Война нервов

               

(Человек постоянно должен выводить себя на грань своих
возможностей, рискуя и экспериментируя, ставя опыты над
душой и телом, иначе он никогда не узнает, какой он есть на
самом деле. «Война нервов» – детективная история троих
школьных друзей, трагический любовный треугольник
художника, политика и их школьной красавицы подруги,
растянувшаяся в длину жизни. Студент практикант-психолог
случайно оказался внутри остроугольной фигуры.)

I глава

    Волан стремительно пролетел мимо уха и упал за линией
поля. Вальдемар поднял его, вытер подолом майки пот,
шагнул к линии подачи и сильным кистевым ударом вывесил
свечу над головой соперника. Тот пробил точнее, заставив
Вальдемара сделать несколько шагов назад и укоротить на
сетку. Разыграли сетку. Он старался как можно ниже
перекладывать мяч, выполняя обманные движения. В конце
концов, волан застыл на кромке сетки и неуклюже свалился
на его сторону. Послав ему вслед беззвучные проклятия,
поднял глаза кверху, где стояла подруга партнера в
неприлично короткой юбке. Эта картина все время отвлекала
его сегодня, выводила из психологического равновесия, не
давая сосредоточиться на игре.
– Хватит на сегодня. У меня что-то в правом боку закололо,
– проронил Вальдемар, покидая площадку, – если хочешь,
возьми все воланчики и поработай подачи, а я потом тебе
еще на смеш и укорот побросаю.
Подхватив сумку, он отправился в раздевалку. Проходя
мимо стены, опять бросил взгляд наверх. «Бесстыдница,
даже не отошла от парапета. Знает же, что все как на
ладони».
Вальдемар не любил дневных тренировок. Лучше вечером
отработать, потом помыться, добраться до холодильника и,
опорожнив пару бутылок пива, посмотреть «Евро-спорт». А
теперь опять нужно будет тащиться в институт на вечерние
лекции и зевать под нудное завывание лектора.
Решил на площадку больше не возвращаться и вышел из
раздевалки уже переодетый. На удивленный взгляд Виктора
ответил виноватой улыбкой, сложил ракетки в чехол и,
устало махнув рукой, поплелся к выходу. Перед самой
дверью обернулся – девушка смотрела на него, не отрывая
взгляд.
«Соблазняет, искушает. Не пройдет».
Хлопнул дверью нарочно с силой, показывая этим свою
мужскую независимость, и застыл. Грузовик запечатал его
старенький фольксваген наглухо. Включенные аварийные
фонари и закрытые двери кабины наводили на неприятные
мысли.
«М-да, – подумал Вальдемар, – он что, решил, что у меня
машина с вертикальным взлетом?»
Бросив сумку на багажник, пошел искать водителя. Изрядно
побродив, услышал шум заведенного мотора и вернулся к
машине. Грузовика не было, сумки на багажнике его
автомобиля тоже. Вальдемар быстро вскочил внутрь
автомобиля и рванул вслед.
«Чертовщина какая-то. Зачем она ему понадобилась? В ней
ведь ничего, кроме учебников по психологии, грязной потной
формы и пары ракеток Carlton нет. Даже воланы все с
разбитыми перьями. К чему эта кража? Приобретений –
ноль, факт преступления – налицо».
Покрутившись по близлежащим улицам, остановился. Лицо
горело.
«Номеров не заметил, марки машины тоже. Вроде MAN,
нет – Mersedes, а может Volvo… Какая разница, все равно в
полицию не пойду. Может, и расчет на это, кража мелкая, а
проблем с ней по расследованию много. Ну, что же, лучше
смириться и забыть».
Только через полчаса Вальдемар заметил, что едет в
противоположную сторону от института. Возвращаться не
стал. Войдя в квартиру, не разуваясь пошел на кухню, достал
из холодильника начатую бутылку виски и отпил прямо из
горлышка. Жидкость сначала обожгла все во рту, а затем
кипятком растеклась по нутру. Упав на диван, минут
пятнадцать лежал, глядя в потолок.
«Ладно, возьми себя в руки. Ничего особенного не
произошло, тебя обокрали. За день в Берлине таких, как ты,
– тысячи. Ты же психолог, оцени ситуацию, войди в
положение вора и пойми его, оправдай наконец. А еще
лучше, займи позицию, что все равно все новое хотел купить:
на ракетках уже два раза струны перетягивал, любимую
футболку два раза спалил. Сумка, правда, новая, кожаная.
Вот, из-за сумки». «Если вещь дорогая, внутри тряпки еще
лучше», – подумал, наверное, водила.
Рука Вальдемара потянулась к телефону.
«А почему, собственно, я иду у него на поводу? Нужно
звонить в полицию. Это как раз тот случай, когда даже
нужно».
Внезапно зазвонивший телефон заставил его вздрогнуть.
– Вальдемар, это Виктор. Ты что, сумку возле комплекса
забыл?
Вальдемар что-то невнятно промычал в трубку.
– Мы здесь с Моникой стоим, грузовик какой-то и возле его
колеса твоя сумка. Моника в твою сторону сейчас едет,
может завезти, если хочешь.
– Спасибо, – выдохнул Вальдемар и объяснил Монике как
его найти.
Он ходил по комнате взад и вперед, размышляя вслух:
«Чуть ложный звонок в полицию не сделал, так получается. А
он вернул сумку. Порылся, понял, что игра не стоит свеч и
привез назад. Может, у него просто был мимолетный порыв,
ведь многие люди после сделанного каются, понимают, что
сделанное – не их сущность. Недаром в армии у солдат есть
такая притча. Если тебя ударил офицер, то прежде, чем
ответить, посчитай до десяти, кровь отольет от мозга за это
время, а дальнейшее решение будет правильным и
взвешенным».
Стрессовое состояние мгновенно снялось, Вальдемар
разулся и стал собирать разбросанное по комнате постельное
белье. Грязную посуду убрать не успел и, когда в дверь снизу
позвонили, просто бросил не неё сверху полотенце.
Девушка смело вошла в квартиру. Пройдя мимо
озадаченного хозяина, сразу отправилась в туалет.
«Ты смотри, без комплексов, даже не спросила
разрешения», – подумал Вальдемар, вспомнив, что были
какие-то сладости, стал копаться в шкафчиках. Поскольку
молодая особа, вернувшись, в ближайшее время уходить
явно не собиралась, включил тихо музыку, налил себе и ей
красный мартини. Беседовали долго, она подробно
расспрашивала об его увлечениях, хотя в основном,
перебивая, болтала сама. Где-то к часу ночи Вальдемар,
уставший после тренировки и пережитого стресса,
разбавленного шотландским виски, не оправдав ожиданий
Моники, уснул. Проснулся в пять, одетый, на кровати,
квартира была пуста.
«Идиот, – подумал он, – что она о тебе теперь думает? Да и
бог с ней. Сама напросилась. Что я ей, мужчина по вызову?
На такие вещи хоть немного настраиваться нормальному
человеку нужно, одних красивых ножек маловато»
После четвертого года обучения началась практика.
Вальдемар изучал психологию не по велению души, а по
предметной перспективности. Общество, напичканное
интернетом, культурным штурмом, стрессовым политическим
терроризмом, бурным развитием телевидения, требовало
душевного отстойника, куда оно с завидным постоянством
выбрасывало все большее количество людей. «Как в скором
будущем сиделки при престарелых будут в вечной моде, так
и психологи, – рассуждал Вальдемар, – будут всегда
востребованы». Он грыз гранит науки неустанно,
с удивительным для самого себя рвением. Хотя, может быть,
совсем другое привело его в стены именно этого учебного
заведения.
Он был пятым, последним, и поздним ребенком в семье
второго брака его отца. Отец, неуравновешенный и грубый,
не стеснявшийся в пьяном состоянии порукоприкладствовать,
прожил тяжелую жизнь и Вальдемар справедливо считал, что
на его характер наложило отпечаток не столько военное
детство с ужасами и бомбежками, сколько собственная
неопределенность в жизни и роде занятий. Известный
бабник, он практически издевался над его матерью, которая
терпела все это ради детей, оставив им чувство полной вины
за свою несчастную судьбу. В конце концов, он умер от
белой горячки, несмотря на то, что Вальдемар пытался что-
либо предпринять, не обращая внимания на проклятия и
угрозы, пинки и истерики. Но Бог забрал отца, одновременно
избавив его от разнополярных метаний, а родственников – от
зверского к ним отношения и денег на похороны.
Вальдемар потом еще долго ходил на могилу отца, в
отличие от матери, которая больше никогда не посетила её.
Часами сидел и думал: «Почему? Почему? Почему?»
За три месяца до окончания все студенты его курса
получили список мест, рекомендованных для практического
обучения. Полиция, места заключения, прокуратура, суды
никого не интересовали.
– Там уже все известно и понятно: убийцы, насильники,
воры и грабители. Все уже в учебниках сто раз описано, в
фильмах показано, на телевидении освещено, –
разглагольствовал Тобиас, его товарищ и сокурсник, –
психология бизнеса, истоки депрессии общественных слоев –
скучно и малоинтересно, – твердил он, – лучше уж заняться
изучением психологии народов. Глобально, социально
интересно и самое главное – перспективно.
– Да, да, – вторил ему Вальдемар, – например, почему
египетская культура остановилась в своем развитии на
столетия или почему славянские народы ментально тяготеют
к тоталитаризму, почему не приживается у них демократия?
Монику больше интересовала детская психология в
условиях стремительного развития прогресса. Тоже
перспективно, там можно и до докторской
диссертации дорассуждаться.
Однако, в последний момент Вальдемар написал заявление
в криминальный отдел полиции. Может, украденная сумка, а
может просто не туда, куда все. В первый день он явился в
отдел при полном параде – лаковые туфли, черный пиджак и
галстук, светло голубая рубашечка. Вокруг шныряли в
зеленых свитерах люди с папками, хлопали двери кабинетов,
а также сидели, ожидая приема, несколько человек.
Начальник отдела знал о его к ним направлении.
– Мы здесь все, дорогуша мой, психологи. Хоть
приблизительно с материалом знакомы?
– Лично не доводилось.
– А сами с полицией когда-нибудь дело имели?
– Так, по мелочам.
– Мелочей здесь не бывает: или был, или не был…
– Вот тут я с Вами не соглашусь. Грани стерты, многое
относительно.
– Когда вор стащил у женщины сумку, да еще брызнул в
физиономию из баллончика, то все абсолютно, дорогуша
моя.
– Ну это да.
– Хорошо, комната номер четыреста тридцать два, сержант
Штайнберг. За ним как хвост. Он также определит круг
обязанностей и границы доступа к информации.
Перед комнатой номер четыреста тридцать два пришлось
просидеть полтора часа. У сержанта все время были
посетители, потом он куда-то на полчаса исчез и лишь после
этого соблаговолил принять Вальдемара.
Развалившись на стуле, Эрик, так звали следователя, зевая,
прочел предписание начальника. Потом выдвинул ящик
стола, достал пачку инструкций и бросил их перед
Вальдемаром на стол.
– Пять дней на изучение, три месяца на выполнение. Ты –
мой хвост, без меня ни шагу. В отчетах пиши, что хочешь, а
говорить будешь только с кем разрешат и что разрешат.
Права на вождение автомобиля есть?
Вальдемар в ответ утвердительно кивнул головой.
– Хорошо. Первый раз варю для нас кофе я, а потом все
время ты. Извини, друг – субординация.
Первые пять дней прошли однообразно. Вальдемар
приходил и целый день читал инструкции и под конец его
голова распухла от изобилия разнообразной информации.
Под вечер в пятницу Эрик принес опросный лист, протянул,
глядя с улыбкой в стеклянные глаза Вальдемара:
– Если все ясно и вопросов нет, заполни и подпиши. В
понедельник с восьми утра заступаешь на службу. Все по-
настоящему: будешь помогать и давать советы, иногда даже
дилетанту со стороны виднее. Ну, а на самом деле, всегда
все проще и понятнее, чем кажется, к тому же определенные
вещи в нужный момент будут вспоминаться сами.
На выходных Вальдемара не покидало чувство сожаления о
принятом решении.
«Оно мне надо было? В полицию. Впечатления мрачные,
перспективы мутные, ответственность на меня уже повесили.
С восьми утра на службу»
Вечером включил телевизор, показывали детектив.
Полицейские бригады лихо раскручивали дело, преступники
делали ошибки, подкупали прокурора и судью. В конце
фильма все запуталось, а в результате всех дурачил комиссар
полиции, который возглавлял банду. Вальдемар выключил
телевизор: «Понакрутят в этих сценариях, понавертят и
вправду потом в эту чушь верить начинаешь».
Позвонила Моника:
– Тебя совесть не мучит?
– Если честно говорить, то немного есть. Даже не проводил
тебя.
– Я не об этом.
– А, ну здесь тоже немного есть. Я исправлюсь.
– Сегодня?
– Нет, извини, дорогая, давай в следующий раз. Мне завтра
на практику к восьми, а уже девять, еще кое-что погладить
нужно.
– Конечно, это ты не обо мне?
– Ты на очереди, но, правда, давай не сегодня.
– Ладно, вредина. Только позвони ты, идет?
– Идет, – не поддержал Вальдемар ее раздраженного тона и
положил трубку.
 «Какая назойливая. Как будто ее парень – не мой партнер
по бадминтону».

                II глава

– Прыгай быстрей, держись! Дверь не закрыл, сильней!
Пристегнись, – командовал Эрик, – Опоздал.
– Нет, точно восемь.
– Точно в восемь нужно сидеть в кабинете, а не стоять на
проходной. Понятно?
– Понятно. Летим как на пожар, случилось что?
– Случилось, один псих решил с жизнью разобраться
публично.
Они неслись с бешеной скоростью по городу. Машины, как
тараканы, врассыпную шарахались, пропуская ревущую и
мигающую полицейскую машину. На одном из перекрестков
едва в автобус не въехали и у Вальдемара от испуга во рту
пересохло. «Чуть ручку сидения не оторвал», – подумал он.
Сержант промолчал, но краснота на его щеках выдала его с
головой.
– Ух, – выдохнул полицейский, сидевший за рулём.
– Не торопись так, – прорычал сержант, – а то мы скорее
этого психа на тот свет попадем, там его с распростертыми
объятиями и встретим.
Влетели в тупиковый переулок и остановились перед толпой
народа. Здесь уже стояли четыре полицейских автомобиля,
три скорых и две пожарные машины. Пожарники готовили
лестницу, вместе со всеми то и дело поглядывая наверх. На
высоте пятого этажа между окнами, на узком стенном
бордюре, стоял, расставив руки в стороны, человек.
Взлохмаченный, в расстегнутой наполовину яркой рубашке и
пижамных штанах, он тупым взглядом, не мигая, смотрел
вниз. Совсем рядом с ним в окне металась обезумевшая от
происходящего женщина, рвала на себе волосы, прыгала,
пыталась дотянуться до него рукой.
– Так, – сказал сержант.
 И в эту минуту, заметив устремившихся снизу к нему
пожарных с брезентом, тело человека оторвалось от стены и
на глазах обалдевшей толпы ровно головой вошло в асфальт.
Вальдемару показалось, что хруст ломающегося черепа
разорвал ему ушные перепонки, а брызги мозговых тканей
залепили глаза. Страшный вопль потряс переулок.
Вальдемара стошнило прямо на колесо машины, он рванул
ворот, раздирая ткань сорочки. В глазах стояла пелена:
«Господи, Господи, Господи…»
Когда к нему вернулось сознание, он сидел под деревом и
смотрел на ноги суетящихся вокруг самоубийцы врачей.
Сквозь них видел бьющееся в конвульсиях тело. Вальдемар
медленно поднялся и пошел прочь. Дома через три по улице
стояла женщина, прижав платок ко рту. Не спрашивая ни о
чем, подала ему кружку с водой. Жидкая прохлада освежила
сознание, он оглянулся и побежал назад:
«Где сержант? Облажался, как мальчишка, все видели, как
я…»
Эрика нашел в квартире бедолаги. Его жена лежала без
сознания в соседней комнате под присмотром врачей.
Бледный сержант дрожащими руками набрасывал отчет.
Глянул на Вальдемара, кивком головы указав на стул:
– Такого у меня еще не было. Ужас. Два дня спать не буду,
никакое снотворное эту картину из головы не сотрет.
– Угу, – выдохнул Вальдемар, – что я должен делать?
– Молчать. Или вот, бери листочек и ручку и детально
описывай обстановку в квартире. Смотри, ничего не упусти.
Обрати внимание на неестественно лежащие или сдвинутые
вещи. Я вызвал усиление, для трупа нас здесь маловато.
Начальник отдела с подкреплением прибыл быстро.
Выслушав обстоятельный доклад, разослал подчиненных:
одних – разговаривать с соседями, других – осматривать
личные вещи бывшего хозяина. Сам сел возле письменного
стола в кабинете и начал перебирать бумаги и фотографии.
Закончили где-то к полуночи. Лейтенант собрал со всех
бумаги и начал читать. Закончив, произнес:
– Ладно, с остальным в управлении разберемся. Господин
сержант со стажером, поезжайте в морг и получите
предварительное заключение о смерти. В два часа
небольшое совещание, и по домам.
    На следующий день Вальдемар проснулся в двенадцать
часов дня, лежал и тупо смотрел в потолок. Принятое
снотворное и дикая усталость сделали свое дело – он
практически сразу по приходу домой уснул. На удивление,
ничего не снилось. Медленно сполз с постели и побрел на
кухню варить кофе. С пренебрежением глянул на лежащую
на полу рубаху с порванным воротом.
– Мальчишка, – обругал себя, – чуть проблема, сразу
вывернуло наизнанку. В детский садик психологом нужно
было идти, – продолжал он издеваться над собой. Когда
вышел из ванной, по квартире гулял приятный запах
свежесваренного кофе. Залпом выпил почти две чашки.
Закурил. Круги дыма успокоили, заставили сознание сместить
на задний план картины вчерашней трагедии. Он вышел на
балкон. Свежий воздух отрезвил, взгляд упал на стенной
бордюр, соединяющий соседние балконы между собой.
Метра три. Воображение вдруг нарисовало ему картину: он,
стоящий с раскинутыми руками. Глянул вниз, голова вмиг
закружилась, шарахнулся назад. «Черт возьми, прекрати над
собой экспериментировать. Так легко в состояние аффекта
войти, потерять над собой контроль. Пара секунд – и
достаточно, – размышлял Вальдемар, – нет, не достаточно,
нужно время выйти на бордюр, пройти вдоль стены, дойти
до середины, не оступиться при этом. Получается, что думать
надо».
Из комнаты раздался звонок телефона. Резкий, показалось,
как душу разорвал. Вальдемар еле успел добежать до
трубки:
– Спишь? – звонил Эрик
– Нет.
– Хоть немного очухался?
– Да в порядке я. Это от непривычки получилось.
– Ну неважно. С любым может случиться – не роботы.
Короче, опять туда нужно съездить, с сожительницей его
пообщаться. Ты можешь, спокойно, не по-полицейскому?
– А как я представлюсь?
– Скажешь, из общества Красного Креста, из отдела
психологической реабилитации, допустим. Ей сейчас все
равно. Если можешь, то приезжай, я жду.
– Сейчас оденусь и прибуду.
– Давай.
В трубке раздались гудки.
Вальдемар без стука вошел в кабинет. Эрик сделал вид, что
не заметил этого, или оба решили, что наступил момент
считать практиканта хоть и временным, но уже сотрудником.
– Я хотел поехать сам, но решил, что лучше ты. В тебе не
так заметен страж порядка. Вот тебе временное
удостоверение, но особо им не козыряй. А это список
вопросов, которые между делом нужно задать вдове,
прочтешь по дороге.
Выходя, Вальдемар обернулся у двери:
– Ты мне можешь адрес дать? Я в суете так и не понял, в
какой части города мы вчера были.
– Иди сюда. Это здесь, в принципе, от нас это полчаса на
трамвае и три остановки автобусом. Вот, смотри, эта улица.
В трамвае, Вальдемар читал вопросник, пробовал
запомнить, чтобы потом не искать повода куда-нибудь выйти
и подсмотреть. Доехал, как ему показалось, быстро, подошел
к парадной двери и невольно взглянул наверх на бордюр
пятого этажа, мысленно провел взглядом траекторию полета.
К горлу подкатился тошнотворный ком.
– Да, – промолвил он и позвонил в дверь. После
многократных повторений понял, что дома никого нет.
«Нужно было сначала позвонить договориться, а потом уже
ехать», – подумал и позвонил соседям. Низкий хрипловатый
мужской голос спросил:
– Кто там?
– Меня зовут Вальдемар, я из Красного Креста, психолог.
Хотел бы пообщаться с Марлен Шторм, но ее дома нет,
может…
Дальше он договорить не успел. Раздалось гудение
открывающегося замка и тот же голос сказал:
– Второй этаж, дверь налево.
Вальдемар поднялся. В проеме стоял высокий седовласый
мужчина, слегка сгорбленный, в шлепанцах на босую ногу, в
черных брюках и рубахе навыпуск. Можно было даже
сказать, что он выглядел довольно старым, если бы не
умный, пронзительно смотрящий взгляд. У Вальдемара сразу
промелькнула в голове где-то прочитанная фраза: «Человек
стареет не кожей, а глазами». «В этом есть своя правда», –
подумал он, ступая вовнутрь квартиры по приглашению
хозяина. На кухне за столом, обняв руками голову, сидела
женщина. Вальдемар присел на стул напротив.  Она подняла
на Вальдемара тяжелый взгляд: «Вам чего от меня нужно?»
У Вальдемара тут же улетучились из головы все
заготовленные фразы, интонации, успокоительные
выражения. Хозяин молча поставил перед ним стакан
горячего чаю. Пауза затянулась.
– Похороны когда? – выдавил из себя Вальдемар.
Она опять подняла глаза:
– Шли бы Вы отсюда по своим делам.
Лицо  Вальдемара вспыхнуло. Он допил большими глотками
горячий чай. Встал.
– Извините, я, кажется, не вовремя и, кажется, не к месту.
Пойду, пожалуй.
Она кивнула головой на дверь. Очнулся Вальдемар в
трамвае, остановки через три, на него накатило чувство
обиды.
– Практически сказала вон, до двери даже не провели.
Ее красивые глаза парализовали его волю. Он вдруг понял,
что с момента, когда переступил порог квартиры, его
сознание вдруг кто-то взял под контроль и незримо отдавал
команды, а у него было чувство полной беззащитности и
беспомощности. И сейчас он помнил только глаза этой
красивой женщины и похоже даже ни бессонная ночь, ни
сильный стресс не испортили их величия.
Он достал из кармана список сержанта, скомкал его, сунул
обратно. Решил поехать домой, Ерику всё равно докладывать
было нечего. Следующая остановка была его. Обойдя три
раза вокруг своего дома, поднялся наверх. Хотелось выпить,
а в холодильнике было только пиво.
  Он обулся, выскочил на заправку купить бутылку бренди.
Тихо потягивая из рюмки, потушил свет и, включив Моцарта,
смотрел на пробегающие по стене блики от мчащихся по
проходящей рядом с домом улице машин. Допил, выключил
свет и пошел в спальню. Долго не мог уснуть, часто потом
просыпался, ворочался, пил воду, гнал от себя мысли,
мешающие расслабиться и забыться. Полчаса даже пробовал
читать, а окончательно провалился в сон где-то в пятом часу
утра.
В семь утра раздался звонок в дверь. Вальдемар, как был в
трусах, пошел открывать. На пороге стоял Эрик:
– Одевайся, поехали, только быстро.
 И уже в машине спросил: «О чем ты с ней вчера говорил?»
– Ни о чем.
– Как ни о чем? Не попал к ней, что ли?
– Попал.
– Ну и?
– Выгнала она меня.
– Не гони. Как это так – пустили, потом выгнали? Ты долго
был у нее?
– Не у нее, у соседа их. Они там чай с ним пили. А что
случилось?
– Увидишь.
Она лежала на полу, опираясь на ящик с каким-то хламьем.
По подвалу сновали сотрудники отдела криминальной
полиции, фотографировали, сдували пыль, что-то писали,
озабоченно шептались.
– Перед смертью, похоже, мастурбировала, рвала на себе
волосы. Когда вскрывала вены, до крови искусала губы, плюя
окровавленной слюной на фотографию покончившего с собой
два дня назад мужа.
Вальдемар опять глянул на залитые кровью белые ноги. Его
стошнило. Удерживая рвоту во рту, рванул к выходу. Не
успел. Пачкая стоящих на пути, вырвался наружу, свалился на
землю возле двери. Разноцветные круги плыли перед
глазами. Снова вывернуло наизнанку.
– Черт, черт, – бормотал, не сопротивляясь вытиравшему его
седовласому мужчине. Только минут десять спустя узнал в
нем вчерашнего хозяина квартиры, – это что же она, зачем,
куда?
– Она? За ним.
– Сумасшедшая, сумасшедшая, умалишенная ведьма…
– Может – ведьма, может – святая. Там разберутся…
– Что Вы несете? Где разберутся? Какая святая? Ужас, бред.
Господи, помилуй…

                III глава

Спустя некоторое время, Вальдемара допросили. Вся
процедура длилась часа два и по тому, как равнодушно
отнесся ко всему следователь прокуратуры, Вальдемар
понял, что его ответы совпали с показаниями соседа
покойной. Отпущенный восвояси, он отправился не домой, а
в кнайпу на соседнюю улицу. К десяти, небритый и изрядно
выпивший, сидел за столиком один, стеклянными глазами
глядя на огромный телевизор. Официант в седьмой раз
заменил бокал с пивом.
– Хелло, Вальдемар!
 Он поднял глаза и сквозь дым разглядел стоящую перед ним
Монику.
– Я тебя таким еще ни разу не видела, но по-своему
романтично и с шармом.
– А я, может, таким еще никогда и не был, – ответил
Вальдемар, проводя рукой по вылезшей за последние два
дня щетине, – присаживайся.
– Это понятно, не бросать же тебя в этом состоянии одного:
или девчонки уличные подберут, или они же полиции сдадут.
– Угу.
– Ты уже много должен этому заведению?
– Все равно.
– Тогда я закажу мартини.
Вальдемар оглядел Монику с головы до ног:
– Похудела, что ли? Во всяком случае – похорошела, это
точно, – заметил он. У него вдруг поднялось настроение.
Музыка, хорошее пиво, веселая подружка, что еще надо? Все
к чертям: самоубийц, криминальную полицию, допрос.
Жизнь одна, нужно жить и ни о чем не думать, каждый
несчастен настолько, на сколько он сам себя в этом убедил.
Танцевали до упаду. В какой момент, танцуя, они начали
целоваться, Вальдемар не помнил. Вернее, он сознательно
перешел границу, когда ему уже все разрешается. Счет
оплатила Моника, и они на такси поехали к нему. Всю дорогу
она сидела у него на коленях, а в квартиру не вошли, а
ввалились и сразу упали на кровать.
Утром он проснулся от запаха кофе и сигаретного дыма. По
кухне ходила в его футболке Моника и курила. «Кожа у нее
нежная», – подумал Вальдемар. Увидев, что он открыл глаза,
она подошла и поцеловала его в лоб, натянула на себя юбку
и пошла разливать кофе, а Вальдемар с трудом поднялся и
отправился в ванную комнату.
– Сколько времени уже?
– Два. Ты небритый выглядишь интереснее. Что у тебя
произошло?
– Кошмар какой-то, два самоубийства за два дня на моих
глазах и моя психика не выдержала и дала сбой.
– Два раза?
– Включая сегодняшнюю ночь – три.
– То есть, мое присутствие здесь – твое самоубийство?
– Точно.
– Не поняла.
– Ну, влюблюсь, женюсь, дети, заботы...
– Не торопись, пока еще все на контролируемой стадии.
Тебе с сахаром?
– Нет, и без молока тоже.
– Тогда хотя бы водой запей. Кто самоубился то и где?
– На практике.
– Вот, не иди работать в криминальную полицию, я их
вижу, и мне плохо уже. Преступники кончают с собой, что
ли?
– Нее. Одна сумасшедшая семейка, сначала он, потом через
день она.
– Дети у них остались?
– Нет, так жили.
– Потому и посамоубивались, что детей не было. Дети
стресс психологический внутри семьи снимают. Я вот учу
сейчас: если бросить на одну чашу весов пользу от детей для
взрослых, а на другую – заботы об их воспитании и
содержании, то первая перевесит с лихвой. И более того,
нельзя иметь одного ребенка в семье, он не восполняет
потребности двоих взрослых, лучше два или даже три. Ты
сколько хочешь?
– Я хочу на балкон выйти, дыхнуть свежего воздуха, а то ты
накурила тут.
– Извини.
Свежий воздух вернул ощущение жизни.
– Ты когда к себе поедешь?
– Я вообще-то не собиралась. Мне только завтра утром на
практику, и с надеждой глянула ему в глаза.
Про себя он подумал: «Добилась таки своего»
– Ладно, тогда давай для начала чего-нибудь жидкого
сварим, а то в желудке после вчерашнего нехорошо.
Она улыбнулась, снова упорхнула на кухню и оттуда
вскоре пошли приятные запахи. На следующий день вечером
Вальдемар отправился на тренировку. Долго сидел в
раздевалке, ожидая пока освободится площадка, потом
немного размялся и вышел к сетке. Волан перелетал с одной
стороны на другую после сильных и хлёстких ударов. Он
любил этот звук. Отвечал высоко-далеким на высоко-
далекий, вкладывая кистью основную силу в удар. Волан при
этом хлопал и по высокой траектории несся к задней линии,
заставляя противника вернуться с центра площадки снова
назад. Сегодня получалось все: он чувствовал легкость в
ногах и движении, шла низкая подача, игра на сетке и
бэкхенд, как никогда удавались укороты.
Мысли Вальдемара переключились с игры на сегодняшнее
посещение деканата. Он появился там в восемь утра, и ему
сразу же удалось попасть к декану. Разговор длился долго,
потом довольно порядочное время декан разговаривал с
комиссаром полиции.
– Они согласны, но Вы идете у них по делу как важный
свидетель и придется все равно туда ходить, а может и нет. Я
тут пересмотрел список мест – все занято. Будете проходить
практику на кафедре «Общей психологии». Они там какие-то
практические эксперименты начали.
– Профессор.
– Да?
– От меня много хлопот?
– От всех людей окружающим хлопоты. Вообще-то,
конечно, неприятно. Ну, что же.
– Как Вы думаете, почему она вслед за ним почти не
задумываясь? Ненормально ведь.
– Тяжело сказать, не разобравшись. Версий, скорее всего,
есть много. Поможет, если записку посмертную оставила,
знакомым что-то говорила. Не знаю. Нужно, наверное, с
близкими и соседями пообщаться. Может, вспомнят какие-
либо жизненные конфликты: работа, недоброжелатели,
престарелые родители. Смерть мужа – последняя капля или
мощный толчок? Я в этом случае многое определяю по
музыке, которую объект слушал, по книгам, которые читал,
по передачам телевизионным, которые смотрел и, как ни
странно, что ел. Много факторов лежит в основе поведения,
– вздохнул он, – в любом случае можно только
предполагать, на девяносто процентов приблизиться к
истине, но быть уверенным на все сто не удастся, все равно
останутся догадки и новые версии. Извините, молодой
человек, Вы у меня и так уже много времени украли. Завтра в
восемь ноль-ноль Вас на кафедре будут ждать.
Волан попал ему прямо в лоб. Привычка держать ракетку
внизу вместо того, чтобы держать на уровне лица, еще раз
напомнила о себе. На лбу выступила кровь. Он взял
полотенце,  пошел намочил его и приложил к голове.
– Ты сегодня в ударе, или я плох? – рассматривая его лоб,
спросил Виктор.
– Я в ударе, почти не мажу.
– Сейчас ребята подойдут, позвонили, пару сыграем?
– Сыграем, у меня сил сегодня в избытке.
– Что у декана делал?
– Ты откуда знаешь?
– Моника сказала.
– Что она еще сказала?
– Ничего. Дала мне от ворот поворот. Сказала, что со мной
скучно и что нашла себе другого.
– Кого, не сказала?
– Нет.
– Скажет.
– Так что в деканате делал?
– Декану хлопот добавил.
– Чем?
– Переводом на другое место практики. Теперь я на
кафедре «Общей психологии» эксперименты ставить буду.
– Над кем?
– Еще не знаю.
– Так говорили, в институте мест на практику нет.
– Для меня нашлось. Пошли низкую подачу поработаем.
Вон, ребята пришли в раздевалку.
Зазвонил телефон. Выбило номер Моники. «Десятый раз
звонит», – подумал Вальдемар и выключил его совсем.
Она мало-помалу у него прижилась. Женщины в
подавляющем большинстве своем народ приставучий. Они
стремятся найти в лице мужчины этакий паровоз своих
желаний и мечтаний, привыкают к нему и привязывают к
себе, стараясь получить максимум власти над ним.
Как-то само собой все вещи из ее квартиры перекочевали в
жилище Вальдемара. Сначала сломалась кофеварка и
Моника объяснила, что нечего покупать, она принесет свою,
мол, все равно редко сейчас ею там пользуется, потом ради
удобства притянула и свою гладильную доску. Вальдемар,
если что и гладил, то на столе. Затем при посещении ее
квартиры Вальдемар заметил, что платяной шкаф заметно
опустел.
Он особо не сопротивлялся. Они вместе ходили по гостям и
дискотекам, размышляли о тонкостях людской натуры,
устройстве мира и политике. Моника была неглупа. Ее
внешняя легкомысленность и доступность были обманчивы.
С ней было легко и интересно. Она не надоедала глупыми
наставлениями и, самое главное – это то, что она во всем
заняла позицию второго человека в их отношениях, исключая
интимные. Не позволяла ни себе, ни ему, ни окружающим
демонстрировать, что имеет хоть какое-то доминирующее
влияние на него.
Вальдемар, слегка поправившийся от размеренной жизни,
уже и забыл о той недельной практике в криминальной
полиции, как вдруг ему пришла повестка на допрос из
районной прокуратуры. Опять все, что случилось, всплыло в
памяти. Струя беспокойства прошла сквозь сердце и оставила
неприятный осадок. «Что им еще от меня нужно? Я же все
рассказал». Моника, вернувшись, успокоила: «Сходишь,
поговоришь и все. Вот увидишь, что  не более чем на час
задержат. Не волнуйся. Сделай мне на спине массаж и
перезвони наконец своей маме, она уже три раза звонила».
На встречу со следователем он отправился с легким
волнением в душе, но Моника оказалась права. Дело
закрывали, переспросили все то же самое, может, еще
какие-то детали вспомнил.
– Нет? Все, Вы свободны. Спасибо, что нашли время нам
помочь.
Возвращался домой на трамвае. Состояние отходняка, в
котором он находился, мешало сосредоточиться, но, тем не
менее, он узнал остановку, на которой сошел, когда ездил по
заданию Эрика. По чьему-то незримому приказу поднялся и
вышел. Остановился, огляделся по сторонам.
 «Да, точно здесь», – подумал и спустился вниз, затем
повернул направо – короткая тупиковая улочка на шесть
домов. «Вот тот, предпоследний», – вспомнил Вальдемар.
Он обошел дом вокруг и решил было уже уйти, как вдруг
заметил возле соседнего дома одиноко стоящую женщину.
Краска залила его лицо – это она дала ему воды и вытерла
пиджак в день, когда произошло первое самоубийство.
Женщина стояла, молчала и неотрывно смотрела прямо на
него. Вальдемар просто не мог пройти мимо.
– Многие вот так, как Вы, приходят, постоят и уйдут.
– Я случайно, проезжал мимо.
– Все мы где-нибудь случайно. Воды хотите?
– Лучше кофе.
Они поднялись по лестнице наверх. Дом был двухэтажный,
но хозяйка поднялась на третий полуэтаж.
– Осторожно, потолок низкий.
Вальдемар нащупал его прямо над головой. Наконец
женщина включила свет. Низкое помещение было длинным
и пустым, яркий свет упал на развешенные по стенам
картины. Их было много, некоторые даже стояли на полу
возле стен.
– Он часто выкидывал их со своего балкона, некоторые
даже сломались. Одна два дня под дождем пролежала,
прежде чем я ее нашла. Я думаю, он убил бы меня, если бы
узнал, что я их подбираю и храню. Они сначала просто здесь
все стояли, теперь я их развесила.
Вальдемар медленно двигался вдоль стен, рассматривая
полотна. Ему представилось, как разъяренный создатель
выбрасывал их с балкона, посылая вслед проклятья. Одна из
картин почти полностью была залита красной краской, видно,
в порыве гнева просто плеснули на нее из банки. Рядом 
незаконченный холст, на нем изображен младенец в детской
кроватке, ножки не дописаны, в головку наполовину вбито
лезвие топора. Другая картина заставила долго стоять:
огромная гора, почти сплошь усыпанная стволами деревьев с
надписями, а в неё вписано лицо женщины деревенской
наружности. На следующей только графический набросок:
дьявол дарит маленькой девочке ромашку с воткнутым в нее
большим ржавым гвоздем, а рядом, на большом полотне,
лысая голова мужчины вся в слизистых толстых червях. Но
одна поразила его больше всего. Это был фасад дома
художника, перед которым из земли столбом торчало тело
человека, будто вбитого по плечи в землю. Сколько времени
простоял перед ней Вальдемар, он не заметил, в чувство
реальности его привел тихий голос хозяйки:
– Молодой человек, Ваш кофе.
– Придумать же такое нужно было.
– Он всегда был нестандартным и непонятным. Мой сын
учился с ним в одном классе два года, пока его не перевели
в другую школу. Он с детства увлекался художественной
фотографией и сначала никто не замечал перегибов, но
однажды он развесил по стенам вестибюля свою коллекцию.
Все ахнули. Школьный смотритель, потерявший в войну ногу,
на фотографии был с культей голый в душе. На одной
учительница литературы сидела на коленях у учителя
физкультуры – он поймал их целующимися. Самая
скандальная – директор школы в туалете у писсуара. И он, не
стесняясь, везде поставил свою фамилию. Учителя уехали
работать в другие города, его же не знали куда и пристроить,
а потом определили в одну маленькую сельскую школу.
Зимой как-то катались они там на коньках и одна из девочек
провалилась на тонком льду и пошла под воду. Он прыгнул
за ней, достал и вытащил наверх. Что есть силы держал
зубами ее за воротник пальто, пока не выкарабкался по
ломающемуся льду наверх. На ней-то он потом и женился…
Моника все внимательно выслушала:
– А ты как думал? Человек, решившийся покончить с собой,
не может быть психически нормальным.
– Да, да, но все это знали и всё видели. Ты думаешь, они
идиоты? Не понимали, к чему это приведет? Нужно было
лечить, воздействовать как-то.
– Лечить. Я все больше и больше начинаю верить в теорию
генного начала. Папа с мамой это все заложили в наборе
генов ребенка и структуру не изменишь. При определенных
обстоятельствах все лезет наружу, накладывается одно на
другое, входит в резонанс, и – взрыв. У кого как: у кого – в
творчество, у кого – в мстительную жестокость, у кого – в
депрессию, а у кого – в суицид.
– Ладно, ладно, тебя несет. Получается, все, что мы
изучаем, и методы воздействия, и способы лечения никому
не нужны, не помогут ни понять, ни излечить. Дышите себе в
трубочку и принимайте мир в таком виде, в каком имеете.
Наука тогда не более чем увлечение или хобби.
– Ну, не совсем так. Правильное определение проблемы
поможет выявить граничные условия, приводящие, скажем, к
стрессам. Не допускать к ним объект и искоренять источники
их составляющие, приводящие человека со сдвигом в
неконтролируемое состояние, по-моему, возможно.
– Я хочу выпросить у нее картину, где он перед своим
домом из земли торчит. На нем, по-моему, в тот день те же
пижамные штаны были, что и на картине. Он, похоже, в
голове уже тысячу раз прокрутил процесс, свыкся с ним и
шел уже по  давно проложенному больным сознанием
маршруту.
– Ну, не прямо сегодня. Мы же хотели этот вечер провести
тихо, вдвоем. Поедешь в понедельник. Обними меня.
В понедельник Вальдемар смог попасть к дому Эльзы, так
звали хозяйку, только к четырем часам. Жалюзи были
опущены, калитка заперта. Устав звонить в дверь, заглянул на
задний двор в полной растерянности. Подумал: «Неудачно
приехал».
– Неудачно Вы, молодой человек, сегодня, – прозвучал
позади хриплый голос.
Вальдемар вздрогнул.
– Эльза уехала.
– Куда? Надолго?
– К сестре в Тюрингию, на всю зиму. Вы чего-то хотели?
Вальдемар узнал в мужчине соседа по квартире, у которого
он последний раз видел покойницу.
– У нее картины были.
– О, какой во дворе костер был тут с утра. Она все спалила
вместе с прошлогодней травой, дым черный столбом стоял. Я
ей говорю: «Зачем?» А она мне в ответ: «Пусть успокоится
окончательно его сатанинская душа, а не переселяется в
людей, которые на эти картины смотрят. Я сама от них как
помешанная».
– Хотите на пепел полюбоваться? У меня ключ от задней
калитки есть.
– Нет, не хочу.
– К ней женщина вчера вечером какая-то приходила. Они
долго там видно общались, а потом та ушла и унесла с собой
небольшую картину. Получается, что всего две его работы
целыми остались, остальное развеялось по ветру.
– Пойдемте-ка, я в этот раз Вас хорошим чаем напою.
Вальдемар механически побрел вслед, поднялся наверх.
Они просидели остаток дня, выкурили пачку сигарет,а
опустошенный при этом ящик пива не повлиял на трезвость
разговора.
– Не нужно было ей бросать Дитриха и выходить за него
замуж. Какая была свадьба! Сколько показного шика,
эмоций, выброшенных на ветер денег и вранья. А когда к
дому после церемонии бракосочетания подъезжали, он стоял
на крыше лимузина. Двое собутыльников держали его за
ноги, а он Марлен на руках, полоумный.
– Он пил?
– Пил? Пьем мы сейчас с Вами. А он напивался, как свинья.
Она ногу сломала, когда выпрыгивала из окна подьезда,
спасаясь от него. За Вами бы с зажженным факелом. А потом
золото дарил, бриллианты, в ногах у нее валялся.
– Он написал что-то значительное?
– Да, – прохрипел старик в ответ, – написал и продал, он ее
продал. Вам не понять. Дерьмо, которое сожгла Эльза не
идет ни в какое сравнение с тем полотном. Когда оказалось,
что через подставных лиц из Нью-Йорка картину купил
Дитрих, он чуть тут всех не убил. В полиции пять дней
отсидел. Сейчас я Вам её покажу.
Он удалился и вернулся с маленькой фотографией. На ней
была изображена Марлен в обнаженном виде и даже
маленькая фотокопия впечатляла: легкая улыбка на ее лице,
лукавые глаза, прядь черных, как смоль, волос посредине
лица. Если он повторил ее тело, то нужно было быть полным
придурком и негодяем, чтобы не сберечь такое очарование.
На картине она полусидела: не маленькая, но и не пышная
грудь, стройная талия, удивительно красивые ноги, слегка
расставленные пальцы рук в кольцах с бриллиантами. Около
нее на пол сброшенный плед, только что сброшенный и
даже незримо чувствовалось исходящее от него тепло ее
тела.
– А кто такой Дитрих, почему он купил картину? Почему
через подставных лиц?
– Они учились вместе в гимназии. Интересная была
парочка, жестокая и гениальная, талантливая и
беспардонная. Они не могли друг без друга, не разлей вода,
но был еще и третий, Андреас. Они его задавили морально,
доказали ему, что он ничтожество и лодырь, однако между
собой никогда не ссорились. Все думали, это потому, что они
одинаковые, а на самом деле потому, что слишком были
разные. Один был талантливым негодяем, другой –
бездарным проходимцем, но по полгода условно дали и
одному и другому.
– За что?
– За угон машины. Угнали и утопили в болоте, накатавшись
вдоволь. Юнцы, напились. Никто ничего не узнал бы, не сбей
они велосипедиста. За рулем был Дитрих, но второй от него
не отказался. А поссорились из-за нее насмерть, лучше бы
она никому из них не досталась. При мне это было.
– Вы ее любили.
– Такую женщину нельзя не любить – ангел во плоти, черт в
юбке, Анжелика из романа Анн и Сержа Голон, Жанна д`Арк,
Миледи из «Трех мушкетеров» Дюма – все в одном лице. Да
и не могла она быть рядом с посредственностью типа меня.
– Ей дух нужен был, стремительное движение, из холода –
в огонь?
– Да, и она все это имела. Пейте чай, а то остынет совсем.
– Рассорились они окончательно или потом все
образовалось?
– И не могло. От любви до ненависти один шаг. Стали
лютыми врагами. Я слышал их последний разговор. Дитрих
хрипел ему в лицо:
– Ты готовил эту подлость. Я знал это всегда, по глазам
твоим видел.
– Не выдумывай, Дитрих. Я всегда был лучше, ты это
знаешь и она должна была когда-нибудь сделать правильный
выбор.
– Правильный? Более роковой ошибки не может быть. Ты
себя не знаешь. Ты ее и себя своим характером со света
сживешь, для тебя живьем содрать кожу с человека – что
присвистнуть.
– Плевать я хотел на твои рассуждения. Она всегда была
моей, душой и мыслями, теперь и телом.
– Подонок, какой же ты подонок. Все вернется, вся злость
твоя и подлость.
– Иди вон. Ненавижу!
Его глаза налились кровью, в углах губ стояла пена, нервы у
него сдали, и он был на грани срыва.
Униженный Дитрих уехал и не приезжал больше никогда.
– Так часто бывает, любовный треугольник, такая ситуация
рвет десятилетние дружеские узы.
– Любви то как раз и не было, в том-то и дело. Страсть,
неуемная, безотчетная, ревнивая. Рассказывали, что Дитрих
после ее ухода впал в депрессию, шатался по публичным
домам. Оскар же вверх пошел, как на дрожжах. В ней сила
была, она своим взглядом обеих как на привязи всю жизнь
держала и вдохновляла.
Вальдемар еще раз взял фотографию в руки. Подумал: «Да,
во времена инквизиции только за такие глаза была уже
гарантирована дорога на костер».
– Пойду я, спасибо за чай.
– Да ты не выпил совсем.
– Зато много послушал, как возле чужой судьбы рядом
постоял, вы хороший рассказчик.
– Ладно, ладно. Мимо будешь проходить – заходи старика
утешить, дать разговорами побаловаться. Как только они
ушли, тихо у нас тут стало, уж очень тихо…

                IV глава

   Волан мощной свечой взлетел вверх и вертикально
опускался на заднюю линию площадки. Вальдемар,
взглядом сопровождая его полет, на согнутых ногах
медленно передвигался назад. Достав волан в
максимально возможной по высоте точке, ответил
высоко-далеким ударом. Соперник теперь оказался в том
же положении, что и он. Ноги сами по привычке вернули
Вальдемара в центр площадки. Ему ответили тем же
высоко-далеким, он тоже, потом еще и еще... Вальдемар
не добился в бадминтоне больших успехов, но, как ему
казалось, это было единственное в спорте, что он умел
делать хорошо. Равномерное питание, устроенное
заботливой Моникой, вело нешуточное сражение за
обладание его телом – мышцы покрылись жирком, и
отказывались демонстрировать былую легкость, он сильно
потел, а к тому же все время ощущал тяжесть в желудке.
«Нужно будет сказать, чтобы прекратила», – только подумал
он, заходя в квартиру, как его осязание было в момент
сражено вкусными запахами из кухни, а слюна заполнила
полость рта. Моника хлопотала на кухне и, не переставая,
тарахтела:
– Ты выложил спортивную одежду? Положи ее в корзину с
грязным бельем.
– Угу.
– Твоя мама звонила, спрашивала, не нужна ли тебе
рубашка в клетку?
– Нет.
– Я ей сказала, чтобы купила две. Пусть будут, твои уже
застираны и заглажены.
– Нужно было на них хотя бы взглянуть.
– Поздно, куплено. Еда будет готова через полчаса, пока
прими душ. Халат на крючке, полотенце на стиральной
машине.
И щебетала, щебетала…
Вальдемар долго стоял под теплым освежающим тело
душем. Вытерся большим белым полотенцем.
– Ты помнишь тетю Мануэлу? Она приходила сегодня.
Вальдемар помнил. Строгая худая женщина, со сверлящим
взглядом и крашенными волосами с синим отливом,
неудобным и вредным характером, у которой все
оценивающее. И вопросики:
– Вы как к моей племяннице относитесь?
– Тетя!
– Помолчи, я знаю мужчин. Пока молодая, красивая,
свежая…
– Тетя!
– Помолчи. Вы к семейной жизни готовы, как сами
считаете?
Вальдемар, отойдя от смущения, занял независимую
позицию:
– Вы думаете, что можете задавать мне эти вопросы?
– Вот видишь, милочка, ты должна быть готова к тому, что
тебе голову задурят, живот надуют и бросят.
Вальдемар вдоволь начитался о психологическом
устройстве таких личностей. У него было устойчивое
убеждение, что основная масса мужчин, так ничего и не
добившихся в жизни, может смело винить в этом своих жен.
Такие, как Мануэла, никогда не признают, что муж имеет
право на последнее слово. Если все-таки он окажется прав,
она обязательно скажет, что сама об этом давно думала и
ему не раз это говорила, и наконец-то… В случае проблем
всегда выставит мужа виноватым: дескать, в очередной раз
не послушал, и пожалуйста. Она сама никогда бы так не
поступила. Если он что-то задумал без ее участия, будут
найдены разные методы, вплоть до инсценировки болезней
и угрозы развода и в итоге, выдохшийся в борьбе с
собственными тылами, глава семьи решает: пусть лучше все
останется на своих местах и больше никаких инициатив. Ну, и
в результате, конечно: «Неудачно вышла замуж», «Вот у
других», «Ни на что не годен», «Жизнь прошла бледно и
безвкусно». И все это от того, что на самом деле она боится
потерять эту «не драгоценную» половину, боится чтобы мужа
не увели те, кто помоложе, хочет, чтобы было все под
контролем, а в этом случае цель оправдывает средства.
Вальдемар с того времени сторонился тети Мануэлы, и та
посещала Монику исключительно в его отсутствие.
– Так что тебе опять обо мне наговорили?
– Прям женщины при встрече должны только о тебе и
говорить.
– Женщины, может, и нет, а твоя тетя...
– Моя тетя теперь большой человек, глава избирательной
комиссии, общественный деятель. Интересные вещи
рассказывает.
– Например?
– Например, что на прошедших выборах одна чекнутая
платила сумасшедшие деньги за установку огромного
рекламного плаката. Его все время то ломали, то краской
обливали, то жгли. Платила за новую установку плаката сразу
же, всего четырнадцать раз! Улица, где он стоял, тупиковая,
шесть домов. Кому он там был нужен? Но ставили опять.
Вальдемар медленно поднял на нее глаза:
– Как улица называлась?
– Откуда я знаю. Долго искали, кто вредит постоянно.
Сначала думали, что политические оппоненты, потом
выследили, что художник из дома напротив.
– Как улица называлась, тетя Мануэла может сказать?
Моника с удивление глянула на Вальдемара:
– Что с тобой?
– Ты можешь у тети узнать, как называлась улица? Это
важно.
Осознание исключительности информации стало медленно
доходить до Моники:
– Ты думаешь?
– Я почти уверен.
– Сейчас.
Пока Моника искала тетку, просила, чтобы та перезвонила в
участок, Вальдемар восстанавливал в памяти детали того дня.
Да, так и есть. Это огромное красное пятно на плакате на
противоположной стороне улицы всегда мелькало у него в
мозгу, когда он вспоминал подробности. И всякий раз
тошнота давала о себе знать легким головокружением.
– Что было на плакате?
– Какой-то политик, или актер. Нет, все-таки политик,
какой-то малоизвестный, лицо на весь щит, улыбающееся.
Кто-то тонко ездил по нервам. Почему плакат с портретом
именно этого политика?
– Моника, узнай, ставили один и тот же плакат или разные.
– Подожди, еще пока не у кого узнавать.
– Маленькая улица, а плакат стационарный, метра три на
четыре, по пальцам людей посчитать. Такие расходы на
ничтожный результат. Значит, результат нужен был другой.
– Она ничего сейчас не может узнать. Может, сам с ней
поговоришь?
– Нет.
– Тогда жди. Тетя вечером перезвонит, если чего-то
добьется. Ты куда собираешься?
– Скоро вернусь.
– Зонт возьми, ливень на дворе хлещет.
Вернулся Вальдемар через два часа, замерзший, похожий на
мокрую курицу.
– Ну?
– Нет там сейчас никакого плаката.
– Ты что, опять туда ездил? Сумасшедший, далась тебе эта
история.
– Понимаешь, там все на нервах было, вся жизнь. Каждый
играл свою партию, вернее, разыгрывал ее, знал слабые
места других, мог наносить удары, психологические. Кто-то
упорно ставил плакат, действовал на нервы и давил, давил и
давил.
– Слишком нереально, не жизненно. Я сотни детективов
прочла, и близко таких случаев не встречала.
– Бывает, что человека можно убить, доведя его до
состояния самоубийства, даже статья в Уголовном кодексе
такая есть.
Раздался звонок, Вальдемар вскинул голову. Звонила тетя
Мануэла.
– Да, та самая улица и то самое место. Больше она ничего
не знает.
– Спроси, кто за плакат платил.
– Она не знает и узнать не может. Скорее всего, платили
через центральную бухгалтерию, а им уже распоряжение
давали, где ставить нужно.
– Ладно, оставь, завтра подумаю, что делать.
– Или ничего не делать.
– Бездействие тоже действие, согласен.
Вальдемар встал и отправился в ванную отогреваться. В
полицию идти было стыдно, именно стыдно и потом терзали
сомнения. Во-первых, наутро пропала вчерашняя
уверенность в том, что кто-то мог специально, с умыслом
ставить щит. Это могло быть в общей расстановке, в рамках
выборной кампании, и бюрократические чиновники тупо
выполняли заказ. Потом, идея убить человека установкой
рекламного щита начала казаться абсурдной и нелепой.
– Ты можешь спросить у тети, что на плакате было?
– Сам позвони.
– Ты же знаешь наши с ней отношения.
– Какие отношения? Их у вас нет. Возьми позвони. Она моя
тетя, как-то нужно налаживать общение.
– Мы – антиподы.
– Нет, вы – идиоты и упрямые ослы. Стали друг к другу в
позу и застыли на несколько месяцев, засохли в этом виде, а
труха сыплется.
– Позвони.
– Достал. Где телефон? И вообще, чего ты суешь нос не в
свое дело?
– Не дави.
– Так что спросить?
– Что на плакате было?
– Тетя, это я. Нет, некогда перезванивать, отвлекитесь,
пожалуйста. Кто был на этом плакате? На выборном,
который много раз сносили. Дитрих Фишер? Известный
политик и скандалист. Все, спасибо. Доволен?
– Более чем.
– Ты чего побледнел?
– Я так и знал.
– Что?
– Что это был он.
– Кто – он?
– Друг его детства, соперник и заклятый враг. Черт возьми,
хоть это и невероятно, а вполне может быть.
– Что может быть?
– Художник увел у политика его женщину. В отместку тот
выкупил у него картину с этой женщиной в голом виде и
довел до самоубийства, выставляя перед его окнами свою
фотографию.
– Этим не доведешь.
– Смотря кого и в какой момент. У художника были плохие
времена, долги, творческий кризис, нервные срывы. А тут –
цветущий, преуспевающий политик, его бывший друг. Он
понимал, что жена, считая копейки, все время видит в окно
человека, который давал ей другую жизнь. Не волновать это
не могло и не могло не давить.
– Так ты думаешь, что плакат ставил Дитрих?
– Я уверен в этом.
– Практически не доказуемо, что со злого умысла. Идет
выборная кампания, известная партия, тысячи людей
задействованы. Хотя, только со стороны многие вещи кажутся
сложными.
В то время как Вальдемар под напором Моники терял
уверенность, она начинала в это верить сама: «Да, да, может
быть. Гениально! Гениально! Все гениальное – просто!»

                V глава

Он выскочил с помощниками через черный ход. Пробежав
рядом с мусорными баками в еле освещенном проходе
между домами, облегченно ввалился в салон машины на
заднее сидение.
– Отстрелялись.
– Все бы ничего, если бы не эта стерва.
– Подсадная.
– Я тоже так думаю.
– Но хуже был этот франт со своими идиотскими
вопросами.
– Мы его вычислим. Ребята с ним поговорят.
– Такой ярый, бескомпромиссный ублюдок. «Почему Вы
рветесь к власти?» Я б ему сказал, почему. Между глаз.
– Ну или это: «Вам что, денег не хватает, что Вы политикой
занялись?»
– Все доходы считают, завидуют, бездари и лентяи. Самое
плохое, что при этом – безмозглые, тупые. В первом ряду
двое сидели – ни слова, ни кивка головой, электорат. Да
ладно, какая сегодня встреча по счету?
– Сегодня третья, а вообще шестьдесят девятая, еще сорок
семь, завтра две.
– Господи, не переживу…
Машина остановилась возле его дома, он вышел. «Ну
вот…» На огромной тумбе возле  калитки висел его
собственный предвыборный плакат. И красной краской по
нему: «Псих». В голове мелькнуло: «Что соседи думают?
Понимают ли, что это часть черного пиара или нет?»
Хотя лично он против этой надписи ничего не имел.
Нормальный человек в этой стране в выборной кампании
участвовать не будет.
На автоответчике было двадцать восемь звонков. Сразу все
стер, все, кого хотел бы услышать, знают номер мобильного
телефона, а на автоответчике только угрозы, просьбы о
деньгах и прочий маразм. На рабочем столе лежал реферат.
Завтра симпозиум, дописать не успел. Может, не выступать?
Зазвонил телефон. Он глянул на высветившийся номер, губы
скривились в усмешке и он медленно потянул к голове
трубку.
– Вы уже дома?
Звонила новая сестра-помощник.
– Ну, раз Вы со мной говорите, значит, дома.
– У Вас завтра в 11:15 доклад.
– Я не готов и, скорее всего, откажусь.
– Почему?
– Я не готов, Вам что, не понятно? В зале не идиоты будут
сидеть, а друзья-соперники, которые каждую секунду ждут,
что я лицом в дерьмо угожу.
– Я взяла у Вас на столе рабочие материалы, изучила все
Ваши ранние работы, подготовила «рыбу» и отправила на
адрес вашей электронной почты. Может, посмотрите? Я все-
таки на пятом курсе.
– Ладно, посмотрю. Как больной из девятой палаты?
– Хуже.
– Намного?
– Ненамного, но хуже.
– Новых поступивших не было?
– Двое.
– Доктор Краузе в курсе?
– Конечно.
– Конечно, если не пьян.
– Пьян, но в курсе. Я назавтра все анализы Вам на стол
положу.
– Хорошо, что еще?
– Ничего. Так посмотрите мои заметки для Вас?
– Милочка, занимайтесь своими делами, а не корчите из
себя ученого, – вдруг сменив тональность в голосе, сказал
он, – ладно, посмотрю. До завтра.
Спиной почувствовав приближение кого-то, резко обернулся.
Взгляд уперся в черные глаза, которые, не мигая, смотрели
на него.
– Я не забыл, сейчас иду. Костюм только нужно найти, –
прохрипел он.
– Я уже все приготовила в гостиной на стуле. Ксендз ждет.
– Знаю, знаю, не забыл я. Не стой, как смерть передо мной,
мне и так это все, как кость в горле.
– Стыдись.
Он встал. «Боже мой, опять эта всенощная, как я устал. А
может, и хорошо, что забыл, а то всегда как к походу в
преисподнюю готовился». Взглянул на фотографию, висящую
над комодом: «Прости, в эту ночь я вынужден воздать дань
другой женщине, ты же знаешь».
– Мы опаздываем.
– Иду.
Старая невысокая полька была его домохозяйкой, вечно как
тень слоняющаяся по дому в шелковом черном платке. Она
была школьной подругой его матери Сильвии. Обе родом из
Кракова, они были неразлучны с детства и она осталась в их
доме при нем и после смерти его матери. Ему было
шестнадцать, когда глаза матери закрылись навсегда. У нее
был рак крови. Молодая еще женщина медленно угасла на
глазах у всех, оставив на попечение верной подруги все, что у
нее было. Смерть матери так потрясла его, что он посвятил
всю свою жизнь медицине.
  Мать имела на него неограниченное влияние. Глубоко
верующая католичка, она старалась привить ему
христианский образ жизни, мечтала, что он когда-нибудь
станет священнослужителем. Перед смертью она вытащила
из него обещание каждый год в этот вечер на всю ночь идти
в костел, молиться, думать о ней и он всегда с ужасом
ожидал этого момента.
Весь в черном он двинулся вслед за женщиной.
– Поедем машиной.
– Нет, пойдем пешком.
– Почти час.
– Терпи. Она ждет.
– Поедем машиной. Смотри, будет дождь.
– Вижу, я взяла зонт и дождевые накидки.
Пока шли, он несколько раз споткнулся в темноте, смотря в
затылок идущей впереди женщины. Глянул на лежащие на
обочине камни: «Ведьма. Дать бы булыжником по голове.
Так не умрет же». Она была для него всем. Стирала, убирала,
готовила, приводила ему женщин, молодых полячек, когда
от него ушла его возлюбленная, а сама спала в коридоре в
углу. Денег у него для себя не брала, только изредка в
праздники принимала недорогие подарки.
Вошли в костел. Тусклый свет еле-еле освещал огромный
зал, прихожан не было вообще ни души. У него опять, как и
всегда захватило дух, лишь начали спускаться в подвальное
помещение. Настоятель поднял на него глаза, долго и
пронзительно смотрел, облизнулся – так было каждый раз.
«Приступим».
Люди в черных балахонах произносили заклинания,
вызывали дух его матери, заставляли общаться с ней,
совершая традиционное жертвоприношение уже под утро.
Средневековье.
Домой возвращались с рассветным туманом, всю ночь шел
проливной дождь. Поспал час, больше не смог и с
удивительно свежей головой присел к компьютеру. Горячий
кофе окончательно вернул его к жизни и прочитав
умозаключения новой помощницы, подумал: «А она не дура
и это плохо. Нужно присмотреться к ней получше и, может,
попросить перевести ее в другое отделение».
Симпозиум завершился к пяти часам пресс-конференцией и
только тогда он почувствовал навалившуюся на веки
усталость, но все равно заехал в клинику.
– Как вы умудрились все так складно подать? – бросил он
встретившей его в приемной помощнице.
– Тезисы к симпозиуму заранее печатаются, а я Ваши труды,
профессор, знаю почти наизусть. И потом, это ведь
подведение к теме, к экспромту.
«Не глупа» – еще раз подумал про себя, а вслух сказал –
принесите результаты утренних анализов и кофе, побольше и
покрепче.
Вскоре он вышел из кабинета и попросил ее проследовать с
ним по коридору в лабораторию.
– Здесь нет анализов крови и костного мозга пациента из
девятой палаты.
– Вот они.
– Почему отдельно и сразу не дали?
– Мы принимали меры, он очень плох.
– Спит?
– Не знаю.
– Я пройду к нему.
– Можно я с Вами?
– Нет.
Дитрих зашел в палату, а она постояла некоторое время у
двери и вернулась в приемный покой. Через полчаса
услышала шаркающие, удаляющиеся шаги по коридору.
Вернулась и заглянула в палату – лысый после химиотерапии
больной сидел на кровати с ухмылкой идиота и невидящими,
туманными глазами смотрел в окно. Два раза его окликнула,
но больной, словно не слыша ее, ни разу не обернулся. Тихо
прикрыла дверь, вернулась назад и в окно увидела, как
профессор сел в машину и уехал.
Минут через пятнадцать отделение пронзил жуткий вопль.
Сестра выскочила в коридор и побежала от палаты к палате.
Вдруг озарение пробило ее и она резко дернула ручку двери
с номером девять. Больной лежал на полу и бился в
конвульсиях, пена стояла в уголках рта, лицо посинело. Он
задыхался и кричал: «Нет, нет, нет!». Рядом на полу,
привалившись к кровати, сидела, бледная как мел, его
только что пришедшая жена. Подоспела помощь, беднягу
положили на постель, но он снова с силой рванулся и затем
упал на подушку, потеряв сознание.
   Толпа гудела, а Дитрих стоял на краю сцены, прижимая
ладонь к левой стороне груди. Люди размахивали флагами
партии, держали в руках транспаранты с его портретами,
призывами к нему, а он стоял, расставив в стороны ноги, и
смотрел на людей, каждому в глаза, переводя взгляд с
одного на другого. Кто-то в смятении опускал или отводил в
сторону взгляд, не выдерживая направленного на них
прямого откровения. Он оглянулся, рядом стояла Регина и
смотрела ему в глаза с гордым, за него, восхищением. Это
она его открыла, нашла, вытянула на свет и подняла по
партийной лестнице до самого верха. С короткими
крашеными, торчащими ежиком волосами, оттопыренными
ушами, скуластым лицом с тяжелым подбородком, фигурой,
значительно расширяющейся книзу, она казалась нелепым к
нему дополнением. Ее манера одеваться, привычка
употреблять парфюмерию в количествах, убивающих на
расстоянии десяти метров – все, что характерно для
современной женщины-политика.
Их отношения носили сначала поучительно-познавательный
характер, а затем перешли в партнерский. Дитрих учился
всему быстро.
– Толпа жаждет управления, – говорила ему Регина, – они,
как молекулы броуновского движения, мечутся, ждут того,
кто их сориентирует, укажет  направление мысли и пути
реализации предложенных им целей. Смелее, они хотят
услышать от Вас то, что давно знают, о чем давно мечтали, а
Вы и есть тот, кто озвучивает, произносит решительно, без
тени сомнения, их собственное решение.
Дитрих быстро стал матерым оратором, научился в нужных
местах делать паузы, вызывая толпу на аплодисменты, умело
общался и с удовольствием фотографировался с людьми.
Вместе, изучив слабые места конкурентов, они разыгрывали
этакий спектакль одного актера, в котором велись заочные
диалоги с соперником.
Регина поначалу сама после мероприятий провожала его
домой, но после её неудачной попытки соблазнить его (что-
что, а это в его планы не входило) предоставила
возможность делать это его помощникам. Затаившаяся
личная обида ничуть не повлияла на ее профессиональные
предпочтения – Регина упорно двигала его к власти.
Народ рукоплескал ему стоя, а он наслаждался успехом,
поднимая вверх сжатые в кулаки руки, подписывал и
подписывал открытки со своей фотографией всем
желающим.  Однажды к нему подошла высокая блондинка,
держа в руках газету с его портретом на первой полосе. Он
кивнул ей, глянул лукаво в глаза, улыбнулся, когда ее лицо
залилось краской, начал расписываться и, секунду подумав,
написал номер своего телефона под подписью. Когда она от
смущения закрыла лицо, повернув газету обратной стороной,
он вдруг опустил глаза на статью в правом нижнем углу. На
фотографии на фасаде дома стоял человек. Он узнал его,
впился глазами в текст. Самоубийство. Не заметил, как
перестал слышать окружающих, сжимая газету, не отдавал
тянущей ее в сторону блондинке. Электрический разряд
пронзил его с головы до пят. «Не может быть, не может
быть», - стучало в голове. Очнулся, только увидев Регину,
которая трясла его за плечи.
– Что с Вами, доктор, что с Вами? – орала она.
Невидящими глазами глянул на нее, тряхнул головой:
«Ничего». Сжимая в руках вырванную у блондинки половину
газеты, рванул к выходу. Бежал, спотыкаясь и задевая
дверные проемы. «Не может быть, не может быть…»
Вылетел на улицу, рванул ворот, хватая воздух, как рыба, и
волочился вдоль стены, чтобы не упасть. «Домой, –
мелькнуло в голове, – скорее домой».
С порога побежал в дальнюю комнату. Это была ее
комната – черные стены, черный потолок, черный пол, а два
красных фонаря освещали полотно, висящее на дальней от
двери стене. Пустая комната, в которую он иногда приносил
стул и часами сидел, смотря на нее. Сейчас же с порога упал
на колени, полз, обезумевшими глазами уставившись на
картину. Вдруг его обуяло чувство гнева:
«Ты нас всех обманул, одурачил, демонстративно покончив
с собой у всех на глазах, показал свое пренебрежение к
жизни, ко мне. Подонок и мразь». Дитрих рванул назад.
«Что ты этим доказал? – кричал он, кроша все на своем пути,
– ты забрал у меня все: любимую женщину, вдохновение,
друзей. Теперь ты лишаешь меня совести. Теперь она моя, –
вдруг осенило его, – моя» и ехидная улыбка появилась на
его лице. Нет, нет, ты проиграл, сукин сын, ты не выдержал,
твои нервы сдали первыми».
  Он побежал назад в комнату, опять присел перед ней:
«Моя любимая, я добился своего!» Его сознание уходило в
грезы, так без наркотика он медленно впадал в прострацию,
теряя связь с окружающим миром.
Старая служанка трясла его за плечо:
– Очнись, демон, очнись.
Ее лицо двоилось, троилось в тумане.
– Очнись.
Она влила ему в рот что-то горькое, противное, он
вздрогнул и глянул на часы. Сколько он пролежал здесь на
полу? Какая разница. А что случилось? Ах, да...
– Тебе письмо.
– Потом.
– От нее письмо.
– Я сказал потом. Постой, от кого – от нее?
– От картины твоей ненаглядной.
Он вскочил.
– Где?
– На кухне. Приведи себя в порядок и приготовься
морально, эта стерва еще никогда хороших новостей не
приносила.
– Сгинь, ненавижу.
На столе лежал запечатанный конверт. Дитрих пощупал его
руками. «Почерк ее», – мелькнуло в голове, – внутри тонкий
лист. Повинуясь внутреннему чувству, распечатывать не стал,
отодвинул от себя. Почему уже сегодня? Права старая, с ней
никогда хорошие новости не приходили, даже в лучшие
времена, даже, когда кричала на весь свет, что любит его,
даже когда просила его о ребенке. Он медленно распечатал
конверт. На большом белом листе было крупно написано: «Я
иду за ним. Будьте вы оба прокляты».

                VI глава
               

– Ну что, сержант, давайте еще раз все сначала.
– Заявление госпожи Кин к нам поступило вчера. В нем она
указывает, что ее муж Генрих Кин умер в онкологическом
отделении. Медицинская экспертиза показала, что смерть
наступила от острой сердечной недостаточности. Еще в
заявлении она утверждает, что в начале осени дела мужа
пошли на поправку, химиотерапия дала свои положительные
результаты, однако затем по непонятным причинам Генрих
Кин занервничал, пережил несколько сильных стрессов.
Ослабленная иммунная система, видимо, не могла уже
оказывать сопротивление болезни.
– Понятно, дальше.
– Мы запросили архивы клиники и выяснили, что таких
случаев за четыре года было три.
– Все больные лейкемией?
– Да.
– Все шли на поправку?
– Да.
– Всех лечил наш уважаемый профессор?
– Да.
– Что еще?
– Больше ничего, если не считать Вашего отчета об истерике
еще одного больного лейкемией, идущего на поправку,
лейтенант. Это уже второй случай за время, что Вы там. Вы
пробовали с ним общаться?
– Пробовала, но он несет всякую чепуху, а кардиолог
подтвердил проблемы с сердцем. Что Вы еще в этом
направлении делали?
– Ничего. Вы же знаете. что мы и Вас с трудом пробили, к
тому же начальство не относится к версии серьезно, поэтому
возможности ограничены.
– Теперь они расширились, сержант. Давайте распишем
план мероприятий и представим майору на утверждение, а я
сама пойду к судье и попробую получить разрешение на
прослушивание. Вы же пообщайтесь с родственниками всех
трех умерших.
– Хорошо.
– Пусть вспомнят их состояние, что говорили, может
профессора упоминали как-нибудь. С ним живет старая
служанка мрачного вида. Постарайтесь узнать о ней все, чем
занимается, на что живет.
– Я займусь этим завтра же с утра. Вам что-нибудь еще
нужно?
– Нет, попытаюсь попасть к нему домой и поговорить в
непринужденной обстановке. Я изучила все его труды,
прочла все статьи о нем. Он гордость отделения,
действительно талантливый ученый. У него в жизни было
что-нибудь необычное?
– Его мать умерла от рака крови, когда он еще подростком
был.
– Интересно. Может, он, спасая других, завидует их судьбе,
и не может простить радости их родственникам? Ведь,
случись это с его матерью сейчас, он, скорее всего, смог бы
ее спасти.
– Зачем ему тогда летальный исход? Ведь это его труд. Он
тащил, тащил их, вырывал из рук смерти…
– А он и так победитель. Умирают же они не от лейкемии, в
этом месте его совесть чиста. Вероятнее всего, ему нужна их
смерть, чтобы не оставаться единственным и несчастным
изгоем. Я должна попасть к нему домой, обстановка и
атмосфера могут многое объяснить. Кстати, Вы говорили о
каких-то самоубийствах?
– "Пустое" дело. Это его старый школьный друг и бывшая
сожительница. Никакой связи его с их суицидом мы не
нашли. Человек искусства запутался в себе, истрепал нервы
своей жене, довел ее и себя до умопомрачения.
– Алкоголь, наркотики, фанатичная религия?
– Нет, нет, тонкая душевная натура, непризнанный талант в
сочетании с критическим возрастом. Потом, детей не было.
Она не могла, случай нестандартный, но не наш.
– Понятно. Объедините оба дела в одно. Еще я думаю, что
больному, на которого давит профессор, необходим
психолог, наверняка судья потребует подстраховки для
исключения летального исхода.
– Не понял.
– Кто-то в противовес должен гасить негативное давление
позитивным, снимать стресс и формировать оптимистическую
ориентацию, студент какой-нибудь, практикант, чтобы не
вызывал подозрений.
– У нас, кроме одного слабонервного, последнее время
никого не было. Хотя я, при виде подобного в первый раз,
тоже не выдержал бы.
– Я не пойму, о чем Вы, но это неважно. Сообщите мне в
течение двух дней, есть ли кандидатура, или мне тоже об
этом нужно позаботиться?
– Нет, я приглашу его на завтра, если согласиться,
подготовим его, проинструктируем. Он вроде бы неплохой
парень.
– Как его зовут?
– Вальдемар.
   В девять часов утра Вальдемар переступил порог знакомого
ему кабинета. Эрик приветливо его встретил. Все время
улыбался, расспрашивал о жизни, учебе, новой подруге, о
прошлой совместной работе разговор не заводил, а потом
уселся рядом с ним:
– У нас к тебе дело.
Через час Вальдемару было все ясно и вместе с этим ушло
чувство неопределенности и неловкости.
– Значит, три раза в неделю.
– Естественно, по согласованию с больным. Нужно будет
встретиться, познакомиться, определиться с проблемами,
разработать план и методично его отрабатывать. Раз в
неделю будем встречаться или созваниваться.
Открылась дверь, в комнату без стука вошла стройная,
среднего роста блондинка в очках, обошла вокруг стола, села
на место сержанта.
– Познакомьте нас, Эрик. Я надеюсь, все в порядке?
– Да. Вальдемар, это лейтенант криминальной полиции
госпожа Даниела. Она сейчас помощник и старшая сестра в
онкологическом отделении.
– Давайте, дальше я, – перебила она Эрика.
Детально еще раз обрисовывая Вальдемару ситуацию,
старалась дать ему понять ответственность происходящего.
Немного смутила его тем, что все разговоры будут
записываться, и вынула из стола лист бумаги.
– Прочтите, это для судьи, может, если он захочет с Вами
поговорить, тогда я сообщу Вам о времени встречи. Сержант,
Вы направили от имени Красного Креста письмо в
отделение?
– Сегодня утром оно уже там.
– Значит, Вальдемар, послезавтра к восьми Вы должны
быть готовы. Справитесь?
– Да, – уверенно ответил он.
Его уверенность удивила и обрадовала обоих полицейских.
Провожая их, лейтенант добавила: «Естественно, мы с Вами,
до того, как Вы попали в клинику, не встречались. Когда
придете, ведите себя со мной, как с другим персоналом».
Когда Вальдемару с помощью автоматического замка -
звонка открыли дверь онкологического отделения, перед
ним возник человек, абсолютно лысый и очень худой. Рядом
с ним был штатив на колесиках, на котором висели
прозрачные пластиковые флаконы с жидкостью, тонкие
трубочки от них уходили к нему под майку. Остановив на
Вальдемаре взгляд и не узнав в нем никого, человек
развернулся и, шаркая тапочками, пошел по коридору,
волоча за собой все это сооружение. Вальдемар тяжело
глотнул выступившую слюну. «М-да, вот тебе смертное
отделение», – подумал он и пошел вдоль стены по коридору,
заглядывая в открытые двери палат. Всюду лысые люди,
всюду стойки с жидкостью. Дошел до ординаторской. В
комнате за столом сидели помощница профессора и две
женщины в белых халатах.
– Вы к кому?
– Я из Красного Креста, мы вам посылали письмо…
– Да, мы получили его, и Вам разрешены встречи с
больными, – быстро среагировала помощница профессора, –
Ани, проводи молодого человека в девятую палату. У Вас
один час, – повернулась она снова к Вальдемару, – и,
пожалуйста, никаких утомительных, серьезных разговоров.
– Конечно, конечно. Мне это более чем понятно.
В сопровождении молоденькой медсестры Ани он
направился вправо по коридору. Всюду на стенах были
картины с нейтральными видами природы, везде чисто и
аккуратно, даже непривычно уютно для такого заведения.
Ани постучала в закрытую дверь и, не дожидаясь ответа,
вошла.
– У Вас все в порядке? Давайте откроем окно, такой
спертый воздух.
– Незачем, а впрочем, делайте, что хотите.
  Мужчина полулежал на кровати. Взгляд его упирался в
противоположную стенку и пока Ани открывала окно,
Вальдемар подтянул к кровати стул и присел на него.
– Меня зовут Вальдемар, я из общества Красный Крест и
хотел бы с Вами пообщаться.
– А меня об этом кто спросил? Может, я не хочу. Ко мне
уже скоро придут люди из общества Черный Крест, слыхали о
таком? – зло ухмылнулся больной.
– Не городите чепухи, – бросила Ани, покидая палату.
– Ходят, вертят задницами, привыкли тут, среди нас, хотя, в
общем, пусть лучше они, чем господин профессор…
Через полчаса нескладного диалога Вальдемар нащупал
наконец тему, близкую обоим – футбол. Собеседники
прониклись доверием друг к другу и, когда помощница
профессора заглянула в дверь, больной шнырял туда-сюда по
палате, оживленно перечисляя поименно всех тренеров
мюнхенской «Баварии».
– Вам пора, – улыбнувшись, шепнула она Вальдемару.
Тот встал.
– Куда?
– Меня гонят.
– Придешь еще? Я тебе не все рассказал.
– Приду послезавтра.
– Идет. Пойдем, я тебя провожу, а то белые халаты могут и
обидеть, – больной глянул с ехидной улыбкой на
удивленную девушку, – шучу.
     На следующее утро Вальдемар отправился в библиотеку и
целый день просидел, изучая историю футбола, кто
побеждал в чемпионатах и кубках, биографии особо
отличившихся игроков. Очередное посещение больницы уже
не походило на лекцию, а шло в форме диалога – Вальдемар
парировал удар за ударом, проявляя удивительную
осведомленность. Под конец отведенного ему часа пришла
жена больного:
  – Это Вы – Вальдемар?
– Я, а что?
– Он ждал Вас. Друзья его совсем забыли, сначала ходили,
поддерживали, потом по очереди перестали.
– Все вернется на свои места.
– Я уже верю и не верю. И, вообще, устала об этом думать.
– Нужно надеяться.
– И надеяться уже устала, просто живем с этим и ждем,
куда маятник качнется.
Недели две прошли в интересных беседах. С футбола
перешли на часы, до попадания в клинику он работал в
часовом магазине. О часах Вальдемар ничего не знал, но
одна из суббот тоже не прошла зря. Моника ворчала, говоря,
что у нее свои виды на выходные, но Вальдемар поцеловал
ее и сбежал в библиотеку. В понедельник утром явился в
отделение.
  – Вы уже здесь? Это хорошо.
Даниела взяла его под руку
– Идите быстрее к нему, он пытался покончить с собой.
Вчера вечером у него были посетители: профессор и
священник. Три часа на него давили, мы записали разговор и
прослушали. Они готовили его к смерти, убеждали, что все
равно рано или поздно... Гипнотизировали, что ли, внушали.
Он сейчас не спит, поговорите с ним.
Вальдемар быстрым шагом поспешил в палату. Больной
лежал неподвижно:
– А, это ты? Я ждал тебя.
– Ты что это вздумал?
– Да все равно, рано или поздно... Профессор давит. Я
подумал, подумал, нужно кончать, а потом решил, что ты
расстроишься и между рано или поздно выбрал поздно.
– Ну, ты даешь. Как ты сам? Может, это не твое дело, а
Господа, ну и зачем ему в этом деле помощники, тем более
добровольные?
– Вот и я сейчас такого же мнения, а придет профессор, я
ему в морду плюну. Так ты нашел «Eterna» 1893 года
выпуска?
– Нашел, нашел, единицы их были.
– Это все россказни. Никто не знает, судачат только…
– Это кто еще здесь без разрешения? – Оба подняли
головы.
Профессор весь в черном – брюках, пиджаке и рубахе –
стоял посреди комнаты, заложив руки за спину.
– Это из Красного Креста, психолог, значит, поддержка, –
ответил больной.
– Вон отсюда сейчас же, чтоб я Вас больше здесь не видел!
Мне нужно с больным поговорить.
– Кончились разговоры, господин профессор, – раздался
голос Даниелы.
Все оглянулись. В дверях стояла Даниела, Эрик и еще двое в
штатском.
– Вы, Вальдемар, оставайтесь, а Вам, господин профессор,
придется проехать с нами, – сказал сержант и предъявил
удостоверение криминальной полиции.
Профессор сник и уничтожающе глянул на свою помощницу.
Та выдержала взгляд и спокойно сказала:
– А по дороге в полицию постарайтесь вспомнить адрес
священника с польским акцентом, у нас к нему тоже есть
вопросы.
Эрик слегка подтолкнул профессора к выходу, и они вышли.
– Вальдемар, Вальдемар, – тряхнула его за плечо Даниела.
– Я его где-то видел, я видел где-то эти ужасные глаза.
– Полгорода было в плакатах с его глазами - он отбирался
кандидатом от правящей партии.
– Точно,  вот где я его видел, это его глаза были на плакате
напротив дома. Лейтенант, я должен рассказать Вам кое-что.
– Хорошо, – ответила она, – только не здесь и не сейчас.
Пообщайтесь пока с больным, это сейчас самое важное. Я
обещала судье, что все будет под контролем, хотя сама не
понимала, какую ответственность на себя и на Вас повесила.
Давайте в пять сегодня у Эрика.
До девяти вечера Эрик писал все, что рассказывал
Вальдемар, не перебивая. Много курили и пили кофе,
вызывали сотрудников, те приходили, получали задание и
уходили.
– Вы думаете, что он также давил на своего старого друга?
– спросил Вальдемар в конце.
– Похоже на то. Тот увел его гражданскую жену, она пошла
к славе и богатству талантливого художника, а оказалась у
разбитого корыта, – рассуждала лейтенант, – профессор это
понял и поставил свой плакат, показывая этим, что она
ошиблась, уйдя от него. Разберемся.
Сержант встал:
– Все, Вальдемар, Вы и так нам сильно помогли. Мы Вам
благодарны безмерно, но сейчас давайте разойдемся, я
обязательно Вам позвоню.
– И еще, – добавила Даниела, – меня в больнице уже не
будет, но я со всеми договорилась и вас будут пропускать,
приходите к нему.
– Я и без Вашей просьбы это сделал бы. Моника моя со
мной уже на следующий раз напросилась.
– Спасибо Вам, – улыбнувшись, сказала Даниела.

                VII глава

Яхта бесшумно отошла от причала. Эмилия стояла на корме
и смотрела на удаляющийся порт, любуясь видами
просыпающегося утром прибрежного городка. Они живут
здесь уже второй год, живут тихо, уютно и спокойно. Каждую
субботу утром, на выходные, до вечера воскресенья,
выходили на собстенной небольшой яхте недалеко в море,
чтобы насладиться его бескрайними просторами и друг
другом.
– Дорогая, наступит время, когда с нами по свету не будет
путешествовать эта картина? Ведь ты на ней на себя вообще
не похожа, – Леон неслышно подошел к ней сзади и, обняв
за плечи, наклонился и поцеловал её в шею.
– Это дань несчастному прошлому. Мне так легче, а то
кажется, что нас двое – одна здесь с тобой, а вторая висит в
подвале у окошка. И на ней я очень похожа, на ту Эмилию,
из прошлой жизни, с ним рядом я такой и была.
– Вот видишь, обстоятельства и окружение меняют
человека, меняют не только его самого, но и восприятие
мира им самим.
– Я с тобой полностью согласна, сама на себе это ощутила.
С тобой для меня открылся другой мир, другие возможности
и мечты, да и сама я стала другой.
– Но раз ты не расстаешься со своим портретом, который он
написал, значит тебя что-то еще держит в прошлой жизни и,
по крайней мере, ты мыслями иногда бываешь там. Хотя ты
же сама ушла от него, и значит тому были веские причины.
– Я от него не ушла, я от него сбежала, босиком, как была в
домашнем халатике. А портретов осталось всего два – на
одном я, на другом – она.
– Кто она?
– Марлен, его подруга детства и жена.
– Солнце мое, есть правило расставаться со всем, что было
в прошлой жизни. Если ты хочешь избавится от мыслей, то
сначала нужно избавится от вещей к ним ведущих или
избавить себя от контактов с ними, спрятать подольше то, с
чем связано все плохое.
– Ты знаешь, Леон, там ведь далеко не всё было так плохо,
были и светлые, и веселые дни. Ты – бизнесмен, довольно
удачный и самодостаточный, можешь многое себе позволить
и дать многое тем, кто рядом с тобой. Строишь вокруг себя
свой мир и сам же им пользуешься и наслаждаешься, а там
было все по-другому.
  – К таким людям, как он, женщин всегда тянет. Они не
могут дать им зачастую материальные блага, но заполняют их
жизнь бесконечными эмоциями и впечатлениями, в которых
те постоянно нуждаются.
– Именно так все и было. Вечный фантазер и выдумщик. Он
сам придумывал эти миры и жил в них в разных образах,
стремительно меняя места, события и время действий. И
меня с собой тянул туда же. С ним я потеряла ощущение
реальности, постоянно следуя за его вымыслами, а сама
начала ограждать его от внешней среды, от вторжения быта
и рациональных цепочек жизни. Сумасшествие как образ
жизни, как протест любых ограничений полету мечты. В один
момент я не выдержала и сбежала, а может до сих пор бегу
и бегу.
Леон рассмеялся и постарался сменить тему:
  – Эмилия, побежали уже ужинать и наслаждаться закатом
Солнца, посмотри какой сегодня штиль, вода будто ровное
бесконечное зеркало...
К вечеру следующего дня они возвращались домой. Яхта
шла малым ходом – спешить им было некуда. Когда
пришвартовались и, забрав с собой вещи, подошли к
машине, к ним приблизились двое – мужчина и женщина.
– Добрый вечер, Господа. Мы из полиции, и хотели бы
пообщаться с Эмилией Корн, это Вы?
– А что случилось? – Леон взял за руку побледневшую
Эмилию и почувствовал как сильно задрожала её рука.
– Давайте присядем, лучше в нашей машине, – произнес
мужчина голосом с приказными нотками.
– Это Ваш банковский счет в банке? – женщина показала ей
бланк, когда Леон и Эмилия разместились на заднем
сидении милицейского фургона.
– Нет, – ответила Эмилия.
– А паспорт это Ваш? По нему счет был открыт.
– Да.
– Вы пользовались этим счетом?
– Нет, – выдавила из себя Эмилия.
– Но Вы переводили на этот счет крупную сумму, –
утвердительно заметила Даниела.
– Да, один раз.
– Картина, которую вы забрали у Эльзы перед тем как она
остальные сожгла у Вас? – Мы хотим на неё взглянуть.
– Да, конечно.
Уже в полицейском участке Эрик сказал:
– Эмилия Корн, Вы арестованы. Я предъявляю Вам
обвинение в умышленном убийстве путем доведения до
самоубийства, – сказал он и положил на стол перед ней
газету.

Два года спустя

Вальдемар отрабатывал плоский удар. Стоял на
задней линии площадки и делал выпады вправо, ударом
из-за спины посылая волан в другой конец площадки.
Тонкость удара состояла в том, что волан летит
параллельно полу по стороне бьющего ниже сетки и
противник его не видит до тех пор, пока волан ее не
перелетит. Это была его «коронка». Он даже иногда
игнорировал удар сверху, слева или справа в пользу
плоского удара, ставя этим соперника в неудобное
положение. Натренировавшись, отправился в
раздевалку, оставил сумку у шкафчика и пошел в душ.
Зазвонил телефон, Вальдемар, вытершись полотенцем,
взял трубку.
– Алло, это ты?
– А ты ждешь, что кто-то другой возьмет мой
мобильный?
– Какой ты вредный. Ты скоро?
Моника десять месяцев назад родила, а неделю назад
они расписались и Вальдемару было очень жаль, что
отец не дожил до всего этого. «Кардинальные жизненные
вещи нужно делать тогда, когда ты не имеешь ни тени
сомнения в том, что делаешь», – говорил ему отец в те
редкие минуты, когда мог нормально изъясняться.
Вальдемар не сомневался, когда женился – Моника
была счастлива, тетя довольна, а Вальдемар
удовлетворен. После рождения ребенка Моника
остепенилась, меньше суетилась и была полностью
озабочена домашними делами. Они сняли
трехкомнатную квартиру и к ним переехала ее мама, с
которой Вальдемар быстро нашел общий язык. Она тоже
не стремилась создать себе особое положение, стараясь
оставаться в тени, давая молодоженам возможность
побольше быть наедине и самостоятельно решать
семейные проблемы. При этом ее помощь Монике с
ребенком трудно было переоценить. Они часто ходили в
гости к друзьям, и даже один раз уже потанцевали на
дискотеке. Как-то быстро стали появляться знакомые
молодые семьи с детьми.
– Нас пригласили Бергеры, – сказала Моника.
– Что у них опять?
– Они крестят ребенка.
– Уже?
Лена Бергер родила одновременно с Моникой, они
вместе пролежали в палате и теперь регулярно
общались по телефону, обсуждая развитие детей и
прочие женские проблемы.
– И когда?
– В субботу вечером.
– Я не смогу, у меня тренировка, а до этого я хотел бы к
семинару в аспирантуре подготовиться.
– Тренировка может отмениться, не в первый раз, а
подготовиться ты можешь и в пятницу. Я уже пообещала,
а если не будем ходить, к нам тоже никто не придет.
– Может, это и хорошо – расходов меньше.
– Не умничай.
  В субботу, оживленно беседуя, они сели в машину.
Моника, которая удивительно быстро влезла почти во
все свои старые вещи, выглядела очень хорошо. Перед
крестинами она накупила всяких одежек малышу,
Вальдемар позаботился о цветах и бутылке
французского красного вина.
Среди гостей они были далеко не первыми. Оказалось,
что все уже побывали в церкви, а они опоздали, чем
Моника была расстроена, однако довольно быстро
пришла в себя.
– Вы не последние гости, еще будут, располагайтесь во
дворе и угощайтесь всем, что на вас смотрит.
Бергеры жили в доме у родителей. Им выделили второй
этаж, но главной выигрышной позицией был двор.
Ребенок мог спокойно спать на воздухе, а в будущем
резвиться на траве. Сегодня там пахло костром,
готовили гриль, уютно расположившись под ветвями
огромных яблонь.
Когда Вальдемар с Моникой подошли, гости
повернулись к ним. Вальдемар остолбенел: перед ним
сидел сержант Эрик.
– Вот это встреча! Я не ожидал Вас здесь увидеть.
– А я знал, что вы тоже будете. Лена – моя двоюродная
племянница, она мне всех обрисовала, и я понял, что это
ты. Познакомь с женой.
– Моника, это Эрик. Я тебе рассказывал.
– Я уже поняла, – улыбнулась она, протягивая руку.
  В белых брюках и белом вязаном пуловере Эрик
выглядел совершенно иным, и у Вальдемара ни разу
потом за вечер не возникло чувства дистанции при
общении с ним.
–Давайте к столу. Что у вас? Бордо? Это в резерв, у нас
сегодня прекрасное чилийское вино.
– Нет, я сначала посмотрю на малыша и одарю его, –
возразила Моника и в сопровождении подруги
отправилась в дом.
Мужчины обсуждали итоги выборов в стране, ругали
старое правительство, однако ничего хорошего не
говорили и в адрес нового.
– Что они могут сделать? Низкая конъюнктура на
внешнем рынке только усугубит ситуацию, – ворчали
старики.
Вальдемар улучил момент, когда они остались с Эриком
одни:
– Все не решаюсь Вас спросить, – обронил Вальдемар,
– чем все закончилось?
– А ничем, – повернулся к нему Эрик, – ничем. Ты,
кстати, потом долго еще ходил в клинику? Я тебе так и не
позвонил.
– Пока его не выписали. Мы и сейчас часто
перезваниваемся. А господин профессор? – не унимался
Вальдемар.
– Господин профессор содержится в больнице для
душевнобольных, его туда определил суд.
– Так это он платил за плакат на той улице, где эти двое
покончили с собой?
– Нет, не он. Он и понятия не имел, что там его плакат
стоял, а к деньгам во время предвыборной кампании
вообще доступа не имел.
– Значит, установка плаката была плановой, а
остальное все – случайность и трагическое совпадение?
– подсев поближе, осведомился Вальдемар.
– Тоже нет, – ответил Эрик, – налей мне еще вина. Нет,
не с той бутылки. Да, с этой. Бордо есть бордо.
– Не нужно только дешевое брать, – добавил
Вальдемар.
– Точно, – отпив из бокала глоток, подтвердил Эрик, –
Нет, плакаты ставили не случайно, плакаты ставили с
определенной целью и твои предположения сыграли
большую роль при расследовании.
  Эрик на секунду задумался, еще глотнул немного вина:
– Короче, это было так. Сначала мы проверили все
счета, на которые поступали деньги для предвыборной
кампании партии, кандидатом от которой был
профессор. Опросили всех, кто участвовал или
обслуживал выборы, подняли всю входящую письменную
документацию. Целевые деньги на установку плаката в
этом месте приходили с частного банковского счета.
Дальше всё было просто. Владельца счета нашли
быстро, вернее владелицу, привезли в управление,
предъявили улики, а она рот закрыла и ни гу-гу.
– В смысле – ни гу-гу? – переспросил Вальдемар.
– Молчала. Она имеет право молчать. Молчала и одна,
и в присутствии своего адвоката, а мы за три месяца
нарыли то совсем немного. Она работала раньше в
полиции криминалистом, потом ушла. С художником этим
прожила два года, вернее, два года и четыре месяца.
Сбежала от него в одном нижнем белье босиком, когда
он ринулся на нее с ножом.  Пережила стресс, но знала
всю его подноготную и мы справедливо полагали, что она
решила отомстить, найдя нестандартный метод.
– Ведь доказать такое преступление довольно трудно в
суде, – вставил Вальдемар.
– Очень трудно, но прокурор пошел на процесс.
Вальдемар потянулся за сигаретой:
– Несложно понять женщину,  хоть и уже устроенную,
желающую вернуть себе, даже заочно, бросившего ее
мужчину.
– Мы тоже «катали» долго эту тему.
Эрик начал открывать следующую бутылку.
Вальдемар продолжал рассуждать:
  – Чувство нанесенной обиды остается навсегда, не дает
покоя. Она все никак не может понять – почему, как так?
И если она стала ему противна в сексе и он ее
игнорировал, как женщину, то вообще оскорбительно. У
женщины часть ее существа состоит из отношения к ней
противоположного пола. Потеря внимания со стороны
мужчин ведет к психологическому дисбалансу. Если нет
компенсации: детей, любимой работы, общественной
деятельности, то, как правило – депрессия и быстрое
под ее воздействием увядание.
Эрик налил снова в бокалы вина.
– Это был немного другой случай. Она была устроена,
богатая семья, муж, преуспевающий и любящий. Мы не
могли понять, зачем это ей было нужно, – продолжил
Эрик, – я пробовал с ней несколько раз говорить.
Безрезультатно. Арестовывать ее не стали, а на допросы
она приезжала в сопровождении мужа и адвоката. Для
него, мужа, это был удар, он ничего не понимал. Похоже,
дома у них что-то происходило, и это оказывало на неё
дополнительное давление. Но то ли она играла свою
игру, то ли от страха ушла в себя, сжалась до минимума,
похудела, помрачнела, я бы даже сказал – постарела.
– На чем ее поймали? – спросил Вальдемар.
– Основной вопрос – почему она перечисляла деньги,
чего добивалась?
Внесла один раз наличные на счет в банке, а потом
регулярно платила.
– Ответа не было?
– Да, ответа не было, но адвокат вину отрицал, не
давая объяснений, и дело отправили в суд. Судья был
настроен против нее, вероятно из-за отказа сотрудничать
со следствием, и защита его отвела. Мы ждали этого
и прошло некоторое время, прежде чем другой судья
изучил дело. Тут вдруг все перевернулось. Сначала
судья направил письмо с требованием сравнить
фотографию на паспорте и фотографию ты даже не
представляешь кого.
– Кого?
– Угадай.
– Не имею представления.
– Вот и мы ахнули. Второй жены художника, которая на
себя руки следом за ним на себя наложила.
– Господи, неужели?
Эрик оживился:
– Они с обвиняемой были внешне очень похожи. Мы и
думать не думали.
Когда Эмилия сбежала, то вместе с вещами бросила и
все свои документы и паспорт, по нему то Марлен и
открыла счет. Старенькая операционистка с плохим
зрением в банке увидела внешнее сходство и открыла ей
счет на тот паспорт. Первый столб рухнул. Счет открыла
не Эмилия, а Марлен и платила с него за установку
плаката она, а та только дала ей деньги один раз.
Следом от судьи приходит письмо с требованием и
санкцией на обыск у обвиняемой. Три дня огромной
работы. В одном из банков на имя ее матери был
арендован сейф, а в нем письмо к самой обвиняемой. Я
его сто раз перечитал, помню слово в слово.
«… только Ваше участие поможет спасти ситуацию. Он
уже на краю пропасти. Ему согласился помочь даже
Дитрих. Будьте милостивы. Деньги нужны срочно. Курс
лечения продлится до года». И подпись – «Марлен». Все
стало на свои места. Марлен просила у Эмилии деньги,
якобы на его лечение, а сама…
– Невероятно, получается, жена заказала своего мужа.
– Жена доконала своего мужа. Оригинально, не правда
ли? Не узнай ты, что платили за плакат и, не обрати на
него внимание – все концы в воду.
– Но концы, похоже, и так все в воду. Не понятно только
почему Марлен с собой покончила, – Вальдемар налил
себе виски.
– Мы нашли у нее потом врачебный диагноз –
лейкемия.
Зная не понаслышке, что с ней будет, и видя, прожив с
профессором, как с ней будут обращаться, она решила
не тянуть и уйти из жизни самостоятельно. Судья дело
закрыл. Предъявлять обвинение было некому. Эмилия
приехала через неделю сама, зашла ко мне в кабинет и
произнесла одно только слово «Извините». Так
ошарашила, но мне показалось, что она знала для чего
дает деньги и была не против того, что сделала Марлен,
однако такое не докажешь. Они с мужем вроде
переехали потом на юг страны. Богатые люди могут себе
позволить покинуть город, где улицы напоминают
неприятные моменты.
  Хозяева несколько раз подходили к ним, но уходили,
стараясь не мешать разговору.
– Ладно, давай заканчивать, уже поздно.
Эрик встал.
Сраженный услышанным, Вальдемар никак не мог
прийти в себя.
  – Как в кино. Все равно не усну до утра.
Эрик улыбнулся:
– Да брось. Жизнь таких людей – война эмоций и
нервов за превосходство. У народа классом пониже
было бы попроще, напоила бы и ножом убила, а сейчас
убивают даже с помощью компьютера: вскрыл коды
чужого банковского счета, списал деньги – и у владельца
инфаркт. Скоро бронежилет для нервной системы будет
актуальнее бронежилета для защиты тела.
Вальдемар тоже встал.
– Не дожить бы. Значит, профессор был только
орудием.
Эрик, глотнув из бокала проронил:
– В этом случае – да. Мы там такое кубло накрыли,
волосы дыбом встанут, но об этом давай в другой раз,
женщины нас заждались...