Белая-пребелая

Фрагмент из рассказа «Времена года»

...Зимой война белая-пребелая, как сама смерть. Холодная. Ледяная. Искристая пороша после любого боя незамедлительно укрывала результаты батальных сцен, раскуроченную технику, замороженные тела погибших людей.
Особенно в траншеях первой линии обороны далеко не каждый солдат мог пережить фронтовую студёную пору. После любой маломальской перестрелки, раненых великое множество.
Естественно, ситуация крайней важности требовала немедленного вмешательства медработников, иначе люди запросто могли замёрзнуть в снегу — полчасика относительных страданий и готова новая галочка в списке невосполнимых потерь.
Ещё надо учесть, что ни рентгена, ни антибиотиков на фронте не водилось. Но кто-то же выживал? То-то же оно, что счастье жить имели только некоторые счастливчики. Ротация личного состава становилась ошеломляюще убийственной.
Если на местности не успевали подготовить утеплённые землянки, норы, блиндажи, а в сидорах не водилось запасных шерстяных вещей, привезённых с гражданки — хана дело.
Любое воспаление лёгких — это гарантированный приговор, потому что болезнь надо лечить прогреваниями, но до ближайшего тылового госпиталя подводы двинутся только к концу недели. Или того хуже, если вереницу саней вместе с лошадьми накроет с «юнкерсов» ковровым бомбометанием.
При серьёзном налёте, шарманщиков-певунов нельзя сравнить ни с какой другой нечистой силой.
Чтобы убедиться в этом, достаточно раненному привстать на санях позади хвоста тягловой непарнокопытной силы, послушать пронзительный, воющий свист падающего почти вертикально "юнкерса", почувствовать изрыгаемый им шквал пуль, увидеть через пелену боли, как он с каждой долей секунды становится все более огромным, и знать при этом, что никакая сила уже не остановит полета сброшенной бомбы на санитарный транспорт.
Однако безвариантного выбора нет: чтобы врага бить, надо силы крепить…
Когда 3 стрелковый батальон 214 стрелкового полка с боем, с превеликим трудом завоевал плацдарм в небольшом поселении на высоте 1125, ситуация сразу же вышла из-под контроля.
Ближний тыл с оперативной подмогой не успевали, а начальство требовало закрепиться на освобождённой территории как можно основательнее. Приходилось мудрить, изгаляться любыми способами, лишь бы уцелеть.
Местные жители по пути не встречались: видимо, своевременно сбежали от греха подальше, некоторых поубивало при штурме и массированном артобстреле. У большинства изб не видно крыш. Навесы либо сгорели, либо доски, дранку, стропила сняли ещё до нас на растопку.
Но всё равно целых изб оставалось слишком мало. Хочешь, не хочешь, мужики прилагали много усилий, целенаправленно рыская по разбомбленным сельским улкам в поисках сносного пристанища. Не на открытом снегу же ночевать под студёными ветрами — околеть проще простого.
Найдя укромное местечко, бойцы жгли на полу для тепла всё, что попадало под руку. При таком безалаберном отношении к насущной проблеме возникала реальная опасность — запросто могли загореться бревенчатые стены, ведь пересушенный лес-ной мох торчал лохмотьями из щелей сруба. Малейшая искра в сторону огнеопасной проблемы и полыхнёт, мало не покажется.
Здоровья уже не было никакого, маломальскую еду всё не подвозили. В животе ужасно жулькало. Никто не хотел тратить остаток сил на то, чтобы пойти собрать в лесу хворост для растопки. До леса-то ещё надобно дойти по пояс в сугробах, а потом с хлыстами на горбу тащиться обратно. Лучше уж сразу, не заморачиваясь на коллективные усилия, отправляться прямиком в промозглую общую могилу, все одно ближе к Тартару.
Заледеневшие, покрытые инеем доски, содранные с заборов, не хотели гореть ни под каким предлогом, в большинстве своём вонюче чадили. Солдаты, проклиная дым, который мог выходить лишь через распахнутые двери, собирались в общую кучу и пытались спать стоя, хотя многих сотрясал беспрерывный кашель.
В конце концов, бедолаги наловчились дремать сидя на брошенных подушках, соломенных тюфяках, вспоротых пуфиках. Главное условие здесь — как можно плотнее прижаться друг к другу спинами в заиндевевших шинелках.
Но так было лишь в тех избах, в которых оставалась крыша. В избах без кровель проблем с дымом не возникало, но согреться в них совершенно невозможно. Тем, кто располагался поближе к очагу, грозило сгореть заживо. Им приходилось после нещадного обжига части тела отодвигаться к краю группы околевающих друзей-товарищей.
Другие бойцы, сидевшие всего в двух-трёх метрах от огня, ощущали на заиндевевших физиономиях лишь теплый воздух. По восприятиям синюшной, покрытой пупырышками телесной оболочки, температура не поднималась здесь выше минус пятнадцати-двадцати градусов.
Через каждые два часа к оголённым, просифоненным насквозь, заметённым ветродуем, наспех вырытым окопам шёл новый дежурный наряд. Получив слабину, заиндевевшие часовые, белые от мороза, возвращались обратно. Но и за зрительно привлекательной преградой тепла днём с огнём не сы-щешь. Зубы постоянно выбивали дробь, тело чесалось от стужи — гарантированный окочуреванец, собачья холодрыга.
Пасынок фортуны, мечтающий опростаться по малой нужде, громогласно объявлял о своём бесстыдном намерении всем присутствующим. Желающие тотчас кучковались.
Брезговать им не приходилось, потому что венерической заразы не водилось — всемдающих, гулящих, трипперных баб давнымдавно на счету не имели. Одна забота — лишь бы головастые пистики своё житейское предназначение не забыли, не усохли от плотских ожиданий.
А насчёт того, чтобы получить для обогрева термальную струю, — ничего, свои люди — сочтёмся. Сегодня к полудню тебя обоссали, к вечеру сам оживишь соседские обмороженные кисти рук.
Желающие ободрить передние конечности за чужой счёт выстраивались в очередь. Циничная непристойность ушла на второй план. Главная задача — подержать солдатские костомахи под выдавленной через силу вялой струёй урины.
Согревало, но слабо. Хотя впоследствии мелкие порезы заживлялись достаточно быстро, не надо никакой марганцовки.
Казалось, что и зрачки отмёрзли, выстудились до самого донышка в черепе. Глаза щипало, слёзы самопроизвольно скатывались из-под век, до скул они уже не добирались — застывали на ходу. Щёки не чувствовали прикосновений — покрывались снежной кружевниной.
Многие отморозили носы, уши, пальцы рук и ног. Оголённые части тела прикрывали, чем могли. Это понимал каждый, поэтому в окружающем пространстве вышарили, обрыскали, вспороли буквально всё, чем можно было утеплиться. Каждая тряпица — на вес золота.
Мы, будто бандиты с большой дороги, закутывали лица изношенными запасными портянками, поднимали доверху воротники шинелей, обмотанные бинтами пальцы, прятали в суконных карманах. Лютый колотун.
Горячая вода — пассив страшнейший. Побриться невозможно. У некоторых дистрофанов рожи от голода вспухли, некоторые скулы усохли до черепно-мозговых извилин. Но всклоченные волосья бороды торчали буквально у каждого мужика. Такие же грязные, засаленные, нечесаные космы топорщились из-под суконных треухов.
Замёрзшие насмерть побрательники тотчас же обдирались догола. Кому-то доставались чуни, другим — валенки, сапоги. Наиболее хамоватый счастливчик становился обладателем покоцанной, прожжённой красноармейской суконки. Остальные разрывали на лоскуты нательное обмундирование, исподнее, старательно обматывая истощённые фрагменты обмороженных тел.
Мертвецов словно шпалы, не поднимая, бездушно выволакивали на край огорода и укладывали в снег возле забора.
Обычно закостеневших трупаков сродни живым людям благодарили за вольно или невольно оказанную подмогу и обязательно приговаривали:
— Спасибо, брат.
— Низкий поклон, дорогой, выручил.
— Клянусь отомстить, товарищ.
— Ну-ну, раскудахтались сердобольные горюны. Не надо состраданий, иначе тоже превратитесь в потенциальных жмуриков.
Осуждений за фактическое мародёрство не наблюдалось, самим бы выжить. Когда силы окончательно покидали, совершенно голый труп обычно выбрасывали с крыльца в сугроб.
Никто не задумывался вершить положенную церемонию похорон, хотя бы сказать добрые слова в адрес двинувшего кони. И так сойдёт.
— Разберёмся, когда потеплеет, если сами доживём до лучших времён.
— Силы экономить надобно, иначе утопнем в слезливой меланхолии.
Вся техника встала. Низкокачественный бензин, постоянно разбавляемый тыловыми алкашами, замерз в баках полуторок, превратившись в густую кристаллическую кашицу.
Автомобильное масло трансформировалось в липкий клейстер гуще сметаны, а затем вообще приобрело внешний вид непонятной, вязкой массы. Резина на колёсах мелко-мелко растрескалась.
Из леса доносился треск лопающихся от мороза деревьев. Когда температура упала ниже минус тридцати пяти, на дворе в заледеневших насквозь печках русских бань начали громогласно хрустеть и лопаться округлые каменья-катыши.
Наступили ужасные времена. Будто гигантский пресс, природа навалилась со всей силы, готовая сокрушить под собой ещё живые сопротивляющиеся человечьи субстанции.
Чтобы мало-мальски согреться, приходилось практически сжигать абсолютно всё, что способно гореть, тлеть, давать искры. Взводному, у которого на шинели внизу со спины застыли сосульки, пришлось оборонять даже трофейные розвальни.
— Фашистские сани пойдут в костёр, на растопку! — кричали одни.
— Суки, назад! — орал в ответ лейтенант. — Пристрелю! В лесу полно деревьев. Берите в руки топор или малую сапёрную лопатку, идите, кто ещё может, в еловую рощу.
Хотите вертаться назад, возвращайтесь с ветками, сухостоем, дровами. Ежели нет желания выжить, можете там и сдохнуть. Не велика потеря для большущей страны, если несколькими мудозвонами на свету меньше станет.
Измучившиеся солдаты смотрели на младшего командира с недоумением:
— Какой толк в повозке для гужевого транспорта, если лошадей всё равно нет — намедни съели полудохлых кляч.
— Позавчерась — это не сёння. С голодухи люди тоже рано или поздно перемерзнут до смерти.
В результате сыграли в нефартовую рулетку, вытянули спички. «Рыжие» несчастливчики двинули в сторону дремучего леса.
Спустя небольшое время, обессиленные великомученики, словно привидения, вернулись с сырыми охапками веток и бросили в тлеющие костры, которые начали тотчас же затухать.
Нельзя было допустить, чтобы хило горевший огонь погас. Шустряки, бывшие ещё в силах, плашмя ложились навзничь и с усилием дули на символ Прометея. Кое-как, но слабенькое пламя осторожно начинало торжествовать...

Август 2020 года