Дел и без этого много

- Володя, ты у нас молодец, ты лучший в гимназии, не подводишь своим усердием отца.
- Матушка, у нас и Саша более хорош в учебе! Это он для меня пример! Вот уж кто усерден!
- Александр хороший ученик и сын, но ведь не всегда только умение запоминать и умножать знания важны людям, главное, как их применить и применять…
Этот разговор происходил в небольшом доме в Симбирске недалеко от центральной площади.
Впрочем, сами горожане иной раз путались в определении центра города: то ли рынок, то ли площадь, то ли берег с речным портом у Волги. И ещё многое зависело от времени года, зимой люди толпились на брусчатке у магазинов и бродячих трупп цирка, летом все стремились к воде.
Волга только у порта была спокойной. А по прямой на Самару берег постоянно рушился и ступить здесь к воде было опасно.
Летом Симбирск благоухал цветеньем поздних цветов, яблони и груши нижними ветвями соблазняли своими плодами, а вишневые заросли на высоком правом берегу превращались в непроходимые джунгли. Сюда можно было приплыть лодками или ехать вокруг города на телегах или просто верхом. Но Ульяновы не отваживались на путешествия: семья была большой, шума от неё соседям не доводилось слыхивать.
Тихие разговоры между матерью и сыном были не часты, девочки требовали больше внимания, а с ребятами нередко беседовал сам глава семейства.
Илья Николаевич в отличие от Марии Александровны вёл жёсткий опрос по оценкам и успехам в восприятии предметов обучения.
Но нередко он прижимал к себе головы своих сыновей, гладил их:
- Успешны, вы, братцы. Продолжайте так. У нас не должно быть места лентяям и глупцам.
В тот день перед днем рождения Володи, Мария Александровна, как бы ненароком спросила его:
- Девицы в гимназии преуспевают или просто присутствуют?
Сын удивленно посмотрел на неё:
- Не наблюдал я за ними. Там чиновничьи дочки и дети богатых купцов. Народ всякий. А вот наших я сразу примечаю: скромницы и умницы. Впрочем, матушка, не беспокойтесь, по своей принадлежности они меня не беспокоят. Дел и без них много.
Они поняли друг друга и больше этой стороной жизни сына Марья Александровна не интересовалась...
Надю он встретил намного позже, когда пришло понимание, что работы будет много, а часть этих дел лучше решать в семье. В данном случае конкретности своих чувств и мыслей Владимир не мог определить до конца, несмотря на то, что считал себя вполне самостоятельным и разумным.
Иногда, просыпаясь ночью он ловил себя на том, что размышления размышлениями, а решения человеком принимаются как-то отстраненно, словно он наблюдает за собой вместе с кем-то невидимым и более всесильным, чем он сам. Нет-нет, здесь иное, не вписывающее в ощущения раздвоения или самогипноза.
В гипноз он не верил, хотя нередко видел, как люди, слушавшие его, завороженно впивались в него взглядами и желанием до конца впитать энергию его слов, потому что она и определяла истинный смысл сказанного. Да и написанного.
Чуть позже, уже наедине с Надей, они говорили об массовом психозе толпы, и о том, как это используют многие ораторы, в том числе и оппоненты его идей. А после, немного заплутавшись в лабиринте разговора, точнее в постоянном видоизменении сути неточными словами, интонациями, паузами, смеялись и бросали разговор на неопределенный срок:
- Нужно время, Наденька, мы такие монстры от природы, что она должна отдыхать на многих поколениях умников.
Однажды он сказал подобное, не учтя состояния её женского здоровья, но тут же поправил себя и долго корил за нетактичность.
Они оба знали, что произошло, и Надя лишь беспомощно прижималась к его плечу…
Много лет позже, перед смертью, Владимир Ильич после долго забытья как-то вдруг встрепенулся и ясно осознал своё состояние и положение, как человека. Это был яркий всплеск озарения.
Надежда Константиновна, уже отчаялась в лучшем состоянии его здоровья, в это время взглянула на Ленина, как бы на мгновение вышедшего из-за туч солнца, обомлела от его пристального любящего взгляда. Он пытался сказать что-то важное для них обоих, но смог только:
- Неее я… Нннн…
Она схватила его руки в надежде досмотреть в глазах смысл этих звуков. Но в них уже ничего не было, кроме пелены забвения.