Ангел Хранитель

СОЦИАЛЬНАЯ ФАНТАСТИКА. Перевод с инопланетянского Т. Русановой.

АНГЕЛ  - ХРАНИТЕЛЬ.
  Планета  вращается неостановимо, хотя и неторопливо. Солнце в просвете окна перемещается   с неумолимым расчисленным постоянством. Ровно в полдень  оно повисает над графином, превращая его тусклое стекло в золотистый хрусталь. Если бы можно было расставить на подоконнике разные предметы, хорошо бы цветные, так здесь всё серо! Если бы можно было, то получились бы весёлые солнечные часы. Но это не рекомендуется:  на казённом призренном подоконнике может стоять только казённый призренный графин.
Я лежу на призренной казённой койке. Всё кругом призренное. И я тоже. Может быть и небо призренное? Нет, оно прежнее, свободное и можно бесконечно следить за гаммой изменчивых красок, причудливой формой   и непредсказуемым движением облаков.  Так интересно наблюдать за птицами, которых к вечеру появляется много – отчётливо чёрных на латунном небе. И так близко они проносятся, что я снова ощущаю себя в кабине аппарата, когда при взлёте  за иллюминатором снуют во множестве эти чуда воздушного океана. Если бы приподняться, то ощущение  это сразу ушло бы. Там, за окном, говорят, обычный пейзаж. Зелёные, припудренные инеем сосны, берёзы, ушедшие под снег золотыми, не успевшими сбросить листву. Если бы приподняться!
Обездвиженный и бессильный я брошен на эту койку за счёт общественного призрения (или презрения?) и ничего у меня нет, кроме бесконечных, мучительных болей и таких же мыслей. Да вот ещё кусочек неба за окном, и птицы, и графин – указатель  времени.
  А был  весь мир. А были силы необъятные. И, когда по утрам после зарядки   и ледяного душа я растирался  жёстким  полотенцем, то ощущал себя таким всемогущим, таким  тугим и упругим, что, казалось, брось меня на пол, - подпрыгну, как резиновый мяч.
А была семья, прочная, надёжная, дружная. А была работа любимая. И какая работа! Учить аппараты летать. И не только учить летать тяжёлые   грузовые, стремительные пассажирские, сверхмощные военные, но и проверять их на прочность. Проверять поведение каждого аппарата, каждого узла в экстреме, как говорили мы. Экстрем мог быть разным и всегда неожиданным. Входили мы в экстрем сознательно, но предвидеть последствий не могли. Прежде, чем разрешить эксплуатацию, через все испытания должен был провести аппарат экипаж, не думая о своей безопасности. О ней заботился  специалист – координатор.   Он на нашем служебном арго назывался хранителем и отвечал за сохранность аппарата и жизнь экипажа. В его руках был рычаг тормоза. Хранитель шестым чувством должен был определять грань, степень риска, не позволяя удаляться от рекомендованной черты ни в ту, ни в другую сторону. Координация во многом зависела от личных качеств   хранителя. По контрольным графикам легко было составить     представление о профпригодности. Регулярное уклонение от опасности указывало на трусливость, и таких переводили в обслугу, понижая в цвете. Это бывало у нас редко. Безрассудная храбрость встречалась чаще. Тогда на символической общей могильной плите  выбивали имена и грустно уходили с кладбища, на воротах которого было написано: «Испытатели не умирают. Они живыми уходят в небо и не возвращаются».
Я стал координатором. С детства знал, что им стану. Кор – звали меня  отец и мать. Я был у них, вопреки рекомендациям, один. Успел родиться до того, как случилось несчастье.  Испытывая совершенно новый аппарат в условиях повышенного экстрема, экипаж не выдержал перегрузок. Отцу моему удалось  посадить аппарат   невредимым. Но люди, частью погибли, частью, как мой отец, навсегда стали калеками. Это был редчайший случай. Но он произошёл. В нашей Справедливой  Разумной Свободной и Трудолюбивой стране и решение было принято разумное. Семье нашей, в виде исключения, было позволено жить не на общественном призрении, а на общественном кредите. Сумма была назначена и выдавалась регулярно. Мы ни в чём не нуждались, имея даже и лишнее. И цвет у нас был голубой, но условный. Заслужить его я должен был в будущем, став испытателем или координатором. Тогда же я  обязан был  частями возмещать кредит. Пока же мне  нужно было учиться, и я старался. По психологическому и физическому статусу   я соответствовал рекомендациям на должность координатора. Мечтал скорее начать работать. Жить из милости довольно тяжело, даже если милость эта достаточно щедра.
В День Достижения Возраста я стал стажёром – координатором. На другой день на Балу Знакомства я встретил свою будущую жену. Я слышал о ней раньше. Она была дочерью   испытателя того же экипажа, что мой отец. Но её отец погиб, а вскоре умерла и мать. Маленькую дочь взяли на общественное призрение. Детство и юность она провела в приюте. Одежда ей полагалась серая. Лишь на груди маленький квадратик голубого – родительского цвета. Выйти замуж за кого-то из  членов экипажей, был для неё единственный шанс остаться на  Полигоне и восстановить цвет. Иначе её   по Достижении  Возраста  отправили бы     в сельский – зелёный или  фабричный – жёлтый центр, далеко от привычной обстановки, от родной голубизны.

Совет Рекомендаторов рекомендовал мне создать семью с ней. Тоже рекомендовали мне и родители. Мы собрались в сияющем голубизной зале.  Юноши, Достигшие Возраста и девушки, уже почти его достигшие, находились в центре. А в амфитеатре  сидели наши родители. И отца моего рекомендовано было доставить, потому и он в своём кресле находился здесь. Мы выслушали Напутствия и Рекомендации. После лёгкого угощения начались игры и танцы. На первый же тур мне рекомендовано было пригласить  девушку, непривычно чувствовавшую себя  в такой обстановке, в своём условном голубом платье. Как она смотрела на  меня! Какая мольба была в её взоре. Я мог выбирать. Я мог бы жениться не на ней. Это не запрещалось. В нашей Справедливой,   Разумной, Свободной и Трудолюбивой стране ничего не запрещалось. Лишь рекомендовалось или не рекомендовалось.
Я выбрал её. Мы соединились так, как рекомендовалось – через полгода на Празднике Соединения. Нет, никто нас не принуждал и не торопил. Мы свободны были выбирать срок. Но, приняв рекомендации,  мы праздновали свадьбу за счёт Полигона. И Дворец, и наряды, и кольца   и угощение. И скромное приданое. Мы могли пригласить сколько угодно гостей, но рекомендовалось по 7 с каждой стороны. 7 – наше заветное число – 7 цветов Радуги. Мы выполнили и эту рекомендацию во взаимном согласии. Торжественная процедура Соединения   не оставила спокойными ни моих родителей, ни меня, ни мою жену. Я ещё раз порадовался нашему согласию. И на протяжении времени радовался ещё не раз. Радовался нашей близости, радовался, видя, как в тепле нашего дома жена моя расцвела и похорошела. Мне приятно было видеть, как прислоняется она к сдержанной моей матери, как истово ухаживает за отцом, не только заботясь о насущном, но и    о его развлечении. Вывозя его кресло на колёсиках в палисадник, читала она ему книги. А как сияли её огромные глаза навстречу мне. Мы  с ней были едины во всём.   Легко и с удовольствием следовали рекомендациям,  никогда их не нарушая. Да и зачем было нарушать их, разумно регламентирующих нашу жизнь. Слышали мы   иногда тихие шёпоты о страшных последствиях для нарушителей, но, конечно, не верили.  Среди нашего круга об этом и мысли не возникало. И не из-за боязни наказания. Каждый цветной человек нашей Справедливой Разумной Свободной и Трудолюбивой страны знал, что за нарушения не наказывают. Однако, учитывают своеволие при распределении  Благ. Мы строго соблюдали Рекомендации и не столько из-за этих Благ, но и потому, что нам надёжно  и удобно было жить по рекомендациям, ибо все они были разумны и направлены на Благо.
Разве не благо для координатора рекомендация иметь  прочный, уютный дом и много детей. В идеале – 7. Семь  - я. Семья. Семь цветов Радуги, герба нашей  Справедливой Разумной Свободной и Трудолюбивой страны. Именно в такой идеальной семье  наступало счастливое расслабление после перегрузок вахты. Патриархом семьи был мой отец. А я главным кормильцем, опорой, основой, державой. Вернувшись с вахты, я спешил домой, как рекомендовалось – пешком, если днём. На спецтранспорте, если ночью. Едва я входил в дом, в любое время все выбегали  встречать меня, вернувшегося, невредимого. В ванне уже шумела вода, жена протягивала голубое мягкое полотенце и чистейшее наглаженное бельё. После купания я выпивал, как рекомендовалось, стакан бульона или молока. В постели на хрустящем, свежем белье погружался в безмятежный сон и спал, сколько было нужно, не тревожимый никем. В доме наступала тишина, и это правило соблюдалось неукоснительно, даже, когда согласно рекомендации, мы имели уже четверых детей. Зато какой шум начинался, когда я вставал и, как следует, поев  вместе со всеми,  за Обедом Возвращения, отдавал себя в полное распоряжение семьи. В краткие часы дома я старался максимально помогать жене и матери по хозяйству, устраивал игры с детьми, беседовал с отцом. Надо было успеть всё. Ведь в любую минуту меня могли вызвать. И я мог уйти в небо живым, и не вернуться.
К тому времени  я уже давно из стажёра превратился  в самостоятельного координатора, полностью оправдывал своё имя Кор. И не только голубой мой цвет стал истинным, но скоро мне предстояло получить синий цвет – знак высокого положения. Фиолетовыми были только Главные рекомендаторы Полигона. А выше их только уже единение всех семи цветов – Белый. Белые  - совсем особая каста.
На своём месте я  заслужил славу координатора с шестым чувством, уважение товарищей и желание экипажей иметь меня   при испытании своим хранителем. Кредит я почти выплатил и знал, что если всё будет хорошо и число детей достигнет семи, то семья моя останется синей, даже, если я  не вернусь. А, если буду жив, то достигну Высшего Блага. Впрочем, нам  и так  в своём цвете было очень, очень хорошо. Любимый ад работы. Любимый рай семьи. Это, как раз то, что мне было необходимо и достаточно. Так я считал, думал и чувствовал, пока не произошло то, что произошло.

РУСАЛКА.
Придя на вахту, я узнал необычное. Из Центра  культуры,  из далёкого Радужного города,   города Семи Башен, где в основном жили Белые, к нам приехал бытописатель, которому рекомендовалось некоторое время  жить среди нас, дабы описание вышло точным и правдивым. И вот мы увидели его. Нет, её.  Солнце заливало зал Предстарта, и в луче  возникла    тонкая  точёная, как статуэтка, фигура женщины в голубом комбинезоне, в золотом, как мне показалось, шлеме. Но то были её волосы, сложенные в высокую причёску. Они блестели и искрились над таинственно-прекрасным лицом  с удлинёнными глазами и чуть капризным ртом.    Все четыре подвахтенных экипажа не сводили с  неё глаз. Она молча улыбалась, слушая, как рекомендует    её сам Главный  рекомендатор Полигона. Бытописательница познакомилась с каждым. Она расспрашивала нас.  Вопросы её были наивными, но интерес и восхищение  искренними. Все мы несколько возгордились. Конец разговору положил вызов на старт.
В полете,  конечно, не до  неё нам было. Но в Постстартовом    зале она нас дожидалась. И такова    была странная сила её воздействия, что я, измочаленный, мечтавший лишь об отдыхе и сне, долгое время говорил с ней легко и свободно. И домой шёл со светлым чувством: будто мне подарили что-то хорошее.
Я всегда шёл на вахту охотно, но  теперь с особым чувством удовольствия. Мне приятно было видеть бытописательницу, говорить с ней. Тем более, что нам   настоятельно рекомендовали всячески помогать ей и отвечать на её вопросы с разумной откровенностью. Она к своей работе относилась серьёзно и из речей её быстро исчезла наивность. Вопросы стали дельными.  Она овладела  нашей терминологией и сленгом. Порой на  равных участвовала в наших разговорах, тактично не касаясь запретных тайн ремесла.
Но теории ей казалось мало, и она стала проситься в полёт, хоть в самый коротенький. Я понимал, сколь абсурдно её желание, и  крайне удивился, что   всё же рекомендовано было её взять. Дожидаясь подходящего часа, она находилась в Предстарте и говорила со мной. Мне казалось, что она как-то отличает меня среди других. Чаще подсаживается, дольше расспрашивает. Однажды она обронила: «Вы рассказываете так образно. Я не просто вижу. Я чувствую всё, о чём Вы говорите. Нет, серьёзно, у Вас прирождённый дар! Вам надо стать бытописателем!» Я очень возгордился. Но, когда же мне было писать. Каждому своё. Испытания шли за испытаниями. В них, да в кратком отдыхе проходила жизнь. Обычная жизнь, в которой появилось, однако, что-то непривычное неосознанное. Я даже не мог понять тоска это или радость. Странное  нетерпение души. Я ждал чего-то, а чего – не смог бы объяснить.
Она всё же добилась возможности пойти в полёт, конечно, наиболее лёгкий из всех возможных. Выбор пал на наш экипаж и бытописательница, пройдя предстартовую подготовку, заняла кресло стажёра в моей кабине: «Тебе доверяю.  Будь осторожен. Отвечаешь!» -   непривычно напутствовал Главный. Я молча поклонился. Быть осторожным -   профессия и долг координатора. И отвечать – я всю жизнь привык отвечать. И не только за себя, но и за других. Однако  экстрем есть экстрем, и никогда не знаешь каков он будет.
Всё началось прекрасно. Я даже несколько красовался, работал ловко, с блеском, с мастерством, чтобы она увидела, чтобы оценила. Увы! Скоро ей стало не до оценок. Тутэк -     бич  неопытных новичков – стажёров – кинулся на неё с особенной яростью. Он не был смертельно опасен, но доставлял тяжкие физические страдания. Побледнев, мой хрупкий стажёр, откинулся в кресле. Я не мог    помочь,  от меня зависела жизнь аппарата и людей. Только в краткий промежуток относительной безопасности   я положил на её ледяной лоб свою горячую ладонь. Управляясь одной рукой, я не имел возможности оторвать глаза от обзорного экрана, где видно было,  как мечется  пар из сопла, белый, пухлый. Он всё рвался, рвался, стлался параллельно земле и всё не мог оторваться и улететь. Наконец, мы благополучно приземлились, и я смог  обернуться к ней. Бледное лицо её было таким    беззащитным и милым, волосы выбились из-под шлема. Тень от ресниц  -  на пол щеки. « Сердце, сердце моё – прошелестела она, не открывая глаз, – положите руку мне  на сердце. Скорее».  Я опустил молнию на комбинезоне. Вместо   привычной голубой фуфайки    выплеснулось белое кружево. Так она – Белая!  На Полигоне она ходила в нашем, голубом. Я замер, потрясённый. Беззащитная грудь,  слабые удары сердца, которое я, будто, держал в руке и безумие в моей голове. Когда нёс её к люку, подгибались ноги. Хотя она  не весила ничего.  Вызванная мной лечебная помощь была  уже тут. Мелькнуло бледное лицо, проплывшее мимо на носилках. В Постстарте я долго приходил в себя. Экипаж подтрунивал надо мной. Но при разборе  кривой все уважительно притихли. А ведь они не знали, что управлялся я одной рукой. Меня хвалили и ставили в пример. А я шёл домой с ощущением какой-то потери и  в этот раз    неполной была радость встречи с близкими.
Жене и матери я кратко сказал о необычном стажёре. Отцу, в наш   святой вечерний час Откровенных бесед,  рассказал подробно.  Рассказ мой отчего-то его встревожил.  «Думаю, ей не порекомендуют более ходить в испытание!» - сказал отец.  Я не возразил, хотя понял, что в глубине души надеюсь на другое. У этих Белых такие права и возможности. Но она просто сама больше не хотела в испытание. Появилась она   в Предстарте не сразу, казалась утомлённой и бледной: «Вы просто какие-то железные. Один раз,  ради достоверности книги это можно вытерпеть, но снова! Как вы всё это выносите?» Так объяснила она нам, когда мой экипаж сидел в Предстарте,  услаждая себя рекомендованными напитками. Однажды, встретив меня на лестнице, она сказала,   глядя сверху вниз: «Ах,  я бы право решилась ещё раз, только чтобы опять увидеть какое у Вас  было лицо, там, в кабине, когда Вы склонились надо мной». -  «Но у Вас же были закрыты глаза!» - «А разве Вы не знаете, что Русалки видят сквозь ресницы?» - «Но разве Вы?» - «Конечно, я Русалка. У них, правда, хвост, плавник, а у меня ножки.  Но, ведь, хороши?»  И она     выставила стройную ножку. Что-то  случилось со мной, разум померк. Я рванулся к ней.   Но уже набегали по лестнице чьи-то шаги,  и  Русалка деловым тоном спросила: « А всё-таки, почему Главная Кривая изображается в виде  гиперболы, а не параболы?» На этот вопрос  координатор  ответит, даже будучи  разбужен среди постстартового отдыха. Я, как на экзамене, отбарабанил, не думая.    Царственно поблагодарив, она ушла. А моя голова  ещё долго кружилась. Отчего? Я не  знал.
Теперь лучшим временем были рекомендованные беседы с ней.  Как  она умела слушать. Я познал счастье откровенности. Но она никогда не преступала грань тайного. С ней было так легко.
После очередного экстрема распорядитель  сказал, что бытописательнице необходимо видеть координатора в часы отдыха в семье. И Главный рекомендатор рекомендовал меня, как обычного координатора нашей Справедливой  Разумной, Свободной и Трудолюбивой страны, ни разу не пренебрёгшего рекомендациями. Семья моя предупреждена, чтобы неожиданность  не нарушила традиционность, и всё  шло обычным порядком.
И вот мы идём, идём вдвоём и   можем говорить без окружающих. Мы говорим о чём-то милом, о моём детстве. А осень вокруг такая, что даже воздух кажется золотым. Мы приближаемся к дому и дом быстро, слишком быстро, приближается к нам.
Как всегда позвонил я у  двери своего голубого с синими наличниками коттеджа, стоящего за голубым заборчиком в ряду  таких же. Я не любил открывать дверь своим ключом. Звонок мой был особый, его узнавали. Все спешили в прихожую. Старшие дети выкатывали в кресле отца. Я почтительно  пожимал отцовскую руку, целовал материнскую, целовал младшую дочь, которую держала на руках жена. Я целовал жену, по щекам которой  текли слёзы радости. Потом по старшинству перецеловывал трёх детей, визжавших и прыгавших.  Шёл в ванну. Искупавшись, выпив стакан молока, засыпал до пробуждения. Всё и на этот раз шло по порядку. Бытописательница стояла в уголке и её, как бы не замечали. Пока я спал, она должна была познакомиться с семьёй. Особенно я рекомендовал ей поговорить с отцом. Ему было, что рассказать, а она умела слушать.
С блаженным ощущением вытянулся я на белоснежной простыне и …И НЕ смог заснуть. Впервые в жизни! Прокрутившись, как бес на сковородке, в  такой, прежде уютной постели, часа два, (а случалось мне без просыпу спать до суток и более), я поднялся и вышел в гостиную. Все встревожились, но я чувствовал себя отдохнувшим, бодрым и сильным, как никогда. Жена благодарно и нежно ко мне прислонилась, без слов давая понять, как ценит, что я не оставил её одну надолго в бытовом экстреме. Вернее, даже, не одну. Скоро должен был  родиться наш пятый ребёнок, и беременность  протекала трудно. А тут такая необычная гостья, волнения хлопоты. Но, ведь, и честь-то, какая! Вся семья это понимала.
За Обедом Возвращения гостья ела охотно и с удовольствием. Жена и мать пытались поделиться с ней секретами семейной кухни, но это её не заинтересовало. Узнав же, что я хорошо жарю мясо, выразила желание посмотреть и попробовать. Я обещал вечером. А пока, как всегда, мы с детьми и женой пошли в ближний лесок на прогулку. Конечно, гостья пошла с нами. Золотые листья трепетали на деревьях, золотые листья медленно кружились в воздухе. Золотые    листья ковром устилали   землю, а кое-где были собраны в большие кучи. Дети с восторгом валялись в листьях, подбрасывали их в воздух, оглашая  окрестности визгами счастья. Не отставал от них и я. И день сиял, и душа пела.
Дома началось вечернее купание детей. Мы с женой делали это дружно, привычно, согласованно, то и дело соприкасаясь руками, понимая друг друга без слов. Конечно, самое тяжёлое я брал на себя. И вдруг  мне показалось, что   происходящее неприятно нашей гостье.
Когда дети угомонились, мы, взрослые, собрались за домом в маленьком садике. Я развёл огонь и на решётке, священнодействуя, жарил мясо. Был час – святой вечерний час Откровенной беседы с отцом. Наш негромкий разговор и лёгкий  голубой дым над малиновыми углями, и свежий осенний воздух – это ли не счастье? У женщин был свой разговор. Жена    поинтересовалась жизнью бытописательницы. Вопрос этот, рекомендованный, как дань вежливости, да и, кроме того, вызванный  искренним интересом, гостье очень не понравился: «Здесь речь не обо мне!» – она будто напомнила, что мы отдыхаем, а она занимается делом, изучая нас. Всем стало  неловко. «А не спеть ли   нам?» - предложил мой мудрый отец. Я принёс ему инструмент,    и, под аккомпанемент его,  жена и мать запели  самую заветную   песню наших женщин:
Любить человека с такою судьбою:
Встречать и опять провожать.
Сегодня с тобой он и завтра с  тобой он,
А вот послезавтра – как знать?

До времени рано ты станешь седою,
А сердце опять  и опять:
Сегодня живой он и завтра живой он,
А вот послезавтра, как знать?

И если ты крепко такого полюбишь,
Спеши ему это сказать.
Сегодня успеешь и завтра успеешь,
А вот послезавтра, как знать?

Песня была длинная и трогательная. Мне показалось, что у гостьи блеснули слёзы. А мать и жена всегда плакали, исполняя эту песню, как и все наши женщины.
Вечерело. Гостья заспешила в гостевой дом, где делила комнату с другой, какой-то женщиной. Конечно, я пошёл провожать, пока Час  санаторов ещё не наступил. Мне бы пора уж было  отдохнуть, как следует, но вежливость рекомендовала. А более всего я сам хотел продлить минуты общения.
По дороге гостья очень хвалила мой дом и семью, но что-то неискреннее ощущал я в её словах. Особенно, когда она поинтересовалась будущим ребёнком: «Ну и когда же?» - таким светским тоном она это спросила. Я глянул пристально, но лицо её выражало доброжелательный интерес. Я решил, что мне показалось, что сказывается моя усталость. Да и с чего бы ей  раздражаться на наше семейное счастье. А она, как ни в чём не бывало, извинившись за нескромность, задала вопрос, необходимый ей для книги  - о супружеских отношениях в семьях координаторов. Я вспыхнул и пробормотал, что всё нормально, а при теперешнем состоянии жены отношения не рекомендованы. «Ну и как же вы обходитесь?» Я не ответил. К счастью, мы пришли уже. Но Русалка не отпустила меня, заставила  проводить до двери, приглашала зайти, хвалила мою семью и меня. У меня от гордости полыхали уши, замирало сердце, и вообще я ощущал, что стал выше ростом и шире в плечах. Мы стояли в длинном коридоре  среди выкрашенных синеватой краской стен. Узкие, длинные половицы играли под ногами, как струны. Скрипели, каждая на свой лад. Я всё не мог уйти. Однако близился Час санаторов, после наступления которого, настоятельно не рекомендовалось  находиться  на улицах. Санаторы,  выспавшиеся за день,в потёмках  выходили на работу по очистке города и стоков. Их оранжевые   грузовые транспорты  сновали по улицам, не соблюдая правил. Мешать им, как  впрочем, любому работающему, не рекомендовалось.  К тому же санатор мог  задеть   вас, испачкать зловонной жижей, нечаянно опрокинуть вам на голову бачок с мусором. Работающему санатору лучше не подворачиваться под руку. Я знал это, но всё не мог уйти. И вдруг: «Позвольте мне на прощание Вас поцеловать. За Вашу  адскую работу, за Вашу чудесную семью, за то, что Вы такой!». И, прежде, чем я успел, я, координатор! – сообразить, ответить, она исполнила своё намерение. Да как! Никто, никогда не целовал меня так! Отпустила и скрылась за дверью. Как я не выломал эту дверь?
Я шёл домой, как пьяный, спешил к жене, подсознательно понимая, что спасти меня может только она. Временами я начинал вслух   молить мою чистую, прекрасную жену о спасении от чего-то запретного, гибельного. Но  такого желанного!
Впервые в жизни я нарушил рекомендации. Никогда ещё нам не было так хорошо вдвоём. Только потом жена смущённо зашептала мне на ухо,    -  не будет ли вреда нашей детке от такого нерекомендованного поведения. Но я с покровительственной улыбкой ответил: «Почему нашей детке может быть плохо, то, что так хорошо нам?»
Мы ещё чуть-чуть пошептались, гадая, кто родиться у нас, и, что напишет в своей книге гостья. И я  гордился своим домом и женой, а жена гордилась мной. И я был бы  самым счастливым координатором на  свете, если бы не какая-то неясная тревога. Додумать я не успел, заснул, наконец, и спал очень, очень долго.
Несколько дней я провёл дома, с особым тщанием вникая в дела семьи. Из разговоров родных я понял, что гостья наша им не очень понравилась, показалась неискренней. Отец даже сказал: «Уж скорей бы она уезжала» - и не объяснил своих слов.
Мне же мысль о её отъезде была тяжела. Я вдруг понял, что встречи с Русалкой, как звал я её мысленно, много  значат в моей жизни. Однажды после вахты я встретил её у выхода с  Полигона, и пошёл проводить. Как легко нам было вдвоём.   Я даже не знал, чего мне больше хочется – говорить о себе или узнать о ней всё до мелочей, до подробностей. А она сказала вдруг с длинной улыбкой: «Сдаётся мне, что после прошлой нашей встречи Вы нарушили некоторые рекомендации! Я права?» И засмеялась, увидев, как пламенеет моё лицо. Дороги нам не хватило. И, забыв об усталости, с восторгом принял я приглашение зайти на чашку чая. Где-то в глубине души я надеялся, что соседки не случится. Но она была на месте  и половина очарования  исчезла. Я ощутил усталость и недоумение. Зачем, зачем я здесь, болтаю светскую чепуху, слушаю щебет чужой женщины? Здесь ли мне место после вахты? Надев шинель и шлем, я распрощался с соседкой. А Русалка,   таинственными взглядами и длинными улыбками, действительно,  похожая на русалку на ножках, вышла проводить меня в коридор. Шагнула ко мне, обняла. Я погрузил лицо в её волосы. В тёмном коридоре, боясь пошевелиться на поющих половицах, мы замерли, обнявшись, и ничто на свете не могло быть прекраснее и безысходнее этих объятий. «Сними – колется!» - и моя шинель полетела на пол вместе со шлемом. «Ах, приковала бы я к себе эти руки!» Сколько длилось это объятие? Наверное, долго. Потому, что, когда я вышел, уже были открыты люки, сновали оранжевые транспорты и санаторы шмыгали, таская мусор и шланги. Было в них что-то крысиное, отталкивающее  и вызывающее чувство опасности. Они, конечно, от ночной жизни и вечного общения с нечистотами,  были хрупки и бледны, как картофельные ростки. И ничего не стоило любого из них спихнуть в люк. Но сила их была     в том,   что они нападали скопом, стаей, молча и дружно. Сами могли любого спихнуть в люк. И уж редко кому     удавалось живым вернуться на поверхность. Те, кто исчезали, исчезали без следа и навсегда   в клоаках, где санаторы властвуют безраздельно. И никогда нельзя было  найти виноватых. Так, во всяком случае,  шелестели Тихие шёпоты, слушать которые настоятельно не рекомендовалось. Сам я ни разу так поздно  не проходил   по улице. Но сейчас я ничего не боялся. Богатырские силы бушевали во мне. Весёлые бесы прыгали в глазах. Я расталкивал воздух широкими плечами   и нёс в карманах пудовые кулаки.
Никто не посмел меня задеть.
 Мой приход вызвал  радостное удивление – родные не слышали транспорта. Я ничего не сказал на это. Я не поступился истиной. Просто промолчал. И, как-то вскользь подумал, что за короткое  время уже не первый   раз нарушаю рекомендации. Но не огорчился, а снова нарушил их, прямо   пойдя с женой в спальню. Никогда ещё я так не желал жены своей. И в самый неподходящий момент  затрещал  переговорник. Это бывало  - звонили с Полигона, предупреждая о готовности 1, 2 или 3.Такая уж наша работа. Но это звонили не с Полигона. Я услышал голос Русалки и не сразу узнал – столько в нём было ярости и холодного презрения: «Я, что, не во время?» Растерянно, глупо и виновато я ответил: «Да». На том конце так швырнули трубку, что, наверное, разбили переговорник. Я стоял среди комнаты голый, оплёванный, униженный  с трубкой  в руке. Я нашёл ещё в себе силы ответить, как если бы говорил с дежурным: «Понял, готов». Всё погасло во мне. Не отвечая на тревожные вопросы жены, я ушёл в ванну. Я ничего более не хотел. Даже жить.
Но пришло утро, и я сам удивился своему вчерашнему отчаянию. Что, собственно, произошло?  Наверное, я просто устал, потому, что не следовал точно рекомендациям. Все дни своего отдыха  я проводил в кругу семьи,  отдыхая в житейских заботах, от которых старался освободить жену. Казалось, я излечился. Казалось, пока я не  вошёл в Предстарт. Она была там, моя Русалка. Оживлённо говорила с экипажем. И сколько же там было  ненужных людей! Они входили и выходили. Впервые меня раздражала та обстановка, которая раньше так нравилась и бодрила. Я всё же подошёл поздороваться. Наткнулся на стену светской вежливости. Да и как иначе? Столько ушей, столько глаз.
Так и ушёл я в экстрем. И впервые не ощутил привычного азарта в работе. Не было его и в отдыхе. Может потому, что не было желанных встреч?
Однажды, повинуясь порыву, я связался по уличному переговорнику с гостевым домом. Она, она мне ответила! Но как: «Чего тебе? Иди к своей  лупоглазой клушке!» -   Я молчал, уничтоженный грубостью.- «А хочешь – продолжала она злым голосом – хочешь, я буду звонить КАЖДЫЙ раз, как ты захочешь к ней прикоснуться?» - «Нет!» - искренне вырвалось у меня. –«А я могу. Мы, Русалки, видим  не только сквозь ресницы, но и сквозь стены. Ты забыл кто я? Смотри! Держись подальше. Погублю!» Смех и брошенная трубка. Я не внял совету. На какие хитрости только я не  шёл, чтобы повидаться. Мне удалось встретить Русалку в безлюдном переходе. Я повинился, сказал, что действительно виноват в измене. Русалка ответила мне разумно и ласково, что я ей нравлюсь, но что же делать? Против рекомендаций не пойдёшь: «Ты женат, ты скован. И, честное слово, у тебя прекрасная семья, жена. Правда, правда. Знаешь, я смотрела, как вы купали детей, как едины вы были, и думала, как всё это надёжно, прочно и хорошо. И я повторяю себе, что не нужно лезть к тебе. У вас семья, вы счастливы. Но, моя вина, не смогла устоять. Ты такой, такой!» - и она вдруг обняла меня, и я получил множество ласк, которые ощущал тем острее, что в любую секунду  нас могли увидеть. Но судьба была к нам милостива.
Когда я вернулся из экстрема, Русалка как бы случайно встретила меня у выхода с Полигона. Мы углубились в лес. Осень уже быстро отступала под натиском зимы. Непривычно ранние заморозки превратили  лес  в сказочные   серебряные чертоги. Мы проходили под этими  искрящимися арками. «Я жду тебя, как снега ждёт земля» - продекламировала Русалка, прижимаясь   щекой к рукаву моей  голубой шинели.  Я обнял Русалку, прижав её лицо к своей груди. И снова: «Колется!» - жалобно проговорила она. Мгновенно шинель полетела     на ощетинившуюся инеем землю. Разум мой померк. Я опустил Русалку на шинель. «Сумасшедший, первобытник, зверь! Разве можно так с женщиной!»   Я повинился, пообещав, что больше никогда. «Никогда? - протянула она – никогда, это очень долго!» И улыбнулась  такой длинной, такой призывной улыбкой, что всё повторилось немедленно.
Шинель отчистить было невозможно. Я придумывал разные версии, подходя к дому и стараясь прятать спину от редких прохожих. На моё счастье старшие дети мои были на прогулке, бросились ко мне и я, играя с ними, свалился на землю и, под удалые крики немного покатался по земле, борясь со старшим сыном. Мать и жена слегка пожурили меня:  « Ну, можно ли быть таким мальчишкой?» Но мы с детьми сами решили отчистить шинель, в чём и преуспели.
В  святой вечерний час Откровенных бесед отец напомнил мне, что рекомендации обоснованны. Даже малое нарушение сбивает биоритмы координатора. Мне надо помнить об этом особо. Так говорил отец. Мне нечего было возразить. Да, мои биоритмы метались. Да и как им было не метаться, если мы больше не встречались с Русалкой наедине. А в многолюдстве она, порой, глядя в пространство узкими, длинными глазами, говорила, ни к кому особо не обращаясь: «Я жду тебя, как снега ждёт земля!» Уши мои начинали полыхать, лицо пламенело. Всего обдавало жаром. Я, как-то спросил: « Зачем?» - « Я вспоминаю, и мне это доставляет радость. Ах, тебе нет? Ну ладно!» И меня перестали замечать. Много разумного я мог бы ей сказать, но кто меня слушал? Мы не встречались. И у меня было много времени на размышления. Я всё думал, что  же за сила заставила меня забыть рекомендации, здравый смысл, наконец?
Я вспоминал    тот же лес  в первом цветении лета, в травах и листве. Вспоминал, как гуляли      мы в нём с женой, тогда ещё только избранницей. Разве не волновало меня  тайное, неизведанное? Разве не желал я? Желал. Но, ведь, в голову не приходило, что можно так, вопреки всем рекомендациям, уложить её на мягкие травы. А теперь? Что происходить со мной? И где спасение?  И так ли уж я хочу спасения?
Нет, нет. Я понял это, как только Русалка    шепнула: « А не погулять  ли  нам опять в лесу?» - «Земля дождалась снега  - грустно ответил я – там так холодно теперь». - « Ну и что?  Ты снова бросишь шинель на снег и закроешь меня собой». И уже только о предстоящем свидании мог я думать. Мы договорились, что она дождётся моего возвращения из экестрема и, рассчитав время, будет ждать меня в    условленном месте.
Едва наш экипаж   ввалился в Постстарт и  вытянувшись в креслах начал услаждать себя рекомендованными напитками, Русалка покинула нас, улыбнувшись мне, как сообщнику. Уже готовился я к выходу, когда дежурный сказал, что звонили из дома. Жене я нужен по возможности скорее и мне одному уже готов транспорт. На Полигон рекомендовалось звонить только в случае смерти или рождения. « Спеши, я сообщу, что ты выехал, как удачно, что ты уже вернулся и готов!» - напутствовал дежурный, и все экипажи выразили мне поддержку.  Спешить действительно было    нужно. Но совсем    не туда хотел я спешить. Слова дежурного об удаче прозвучали   насмешкой. Я даже не мог позвонить.
У жены начинались роды. Не первый раз наша семья  переживала такое событие. Выработался  даже какой-то ритуал. Поэтому всё необходимое я делал автоматически, а в голове стучала одна мысль: «Опоздаю, опоздаю!» И за это я начал ненавидеть жену. Страдания её казались мне наигранными, поведение искусственным, а внешний облик омерзительным. Особенно, когда я вспоминал свою Русалку – точёную, ловкую. И почему жена собралась именно в этот день? Я понимал, что не прав, что подл, но от этого злился ещё более. Жена что-то почувствовала. Шепнула виновато о моей усталости. Я ответил, как  рекомендовалось, но правильные слова, не согретые душевным теплом, прозвучали фальшиво. Пока мы собрались, пока доехали в Дом Рождения. Мучительно долго длился приём и всяческие формальности. Жена прижималась ко мне, ища сочувствия, поддержки, защиты. Она всегда шла на муки спокойно и достойно. Но в этот раз вдруг призналась мне, что боится предстоящего и не надеется на благополучный исход. Она не отличалась мнительностью, и я отнёсся серьёзно к её страхам. И на минуту я вдруг представил, что опасения её сбылись, я отгоревал рекомендованное и свободен. И Русалка, моя Русалка, входит  хозяйкой в мой дом.    Я даже расчувствовался, особенно тепло приласкал и утешил жену. Наконец её увели, а мне вручили огромный бесформенный куль с одеждой. Обнимая его, я помчался к месту встречи, хотя уже понимал, что   опоздал безнадёжно. На часы я и смотреть боялся. Конечно, конечно же, там было пусто.     Я рванулся к уличному переговорнику. Но мне никто не ответил. Никто. Мрачнее тучи пришёл я домой. Я даже не хотел принимать ванну, не то, что разумные утешения родителей. Но в ванне я хоть остался один. И второй раз в жизни  я не мог заснуть после вахты. Ждал, когда угомонится  мой дом. Дождался. Начал по переговорнику вызывать гостевой дом и делал это долго и безуспешно. Там никто не отвечал. Хотя уже наступил Час санаторов и всем цветным жители нашей Справедливой, Разумной, Свободой и  Трудолюбивой страны  настоятельно рекомендовалось находиться в своих жилищах. Лишь на другой день мне удалось услышать Русалкин голос. Но лучше б не слышать. Никакие доводы разума для неё не существовали. «Твои семейные проблемы меня не волнуют. Решай их сам. А меня оставь в покое». Когда переговорик ТАК выключают, повторять вызов бесполезно. Будто два естества было в ней – ангел и демон. Я понимал, что по общечеловеческому счёту она совершенно не права, как и я по отношению к жене не прав. Но в нашем с Русалкой мире всё было иначе. Я обещал и я не пришёл. Причина не имела значения.
В те дни я впервые почувствовал глухую   тяжёлую безвыходность и ненависть  к  своей семье, к жене, к условным цепям, меня  сковывающим. К самому себе за то, что  так талантливо сумел себя связать, сковать по рукам и ногам. Чуть повернёшься – звякают тяжёлые цепи. Как в том коридоре звучали под ногами от малейшего движения певучие половицы, звучали в тёмном чужом коридоре.
Из Дома Рождений всё не было известий. Из гостевого, тем более. Я специально ушёл во внеочередную вахту. Ушёл, не свидевшись с Русалкой, не попрощавшись. Ушёл с тайной мыслью о возможной потере жены. Стыдно, но я эту мысль даже  в экстреме не оставлял.
Благополучно  выйдя из экстрема, я был торжественно встречен в Постстарте. Экипажи и Главный поздравили меня с рождением сына, с присвоением всей нашей семье истинного синего цвета. Полигон подарил мне  то, о чём я давно мечтал - личный транспорт синего цвета, достаточно поместительный, чтобы возить всю семью.  Окруженный доброжелательными друзьями, я принимал поздравления. Потом мы хором, старательно выводя верха, пели Гимн экипажей:
Пока крепка рука
И чётко бьётся сердце..
 Особенно  хорошо выходил у нас припев:  Ровней, ровней, ровней!
Наши голоса сливались в не очень мелодичный, но гордый, радостный и счастливый рёв. Кажется, я никогда не был так чисто, так радостно счастлив. Я не сразу   увидел, скромно сидевшую в уголке, Русалку. И волна счастья бросила нас друг к другу. Мне порекомендовали, чтобы обновить транспорт, доставить  бытописательницу в гостевой дом. Едва мы оказались вдвоём, я сразу же   сказал, что признаю свою вину. «Ну, то-то же! – примирительно сказала Русалка – и запомни, я не потерплю, чтобы какие-то события твоей жизни мешали нам. И если бы я приказала   тебе не идти в экстрем…»  - «Я бы     подчинился!» - искренне ответил я. Такая покорность её обезоружила: «Да не бойся, этого я от тебя не потребую. И у меня есть подарок. Соседка уехала. И я пока одна в комнате. А может, и вообще буду одна. Мне надо начинать работать над книгой».  Вот это был подарок! Как гнал я свой новый транспорт, как  свистел ветер, как неслась блестящая дорога под колёса -  дорога к неземному блаженству. Такой я ещё не видел Русалку. В голубом хитоне, с волосами распущенными и свисающими почти до пола, как золотая сеть, попасть в которую казалось мне верхом счастья. Таинственные взгляды, загадочные улыбки. Нет, в этот раз мы не спешили, испивая каждую минуту счастья до дна.  И всю ночь простоял мой транспорт у гостевого дома. Что это была за ночь! Я не ощущал усталости после экстрема. Русалка пела старинные, никогда мной не слышанные, песни о любви, похожей на нашу.  Песни эти, как и странный голос, будоражили кровь. Русалка придумала мне новое имя, наше имя - Дин. Потому, что Кор напоминало ей ворона. Пора уж было расставаться, но я никак не мог уйти. Ну не мог, и всё. Доводы разума были бессильны перед логикой эмоций. «Дин – твердила моя Русалка – Дин, тебе пора. Уже светает. Тебя ждут дома!» - « Мне не нужен, мне не нужен, дом, в котором нет тебя!» Глаза Русалки зажглись торжествующим блеском. Однако мог появиться уборщик, и только мысль, что моё присутствие повредит Русалке, заставила меня уйти.
И началась полоса бесконечных нарушений рекомендаций. Я жил двойной жизнью. Днём вёл себя, как обычно, строго исполняя рекомендации. Стремился помочь матери во всех домашних работах. Когда все засыпали, бесшумно    через окно уходил и на рассвете так же возвращался. Дом Рождений я посещал регулярно. Жена очень тяжело перенесла  роды и поправлялась медленно. Каждый день я настойчиво просил врачей лечить её, как можно лучше, до полного выздоровления, не считаясь со временем. Объяснял, что дом в порядке. Пусть жена не волнуется. Пусть, как следует, окрепнет и привыкнет к маленькому. И к словам  добавлял самую полезную и вкусную пищу, какую только мог достать. Регулярно я приводил под окно к жене весь наш квартет. Стоял, окружённый детьми, держа на руках меньшую. Меня считали идеальным  мужем. Знали бы они, как я жалею, что она выжила. Знали бы…
Всё  дороже мне были встречи с Русалкой. Всё сильнее я привязывался к ней. При каждой встрече      она бывала новой, тайной, непредсказуемой. А, какое бельё она носила! Я с невольным презрением вспоминал жену,  ходившую всегда  в аккуратном  и чистом, но самом простом, дешёвом белье. И носила она его по два, а то и по три рекомендованных срока. Её   всегда ставили в пример   в Сообществе жён экипажей. Показывали  её искусную штопку, незаметные заплатки. Я понимал, что это делается для меня. Её разумной экономией, её умением вести дом,  мы так быстро уменьшали мой долг, не отказывая в то же время себе во многом. Даже цветной музыкальник – роскошь – был у нас. Нет, был у жены комплект  белья, в котором она ходила «ко врачу», как она говорила. Это  «ко» - след её воспитания на общественном призрении -  раньше умиляло  меня, теперь раздражало, как и любая мысль о ней.
Как я хотел, чтобы жена подольше оставалась в Доме Рождений. Но всему бывает конец.
Я думал, что Русалка придёт на Встречу новорождённого. Однако она отказалась и попросила рассказать подробно о рекомендованном ритуале. Услышав, что жене обязательно будет подарок, протянула: «Везёт же некоторым. Подарки получают. А другим – ничего!» Я растерялся. Мне просто в голову не приходило подарить что-то Русалке, а ведь как хорошо было бы. И тут я понял, что бюджетом семьи занимались у нас женщины. У меня просто никогда не водилось денег, да они мне и не нужны были. Мать бы несказанно удивилась, если бы я спросил у неё денег. Подарок жене   - нужный, полезный и красивый, синий с голубым халат, мы уже вместе с ней купили. Я начал сам ходить за покупками    и вскоре сумел купить  колечко с синим камешком. Принёс и надел на палец Русалке. Она схватила его и разочарованно протянула: «Имитат!» Я рассмеялся. Конечно, же! Не золото же я могу купить!
В эти последние свободные ночи  Русалка была особенно нежной и страстной. И в самые близкие минуты  вдруг начинала шептать:  « А ты подаришь мне колечко? Настоящее? Золотенькое?» Я понимал, что она меня дразнит. Капризно надувая губки,    она тянула: «Ну, хоть понарошку пообещай!» И, хотя перед ней, такой, принимавшей вид капризного ребёнка, я робел и терялся больше, чем перед страстной женщиной, я всё же и в шутку не соглашался. Обещание есть обещание и его надо выполнять. «У! Столб зарекомендованный!» - сердилась она. Мы даже как будто бы ссорились, но так потом мирились!
Вернулась жена с сыном. Я больше не мог убегать по ночам. Но мы, хоть и гораздо реже и короче, продолжали встречаться. Конец вахты никогда не был известен точно. Конечно, мы страшно рисовали. Но Любовь хранила нас. Мысль, что каждая встреча может быть последней, придавала особую остроту чувствам. Однажды Русалка запела  старинную песню и я, твёрдокаменный координатор, едва не расплакался:
Повремени, певец разлук!
Мы скоро разойдёмся сами.
Не разнимай сплетённых рук,
Не разлучай уста с устами!

Не лги, не лги, считая дни!
Не днями живы мы, часами.
 Певец разлук, повремени!
Мы скоро разойдёмся сами.

Пела  она проникновенно и искусно, не так, как наши женщины. И,  тем более, не так, как наш дружный, бодрый мужской хор. Её глубокий, низкий, странный голос задевал самые сокровенные струны души. Казалось, она пророчит. И напророчила.
Русалке было рекомендовано покинуть Полигон и она подчинилась без слова. А мне, как свободному в тот день от вахты и водителю транспорта, было рекомендовано проводить бытописательницу. Мы долго добирались до Отлётной. Мой транспорт то и дело останавливался у обочины лесной дороги, и я убирал руки с руля. На лучи чужих фар мы уже не обращали внимания.
В здании Отлётной было людно и шумно. Я держал её тонкую руку, как последнее спасение. Я ощущал нас единым целым, для которого расставание противоестественно и смертельно. «Дин! – окликнула меня Русалка – ну, не горься так, Дин! Всё не так безнадёжно. Ведь нам было хорошо. А вечного ничего нет. И надо расстаться, с благодарностью друг другу и судьбе за встречу, которой могло и не быть. Расстаться, пока всё так красиво. Поверь, тебе скоро станет легче. Я улечу, и жизнь войдёт в рекомендованное русло и потечёт не без приятности. Дин! Ну, Дин!» Я вдруг осознал, что она, она, такая хрупкая, беззащитная,  утешает меня, огромного, сильного. Неизбывная нежность и боль захлестнули меня, я наклонился к ней, обнял. «Дин, Дин! С ума сошёл! Что, опять? Ещё? Нет, я не против, хоть и прямо здесь». И я понял, что это не слова, и она выполнит любое моё желание. Конечно, я сдержался. Я просто обнимал её, повторяя, как заклинание: « Повремени, певец разлук!» Но уже пролаял что-то безразличный голос, колыхнулась вокруг нас толпа и двинулась в раскрывшееся дымное чёрное горло, над которым, как хищный златозубый оскал, появилась рекомендующая надпись. Русалка выскользнула из моих рук, поплыла по течению. Мелькнула за чужими спинами, скрылась, вновь мелькнула у самого входа. Подняла вверх ладонь, как звёздочку с пятью лучами, ( синей искоркой блеснул камешек на перстеньке). Скрылась  уже совсем за мягко сомкнувшимися механическими дверями.
О, как я был одинок и несчастен на обратном пути! В транспорте ещё пахло её духами. За окном слева, над вычурным сплетением   обнажённых ветвей придорожного леса, появилась большая, тёплая, чуть-чуть мохнатая звезда. Она двигалась параллельно дороге, потом резко ушла вверх. Я понял, что это летатель, в длинном  серебряном веретене которого, отделённая от бездны тонкой, но крепкой пластиной металла, сидит Русалка. Сидит в удобном кресле. И, может быть, дремлет, замученная мной. А, может быть, думает и горюет обо мне. От этой мысли мне стало чуть легче дышать.
(Видно существовала  у нас сильная внутренняя связь. Будто одна душа была у нас на двоих. Потому, что  в первой весточке она сообщила, как долго видела из окна справа внизу длинную цепочку движущихся  огней. Угадала, что  это дорога, выбрала один из огней, решив, что это мой. И виделось ей, как я один, сижу в транспорте. Такой грустный, такой дорогой и любимый). Но это было позже. А в тот вечер я вернулся домой, и меня встретили, как-то особенно тепло и радостно. Будто с вахты. Я старался вести себя обычно. Хотя душа тосковала. Они были все вместе, а я  - Дин  -    один.
Сперва, после её отъезда, мне стало, как будто легче. Исчезла необходимость поступаться истиной. Я начал    регулярно отдыхать и чувствовал себя сильнее и спокойнее. Оглушал себя работой, жил по рекомендациям, особенно благословляя ту, которая предостерегала от близости с женой в послеродовом периоде.
Повеселели мои домашние,  потеплели, отдалившиеся, было, друзья.  Весточки от Русалки приходили всё реже. В каждой она писала, что мы должны быть благодарны за краткое счастье, а продолжения не надо. И тут же писала безумные слова любви и  желания. И снова разумно рекомендовала забыть её. Я старался, но не мог. Шёл ли я случайно мимо гостевого дома, гулял ли с детьми в лесу, всё вспоминалось так ярко, осязаемо.
Весточки совсем прекратились, когда приблизилась весна. На участке сошёл снег, обнажив кострище, вокруг которого мы не собирались с того        самого дня, когда принимали у себя бытописательницу. И,  глянув на эти угольки, я вдруг не выдержал, попросил не ставить меня  в готовность, выгнал из укрытия свой транспорт, под недоумёнными взглядами женщин забрал из шкатулки  все деньги, буркнул, что поеду отдохнуть до вахты, и пустился в дальний незнакомый путь.
Я ехал впервые в жизни в  город Семи Башен – центр культуры, искусства и развлечений. Место обитания Главных Рекомендаторов нашей Справедливой Разумной, Свободной и Трудолюбивой страны. Город встал передо мной  ранним утром  - семь башен, семи основных цветов, сияли в солнечных лучах. Они стояли по кругу, а в центре на холме  царила Белая Башня – Главный центр  рекомендаций.
Не сразу разыскал я следы моей Русалки. Ещё дольше искал её жилище. Нет, ни в одной из прекрасных башен ей не оказалось места. Я плутал по закоулкам, таким странным, на фоне парадного центра. Таким непривычным мне, после строгой геометрической планировки  Полигона. После   наших сине-голубых коттеджей.
Русалка, подумать, моя Русалка, которую я считал Белой, жила в сером строении, ветхом и неопрятном. В длинном, узком коридоре было темно и смрадно. С трудом, среди череды дверей, я отыскал нужную.
«Ты!?» - чего было больше в её вопросе? Радостного, удивлённого недоверия? Досады? Мне некогда было разбираться. Я просто обнял её и долго стоял так, заново обретая её.
Не скоро я огляделся. А, оглядевшись, увидел беспорядок и запустение   в темноватой неуютной комнате. Увидел мальчика, лет 7-ми, тихо сидевшего в уголке. Я подошёл к нему. Он до удивления был похож  на Русалку. Я присел, чтобы не возвышаться над ним, как башня над строением.  Взял в ладонь его маленькую ручку. Он дичился сначала, но, когда я поднял его на руки, всё же прошептал мне на ухо, что его зовут Рэй. Я сказал, что я Дин. Ведь это имя дала мне Русалка, и давно уже никто не называл меня так. Вот мы и познакомились. «Рэй, пойди-ка, погуляй» - приказала Русалка,  и он покорно ушёл. Я хотел возразить, я хотел  спросить – ведь тысячи вопросов вертелись у меня на языке. Но не возразил и не спросил. Я всё забыл. Я был счастлив. Поздно ночью, когда Русалка смежила веки своих длинных глаз и тень от ресниц легла ей на щёки, я вышел в коридор. На жёстком, коротком ларе, свернувшись клубочком, спал Рэй. Стыд кольнул меня.    Я поспешил принести ему подушку и укрыл своей меховой курткой. Он, не открывая глаз, благодарно потёрся щекой о мою руку. Утром я хотел заняться приготовлением завтрака, уборкой комнаты, но  не скоро смог осуществить свои намерения: столь обольстительна, прекрасна и желанна была    утренняя  Русалка.
А потом мне пора было уезжать. Но я твёрдо пообещал  приехать вскоре и пожить подольше. И я, действительно, приехал, взяв дни в счёт отдыха, и взяв много денег. С женщинами я не разговаривал, отцу пообещал всё объяснить потом. И с тем уехал.
На этот раз меня ждали, и Рэй сразу отправился гулять. Потом Русалка собралась в мойку. Никаких удобств не было в  этом строении. Сказала, что будет отсутствовать часа три. Мы с Рэем   употребили эти часы не без пользы. Прежде всего, мы устроили большую уборку, передвинули   жалкую мебель, расставив её так разумно, что у Рэя образовался свой уголок. Оказалось, что у Рэя нет кроватки, он обычно спит на полу. Мы пошли в Торгующий центр, где у меня, непривычного, разбежались глаза.  Но Рэй чувствовал себя здесь по-хозяйски. Моя синяя форма вызвала уважение  и готовность служить. Мы купили кроватку, и всё необходимое для постели. И ещё купили  игрушек Рэю. И  всяких вкусных вещей. Мне захотелось купить подарок Русалке. Я посоветовался с Рэем: «Что любит мама?»  - «Золотинку, какую – никакую» - сказал он. Я засмеялся. Это было нереально. И вдруг я увидел то, что надо. Голубой Ангел – хранитель с золочёными крыльями, простирал ко мне руки. В чистом       доме мы поставили Ангела – хранителя на почётное место, а сами с Рэем тоже решили сбегать помыться. И, когда я отмыл его замурзанную рожицу и руки, он ещё более стал похож на Русалку. На обратном пути Рэй показал мне скамейку:  «Вот здесь я гуляю, пока не настаёт час  санаторов. Иногда ко мне приходит собака, и садиться рядом. Она тёплая. Я обнимаю её, и что-нибудь шепчу ей в ухо. Или тихонько насвистываю. Она слушает, и всё понимает». –« Что же ты шепчешь?» - « Ну,…Разное..»   - уклончиво протянул он и замолк. «И часто ты так сидишь?» Он долго молчал, потом ответил: «Нет, когда ты приезжаешь». Я предпочёл не углубляться в этот вопрос.
Русалка ждала нас у накрытого стола. Ангел-хранитель ей понравился: «Я буду звать его Дином. Ведь ты, Дин, действительно, Ангел – хранитель - говорила  она, оглядывая  прибранную комнату  и обильный стол – Ты мой Ангел-хранитель. Вернее,  наш с Рэем». После ужина она снова хотела выгнать Рэя за дверь, но я объяснил ей, что шкаф ничем не хуже тонкой двери. Поднял, засыпавшего от обилия впечатлений и еды, Рэя, понёс его в чистую кроватку. А он, обхватив ручонками мою шею, прошептал: «Дин, я люблю тебя!»
В краткое время своего гостевания я старался оправдывать  звание хранителя и помогал, как мог. Русалка – такая вот – несчастная, обездоленная, стала мне гораздо дороже, чем та, гордая, выдававшая себя за Белую. К любви – страсти прибавилась ещё    любовь – забота. Русалка  ничего не хотела мне объяснять, сказав, что я, живущий на небе, ничего не понимаю в жизни земной. И добавила опять, что нам не нужно встречаться. «Я предупреждала, что погублю тебя, а ты  всё не уймёшься, Дин. Жил бы ты по добру, по здорову, со своей  лупоглазой клушкой и выводком. У нас не может быть общего пути».  Но я не согласился.  Я только спросил, любит ли она меня, нужен ли я ей и, получив горячее тому подтверждение, сказал, что не покину её. Тогда она предупредила меня, чтобы я не пытался лезть в её жизнь и потом не упрекал её.  Я принял её условия и ни одного вопроса не задал ни ей, ни Рэю. Раз и навсегда я решил: она моя любимая, такая, как есть. Со всем, что у неё было. Даже с её детской игрой не в свой цвет. Игрой, абсолютно не рекомендованной. По некоторым словам, по окружающему, я понял, что Русалка была из семьи, не следующей рекомендациям. Тех, кто был упорен в своих заблуждениях, не наказывают, но лишают заботы, благ и цвета. Потому и находилась Русалка в столь непочтенном положении. К тому же Рэй родился  до достижения ею Возраста и не имел отца. Но в нашей Справедливой  Разумной Свободной и Трудолюбивой стране     каждый может исправиться и возвыситься. Вот и Русалке дали шанс: написав книгу и строго следуя рекомендациям, она может обрести цвет. Вероятно, я вчуже осудил бы каждую женщину такой судьбы, но не мою  Русалку.  Ей я должен был помочь.
А часы, как бессовестно вели себя часы! Они вертели своими усами   с нерекомендованной скоростью. Мы же так стосковались друг без друга,   что днём Рэй, большею частью  вынужден был обретаться на улице.
Как я уезжал – этого не опишешь. Единственно, что меня укрепляло  - надежда на повторные встречи. И ещё была мысль – нужно подыскать им более достойное жилище.
Уезжая, я обещал Русалке выслать потребную сумму,  чтобы она  в следующий мой приезд, встретила меня в приличных условиях, и бедный Рэй   не сидел бы часами на коврике под дверью.
В семье меня ждал трудный разговор. Я не хотел более поступаться истиной и ловчить, выдумывая предлоги и причины. «Да – сказал  я - да!  Для меня это так и так будет. И ты прав, отец, - самое незначительное нарушение рекомендаций  ведёт к непредсказуемым, неуправляемым последствиям. Женщинам не рекомендуют приходить на Полигон, тем более идти в экстрем. А вот теперь я не могу без этой женщины.  И скажи мне – вы с матерью знали, что ТАК бывает?» - «Слыхали» - уклончиво ответил отец. «Зачем, зачем мне рекомендовали жениться по рекомендации? Ведь я мог бы быть свободен сейчас!» - сказал я с болью. Отец говорил о долге. Он был прав. Но и я, поражённый любовью, был прав тоже. Видимо, отец приказал женщинам не трогать меня и сохранять хоть видимость благополучной семьи. Я был рад этому. Никаких выяснений я не хотел. К тому же мне надо было работать, чтобы зарабатывать деньги.
И началась моя новая жизнь. Раздвоенная, странная. Привычная работа и тягостное, тусклое пребывание в постылом доме.  Светлыми были лишь редкие мгновения, когда я, получив весточку, прямо с вахты, подхлёстывая свой транспорт, мчался   в город Семи Башен. Чтобы иметь возможность помогать Русалке,  я взял семейный бюджет в свои руки. Уничтожил доверенность   и отныне распоряжался деньгами сам. Совесть меня не мучила. Разве не моим адским трудом и смертельным риском зарабатывались деньги? Вскоре я выполнил обещание, послал  потребную  сумму для улучшения жилища и переезда. Приехав к Русалке, я нашёл её в том же положении. Она обвилась   вокруг меня лианой  и пошептала, что впервые в жизни держала в руках такую  сумму и вот: «Налетел вихрик и занёс меня в Торговый центр. И я   не смогла… Смотри,  тебе нравится? Нет? Ну, побей меня!». На ветхой тумбочке блестел  цветной музыкальник: «У твоих есть, а Рэй, что, хуже?». В ушах её продеты были  золотистые обручи с крупными зелёными – в цвет глаз – камнями. Конечно, это был имитат, но имитат очень дорогой.  И, хотя едва ли не целое жилище покачивалось, свисая с милых ушек, я не мог сердиться.
Просто я понял, что не её дело рыскать по городу, искать жильё. В следующий приезд мне повезло. Я нашёл  жилище в серой башне на 7 этаже с отдельной комнаткой для Рэя и автономными удобствами. Я всё устроил, расставил, водрузив Ангела-хранителя на самом почётном месте, и заявил, что мы все теперь очутились на седьмом небе.
Правда, мне пришлось  отправиться обратно в свой ад. Я должен был теперь обеспечивать две семьи. Я старался работать, как можно больше и потому, гораздо реже, чем хотелось бы, бывал на своём  седьмом небе, где теперь был мой дом.
А в доме на Полигоне становилось всё тягостнее. Как ни тактичны были родители, как ни долготерпелива жена, стоически ожидавшая    конца этого морока, этого злого ветра, выстудившего наш дом, всё же случались выяснения, и упрёки, и  просьбы о ещё одном ребёнке. Этого я боялся, как огня. Русалка и так ревновала, и подозревала. И если я, решусь на близость с  женой, не пустит меня на порог и будет права. Всё чаще стали возникать тяжёлые разговоры. Но я разом прекратил их, сказав твёрдо, что будет, так, как есть.   А кому не нравится – я, ведь, не держу. Это было подло. Я знал, что им некуда уйти. Знал, но сказал именно так и впредь поступал, как хотел.
В доме поселилась тишина. Когда я  появлялся, никто не спешил мне навстречу. В ванне журчала вода. Стакан молока сиротливо стоял на столе. Даже дети не шумели. Радость ушла из их глаз.  Но зато она всё ярче сияла в зелёных глазах Рэя. Я играл с ним, заботился о нём, дарил игрушки. Он от каждого пустяка приходил в восторг. Придумать подарок Русалке было гораздо труднее. Побрякушки из имитата её не интересовали. Часто в самые близкие моменты она просила золотое колечко. Меня это обижало. Было в этой манере что-то унизительное и унижающее. Ведь мы оба знали, что золото стоит больше, чем всё моё Неприкосновенное обеспечение. И даже взять это обеспечение я мог только в случае бытового экстрема. Вернее, его могли взять мои наследники, если бы я ушёл в небо и не вернулся. А Русалка не унималась. В шутку, как будто, она подсказала мне, что есть люди, дающие в долг под Неприкосновенное обеспечение. Долг согласны получать частями. Не бескорыстно, конечно. У неё на примете был такой благодетель. И вот мы отправились за колечком. Каюсь, у самых дверей  Золотого зала,  я малодушно потянул Русалку в Имитаты. Тоненькое золотое колечко, ничем на первый взгляд не отличимое от таких же имитатов, показалось мне несоизмеримым с той суммой, которую стоило. Как рассердилась на меня Русалка! Повернулась и ушла совсем прочь. Дома  не хотела ни видеть, ни слышать меня. Ушла, запретив идти за ней. Я потерянно молчал, понимая, что прогневил  и     думал, что испортил всё навсегда. Рэй обхватил меня за шею: «Дин! Ты только не бросай нас! Ты такой добрый. А мама тоже добрая,  просто она такая. Ну, покричит немного, ну, прибьёт. А ты потерпи ладно? И потом она приласкает. Правда, правда!» Бедный мальчик! Он при наших ссорах не присутствовал, но через дверь, конечно, всё слышал. И по собственному горькому опыту  думал, что не одни словесные оскорбления достаются и мне.
Больших трудов стоило мне выпросить прощение и уговорить Русалку принять от меня этот безрассудный подарок. Почему, почему я, последовательный, твёрдый на работе, а в семье ещё и жестокий, пасовал перед Русалкой?  Потому, что любил? Любил, хотя порой, страшно сказать, ненавидел. Когда случалось нам  поссориться. Русалка могла неожиданно вспылить, наговорить, вернее, накричать самых чудовищных вещей. Но зато, как мы мирились! Это всё искупало. «Да, я такая – сказала она мне как-то в добрую минуту – я  такая и другой не буду. И если не нравлюсь, я, ведь, тебя не держу!».  Т. е.  она повторила то, что я говорил своей семье. Семья не могла прожить без меня. Но и я не мог без Русалки. Думал, что  и я ей нужен. Что она меня   любит, и без моей заботы они с Рэем пропадут.
Сколь много я ни работал, но расходы были велики, и я запутался в долгах.  Благодетель мог арестовать Неприкосновенное обеспечение, но пожалел меня, а  дал рекомендацию, указав путь, дотоле неведомый. Оказалось, что всякая бытовая техника, в обилии и дёшево продававшаяся на Полигоне, в других местах стоит больших денег. Очень больших. Я тут же начал распродавать то, что было в доме, вплоть до электробритвы. Транспорт я тоже продал, но вместо него купил маленький лёгкий двухколёсный самогон. На нём я быстрее, хотя и с меньшим комфортом, преодолевал дорогу до Русалки. Да и горючего он требовал меньше. Это имело для меня большое значение. Домашние терпели, делая всё, чтобы не поползли по Полигону  Тихие шёпоты.
Русалке я о своих делах не говорил, посылал и привозил деньги.
Как-то они с Рэем встретили меня радостными криками: «Сюрприз! Сюрприз! Мы приготовили тебе сюрприз! Сними рубашку и закрой глаза!» Меня теребили, заставляли          поднимать руки, что-то натягивали через голову, обдёргивали,    разглаживали: «Ну, раз, два, три! Смотри!» В зеркале я увидел себя в белой рубашке. Я уже не был столь наивным небожителем и знал от Русалки, что в нашей Справедливой, Разумной, Свободной и Трудолюбивой стране всё можно купить. И даже Белую одежду. Но мне-то, мне – зачем этот обман. Тем более это была лишняя и безрассудная трата. Этого я не сказал, но выказал недостаточно радости и прогневил Русалку. Она сперва ругала меня, а потом всю нашу систему: « Цвет, возведённый в фетиш, закабаляет -  кричала она -  и только такой зарекомендованный столб, как ты, мог радоваться, упираясь на работе и плодя нищету за скупые цветные подачки. Если бы ты не влез в кабалу, не  женился, а просто работал, как было бы хорошо нам сейчас. Так нет, куда же! Рекомендации! А вот я плевать на них хотела. И если бы в своё время не проявила смётку и хитрость, то так бы и стирала спецформу санаторов. Руками бы стирала, потому, что все эти белогривые мудрецы, специально не механизируют этот тошнотворный   труд, чтобы мучить тех, кто мыслит свободно. А ты, ты, ты не понимаешь ничего в жизни, и такому зарекомендованному столбу надо сидеть около своей лупоглазой клушки, потому, что только ей, выросшей на общественном призрении, мог понравиться такой!» Её глаза, буквально, метали искры. Я кротко сказал: « Мне кажется, что я  нравлюсь не только своей жене, но и ещё кое-кому». – «Ну, ещё бы – вдруг мирно сказала Русалка – ещё бы! К такому надёжному столбу каждая бы прислонилась с удовольствием. Эх, где ты раньше был!» - проговорила она вдруг без всякой рисовки, просто, искренне, с такой женской тоской, что у меня сжалось сердце. Я осторожно спросил, чем не угодил ей приют и услышал, что она ненавидит        всех этих куриноголовых дам-патронесс и особенно толстобрюхих патронов со свинячьими глазками. Она снова метала искры, и я поспешил её приласкать и поблагодарить за подарок.
И ещё я подумал впервые, что  ничего не стоит вся эта наша цветная мишура. Счастье не в цвете и не в количестве благ, а в возможности каждый день возвращаться в дом, где ты любишь, и любим.
Как мало доводилось мне бывать в этом доме, за которым в моё отсутствие присматривал Ангел – хранитель. Но как хорошо мне было.   Я приезжал, всегда долгожданный, всегда нужный и любимый. Мы совсем больше не ссорились, и я считал, что прошлые взрывы от плохой, тяжёлой жизни, от юности в жуткой санаторской портомойне.
Теперь жизнь у неё стала хорошая. Я старался, чтобы она ни в чём не ощущала недостатка. Для её радости я надевал Белую рубашку и, завесившись фартуком, ловко управлялся на кухне, готовя всякие вкусные блюда, по рецептам, почёрпнутым из книг и  обычаев Полигонного дома. Русалку хозяйство не интересовало нисколько. И за Рээм смотрела она плохо. Учение его шло кое-как. И словарный запас довольно скудный и причудливый, хоть и был он сыном бытописательницы. У меня было впечатление, что основные знания он получил в том, прежнем строении от какой-то тусклой личности. Он неясно представлял себе Рекомендации, но хорошо усвоил Тихие шёпоты. Как-то я, в хозяйственном экстазе, собрался вынести ведро. Рой остановил меня, подошёл, прижался боком, как делал всегда во время самых доверительных бесед: «Дин, ты не ходи наружу в Белом. Накинься курткой, Дин.  Ты, конечно, самый Белый из всех Белых. Другие не такие». «Ты знаешь Белых?» - удивился я. «Ну, - протянул он своё уклончивое, бессмысленное – ну». «Ты что, их видел? Где?» И снова это  «ну». Он чуть отодвинулся от меня, и я не стал настаивать. Он повторил настойчиво, чтобы я не выходил без куртки. Белые на санатку не ходят. В этом он был прав. «Поберегись, Дин, а то, как раз, Красные Лапы заграбастают!»  «Красные Лапы?» - « Да. Ты, что, не знаешь? Ну, Дин, ты и смешнур полосатый!» Нет, я знал, конечно, любой Цветной знает, что  Красные – санаторы общества. Они никогда не спят, выполняя своё, необходимое для блага и спокойствия всех истинно Цветных жителей нашей Справедливой, Разумной, Свободной и Трудолюбивой страны. Я задумался. Если об оранжевых санаторах упоминать в обществе считалось неэтичным, то о Красных, кроме вышеприведённой формулы, никто ничего не знал. Особенно дети. Красные Лапы - это уже из Тихих шёпотов. Я послушался Рея, переоделся. Потом  перестирал и перечинил его  одежду, т.к. новые костюмы его    оказались грязными и оборванными. Накормил получше, как делал это всегда. Надо ли говорить, что Рэй ждал моих приездов и радовался им. Я всё время помнил, что я – хранитель  и хранил их, как мог.   А сколько я тогда мог! Какие силы бушевали во мне. Играючи я нёс огромные перегрузки, рабочие и бытовые, и любовные. Без отдыха после вахты пролетал расстояние, отделявшее меня от любимой. И, уж, конечно, засыпал далеко не сразу. Самым главным в этих приездах была наша близость. Но и забота – тоже. Я знал, как ждёт меня Рэй, и старался не обманывать его ожиданий.
Я вспоминаю и вспоминаю милые мелочи, светлые встречи, мгновения и часы безграничного счастья. Как будто хочу оттянуть развязку, как будто она не придёт, не пришла уже.

Какое-то время и, надо сказать, долгое время, я был совершенно счастлив. Мои Кривые по - прежнему считались образцом. Как и семья на Полигоне, неусыпными  стараниями женщин. Иногда мне казалось, что они ненавидят меня и рады были бы, если бы я не вышел из экстрема.   Но был силён и удачлиив, я верил, я любил и любовь меня хранила..
 Когда что-то изменилось? Ласки мои уже не стали столь желанными. Моя неуёмность, восхищавшая ранее, теперь стала докучной. Я часами должен был сидеть поодаль, слушая доверительные беседы, которые не очень понимал. Все мои попытки приблизиться, приласкать наталкивались на раздражённое: «Тебе что? Не интересно, как я живу?» Произошёл скандал с обвинениями и упрёками, которых я не заслужил. Русалка объяснила мне очень доходчиво, что ни один человек не может сразу выпить ведро воды, даже если он был в пустыне. И нельзя напиться впрок. Моя логика, что долго терпевший жажду будет долго утолять её, не принималась. В безнадёжном отчаянии  смотрел я за окно и не знал, что делать, что говорить. На что  уходили драгоценное время? Нет, перед отъездом, на самом острие прощания, мы, конечно, мирились, и, как мирились! А однажды, уже провожая, Русалка вскользь, как о неважном, попросила, чтобы я приезжал пореже. У неё так много  работы с книгой, а мои приезды отвлекают. И ещё – чтобы я обязательно     предупреждал о приезде. Я не совсем понял. Я не могу приехать в свой дом  без предупреждения?   Нет, ну почему же, могу, конечно, но  вдруг она будет занята или нам будут мешать. Что в этом хорошего? Действительно, что? Она искренне удивилась, когда я нахмурился, и рассердилась. Но в этот раз она не кричала, не рассыпала искры, а очень логично сказала: «Что страшного, если МОЯ жизнь иногда мешает нам встречаться? Ты же уходишь в экстрем, живёшь при своей лупоглазой клушке, и сопливом выводке? Я же терплю это и ничего не говорю». Что я мог возразить? Но что-то погасло во мне.
Я покорился. Но и получив разрешение на приезд, не всегда заставал её дома.   Раньше так не бывало никогда. Теперь же случалось часами просиживать с Роэм. А, ведь, и приезжал - то я на часы. Всё чаще я думал – что бывает здесь без меня? Кто бывает  здесь без меня? Вещи так молчаливы. Почти, как Рэй. Что видит голубой Ангел – хранитель? «Человек не может выпить сразу ведро воды».  Раньше наша  жажда была обоюдной. Мы утоляли  её в самых неподходящих условиях. « Я жду тебя, как снега ждёт земля». Давно, давно не говорили мне так. Нас бросало друг к другу, а теперь, имея все возможности, мы мало пользуемся ими. Я  попрежнему жажду. Но не пьёт ли Русалка из другого источника? Страшно было думать так. Я сидел, понуря голову, и машинально двигал фишки. Рэй вдруг оставил игру, подошёл ко мне, прижался боком, обхватил за шею и шепнул, совершенно голосом Русалки: «Не горься, Дин, не плачь. Мама любит тебя. Она скоро придёт!» Разве я плакал?
Услышав шум транспорта, я    выглянул – не мешает ли мой проезду мой самогон. Транспорт, роскошный, длинный, Белый  уже остановился. Сперва вышел горбатый на  длинных ногах.  Он был в Белом костюме. Я вблизи никогда не видел Высочайших Рекомендаторов. Белый    цвет – соединение  семи  цветов. Выше нет уже ничего. В то время, как ниже чёрного считается ещё серый. И вот, Белый, как простой смертный, распахнул дверцу, и из неё выпорхнула моя Русалка. Белый, наклонившись, поцеловал ей руку. Как я не прыгнул сверху? Я не вышел к двери, я ничего не спросил. Должно быть лицо моё было ужасно. Не дожидаясь вопросов, она поспешно объяснила, что на горячем обсуждении книги было высказано так много мнений,  незаметно приблизился час санаторов  и один из Белых развёз всех женщин – бытописательниц по домам. Я поспешил поверить, и не стал уточнять, почему от Русалки пахнет вином. Эта встреча была такой прекрасной, нежной, как прежде. Я уехал с переполненной душой и, по обыкновению, с пустым кошельком. На прощанье моя Русалка обвилась вокруг меня, как лиана и прошептала на ухо: «Как я тебя хорошо пограбила! Ты не сердишься, что я тебя пограбила?»
 Да мог ли я? Хотя положение моё было сложным и становилось всё сложней. Кредиторы не щадили. От постоянной скудости начали хворать дети,   и их уже перевели  из образцовых в наблюдаемые. Был  один простой выход -  завести, одного за другим, ещё двух детей. Но, когда я заикнулся об этом Русалке, она спросила очень тихо:  «Ты, что? Хочешь, чтобы я умерла?» А потом уже всё было очень громко и долго.
Нужно было искать другие пути, тем более, что меня перестали нагружать так сильно, как прежде. Да и сам я, терзаемый сомнениями, уже не был столь силён. Иногда перед экстремом мне приходилось тайно принимать особо не рекомендуемый напиток, дающий силы. Если бы Русалка любила меня, как прежде! Я бы всё превозмог.
 Усталый и грустный, я был вызван  к Рекомендатору. Он сказал, что кривые мои близятся к трусливым, и стоит вопрос о переводе меня в обслугу. Но, учитывая прошлое и то, что я последнее время очень много работал, рекомендовано дать мне оплаченный отдых на целый регистр. За это время мне надо  набраться сил, чтобы изменить кривые. И кривую жизни – тоже. Он подвёл меня к окну: «Посмотри  - сказал он мне – посмотри, сколько голубых коттеджей  и сколько счастливых, следующих рекомендациям семей, живут в них». Я не возразил, но про себя подумал: «Их счастье, что они не встретились с таким бытовым экстремом». Вслух я ничего не сказал, поблагодарил, как рекомендовалось.
Русалка к сообщению об отпуске отнеслась сдержанно. Даже посоветовала, ради моего же блага, тихо отдохнуть на Полигоне или в зоне Отдыха. Я сказал, что она – мой лучший отдых.
Как из капкана, вырвался я с Полигона, позволил себе полностью расслабиться и только тогда понял, в каком напряжении жил. Русалка знала о моём приезде, но не встретила меня. Она снова была занята. И, чем дальше, тем больше ощущал я свою ненужность. Внешне всё, как будто оставалось прежним. Но что-то дорогое и важное ушло из наших отношений. Когда я пытался определить это словами, ничего не получалось. Русалка  мои сомнения отметала и объясняла просто, что совместная жизнь, это    не приезд на часы. И не может же она отложить все дела. «Или ты хочешь, чтобы я весь регистр сидела возле тебя, как пришитая?» Именно этого я и хотел, но она только смеялась.
Потом случилось несколько счастливых, будто прежних дней. Русалка была особенно ласкова, нежна, очаровательна, как только она умела.
В один из таких моментов   неожиданно пошептала мне на  ухо, что мне лучше бы уехать в ближайшие дни. Так складываются обстоятельства. Я просто онемел. Потом начал выяснять. Напрасно. Аргумент был только один: так надо. Она была нервной, вспыльчивой, не за что прибила Рэя и вышвырнула его за дверь. Фактически, она и меня прогнала, хотя прощалась долго и  страстно.
Я вернулся на Полигон. Просился в экстрем, но мне рекомендовали отдохнуть. Что это был за отдых! Дома я находиться не мог. Брал детей и уходил на дальние прогулки. Но и городок, и окрестности  полны были  призраками первых дней. Каждый дом помнил. Каждое дерево видело. А вот эти и слышали: «Я жду тебя, как снега ждёт земля»    Как я был счастлив тогда, в начале. И как несчастлив теперь.
Экспрессом пришла весть от Рэя – всего два слова: «Дин, приехай». Я всегда думал, что выжимаю из самогона всё возможное. Оказалось – не всё. Русалка находилась в лечебнице. Она заболела, уничтожив нашего ребёнка. До конца отпуска я   навещал Русалку, передавал ей пищу, заботился о Рэе. С  ним мы подружились в эти дни особенно крепко. Обычно молчаливый, он несколько раз, прижимаясь ко мне боком, просил: «Не бросай нас, Дин!» Я и сам понимал, что без меня они пропадут. Всё происшедшее   заставило меня глубоко задуматься и ощутить свою вину. Из-за глупости, из-за цветной мишуры, я должен поступаться истиной, жить двойной жизнью. Как ни был осторожен, но не уберёг любимую женщину от болезни и позора. Не сохранил нашего ребёнка – я – Ангел – хранитель. Я решил выйти из   этого бытового экстрема и соединиться навсегда с женщиной, которую люблю.
Я не совсем представлял, как действовать. Но в нашей Справедливой, Разумной, Свободной и Трудолюбивой стране,( я теперь знал), можно было получить многое, в том числе и рекомендацию Тайного рекомендатора. Даже он, ко всему    привычный, долго качал головой. Но он указал мне путь и, как ни страшен он был, я решил его пройти. Ради Русалки, Рэя и ради себя.
Прошёл Предварительную беседу и Повторную беседу. Выслушал  много неприятного, в том числе  и хулу на Русалку,  которая с детства  была упорной нарушительницей Рекомендаций. Я скрепился и не дрогнул, ответив по Рекомендации, что я постараюсь исправить её. Хочу  назвать официально своей женой, создать с ней семью,  иметь хоть самый низкий, но общий с ней цвет. Хочу иметь с ней много детей и воспитать их на Благо нашей Справедливой, Разумной, Свободной и Трудолюбивой страны. Обязуюсь также до своей смерти содержать свою первую семью.  Я произносил эти рекомендованные слова, а хотелось мне рассказать о любви, о том, что скрывать от молодых, существование такой  любви и заставлять их жениться по рекомендациям – преступление. Но, конечно, я не произнёс этих слов.
Я прошёл  через личное объяснение с домашними. Теперь предстояло публичное.
Настал  день Главного Рекомендария. На круглой арене специального зала нас посадили друг против друга – меня и мою  семью с несколькими друзьями. Арена вращалась, чтобы каждый, сидящий в амфитеатре мог видеть нас всех и  глубоко прочувствовать, что не рекомендуется нарушать рекомендации. Много часов длился этот позор. Каждый из моих родных и друзей просил меня одуматься. Каждому я отвечал: «Нет». Я решил, что пройду через этот экстрем и прошёл.
Объявили справедливый приговор. Я и моя семья лишали цвета, имущества и права жить на Полигоне. Я шагнул вперёд  и, встав на колени, обратился с Униженной просьбой. Это самое позорное для  каждого цветного    нашей Справедливой, Разумной, Свободной и Трудолюбивой страны. Но что мне был позор! Мне нужен был мой самогон. Не пешком же идти к Русалке. Все ждали, что я попрошу кредита  - ведь три сына были у меня и  им могли, в упование на будущее, дать кредит. Не   кредита и даже не общественного призрения для семьи я попросил, а права самому продать свой самогон в недельный срок. Амфитеатр ахнул. Жена потеряла сознание. Жалобно заплакали дети. Отец понурил седую голову. Даже в глазах  матери, до того   смотревшей на меня с сочувствием, были теперь только ненависть и презрение.
Брезгливо – иного слова не подобрать – смотрел Рекомендатор, удовлетворивший Униженную просьбу. Теперь я Бесцветный – самое унизительное ругательство в нашей Справедливой, Разумной, Свободной и Трудолюбивой стране.
Прямо на арене мене и моим родным рекомендовали переодеться. Исхлёстанный  давлением Рекомендаторов, презрением друзей, ненавистью семьи, вышел я из зала  в сером комбинезоне. Большой нагрудный карман с клапаном стал отныне  вместилищем моего имущества. И он был  почти пуст. Если не считать ключа от самогона, временно мне принадлежавшего, у меня не было ничего. Даже Неприкосновенного обеспечения. Не было теперь и дома. Семья моя, одетая в серые балахоны должна была уже эту ночь провести за чертой Полигона.
Но я был силён, молод, уверен в успехе  чёткого плана, который рекомендовал мне Тайный рекомендатор. Я мог работать и получить цвет только у санаторов. И я решил. Пусть Тихие шёпоты говорят, что санаторы – ночные крысы, что от них исходит зловоние, т. к. они ходят в нечистотах по пояс, а иногда даже и по шею. Пусть. Работа, есть работа. И  экстрем не для ангелов, выходя из него,  мы скорее бываем похожи на чертей. (Мы бываем! Бывали, так вернее. Но это в прошлом). Выйдя из сонатки, можно вымыться в специальном дезодоре, переодеться и чистым придти в дом, где ждёт Русалка. Ведь это подумать только! Видеть её ежедневно, регулярно, т.к. санаторы работают по чёткому графику, и каждый седьмой Семицветный день имеют отдых. А раз в регистр - отпуск. И платят там много. Хватит и нам, хватит и семье. Всего – то одну ночь проведёт моя семья за чертой. Они не захотели подойти ко мне для последнего прощания. Я бы их   утешил, рассказал, как хорошо и разумно я всё придумал. Так мыслил я, выжимая из  самогона последние силы, ощущая на пылающем лице сладкий ветер свободы.
 Утром я был уже в городе Семи Башен и, не заходя домой – впервые!  - занялся устройством своих дел. Неожиданным препятствием оказался мой рост и мощное сложение. Принимавший засомневался – не застряну ли я в узких ходах. Посовещавшись с рекомендатором, всё же принял. Итак, меня взяли в Санацию сперва стажёром. Стажировка была здесь короткая. Мне показали всё: зал Предстарта, когда-то оранжевый, но теперь обшарпанный, Постстарт,  почерневший и вонючий, показали дезодорку и портомойню , где согбенные фигуры отстирывали осклизлую спецодежду. Мне, по моей просьбе,  выдали половину годового содержания. Я сразу экспрессом отправил деньги семье. Мы с Русалкой этот год поживём экономно. Ведь нас всего трое. Главное, мы будем вместе. Нужно  было ещё продать самогон и вернуть деньги на Полигон. Но сперва я поспешил к Русалке. Неуютно мне было на улицах разноцветного города в серой одежде да ещё на синем самогоне.
Я вошёл, как счастливый победитель. Меня  не ждали и мне не обрадовались: «Что это за маскарад?» Со счастливой улыбкой я рассказал всё, ни минуты не сомневаясь, что Русалка будет  гордиться мной, тем, что я всё решил, всё взял на себя, всё исполнил. Конечно, она будет гордиться, восхищаться  и чуть-чуть пожалеет, как только она умеет, за всё, что я перенёс.
О, как я ошибся! Сначала она разъярилась и долго кричала. С  её чудесных уст спархивали такие вульгарные слова, что я был смят, уничтожен, раздавлен. Стать женой санатора, снова вернуться в строение? Ах, в строение всего на год? На какой год? И на день она не желает. И пусть бы я катился к своей клушке, вымаливал у неё прощение. Она простит, ей и санатор будет хорош. Тем более у неё у самой рыло в пуху. Уж, конечно, патроны, такую просто так не упустили бы. Конечно, она пришла с кузовком. «Она была девицей» - машинально возразил я. «Девицей! Много ты тогда понимал! Да хочешь, я каждую ночь буду девицей!» «Хочу!» – воскликнул я с энтузиазмом, решив, что гроза прошла, мы сейчас помиримся и за каждую обиду я получу щедрую ласку.  Полютует и перестанет, как утешал, бывало, себя и меня Рэй. Да, кричать она перестала, успокоилась, но, успокоившись, сделалась такой, какой я её никогда не видел. Даже голос её изменился. Другая женщина говорила со мной, безжалостная, расчетливая, уверенная в своей правоте, чужая. Она, она, всегда  громко  говорившая о презрении к цвету, на самом деле, оказывается, вовсе его не презирала. Нет, говоря одно, она делала совершенно другое. Упорно шла к Высшему Благу, не выбирая    средств. Я  оказался на этом пути приятным приключением, не более. Конечно, любой женщине приятна такая любовь и забота.  Но разве я    мог обеспечить её с моими-то грошами, которых ей едва хватало на карманные расходы. Она женщина дорогая    и не с моими возможностями содержать её. Ведь это стыд – на одно жалкое колечко чуть не год наскребал.  Ну почему, почему, не посоветовавшись с ней, я заварил эту кашу? Ах, хотел уберечь, хотел взять на себя, преподнести сюрприз. А спросил ли я, захочет ли  она стать женой санатора на половинном обеспечении? Далее, я узнал, что чуть-чуть поспешил со своим самопожертвованием. Она уже уходит на официальное содержание к Белому, который давно помогает ей жить: «Дин, вернись на землю! Это всё мой благодетель. Он меня наградил и заказом на книгу, и поездкой на Полигон и многим другим. Правда, и ребёнком наградил. И уничтожить помог. Ах, ты думал, что это твой ребёнок? Ты что, совсем не умеешь считать? Как же он завёлся? По переписке? Может и твоих пять сопляков не ты настрогал?»   Цифры и числа замелькали в моей голове, я действительно не мог сосчитать и не знал, говорит ли она страшную правду или хочет обидеть побольнее. Она тем временем продолжала, что какое-то время действительно любила меня, но жизнь не роман и она хочет жить во Благе. И вообще, связь со мной  уже давно начала её тяготить. Она пускала меня только из жалости. Но теперь хватит. Пусть я уйду немедленно. Я оглянулся беспомощно. «Нечего осматриваться – по - своему поняла Русалка – здесь ничего твоего нет! Хотя – вот! Мне от тебя ничего не надо! Забери!» Сорвала с пальца то самое колечко, достала с полки голубого Ангела – хранителя, надела ему на шею кольцо и бросила мне: « Держи и убирайся». Дверь всё тихонько поскрипывала, а тут отворилась, и Рэй бросился к матери: «Мама! Что ты делаешь? Это же Дин, наш Дин, наш Ангел – хранитель!   Он добрый, он хороший, а горбатый – плохой!» – «Ах, ты паршивец!» - воскликнула Русалка, наградив Рэя звонкой оплеухой. «Послушай, -  сказал я медленно, держа перед собой изгнанного Ангела, ты, может быть, не поняла?» И я опять повторил ей своё предложение. « Да поняла я, поняла, столб зарекомендованный. Это ты не понял. Задолбил одно. Иди ты скорее отсюда. У меня своя жизнь и тебе в ней больше нет места».
Как в тумане дошёл я до самогона и только здесь обнаружил, что руки у меня заняты. Машинально сунул я  Ангела в карман, застегнул клапан.  Машинально оседлал самогон. Куда мне было ехать? Кто-то тянул за одежду: «Дин! Дин! Не ехай, Дин! – просил Рэй, так на  неё похожий Рэй, – я уговорю маму, ну  Дин – тянул он безнадёжно – не бросай меня, Дин. Горбатый так больно дерётся и выкидывает за дверь. Дин, не бросай меня. Дин, я же люблю тебя, Дин! Дин!» - его умоляющий крик потонул в рёве мотора, который я врубил сразу на полную мощность. 
Вывернувшийся, вопреки правилам, на перекрёстке огромный оранжевый  транспорт санаторов – ибо пришёл уже их час  -    показался мне  спасением. И я, на полном ходу, направил лоб в лоб свой самогон.
Почему я не погиб? Может быть, как профессиональный хранитель, автоматически сделал всё, чтобы выйти из экстрема, созданного мной самим?
Я остался жить, чтобы терпеть адские муки физические и душевные. Какие страшнее?
В огромном помещении общественного призрения я лежу неподвижно и это всё, что я могу сам. Нет, ещё могу говорить неясно и трудно. И так будет всегда, пока я не умру. Нет, я не уйду в небо, чтобы не вернуться. Умру в мучениях на призренной койке. Даже поторопить смерть я не могу. А хотел бы.
Мучают боли, мучает вина, мучает несправедливость. Я всегда жил по рекомендациям и не я нарушил их, не я пустил женщину на Полигон, в экстрем, в свой дом. Я  только пустил её в своё сердце. И тем разрушил всё. Как пострадал я и моя семья! Ах, семья – это самая острая боль, даже больнее участи зеленоглазого  Рэя.  Я ничего ни о ком не знаю. Огорчать презренного не рекомендуется. А поступаться ради него истиной не будет никто. Но, вспоминая Тихие шёпоты, я и сам понимаю, как ужасна судьба семьи. Особенно ужасна, чтобы на моём и их примере  все цветные жители нашей Справедливой Разумной Свободной и Трудолюбивой  страны  знали, что не рекомендуется нарушать рекомендации. Я только надеюсь, что их сразу убили. Это лучше, чем прозябание и медленная смерть в Акорендалке. Уже здесь, недвижимый, я пытался облегчить их участь. Я вспомнил о кольце, пытался объяснить. Меня не сразу поняли. Потом всё же принесли мою серую одежду, вернее то, что от неё осталось. При мне сняли печать с мешка, вынули заскорузлый от крови комбинезон. Карман уцелел. Расстегнув клапан, высыпали на пол  целую кучу осколков голубого фарфора. Среди них, о счастье! – звякнуло колечко.    Спасение моей семьи. Рекомендатор, вызванный по моей просьбе, поднял его, осмотрел и сказал: «Имитат». «Не может быть. Этого не может быть!» - твердил я. Ведь я сам покупал его в Золотом зале. И Русалка при мне сняла его с пальца. Но сомнений не было. Похоже на золото, очень похоже, но и только. «Незначительная сумма, которую за него можно выручить, будет употреблена на улучшение Вашего содержания!» – сообщил рекомендатор. «Нет, нет! Отдайте семье!» - кричал я, но кто слушает призренного! Бедная, бедная моя семья!
Кто и когда подменил кольцо? Может, подобравшие меня, пронырливые санаторы или здешние старательные ухажорки? А, может, Русалка продала то кольцо или спрятала и долго носила имитат. Я ведь, не приглядывался. Блестит – и ладно! Какая разница теперь?
 Я сам её придумал золотой. А оказалась – просто имитат.