Заповедный лес Глава 8 Возвращение

Глава 8


ВОЗВРАЩЕНИЕ

1.

 Подземное царство маахисов они покинули накануне зимы, жарким летом освободили аллеманскую столицу, но минуло больше года, когда, наконец, ковер опустил наших героев на границе Заповедного леса. Нельзя сказать, чтобы Красомир с Кукишем не торопились в родные края, но как пролететь мимо страданий и слез; слишком много горя принес народам земли Повелитель Зла – вот и приходилось останавливать небесную повозку, обнажать Меч Четырех Ветров и вступать в схватку.
 Однако завершилась и эта страница их жизни.
 – Дерюжку не отпущай покеда: не ровен час салазки намазывать придется! Чую, подарочек нам здеся приготовлен тот еще! – как всегда рассудительно проворчал злыдень, осторожно спрыгивая на траву.
 – Ну, здравствуй, сторонка любимая, землица русская! Вот и свиделись с тобой.
 Домовой опустился на колени, поцеловал сухие былинки, смахнул набежавшую слезу.
 Пахло осенью. Влажный резковатый аромат осыпающейся листвы кружил голову. Припекало позднее солнышко. Зеленела лохматая еловая поросль, еще вовсю серебрились осинки, но желтизна уже коснулась кудрявых берез, да дубов могучих, а кленово-ясеневое многоцветье пламенело золотыми, оранжевыми, красными сполохами. Легкий ветерок шелестел прохладой, нашептывая завораживающие дремотные напевы. Шуршал под ногами листопад. Мягко кружились в воздухе прозрачные робкие нити паутины. В общем, все было так, как может быть на одной лишь великой Руси, и нигде в мире больше нет эдакой тихой, щемящей душу грустной задумчивости, когда только и останавливаешься среди житейской суеты, понимая, что вот она – самая правда Жизни.
 Красомир очарованно стоял рядом с коленопреклоненным Кукишем, пьянясь дурманом бабьего лета, возвращением домой и надеждой на скорую встречу с любимой.
 – Эй-эй! Держи! Хватай! Улетит ведь, милай!
 Истошно вопя, злыдень носился у ног юноши, пытаясь зацепить вспорхнувшее к небу полотнище.
 – А! Пусть его. Ведь условились же со старцем, как в лес прибудем, так ковер назад отпускаем. Уговор – дороже денег.
 – Экий ты... Заладил: "Уговор, уговор". Ничего с тем уговором не случилось, коли б дерюжку попридержали на пару деньков; глядишь, и сгодилась бы. А теперича?! Охо-хо-хох! Учишь тебя жизни, учишь, да все без толку! – махнул ладонью домовой.
 – Ну ладно, ладно тебе. Гляди лучше, красота-то какая!
 – Ага! Будто и нету силы злой в лесу нашем. Однако враки энто, обман. Попробуй зазевайся! Вона, коврик-то смылся, только видели! Сей момент и красота твоя так же исчезнет.
 Надув губы, Кукиш уселся на горку листьев, подпер щеки руками словно ожидая, когда его слова обретут реальность. Но небо оставалось голубым, деревья веселыми, осень нарядной, тишина умиротворяющей.
 – Все, хватит рассиживаться! Пошли.
 – Куды пошли-то?
 – Известно куда – в балку Змеиную, поглядим чего с ней сталось, да, может, хижину поднимем: жить-то надобно где-нибудь.
 Шли молча, осторожно посматривая по сторонам; но то ли нечисть, действительно, покинула заповедные просторы, то ли таилась до времени, слухами об оружии волшебном напуганная, однако никто героям нашим на пути не встречался, препятствий не чинил.
 Показались места знакомые, травы сухие в рост человеческий, а посередь поляны остатки домика колдуньиного. Защемило сердце воспоминаниями, защипали глаза слезы соленые, зябко стало вдруг отчего-то. Три стены стояли на прежнем месте, рухнула лишь одна, да крыша внутрь провалилась; и за годы все прошедшие ни травинки, ни моха-лишайника, ни землицы наносной на бревна не осело, будто присматривал кто за развалинами, очищал от времени, поджидал гостей сегодняшних.
 Ступили к завалинке, и тут, как по команде, привычно взметнулись кверху головы гадючьи, зашипели. Не успел Красомир в себя придти от неожиданности, а мигом слетевший с плеча Кукиш уже обнимался со змеями.
 – Ой, милые-дорогие! Ой, раскрасавицы мои! Да, иде ж хозяйка-то наша ненаглядная?! Да, что ж пропала она, сгинула до срока-времени! Да, на кого ж нас сиротинушек оставила?! Ой-е-е-е-ей!
 Вскоре вокруг злыдня уже кишело море переливающееся; каждая берегиня старалась до старика коснуться: и старые, что помнили его, и молодые, что лишь понаслышке знали.
 Предоставив домовому упиваться встречей, Красомир толкнул покосившуюся дверь и перешагнул порог. В сенцах еще можно было стоять в полный рост, но дальше все было завалено упавшими стропилами. Отыскав инструмент, юноша занялся работой. На краю поляны он поклонился в пояс:
 – Прости Лес-батюшка, простите и вы, сестрицы-сосны, что потревожу, нарушу покой вековечный, но без помощи вашей не поднять мне избушки, не придать земле останки бабки Вырицы.
 Закачали сосны головами согласно, безропотно опустили головы души деревьев, выпрямили тела свои обнаженные да стройные. К каждой подходил Красомир, обнимал молча, целовал кору шершавую и рубил разом ударом единым, чтобы не длить мучения. До самого вечера трудился так, что заснул на развалинах как убитый. Не видел ни теней ночных мрачных, ни охранного костра, из ветвей сеченых Кукишем разведенного, ни зоркого дозора сторожей шипящих.
 Два дня потребовалось, чтобы поднять рухнувшую крышу. Перебирая обломки, юноша то и дело натыкался на пятна плесени зеленой – все, что осталось от раздавленных упырей, осторожно подхватывал гниль поганую, да сжигал ее в огне-пламени. Но вот уж и последний угол, где покоятся кости колдуньи лесной, где лаз памятный в страну подземельную. Застыл домовой, глядючи, как подсунул Красомир ствол крепкий, приналяг, завал разгребая. Отлетел пласт спресованный, а под ним... НИЧЕГО! Ни косточки белой, ни куска лоскутного. Пустота одна.
 У злыдня со страху суеверного аж волосы дыбом встали.
 – Иде?! Иде бабка-то?! Иде подруженька моя ненаглядная?!
 Столешница растресканная на прежнем месте, сундук с тайнами Вырицыными тоже; однако нет следов покойницы, нет намека даже на ход тайный!
 – Может, жива сердешная? Спаслась, значит, что ли; хоронится где поблизости? – донесся из-под ног хрипловатый от волнения голос друга.
 – Ага. Духом бестелесным порхнула, почти десять годков летала, летала, а теперь за нами подсматривает, страшиться лик свой явить: вдруг красоту-то всю растеряла, а мы ее без красы, аккурат, назад не примем, – разом положил конец мечтаниям домового Красомир, прибавив:
 – Когда б живой была, обнялись бы давным-давно!
 – Ох, младежь! Ничегошеньки-то драгоценного для вас нетути, все обсмеять да охаять норовите. А мне, может, спокойнее так думать.
 – Ну и думай на здоровье, другим только голову не дури, – отчего-то разозлился юноша.
 Обидевшийся злыдень вышел через порог, сел поодаль, исподлобья наблюдая за стараниями воспитанника. К вечеру изба была восстановлена, мусор выметен, остатки скарба размещены так, как стояли когда-то в незапамятные времена далекого детства. Запалив пламя в сохранившейся печи, Красомир поскреб в затылке, вспоминая кулинарные премудрости Вырицы, поставил чугунок с ключевой водой, накрошил туда собранных накануне кореньев, бросил куски принесенного гадюками зайца. Когда аромат тушеного мяса поплыл над поляной, Кукиш не выдержал и ступил в горницу.
 – Без хлеба-то как-нибудь, а вот без соли... – вздохнул кухарь.
 – Чего ж без соли? Сей момент.
 Домовой нырнул куда-то в запечный угол, покопошился там и вернулся, весь в саже, но с прокопченной тряпицей в кулачке.
 – Вот она солица-то; на черный день бабка держала.
 Ели молча, степенно, запивая рябиновым отваром. Беседовали.
 – Думаешь, мне не хочется, чтобы жива была Вырица? Еще как хочется! Да только нет ее; колдовство есть, а ее нету, иначе давно б уже объявилась. Скорее, враг черный шуткует над нами, душу травит, голову морочит. Жаль, конечно, что не схоронили... Но, что поделаешь.
 Будто в подтверждение сказанному донес ветер издалека вой упыриный. Передернул плечами злыдень:
 – Двери, двери на засов запри! Да завтра пузырь раздобыть надобно, окошки затянуть – спокойнее будет.
 Красомир поднялся, гигантским ростом заполнив комнату, вытащил голубоватую сталь:
 – Не прятаться мы вернулись – сражаться. Пусть жалуют. Встретим не так, как в прошлый раз!
 Однако мертвяки нападать не торопились. Бледными жалкими тенями бродили они вдоль поляны, собираясь в кучки по два – по три; и вид у них был какой-то подавленный, и вой грустный, плачевный. Внезапно в нагрянувшей черноте замерцал неподалеку у самой земли бугорок светом золотисто-алым. Взъярилась нечисть, зацарапала вокруг листву когтищами острыми, застонала, заохала, захохотала. Только зря. Недоступен тот бугорок оказался нелюдям. А толпа все росла и росла, мотыльками зловещими на огонь таинственный собираемыми. Вот тут-то и нашел Красомир работу Мечу Четырех Ветров, славную работу, богатырскую. Пожал клинок достойную жатву. Ни один упырь не ушел с поляны, а скоро ноге некуда ступить было от плесени болотной (так и прозвали люди после это место Гиблым болотом). Когда ж последний мертвяк исчез под ударами оружия волшебного, потух бугорок, пропал в трясине тягучей.

2.
 
 Утро плакало мелким не по-осеннему теплым дождиком. Едва приметные капли сверкающей росой ложились на желтую траву, повисали на листьях прозрачными ручейками, мокрили волосы и кожу. Красомир полной грудью вдыхал воздух родной стороны. Тяготы прошлой ночи казались легендой, случившейся с кем-то иным, далеким и незнакомым, однако сердце приятно грело сознание исполненного долга: он отомстил за смерть той, что вскормила и воспитала, что лечила синяки и ссадины, что избавляла от телесной и душевной боли, что заменила мать и отца.
 За спиной в глубине избушки загремел горшками проснувшийся Кукиш.
 – Мы что, надысь все до крошки подобрали? Ох! А в брюхе-то бурчит, надобно кусок какой кинуть, милай!
 Злыдень показался на пороге.
 – Ой! Ты гляди, гляди, чего натворил-то!
 Красомир очнулся от своих мыслей. Вокруг Змеиной балки, сколько хватало глаз, расстилалось непроходимое болото. В нем утонули земля и кусты, а стволы деревьев чуть не по пояс ушли в зыбкую трясину – упыриное кладбище.
 – Погань порубили – эт хорошо, а выбираться как станем?! Сдохнем ведь с голодухи! – запричитал домовой.
 Но выход нашелся быстро. Стайка гадюк поджидала друзей на краю грязно-зеленой жижи. Словно приглашая, они скользнули вперед, остановились, поджидая; заметив, что Красомир с Кукишем на плече шагнул следом, снова тронулись с места. За всю дорогу юноша ни разу не ступил глубже щиколотки, добросовестно отмечая тропу одному ему понятными знаками. Болото кончилось, но вьющиеся змеиные тела продолжали манить за собой.
 – Куды? Куды тя несет-то?! – возмущенный голос злыдня прозвучал едва только был сделан первый шаг в неизвестном направлении. – Мы ж за едой вышли! Забыл что ли?!
 – Не-а. Однако, глянь, хвостатые вперед тянут; да и все едино, где добычу искать: что здесь, что там.
 – Ага. Сперва сыщи, дале слови, а опосля мудрствовать станем, что едино, а что нет.
 Шли довольно долго. Дождик растворился в унылом тумане. Белесое молоко уступило дымчатым лучам солнца. И вдруг подул шаловливый ветерок, разорвал, разогнал марево, показал в драных просветах синь небесную, густую, осеннюю. Завеселился лес, зашумел, поздним теплом согреваемый. Малость повеселел и Кукиш. Цепляясь за рубаху, на ходу он спрыгнул в траву и засеменил сзади, собирая в предусмотрительно захваченный туесок то горсть терна с низко склонившейся колючей ветки, то стайку крепких опят с трухлявого пня, то опавшую на листопадный ковер спелую дикую грушу.
 – Эй-эй, милай, охолонь маленько! Расшагался, что лось здоровущий. Прими-ка лукошко, вишь тащу из последних сил, надрываюсь! – злыдень снова занял привычное плечо, аппетитно похрустывая сочной мякотью подобранных плодов.
 Внезапно крошка-домовой встрепенулся.
 – Вона, вона! Лови его! Держи скорее!
 Из-под ноги стреканул в кусты длинноухий комочек.
 – Э-эх! Упустили! – горестный вздох проводил серую заячью спину.
 Через мгновение Кукиш уже снова кричал:
 – Гляди! Гляди, белка! Хватай рыжую! На зуб достанет, да и шапку мне справим – аккурат к зиме пригодится!
 – После, – отмахнулся Красомир, старавшийся не отстать от еле заметных проводников.
 – Чего после-то? – обиделся злыдень. – Либо мы на гульбище выбрались?!
 – Нет! Но сперва дело.
 – Энто какое-такое дело?!
 – Такое. Куда змеи тянут.
 – Да, ни к чему хорошему они нас не притянут.
 – Почем ты ведаешь?
 – Потом, – не зная, что возразить ответил Кукиш.
 – Ну, и ешь свои груши молча, – отрезал Красомир.
 Надувшийся домовой нарочито развернулся спиной кпереди и молчал до самого конца путешествия. Стражи Змеиной балки вывели наших героев к Русалочьему озеру, для которого годы властвования злой силы не прошли даром: весь берег зарос грязно-зелеными стеблями камыша, качавшего на ветру рваными головками бурых наверший; видневшаяся в прогалинах вода из прозрачно-голубой превратилась в мутно-серую; в самом центре неживой глади невесть откуда вырос замшелый остров. Гадюки бесшумно растворились в траве.
 – Ну что? Иде оно, дело-то твое?! Приперлись называется. Лягушек что ли ловить будем; дак их здеся нетути, слышь, тишина какая!
 Злыдень настороженно завертел головой и чуть не свалился на землю, когда внезапно зашелестевшие заросли раздвинулись, показав две зеленых старушачьих рожи со спутанными тинистыми волосами. Юноша схватился за рукоять меча.
 – Остановись, Красомир! Или не признал нас!
 Голоса были знакомы; от них веяло давно позабытым далеким детством.
 – Ивица?! Вербница?!
 Вздохи горестные да головы уныло опущенные стали единственным ответом удивленному Красомиру, сделавшему невольный шаг вперед.
 – Куды!!! Не верь энтим! Ты чего, рехнулся с недосыпу! Какая Ивица?! Какая Вербница?! Те девки молодые, красивые были, а энти? Кикиморы болотные и то краше глядятся! Осторонись, знамо дело, заманывают!
 Однако непослушный воспитанник уже приник русой бородой к грязным морщинистым щекам, по которым без остановки текли соленые ручейки слез.
 – Долго же нам тебя ждать пришлось, спаситель наш, – укоризненно прошептала Ивица, уняв наконец тоскливые всхлипывания. – Десять годков, как стонет лес Заповедный под упыриным гнетом. Да мертвяки пустое, хуже них идолище поганое, что приперлось в края наши несчастные: где ни пройдет – травы вянут, деревья осыпаются; куда глазом ни поведет – стареет все, жухнет до времени. Попались мы с сестрицей на пути ока его единственного – вот и стали бабками уродливыми, растеряли юность вечную. Об остальных и говорить нечего: кого не пожрало, над теми поизмывалось всласть создание зловредное, поизгалялось вдоволь. Но и тем мало времени осталось, и тех сыщут упыри скоро, да к хозяину отволокут.
 – Не отволокут, – выпятил грудь Кукиш: – надысь мы их всех положили; аж болото целое из слизняков холодных выросло. Придет и идолища черед; мы теперича весь лес освободим.
 – Ох, хорошо бы, – вставила Вербница: – А начните вон с того островка. Год назад поселилось на нем чудовище черное, мохнатое, с глазами гноящимися. Что ни день, младенцев пожирает. Плач их слышать – сердце кровью обливается. В услужении ж у него карла горбатый. Он-то тех детишек и прикатывает. Так и шастает на лодчонке туда-сюда. Сколько мы пытались суденышко его потопить, да не подберешься: враз огнем плеваться начинает, урод проклятый.
 – Гляди-гляди, опять выполз окаянный, – сдавлено прошептала Ивица.
 Действительно, на островке почудилось какое-то движение: то ли кусты зашевелились, то ли раскрылась дверь в холмиком выступавшую землянку. Нечто несуразное проковыляло к причаленному плотику, столкнув его на воду, плюхнулось на доски и погребло к берегу. Обнажив меч, Красомир замер, скрытый стеной камыша. Злыдень настороженно вцепился в
 безопасное плечо, зорко присматриваясь к низкорослому страшилищу, и вдруг кубарем скатился на траву. Через мгновение Кукиш бежал к плотику, не обращая внимания на заливавшую ноги воду, и орал во всю мочь:
 – Муня-я-я! Эге-гей, Муня-я-я-я! Мы зде-е-есь! Мы верну-улись!
 – Стой! – окрикнул юноша.
 – Да ты чего! Ты чего, не узнаешь что ли?! Это ж Муня!
 И в самом деле это был почти не изменившийся Муни. Та же лысая большеухая голова с редкими клочками длинных волос, те же пугающие клыки, тот же горб; разве что глаза стали больше и печальнее.
 Друзья обнялись, стыдливо пряча намокшие глаза – мужчинам ведь негоже плакать.
 – Она здесь?
 – И она, и сын твой. Оба живы и здоровы, – заспешил маахис: – Вот только...
 Мудрый старик наморщил лоб.
 – Что только?!
 – Да, вот...
 – Что вот?! Что ты мямлишь?! Говори, не томи душу!
 – Нет больше красавицы Илленари! – выпалил Муни. – Есть чудище страшное. Голос ее, жесты ее, сердце доброе ее, а самой принцессы нет. Заколдовал ее Повелитель Зла. Боюсь, устрашишься ты, не захочешь дела иметь с уродиной такой.
 Вспомнил сон свой Красомир, зажмурил веки, затряс головой, видение кошмарное прогоняя:
 – Какой бы ни стала – не отступлюсь, не покину, не разлюблю. Дурак тот, кто одной лишь красотой пленяется. Красота да молодость быстрее снега весеннего тают.
 Оттолкнул маахиса, ступил на плот, направился к островку. Хрустнул берег камышовый, чавкнула под ногами грязь, заскрипела дверь землянки, показалась лапа когтистая, черной шерстью поросшая, в ней сверток с младенцем спящим.
 – Остановись, любимый, прошу тебя, не переступай порога! Ужасен облик мой. Не хочу, чтобы видел ты его. Лучше помни свою прежнюю Илленари! Сыночка возьми и уходи скорее. Дитятко-то подросло уже, без груди материнской прокормите как-нибудь, да взлелеете. Повзрослеет – расскажешь о красавице жене, принцессе подземельной, опишешь чары ее дивные. Пусть гордится. Унеси, чтоб не помнился образ страшный. Только иди, не мешкай, не рви душу прощанием!
 Вслушался герой – голос ведомый переливчатый, всмотрелся – ребеночек крепенький, ладный, волосы русые, а черты лица дорогие, да сердцу любимые. Принял дар бесценный, положил на траву, ухватился за длань кошмарную, потянул к губам, но вырвалась суженая, забилась в самый угол землянки, клубком свернулась. Змеей скользнул Красомир в темноту. Подурнело ему от зловония, закружилось в голове, но нащупал юноша тело лохматое, впился поцелуем в пасть острозубую.
 – Ты чего это удумала, горлица моя сизокрылая, какими глупостями головушку заполнила, рыбонька моя златоперая, за кого муженька-то своего держишь, котеночек мой ласковый?! Али ворог я окаянный, али трус дрожащий, али предатель подлый?! Да будь ты страшнее демона раскошмарного, и тогда не покинул бы тебя, не оставил на погибель лютую, смерть голодную. А сынку, взрастет когда, ежели матери стыдиться станет или пугаться, сам ноги-то повыдергаю!
 Со словами этими вынес Красомир жену свою на яркий свет, вынес и ужаснулся, ужаснулся, но виду не подал. Кожа черная морщинистая, коегде волосом длинным поросшая, местами язвами гнойными покрытая; череп лысый с ушами острыми; один глаз бельмом заплыл, другой коростой мерзкой; вместо носа дыра глубокая; рот безгубый клыкастый; над животом складчатым, кривыми ногами подпираемым одна грудь тощая болтается.
 Лютой ненавистью зашлось сердце юноши:
 – Жив не буду, любимая, а верну красу твою! Не сносить головы твоему обидчику! Не спрятаться от гнева праведного!
 Переправились втроем – плотик выдержал. Кукиш даже глазом не моргнул; то ли привык ко всему, то ли Муни постарался. Обратно шли гуськом: впереди Красомир, прижимая к груди ставшую чудовищем принцессу, за ним маахис с младенцем на руках, шествие, семеня, замыкал крошка-домовой. Уже за границей болота, у самого порога избушки Кукиш всплеснул руками:
 – Туесок-то на озере оставили! Ох, горе-то, голодными что ли спать ложиться?!

3.
 
 С того дня время будто повернуло вспять, словно в осень широким размашистым шагом снова вступило лето. Жаркие солнечные дни отогрели израненную душу Илленари. Пусть уродливым оставался ее внешний вид, но все чаще над Змеиной балкой звучал переливчатый девичий смех. Да и к облику страшному обитатели поляны попривыкли быстро. Злыдень, припоминая рецепты колдовские, травы отыскивал, настои да отвары готовил, примочки разные ставил; и затянулись раны гнойные, ушла прочь вонь непереносимая. Красомир каждый день уходил в лес Заповедный, то зайца, то косулю добывал; Муни грибы-ягоды собирал, разносолы стряпал (от платочка-то льняного лишь лоскутик бережно хранимый остался); и на харчах сытных растаяла худоба принцессы подземельной, жирком тело подернулось. Недели не прошло, как отжила Илленари, и не чудище гадкое напоминать стала, а медведицу косматую.
 Так и прожили денечки те, мирные, в ладу и согласии, в разговорах бесконечных, в рассказах о событиях друг дружке неведомых. А и было-то поведать о чем.
 Студеной зимой нашел в Заповедном лесу полузамерзшую девушку торопившийся на выручку Муни. Греясь у костров, огнем маахиса разводимых, питаясь то с платка волшебного, то от даров матери-природы по зиме скудных, дошли они до балки Змеиной, откопали остов надрушеный, а в нем кости бабки Вырицы. Страшно Илленари сделалось. Выдолбил тогда Муни в земле студеной на краю урочища яму, схоронил, что от колдуньи за восемь годков осталось, бугорок насыпал. Перезимовали. К теплу весеннему приспело время родин, да тут, как на грех, нечисть, упыри поганые, от спячки очнулась, тревожить стала. Спасибо бугорок тот огоньком золотисто-алым вовремя заполыхал, предупредил значит. Отбился ночью Муни трутом дедовым, оборонил хозяйку, по утру же побрели новое пристанище искать – островок на озере Русалочьем. Там и объявился на свет сыночек долгожданный, среди плеска водного, на лунном сиянии желтом, под хор лягушачий, да разочарованные упыриные завывания по ускользнувшей из лап добыче.
 И все бы хорошо – отошла Илленари от мучений родильных, поправляться стала на солнышке летнем, ребеночка крепенького молочком груди единственной принялась вскармливать – как беда стряслась. Вошла раз в воду озерную красавица статная, а вышло страшилище черное. Увидала отражение свое девушка, сознания лишилась, чуть не потонула – верный Муни спас, подоспел вовремя; хотела после руки на себя наложить, мудрый старик не дал, сказал:
 – Судьбы посланной никто избежать не может. В горе же, несчастье только слабый о себе плачет, стенает без толку, да гибнет бесславно; сильный думает, все ли для дорогих сердцу успел сделать и, коли надобно, до последнего стоит, кончину продлевая, о других радея. Не хочешь при жизни мужа встретить, повстречаешь после смерти. Что тогда душе его ответствовать станешь?! Как с первым же ненастьем не совладала, как сыночка загубила, как веру в счастье утратила. Вспомни, принцесса, – ты дочь великого и последнего царя подземельного царства. Будь же достойна памяти отцовской.
 И смирились незаметно. Год пролетел в заботах о Радовиде – радость видом приносящий – так назвали они младенца новорожденного, трудный год, голодный, полный горечи и страданий. Пуще собственных переживаний обливалось сердце кровью, на терзания леса Заповедного глядючи. Ох и натерпелись обитатели его от слуг злодейских, упырей да идолища поганого. Но с весны нынешней поутихла сила проклятая, по углам попряталась. Поняли Илленари с Муни, что нашлась и на них управа, загорелись души надеждой, что Красомир это, что близок час свидания и избавления.
 О Красомировых же подвигах все больше Кукиш рассказывал (сам герой в это время сына забавлял, да поглядывал с любовью на супругу обретенную), не без приукраса рассказывал, о себе поминать не забывая. Лишь, когда жарко на поляне становилось от восхищенных и испуганных "ахов" да "охов", надвигал слегка юноша другу шапчонку драную на нос горделивый, с плавной речи сбивая.
 – А чего, чего? Рази ж неправду ведаю?! – возмущался злыдень, но врать на время переставал, да ведь на время только.
 
* * *

 Тучи накатили внезапно, зачернили небо, проглотив солнечный диск. Подул, обламывая ветки, резкий холодный ветер. Разом утих птичий гомон. Из глубины леса к краю болота подобралась темная громада, с размаха плюхнулась в грязную жижу и зачавкала навстречу сгрудившимся на пороге избушки обитателям Змеиной балки.
 – Идолище! – задохнулся Муни. – Зря мы ушли с озера. Туда оно не совалось, слишком глубоко. Беги принцесса, спасай Радовида, мы его задержим.
 – Назад! – окрик Красомира остановил маахиса. – Всем в доме сидеть, а гостю незваному будет встреча достойная.
 Меч Четырех Ветров яростно сверкнул голубой молнией.
 – Он послан Повелителем Зла, – прошептала Илленари.
 – Что ж, а я призван защищать Добро.
 – Он из камня.
 – Рубили железо, попробуем камень.
 – Он непобедим.
 – Поглядим, так ли.
 Юноша решительно двинулся вперед.
 – Не смотри ему в глаз. Эта тварь каждым взглядом отнимает добрую дюжину лет жизни, – крикнул Муни.
 Красомир ждал на краю трясины. У его ног шипели, свиваясь клубками, растревоженные гадюки. Каменный монстр медленно приближался. Был он огромен, неуклюж и в чем-то даже смешон. Все тело идолища занимало необъятных размеров брюхо, над которым возвышалась грубо обтесанная гладкая голова без носа и ушей, один лишь прикрытый глаз-щелочка, да разинутая пещера пасти. Длинные руки плотно прилегали к туловищу, коротенькие толстые ноги устойчиво несли на себе грузную массу. Не дойдя до противника на взмах меча, идол резко распахнул сомкнутые веки. Красомир не удержался, глянул, и словно бездонный омут поглотил нашего героя: в голове разом зашумело, руки налились слабостью, ноги подкосились, теряя волшебный меч, человек рухнул на траву.
 Жалкий лежал он перед гранитным ужасом, неторопливо задиравшим лапы, готовые подхватить жертву, чтобы отправить ее в бездонную глотку. Огненный плевок, сорвавшись с ладони Муни, угодил идолищу прямо в глаз, ослепив на мгновение, заставив топтаться на месте и трясти головой в попытке вернуть утраченное зрение. Считанных секунд постаревшему Красомиру достало, подобрав выроненный клинок, опустить его на голову каменного истукана. Смертельный обрубок еще падал на землю, а обезглавленное тело уже превратилось в раскоряченную неподвижную скалу.
 От порога шагнул двадцатитрехлетний юноша, к избушке возвращался тридцатипятилетний мужчина, лицо которого прорезали десятки морщин, в русых волосах заискрилась седина, к поясу сбегала окладистая борода лопата.
 Илленари прижалась к широкой груди мужа.
 – И-эх, сей момент бы эльфийское купание устроить... – огорченно развел руками Кукиш, испуганно всматриваясь в новые черты воспитанника.
 – Спасибо, друг, – Красомир опустил ладонь на плечо Муни, чьи бледные щеки зарозовели краской смущения в лучах выглянувшего из-за туч солнышка.
4.
 
 Отныне Заповедный лес снова получил свободу, свободу от зла, свободу быть добрым, свободу дышать полной грудью и радоваться жизни. Вырица была отомщена; старая колдунья даже после смерти сумела собрать вокруг собственной могилы всех упырей, чтобы Красомир единым махом покончил со слугами Повелителя. Наводившее ужас каменное идолище застыло неподвижным изваянием, которое уже к утру следующего дня рассыпалось гранитной пылью, утонув в Гиблом болоте. Прочая мелкая нечисть разлетелась и расползлась по углам да норам, затаившись на века, и силы ее едва лишь доставало попугивать запоздалых путников, встречаемых на дорогах темными ненастными ночами.
 Несмотря на осень с ее хмурым небом, дождями и слякотью деревья в тот год еще долго не сбрасывали багряный наряд, празднуя счастливое избавление веселым шумом ярко красочного платья; среди звериного и птичьего гомона в разных концах Заповедного леса стали объявляться хранители-лесовички, приходившие к Змеиной балке коснуться руки великого воина Добра и получить завет на благое дело; а на очистившемся от грязи Русалочьем озере невесть откуда появился выводок молоденьких русалок, чьим воспитанием сразу же занялись Ивица с сестрицей Вербницей.
 Счастье царило и среди обитателей поляны, тихое ласковое счастье семьи, наконец-то обретшей покой уютного очага. Подросший Радовид, смешно ковыляя, во всю мочь носился по жухнущей траве, сплетаясь с соловевшими к зиме гадюками в неразволочные клубки; старики грели у печного жара ноющие спины да готовили припасы к студеным морозам; и
 один только Красомир ворочался по ночам от тяжелых мыслей, прижимая к груди лохматое тело спящей Илленари.
 До первых заморозков он трудился, не жалея сил, выставляя вокруг избушки мощный дубовый частокол.
 – И чего ты изгаляешься, милай? – донимал Красомира въедливый злыдень. – Глянь, ворогов всех порубили, лес стоит радостный, в кажном уголке сторожа-лесовики, кого опасаться-то? Зайцев да белок? Да и болото защитит в случае чего, засосет гостя непрошенного.
 – Болото твое в стужу льдом скуется. А враги, они всегда подле счастья вороньем черным кружат, норовят кусок отщипнуть пожирнее. Зазевался, и нету жар-птицы, одни перья в руках остаются. Так что лишняя защита вам без меня не помешает.
 – К-к-как энто без тебя?! – Кукиш застыл с раскрытым ртом. – Энто куды ж ты собрался, окаянный?!
 – Тихо ты! Не булгачь народ до времени! Куды-куды? Туды! Что ж ты думаешь Радовиду всю жизнь на мать такую смотреть, а ей терпеть на себе взгляды жалостливые. Подрастет сынок, обязательно спросит, чего ж отец его сиднем сидел, мать-жену из беды не выручал. Понял?!
 Злыдень как-то сразу потускнел, сгорбился, вроде даже и в росточке поуменьшился.
 – Куды ж мы пойдем, горемычные?
 – Вестимо куда, к старцу. Он-то наверняка ведает, где спасение от напасти искать. Только ты лапти не навязывай, в этот раз я один пойду; вы с Муни сторожами останетесь.
 – Не пущ-щу! Одного ни за что не пущу! – яростно зашелся Кукиш.
 – Еще как пустишь, – громадная ладонь Красомира, прерывая готовый сорваться вопль, сгребла в горсть и бороду, и усы, и все сморщеное стариковское лицо.
 На том и порешили, однако судьба рассудила иначе.

* * *

 В то утро выпал первый пушистый, подтаивающий на прелых листьях снег. Красомир навешивал тяжелую створку ворот, когда мешавшийся под ногами с беспрерывными тяжелыми вздохами Кукиш вдруг дернул воспитанника за штанину.
 – Глянь-кось, чегой-то там маячит.
 Суровый взгляд из-под нахмуренных век скользнул вдоль вытянутого пальца.
 – Вроде ничего.
 – Да ты, гляди, гляди лучше. Вишь пятно черное на снегу.
 – Ну, вижу. Похоже камень.
 – Ни лешего ты не видишь; камень твой пару вздохов назад левее лежал, а надысь и вообще вон у того дуба.
 Не подав виду, Красомир дело продолжил, тишком следя за таинственным пятном. Кукиш тоже притих, даже отвернулся в сторону, но глазами косил внимательно. Действительно, прошло совсем немного времени, и заболотный морок придвинулся на полсажени, потом еще, и еще, и еще, и так до тех пор, пока не остановился на том краю трясины.
 Закрепив ворота, проверив прочность запора, свободу поворота петель, герой наш вернулся в дом, прихватил лук со стрелами, повесил на пояс меч и весело взмахнул рукой:
 – Иду поохотиться, кто со мной?
 Естественно, назвался лишь один провожатый. Злыдень ловко взобрался на плечо, и друзья зашагали по зыбучим кочкам. Вышли далеко от камня, но, словно невзначай, свернули в ту сторону, проходя мимо. Вот, когда пригодился дар Элойи, что позволял заглянуть сквозь привычную завесу обыденности. Под каменной оболочкой, согнувшись в три погибели, сидел Черный Колдун Бруно. Ловок был Красомир, однако маг еще проворнее: ужом вывернулся из медвежьего захвата, ринувшись наутек. И ушел бы, но свистнула сталь, пригвождая подол платья к дубовой коре. Сноровистей всех оказался Кукиш. Как он успел достать свое оружие, последний кинжал маахисов, что носил, не расставаясь, на груди, остается загадкой, но Бруно споткнулся на бегу, падая на растопыренные руки.
 Изрыгающего проклятия, визжащего колдуна доставили в избушку.
 – Вопрос у меня один. Если хочешь жить, ты на него ответишь. Как вернуть любимой моей облик ее прежний?
 Злобное зырканье исподлобья было единственным ответом чародея. Красомир махнул рукой вполсилы, отшвыривая тело лазутчика через всю комнату. Икнув, Бруно сполз на пол. Окатили водицей студеной. Оклемался.
 – Чтоб пропасть и тебе, и медведице твоей, и выродку твоему поганому, и дружкам подлым! Пусть демоны в аду на вопросы твои ответствуют!
 Кряжистая фигура спокойно приблизилась к пленнику, захватив запястье, прижало его к столу. Сверкнул кинжал заветный гранью серебряной, и мгновенно почерневший мизинец колдуна запрыгал по доскам. Не обращая внимания на вой Бруно, Красомир так же неторопливо швырнул обрубок в печное пламя.
 – Я не гордый и повторю вопрос еще девять раз – больше перстов у тебя нет, а без них ты не волшебник.
 Угроза для любого мага страшная, ведь волшебство тайное всегда знаками определенными сопровождалось. И не беда палец отхваченный; коли б сохранился он, даже мало-мальски обученный колдун живо прирастил бы кусок на прежнее место. Но как быть, когда исчез мизинец в жаре огненном?!
 – Остановись, – захрипел Бруно. – Твоя взяла. Слушай. Далеко на юго-востоке, в душной стране ариев, среди непроходимых лесов тамошних высятся полуразрушенные башни древнего города Эзгирапура. В незапамятные времена обитало в нем племя могучих духов всех четырех стихий. Дружно жили, но однажды рассорились все же, а, разругавшись, лбами столкнулись. Когда ж остановились, красивейший город утонул в руинах. Разбрелись духи по свету, бросив под развалинами сокровища несметные, дары волшебные и среди них амулет возврата – прекрасную диадему из каменьев редкостных. Кто наденет ее на голову, мигом вернет облик свой первозданный. Другого пути я не ведаю.
 – А не врешь, старикашка злобный? – Красомир угрожающе поднял кинжал.
 – Не-е-ет! Правду, правду говорю! – зашелся в истошном крике Черный Колдун.
 – Ну что ж, и на том спасибо, – молвил наш герой, связывая злодея-неудачника, шипевшего пуще сторожей балки Змеиной. – До утра полежишь в холодочке, а там... в селе коня выкупим, да вместе в путь-дорожку поспешим. Мы теперь как ниточка с иголкой неразлучными станем, пока амулет не добудем и назад не возвертаемся, потому как ты запросто обмануть нас мог. Потом, не так скучно мне одному в дороге будет: проклятьями твоими забавляться стану.