, а вслух сказала: "Надо идти". Минут через десять, когда окончание привала было объявлено Дашкой, а потом Вовой, они встали.
Из травы решили сделать молоко. Как его готовить, Алиса знала очень приблизительно, а принцип действия очень хорошо: спустя некоторое время после принятия сладковатой, зеленой жидкости мысли замедлялись и в сознании освещались те их крошечные осколки, что обычно мелькают очень быстро и остаются без внимания. Сварили, выпили, разошлись. У костра остались только Алиса, Дашка и Вова. Наркотик пришел в действие. Они мололи какую-то чепуху и смеялись, так смеяться минут пятнадцать без остановки можно и без травы, если люди доходят до очень высокой степени братства и искренни друг с другом и если у них нет проблем. Алиса знала об этом. Для нее наркотики были просто чем-то запрещенным, и только потому интересным.
Вернулся Трифон, и с ним незаметно все остальные. В глазах Трифона был неподдельный страх: "Ребята, вы же прикалываетесь, вас же не торкнуло, вы прикалываетесь". Как говорили потом: "Трифона пробило на стрем", - но сейчас на него жалко было взглянуть.
Скоро силы Алисы начали иссякать - слишком большое психическое и физическое напряжение, голова горела, нужен был отдых.
- Даш, я хочу спать, - проныла она.
- Иди, вон палатка, - Даша показала рукой за костер и засмеялась.
Там действительно стояла довольно корявая палатка, и Алиса заползла на легкую теплую пенку. Разуться она была не в состоянии. Опершись на руки, как при отжимании, она почувствовала мощную волну, будто от взрыва. Волна прокатилась вдоль всего ее тела и, застыв в голове, улеглась. Алиса положила на себя какое-то одеяло, провалилась в пустоту и, спустя секунду, вырубилась.
Очнулась уже глубокой ночью, в палатке было полно народа. Слева, к огромному неудовольствию, обнаружился К.
- Привет, - сказал он. "Интересно, сколько он ждал моего пробуждения?" - безучастно подумала Алиса, а рука К. была уже под бамбуковской рубашкой и под Алисиной черной футболкой.
- Господи, какие глупости, неужели он на что-то надеется?
А эта глупость продолжалась довольно долго. И Алиса терпеливо убирала его руку, если она располагалась выше или ниже, чем положено.
- Он, наверное, сейчас умрет, - Алиса чуть сдвинула ногу, и он зажал ее своими ногами с такой силой, будто от этого зависела его жизнь.
Алиса снова заснула. Проснувшись, обнаружила его руку на прежнем месте и решила притвориться. Ждать пришлось недолго - минут через пять он проснулся и вышел из палатки. Выждав столько, сколько нужно было для его исчезновения со стоянки, она вылезла на свет Божий, сладко потянулась и пошла к озеру. Накупавшись до глубокого ощущения свежести во всем теле (только в голове оставались еще темные островки от вчерашнего), Алиса быстро отыскала свою палатку. Там спали Дашка и девушки в банданах, подцепившие где-то филологической наружности приятного молодого человека по кличке Рус. Около палатки валялась едва начатая бутылка смородиновой наливки. Алиса набрала в котелок озерной воды, возродила к жизни костер и сделала себе подобие глинтвейна.
- Хорошо я все-таки живу! Воздух был чистый и полезный, птички щебетали, как будто не знали о людской пошлости. К пахучей красной жидкости, которую Алиса не спеша потягивала из чьей-то немножко закопченной кружки, спустилась крупная, красивая оса. Согнулась в тонкой, как леска, талии и принялась за наливку - ярко-желтые полоски, радужный блеск идеальных крыльев, невидимое, угрожающее врагам и жертвам жало - вот она жизнь, вот она - невыносимая легкость бытия.
Незаметно возник К.
- Ну вот, а теперь я буду играть роль злобного маньяка. - Алиса вздрогнула: таким противным показался ей вкрадчивый, липкий голос К. - Как же я раньше не заметила - высокий голос подонка с резким тембром и интонациями голубого. - Но Алиса тут же поймала себя на мысли, что именно такую фразу она не раз хотела услышать от мальчиков, восхищения которых добивалась. - Интересно, как он меня отгадал? - ленивый вопрос ленивым утром и на него, вместо ответа, ленивая отговорка вслух: «Интересно, как именно ты будешь играть эту роль?»
- Слушай, по-моему, у тебя слишком часто меняется настроение.
- Ничего у меня не меняется, я такая, какая есть. Хочешь глинтвейн?
- Я тебя хочу.
Алиса поперхнулась:
- Глупости не говори.
- Вчера ты бы так не ответила.
- Откуда ты знаешь, как бы я ответила вчера?
- Да это дураку понятно.
- Да, значит, тебе понятно.
- Знаешь, ты об этом еще пожалеешь.
- О чем?
- Обо всем. Обо всем, что у тебя было. Знаешь, может, ведь вдруг ничего не остаться…
К. развернулся и ушел в лес.
- Все-таки он странный, - подумала Алиса и больше о К. не вспоминала.
Поход продолжался, они еще догонялись, и было много разных приходов, а вечером Алиса вернулась в город и поехала к подруге.
У подруги они пили кофе и строили планы относительно поездки на один дальний сейшн. Алиса в общих чертах рассказала о походе, умолчав о К. От подруги она ушла в прекрасном настроении. У озера, на Дашкино попечение, остались палатка, спальник и все прочее. Алиса взяла только легкий, почти дамский рюкзачок. Домой возвращаться было нельзя - родители ждали ее завтра. На оставшиеся деньги купила пива и пошла вписываться к знакомому, родители которого были на даче. Квартира оказалась пустой и открытой. Может, его ограбили? - она побоялась войти в комнаты и переночевала на даче своей подружки. Под словом "дача" имелся в виду небольшой участок, буйно заросший культурными растениями, в самом сердце участка был запрятан крошечный летний домик, ключ от которого хранился под крыльцом. В трех шагах от домика протекал родник, его своими руками раскопал подружкин дедушка. Со всех остальных участков сюда приходили бабульки с бидонами и не давали покоя, но это было единственное неудобство. В тайник, укромный уголок в верхнем течении родника, природный холодильник, Алиса сложила пиво - сюрприз подружке. В шкафчике на маленькой кухне она нашла пакет с ванильными сухарями, полпачки чая "со слоном" и вялый пожелтевший огурец.
Да, была у этой дачи еще одна особенность - она находилась прямо в городе, в десяти минутах ходьбы от троллейбусной остановки. Троллейбус ходил с 7.30 утра, а в 8.30 Алиса уже показывала кондукторше проездной. Через 20 минут она была дома.
Свои вещи она оставила в турклубе, поход ей понравился, но она зверски устала и хочет есть.
В 16.00 Алиса в лучшей форме возвращалась из магазина косметики. Низкое небо, уже часов десять испускающее осадки, светлеть не собиралось. Алиса пребывала в полном покое и циничности.
- Да, если так и дальше будет продолжаться… Я даже не знаю, как зовут чела, с которым как-никак целовалась. Я слишком часто пью пиво, перестала принимать контрастный душ, - наверное, я опускаюсь. Хотя какая разница? Все равно скоро в школу. Нужно будет каждый день вставать в семь утра, а если понадобится прийти без опоздания, то еще раньше, нужно будет завести постоянного парня и составить режим посещения тусовок…
На остановке людей было немного. В воздухе висело что-то вроде тумана, и проезжающие мимо машины создавали странный шумовой эффект - словно разрывали невзрачную серую завесу. В двух шагах от Алисы стоял парень в точно такой же серой куртке, какая была у одного ее друга. Когда подъехал длиннющий раздолбанный полупустой "Икарус" ненужного Алисе маршрута, парень как-то резко дернулся и почти вбежал в средние двери. Что-то брякнуло и зазвенело на асфальте в тот момент, когда троллейбус тронулся. Оказалось - пять рублей. Алиса обрадовалась находке и сунула грязную, холодную монету в самый доступный карман.
Тут прямо перед ней остановилась маршрутка. Самая обычная маршрутка чудесного баклажанового цвета, и ехала она именно туда, куда было нужно. В руке Алисы, засунутой в карман, еще не согрелись найденные пять рублей. "Это судьба", - решила она и села в микроавтобус, где было как раз одно свободное место.
Насколько это действительно была судьба, причем судьба неизбежная, Алиса догадалась чуть позже, а сейчас она, чувствуя себя цивилизованной на сто процентов, не без удовольствия хлопнула массивной дверью и принялась разглядывать сидящего рядом с ней парня. Парень оказался не очень симпатичным и не привлек внимания дольше, чем на минуту. Потом она достала из блестящего белого, совсем нового пакета только что купленные аппетитные тюбики кремов и погрузилась в чтение многообещающих надписей, что всегда приводило ее в восторг. Минуты три спустя был опробован новый блеск для губ со вкусом лесных ягод и извлечена из кармана дешевая карамелька - лучший способ еще немножко поднять настроение, если ты в норме, или просто чуть-чуть расслабиться, если тебе плохо.
Но тут Алису охватило странное чувство - смесь недоумения и подсознательного страха - все до одного пассажиры, а также водитель очень уж неестественно молчали, и все до одного смотрели на нее слишком внимательно, не скрывая своего интереса (водитель видел лицо в зеркале). Алиса оторопела.
Казалось бы, не такими уж странными были ее действия или она настолько научилась пренебрегать условностями, что сделала нечто слишком непотребное? Тут сидящая около окна дама, а также мужчина, сидящий у окна напротив, будто сговорившись, начали задергивать шторки.
- Надо же, автобус с черными шторками, прямо как у Успенского… А сейчас из сиденья высунутся черные руки и передушат… - последняя мысль, слишком правдивая ирония, и Алиса потеряла сознание. Последнее, что она почувствовала, - боль от укола.
* * *
К. был зол на Алису. Его слова о том, что она может всё потерять, не были шуткой. К. прекрасно знал, как можно ей отомстить. Для этого нужно было всего лишь подделать бумаги братства, те, где были указан¬ны координаты вербуемых людей. Всего небольшая подделка, её даже никто не заметит, а вот Алисе не поздоровится.
К. работал на братство. Он поднялся довольно высоко, ему уже платили кое-какие деньги, в то время как большинство просто кормили. Работа К. состояла в составлении досье на подростков, указанных в списке. Он должен был вычислять: где и когда они ходят поодиночке, пользуются ли городским транспортом, короче, где и когда их можно подловить. Списки эти ему поставлял психолог - полубезумный дедок, также член братства, и К. удалось выяснить, что списки эти не конт¬ролируются, до начальства доходят лишь сами досье, так что включить в эти досье можно кого угодно. К. ни за что не предал бы братство, он, не задумываясь, отдал бы жизнь за его благополучие, а такую маленькую недоделку можно не принимать во внимание, в конце концов, должна же быть и ему польза от всей этой шпионской, полудетской работы.
Алису ему удалось вычислить поразительно быстро, практически слу¬чайно, когда он выслеживал совсем другого человека, вдруг напоролся на неё и передал соответствующее сообщение. К. остался доволен.
* * *
Очнулась она в небольшой комнате с довольно высоким потолком. Одеж¬ду с нее сняли (к бешенству Алисы, даже нижнее белье) и надели довольно милый купальный халатик. Она лежала в чистой постели, на широкой крепкой кровати. Комната напоминала гостиничный номер. Хотя Алисе никогда рань¬ше не доводилось бывать в гостиницах, читая рассказы и романы, в кото¬рых упоминались "скромные гостиничные номера", она представляла их себе примерно так. Но только внешне - небольшой стол, скорее письменный, чем обеденный, уютное кресло, напротив него - телевизор, две двери, одна, вероятно, в ванную, другая - входная. Но такие номера она всегда видела залитыми жёлтым уютным светом, и в этом свете, за толстыми (или не толстыми - не так уж это важно) стенами отеля герой книги чувствовал себя в безопасности, мог отдохнуть и расслабиться. В этой комнате наоборот - равнодушный полумрак не умиротворял, а пугал.
Всё это - комната, гостиница, телевизор - пронеслось в голове Алисы меньше чем за секунду, она посмотрела в окно и вздрогнула - за окном было совсем темно. "Господи, как же мама? Может, я в больнице? " - поду¬мала она, и тут с внезапной ясностью подошла главная мысль, оформившаяся в вопрос: что я здесь делаю и кому понадобилось привозить меня сюда, переодевать, класть в кровать?
Догадка номер один - страх отозвался внизу живота - тут собирают пойманных наркоманов. И тут же в голову полезли оправдания, вполне искренние. Она, боявшаяся уколов и раздражения слизистой героином ни разу не пробовала серьёзных наркотиков. А баловство травой никак не вя¬залось с тошнотворным, отравленным, даже несколько избитым словом "наркомания".
Догадка номер два немного успокоила, но тут же напомнила о родителях: ей стало плохо и её увезли, а родным не сообщили. А почему ей, собствен¬но, стало плохо? От наркоты? Да не может быть. - Алиса, пожалуй, была пра¬ва. - Я же отошла сутки назад от Наташкиного кофе.
Догадка номер три: от неё чего-то хотят. Скорее всего - изнасиловать. А может, тут формируют какой-нибудь будущий Нью-Йоркский или Лос-Анджелесский эскорт... Какой ужас, - подумала Алиса. - Это мне за грехи. Добаловалась, дурочка, домучила пьяных мальчиков, а теперь её саму будут мучить какие-нибудь похотливые жирные мужики.
При мысли о жирных мужиках Алиса передернулась и встала. Открыла одну дверь. За ней в тёмной стерильности (это чувствовалось по запаху) тускло поблескивала ванная. Алиса нажала кнопку выключателя и на секунд десять замерла, разглядывая дорогую крупную плитку и сверкающую сан¬технику. На полочке в ванной лежали нераспечатанные зубная щетка, мыло, мочалка, зубная паста.
Алиса дернула входную дверь, та оказалась запертой. Поняв, что сде¬лать ничего не может, она уселась на кровать. Разглядывая обои и мягкий, с длинным ворсом ковёр, Алиса волновалась за себя, но главным образом за родителей: что они подумают, не случится ли с ними чего от расст¬ройства и узнают ли они о всех её похождениях.
Так как часов в комнате не было, Алиса не могла точно сказать, ско¬лько просидела на кровати, изучая чудесные белые тапки и своё испуганное лицо в зеркале над столом. Но именно в тот момент, когда пришло решение во что бы то ни стало выбить дверь или на худой конец вылезти из окна (комната находилась на втором этаже, а вокруг здания росли деревья - всё это Алисе удалось разглядеть), в тот момент, когда она, полная энергии и жизненных сил, поднялась и сделала шаг, дверная ручка бесшумно поверну-лась, и в комнату вошла она.
Ей было лет тридцать, не больше. Почему-то сразу показалось, что она нерусская, - не было в ней чего-то простого и знакомого, что бывает у всех русских женщин. Она выглядела как-то слишком цивилизованно - рыжие волосы уложены в идеальную прическу, тщательный, модный макияж, строгий зеленый костюм - прямо-таки читательница журнала "Эль" во всём своём ве¬ликолепии. На лице её не было ни капли враждебности. Прежде чем Алиса, ожидающая толстых мужиков, успела опомниться, читательница журнала "Эль" заговорила:
- Здравствуйте, мы рады принять вас на нашей базе экспериментальной психологии. Вы - участник важного эксперимента государственного значения. Ваши родители поставлены в известность и согласны. Поскольку значение этого эксперимента для развития науки трудно переоценить, вашим родите¬лям, а также вам будут вручены премии...
Между тем Алисина мать заливалась слезами, направляясь в участок - час назад ей принесли срочную телеграмму: "Мама, я нашла свою любовь и буду жить с ним. Не ищи меня, если хочешь моего счастья. Я ещё вернусь, но не скоро. Твоя Алиса." Но что могли сделать в участке? Алиса была уже далеко, настолько далеко, что обращаться в участок было совершенно бес¬смысленно.
- Извините, а сколько это продлится? - Алиса недоверчиво, исподлобья взглянула на учредительницу эксперимента.
- В зависимости от показателей: от двух месяцев до двух лет...
- Вы что, рехнулись? - при этом вопросе в глазах у дамочки заиграл недобрый огонек. - Мне же учиться надо, мне же поступать через год, почему я должна терять время?
- Успокойтесь, вас здесь будут обучать так же, как в школе, а через год по институтской программе, в соответствии с выбранным вами профилем и без экзаменов примут в любой вуз на второй курс, если вы, конечно, задержитесь на максимальный срок.
- Нет, подождите, - Алиса начала теряться. – Я же учусь в школе с углуб¬лённым изучением математики и физики, мне мало школьной программы.
- У нас в штате только высококвалифицированные преподаватели, по любому предмету могут проводиться факультативные занятия...
- Стоп, о чём мы вообще говорим, - Алиса скрестила руки на груди, - вы затащили меня сюда, как в американском кино, как преступники. У меня семья, друзья, у меня тусовка, есть куча людей, которым не наплевать: есть я или нет, почему вы считаете, что вправе оторвать меня от них, не спрашивая моего согласия. Что это за бред?
Тут Алисе пришло в голову, что всё увиденное просто ей снится, что она прикорнула в маршрутке, но пришлось убедиться, что эта радужная догадка неверна: всё вокруг было настоящее - и мебель, и дамочка, и запах необжитости в комнате, и тапочки на ногах.
- Успокойтесь, в этом суть нашего эксперимента.
- Нет, я не согласна, выпустите меня отсюда.
Алису охватило бешенство. Она ясно представила, как долго ей не придется пить чай с матерью и ездить на рыбалку с отцом и братом, что самые близкие подруги через два года могут измениться до неузнаваемос¬ти, что все связи в тусовках рок-групп, которые она с такой последовательностью налаживала, могут оборваться, представила, как ей будет не хватать милых, бесшабашных друзей и теплых шумных родственников, и всё её красноречие улетучилось, к горлу подступил комок.
- Выпустите меня отсюда,- только и могла сказать она, - я поеду к на¬чальнику...
- Начальник - это я, - голос дамочки звучал всё резче, настойчивей и как-то гуще - он одним своим тембром сметал все возможные возражения. - Вам здесь понравится, здесь много ваших сверстников, условия - отлич¬ные, представьте, что приехали в летний лагерь...
- Да какой же лагерь на два года?
Алиса вспомнила своё последнее посещение летнего лагеря: тучи ко¬маров, грязные волосы, дурацкие дискотеки, на которые она не ходила, и ог¬ромного, ужасно глупого парня, который хотел от неё слишком многого. Под конец смены у неё началась аллергия (никто так и не понял, на что именно), и она с радостью уехала домой. Нет, эти лагеря с вечным ничего неделани¬ем были определённо не для неё.
- Сейчас десять,- сказала дамочка, взглянув на маленькие элегантные часики. - В 10.30 все участники эксперимента соберутся в холле для со¬брания по поводу вашего прибытия. Да, я забыла представиться - меня зовут Татьяна Сергеевна. - Алиса глубоко усомнилась в том, что её действительно так зовут - слишком мягкое имя и слишком жесткие условия ставит его владелица.
- Да не хочу я идти ни на какое собрание. Я хочу домой. Вы не имеете пра¬ва меня тут держать.
- Вы ведь здесь только первый вечер. Поймите это, останьтесь хотя бы на пару дней.
- Ну да, или на пару лет - всего-то! Неужели вам неясно, что сейчас лучшее время моей жизни и мне дорог каждый час, а вы хотите, чтобы я вы¬черкнула два года, будто их и не было?
От абсурдности всего происходящего Алисе показалось, что она утратила способность мыслить, но вместе с тем возникло неуёмное любопытство: что же всё-таки это значит?
- Я думаю, к встрече с новым коллективом надо подготовиться, - невозмути¬мо продолжала дамочка. - Сейчас вы выберете себе одежду - у нас прекрас¬ный гардероб, всё очень модное, потом вы можете привести себя в порядок: помыться, сделать прическу, вы пользуетесь косметикой?
- Я не крашусь, если только тоналкой, - мрачно ответила Алиса, с тоской вспомнив о пакетике с кремами, большинство из которых, конечно, предназна¬чались маме, но крем для ногтей и под макияж, а также блеск для губ Алиса выбрала для себя. Она любила тёмный тональный крем, не столько из-за эффекта загара, сколько из-за eго способности вообще видоизменять лицо. С его помощью и с помощью румян Алиса меняла черты, как хотела, конечно, не очень сильно, может, кому-то было бы даже незаметно, но Алисе, знавшей своё лицо, как лингвист алфавит родного языка, было более чем достаточно таких метаморфоз. При этом она презирала помаду (осо¬бенно розовую), тушь и тому подобное.
- Кстати, куда вы дели мою одежду? - Алиса впервые посмотрела да¬мочке прямо в глаза.
- Ваша одежда в целости и сохранности, но вы её не увидите до окон¬чания эксперимента.
- Бред какой, я хочу носить свою собственную одежду.
- Вы можете выбрать ещё лучше. Я видела вашу одежду и не назвала бы её очень модной.
Алиса усмехнулась. День был холодный, и она надела старый чёрный свитер, в котором, по выражению её одноклассниц, только на огород ходить - прекрасный удобный свитер со свисающими рукавами и небольшими дырочками - в нём всегда чувствуешь себя свободно и уютно. Не без грусти вспомнила она свою трёхлетнюю джинсовку, почему-то даже день её покупки: продавец - молодой симпатичный парень - долго отговаривал её, говорил, что это - мужская модель, советовал приталенную или хотя бы размер поменьше. Вспомнила с ностальгией, сколько бутылок было перепрятано в её широкие внутренние карманы и какие милые мальчики и девоч¬ки грели руки в её внешних карманах и брали её поносить.
Ещё на ней были джинсы, которые она поменяла на свои прежние, когда ездила в Питер - обмен в знак дружбы предложила милая деву¬шка с повязкой индейца на пушистых волосах. Прикольные джинсы со сломанной ширинкой. И ещё ветеранские кроссовки - на каких только кострах она их не сушила, в каких только болотах в них не лазила, а они всё служили ей верой и правдой, хотя порядком облезли на носах. И всех этих памят¬ных вещей её лишают, предлагая взамен нечто модное?
Но поскольку Алисе стало интересно, она последовала за дамочкой. Они прошли по длинному коридору, поднялись этажом выше и дамочка открыла незапертую дверь. За дверью оказалось некое подобие модного магазина, только без продавцов. Всё было в зеркалах и вешалках Куча действительно модных вещей. Но Алиса не любила и не умела модно одеваться, она также ненавидела вещевые рынки с сотнями одинаковых кофт, юбок и джинсов. Больше всего на свете её привлекали запрятанные в подвалах и заброшен¬ных кинотеатрах магазины "Секенд Хэнд". Там она с подругой или дико шокированным другом долго выбирала что-нибудь, передающее её сущность. Иногда ей, правда, перепадали модные вещи - мать покупала "к школе", "к лету", "к Новому году", к "8 Марта", но их Алиса носила без удовольс¬твия.
Что же теперь? Ряды из модных в этом сезоне ярких и светлых костюм¬чиков, бриджей, топиков. Всё такое чистенькое, новенькое, приятное...
- Извините,- обратилась она к дамочке, внимательно наблюдавшей за выражением её лица, - мне здесь как-то ничего не нравится. - Но под взглядом из-под рыжей прически смутилась и все-таки выбрала - вызывающую мини-юбку и кофту крупной сеткой. Больше ей понравилось выбирать нижнее бельё: тут осо¬бой моды не существует, а выбор, конечно, был великолепный.
Выбором одежды не ограничилось - в соседней комнате оказался целый магазин косметики. Там было всё, вплоть до кремов для ног. Поначалу у Алисы разбежались глаза.
- Бери. Бери всё, что нужно, у нас хорошее финансирование, как видишь, ни в чём нуждаться ты не будешь. Алиса взяла привычный набор от какой-то престижной зарубежной фирмы - тоник, крем под макияж, тональный крем и пуд¬ру и, к своему удовольствию, маскирующий карандаш (хотя маскировать ей было нечего) и ещё кое-чего, скорее, от жадности. Всё, что она выбрала, дамочка сложила в необъятных размеров косметичку и отвела Алису обратно, в комнату 213.
- Вернусь через двадцать минут, - сообщила она и заперла за собой дверь.
Алиса зашла в ванную. В большом, освещённом с двух сторон светильника¬ми зеркале отражалось её испуганное лицо.
– Да, после событий последних дней я выгляжу не так уж и плохо.
Она провела рукой по матовой, загоревшей за лето коже - да о чём это я? Мне же нужно домой. Если эта стерва запирает дверь, значит, охраны нет. Надо усыпить их бдительность и сбежать. Но почему она сказала, что здесь мои ровесники? Они же не дебилы со справкой, тоже небось домой хочется.
Ровесники, тоже мне, утешила - из Алисиных друзей на долю ровесников или младших её по возрасту приходилось меньше трети. Вообще дружба, как и лю¬бовь, были для неё чем-то иным: она рассматривала их не так, как окружающие. Больше всего она ценила людей малодосягаемых и малообращающих на неё внимание - самое трудное было познакомиться, иногда она знакомилась са¬ма, иногда создавала ситуацию, при которой нельзя было не познакомиться, чаще её кто-нибудь представлял. Потом начинался сложный, но ужасно интересный процесс завоевания этого малодоступного человека. Причём Алисе дос¬тавляло одинаковое удовольствие назначать свидание красивому мальчику или договариваться с новой подружкой о поездке загород. Пo прошествии некото¬рого времени наступал решительный день - день полного Алисиного открытия. Чаще всего за бутылочкой пива, но иногда за чашечкой чая, в зависимости от обстоятельств. Алиса во всём цвете представляла на суд собеседника свою сущность. После этого знакомство было зацементировано. Она никогда никого не забывала, но могла не напоминать о своём существовании месяцами. Потом звонила, почти всегда попадала в струю - по ту сторону телефона либо кому-то было скучно, либо кто-то собирался сегодня вечером осуществить очередной позитивный проект.
Надо подождать по крайней мере до завтра, если, конечно, за это время не убьют и не изнасилуют, не вырежут мне печёнку для транспланта¬ции в Америке и не сделают из меня умственно отсталую, испытывая новое психотропное средство.
Алиса неожиданно быстро успокоилась, расчесалась чудесной массаж¬ной щёткой, приняла душ и помыла голову. В шкафчике у зеркала обнару¬жился фен со множеством насадок и кнопочек.
Какой у них сервис, прямо пятизвёздочный! Интересно, зачем им это нужно? Они так изображают идеальные условия или излишества? Это, конечно, какой-нибудь фонд Сороса, или что похуже. А потом у нас вырежут правые почки и селезёнки или позаимствуют кожу для пластических операций. Вот ужас! Но, надеюсь, это будет не сегодня вечером. Интересно, что там за тусовка... Собрание... Глупости какие. Интересно, мне дадут гитару?
Такие противоречивые мысли проносились в Алисиной голове, пока она колдо-вала над своим лицом. Видимо, та незнакомая ей заграничная фирма по произ¬водству косметики была очень хорошей - следы усталости и страха совсем исчезли, теперь в зеркало глядела счастливейшая девочка, только что вер¬нувшаяся из санатория, которой к тому же признались в любви.
- Давно я не носила цивильные вещи, - Алиса улыбнулась, с интересом за¬мечая, как подчёркивают её ладную фигурку мини-юбка и облегающая кофточ¬ка... - Там, наверное, все гопники - если у них не предусмотрено другой одежды. Но кто-то ведь должен быть... Всегда, в любой искусственно составленной группе подростков есть человек, разделяющий наши интересы. Другое дело, какой это человек. Чаще всего это либо заваленный по уши комплексами и пунктиками длинноволосый недотёпа (и волосы у него вечно грязные), ко¬торому неведомы свобода и прикольная жизнь, он становится предметом насме¬шек окружающих. Либо, что ещё хуже, это склонный к полноте жизнерадостный бугай в майке "Металлика" или "Король и Шут", который говорит направо и налево, что он "неформал" или "панк" и на ближайшей дискотеке, не снимая своей майки, признается, что "Скутер" - хорошая вещь.
Нет, не такие люди меня интересуют. В любой тусовке найдётся человек думающий, человек смысла, и даже, если у него есть загоны, он признает, что они у него есть. Человек, который хочет и может измениться к лучшему, которому не нужны условности, и неважно, как он одет и как привык прово¬дить свободное время. Алиса услышала, как открылась дверь. Дамочка выгля¬дела точно так же, только обновила помаду.
- Вот аккуратистка, - подумала Алиса.
- Последний штрих, - сказала дамочка, - Золушке для бала нужны туфельки. - В коробке, которую дамочка несла под мышкой, оказались лёгкие чёрные босо¬ножки-шлепанцы на плоской подошве.
- Как вы узнали мой размер? - без удивления спросила Алиса, просто чтоб что-нибудь спросить.
- По твоим кроссовкам, пойдём, - дамочка пригласительно махнула рукой.
Шаркая непривычными шлепанцами, Алиса поплелась за ней.
- Да, я хочу тебе сказать, - дамочка смотрела не на Алису, а куда-то в сторону, - сбежать отсюда невозможно. Легче - из тюрьмы.
- Да это хуже тюрьмы! В тюрьме тебя хотя бы наказывают лишением сво¬боды, а тут тебя лишают свободы и обещают при этом, что всё будет хорошо.
- Ты ещё не жила здесь.
- Я хочу домой.
Дамочка промолчала. Они опустились в холл. В холле уже сидело человек сорок подростков.
Интересно, почему именно подростки для эксперимента? Я не считаю, что нахожусь в переходном возрасте. Он у меня был в двенадцать лет.
И тут Алису охватило щемящее смешанное чувство волнения, радости и старой вины - она увидела знакомое лицо. Господи, и он здесь. А как долго? Я ведь недавно его вспоминала, когда?..
Он тоже узнал её – как-то приподнялся и приосанился, глаза его загорелись. Алиса знала - это обычная реакция на появление знакомых. Она не видела этого человека почти год. На последнюю их встречу - случайность в набитом троллейбусе - уже лёг отпечаток едва заметной отчужденности. Он пробрался тогда к центру салона, и толпа прижала их плечом к плечу. Они говорили о пустяках, о мелких тусовочных сплетнях, он лишь бросил пару горьких, пропитанных чудесной иронией намёков о неверных шагах в её лич¬ной жизни, но, в общем, встреча пришлась по душе обоим. Это был, наверное, зачаток той нежности, которую ощущают через много лет разведённые супруги. Да, тёплыми, чуть влажными глазами смотрел на неё Саша К., и Алиса за се¬кунду пролистала в памяти всё, что было с ним связано.
Она была третьей девушкой в жизни Саши, и в третий раз ему не повез¬ло. С первой девушкой всё шло как по маслу, но он познакомил её со своим другом, и она влюбилась в друга - надолго и безответно. О её любви потом ходили легенды, но Сашу это нисколько не утешало.
Со второй девушкой возникли проблемы взаимопонимания - она звала его на дискотеки, а он (в этом плане по-стариковски скептичный) пытался объяснить, что музыку, которую крутят на дискотеках, ни ему, ни ей слушать нельзя. Дело было, конечно, не столько в музыке, сколько в её отношении к жизни. В конце концов они поругались, так ничего и не успев.
С Алисой дело обстояло куда более скандальным образом: она решила, что ей все по фигу (обычный юношеский максимализм), и буквально за пол¬тора вечера стала его девушкой, но Саша дико не нравился её подругам. Потом, когда приступ пофигизма прошёл, она решила восстановить утраченный авторитет. Тут как раз подвернулся случай - в лице ослепительного шатена, ужасно умного и обаятельного сердцееда. Что Алисе оставалось делать?
* * *
Что оставалось делать Саше? Его четвертая попытка обзавестись подружкой потерпела полный крах - он ей просто не понравился.
Позже, встречаясь с Сашей на улицах и общегородских мероприятиях (они, как-то не сговариваясь, разделили поровну тусовки, где можно было столкнуться), Алиса все еще испытывала удовольствие. Ей нравилась та ирония, с которой Саша намекал на ее похождения. Сам он презирал водку, самогон, наркотики, «непостоянство» - так он называл Алисино отношение к противоположному полу, - а также не мог слушать панк-рок. Он был великим идеалистом. С уважением и упоением рассказывал о «единственном панке в нашем городе», но с недоумением и даже насмешкой разглядывал Алисину нестиранную тельняшку.
Алиса никогда не причисляла себя к определенному движению - она обожала старых хиппи, часто говорила, что это - лучшие люди на свете, но иногда не прочь была заглянуть в помоечку (тут ей мало кто верил, кроме непосредственных очевидцев) или доесть за кем-нибудь мороженое в дорогом кафе - так она воспитывала в себе непосредственность.
Если не хотела лезть в мусорной бак, то, конечно, не лезла, но если там лежала бутылка, которую можно сдать, или загадочная коробка из-под сотового - вдруг кто-нибудь выбросил сотовый...
Саша бы никогда не совершил подобных поступков. Он просто называл себя неформалом (Алиса не терпела этого слова), любил ругать современную молодежь и современную танцевальную музыку, любил группу «Ария», которая повергала Алису в уныние одним своим названием. Но было в них все равно что-то общее. Алиса никак не могла понять, что именно. Конечно, о еще одной попытке объединения ни он, ни она не думали: он в ее глазах был ханжой, она в его глазах опустилась, но им нравилась собственная история, как хороший старый анекдот.
Дамочка представила Алису присутствующим. Алиса наскоро оглядела пеструю толпу. Похоже, всех их выхаживали всеми известными и неизвестными способами: ни одного болезненного лица, ни у кого даже теней под глазами нет. Все румяные, как младенцы, и чуточку загорелые. И, похоже, им здесь нравится. Да, елки-палки, им же здесь хорошо, достаточно посмотреть в их довольные глаза, чтобы в этом убедиться. Но как это возможно? Неужели им колют психотропные? Под видом витаминов!!! Какой кошмар! Бедные дети! Они и не догадываются! Нет, я не позволю им никаких уколов. Надо будет попросить у них «левомицитин» (у Алисы была редкая разновидность аллергии на это лекарство) и глотать после каждого укола. А если вздумают кормить таблетками, надо будет прятать их под языком, а потом спускать в унитаз.
Увлекшись подобного рода размышлениями, Алиса не заметила, как все сидящие на больших диванах и многочисленных креслах холла начали по очереди представляться.
- Подождите, - прервала их Алиса, - я же все равно не запомню, мы все и так перезнакомимся; вас тут всего-то класс (сказав вас, она словесно немного отстранилась, но при этом мило улыбалась и развела руки, показав ладони - таким жестом она объяснялась с контролерами, когда ездила зайцем).
- Может, Алиса расскажет нам о себе? - спросила дамочка.
В толпе (если, конечно, сорок человек – толпа) одобрительно закивали - пусть валяет. У Алисы в голове всплыли строчки одной из любимых композиций:
Я - испарившаяся моча,
Я - язык, запавший в гортань,
Я - брезгливые руки врача,
(Дальше не разобрала слова).
Я - невыпитая роса,
Я - трава под лунным дождем,
Я - растущие в небо леса,
Я - мир, куда мы уйдем...
Да, конечно, уйдем - вот о чем надо им сказать. Алиса еще раз скользнула глазами по глазам, ждущим ее рассказа, и встретила взгляд, от которого сердцебиение участилось и, вероятно, расширились зрачки. Это был тот особый низкочастотный взгляд, который пронизывал Алису насквозь, выворачивал наизнанку. И было уже неважно, какие глаза излучали такой свет: маленькие серые или огромные голубые, это ровным счетом ничего не значило, но Алиса понимала - это ее тип, ее любимая модель человека мужского пола. Ладно, потом, урезонила себя Алиса и начала говорить.
- Добрый вечер! - она успела решить, что «здравствуйте» говорить надо было раньше, до того, как ее представили, а приветствие какое-никакое нужно. - Я рада, что вы именно такие, какие вы есть - все ужасно красивые и просто замечательные, - она бросила взгляд к тем глазам. Обычные, глубоко посаженные серо-голубые глаза, под ними нос без особых примет, приятные, не пухлявые губы, благородный овал лица. «Моя любимая форма скул», – успела она подумать и продолжала, зная, что глаза не перестают детально изучать теперь уже, наверное, ее тело.
- Судьба сбила нас в одну кучу, и какое-то время мы будем вместе. Прежде, чем попасть сюда - в этот эксперимент, я жила чудесной жизнью. Я очень люблю свою семью, у меня много друзей, и мне будет дико их не хватать, но я надеюсь...
Алиса начала довольно уверенно, но уже после нескольких фраз ее уверенность улетучилась с быстротой испарения эфира. Сидящие перед ней люди не хотели ее слушать, казалось, они не совсем понимали, о чем она. На лицах всех до единого читалась снисходительная усмешка, беззлобная и покровительственная, видимо, все новички так распалялись. Интересно, они и меня заштампуют? Нет уж, перебьются - никаких уколов.
- Я надеюсь, что с вами мне не будет одиноко, что мы найдем общий язык. Я люблю интересных людей, люблю физику и математику, музыку, активный отдых, - на словах «активный отдых» Алиса состроила хитрющую рожу: «Интересно, а пить мы здесь будем?» - мелькнула в голове мысль-молния. - Умею вязать крючком и играть на гитаре и флейте. Вот, пожалуй, в общих чертах, мои увлечения. Но больше всего на свете я люблю общаться и потому хочу с вами подружиться.
Алиса скроила улыбку в точности, как для фотографии, и дамочка захлопала в ладоши, все остальные подхватили ее аплодисменты.
Алиса вспомнила о глазах. Их владелец - достаточно высокий и хорошо сложенный - стоял, скрестив руки, и продолжал ее разглядывать. Поймав ее взгляд, он чуть кивнул и приподнял брови - это был вопрос. Алиса едва заметно улыбнулась (фотографическую улыбку она убрала несколькими секундами раньше), медленно закрыла и быстро открыла глаза, при этом тоже кивнув, но совсем уже незаметно. Получился какой-то кивок ресницами – это был ответ.
- Сегодня у нас будет дискотека, - объявила дамочка. - Спокойной ночи.
И ее каблучки зацокали куда-то вдаль.
К Алисе тут же подошел Саша К.
- Привет, - сказал он.
- Здравствуй, солнце, вот уж не думала тебя здесь встретить! Давно ты тут паришься?
- Побольше месяца.
- А сбежать не пробовал?
Саша чуть отстранился от нее: в его глазах промелькнуло что-то, чего он, вероятно, боялся и стыдился, но это нечто было мгновенно упрятано подальше. Теперь можно смотреть прямо в Алисины серые глаза:
- А зачем отсюда сбегать? - проговорил он медленно, с расстановкой, выкладывая каждое слово, как козырную карту. И тут же принялся раскрывать смысл заданного вопроса.
- Ты знаешь, мне кажется, что именно в таком месте можно обрести счастье. Здесь так хорошо. Мы так хорошо друг к другу относимся...
- Саш, да ты с ума сошел? А как же твои родные, твоя тусовка? А как тебе дискотеки?! - Алиса знала, что наступила на его больную мозоль.
- Я могу не ходить на дискотеки, и никто не подумает, что я дурак. А родные... Может, я не так уж был им нужен? В конце концов, я почти взрослый, через каких-то два года я мог бы жениться и уехать в другой город.
- Что за бред ты несешь? Тебя вырвали из собственной жизни, как морковку с грядки, и ты счастлив?
- Почти, если бы подружиться с какой-нибудь девчонкой...
- Подожди, это же невозможно! Кто угодно, но не ты... Вам здесь что-нибудь вкалывают, дают таблетки?
- Нет, а что?
- Саш, опомнись, это ведь даже не люди твоей мечты. Среди них хоть кто-нибудь разделяет твои интересы? Кто-нибудь разбирается в фэнтези или слушает рок?
- Нет.
Наступила пауза. В голове Алисы это как-то не укладывалось: скептик Саша стал смиренным, как овца.
- Как же вы проводите свободное время? – вопрос прозвучал робко и нерешительно.
- Как... Мы разговариваем, играем в компьютерные игры...
- Смотрите телевизор, - перебила его раздраженная Алиса.
- Нет, телевизора тут нет.
- Нет телевизора? И что, никто не смотрит сериалы?
- Почему не смотрят? По видику крутят какие-то никому не известные, но не молодежные, в день по серии.
Алиса не любила телевизор. Лишь иногда, в состоянии стресса, включала видео или музыкальный канал, но, находясь в изоляции, она не отрывалась бы от черного ящика - единственной ниточки, связывающей с внешним миром.
- Пойми, не в телевизоре дело, - Саша продолжал даже немножко вдохновенно, - здесь не надо скрываться, защищаться, здесь можно быть открытым, и все будут любить тебя таким, какой ты есть.
- Интересно, от кого ты раньше скрывался?
- Да ты же сама мне говорила: сбрось маску, будь собой - вот я и стал собой.
- Но я имела в виду реальную жизнь, реальные проблемы. Ты мог бы перестроить свое отношение к людям, быть чуточку попроще и начать все заново.
- Вот я и начал. Ты думаешь, то, что вокруг нас, понарошку?
Алиса не смогла ему ответить. «Как же так? - думала она. - Если даже такому человеку, как Саша, здесь хорошо... Что-то тут нечисто. Насколько мне ясно, здесь созданы идеальные условия, можно сказать психологическая теплица, и все они стали парниковыми растениями. Может, это не так плохо? Может, это модель общества? В чем же суть эксперимента? А что с ними будет, когда они вернутся?»
Оглянувшись, Алиса обнаружила, что они с Сашей остались вдвоем.
- А куда все пошли? - заданный вопрос никак не вязался с содержанием разговора.
- На дискотеку, - он рассеянно сделал шаг в сторону.
- А где это?
Саша скорчил презрительную гримасу:
- Ты туда пойдешь?
Алиса, поддразнивая его, улыбнулась:
- А почему нет? Надо же познакомиться с кем-то еще.
- Можно я тебя провожу? - Саша с иронией, его постоянной горькой иронией, заглядывал в ее лицо. Было темно и холодно. Они стояли у светофора и ждали зеленый свет. От мороза почти у всех слезились глаза, но у него они блестели с особой влажностью. В тот вечер они расстались.
- Можно тебя проводить? - этот вопрос потом долго служил дежурной ассоциацией, приложенной к его имени.
- Не надо, - ответила тогда Алиса грустно и серьезно.
- Какие-то вопросы у тебя, - ответила Алиса сейчас без особых эмоций. Вообще-то она догадалась, что он играет в повторы, хотя и не была в этом уверена.
Путь к дискотеке оказался путаным. Они шли всякими лестницами и коридорами, однообразными, пустыми и странными. Здание, где они находились, напоминало громадную московскую школу нестандартной конструкции. В конце концов, показав ей на дверь в полуподвал, Саша пожелал счастливого вечера, и Алиса помахала ему рукой.
Открыв дверь, Алиса обалдела. Во-первых, ее оглушила музыка - очевидно, комната была звукоизолирована, - но больше всего ее поразила обстановка: в небольшой комнате (такой, чтобы сорок человек не шатались по пустому пространству и чтобы им при этом не было тесно) помещался настоящий молодежный клуб в миниатюре. За ди-джейским пультом (самым настоящим!) сидел ди-джей, забронированный настолько, что лица разглядеть было невозможно. У стен стояли уютные столики, как в кафе, с пристроенными к стене наподобие диванов стульями.
Единственное, что резко отличало комнату от клуба - отсутствие табачного дыма. Никто не курил: «Наверное, им запрещают», - подумала Алиса. Соответственно не было и бара, зато в углу висел холодильник с рекламами «Спрайта» и «Кока-колы». Алиса тут же метнулась к заманчиво освещенной изнутри стеклянной дверце - ей жутко захотелось пива. К ее разочарованию, пиво было только безалкогольное - такие марки вызывали у нее животное отвращение. Алиса вытащила бутылку минералки и вдруг вспомнила, что с обеда ничего не ела. Может, это эксперимент: когда я попрошу есть? Уже скоро. У кого бы спросить насчет ужина?
Алиса увидела девчонку, одиноко сидящую на диванчике. Плечи у девочки были опущены. Слегка наклонив вперед голову, она смотрела прямо перед собой. Алиса подошла к ней и села рядышком.
- Не танцуешь? - участливо спросила она. Алисе показалось, что девочка чем-то расстроена.
- Не люблю. Не тянет как-то к таким развлечениям.
Алису порадовал такой спокойный, уверенный и вполне доверительный ответ. Девчонка взглянула на Алису, и та поразилась, увидев ее лицо: аккуратно, черными прядями без всяких лишних оттенков, как стильной рамкой, обрамлялся безупречный овал. На белой коже (будто она специально не загорала) наивные, очень ей идущие веснушки. Черты лица простые, милые и какие-то открытые. Но больше всего Алису поразили глаза. Такие огромные глаза встречаются редко. Два компактных бездонных озера, втиснутые природой в черепную коробку, флюоресцирующие неестественно ярким цветом морской волны. Алиса вспомнила все красивые пейзажи с водой - такого цвета она не видела.
- Меня, вообще-то, тоже, по большей части, - и глаза верили ей, потому что солгать им было невозможно.
- Меня зовут Вера. А тебя Алиса, да?
- Да, - Алиса улыбнулась: она любила свое имя. - Ты давно здесь?
- Не знаю, мы не ведем счет по дням. Может, две недели, а, может, два месяца. Я пыталась вести дневник - Татьяна Сергеевна сказала, что это не по правилам и отобрала у меня все записи и все пишущие предметы. Это ужасно.
- А еще что здесь запрещают?
- Да самое неожиданное: например, молиться.
- Молиться, как это?
- А что тут еще делать? Я попросила у них «молитвослов» - книжку молитв - и Татьяна Сергеевна на меня дико разозлилась. Сказала, что с Богом надо разговаривать совсем по-другому и что этому она нас научит потом, когда будем готовы. С этого дня я стала молиться постоянно.
- Значит, ты веришь в Бога?
- Да, а ты?
- Ну, наверное, Он есть, - Алиса вспомнила, что никогда серьезно не задумывалась над этим вопросом. - По крайней мере, до этого Он мне помогал, а теперь, наверное, наказал. Я как-то больше верю в судьбу.
- Но Бог и есть судьба.
Они помолчали.
- Ты из города? Из какого района?
Вера назвала весьма отдаленный район.
- Знаешь, - сказала она доверительно, пытливо заглядывая в Алисино лицо, - здесь все как-то странно. Иногда мне начинает казаться, что вокруг меня все - зомби, и Татьяна Сергеевна - руководитель этих зомби, как монстр в фильме ужасов. Самое страшное, когда человека привозят - он хочет домой, девчонки плачут, парни места себе не находят, психуют. А потом, через какое-то время - у всех по-разному, - они успокаиваются и становятся точь-в-точь, как животные, только социально организованные. И ходят, как стадо коров, куда им скажут, а о доме никто не вспоминает. Ты, похоже, тоже успокоилась...
- Издеваешься? - Алиса рассмеялась. - Я просто не показываю эмоций. Мне плохо. А ты хочешь домой?
- Да. Очень. У меня там любовь... - Вера вздохнула, - семья, конечно... Парень не дождался меня на свидании...
- А тебя в маршрутке привезли?
- В какой маршрутке, смеешься? Ты что, по доброй воле приехала?
- Нет, я села в маршрутку, и мне чего-то вкололи, я вырубилась и очутилась здесь.
- А меня в лифте. Какой-то парень. Я думала, сейчас приставать начнет, а он раз - шприцем, и вот привезли.
- Самое смешное, мы даже не подозреваем, где находимся чисто географически. А ты пробовала сбежать?
- Не успела. Меня сводили на прогулку - это бесполезно. Тут огромная территория, но забор, как вокруг зоны.
- Мне кажется, тут всем вводят психотропное лекарство замедленного действия, а на твой организм оно индивидуального бездействия, понимаешь? Так что, если я начну зомбироваться, ты меня как-нибудь растряси, ладно?
- Постараюсь. И вот еще что...
- Извините, можно тебя пригласить?
Алиса подняла голову. Перед ней стоял тот самый парень со взглядом. Заболтавшись, они с Верой не услышали, как заиграла медленная композиция.
- Пойдем, - на приглашение Алиса ответила интонацией, содержащей максимум простоты и минимум распущенности.
- Меня зовут Стас.
Он успел представиться, пока они протискивались в центр танц-пола - танцевали почти все.
- А меня - Алиса.
- Я в курсе, - он обнял ее одной рукой за талию, а в другую взял Алисин русый локон, отливающий то зеленым, то красным, то синим от цветомузыки. - Тебе идет это имя, ты прямо из страны чудес.
- Спасибо, - Алиса еще чуть-чуть приблизилась к нему и подумала: вот еще один на букву «С». После Саши у нее почему-то все парни начинались на «С» - Серж, Сева, Слава... Последний ее парень носил кличку «Сайн». Можно было догадаться, что кого-то нового будут звать Стас. Но это немного резкое имя, как удар по музыкальной тарелке, и, наверняка, он склонен к скандалам.
Дальше они танцевали молча.
- Пойдем посидим, - предложила Алиса.
- Хорошо. - Они бодренько прошагали к дивану. - А ты с Веркой подружилась?
- Познакомилась, но думаю подружиться, она мне понравилась.
- Да, она неплохая девчонка, только вот загоняется как-то - домой, домой...
- А ты не хочешь?
- Не-а, - веселый Стас при этих словах приблизил к ней свое симпатичное лицо, как бы давая понять, что его нежелание ехать домой связано с Алисой, и положил руку ей на правое плечо. Это навело Алису на мысль о дезодоранте - как же она могла забыть про дезодорант?
- Почему? - продолжала она задавать вопросы.
- Мне хорошо здесь. Там было как-то... Ладно, забей! Давай не будем разговаривать на эту тему, хорошо?
- Ладно, а ты не знаешь, где здесь можно поесть? Я голодная до ужаса.
- Вообще-то, столовая закрывается в десять, но у меня есть кое-что в комнате, надо только попить прихватить. Хочешь бутербродов с ветчиной?
- Еще бы.
По пути к холодильнику Алиса сердечно попрощалась с Верочкой до завтра и послала ей воздушный поцелуй. Она нашла открытую бутылку минералки, оставленную по рассеянности на сиденье, а он достал «Кока-колы» и откуда-то сбоку жвачки.
- Слушай, а пьянствовать здесь можно? - развивалась в разных направлениях начатая гастрономическая тема.
- Что ты, девочка, забудь. Сколько я тут - спиртного в рот не брал.
- И тебе это нравится? - Алиса даже остановилась.
- Привык. Я же не алкоголик, в конце концов.
- Я тоже не алкоголичка, но могли бы разрешить хотя бы пиво и всякие газировки 8,9%. Алисе припомнился любимый коктейль «Нирвана» - водка с ананасом.
- Ладно, можно без этого обходиться, здоровый образ жизни.
- Мажорство.
Они чуть-чуть помолчали и как раз пришли. Его дверь оказалась незапертой.
«Видимо, меня предварительно запирали, - подумала Алиса, - чтобы знакомство с коллективом не испортить».
- А отбой у вас во сколько?
- Нет отбоя. У нас свободный режим - ешь, что хочешь и когда хочешь, вставай в любое время; нравится - иди в тренажерный зал, не нравится - валяйся хоть до вечера в кровати.
- А библиотека есть?
- Есть какая-то, видео есть и кассет куча, но большинство - тупые.
Может, кто-то найдет разговоры, которые вели Алиса и Стас, странными, но разве не странной была ситуация, в которой они находились. Это было не банальное знакомство на дискотеке, для Алисы это был пир во время чумы - завести себе парня в этой, по ее выражениям, «комфортной тюрьме» или «золотой клетке». И ей совершенно не хотелось ни о чем его расспрашивать, кроме как об условиях проживания.
Теперь она сидела на его кровати, скрестив ноги, и уплетала бутерброд с ветчиной.
- Какая же я голодная, - Алиса бросила на Стаса беглый взгляд - он выглядел куда более голодным. - Гм, конечно, не думай, что я алкоголичка в свои шестнадцать, но что-то мне не нравится без пива. С персоналом нельзя договориться? Она же не одна у вас - Татьяна Сергеевна?
- Есть два повара, уборщица и два охранника. Больше мы никого не видели, - Стас сел рядом с Алисой и облокотился о стенку.
- А вы не пробовали договориться? - она развернулась так, чтобы видеть его лицо.
- А они с нами не разговаривают. Нельзя, скорее всего, условия оплаты не позволяют.
- В чем же здесь все-таки суть? - Алиса чуть подалась вперед.
- Какая, в конце концов, разница! Ты здесь и я здесь - мы с тобой в одной комнате и на одной кровати! Тебе что-то еще нужно?
- Да, - Алиса встала. - Я, пожалуй, пойду.
- Подожди, - он догнал ее у двери, - ты как-то сразу... Останься еще хоть на полчасика.
Алиса молчала. Она колебалась между двумя вариантами - промурыжить его подольше или сыграть рядовую девчонку, не до конца доступную, но принимающую все сразу. Поколебавшись с минуту, она вернулась и села в кресло.
- Скажи, мне могут дать гитару или флейту?
- Спроси, одному у нас дали краски и мольберт. Завтра она придет, может разрешить. Одна девчонка, Верка, ну, с которой ты познакомилась, на пианино играет.
- Хорошо?
- Замечательно. Иди сюда.
Он стоял перед Алисой, и видно было не только на лице, но и на всем теле радостное волнение. Смотреть на него было одно удовольствие.
Через полчаса он проводил ее до комнаты. Они поцеловались в щечку и пожелали друг другу приятных сновидений.
- Не так уж плохо, - подумала Алиса, засыпая, но тут же встрепенулась: что это у меня за мысли? Встрепенулась она уже во сне, и всю ночь убегала от дамочки вокруг озера, пряталась в палатки и заворачивалась в пенки. А дамочка размахивала шприцем, из которого брызгала красная жидкость, и кричала: «Никаких наркотиков, никаких молитв!»
На следующий день Алиса отправилась к дамочке. Стас показал, где ее можно найти. Дамочка улыбалась еще любезней и обещала приобрести флейту.
- Только мне нужно особенную. Можно я вам нарисую? Когда на словах объясняешь, трудно запомнить.
- Конечно, - дамочка протянула через шикарный широкий стол белоснежный лист бумаги и серебристую фирменную ручку.
Алиса довольно коряво изобразила флейту, сделала заметки насчет материала, фирмы-изготовителя и прочих тонкостей, в которых никто не разбирается. Может, это было проявление подсознательной мстительности: если уж они поймали ее вот так, так пусть помучаются, доставляя ей удовольствие.
- Гитару можно любую - шестиструнную. И медиатор, пожалуйста, только черный.
Алисе стало немножко стыдно за свою сентиментальность. Год назад или даже чуть больше, будучи в не очень трезвом состоянии, она пообещала Сайну, что никогда не возьмет в руки медиатор, если он будет не черного цвета. Это было связанно с тем, что Сайн подарил ей черный медиатор, и она хранила этот подарок до сих пор в специальной шкатулке, куда складывала самые неожиданные вещественные доказательства своих романов.
После завтрака в чудесном светлом буфете Алиса принялась наводить связи. Рука об руку со Стасом она перезнакомилась почти с половиной всех находящихся в столовой. Больше имен она запоминать не бралась. Выбрав самых раздолбайских, она попросила их поговорить с уборщицей насчет выпивки. Но, как выяснилось позже, у них ничего не вышло.
Стас, спросив у нее разрешения, пошел в тренажерный зал. Алиса отыскала Веру. Они вышли на улицу. Был чудесный солнечный день. Дождь шел вчера до самого позднего вечера, и все вокруг было мокрым.
- Знаешь, Вера, мы ведь должны что-то делать. Я познакомилась сегодня со многими ребятами - это безнадежно. Они ничего не понимают и не хотят понимать. Это же козлу понятно, что вся их доброжелательность синтетическая, ненатуральная, что все настоящие чувства у них атрофировались. И, я думаю, они это чувствуют – подсознательно. Можно было бы понять их, скажем, по пьянке. Они, может, признались бы, что хотят домой. Мне кажется, здесь не случайно запретили алкоголь. Если она раздает дорогущие кремы для ног, а на завтрак креветки... А курить здесь разрешают?
- Да, - неожиданно прозвучал Верин ответ.
Первый раз Алиса слышала о том, чтобы взрослые разрешали подросткам курить. Но ответ подтвердил ее догадки.
- Что, правда? Она прямо так и раздает сигаретки?
- Кто хочет, тот берет. В том же шкафу, где жвачки, за холодильником на дискотеке...
- Но ведь в зале не было накурено...
- Там нельзя.
- Почему?
- Нам не объясняют. Нам много чего не объясняют. Например, самые обдолбавшиеся с этой Татьяной ходят куда-то после обеда и нам ничего не говорят - секреты у них. А после восемнадцатилетия кто не захотел учиться, уезжают работать.
- Как? Их что, не выпускают? - Алиса чуть не открыла рот.
- А они не хотят. Они хотят работать на эту организацию. У нас сейчас недобор - скоро привезут еще парня. Кстати, ты вчера со Стасом затусовалась?
- Да, это мой тип. Чисто мой тип. Что касается мальчиков...
И они завели долгий разговор о личной жизни.
* * *
Продавец музыкального магазина Пашка Соловьев был несколько не в духе. У него один за другим рушились жизненные планы. Во-первых, дела на работе у него шли не очень, во-вторых, он никак не мог сдать экзамены в институте, где учился на заочном отделении, в-третьих, ему только что сообщили, что девчонка, на которую он положил глаз, сбежала из дому неизвестно куда с какой-то любовью.
Они познакомились неделю назад на сэйшене. Она выглядела немножко растерянной и все держалась поближе к своей подружке - его стародавней знакомой Дашке. Он помнил ее полудетскую радость, когда буквально засунул ее в центр кружка из своих приятелей.
«У нее офигительная улыбка, - думал он, сидя за прилавком своего магазина, - у нее офигительные волосы - как они вьются! А какая у нее фигурка... И она была бы не прочь!» - по крайней мере, Паше так показалось.
Она дала ему телефон и нарисовала карту-схему, как пройти к ее дому. Она сказала, что любит, когда к ней приходят без звонков и без приглашений – сюрпризом. Когда она узнала, что он работает в музыкальном магазине, тут же принялась описывать флейту, какую бы очень хотела иметь. И еще, показав растертый в кровь большой палец и поломанные ногти правой руки, спросила, нет ли у него черного медиатора.
- Понимаешь, мне нужен только черный, другой никак нельзя, - доверительно объяснила она, глядя слишком прямо своими огромными серыми глазами на него таким особым образом, что Паше тогда захотелось взять ее за плечи и поднять над собой только для того, чтобы посмотреть на это лицо снизу вверх.
Он не пошел к ней на следующий день, и через день тоже не пошел - принялся педантично наводить о ней справки. Узнать удалось вот что: у нее нет парня, она прикольная девчонка, она убивается по блондинам, стриженным под каре. На третий день он все-таки позвонил, но ему сказали, что она в турклубе и завтра едет в поход на два дня.
- Поход так поход, - подумал Паша. Ему совершенно некуда было торопиться. Он позвонил через два дня вечером - никто не ответил. Позвонил на следующее утро - было занято. И занято очень долго.
А тут пришел его знакомый и сообщил, что она сбежала из дома.
- Это так на нее не похоже, - рассуждал действительно пораженный знакомый, - она так любила жить! Да и с предками напрягов особых не было - вечно придет и давай: мой папаша то, моя мамаша се - прям как пай-девочка. И учебу любила - меня, говорит, от физики прет. И где она? Прямо бред какой-то. Мамаша в истерике - перетрясла всех подруг. И ни одна ничего не знает. На что это похоже? Криминал, прямо полтергейст.
- Ну, мало ли что, - Паша задумчиво облизывал незажженную сигарету, - мне показалось, она очень спонтанная, а такие люди способны на что угодно...
Когда знакомый ушел, Паша достал смятый листок бумаги, на котором она давала координаты. Занимательный план, по которому он должен был найти ее квартиру, был снабжен разными надписями: «пивной ларек», «помойка с зелеными баками», «лавочка, где сидят бабульки» - если бы он пришел к ней сразу, кто знает, может, все было бы по-другому...
Паша посмотрел на свое отражение в зеркальном шкафу с губными гармошками, вспомнил, как она смеялась его шуткам...
- Я ужасно рада, что с тобой познакомилась, - сказала тогда она и пожала его руку. У нее такие нежные ручки... Черный медиатор... Интересно...
В магазин вошли. Ужасно стильная дама. Паша посмотрел на нее немножко вызывающе - дама к тому располагала.
- Красивая, - подумал молоденький продавец музыкальных инструментов.
- Мне нужна флейта, - сказала она. - И гитара.
- Какая именно флейта? - Паша почувствовал себя героем нового рекламного ролика и улыбнулся сногсшибательной улыбкой. Вся его улыбка улетучилась через пару секунд, когда она положила на стол белый листок с описанием флейты. Господи, да это же ее почерк, в точности такая заглавная «П» с совершенно неповторимой загогулиной, такой же апостроф вместо двух точек над «ё», как же это?
- Простите, а кто это писал? - Паша весьма остроумно изобразил иронию, чтобы не вызвать вопросом подозрение.
- Моя дочь. У нее скоро день рождения, - дама ответила встречной всепоглощающей улыбкой.
- Я сделаю заказ. Вы сможете заехать послезавтра?
- Конечно, - в голосе дамы звучала досада.
- А гитару вам какую?
- Вон ту, - дама указала на какую-то гитару и сморщила лоб, вспоминая еще что-то. - Да, еще... как же он называется... медиатор! Если можно, черный.
Паша перешел в состояние нервного возбуждения. Такого совпадения быть не могло - это был ее почерк! И ее примочки! Когда дамочка ушла, он выглянул в окно: тихо отъехала зеленая машина, марки которой он не разобрал, впрочем, как и номера. Паша зашел в подсобку. Из черного футляра, выбранного по его вкусу, он достал точно такую же флейту, какая была описана на клочке бумаги. Сердце его бешено колотилось - он чувствовал себя героем криминального фильма. Зачем она наврала о дне рождения? Алиса по зодиаку - овен. Где же она? С кем? Зачем сбежала из дома? Удастся ли ему уговорить ее вернуться?
* * *
Алиса сидела у себя на неразобранной кровати в одном нижнем белье.
Она часто так сидела и слушала музыку. Но сейчас музыки не было - оставалось только думать. Она вспоминала. Ей было что вспомнить. Ее пятнадцать сбылись на сто процентов, ее шестнадцать сбывались на двести, и вдруг кто-то повернул выключатель, и кино о ее жизни исчезло с экрана.
Это был видеофильм - пленка в магнитофоне продолжала крутиться, но не было ни изображения, ни звука.
С новой тусовкой Алиса не могла войти в контакт. Обычно она вливалась в любую компанию, каждый раз немного видоизменяя, моделируя свою личность. Она любила студентов старшего поколения, в разговорах с которыми могла процитировать новомодного писателя, хотя литература в чистом виде ее не привлекала. Любила редкий сорт людей «без загонов»: от общения с ними она чувствовала огромный прилив сил. Это был высший сорт. Стоит отметить, что с людьми высшего сорта она избегала чего-то, даже отдаленно напоминающего любовь, поддерживая чисто дружеские отношения.
К первому сорту (это была не устойчивая классификация, а распределение по количеству получаемого удовольствия) относились симпатичные молодые люди. К ним с большой натяжкой можно было отнести Стаса. С натяжкой потому, что все у них получилось как-то слишком быстро. Она не чувствовала удовлетворения от проделанной психической (или психологической) работы, которая обычно предшествовала завоеванию парня.
Надо что-то делать. Нельзя же их оставлять - таких бедненьких.
В дверь постучали. Алиса натянула на грудь простыню и сказала: «Войдите». Вошла Вера.
- Пойдем погуляем?
Алиса кивнула. Она сбросила простыню и нехотя натянула кофту.
- Тебе сегодня принесут гитару?
- Надеюсь. Я только удивляюсь, почему здесь до сих пор никто не играл? Неужели ни один из сорока не умеет переставлять Am, Dm и Е?
- Может, стесняются?
Тут Алисе пришла в голову мысль. Она подумала о Саше и о Стасе (лучше этих двоих она здесь никого не знала). В памяти ясно запечатлелась картинка: Саша обожал, когда играли на гитаре «нормальные песни», но пения этого человека никто никогда не слышал. Даже когда текст он знал лучше всех поющих, он просто как-то открывал рот. Стас тоже на Алисино предложение что-нибудь спеть, ответил: «Я что, дурак?»
Ну, их, конечно, собрали не по принципу отсутствия слуха. Нужно вдуматься глубже. Когда человек поет, он открывает свою душу - вот почему пьяных всегда тянет «орать русские народные». Люди, которые не поют, просто боятся открыть свою душу, они, наверное, дико одиноки. И дело даже не в голосе и не в музыкальном образовании. Может, все, кто здесь находится, собраны потому, что они одиноки? Но как же нужно было искать, ведь по внешнему виду не всегда определишь, одинок человек или нет. Ах, конечно, классные руководители, школьные психологи... Вот в чем суть эксперимента. Но как меня к этой категории?.. Ну-ка, надо спросить...
- Вера, - Алиса к тому моменту прошла в ванную и расчесывалась, - можно личный вопрос?
- Конечно, - Вера просияла вопрошающей улыбкой.
- У тебя отношения со сверстниками как, нормальные были?
- Да, пожалуй, только не в классе. У меня была куча друзей по интересам. Одноклассники меня не интересовали, просто...
- То есть в школе про тебя могли подумать, будто ты замкнутая, необщительная и все такое?
- Пожалуй, так... А почему ты спросила?
- Я, кажется, начинаю понимать...
- Что именно?
- Почему никто не хочет домой.
Но я-то сама что здесь делаю? Моя классная не сказала бы, что я белая ворона. Может, так и было классе в восьмом, но потом...
Алиса не без удовольствия вспомнила те времена, когда ее внерок-н-рольные одноклассники узнавали все больше и больше о непонятном им образе жизни, как постепенно привыкали они к ее необъятным свитерам и рваным джинсам, как встречалась она им в местах общественного гуляния в компании красивых мальчиков, как не раз своим красноречием она спасала класс от разборок с учителями и завучами... Про нее никто бы не сказал, что она - белая ворона: она появлялась с завидной регулярностью на всех внеклассных и общешкольных мероприятиях, с завидной регулярностью там напивалась, но никто из начальства ни разу ее не уличил. Конечно, Алисе почти всегда было скучно, но не так уж много времени требовалось, чтобы себя зарекомендовать. А тридцать лишних знакомств (не друзей - это точно) еще никому не вредили.
Я не могу это оставить вот так... Здесь сорок несчастных подростков, неужели им нельзя помочь? Но как заставить их рассказать о своих загонах? Слушай, девочка, ты не слишком много на себя берешь?
В момент, когда нужно было заняться самокритикой, Алиса обращалась к себе в третьем лице. «Я должна им помочь!» - да в твоих рассуждениях не больше смысла, чем в диалогах из сериалов. Кто ты вообще такая, чтобы кому-то помогать? А, по-твоему, разве это не развлечение? В Алисе заговорила некоторая циничность и склонность к психологическим экспериментам. Она любила играть с людьми - влюблять их в себя, разочаровывать, шокировать резкой сменой имиджа или настроения, но иногда, в редкие минуты одиночества, ей приходила в голову мысль, что ни один человек никогда реально не получал от нее бескорыстной помощи.
Да, она занимала деньги и дарила редкие книги любителям литературы, отдала без возврата не одну кассету, носила тяжелые сумки старым соседкам и вытаскивала детей из луж, но этим она только располагала к себе людей...
* * *
Его звали Стас. Ему было семнадцать. У него были друзья. Он их почти ненавидел. У него не было подружки. Стас был одинок. В своей комнате, когда от него уходила Алиса (теперь у него была подружка), он часто вспоминал свое прошлое. Чаще всего он вспоминал Юлю и Полину.
В Юлю он был влюблен. Она была, наверное, единственным существом, которое он когда-нибудь любил. Не то, чтобы она была очень красива. У нее были светлые, чуть вьющиеся волосы не очень хорошего качества, большие блеклые глаза... Да, к чему об этом писать? Просто он любил ее.
Она была девушкой его друга. Стас мог бы убить своего друга, если бы это не каралось законом. Друг любил его с немного снисходительной, истинно братской нежностью, и даже его выводы о том, что Стас - сволочь, звучали как-то дружелюбно.
Сейчас Стас вспоминал один достаточно яркий вечер полугодичной давности - вечер Полины. Тогда он сидел в комнате, уже порядком пьяный, на стареньком удобном кресле и слушал монолог своего друга, обращенный к Полине, повествующий о всяких раздолбайских днях рождения в его отрочестве. У Полины тоже был раздолбайский день рождения. Она устроила нечто невообразимое - поспорила с кем-то на деньги, что угостит всех, кто придет ее поздравить, позаимствовала у подружки свободную квартиру и приступила к делу.
Слух об этой акции расползся довольно быстро, и действительно, многие приходили и уходили, оставляя подарки и грязную посуду. Все поздравляли Полину, улыбались ей, целовали ее (кто - в щечку, кто - в губки), рассказывали истории, но всем было капельку ее жалко. Такой день рождения она устроила, чтобы хоть чуточку развеяться - ее в третий раз бросил человек, которого она любила. Но Полина не казалась убитой горем, только время от времени просила подруг пойти и купить еще сидра или котлет. До этого вечера Стас видел Полину пять раз. Три раза на дискотеке и два раза на улице.
Стас сидел в комнате и вспоминал все, что знал о Полине. Она была симпатичной, но какой-то странной, мертвой красотой. На ее гармоничном лице пугающее отстраненное выражение слишком редко сменялось разновидностями улыбки. Может, от несчастной любви, может, от чего-то еще она хранила убийственное равнодушие ко всему и всем окружающим. У нее было два взгляда: один означал презрение, другой - внимание, оценку. Разговаривала она всегда приглушенно, тонким и тихим голосом, без эмоций. Многие сходили по ней с ума - по большей части это были романтики-неудачники. Один из них - Олег - привел Стаса с друзьями на ее праздник.
Полина не выказала особой радости при их появлении, но так посмотрела Стасу в глаза, что еще с порога все стало ясно.
Сейчас она была на кухне с Олегом и его друзьями. По тону Полины было понятно, что разговор утомлял и раздражал ее, что она хотела покинуть кухню и заняться чем-то еще, но элементарная хозяйская вежливость заставляла ее сидеть с гостями. До него доносился ленивый, странный разговор, который вел его друг: «Стас - сволочь все-таки!»
Стасу было обидно. Он вспоминал, как пригласил когда-то Полину на дискотеке. Хотя она отиралась с каким-то парнем, видно было, что парень ей не нравился. Она с радостью приняла его приглашение, но это был всего лишь медленный танец, не больше. Это было чуть меньше года назад, а сейчас он сидит в ее комнате... Как она посмотрела на него в дверях... Стас заметил в кресле гитару, он играл когда-то, а теперь забросил. Гитара была расстроена. Кое-как подтянув друг к другу звуки от шести струн, Стас принялся негромко перебирать аккорды. Он почувствовал, как на него действует алкоголь, и хотел на кухню, он не успел осмыслить, почему его туда тянет, из кухни донесся голос друга:
- Стас, иди сюда, поиграем.
Стас вошел на кухню. Гости расположились на кухонном диванчике. Слишком близко к Полине подсел Олег. Она выглядела почти затравленной. Увидев его, чуть усмехнулась и посмотрела вопросительно.
Стас сел рядом с Олегом, так что Олег очутился между ним и Полиной, и, к несомненному Полининому удовольствию, Олег наконец-то убрал руку, «ненавязчиво» находящуюся у нее за спиной, и теперь только пытался вставить умные фразы в разговор, завязавшийся между Стасом и Полиной. Они заговорили о музыке. Оказалось, ей нравилось все то же, что ему, даже в самых незначительных мелочах их интересы полностью совпадали. Потом они говорили еще о чем-то: об отвлеченных понятиях, о фильмах, о школьных учителях и при этом не пытались сделать более простыми сложные мысли, не пытались казаться глупее, чем они есть, что, в общем-то, принято среди подростков. Она продолжала его недосказанные мысли и пела любимые песни. Наконец исчез Олег, просидевший между ними довольно долго. Друг Стаса встал, чтобы сказать тост, Стас тоже встал, а перед ним - Полина. В левой руке (что почему-то не казалось странным) она держала чайную чашку (бокалы в чужой квартире, разумеется, никто не трогал), а правую отвела за спину, как швейцар. Стасу было достаточно совсем незначительного движения, чтобы коснуться этой почти детской доверчивой руки, с полупрозрачным маникюром. Он так и сделал - легко провел пальцем по раскрытой ладони, и ладонь тут же сомкнулась. Полина чуть отступила назад. Ее пальцы были уже на его запястье. Казалось бы, что такого в прикосновении рук?
Они еще совсем немножко посидели, а потом Стас сказал: «Пойдем в зал».
Там играла музыка и сидели по большей части девочки. Оставив ребят, они вышли в коридор. Он остановил ее и поцеловал. Это было странно – поцелуй, как в фильме: быстро, не сговариваясь, прильнуть друг к другу. Но если в фильмах влюбленные стоят на мосту и их освещает закат, а после поцелуя они долго смотрят друг другу в глаза, то Полина и Стас просто пошли дальше по коридору. И совсем не в зал, а в какую-то еще комнату, куда Полина обещала подруге никого не пускать. Видимо, это была комната бабушки: при неверном сумеречном освещении можно было разглядеть старомодный шкаф, стол с портретом Сталина, железную кровать... Больше он ничего не запомнил. Он помнил только волосы Полины, которые она виновато убирала с лица, ее запах, ее нежные пальцы на своей шее. Он очень боялся посмотреть ей в глаза, но все же решился - два кусочка пустоты, в которых укомплектованы два небольших наборчика порочности, - не так уж и страшно.
И тут Стас вспомнил, что не должен этого делать, что любит-то он Юлю! Да, Юля совсем другая, у нее совсем другие глаза и руки - руки, которые держит в своих руках его друг. Каждый день, а может, и каждую минуту они думают друг о друге. Стас стиснул зубы. У Полины была приятная кожа, она, наверное, тоже несчастна, и такая тихая...
Прошло какое-то время, но никто не смог бы сказать, сколько именно, потому что в сумеречных бабушкиных комнатах времени не существует: давно прошел срок его действия. Стас закрыл глаза. Он представил Юлю, представил совсем близко... нет, это не она, ничего не выйдет - это все ложь. Зачем им обманывать друг друга? Он снова посмотрел на Полину, еще секунда - и он не выдержит...
- Юля, Юленька, - вырвалось у него.
- Что ты сказал?
Стас против воли посмотрел Полине в глаза и оцепенел. Страх сковал его, вроде бы, отчего? Просто от того ледяного, нечеловеческого презрения, отчетливо различимого в сумерках бабушкиной комнаты. Это было как раз то, чего Стас боялся, не решаясь посмотреть ей в глаза. У нее была упругая, гибкая спина и горячее дыхание. Она нравилась Стасу, и он попробовал оправдаться:
- Это подружка.
Полина чуть усмехнулась, и лишь минут через пять (а может, пятьдесят пять - времени не существовало) она сказала совсем другим тоном:
- Прикольно, да?
Но чувствовалось, что это уже не то, он ей неинтересен, жалок, унижен.
На следующий день Стас жестоко простудился. Когда он начал выздоравливать, простудилась природа. Уже третий день шел дождь, и уже третий день у Стаса упорно держалась самая мерзкая температура – 37,1. У Стаса болела голова. Он был дома один, и одиночество угнетало как никогда раньше.
На кухне было тепло и светло от желтой лампочки под соломенным абажуром. Нужно было пить как можно больше жидкости, и в который раз на плите закипал чайник. В литровой банке были заварены всякие травки: ромашка, мята, зверобой и прочее. В крошечную розетку Стас налил мед. Негромко работало радио. Стас взял чайник, и в дверь позвонили. Не очень уверенный тревожный звонок.
- Я хочу передать привет всем ди-джеям «Европы плюс», - доносился из новенького приемника гнусавый голос, - и особенно Оле. Я передаю приветы Крошке Ру, Шлангу и Коржу...
На пороге стояла Полина. Она, видимо, шла без зонта - ее темные волосы, выпущенные из-под капюшона, красиво завивались. На ней был светлый плащ с темными пятнами дождя.
- Привет. Не пойми меня неправильно - я просто не успела на электричку, на которой уехали родители, а следующая - через два часа... Ничего, если я у тебя посижу? Ты только не думай...
Стас жил рядом с вокзалом. Полина была в смущении, уже совсем не та Полина, не презирающая, не глядящая насквозь - просто промокшая девочка, с которой можно поделиться чашкой чая.
- Заходи, конечно. Я тут один. Скучаю... Чая хочешь?
- Да, - это было очень глубокое «да», совсем не простое - это было «да» удава.
Стас достал еще одну чашку. Его, огромная, уже стояла на столе, Полина сидела на стуле, скрестив ноги, и внимательно следила за всеми его манипуляциями. От ромашки-зверобоя она отказалась, от сахара тоже.
- Знаешь, Стас, - она положила локти на стол и сцепила пальцы, - ты ведь на меня похож, очень. Даже странно как-то. Я не говорю внешне, я имею в виду духовно, то есть душевно. - Полина положила ногу на ногу, а подбородок - на сцепленные пальцы. - Вот видишь себя в зеркале - свое тело, а душу видно, если смотреть на свои поступки, свою жизнь... Я не говорю, что нам надо быть вместе - это глупо, это просто... не знаю, нам вовсе не обязательно быть вместе, но связь есть. Где-то параллельно она существует, скажи, ты ведь чувствуешь... это?
Стас толком не понял, что она хотела сказать. Ему нравилась Полина, он был бы не прочь сделать ее своей, но ничего параллельного он не чувствовал, только хотел ее обнять. Он подошел к мойке.
- Дай мне, пожалуйста, чашку.
Полина протянула чашку, не приподнимаясь со стула. Стас думал, что она встанет.
- Пойдем в комнату, - позвал он ласково через две минуты, в течение которых стоял к ней спиной, разбираясь с тарелками и розетками. Она пожала плечами:
- Пойдем, - Стас подождал секунду, она встала. Правую руку держала за спиной. «Как тогда...» - подумалось Стасу. Он положил руки ей на плечи и притянул к себе.
- Не знаю, правильно ли я поступаю, - начала Полина...
- Правильно, - ответил Стас и поцеловал ее.
Это было больно - слишком болезненный поцелуй, причем боль он ощутил в правом плече.
- Привет, меня зовут Юля, я хочу передать привет нашему другу Стасу, который сейчас болеет, а также моему парню...
Стас зашатался и упал. Полина выключила радио. Очнулся он там же, где спустя полгода очнется Алиса.
* * *
Окружающие либо совсем не понимали, что Алисе от них нужно, либо понимали очень смутно и отделывались все теми же "...да ладно тебе грузить", "...да забей ты...". Еще вызывали Алисино недоумение всепоглощающая терпимость и доброжелательность.
Просто какой-то психологический парник - поделилась она как-то с Верой своими наблюдениями.
- Так ведь это нормально – нельзя было усомниться в том, что Вера всегда думала именно так и никак иначе. Алиса почти перебила ее.
- Господи, какая же ты наивная! Подумай, ведь всегда в любом искусственно созданном коллективе есть человек или даже несколько, над которыми смеются, которых не любят или, по крайней мере, есть какое-то отчуждение, а здесь... Ты посмотри на эту публику: тут половина полудурки, а половина доморощенные гении со страдающей самооценкой - просто уникальная атмосфера для склок.
- А Стаса ты к какой категории причисляешь? - Вера знала, о чем спросить безудержно красноречивую подругу.
- Стас? Ну, Стас - это особенный человек. По-моему, он очень несчастный. У него есть что-то, чего он боится, но это в прошлом. Он мучается, хочет забыть, или наоборот - помнить, но ему плохо, то есть было плохо. Здесь, в изоляции, ему, наверное, лучше - я не знаю... Просто есть такие люди, которые не предпринимают ничего, когда трудно, я никогда их не понимала - и Стас относится к таким людям, он очень замкнут. Я не имею привычки задавать вопросы о личной жизни, но там у него наверняка нелады. Знаешь, он ведь не влюблен в меня...
- Да, понимаю...
- Пойдем в корпус, холодно как-то, - сказала Алиса уже совсем другим тоном. Действительно, было холодно. Началась самая настоящая осень, как на картинке: слепое серое небо с постоянно моросящим дождем, на этом небе тоскливые косяки птиц, влажный воздух обретает плоть, а в нем, как рыбы в аквариуме, плавают в произвольных направлениях произвольные листья. Земля, отдавшая воздуху осязаемость и запах, превращается в безликую серую массу. Все эти признаки увядания природы давно известны и многократно описаны в разных литературных произведениях, они являются символами грусти, плохого настроения и, пожалуй, даже олицетворением асимметрично распавшейся романтичной любви. И кажется, что тучи эти беспредельны, что они нависают над всем миром, не прерываясь от Лондона до Токио. И это почти правда - огромная обложная туча покрыла своим рыхлым телом все Подмосковье со всеми его плохими и хорошими дорогами, придорожными кафешками и гремящими дальнобойными машинами. Скисали в дожде маленькие вредные города, а их хмурые жители попрятались по нетопленым квартирам. Иногда во время грозы отключали электричество, и в отсутствие телевизора всем было скучно. Никто не выходил на улицу без очень уважительной причины, только отцы семейств спешили с работы с автобусных остановок или от своих гаражей. Особенно приятно в холодную, стылую моросню вести благополучную машину по благополучной дороге, навстречу сверкающим иномаркам, а иномарок было сегодня немного больше, чем всегда на Н-ском шоссе, они мчались мимо гостеприимных шашлычниц, которые не закрылись вопреки погоде, обгоняли «жигулят» поздних дачников и уже несколько десятков таких машин собрались как популяция цветных китайских тараканов, подставляя блестящие спины дождю у очень отдаленного красивого коттеджа. Его просторные, европейского дизайна окна светились уютным желтым светом. Что это? Что там за окнами? День рождения знаменитости или свадьба новых русских? Что за люди выходят из машин и направляются к главному входу? Кто нанял охранника с сотовым, будто с рацией?
В большом теплом зале собрались люди. Почти все выглядели моложе 35, все без исключения были прекрасно одеты, и у всех было прекрасное настроение. Леди и джентльмены - так хотелось к ним обратиться. Пили какие-то коктейли и просто пиво из банок, жевали какие-то закуски и так непринужденно, с искренним интересом вели разговоры, что ни в коем случае нельзя было подумать, будто они собрались для деловой встречи, или на светский раут, или на какой-нибудь богемный (или околобогемный) сход. Первое, что приходило на ум, - очень большая компания старых друзей собралась на выходные (но вообще-то были совсем даже не выходные), по крайней мере, никому бы в голову не пришла мысль о том, что съехались эти люди издалека и встреча носила характер огромной ответственности и секретности, но в какой-то момент обстановка в зале изменилась. Все без исключения прекратили разговоры, стоящие сели, лица обратились на запад - то есть к двери, в проеме двери появился он. Он быстро прошел к едва ощутимому логическому центру зала и обратился к сидящим, а если конкретнее, обратился к Татьяне Сергеевне - дал ей слово. Татьяна Сергеевна встала и начала говорить. А говорила она ответами на вопросы, которые уже неделю мучили Алису, красивые мужчины и женщины тоже задавали ей вопросы, некоторые доброжелательно, некоторые, наоборот, враждебно, Татьяна Сергеевна то улыбалась, то огрызалась и была в центре приблизительно такого спора:
- Простите, вы можете говорить о какой угодно осторожности и принципиальности, а я отвечу вам фактами: ваши фокусы больше не проходят, никому не нужны ваши дурацкие лекции. Поймите, что те люди, то есть дети, - нужный нам контингент - никуда они не придут, вы только тратитесь зря, я не понимаю теоретических нападок на метод, подтверждающийся практикой.
- Сестра, я, конечно, не сомневаюсь в вашем искреннем желании помочь братству в нелегкую для него минуту, но неужели вам неясно, что вы нарушаете закон, что просто-напросто нас всех отдадут под суд. Это, конечно, ничего страшного, но ведь на кого напорешься, как говорится: "Тише едешь - дальше будешь"...
- Не знаю, не вижу никакого риска. Все просчитано до мелочи. Эти дети не случайно к нам попадают, не с улицы. Они предварительно 10 тестов на психику пройдут, почва соответствующая готовится - еще ни разу не ошиблись.
- Простите, кто не ошибся?
- Исследователи: социологи, психологи - наши кадры. Я же объясняла суть на прошлом собрании, мне что, повторяться?
- Что вы, Татьяна Сергеевна, кто просит вас повторяться, - сказал он, - чтобы не было разногласий, я решил делать так: если продержитесь еще месяц без приключений - оставайтесь, расширяйтесь. Если что не так – заметайте следы и прекращайте свою деятельность - только очень чисто, очень-очень чисто – пусть жестоко. Пока все полномочия ваши - распоряжайтесь.
Что дальше происходило в коттедже – неизвестно.
Через 8 часов все кончилось.
На следующий день Татьяна Сергеевна ехала к одному школьному психологу. Выглянуло солнце, воздух, свежий и приятный, залетал в окна машины и шевелил волосы Татьяны Сергеевны. Она была в отличном настроении: интригующе переглядывалась с водителями, когда приходилось стоять на светофорах, мельком отмечала удачные демисезонные пальто на девушках, спешащих через дорогу, весело посигналила гудком красивому, ухоженному подростку на роликах. Ехать оставалось еще минут 20. Удобная, дорогая, на бесшумном ходу жизнь - как все это чудесно, как все это поет и сверкает перед окончательной победой зимы. Татьяна Сергеевна проезжала мимо бывшего Дворца пионеров - он продолжал функционировать до сих пор, правда, под другим названием. Сейчас Дворец ремонтировали - весь фасад был в лесах. Главный вход тоже, поэтому все пионеры (теперь под другим названием) спешили к заднему входу. Задний вход располагался во внутреннем дворе. Была какая-то искренняя античность в гулком пространстве, в высоких розовых стенах, отделявших его от действительности, в симметричных арочных проемах, один из которых был густо исписан ругательствами, а другой - заколочен. В заколоченном проеме была устроена стальная горка, и модные тинэйджеры катались с нее на скейтах, производя страшный грохот.
Этот грохот лениво обругал мальчик Сева в серой замшевой курточке. Сева сегодня был очень странный. Он кокетничал с Алисой, как будто ничего не было в те полтора года, которые так изменили их отношения, может, это и происходило полтора года назад, только Алису туда по ошибке воткнули совсем не ту - немножко более взрослую и более грустную. Компания из шести человек расположилась на круглых лавочках, образующих в своем множестве почти что амфитеатр (мы же говорили об античности), было холодно. Сева сидел рядом с Алисой, и она выбирала ему из хорошей книги, которую не успела дочитать, неприличные места. Сева ждал и прислонял ногу к Алисиной ноге. Рядом сидела Вера с маленькой, корявой гитарой и играла Саше К. свою новую песню, потому что Саша создал рок-группу и ждал только, когда подвезут ударную установку. Ему нужны были песни для группы. Ударную установку должны были подвезти с минуты на минуту. Саша пытался записать песню в записную книжку, но не успевал, тогда Вера останавливалась и начинала сначала. Алиса скучала и думала про Сайна.
- А Сайн не придет, - сказал Олег и опустил голову, - он теперь в филиале американской фирмы работает - буржуй проклятый, - а мы за коммунизм, - Олег писал какой-то список наркомов. Туда вошли и Вера с Алисой как комиссары по здравому смыслу. Олегу помогал другой Олег и грыз семечки. Оба Олега говорили об одном тусовочном человеке. Алиса знала этого человека. Ей он совсем не нравился. Когда она была чуть помладше, когда она действительно могла сидеть у Дворца пионеров и кокетничать с Севой, она уважала этого тусовочного человека, но потом поняла, что он ничем особым не выделяется, но зато думает о себе больше, чем о других. Алису это раздражало и огорчало: и то, что тусовочный человек в ее понятии мог бы быть лучше, чем он был на самом деле, и то, что Олег им чуть ли не восхищается, а другой Олег его полностью поддерживает.
Алиса не выдержала: «Да чем же вы его хуже, - встала она с лавочки к недовольству Севы, - чем он так выделяется, этот ваш... Знаю я его, ничем он вас не лучше». И Алиса сказала еще что-то, опровергая исключительность тусовочного человека. Олег обиделся и сказал: "Я на тебя обиделся". Другой Олег хмуро промолчал. Алиса извинилась - она не хотела никого обижать... Приехал Сайн на грузовике - привез ударную установку. Саша, Сева и Олеги пошли ее разгружать, Вера разглядывала Сайна.
- Привет, - сказала Алиса, - это Сайн, - это Вера, приятно познакомиться.
- Ты была, - спросил Сайн, - у меня на фирме?
- Нет, - ответила Алиса и подумала: "Хорошо, что Сева ушел, а то плохо как-то. Тут Алиса заметила на куртке Сайна бэджик с именем: Валерий Юрьевич Шпак и удивилась, потому что Сайна звали совсем по-другому. Потом Сайну нужно было уезжать, и Алиса положила ему руку на плечо, чтобы поцеловать, но он отстранил ее.
- Здесь же люди, - сказал он.
Алиса оглянулась и увидела детей, они шли с тренировки по греко-римской борьбе (античность!) вместе с красивым немолодым тренером.
- У меня губа разбита, - сказал Сайн немного испуганно, - я не хочу...
- Ну, хоть в щечку, - Алиса приложилась к его приятно-теплой щеке.
- Такую небритую, - сказал Сайн, залез в грузовик и принялся его заводить.
Алиса проснулась. У подушки лежала записка от Стаса: "Не могу уснуть, хочешь – приходи". Алиса накинула на пижаму халат, вдела ноги в тапочки и бесшумно дошла до комнаты Стаса. Стас спал. По пути обратно Алиса остановилась у одной двери – оттуда доносился голос Татьяны Сергеевны. Алиса прислушалась, но слов разобрать не удалось. Татьяна Сергеевна говорила слишком ритмично и монотонно. Алиса вернулась к себе под одеяло. Ей стало одиноко. Захотелось вспомнить песню, которую сочинила Вера в ее сне, захотелось к Сайну. «Какой же он офигительный», - подумала Алиса и снова уснула.
Она не знала, что завтра в столовой освободится еще одно место - исчезнет мальчик Витя, и улыбающаяся Татьяна Сергеевна скажет, что Витю отправили домой, но по правилам эксперимента он не должен был с ними прощаться. Не знала Алиса, что в это самое время мальчик Витя окажется не в абсурдном сне о Дворце пионеров, а в самом страшном сне наяву. Очнется он голодный и замерзший от каких-то страшных таблеток, наглотавшись которых подростки чуть не умирают и изрыгают пену изо рта, а потом не помнят, что с ними произошло, и на протяжении времени приблизительно в вечность его будет преследовать музыка, тяжело, тяжело будет отдаваться она в разных составляющих его слухового аппарата, подобно ядовитому жучку заползать в самые отдаленные уголки его сознания и что-то стирать там. А потом музыка заговорила. Когда Витя понял это, он подумал, что слова у музыки были всегда, просто он не мог их отличить от остальных звуков. Сначала слова были на непонятном языке, даже отдаленно не похожем ни на английский, ни на французский, ни на японско-китайский языки, но потом Витя научился улавливать смысл - он извлекал суть из тех глубин сознания, где уже побывал ядовитый жучок, и так становилось просто и легко, и так резко переставала болеть голова, что Витя рад был понимать, вникать в звуки, льющиеся из белых стен. Время от времени приходили люди, одетые в белое, неизвестного пола и возраста, приносили ему воду и странную, какую-то синтетическую еду, и всегда меньше, чем ему хотелось. Витя не мог определить: спит он или нет, потому что, когда ему казалось, что он спит, он видел те же белые стены и слышал ту же музыку, и когда просыпался, ничто не менялось. Сначала было очень страшно: это был совсем не тот страх, что доводилось испытывать ему раньше - не страх перед людьми и их жестокостью, а страх перед смертью, не имеющей лица, - он понимал, что белые стены - явление не нормальное, он помнил, что жил сначала одиноко с несчастной семьей, потом не очень одиноко - в психологическом эксперименте, но постепенно он начал забывать - стирались из памяти одна за другой пусть не яркие, но все же картинки до тех пор, пока Витя не забыл собственное имя. Теперь в его сознании не было ничего. Ничего, кроме белых стен и белых людей. Его мозг был как чистый лист бумаги, на котором можно записать все, что угодно, ведь он забыл даже слова, так что не мог разговаривать сам с собой, только мычал в такт музыке.
В один прекрасный день все это кончилось. Пришли люди и увели его. Они научили его разговаривать на новом языке и дали ему новое имя, снабдили его новыми проблемами и обязанностями и даже новым прошлым, и ему казалось, что белая комната и люди в ней - лишь последствия неудачного наркоза, сделанного при операции в одной из американских больниц.
И этот новый человек будет работать и приносить пользу другим, им.
Один раз новый человек почувствует себя странно: он увидит женщину. Тогда ему будет уже за 30, но ему нельзя будет иметь женщину. Это было бы ужасно, к тому же они не хотели, более того, они запрещали, да он и не знал, для чего женщины - ему не объяснили. Он, конечно, видел на работе и других женщин, но эта почему-то была совсем не такая, она пришла как-то случайно и так же ушла, и нового человека охватила такая тоска, что потом он заболел. Он лежал три дня с высокой температурой и в эти три дня увидел много странных вещей, каких раньше не видел. Ему виделось, будто он маленький, но совсем не в приюте, как ему говорили, а с папой и мамой, что они очень бедные и живут в вонючей, темной квартире с тремя комнатами на пятерых - еще были бабушка и дедушка, они жили в самой дальней комнате, и он их не видел, но точно знал, что они есть. Ему снилось, как он выходил из дома и, проходя мимо перекрестка, всегда надеялся увидеть ту женщину, только она была еще маленькая, как и он. У нее было имя, и он повторял его как монах молитву - по тысяче раз в день. Он проходил по скверику с другими мальчиками. Им было лет по четырнадцать-пятнадцать. Среди них была еще одна девочка, которая была любовью разных его друзей, и она знала женщину. Она часто говорила о ней. А ту женщину он видел в церкви, но церкви он не видел, а только помнил, что видел ее в церкви. Девочка, которая была любовью, дала ему телефонный номер женщины. Его друзья не любили его. Они спрашивали: почему он не пьет водку? Он не пил ничего алкогольного, потому что ему не разрешали родители, его друзьям тоже не разрешали родители. Его друзья шли под каштанами, и светило солнце, и девочка - их любовь - была с ними, но женщины не было. Потом он увидит, как познакомился с женщиной. Это было зимой, уже не было никакого солнца, было все время темно, они сидели в небольшом домике - он, его друзья, девочка-любовь, еще какие-то девочки, и они включили музыку, и он стал танцевать с женщиной, а потом он положил ей руку на плечо, но она скоро ушла, а девочка-любовь обнималась с его другом, и друг был счастлив, и все были счастливы, и почти все пили водку, а он не пил. А потом он еще видел другое здание, и там женщина совсем не хотела его видеть и с ним говорить. Он написал ей письмо на каком-то иностранном языке, про то, что... Нет, совсем не понятно про что, но женщина ушла вместе с девочкой-любовью, и ему стало плохо. Когда новый человек выздоровел, он спросил у них, что это была за женщина, они отреагировали очень странно, почти испугались. Через неделю новый человек забыл женщину, но не потому, что он так хотел, а потому что так хотели они.
- Удивительная вещь - национальный менталитет, - сказал один из них.
* * *
Паша искал. Искал пути, но не находил. Он сходил с ума от этой тайны. Он знал, где Алиса, но только географически. Он проследил, куда поехала дамочка, - он ехал так долго, что на обратную дорогу у него не хватило бензина, но место запомнил. Это был огороженный бетонными стенами с колючей проволокой завод по производству неизвестно чего. На самом деле догадаться, что за забором завод, можно было только по надписи. Не было ни труб, ни высоких производственных зданий, вообще, росли деревья - это не очень логично и не очень реально, но было.
Паша долго искал дорогу обратно. Заехал в какой-то поселок и обнаружил бесплатный городской телефон, значит, это был не поселок, а очень ближний пригород, может, даже отдаленная окраина. Паша стоял и мерз в очереди у телефона, то есть это был обычный автомат, но почему-то бесплатный. Из автомата звонили местные жители. Какая-то женщина звонила по объявлению в газете, но никак не могла дозвониться. За ней звонили два молодых человека девушке по имени Олеся, в очереди они говорили о кассетах групп "Аукцыон" и "Ногу свело". Звонила маленькая девочка, но ей не ответили. И по тому, как она набирала номер, и по тому, как вздыхала, вешая трубку, почему-то было ясно, что звонит она по этому телефону уже давно, и что давно не ждет в трубке ответа, но приходит сюда набирать надоевшие цифры то ли по привычке, то ли по зову долга. Потом звонила бабулька, до этого всех торопившая и рассказавшая Паше о принципе действия автомата. Она разговаривала дольше всех - со своей дочкой - о поездке на огород и яблочном варенье. Потом звонил Паша. Он позвонил родителям и некоторым Алисиным друзьям. Никто не усомнился - надо ехать и искать. Поехали. Послезавтра. Было немножко страшно, но интересно. Было решено во что бы то ни стало проникнуть на территорию завода без труб. Существовала тьма версий о том, что это наркобаза, поэтому оделись по-наркомански, чтобы накрайняк втереться в доверие. Когда Паша следовал за машиной дамочки, ему повезло: несмотря на довольно глухую местность, перед ним всю дорогу следовал грузовик, наверняка она не заметила. Теперь грузовика перед ними не было, но выглядели они совсем неподозрительно - раздолбайская компания едет искать приключений, тем более поездка пришлась на выходные. В машину набилось семь человек. Две девушки. Обе Дашки. Одну из них вы знаете - она с Алисой на озера ездила. А другую я вам представляю.
- Очень приятно. Незнакомая присутствующим, Даша улыбнулась, а Паша продолжал знакомства:
- Я, конечно, не по этикету сделал, что девушку первую представил, но, я думаю, она не обидится.
Даша продолжала улыбаться. Паша представил остальных. Среди прочих был мальчик Сева в серой замшевой курточке. Алису он не видел довольно давно, не любил чем бы то ни было рисковать, тем более ехать не пойми куда за пропавшей девчонкой, Пашу вообще едва знал, но дело было не в благородстве, а в эгоизме. Когда-то он видел Алису каждый день, когда-то она убивалась по нему, сама не очень понимая, за какие такие достоинства Севы, и хотя все давно кончилось, и он знал Алисиных парней, но еще он знал ее привычку устраивать возвращения, не в любви, но все равно, это была резкая черта ее характера: ни с того, ни с сего связаться с подругой, с которой два года назад провела две недели в санатории, или прийти в тусовку, где ее никто уже не ждет, где она просто не тусуется, и купить всем пива, или вернуться в какую-то дальнюю-дальнюю деревеньку, где когда-то жил ее двоюродный дядя и она проводила каникулы. Она любила возвращаться в прошлое не только в воображении, но и в реальности. Она любила цикличность. Если удавалось вспомнить, в каком конкретном месте и в какое конкретное время она была ровно год назад, она пищала от восторга и неизменно там оказывалась снова, и это доставляло ей дикое удовольствие. Она так любила себя и всю свою жизнь, то есть все небольшое прошлое, что, не отрекаясь от настоящего, хотела дышать всем сразу: и тем, что было, и тем, что будет, и тем, что происходит в данный момент, даже привычный маршрут от дома до школы радовал ее, как праздничный концерт. Каждый раз, переходя улицы на знакомых светофорах, углубляясь в уютные дворики, сворачивая направо, обходя восстанавливающуюся церковь, она упивалась всем, что вокруг, что так красиво и хорошо. Мороз или жарко, едва поднимается солнце или уже встало, или на глазах превращается из малинового в золотое, минуя оранжевый. Алиса не любила описания природы в книжках, но она сама могла ее описывать, иногда очень хорошо, только никто этого не знал, потому что все эти описания существовали в ее голове до того момента, как она переступала школьный порог. Там они сменялись магнитными индукциями и логарифмами. Попав в изоляцию, Алиса тоже любовалась природой. Вокруг здания, где они жили, действительно существовала природа "подмосковная-идиллическая", даже грибы росли. Грибы Алиса любила, только различать не умела. Алисе никак не удавалось обойти всю территорию целиком: то Стас придумывал что-то интригующее, то Вера бросала какую-нибудь чрезвычайно пространную фразу, относительно которой хотелось возразить, но один раз ей это все-таки удалось. Она шла совсем потихоньку, разгребая ногами опавшие, совсем свежие листья, и изо всех сил старалась дышать полной грудью - очень ей нравился запах псевдоосени, ведь по календарю еще был август, пусть и самые последние числа. Сентябрь, видимо, совсем не рассчитал, - думала Алиса, - ведь ни за что не скажешь, что сейчас еще каникулы.
Она зашла уже очень глубоко и уже начала думать, а не переходит ли территория в каком-то месте в лес и не удастся ли ей убежать, она уже прикидывала, возвращаться ли ей за Верой, и то-то все удивятся, и эксперимента у них не выйдет, но тут Алиса увидела стену. Это была восточная стена, потому что предзакатные лучи падали на нее со стороны леса (со стороны Алисы). Издалека доносился шум электрички. Алиса загрустила. Она повернулась обратно к лесу и какой-то фрагмент, неуловимая композиция деревьев напомнили ей об одном мальчике. Это был странный мальчик, с ним она не общалась года три. Но они в свое время очень дружили и гуляли по такому вот лесу за ручку, и он даже обнимал ее. Алиса невольно улыбнулась: что за детские шалости, сейчас это так забавно. Потом она вспомнила, как встретила этого мальчика на улице, около месяца назад. Она тогда очень спешила: какой-то магазин закрывался, и он, видимо тоже спешил, а может, он и не узнал ее, в общем-то, Алисе было без разницы, но спустя пару часов, уже что-то купив, она оказалась в чисто мужской компании и спросила предположительного соседа этого мальчика, не знает ли он его. Предположительный сосед посмотрел недоверчиво, так что пришлось пояснить, что мальчик на 1,5 года младше. Тогда Сева посмотрел в глаза, как он всегда умел это делать, и задал вопрос:
- Что, по малолеткам убиваешься?
- Да, - ответила Алиса и принялась за долгую байку о своей врожденной склонности к педофилии.
Она любила, когда ее слушал Сева, вообще его присутствие как-то ее вдохновляло. Последние их встречи она помнила смутно: из эмоций - чувство жалости и собственного превосходства, из событий - чьи-то бесконечные первые стипендии - ну конечно, прошлая осень, из своих действий - легкое притворство, немного унижающее ее в глазах общих знакомых, но предназначенное для самой Алисы и ее близких подруг, из его действий - пошлые намеки и пьянство, что, в общем, всегда было ему присуще и неизвестно почему нравилось Алисе, но несколько раньше, чем прошлой осенью.
Время от времени вспоминать Севу и все, что с ним связано, доставляло удовольствие. Самое странное - Алиса так и не поняла его. Он бросил ее сам, признавая ее превосходство, Алиса так и не узнала причины, но это ее быстро перестало занимать: она была героиней, впереди манили и не давали покоя самые невероятные перспективы. Ровно через месяц, раньше, чем Сева нашел себе подружку, Алиса нашла парня. Она прекрасно выглядела тогда, стильно одевалась, вела бесшабашный образ жизни и Севу почти презирала. А потом жалела. Жалела прошлой осенью - банальной такой осенью, когда в середине октября каждый день дождь и девушка ждет любимого в нетопленой квартире, и любимый не появляется, потому что у него дела. Алиса тоже ждала, немножко впадала в меланхолию, и, чтобы развеяться, регулярно попадала в одну компанию с Севой. Положение ее личной жизни было странно: был Сайн, но они почти не виделись, и притом о ней ходили множественные сплетни, но совершенно не по делу, чрезвычайно нелепые и друг друга взаимоисключающие. Алису это развлекало, она пыталась что-то понять, искренно влюбиться, выплеснуть куда-нибудь что-то, переполняющее ее до краев, но так ничего и не выходило. От нечего делать иногда стебалась над Севой, под разными предлогами провожая его до дома, писала всем, кто жил далеко, и чьи адреса имелись, утешительные письма о лете и не думала, конечно, не думала, что меньше года спустя попадет в абсурдную, не допустимую в область реальных значений и событий ситуацию.
Алиса прислушалась: за стеной прошумела машина, значит, здесь проходит если не шоссе, то дорога, хотя по шуршанию автомобиля похоже на шоссе. Как же сделать так, чтобы они услышали? Кричать, наверное, бесполезно. На дерево залезть? После долгих безуспешных попыток пришлось отказаться и от этого. Надо вернуться, во что бы то ни стало, сбежать отсюда, а добрые дальнобойщики мне помогут. Надо пойти рассказать Вере.
Верочки нигде не было. В холле сидела Люда. Она что-то читала. Алиса заинтересовалась:
- Что читаешь?
Людочка нервно дернула головой – «Пушкина».
Алиса не знала, как к этому отнестись. Она не любила Пушкина, но любила многих людей, ценивших классику. Они были авторитетами не только в литературных, но и в других областях наук и жизни. Людочка никогда не стала бы Алисиным авторитетом.
Во-первых, Людочка никогда не высказывала прямо своих взглядов и скрывала увлечения. Алису это раздражало. Во-вторых, Алисе категорически не нравилась ее болезненная внешность - Людочка была неестественно худой, с совершенно детским сложением, высокой и неудобной - не приспособленной к гармоничным движениям. У нее лицо всегда было воспаленно и настороженно, огромные лягушачьи влажные глаза никогда не останавливались, вечно скользили с предмета на предмет, глаза трусливые и озлобленные.
Алиса больше всего ценила во внешности именно чистоту и глубину взгляда. Как в девочках, так и в мальчиках. Она помнила и бережно хранила этот приятный, чистый отпечаток - взгляд Сайна - насмешливый и тут же просящий прощения, повествующий о совершенно посторонних делах, но всегда спрашивающий, с самой первой их встречи: "Ты ли это? Принадлежишь ли ты мне?» И всегда хотелось ответить на этот вопрос, прокричать на весь город, на всю страну: «Да, это я! Я твоя девушка!" Где он?
Из всех, кто был с ней, из всех, кто любил ее, нет никого - все ушли. Алиса спела две строчки из давно забытой ею песни, и неожиданно несильный, высокий голос звонко, почти резко отозвался от пустых, оклеенных дорогущими обоями стен. Людочка испуганно встретила пытливый Алисин взгляд и тут же опустила голову, ничего не сказав по поводу более чем странного поведения - Алиса уселась на полу по-турецки и достала из кармана куртки яблоко.
Робкая, пугливая Людочка напомнила Алисе девочку из ее бывшего класса, такую же робкую, такую же забитую. Алиса всегда как-то заочно ее жалела, но довольно редко с ней разговаривала. Вспоминалась зима прошлого года, когда все казалось красивым и все можно было оправдать и так чудно разделялись на две стороны жизни тусовка и любовь, и любовью был не иллюзорный неуловимый Сайн (тогда Алиса не научилась еще ценить прелесть иллюзорных, но верных отношений) - тогда на этом месте был Сева, и никогда не пришло бы Алисе в голову на кого бы то ни было его променять. И в один из тех безумных, кричащих его именем дней она говорила с девочкой из своего класса - во время урока физкультуры они обе не занимались - девочка по освобождению, Алиса по лени, к тому же было слишком много дел - два параграфа по истории, алгебра и химия. Но мало что лезло в голову, кроме вчерашней паутины жестов и слов, в которой мучительно хотелось разобраться и понять: будет ли у Алисы что-то с этим человеком, будет ли существовать их особый уютный мир глубокого, великолепно серого цвета? Что он чувствует?
Алиса сидела на низенькой пыльной лавочке, втянув ноги и положив на правую руку учебник физики. В учебник Алиса заложила указательный палец, все свои мысли она вложила в вопрос и задала его девочке:
- Скажи, что это значит, когда человек тебя посылает, а через полгода ты становишься девушкой его друга, а еще через месяц ты сидишь у него на коленях...
- Не знаю, - ответила девочка.
Алису это немножко обидело.
- Ты не знаешь, где Вера?
- Нет. Может, у себя?
Алиса поднялась в комнату Веры и вошла без стука. Вера стояла посреди комнаты на коленях.
- Ты что? - спросила Алиса.
- Я молюсь.
- Неужели ты чувствуешь такую острую потребность?
- Алиса, Бог есть, я это поняла, но здесь не хотят, чтобы Он был. Мне не дали Библию. Софокла дали, а Библию не дали.
- А Софокла ты зачем просила?
- Просто, проверка на вшивость. Тут что-то нечисто. Пока ты не появилась, я успела почувствовать настоящее одиночество и многое передумать. Ты задумывалась когда-нибудь, зачем и почему мы живем?
- Ну, женщина живет для продолжения рода, для удовольствия...
- А зачем продолжать род?
Верины огромные, всему миру открытые глаза светились ясно и чисто, горела в них вера, вера во что-то, чего она еще не понимала, заходящее солнце расцвечивало ее волосы огненно-рыжим, почти золотым, и золотистая рамка, подчеркивающая бездонную голубую прорубь ее взгляда, наводила на мысль о солнце и море. Но всегда ли море бывает таким, каким мы привыкли его видеть? Лазоревым, солнечным и жарким? С мягким рассыпчатым песком, регулярно подвозимым красивыми, смуглыми работниками?
Совсем иное море зимой, теплой и влажной зимой юга, когда вода проникает во все уголки людской жизни, в чувства и мысли, и все яркие краски лета размыты, видно лишь туман и серую муть неопределенности южной зимы. Лучше не видеть моря зимой, интересно, что чувствуют постоянные жители курортных городов, когда не остается совсем-совсем счастливых отдыхающих, думающих о загаре и оставшихся деньгах и о проявке фотографий, прикрываются некоторые увеселительные заведения, прекращают работу прокаты караоке и содержатели экзотических зверей, свежие летние романы сменяются обыкновенными, давно надоевшими и по южной распутности неопределенными.
Так, например, от содержателя экзотических животных уехала Маша. Просто ее поздний отпуск закончился, она купила билет и уехала. Маша прожила у него три недели. Она не боялась его зверей. Она прекрасно готовила и гладила его по голове. Теперь ее не было. Она, правда, оставила адрес, но им обоим было понятно, что письма ни к чему.
Они познакомились вечером в скверике. Маша купила южных дешевых фруктов, но нежный пакетик, в которые она их сложила, разорвался, и фрукты рассыпались. У содержателя зверей было хорошее настроение, поэтому он, вместо того чтобы пройти мимо растерянной странной девушки к своему работнику - молодому фотографу с удавом, остановился и помог ей, даже подарил свои пакет, в который собирался посадить хамелеона. Маша была не очень высокая и какая-то сухая, но ладная. Одета она была не по-пляжному стильно, а короткую стрижку хотелось уложить по-другому. От нее веяло каким-то неуловимым восточным ароматом. Они разговорились.
- А вы надолго здесь?- спросил содержатель зверей у Маши, которая жила раньше под Питером, а теперь - под Москвой.
- Не знаю, насколько денег хватит, очень дорого проживание стоит, - Маша посмотрела на свою ладонь.
- Хотите у меня жить? Сейчас как раз самый сезон, так что фотографы подальше зверей забрали - вместо пяти удавов два осталось, вам не страшно?
- Нет, я не боюсь удавов, если они в клетках.
- А хотите мороженого?
Так они и жили. Маша часто ходила на пляж с какой-то новой подругой, а он не ходил: еще в детстве разлюбил купаться. Вечером они ходили на набережную. Маше хотелось, чтобы думали, будто она местная, а ему, чтобы думали, будто он отдыхающий. У Маши никого не было - с мужем она развелась два года назад, развелась так, что переехала в другой город и все начала сначала. Но почему-то так ничего особенного не началось, и Маша, поднакопив за полгода денег на хорошей работе в новом городе, поехала на море.
Работа у Маши была нетрудная - нужно было ходить по разным школам и тестировать подростков. Школы встречали ее всегда радостно, особенно радовались сами тестируемые, потому что у них срывались уроки. Маше приходилось ездить по области. Для этого существовала прекрасная белая машина отечественного производства и неразговорчивый старый шофер. В машине всегда играла иностранная музыка.
Шофер сверялся с адресом и подкатывал к кирпичному или бетонному зданию. Маша находила кабинет директора и рассказывала о всероссийских социологических опросах. Иногда, на входе, ее останавливал человек в камуфляже - школьный охранник, но она, улыбаясь, объясняла ему, в чем дело, показывала ордер, и охранник успокаивался.
Потом она просила учеников такого-то класса достать листочки и прекрасно отработанной за месяцы работы интонацией диктовала вопросы. Несмотря на ее просьбы, учащиеся переговаривались и пытались выяснить суть этого теста. Результаты Маша обещала объявить через неделю, но никогда этого не делала. Видимо, в организации, где она работала, за это отвечал другой человек.
Раз в неделю - в пятницу - Маша ехала в офис - большую комнату с шикарными подвесными потолками. Там встречалась со своей единственной начальницей - красивой, элегантной дамой. Маша сдавала ей результаты тестов и получала новые указания, шофер получал новые адреса. Единственное, что казалось в этой работе странным, - Маша никому не должна была о ней говорить, а в трудовой почему-то было написано, что она работает учительницей в школе для умственно отсталых. Маше это было в общем все равно, ей почти все было все равно, поэтому она очень удивилась, когда в одной из школ поговорила с девочкой, которой было не все равно.
Это была какая-то захолустная, обшарпанная школа в поселке городского типа. Дети в ней учились апатичные и в то же время немного озверевшие. Маша подъехала к школе как раз во время перемены. И в коридоре - узком и не освещенном - толпились и переругивались ученики. Этот шум сначала оглушил Машу: она привыкла бывать в школах во время уроков, и даже во время перемен в большинстве школ было потише. Она, как всегда, отправилась к директору. Сморщенный, немного косноязычный старик отнесся к ней с недоверием, долго тряс седой, плохо посаженной на дряблую шею головой, но потом все-таки поручил миленькой секретарше проводить Машу к девятым, десятому и одиннадцатому классам. Все до одного дети смотрели на Машу отупевшими, стеклянными глазами. Запомнилась пухленькая девочка в огромных очках с невыразительными, вероятно, заплаканными глазами. Эта девочка в свободное время писала стихи, но никому их не показывала. Позже эта девочка оказалась в психологическом эксперименте Татьяны Сергеевны, но покинула его еще до появления Алисы.
Когда Маша шла по коридору и думала о девочке в очках, она наткнулась на дежурную по школе. Дежурных назначали из десятого и одиннадцатого классов, и в их обязанности входило давать звонки, доносить на прогульщиков и смотреть за вещами в раздевалке. Дежурная посмотрела на Машу с нескрываемой неприязнью, почти презрением. Одета она была очень странно - в нечто висящее черное, а на груди у нее висел медальон с буквой "А".
- Вы тесты проводили? - спросила она, низко опустив голову и глядя Маше на руки.
- Да, - радостно ответила Маша.
- И вы думаете, что узнаете что-то о школьниках из этих тестов? - Маша не ожидала такого вопроса.
- Вообще-то я не обрабатываю результаты, я только провожу опрос...
- Так значит, вы делаете работу, даже не зная, для чего она?
Этот вопрос озадачил Машу и не давал ей покоя до конца рабочей недели, пока она не спросила об этом начальницу. В качестве ответа начальница показала ей трудовой договор, подписанный Машиной рукой, в котором черном по белому говорилось о том, что Маша не должна задавать вопросов о том, куда направляются результаты проведенных ею опросов. Маше стало все равно.
Через два года она поднакопила денег и поехала на море.
Содержатель животных не был красивым, даже наоборот - был совсем некрасивым и своей внешностью напоминал своих питомцев - крокодила, удавов и гигантских ящеров – хамелеонов. Дружил он в основном с молодежью - ленивой и неученой. Некоторые из них даже были наркоманы, некоторые любили алкоголь и почти все были донжуаны. Они любили содержателя животных, он их тоже. Он часто приходил с ними на молодежные дискотеки и заглядывался на девочек, которые его боялись. Когда один из донжуанов знакомил его с какой-нибудь новой своей подружкой, она сначала не верила в его профессию, потом долго, недоверчиво вглядывалась, потом уходила, оставляя после себя запах духов.
Маша всегда была спокойной, нежной и какой-то праведной, он, может, даже женился бы на ней, но был уверен, что она не согласится. Теперь она уехала. Жизнь от этого стала совсем скучной. За это лето он накопил меньше денег, чем обычно, потому что много потратил, и всю зиму пришлось экономить. Тоскливая, хмурая зима наедине с удавами и телевизором тянулась и в то же время пролетела, будто ее и не было. А весной приехал Юра.
Юра жил в соседней квартире, но вообще-то он учился в Ярославле, у бабушки. Родители Юры имели дом в пригороде, отдаленном от моря, и обычно Юра оставался у них, но в этот раз почему-то приехал в квартиру.
Одновременно с Юриным приездом пришло тепло. Что-то уже подрастало, люди боролись с авитаминозом, по-весеннему оживились удавы.
Юра пришел к содержателю животных и пил чай. Он привез московские конфеты и рамки для фотографий. Два друга были рады встрече. Как там, в Ярославле? Как бабушка?
- Куча хвостов, надо ехать сдавать, а бабушка обыкновенно - давление меряет.
- Девушку не нашел?
- Да бегала там одна за мной, ничего фигурка, но не то все это, понимаешь? Нет у нее ничего в душе, загадки нет.
- Да не глупи ты, загадки ему, будет загадка - не обрадуешься.
- А как твои животные? Не размножились?
- Нет, куда им...
Сонно и спокойно было на душе. Хотелось смотреть в окно, на душное весеннее небо в тучах, на птиц, думать о букашках и козявках.
- У тебя есть деньги? Мне немного - на билет не хватает, мама отдаст, ты ее знаешь.
- Дам, конечно, что мне, жалко, что ли?
Долго они еще разговаривали о всяких пустяках, об общих знакомых, которых Юра не видел сто лет - кто сломал руку, кто женился, кто переехал и куда, и игуана сидела у Юры на коленях.
Через неделю Юра уехал - сдавать хвосты. На рейс Москва – Ярославль в плацкарте мест не было, пришлось брать купейный. В купе ехали средних лет солидный человек и молодая девушка с гитарой. Красивая девушка, но одета как-то странно: на ней была темная юбка до пола и такой же темный, бесформенный свитер. Они разговаривали совсем чуть-чуть, ровно столько, сколько положено случайным попутчикам. Она угостила его сдобными булками, а он принес кипяток для чая. А потом он попросил ее сыграть. Она играла долгие и путаные песни, и он уже начал уставать от нагромождения стихов, но тут его будто прошибло током - незнакомая странная девушка запела песню, которая хранилась у него в памяти уже два года, хотя слышал он ее раза два.
Эта песня...
Сладким пряником жизнь застряла в горле,
Бородатый мужик идет по кругу...
Странная песня о том, что придет любовь. Эту песню играла и пела точно так же в поезде она - девочка его мечты. Она была совсем не похожа на эту миловидную брюнетку в длиннющей юбке, она была совсем другая - с распущенными светлыми волосами, в облегающей кофточке без лифчика, с пожилой мамой на нижней полке. Судьба бесплодно и потому жестоко столкнула их позапрошлым летом, когда они ехали в одном плацкарте, а она ехала отдыхать в его родной город, и мало того, связалась с одним его знакомым - донжуаном и наркоманом, и в отличие от остальных девочек донжуана она почему-то знала о его наркоманстве и относилась к этому достаточно спокойно, хотя обычно все пляжные наркоманы никому ничего не рассказывают.
Сейчас Юра вспомнил, как часами смотрел на нее в поезде, как заговорил с ней впервые, а потом они пробеседовали часа четыре, пока ей не захотелось спать. Она много и увлеченно рассказывала о своей жизни, боясь, что мама услышит, приглушала голос, но мама спала. И она пела эту песню и на вопрос: "Кто ее поет?", ответила: «Я. Это моя песня, я ее написала». Как же могла попутчица из Москвы знать эту песню?
Юра вспомнил, как она оставляла маму в гостинице и шла к донжуану, а однажды Юре удалось совсем приблизиться к ней. По случайности они на несколько ночных минут остались одни в летнем кинотеатре, донжуан, правда, смотрел на них на расстоянии метров семи, но ведь они ничего и не делали, просто он показал ей звезды. Да, она была романтичной, просто воплощение романтики, которой Юре всегда тайно хотелось. И чтобы точно показать какую-то звезду, он подошел к ней сзади, почти вплотную, и взял ее теплую, доверчивую ручку. Она то ли притворялась, то ли правда путалась в его объяснениях, но никак не могла увидеть, что же он хотел показать. На секунду он приблизил свое лицо к ее лицу и уловил едва ощутимый запах едва тронутой загаром кожи. Юра знал, что, спустя каких-нибудь полчаса, она будет целоваться с донжуаном и никуда он от этого не денется - такова жизнь, и все-таки он не забыл ее до конца, даже спустя два года, хотя почти не думал о ней. И вот, теперь эта песня...
- Откуда ты ее знаешь???
- Кого, ее?
- Эту песню.
- Ее пела одна моя подруга, - девушка насторожилась, в ее осанке и выражении лица тут же появилось недоверие.
- И сейчас поет?
Вера опустила глаза:
- Этого я вам сказать не могу.
- Почему?
- Я дала слово, никогда и никому о ней не говорить.
- Скажите хотя бы, ее звали ...?
Попутчица оторопела и посмотрела на Юру со страхом и интересом.
- Это она, да? Ну, чего вы боитесь, мы были друзьями, она отдыхала в моем родном городе, я же ничего не сделаю, я хочу ее увидеть...
- Вы ничего от меня не узнаете, - попутчица исчезла: через полчаса вышла на ближайшем полустанке. Юра чувствовал себя, мягко говоря, неспокойно. Наверняка, это была она, не стала бы она врать о том, что сама сочинила эту злосчастную песню. Наверняка эта девушка знает ее, но почему все так странно? Судьба поиздевалась и ладно, только ничего не происходит просто так, должно быть какое-то продолжение...
Юра приехал в Ярославль. В Ярославле было тепло и пасмурно. Поехал к бабушке. Там побрился и съел тарелку пельменей. Потом поехал в общагу. В общаге стоял шум - туда заселили каких-то школьников из другого города. Старшеклассников. Они приехали на три дня, знакомиться с городом. Девочки в шлепанцах освоились и шли умываться. Мальчишки бегали из комнаты в комнату и оживленно переговаривались. Им было весело. Юру это немного раздражало. Он постучался в комнату друга. Друг был озабочен сдачей хвостов и что-то напряженно учил, взъерошивая волосы, кусая губы. На его здоровающемся лице можно было заметить полет мысли, еще не угасший и трепещущий как птица в ловушке - движения нейронов в больших полушариях.
У друга были конспекты. Стали учить вдвоем. Время летело быстро. До экзамена оставалось 96 часов. При свете настольной лампы двое студентов грызли науку, а через стенку безмятежные школьники грызли соленые орешки, рассказывали интересные истории из своей жизни. Разговор зашел о наркотиках. К счастью, никто из шести школьников, собравшихся при свете лампы, накрытой малиновым полотенцем, чтобы из коридора классный руководитель не заметил, что они не спят, ни один из них не пробовал наркотики, но разговор зашел.
- Слушайте фишку, - начал школьник. - Мой двоюродный брат один раз поехал искать одну девчонку. За город, на заброшенный завод.
- Как понять: за город, на завод, девчонку искать? Что-то ты гонишь.
- Да нет, правда, у них просто тусовка такая, неформалы типа, как придумают какую-нибудь фигню, потом не веришь. Ну, в общем, эта девчонка - брат с ней гулял даже, я ее видел на фотке, ничего так, пропала. Нет, и все. Родителям записку оставила... Но это неважно, я не о том. Короче, один парень как-то там выяснил, что она на этом заводе, и поехали с ней поговорить. Оказалось, там забор и закрыто. Они к охраннику - он их в шею, автоматом грозит, матом посылает. Секретный, говорит, объект. Ну, им, понятное дело, интересно, и ехали все-таки, решили обойти этот секретный объект, посмотреть: может, где можно залезть, посмотреть. Они без тормозов ведь все, вообще чудные. Нашли. Идут такие, там вокруг деревья, лес почти, и тут в каком-то месте у забора поляна, а на поляне конопли - целый лес.
Брат говорит: он, как там стоял, так и упал. А у него друзья на этой траве собаку съели - знают, как курить, чего-то там еще делают из нее - это я толком не знаю, ну вообще, прикол...
- А девчонку-то они нашли?
Школьник поморщился, пытаясь вспомнить подробности истории, услышанной почти полгода назад от своего брата. Брат тогда был невменяем - очень возбужден, купил ему пива, и они пошли посидеть в ближайшем заброшенном детском садике. Он волновался. В первый и последний раз он был таким странным и каким-то взрослым. Его обрывочный рассказ вряд ли мог передать все, что он почувствовал. То, что случилось, было странно. Да, они нашли траву, которая при употреблении оказалась более чем пригодной. Алису они, естественно, не нашли - забор был безупречен, а охранник непреклонен и агрессивен, отказался от косячка мира и даже дал Олегу, извините, по морде.
Но потом они вернулись. Понравилась им очень эта поездка, и, видимо, они шумели и их услышали за стеной, потому что...
Алиса была в шоке. Сердце ее бешено колотилось, руки задрожали. В голову пришла безумная мысль: не сошла ли она с ума, не галлюцинация ли то, что она слышит? А слышала она человеческие голоса по ту сторону стены. Алиса облюбовала одно местечко, то самое, которое напомнило ей о мальчике на полтора года младше ее, и часто приходила туда читать и любоваться закатом. Читать ее приучила Верочка. В общем, и делать было больше нечего: дискотеки Алиса никогда не любила, просто общаться большинство не умело на том уровне, на котором Алиса привыкла. Верочка стала чаще замыкаться в себе и постоянно говорила о высоких пространных вещах. Стас бесил ее своим смирением по отношению к Татьяне Сергеевне, которая в пос¬леднее время все пристальнее присматривалась к Алисе. Алиса понимала, что здесь ей приходится вести такой образ жизни, какой она раньше осуждала: жить одним прошлым, полностью отвергая настоящее и будущее. Будущее Алисе виделось очень смутно, настоящее не радовало, было плохо.
В этот вечер она тосковала, как всегда, вспоминала, вспоминала, вспоминала... На коленях у нее лежала книга (она сидела на поваленном стволе березы), но мысли ее были далеко, лишь время от времени попадали в сознание слова из книги, по страницам которой автоматически скользили глаза.
Она вспоминала Сайна и своих безумных подруг, как они фотографировались на фоне помойки и просили у продавцов фруктов "ништяки" и объясняли, что это такое, как не раз они лазила на крыши высотных зданий и любовалась закатами, и город лежал у их ног, мирный, приветливый и будничный, и так было хорошо... А как они ездили в Коломну - к тете одной из подруг, взяли с собой гитару и давали концерт в электричке, так что пришли даже какие-то парни из соседнего вагона, угостили подружек дорогими сигаретами и шоколадом, потом поиграли сами и подарили им медиатор. На прощание они поменялись зажигалками...
- Нет, Паш, ты не говори, что это беспонтово, хочешь сказать, тебя в прошлый раз не накрыло?
- Я же говорил, что в тот раз с утра ничего не ел, кроме пива, вот и торкнуло.
- Да ладно, все будет, праздник удастся...
- Нет, все-таки интересно: Алису-то мы найдем?
- Да мы теперь, я чувствую, тут жить будем...
- Вот тут, посмотри - какая веточка...
- Даш, зажигалка есть?
- Лю-ди! - изо всех сил закричала Алиса. - Это я, идите сюда, это Алиса!
Разговор за стеной оборвался - все замерли и подняли головы. Паша сделал жест, который означал, что он берет слово:
- Алиса, мы тебя слышим! Ты можешь выйти к нам?
- Нет, меня не выпускают.
- Ты что, здесь не по своей воле?
- Еще как не по своей - привезли, держат тут, а вам что, не сказали, что я участвую в психологическом эксперименте?
- Каком эксперименте? Твоя мать сказала, что ты сбежала из дома, записку оставила. Разве не так?
- Да вы рехнулись? Не было никакой записки... Так значит, моя мама волновалась?
Волна боли и стыда окатила Алису - она всегда беспокоилась за маму и всегда, где бы ни была, звонила до одиннадцати, так, значит, ее обманули? Алиса сжала кулаки от злобы. Так, значит, им всем наврали - их родители ничего не знают, но как они могли? Как она теперь вернется домой? И вернется ли? Если они наврали в этом, что им стоит наврать во всем, может, они и не выпускали никого, а сдавали на трансплантацию органов или приносили в жертву каким-нибудь богам? Какой ужас!
- Ребятки, вы слушайте: нас тут человек тридцать - подростков. Периодически некоторых забирают, никто не знает, куда. Нам говорят, что их отвозят домой. Нам говорят, что проводится психологический эксперимент, и наши родственники об этом знают. Но выходит - это все неправда?
- Мы не знаем, Алиса, но твоя мать думает, что ты сбежала, как ты сюда попала?
- Как... Села в маршрутку, мне вкололи чего-то и все.
- Слушай, ну мы тебя вытащим... У вас там много охраны?
- Да нет. Один на воротах, один в корпусе, но оба с оружием. Вы бы в милицию обратились...
- Алис, косячок хочешь?
- Откуда?
- У тебя тут растет, прямо в метре от места, где ты стоишь, посушишь себе, пока милиция разберется?
- Вы думаете, можно так тянуть? Меня могут сегодня же увезти, вы на машине?
- Да.
- Езжайте прямо сейчас в ближайший участок, давайте. Я буду здесь, если что. Место запомнили?
- Еще бы! Такое место!
- Ну ладно. Господи, как мне повезло... Стойте, а как вы здесь оказались?
- Это Паша у нас детектив Коломбо - вы музыкальные инструменты заказывали?
- Молодцы, ребятки, давайте...
Через забор перелетели две ветки, послышался шум отъезжающей машины. Алиса полетела к корпусу.
- Верочка, зайка, дай я тебя поцелую...
Верочка отпрянула от неожиданного Алисиного напора...
- Солнце, мы спасены, они приехали, приехали, слышишь? Нас заберут, они едут в милицию...
- Алиса, какая милиция, здесь же все законно? Кто приехал, куда? Объясни.
- Мои друзья нашли меня, но нам неправду говорят: наши родители не знают, что мы здесь...
- Алиса, ты спятила, о чем ты говоришь? Что с тобой?
- Да пойми ты, дурочка, я только что разговаривала с внешним миром, через забор. Они поехали меня искать и нашли, я не поняла как.
- Подожди, говоришь, они в милицию поехали?
- Да, они поехали в ближайший участок.
Там им не поверили. Проверили на предмет алкогольного опьянения, начали искать оружие (что было не очень-то логично). В Пашиной машине нашли траву. Из участка их выпустили только через двое суток.
Милиционер набрал номер. Ему ответила Татьяна Сергеевна.
- Татьян, тут приезжали какие-то молодчики, выясняли насчет какой-то Алисы. Как я понял, из твоих. Езжайте, говорят, немедленно. Ну, я их задержал, слава Богу, даже повод был. Ты, Татьян, поосторожней, слышишь? Куда я их дену?
- Алиса, говоришь? Ладно, спасибо. Держи их под контролем, пока, брат.
- До свиданья, Татьян.
В трубке послышались гудки, и Татьяна Сергеевна изо всех сил хлопнула ею по столу.
Как же это вышло? Ничего, разберемся...
Из нижнего ящика стола Татьяна Сергеевна достала пачку таблеток. Найдут они ее, как же.
Можно сказать, что Татьяна Сергеевна потеряла осторожность - ей не следовало бы поступать так опрометчиво. И Алисе тоже. Алиса ждала помощи. Не дождалась. Вечером пришла Татьяна Сергеевна и сказала, что девочка Лена заболела дизентерией, что надо выпить таблетку. Татьяна Сергеевна дала ей стакан воды и выжидающе смотрела: выпьет она таблетку или нет. Алиса спрятала таблетку под языком и сделала глоток воды. Когда Татьяна Сергеевна ушла, Алиса выплюнула белый шарик в унитаз и задумалась над Верочкиными словами: не подкуплена ли милиция?
В полночь должен был прийти Стас. Они вместе пошли на кухню - готовить траву. Действие ее оказалось таким, что они оба заснули у Алисы на неразобранной кровати. Когда Алиса проснулась, она, мягко говоря, удивилась.
Проснулась она в машине типа грузовичка, завернутая в одеяло. Было холодно. Сквозь щель в брезенте проникал яркий солнечный свет. Алису куда-то везли. И машина ехала так быстро, что Алиса не решалась выпрыгнуть, только смотрела на проносящиеся мимо поля и леса. Через некоторое время машина въехала в город. Это был не тот город, где жила Алиса. Это стало ясно, когда Алиса увидела догоняющий их автобус номер шесть. Маршрут был явно не тот. Алиса знала маршрут шестого автобуса в своем городе - совсем даже не тот. Незнакомые приветливые улицы, обыватели на них - школьники с портфелями, значит, сейчас около восьми утра, бабульки, продающие яблоки... Машина остановилась на светофоре. Алиса вылезла на проезжую часть с той стороны, где не было зеркала заднего вида, видимо, в машине ее не заметили. Алиса бросилась на другую сторону и села в подъехавший по счастью троллейбус. Вчерашний вечер еще отдавался в ее сознании каким-то невнятным и неуловимым напряжением. Алиса осознавала одно: теперь она на свободе, слава Богу, живая. Нужно добраться домой.
- Девушка, оплачивайте проезд, - капризно-плаксиво потребовала кондуктор.
- Извините, какой это город?
Весь день Алиса прослонялась, не зная, куда деться, и не потому, что не могла поймать попутку, а потому, что находилась в состоянии легкой заторможенности. Как выразились бы ее сверстники - "отхода". Только к вечеру она почувствовала голод, причем неестественно- мучительный. Все ее существо было поглощено мыслью о еде. Сознание прояснилась окончательно - Алиса пыталась думать о возвращении домой и о том, как, должно быть, зла на нее мать, если ей не сказали про эксперимент, и везли ее, конечно, не домой: кто бы ее повез к родителям без сознания? Что же делать? Есть-то хочется.
Между тем на небольшой провинциальный городок опускался уютный вечер. Ласковые, косые лучи запоздавшего сегодня солнца подкрашивали в нежно-розовый цвет местами просохший серый асфальт, стены приземистых двухэтажных домов и сердитые, озабоченные лица прохожих. Алиса бродила по дворам, надеясь и предчувствуя что-то хорошее. Предчувствие сбылось - на третий час хождения, когда Алиса уже подобрала три пустые бутылки и раздумывала - куда бы их сдать и сколько на них можно купить хлеба (в глубине души она чувствовала себя настоящим панком и была этому рада), так вот, в тот момент, когда у нее просто подкосились ноги и она присела на какую-то лавочку, ее окликнули - полупьяная компания молодых людей. В другое время Алиса ни за что не ответила бы, но сейчас ей было не до гордости.
Прошло три часа. Алису накормили хлебом и сельдью в винном соусе. Никто не верил ее рассказам. Шутили по поводу того, что она под наркотой. Алиса отнекивалась и просила позвонить по междугородному. В ответ ее гладили по головке и просили вспомнить адрес. Алиса была в бешенстве.
Высокий, не очень симпатичный парень подсел к ней справа и положил руку на талию. Алиса, жевавшая селедку, сочла неудобным отпихиваться и в то же время чувствовала себя полной идиоткой.
- Вы понимаете, что у меня нет здесь адреса. Я не отсюда, я из ...
- Да, конечно, а мы из Питера, правда, Макс?
- Конечно, у нас поезд тут, через пять минут, едешь с нами?
- Да, девочка, где же ты так обдолбалась?
- Такие байки, вообще.
- Слушайте, молодые люди, спорю на сто рублей, что если вы дадите мне позвонить домой, код проверите по справочнику, мне ответят родители.
- А у тебя есть сто рублей? - задал вполне резонный вопрос парень в обвисшем спортивном костюме и с тенями под глазами.
-Нет, я спорю наверняка!
- Может, ты и наверняка, а что-то должна иметь.
- Слушай, Алиса, - сказал сидящий справа, противно растянув первый слог, и притянул Алису к себе так, что она невольно поморщилась – Пойдем, так и быть, позвоним в этот твой город мечты, если дозвонишься до родителей - я тебе даю деньги на билет, а если нет... - он улыбнулся и изобразил пристальный взгляд, - мы с тобой выпьем или...
Алиса встала.
- Хорошо. Идем. У нас мало времени.
- Нет, вот времени у нас как раз предостаточно. Сейчас - половина одиннадцатого. Если ты действительно тут не живешь, значит, сегодня домой уже не попадешь, так что спешить некуда.
Пошли на квартиру. Алиса не поняла, к кому. В маленькой душной прихожей стоял телефон. Алиса сперва долго путалась, потом, наконец, набрала все, как нужно. Трубку подняла Алисина мать.
- Алло, мама...
- Алиса?
Связь прервалась. Прервалась она потому, что Татьяна Сергеевна предусмотрела все, и телефонные звонки в том числе. Случилось самое страшное, что могло случиться, - ситуация вышла из-под контроля и о местонахождении Алисы уже сутки ничего не было известно. С Алисиными друзьями вышло все более или менее просто - их просто пообещали посадить по обвинению, если они хоть кому-то что-то сообщат, особенно милиции, в которой они теперь на учете. Это был довольно решительный, резкий и немного опрометчивый шаг, но, тем не менее, их так запугали, что они действительно молчали. Оставалась одна большая и нерешенная проблема: куда подевалась Алиса. Алиса тем временем отбивалась от тяжело дышащего, неприятно пахнущего подростка, так противно и тоскливо ей не было очень давно. А самое страшное - это когда некуда деться. Поругавшись окончательно со своим новым знакомым, Алиса пошла, куда глаза глядят. Вышла на дорогу, на шоссе. Стала ловить попутку. Боялась страшно: мало ли на кого напорешься, еще и вечером. Скоро остановился «КамАЗ». За рулем сидел человек лет сорока.
- Куда едешь?
- Я вообще-то не знаю,- Алиса назвала свой город. - Это туда?
- Да.
В «КамАЗе» чувствуешь некую приподнятость над окружающим миром, прекрасное чувство. Алиса смотрела в окно - в невнятные серые сумерки, и мятежные, трусливые мысли метались в ее воспаленном сознании, как при пожаре.
- Я тебя высажу часа через полтора, - водитель назвал место. – Я там живу.
Когда он это сказал, Алиса непроизвольно вздрогнула: существовала какая-то ассоциация у нее с этим местом.
- Ой, я знаю оттуда одного человека – в санатории вместе были.
Резкая волна воспоминаний, по большей части приятных, минуты на две заставила Алису замолчать. Это было давно. Чудесной темной осенью. Алиса тогдашняя была совершенным ребенком по сравнению с Алисой нынешней, по крайней мере ей самой так казалось. Очень мило она прожила там 24 дня. В комнатах – маленьких, темных и уютных - помещалось по три человека. По многу раз в день приходилось снимать и одевать совсем новые зимние ботинки, потому что нужно было разуваться при входе в жилой корпус. Алиса ходила на какие-то дискотеки, красилась и была не так уверена в себе, как сейчас. Но ее знали. Любили. Дали первую и последнюю кличку в жизни - Соня. Мальчики приставали к ней и под конец, конечно, все надоело. Алиса помнила, как возвращалась оттуда. Это было одно из самых идиллических возвращений домой. Дня на два раньше, чем разъехался весь их отряд, только для того, чтобы поскорей увидеть постоянную компанию. Тогда туда входил даже Саша К., и ей действительно было интересно его видеть. Ехать надо было на электричке.
Ожидая своего вожатого, она сидела на чемоданах и прощалась со всеми, кто проходил мимо, - тепло и тихо. К тому времени уже выпал снег. Ему исполнилось всего три дня, и он возвращался каждый вечер, восстанавливая девственность. В этот день Алиса еще успела пройти процедуру – массаж. Массаж ей делали в залитой дневным светом комнате с желтоватого цвета занавесками. Пахло там очень приятно и легко: запахом, который называется "тропический шербет". Ловкие руки массажистки и неловкие руки Андрея. Он, конечно, не дотронулся до нее ни разу, если не считать одного глупого, грустного и мало значащего эпизода, когда он при всех приобнял ее за талию и позвал погулять. Алиса, разумеется, ответила отказом. Ей было совершенно все равно. Она тогда училась быть жестокой и презирать, сейчас она училась быть снисходительной и искренно любящей. Тогда в нее не влюблялись так, как сейчас, слишком многое было в новинку, слишком многому суждено было случиться после, но она не знала этого - она шла с вожатым на электричку.
Белая тропинка в лесу скрипела у них под ногами. Они в первый раз говорили на "ты". Было весело. Алиса понимала, что из всего отряда, с которым вожатому приходилось общаться последние три недели, Алиса заинтересовала его сильнее остальных. Красиво садилось скупое зимнее солнце. Вожатый говорил о том, что все всегда собираются снова, что нельзя забывать. Алиса отвечала туманно - она знала, что скоро забудет этих скучных, ничего не значащих для нее подростков, так и случилось, но тогда воспоминания давностью в несколько часов бились в сердце приятной мелкой пташкой.
Вдруг в тишине леса раздался воинственный вой электрички.
- Побежали, - весело крикнул вожатый, и они побежали. Еле-еле успели, влетели в последний вагон.
- Нам - в пятый, - вожатый тащил Алисины сумки.
В пятом вагоне он осмотрелся и уверенно прошагал к одному из полупустых сидений. Там сидел красивый молодой человек с отличным сложением, наглым взглядом и каким-то монгольским разрезом глаз. Молодой человек угостил Алису шоколадкой с мармеладной тягучей начинкой. Алиса смотрела в окна электрички. Справа небо в окнах было чистым, бледно-голубым и прозрачным, только две странные, ярко-розовые полоски, вероятно следы самолета, нарушали эту чистоту. Слева прекрасно просматривался закат. Электричка мчалась по полям, и солнце не загораживали никакие деревья, оно не выглядывало кокетливо из облаков, хотя они и были – по бокам - аккуратные и симметричные, сочного малинового цвета, шикарный широкий закат. Алиса задумчиво жевала шоколадку и думала о том, какая хорошая у нее жизнь. Алиса думала немножко и о поверженном ею Андрее, и о завтрашнем дне. С Андреем она поступила немножко нечестно. Пусть он ей даже капельку понравился, но исключительно внутренне и никак не внешне. Он отличался от других мальчиков - отсутствием пошлости и умением играть на гитаре. Он играл ей прекрасную романтическую песню, слишком романтическую, но не надоедающую. Алиса строила ему глазки каких-то два часа, а он влюбился!
У него был широкий, приплюснутый нос, дурная кожа и вечно всклокоченные светлые волосы. Алисе совершенно все равно было, что будет с ним дальше. И все-таки странно, плоско и пошло все вышло в этом санатории. Его друзья грубо и глупо шутили, Алиса чувствовала свою вину, чувствовала, что отказывается преступить рамки - сказать «да» несимпатичному мальчику, отказываться от чего-то светлого и чистого.
Потом это повторится не раз, не раз Алису притягивал в той или иной степени порок, потому что слишком много было жизни, силы и яркости в том, что делать не положено.
Андрей. Интересно, он меня помнит? Скорее всего, хотя времени, конечно, прошло немало. Сейчас он должен или учиться в одиннадцатом классе, или на втором курсе ПТУ, что вероятней с его способностью к учебе. Может, он пустит меня переночевать.
Алиса разговорилась с водителем, он сказал, что с удовольствием пустил бы ее, но теща у него - стерва и непременно не то подумает.
Сидоров возвращался с местной дискотеки. Он был пьян. Он осознавал свою никчемность в окружающем мире. Осознавал свою неполноценность.
Только что он танцевал с не менее пьяной девчонкой, которая буквально на нем висела, и он знал, что завтра, за глаза, она будет говорить, что чего только с пьяни не сделаешь, что Андрей – это, вообще, страсть и еще кучу всего мелкого и ненужного.
Сейчас он был влюблен. В девушку из своего бывшего класса. У нее был парень. Никто не знал о любви Андрея, иногда ему казалось, что и эта девушка не стоит любви - она была развязна и доступна. Ни разу она не сказала ничего живого, ничего, что не касалось бы косметики, одежды и заданных уроков.
Сидоров позвонил. Открыла мать - с немым, далеким лицом. Андрей не слушал ее надоевшие, однообразные упреки, он чувствовал приятный шум в голове и естественное желание спать. Следующий день он встретил с ленью и неприязнью. Нужно было идти в школу. В школе было светло и шумно. Он пришел ровно к звонку и не успел покурить. Учительница, старая и некрасивая, что-то объясняла, но голос ее звучал где-то вне досягаемости, отражаясь от крашенных масляной краской стен, он не нес в себе никакого смысла, болела голова. Потом учительница спросила лучшую ученицу - претенциозную, долгоногую девицу с лошадиными зубами и размазанным, сдобренным косметикой ртом. Потом прозвенел звонок, и Андрей как-то остался один. Он не пошел на улицу с одноклассниками, кто-то из них снисходительно похлопал его по плечу, намекая на похмелье. Какое похмелье? Он сидел, подперев голову ладонью, и наблюдал за оставшимися в кабинете. Накрашенные прыщавые одноклассницы в немного обвисших облегающих кофточках делали какие-то домашние задания. Одна из них, с почти чистым лицом и модной стрижкой, сидела, откинувшись на стуле, лицом к соседу по парте, фривольно улыбающемуся на ее глупости. Он обнимал ее - каждый раз по-новому, не больше, чем на четыре секунды. Между ними ничего не было, и Сидоров знал это так же хорошо, как все остальные учащиеся в его классе. Было приятно на них смотреть. В них было какое-то звериное совершенство - в ее ярко подведенных губах и его широких, сильных, чуть похотливых руках. Они играли в игру, заповеданную природой и естественным отбором.
Сидоров все-таки решил выйти - покурить. У порога школы толпились старшеклассники. Перед ними открывалось серо-зеленое вытертое пространство небольшого стадиона. В некотором отдалении, около турников, назревала драка. Маленького, щупленького десятиклассника Васина заставляли играть в "американочку". Видно было, как он неловко отказывается и отступает от надвигающихся на него широких спин, и его некрасивое, тонкое лицо с неестественным землисто-зеленым оттенком принимает выражение если не ужаса, то, по крайней мере, гадливого подобострастия. И наверняка в этот момент он говорил что-нибудь вроде: «Да, ладно, ребят", и исходя от него, это привычное выражение получало новый противный оттенок подхалимства. У Сидорова окончательно испортилось настроение. Он сплюнул сигарету и вразвалочку вернулся к занятиям.
После школы спал. Смотрел телевизор. С канала музыкального телевидения лился на него мощный поток обработанной, субмолодежной, субмодной, субкультурной информации, яркого цвета и максимально-необычного звука.
Вечером пошел погулять. Сидел на лавочке и рассказывал пошлые анекдоты. Потом случилось событие: приехал из областного центра Женя. Он был необычайно моден и привлекателен. Сейчас учился в институте и жил в общаге, лишь изредка наезжая и поражая всех прикидом и сленгом. Его папа был директором местного завода, девчонки были в счастье. Грызли кокетливо семечки и шутили, и непривычно часто поправляли помаду, Женя привез новенькую гитару. Играл разные дворовые песни, "Владимирский централ" Михаила Круга, потом стал петь песню "Дыхание".
- Это кто поет?- спросила одна из девчонок.
В компании молчали.
- Наутилус, - бросил сквозь зубы Женя во время проигрыша. Девочки захихикали. Им определенно нравился модный Женя.
Алиса вылезла из машины и, совершенно не представляя, что нужно делать в такой ситуации, отправилась на поиски Андрея. Она не имела ни малейшего представления о размерах городка, в котором очутилась, решила пойти по школам и техникумам, надеясь на отзывчивость ночных сторожей. Она перестала удивляться всему, что с ней происходит, и впала в состояние невероятной апатии, нисколько не заботясь даже о самом ближайшем будущем - о том, например, что она будет есть и где будет ночевать.
Она бессмысленно бродила по пустым, местами освещенным равнодушными фонарями улицам, забредала во дворы, время от времени наталкиваясь на различных возрастов влюбленные парочки, заглядывала в желтые кухонные окна, где люди ссорились и готовили ужин и, в конце концов, потеряла всякое представление о реальности. О том, где и почему сейчас находится и как другие поступили бы на ее месте.
А Женя пел. Пел и наглыми глазами разглядывал девчонку, которую, верно, облюбовал на сегодняшний вечер. Женя слегка наклонил голову, и в каждом его движении отчетливо проглядывалась его счастливая и здоровая уверенность в себе. У Сидорова такой уверенности не было. Он почти не завидовал. Он был поглощен воспоминанием, навеянным этой песней. Ему вспомнилась немножко грязная казенная комната и, на его кровати, она. Сидит и ковыряет его гитару, довольно нелепо, но старательно. На ней яркая облегающая кофточка, и в тон кофточке ярко накрашены губы, вызывающе короткая черная мини-юбка, и она вытянула ноги прямо на его кровати. И бурча под нос названия аккордов, она пытается воспроизвести это самое «Дыхание». А красивый мальчик Саша, с глубокими и огромными синими глазами и прекрасной девушкой Ирой, как ни в чем не бывало подсаживается к ней вплотную и просит написать ему слова и аккорды, и она, конечно, соглашается, и для нее ничего не значат ни Саша, ни он сам - Сидоров, у нее чудесные духи... Ведь я был в нее влюблен, мог, не задумываясь, жизнь за нее отдать, а теперь даже не вспоминаю, бывает же...
- Слушай, может, ты сходишь за гитарой, вдвоем сыграете, - Сидоров почувствовал легкое прикосновение парфюмерной девичьей руки: на него смотрели выжидающе-одобрительно, он согласился. До дома надо было пересечь два двора - минуты четыре ходьбы. Вокруг была темнота. Приятный, чернющий асфальт под ногами, кое-где присыпанный листьями, и тишина - приятная расположенность к абстрактным мыслям.
- О чем же я думал? Ах, да, о ней. У нее были очень смелые, пронзительные глаза, и как она смотрела в тот вечер, и как потом загадочно улыбалась, Господи, какие глупости...
- Андрей, - он услышал мягкий, чуть простуженный, чуть вкрадчивый голос. - Ты меня не помнишь?
Перед ним стояла Алиса и прямым, усталым вызовом чуточку отекших глаз обращалась к нему.
- Понимаешь, это очень странно... - Алиса принялась рассказывать ему о своих более чем нелепых похождениях, и тем невероятней и глупее звучала эта история у подъезда Андрея, при неверном свете фонаря в начале двенадцатого. - Понимаешь, я не придумала. У меня нет ни копейки, я не дозвонилась родителям, и я не знаю, где мне сегодня ночевать.
Андрей вздохнул. Она изменилась. Очень. В ней появилось что-то незнакомое, взрослое и красивое, но чужое, он любил ее не такой, но и такой она нравилась ему. Что это? Парадокс? Судьба? Или выдумки влюбленной по уши девчонки, которой он не написал. Да, ведь я ей не написал.
- А ты мне не написал, Андрей, почему?
- А ты бы ответила?
- Ответила бы, но не так, как тебе тогда хотелось. Я была такая маленькая. - Он взял ее за руку.
Поезд приветливо и гулко стучал колесами. Высокая железнодорожная насыпь кокетливо изгибалась, казалось, что это - Дикий Запад, а не Россия.
В поезде спала Верочка. Верочка боялась. Она обманула человека. Парня. Небольшого роста, даже маленького роста, с правильным, не неприятным лицом. Зачем он выпустил ее? Зачем дал денег? Неужели он сам не мог найти? И зачем ему нужна Алиса? Вряд ли он знал ее лично, она бы о таком типе непременно рассказала. Алиса действительно рассказывала Вере о множестве хоть сколько-нибудь занимательных своих знакомых: рассказывала о химике-мечтателе, хрупкого телосложения, в интеллигентских очках, мечтавшем уехать в Тибет, о прекрасном телом и духом брюнете с глазами, по ее выражению, как два «лохнесских озера», который женился в восемнадцать лет по залету, про девочку, в двенадцать лет возненавидевшую жизнь без особых причин, про девочку, которая первый раз в жизни увидела отца в пятнадцать, и это случилось на глазах у Алисы, про невероятных донжуанов, поэтов, рок-музыкантов, про девушку, которая, попав в компанию молодых людей, была по очереди любима каждым, но не любила сама себя, про питерцев и мальчиков-мажоров из Подмосковья и балованных москвичек с двумя квартирами и широкой душой, про настоящих туристов, про старых хиппи и старых художников, про красивых и умных священников и неудавшихся, и потому озлобленных, потенциальных гениев, но она никогда не намекала на человека с таким странным, режущим сознание голосом, с ловкой, немного нечеловеческой повадкой и, что особенно бросалось в глаза, с нелепейшей самоуверенностью, совершенно непонятно откуда взявшейся. Верочку это шокировало, но он ее выпустил, дал денег, взяв с нее честное слово (честное слово!), что она найдет Алису и вышлет на абонент такой-то до востребования - ее адрес.
- Она сбежала, и я надеюсь, у нее хватит мозгов не вернуться домой. Тут, сестричка, дело серьезней, чем ты думаешь. Я тебя выпущу, но если ты явишься домой, да ты даже до дома не дойдешь - тебя по дороге обратно свезут, ты должна забыть всю свою прошлую жизнь и смыться подальше, денег тебе должно хватить. Я тебе сделал документы - так что старайся, живи и не забудь о своем обещании, у Алисы интуиция медиума - вы встретитесь.
Верочка решила жить. Рейсовый автобус прогерманского настроения с чудесными бархатно-плюшевыми сиденьями и серьезным, симпатичным водителем. Верочка поехала в монастырь. Она не собиралась давать монашеских обетов, но где-то слышала, что там можно работать и дадут, где ночевать и что есть. Деньги, которые она взяла у странного молодого человека, были положены в банк. Она записалась под новой фамилией в местную деревенскую школу, через год собиралась поступить в институт в Нижнем Новгороде. Время от времени ей приходилось ездить по делам монастыря по необъятной России. Монашкам нравилось посылать такую молодую и внимательную послушницу, производящую впечатление.
Как-то в поезде один человек спросил ее об Алисе. Верочка ужасно перепугалась – тут же вышла на каком-то полустанке и провела ночь на вокзальчике.
Помочь этому человеку она все равно не смогла бы: Алиса исчезла из ее жизни навсегда. Лишь раз, спустя уже много лет, она услышит о ней. Тогда у Веры уже будет муж, ясноглазый Толя, и маленькая дочка Анечка, и работа, очень даже неплохая, но и тогда не могла она, как-то не в силах была вернуться к родителям. Все так же звучали слова, сказанные странным мнимым Алисиным другом: «Пойми, это не шутки, можно и жизнью поплатиться». Однажды, не без долгих скандалов на работе, ей пришлось отправиться в командировку в город своего детства. Там, в безопасном, уютном офисе, за непроницаемыми белыми жалюзи она спросит у милого, чуть измотанного партнера, не знает ли он Алису? И партнер отложит бумаги и скажет, что знал. Что в ней была вся правда его жизни, все то бунтарское, молодое и протестующее, преступное и живое, что потом отнимают университетские зачетки, семейная печать в паспорте и хорошая работа. То, чему так радуешься вначале, а потом можешь и проклясть. Что Алиса находилась в его жизни, и в то же время вне ее, вне всего. Но их тянуло друг к другу. Я на семь лет ее старше. Меня это смущало, ее - нисколько. Она была достаточно умной, пусть не очень начитанной и эрудированной, сразу этого нельзя было заметить, она могла прекрасно спорить о какой-нибудь группе, или о книге, или о человеке, а потом сообщала мне мимоходом, что ни разу в жизни не слушала эту группу, не читала книгу и не видела даже мельком человека. С ней было интересно, но я побаивался ее - слишком она отличалась...
Партнер ласково щурился, вызывая приятные воспоминания, забыв на минуту об этикете, но быстро опомнился:
- А вы... ее знали?
- Да, вы не поможете ее найти?
- А, извините, как давно вы с ней встречались?
- Нам обеим было по шестнадцать...
По лицу партнера пробежала тень, давно отжившая свое загадка, ошибка, потеря оставили эту тень на случай воспоминания.
- Когда ей было шестнадцать… - он задумался, глядя в одну точку, молчал.
- Простите, можно вопрос? У вас в юности было другое имя? Ну, вроде прозвища, понимаете?
- Да, конечно, меня звали, да и сейчас институтские друзья иногда называют, знаете, так на английский манер - Сайн.
Вера чуть улыбнулась бывшему городу, бывшей беспечности и бывшей отстраненно-невероятной любви, о которой столько рассказывала Алиса. Это от его взгляда она начинала лучше выглядеть и для него становилась как можно умнее и привлекательней и ходила в деканат, когда его выгоняли из института. Это был он - тот далекий и красивый, невероятный Сайн. Теперь он сидит с дорогой сигаретой в приятной, чистой руке, сидит в кабинете с евроремонтом и не вспоминает ее, наверное, уже лет пять, как все-таки странно живут люди, как свойственно человеческим чувствам испаряться, зачем же они тогда вообще нужны – эти маленькие или огромные, тягуче-тоскующие, невыразимо сладкие болезни души?
* * *
Алиса наконец ступила на знакомый вокзал. Как хорошо она его знала! Сколько призраков встреч и прощаний проживало на этом вокзале, сколько безумных поездок и походов начиналось здесь, и с какой радостью она всегда возвращалась домой.
У касс она встретила знакомого студента. Он покупал билет на дачу. Алиса попросила у него капельку денег и купила пирожок в привокзальном буфете. Ей всегда нравились дешевенькие буфеты и забегаловки. Не смущало, а наоборот, воодушевляло присутствие в таких заведеньицах в любое время суток разнообразнейших бомжей, покупающих водку в розлив, но в этот раз бомжей почему-то не было. Алиса с наслаждением представляла, как через какой-то час она будет дома, но нетерпением она никогда не отличалась, поэтому преспокойно расселась на легком пластмассовом кресле и пыталась пить слишком горячий чай из одноразового стаканчика.
Кроме нее в буфете находились еще двое: нелепая толстая женщина, угрюмо жующая сосиску, в ногах у этой женщины стояла огромная, чем-то туго набитая сумка (вероятно, женщина занималась торговлей), а также чуточку полный, но привлекательный молодой мужчина покупал бутерброды. В руках он бережно сжимал дипломат.
- Вот бы они узнали, кто я и как очутилась на этом вокзале, наверное, не сразу бы поверили, - Алиса улыбалась. Ее не тревожила мысль о трех сорванных звонках, она не думала, что еще что-то может случиться, ясно был виден счастливый конец - возвращение к прекрасной, кипящей жизни среди любимых людей.
Алиса вышла на привокзальную площадь. Площадь привычно розовела, но не с привычной стороны - не с запада, как Алиса привыкла, а с востока. Поздний восход. Полнеба занято грозовой тучей. По-утреннему деловито и чуть настороженно выглядел одинокий тревожный автобус, ждущий в отдалении времени отправления. Троллейбус, нестройно громыхая проводами, протащился, уйдя из-под носа, высекая местами скандальные, похожие на молнии искры, Алиса дождалась следующего троллейбуса. Она села у окна и с любовью смотрела на знакомые тротуары со спешащими, на вечные, как мир, рекламные городские часы, в каждом квартале показывающие особое время, на закрытые магазины и школы-гимназии с большими окнами, еще она увидела Зоопарка. Никогда с ним не дружила, не тусовалась, но знала о его существовании. Сейчас он кого-то ждал: в светлых, разодранных джинсах и совсем светлой куртке, с хвостиком, как у Курта Кобейна, только он (Зоопарк) был намного глупее. Неожиданный прилив нежности к этому относительно никчемному человеку, ко всем спешащим, ко всем дворникам, даже к кондуктору - огромная, необъяснимая любовь и желание сделать приятное затопили глаза почти слезами, а душу какой-то стихотворной прозой, а сердце животворной водой. Какие они все милые, как я их люблю!
Алисе нужно было ехать почти через весь город, минут сорок по одному маршруту, потом пересадка и четыре остановки по другому. Вообще, пересадку можно было делать по-разному, но Алиса выбрала именно эту комбинацию, потому что, проезжая через центральный парк и минуя рынок, она пересаживалась рядом с домом Сайна. Он запросто мог в это время ехать в институт.
Небо за сорок минут в троллейбусе успело странно измениться: туча, висевшая над площадью и не привлекающая к себе внимания, резко продвинулась и расширилась. Странный контраст - новенькие на сегодняшний день, даже не пожелтевшие лучи поглощались на глазах гладкой и угрюмой свинцовой массой.
Солнца не осталось, прямо на глазах у свидетелей. Пришла влажность. Алисе стало холодно. Ее троллейбус ходил нечасто.
Она сидела на мокрой, немножко облезлой синей лавочке и с наслаждением думала о том, что она дома, ведь это тоже был ее дом - давно втершаяся в память остановка, рекламный щит, супермаркет напротив. И все, кто тоже ждёт троллейбус, - ее земляки, может, даже какие-нибудь очень дальние родственники, и стало все просто, прозрачно и чисто, как бывает только во сне.
Что-то опустилось на колени, мягко придавило карман - это была кошка. Алиса рассеянно оглянулась в поисках хозяина - никого, кто наблюдал бы за ней и кошкой с интересом, кроме бородатого мужика в синей куртке, сидящего к ним почти вплотную, справа.
- Ваша кошка?
Алиса чуть улыбнулась:
- Нет, я думала, ваша...
И так сидели они вдвоем - Алиса и кошка, обе уснули - кошка засопела, свернувшись калачиком, Алиса предалась мечтам.
Вдруг появился Сайн. Беззвучно, неосязаемо, мгновенно, отовсюду - на долю секунды. Застучало у Алисы сердце, хотя разум всегда был спокоен, передалось, перепало что-то и кошке - она встала и потянулась. Сайн пропал так же быстро, как появился - исчез из поля зрения, на несколько секунд. Но это были нереально долгие секунды, слишком много в них уместилось Алисиных мыслей, слишком много кошкиных движений. Пошел дождь. Незначительный.
Появился Сайн. На этот раз осязаемый и слышимый, вышел из-за ларька. Алиса знала, что Сайну могли и не сообщить о ее нахождении в эксперименте или еще какой-то провокации, они не виделись давно, странно, но именно в отдалении от всех людей, их обоих окружавших, она поняла, что по большому счету они ничего в отношении друг друга не меняли, просто в силу Алисиной привычки не останавливаться и не показывать преданности и восхищения кому бы то ни было, и в силу свойственной Сайну иллюзорности по отношению ко всему интересному (чтобы не надоело) как-то само собой они не виделись...
Алиса подняла голову:
- Привет, - сказал он.
- Привет, как живешь?
- Хреново.
- Ты знаешь, что со мной было?
- Нет, а что?
- Да так...
- Твоя кошка?
- Нет.
- Заразная?
- Нет.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
Они стали гладить кошку.
- Сайн, - один слог имени бессильно сполз по наклонной Алисиной интонации, как шелк со стали, - ты хочешь меня видеть? Вообще, ты понимаешь?
Сайн понимал. Всегда с полуслова ее странные обороты.
- Ну, вообще я не против! - он улыбнулся сам себе, автономно и легко. - Когда?
Алиса сама не знала, ее всегда жутко смущал этот банальный, малозначащий вопрос.
- Я позвоню сегодня, часов в шесть. Хорошо? Мне нужно тебе кое-что рассказать. Это долго.
Они еще о чем-то говорили, и Сайн безнадежно опоздал в институт, потому что Алисин троллейбус не шел. Сайн опустил голову и смотрел в землю. Алиса смотрела ему в затылок. Все было хорошо.
Прошло еще немножко времени, и Алиса стряхнула кошку на черный асфальт. Кондуктор была обманута Сайном, что у Алисы проездной. Они стали сзади у широкого пыльного окна. Как-то ни о чем не думали. Ничего не знали. Ждали. Эти два человека всегда ждали. Им это было свойственно - ждать. Не просто ждать, а делать что-нибудь, сокращающее ожидание. Пусть формально, он вышел, чуть пригнувшись, под дождь. Из окна было видно, как он резкими, нервными шагами идет к институту.
Алиса сладко вздохнула. Сайн - единственный, кто на нее не обиделся, и при этом сам не обидел, без тяжести, без лжи - поклонник. Без чувства брошенности или собственной неполноценности, но одинокий, Он был невероятно похож на Алису, с той же привычкой уходить не прощаясь, о здоровье не интересоваться, соболезнования не высказывать, не улыбаться, если не хочется, и не скрывать плохих поступков.
Алиса была рада этой внеплановой встрече. Все это очень мило. Итак, в шесть я ему звоню. Что я надену? Стоп, что я скажу сейчас маме? Конечно, ей все уже рассказали, она знает, где я была, и, наверное, страшно волновалась. Я просто позвоню в дверь и скажу: "Здравствуй, мама!" - и брошусь к ней на шею. А потом мы будем пить чай и я расскажу ей все-все... Алиса быстренько прокрутила маленький фильм о том, что с ней было... остановилась пленка, остановилась на одном кадре, над которым Алиса задумалась - вспомнила свое прощание с Андреем, его неприкаянные, мечущиеся, блестящие от влаги глаза. Холодную, полупустую электричку. Она поцеловала его. Хотелось плакать. Он ведь несчастный человек. Почему у него не получается, как у меня? Чтобы все сразу, красиво, ярко, что хочешь, то и будет? А что я хочу? Я хочу к чаю шербет и сгущенку.
Сайн сидел на лекции. Профессор что-то чертил на доске. Вот она. Опять. Пришла из ниоткуда, как ей это удается вечно, идет, говорит о ком-то и этот кто-то тут как тут, будто так надо, все у нее в совпадениях, в невероятном. Появится - маленьким, глупым, но актуальным вопросом, побудет и исчезнет - кошка, которая гуляет сама по себе. А чем она живет, кого боится, кого любит - никто не знает. Что она хочет рассказать, что надолго? И так странно смотрела, будто из тюрьмы ее выпустили - погулять на полчасика...
Алиса, наконец, очутилась у родного дома. С какой нежностью и любовью смотрела она на большие, тенистые деревья, на палисадник, на припаркованные машины, шаги ее отдавались в высокой, темной и тенистой арке. Она раскинула руки и пошла вприпрыжку. Тут на плечо ей приятно опустилась рука. Она обернулась и узнала таксиста, который пристально смотрел на нее еще на вокзале. Она запомнила продолговатое лицо и хорошие черные волосы, она чуть отстранилась и виновато улыбнулась, сделав шаг в сторону.
- Пойдем, Алиса, - устало и уверенно он потянул ее за руку. В другой руке у него что-то щелкнуло - через четверть минуты она поняла, что это, на всякий случай, пистолет. С внешней стороны арки остановилась красивая, только что вымытая машина. Дверь с тонированными стеклами раскрылась – оттуда вышла Татьяна Сергеевна.
- Теперь я с уверенностью могу утверждать, что мой метод прекрасно себя оправдывает. Конечно, не на сто процентов все идет гладко, но при известной доле аккуратности можно добиться великолепных результатов.
Единственная заминка была из-за того, что один наш сотрудник, исходя из личных соображений, предложил нам совершенно неподходящую кандидатуру - речь идет о девочке, видимо, она ему приглянулась. Девочка попыталась выйти из-под контроля, но сейчас все в норме. Наш сотрудник и далее проявил некомпетентность, и недавно мне стало известно о пропаже еще одной девочки явно по его вине. Я думаю, что эта неполадка будет устранена так же быстро, как предыдущая. Остается, правда, вопрос: что делать с сотрудником? Он не отвечает на вопросы, говорит о каком-то озере и о том, что мы неправы, если кто-нибудь выскажет мнение по этому поводу...
* * *
В тот вечер Сайну никто не позвонил.
Эксперимент
© Copyright: Елизавета Сучкова, 2025
Свидетельство о публикации №225021401163
Свидетельство о публикации №225021401163
Рецензии