О советском лермонтоведении 1920-60-е гг

О советском лермонтоведении (1920-60-е гг.)


Данная статья не ставит своей целью полный обзор и анализ советского лермонтоведения – такая задача была бы чрезмерной для одной статьи, да к тому же автор все еще не чувствует себя вполне осведомленным, чтобы быть в состоянии ее выполнить. Речь пойдет лишь о некоторых лермонтоведах преимущественно 1920-1960-х гг., одни из которых являются признанными величинами советской филологии, другие – в большей степени личным, субъективным выбором автора обзора.

Многие литературоведы первой половины XX века родились и получили образование еще в Российской Империи до 1917 года, однако после революции успешно продолжили работу в советской филологии. Такими были советские лермонтоведы Н. Бродский, С. Дурылин, Б. Эйхенбаум и С. Недумов.   

Научные труды Бродского (1881-1951) посвящены изучению русской литературы XIX века в её связях с развитием русской общественной мысли - это работы о В. Г. Белинском, А. И. Герцене, славянофилах, западниках, Н. Г. Чернышевском, М. Ю. Лермонтове. Свою первую (или одну из первых) статей о Лермонтове «Поэтическая исповедь русского интеллигента 30—40-х годов» филолог написал и опубликовал еще до революции – в сборнике «Венок Лермонтову» 1914 года. 

«Никогда русская интеллигенция не пыталась так страстно, «волнуясь и спеша» разрешить основные вопросы бытия, никогда в нашем обществе поиски цельного, всеобъемлющего мировоззрения не были столь напряженными, как в знаменательные 30-е—40-е годы. В кружках и в одиночку, в студенческой комнате и в салоне ставились великие проблемы личности и общества, тревожно думали о смысле жизни, назначении мира, связи личности с мирозданием, об основах общественной жизни, о национальных ценностях, об отношении России к Европе и о путях будущего развития своей страны. И ответов на эти вопросы искали всюду — в различных системах немецкой идеалистической философии, во французском утопическом социализме, в идейных исканиях погибших 14-го декабря…», - так характеризует исследователь время, в которое жил и творил Лермонтов.

Положение же поэта в обществе, в идейном движении своего времени виделось Бродскому следующим образом: «Но если кружковой интеллигент в обмене мнений, в спорах и совместном кипении быстрее перемалывал свои сомнения, находил сочувствие своим страданиям, то мыслящему человеку, волею судеб обреченному на одиночество, эти одинокие думы приносили более жгучие страдания, более острую печаль. А если на беду его жизнь дала ему страстный, эмоциональный темперамент, соткала его из волевых импульсов, наделила его способностью к мятежным порывам, то устремления такой души неизбежно становились еще более трагичными. Лермонтов и был в таком положении большую часть своей недолгой жизни».

Отмечая некоторые противоречия общественной позиции поэта, автор вместе с тем приходит к следующему выводу: «Лермонтов был связан самыми тесными узами с своими современниками, его интересы и искания были родственны эпохе, и он своей поэзией дал полную и искреннюю исповедь современной ему интеллигенции».

А в советское время был издан капитальный труд этого исследователя «М. Ю. Лермонтов. Биография, т. 1, 1814—1832». Автор знакома с этой работой и полагает, что она содержит массу полезных и правдивых сведений о времени учебы поэта в Благородном пансионе и Московском университете, которые еще и сегодня могли бы быть плодотворно использованы заинтересованным и добросовестным исследователем-популяризатором творчества Лермонтова. 

С. Дурылин (1886-1954), в отличие от Бродского, уделявшего значительное внимание общественно-политическому контексту творчества и биографии Лермонтова, до революции принадлежал к религиозно-философскому направлению. С этой точки зрения написана его статья «Судьба Лермонтова» 1914 года и некоторые другие. В видении творчества поэта и его роли в русской культуре многое сближало Дурылина с Д. Мережковским, В. Розановым, П. Перцовым и другими деятелями Серебряного века, хотя его искания в этом направлении выглядели не столь ярко. При этом именно в советском лермонтоведении этот исследователь выделился своими изысканиями по теме «Врубель и Лермонтов», а также работой «Как писал Лермонтов» (1934). В ней филолог приоткрыл для рядового читателя завесу творческого процесса поэта.   

Многие советские читатели впервые узнали о том, что «для писательской работы Лермонтову не были необходимы те особые условия, без которых для другого писателя творческий труд делается невозможным. Пушкину нужна была осень, нужна была болдинская тишина, михайловское уединение; Гоголю нужен был Рим, Италия, «нетопленное тепло»; Толстому — яснополянская усадьба и в ней кабинет под сводами с голыми стенами. Лермонтову ничего этого не было нужно: он писал при всяких условиях, во всякое время года, при людях и в тишине, на юнкерской скамье и на гауптвахте, на светском балу и на походном бивуаке, он писал на золотообрезной бумаге и на стене карцера, в альбоме, подаренном великосветской дамой, и на серой оберточной бумаге. В Лермонтове поражает независимость его творчества от всяких внешних условий его писательского труда».

А в 1944 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла биография поэта («Лермонтов»), многое в которой определялось идеологическими рамками эпохи, но вместе с тем она была написана эмоционально, живым и правильным русским языком. В ней Дурылин подробно касался темы, которая впоследствии не будет пользоваться популярностью у советских литературоведов, - участия Лермонтова в войне на Кавказе. Исследователь писал о храбрости и мужестве поэта, проявленных в самых «горячих местах» этой войны, а также о том, как регулярно вычеркивал император Николай I его имя из наградных списков...

Именно данный труд Дурылина дал автору значительную часть материала, необходимого для понимания контекста создания поэтом «Валерика», который и был использован при написании статьи «О стихотворении Лермонтова «Валерик».

Истинно знаковой фигурой для лермонтоведения не только первой половины XX века, но всего советского периода, стал видный представитель формальной школы Б. Эйхенбаум (1886-1959). Владея несколькими иностранными языками, этот филолог посвятил десятилетия плодотворному изучению влияния на творчество поэта европейских поэтов и писателей и определению места Лермонтова в мировой романтической поэзии.   

Филологи формальной школы смотрели на литературный процесс своим, особенным образом, полагая, что не общественно-политический контекст текущей эпохи, но прежде всего сами литературные течения, их взаимосвязь и взаимовлияние являются двигателями в развитии литературы. Поэтому они уделяли много внимания изучению влияний одних поэтов и писателей на других, подробно изучали прямые заимствования. Эйхенбаум и его единомышленники нередко попадали под огонь критики со стороны тех литературоведов, которые считали, что слишком подробное изучение данных вопросов ведет в итоге к подспудному умалению самобытности изучаемого поэта, писателя, не учитывает его глубоких связей с родной почвой.

Теперь, с дистанции времени, исследования Эйхенбаума ни с какой стороны не могут выглядеть принижающими творчество Лермонтова, недооценивающими его глубокую оригинальность – тот самый «лермонтовский элемент», по определению Белинского. Они, прежде всего, показывают поэта частью мирового литературного процесса, частью общеевропейского романтического движения, которое, начинаясь с Ф. Шиллера и И. Гете, У. Вордсворта и У. Блейка, Ф.- Р. Шатобриана и А. Ламартина, продолжается Д. Г. Байроном и П. Шелли, Д. Леопарди, В. Гюго, А. Мицкевичем, А. Пушкиным и замыкается Г. Гейне, А. Мюссе, Ж. Санд, Лермонтовым… От этого последнего вывода – о том, что именно Лермонтова можно назвать последним романтическим поэтом Европы – Эйхенбаум все-таки воздерживается – видимо, исследователь счел бы его тенденциозным, не вполне научным. Хотя, на наш взгляд, вся логика его рассуждений вела именно к этому. 

К 1950-м годам, во многом под давлением обстоятельств, но также и по внутреннему убеждению, Эйхенбаум частично пересмотрел "крайности формального метода". Его "Статьи о Лермонтове", вышедшие в 1961 году (уже после смерти автора), были написаны в рамках более привычных для советского литературоведения, консервативных подходов. Но ничто не могло отнять у талантливого исследователя его вдохновения и свежести взгляда, и едва ли его более поздние работы о поэте на самом деле уступали ранним.
 
Несколько в стороне от магистральной линии лермонтоведения первой половины XX века стоял С. Недумов (1884-1963), чья работа «Лермонтовский Пятигорск», написанная в 1950-е гг., на тот момент не прошла цензуру и впервые увидела свет лишь в 1974 году. Опубликованная в это время, она как нельзя лучше вписалась в атмосферу позднесоветского литературоведения с его «поворотом к человеку»; в данном случае – к близкому окружению поэта, к его личным взаимоотношениям с друзьями, приятелями, сослуживцами.

В ней Недумов рассказывал о знаковых местах в Пятигорске, связанных с Лермонтовым, о людях, которые окружали поэта в 1937-м году (когда Лермонтов останавливался в Пятигорске проездом, направляясь в свою первую ссылку в Грузию), а также последним роковым летом 1841 года.

Недумов, пользуясь свидетельствами современника, так описывает последние дни поэта: «В вечерние часы, во время собраний здесь «водяного общества» грот <Дианы> и прилегающие к нему аллеи принимали живописный вид. Особенно красивым был грот во время вечера, устроенного здесь М. Ю. Лермонтовым и его друзьями за неделю до гибели поэта. Об этом вечере писал один из его участников, товарищ Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку А. И. Арнольди:

«В первых числах июля я получил, кажется, от С. Трубецкого, приглашение участвовать в подписке на бал, который пятигорская молодежь желала дать городу <...> В квартире Лермонтова делались все необходимые к тому приготовления, и мы намеревались осветить грот, в котором хотели танцевать, для чего наклеили до 2000 разных цветных фонарей. Лермонтов придумал громадную люстру из трехъярусно помещенных обручей, обвитых цветами и ползучими растениями, и мы исполнили эту работу на славу. Армянские лавки доставили нам персидские ковры и разноцветные шали для украшения свода грота <...> казенный сад - цветы и виноградные лозы, которые я с Глебовым нещадно рубили; расположенный в Пятигорске полк снабдил нас красным сукном, а содержатель гостиницы Найтаки позаботился о десерте, ужине и вине... Наш бал сошел великолепно, все веселились от чистого сердца, и Лермонтов много ухаживал за Идой Мусиной-Пушкиной».

И здесь мы видим, как ярко вспыхивает, быть может, в предчувствии конца земного пути, всесторонняя художественная одаренность Лермонтова («придумал громадную люстру из трехъярусно помещенных обручей, обвитых цветами…»). Великий художник слова, поэт в то же время имел способности и к визуальным искусствам.

Недумов в своей книге кратко описывает биографии и дает психологические портреты друзей Лермонтова, ставших секундантами его последней дуэли, - А. Столыпина, С. Трубецкого, М. Глебова, а также А. Васильчикова, державшегося несколько поодаль от компании. Несмотря на неизбежное устаревание отдельных моментов, многое из написанного вполне правдиво, а характеры целого ряда лиц оценены лермонтоведом, скорее, верно. Для автора книга Недумова послужила бесценным материалом для написания статьи «О друзьях Лермонтова». 

Следующего литературоведа, о котором пойдет речь, автор называет про себя «серым кардиналом» советского лермонтоведения – В. Мануйлов (1903-1987). Вклад его в изучение поэта трудно переоценить – в создании «Лермонтовской энциклопедии» 1981 года именно он сыграл ключевую роль. А вместе с тем Виктор Андроникович как будто не стремился быть замеченным: он охотно выполнял трудную рутинную работу по поиску материала для «Книги о Лермонтове» П. Щеголева в 1920-е гг., кропотливо собирал данные для «Летописи жизни и творчества М. Лермонтова», принимал участие в подготовке для издательства «Academia» пятитомного издания сочинений поэта. Главным для исследователя всегда было то общее дело, которое делали он, Э. Герштейн, И. Андроников, С. Андреев-Кривич и многие другие, – дело изучения жизни и творчества Лермонтова, а также поддержание и сохранение в советском человеке любви и уважения к великой русской литературе, к наследию гениального поэта. 

В 1970-е гг. было опубликовано несколько статей Мануйлова, посвященных жизни Лермонтова в литературе после 1837 года, когда поэт познакомился с В. Жуковским, был тепло принят в литературных салонах Карамзиных и Вяземских.   

В один год с Мануйловым родилась другая выдающаяся исследовательница Лермонтова Э. Герштейн (1903-2002). Она занялась литературоведением еще в конце 1930-х гг. при поддержке Эйхенбаума, тогда же появляются ее первые публикации в «Литературном наследстве» о поэте. Основной сферой ее интересов были политические (условно) аспекты биографии Лермонтова - отношения поэта с аристократическим обществом и двором, дуэли с Э. де Барантом и Н. Мартыновым, вероятная роль князя А. Васильчикова в трагических событиях лета 1841 года и др. Разумеется, речь идет о тех аспектах, которые в советском литературоведении принято было считать таковыми. Однако, вопрос о том, какие события в биографии поэта нуждаются в «политизации» и в какой мере, по сей день остается дискуссионным, подверженным конъюнктуре момента и часто решается исследователями не вполне добросовестно.   

С конца 1930-х гг. Герштейн изучала «кружок шестнадцати», к которому принадлежал Лермонтов. Ею были установлены все его участники, прослежены, насколько возможно, их судьбы, выстроены обоснованные гипотезы об отношении царского правительства к членам кружка… Автору эти материалы очень помогли осмыслить трагедию лермонтовского поколения с политико-философской точки зрения, что отражено в статьях «О стихотворении М. Лермонтова «Дума», частично «Вспоминая двухсотлетие со дня рождения Лермонтова». 

В «Лермонтовском энциклопедическом словаре» 2014 года литературовед И. Щеблыкин позволяет себе без аргументации с полным пренебрежением отзываться об исследованиях Герштейн «кружка шестнадцати, к которому будто бы принадлежал Лермонтов». Такое способно поразить даже по меркам сегодняшнего откровенно хамского времени. Щеблыкин – все-таки не ровня тем филологам с периферии лермонтоведения, которые, не опубликовав за всю жизнь ни одной статьи о творчестве поэта, в смутное время рубежа веков принялись «выплывать» исключительно на псевдоисследованиях его роковой дуэли. Он – автор целого ряда небездарных статей о стихотворениях поэта, а также «Очерка жизни и литературного творчества» Лермонтова. Это он сказал в одном из интервью, что «над Лермонтовым надо думать, мучиться и плакать…» Тем прискорбнее диагноз, которого заслуживает эпоха, когда даже достойные люди, серьезные специалисты позволяют себе подобное по меньшей мере непрофессиональное поведение в отношении своих коллег и предшественников.   

Отметим, чтобы подвести итог прискорбному эпизоду: советская исследовательница Герштейн не была первой, кто вообще писал о «кружке шестнадцати». Еще Н. Бродский до Революции 1917 года в статье для юбилейного сборника «Венок Лермонтову» упоминал данное сообщество молодых офицеров и писал о принадлежности поэта к нему. А первое упоминание об участии Лермонтова в оппозиционном «кружке шестнадцати» появилось в Париже в 1879 году в книге Ксаверия Браницкого, участника этого кружка.

Главным трудом исследовательницы стала книга "Судьба Лермонтова", выходившая дважды в 1960-е и 1980-е гг. Кроме этого, Герштейн является автором небольшой монографии о романе "Герой нашего времени", а также статей о стихотворениях поэта в лермонтовских сборниках 1979 и 1985 гг.   

Конечно же, разговор о классическом периоде в советском лермонтоведении (1930-1960-е гг.) немыслим без упоминания И. Андроникова (1908-1990) – советского литературоведа, мастера художественного рассказа и телеведущего. В своей книге «Лермонтов: под гибельной звездой», написанной к 200-летию поэта, А. Марченко назвала Андроникова «последним Великим Магистром» «тайного ордена лермонтистов». О самом же «ордене» исследовательница писала, что он, увы, к настоящему моменту «рассеялся», но все же «существует» …   

«Литературовед-скороход, путешественник, странник … мчится без оглядки за тысячи километров ради старой бумажки, на которой начертано хоть несколько слов рукою Глинки, Вяземского или безмерно им любимого Лермонтова, – писал о нем Корней Чуковский.  – И так огромен, так жарок его интерес к этим лермонтовским неведомым строчкам, что кажется, узнай он, что одна из этих бумажек лежит на дне Атлантического океана, он немедля нырнул бы в океанскую пучину и вынырнул с этой бумажкой в руке».

Результатом многолетних разысканий Андроникова явилась монография «Лермонтов в Грузии в 1837 году», где были изучены связи поэта с грузинской культурой и творческие замыслы, возникшие во время путешествия по стране и скитаний по Северному Кавказу. Исследователь показал, что «Демон», «Мцыри», «Дары Терека», «Казачья колыбельная песня», «Спор», «Тамара», «Свиданье» были созданы под впечатлением действительности и вобрали в себя кавказские народные предания, легенды и песни. Особое место в этой книге занимал рассказ о том, как ее автор в 1952 году повторил кавказский маршрут Лермонтова, побывал в тех местах, которые нашли отражение в живописных произведениях поэта, что, в свою очередь, позволило атрибутировать многие его картины и рисунки.

Именно благодаря Андроникову были возвращены на родину «лермонтовские реликвии» – в частности, многие десятилетия находившийся за границей альбом родственницы Лермонтова Александры Верещагиной, в который вписано немало стихотворений поэта. И кто из так называемых современных лермонтоведов или работников музеев в год двухсотлетия поэта рассказал о вкладе Ираклия Андроникова в науку о Лермонтове – о той части этого вклада, которая не подвержена никакому устареванию, выразил нашу вечную благодарность?.. Вопрос, увы, риторический.

В 1960-е гг. впервые вышла книга Андроникова «Лермонтов: исследования и находки», параллельно выпускались телевизионные рассказы, составленные автором по материалам этой книги. Коллеги Ираклия Луарсабовича порой могли несколько скептически относиться к нему – вероятно, из-за его публичности, но они скоро заметили, что мало кто умел так эмоционально и проникновенно говорить о поэте, как он. Именно его чаще всего просили о написании предисловий – к сборнику «Картины, акварели, рисунки <Лермонтова>» , к «Лермонтовской энциклопедии» - зная, что никто не справится лучше с этой задачей.

Андроников умел находить для этих «предисловий», казалось бы, простые, но незабвенные слова. Так в его статье «Образ Лермонтова», предваряющей «Лермонтовскую энциклопедию» 1981 года, читаем: "И через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека... грустного... благородного, язвительного... насмешливого... наделенного проницательным беспощадным умом. Поэта гениального и так рано погибшего. Бессмертного и навсегда молодого". Как ни трагична судьба поэта, Ираклий Луарсабович все-таки в целом смотрел на вещи с точки зрения исторического оптимизма, акцентируя внимание читателя прежде всего на той роли, которую сыграл Лермонтов в нашей культуре и продолжал играть на тот момент…

Иначе писал о поэте другой исследователь одного поколения с Андрониковым С. Андреев-Кривич (1906-1973): «Я пришел сюда (в Тарханы) в июльский день - двадцать седьмого. День склонялся к вечеру, шел седьмой час. В поле я набрал полевых цветов и срезал несколько стеблей сизой полыни. Я положил цветы и полынь около свинцового гроба Лермонтова, в подземелье, освещенном пламенем свечей. Цветы - с родных Лермонтову тарханских полей, полынь - горечь. Было двадцать седьмое июля, близился вечер, шел седьмой час. День и час гибели Лермонтова...»

Это – выдержка из книги «Всеведение поэта», вышедшей в 1970-е гг. и представляющей собой своеобразный итог исследований Андреева-Кривича о Лермонтове предшествующих десятилетий. Он много занимался изучением связи поэта с Кавказом, защитил диссертацию по теме «Лермонтов и Кавказ», описал мотивы кабардино-черкесского фольклора в творчестве поэта. Именно Андреев-Кривич установил, что прототипом Измаил-бея из одноименной поэмы был Измаил-бей Атажукин – кабардинский князь и общественный деятель, который пытался решить разногласия с российскими властями мирным путём, однако его попытки не увенчались успехом.

«Всеведение поэта» - вольная биография Лермонтова – была интересной, нешаблонной и в чем-то неожиданной для своего времени книгой. В ней Андреев-Кривич с удивительной для советского времени откровенностью писал о личной жизни поэта – о его отношениях с Н. Ивановой, Е. Сушковой, а также В. Лопухиной, чувство к которой, как считается, Лермонтов пронес через всю свою недолгую жизнь.

Автор берет на себя смелость уверить всякого, заинтересованного этой темой, что и сегодня, в 2025 году, рассказ лермонтоведа 1970-х гг. – эмоциональный, без каких-либо искусственных умолчаний, который ведется с позиции «мужчиной о мужчине» - способен удовлетворить современного читателя. И нет никакой нужды пытаться почерпнуть информацию о «любовных делах» поэта из какой-либо книги современного филолога, который, на самом деле, не имеет сказать ничего «другого», ничего «нового», а только готов щедро снабдить свой труд нотами распущенной фамильярности и брезгливого равнодушия к Лермонтову.

Уверенность многих современных людей в том, что в СССР «о таких вещах» не писали, объясняется только теми внушениями, которые сделаны нам сегодня людьми, заинтересованными выдвинуться самим… И эти внушения – самая обыкновенная ложь. 

Рецензенты из журнала «Вопросы литературы», тем не менее, сдержанно отозвались о «Всеведении…», отметив некоторую его хаотичность и ряд самоповторений: «Последнюю работу С. Андреева-Кривича нельзя рассматривать ни как обычную биографию поэта, ни как анализ творческого пути, обязывающий к строгой последовательности в изложении фактов, к определенной полноте материала. Скорее это свободное собрание очерков, зарисовок и наблюдений, воспроизводящих отдельные страницы жизни и творчества Лермонтова».

В заключении хотелось бы, прежде всего, выразить свое глубокое уважение и благодарность людям, посвятившим многие десятилетия исследованию любимого поэта, людям, чьим трудом во многом было обеспечено знание и любовь нашего народа в XX веке к своему культурному наследию, к нашей великой литературе, к поэту Михаилу Лермонтову.

Также статья автора «О советском лермонтоведении (1970-80-е гг.)» может рассматриваться как прямое продолжение данной статьи.





Литература

Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Андроников И. Лермонтов: исследования и находки. 1964. 
Бродский Н. М. Ю. Лермонтов. Биография. Т. 1 (1814-1832). 1945.
Венок Лермонтову. 1914.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1964.
Дурылин С. Как писал Лермонтов (1934)
Дурылин С. Лермонтов. 1944.
Жданов В. Последняя книга лермонтоведа. // Вопросы литературы. №8. 1974.
Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Лермонтовский сборник. Пушкинский дом. 1985.
Лермонтовский энциклопедический словарь. 2014.
Литературное наследство. 1935
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 1. 1941.
Марченко А. Лермонтов: под гибельной звездой. 2014
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Эйхенбаум Б. Лермонтов: опыт историко-литературной оценки. 1924.