Договориться с Тенью. продолжение 13

Павел подъехал к дедовскому дому на своём «Лексусе», открыл багажник и выгрузил на землю ящики с водкой, продукты, овощи, минералку, конфеты. К дому потихоньку подтягивался местный народ — отметить сороковой день кончины Михаила Ивановича Батурина. Родители Павла приехать не смогли, близких друзей у деда уже не осталось. Но Павел знал, что помянуть его придут односельчане и соседи, те, кто был на похоронах. Вслед за Павлом подъехали его друзья — Валерка, Витька и Костя. Витька по-хозяйски взял на себя роль устроителя мероприятия. Мужчины под его руководством вынесли во двор столы и табуретки, постелили между табуретками доски, чтобы разместить всех желающих, натянули высоко над столами тент, который Витька использовал летом для своего открытого кафе в центре города. Здесь, в небольшом сельском дворе, ярко-красный шатёр с надписью «Туборг» над головами стариков выглядел нелепо.


— Зато, если внезапно пойдёт дождь, не испортит обедню, — удовлетворённо изрёк Витёк.
И принялся откупоривать бутылки с водкой, расставляя их на столе между прозрачными пластиковыми коробками со всевозможными вкусностями из супермаркета.
Старики переговаривались между собой, но так, чтобы Павел непременно их услышал. Речь в основном шла о нём — заботливом внуке, каких теперь уж и днём с огнём не сыщешь. И чем больше они говорили, тем тошнее становилось Павлу. Уж лучше бы они помолчали. Павел знал, что ни пышными похоронами, ни обильным столом на поминках не компенсирует того внимания, что недодал деду при жизни. Особенно его терзала вина за то, что не исполнил последнее желание деда и не успел свозить его в греческую деревню Лаки.
Павел сам съездил туда после похорон. Узнав у друзей в горно-спасательной службе искомый маршрут, он нашёл в лесу старую, заброшенную дорогу. Оставив машину на обочине, пешком пошёл к бывшему греческому поселению. Пройдя километра четыре по извилистой горной дороге вверх, он остановился перекурить и оглянулся назад: ему открылся вид на одинокую конусовидную гору свыше шестисот метров. Гора напоминала по форме вулкан. Павел развернул карту и понял, что перед ним пещерный город  Тепе-Кермен. Пройдя около восьми километров, он издали увидел полуразрушенный храм, печально возвышающийся на холме. Немного выше — деревянную беседку под черепичной крышей с крестом на макушке. При приближении под крышей ясно увиделись колокола. Постройка была современной — дерево не успело почернеть от дождей.

 Рядом стояло странное здание, похожее на ангар. Остановившись у беседки, Павел наблюдал, как колокола покачивались на ветру, и пытался представить деревню, её жителей, партизан, своего деда… Порывы ветра внезапно усилились и один, самый маленький колокол издал тихий, печальный, одиночный звук. Через мгновенье ему ответил второй, затем третий. Казалось, кто-то невидимый приветствовал Павла, давая знак, что видит его. Павел, замерев, слушал грустный колокольный перезвон, смотрел на обезглавленный храм, на его зиявшие пустотой арочные окна, на белый портал с сохранившейся датой постройки:1904 год. Павел подумал  о том, что когда-то здесь жили люди, венчались в этой церкви, крестили новорожденных, справляли свои праздники, провожали стариков в последний путь. Была жизнь, и нет жизни.         
   

 Павел услышал за спиной звук открывающихся дверей и повернулся: из ангара вышел монах в чёрном:
—Здравствуйте. Чем могу помочь?
—Здравствуйте. Думаю — уже ничем.
—Никон, — протянул руку монах и показал на ангар, — можете зайти поставить свечи, если есть желание, это наш мужской монастырь.
—Я Павел, да, есть желание. Деда похоронил недавно. Он воевал в партизанском отряде.
     Павел был не силён в религиозных обрядах, чувствовал себя скованно и не знал, как себя вести.
—Дед хотел приехать сюда, поклониться святым местам, как он их называл, но не успел… Вот я решил за него…
Они вошли в ангар с низким потолком. Кругом висели иконы, перед ними светильники.
—Напишите имя, мы помолимся за него, — показал монах на стопку листков и ручку в углу, на ящике. — Я уже пять лет живу здесь. И каждый год на День Победы сюда приезжают греки, поминают родных, вместе молимся. Они мечтают деревню восстановить, но всё как-то на уровне мечты пока и остаётся.
«А может не стоит? Может, пусть останется всё, как есть, будет напоминание потомкам, как Освенцим, к примеру. Монастырь здесь уместен, а деревню лучше бы отстроить в другом месте», — подумал Павел.
   

 Сегодня Павлу хотелось, чтобы пришедшие на поминки люди вспомнили о причине застолья, поговорили о его деде, помянули добрым словом. Но гости после первой общались на свои темы, которые их больше волновали и были близки им. Разочарованный Павел начал быстро и методично напиваться. Вообще, он пил редко, но иногда напивался в стельку, в дрова, вусмерть, а потом долго и тяжело отходил. Сегодня был именно этот вариант, вернее — без вариантов. Ему просто необходимо было напиться. Гости разошлись. Костя с Витькой уехали. Валера не оставил друга в беде — одного среди огромного количества водки. Они сидели по разные концы длинного стола с обречённым видом и молча пили.
Стемнело. Валерка быстро «догнал» Павла и был уже в той кондиции, когда душа просит откровенного мужского разговора, типа: «Ты меня уважаешь?» Он аккуратно, как ему казалось, выуживал вилкой из салата грецкие орехи, клал в рот и тщательно пережёвывал, комментируя полезность продукта:


— Во где сила, братуха! Незаменимая вещь, я тебе скажу. Да к тому же и вкусная. Я теперь каждое утро их с мёдом трескаю. Доктор посоветовал.
— Помогает? — пьяно ухмыльнулся Павел.
— А чё смешного? — обиделся Валера. — Не всем же быть такими ги-пер-сек-су-альными, как ты.
С трудом справившись с заковыристым словом, он бросил очередной орешек в рот.
— Не завидуй. Не велика радость.
— А чё так?
— А так. 
Павел помолчал, собираясь с умными мыслями.
— Са-ти-ри-азис, как утверждает уважаемая София Александровна, проявляется у ограниченных особей, свободных от творческой, ин-теллек-туальной и прочей деятельности, —  пьяно выговорил Павел.
—То есть у таких животных, как я. Которые больше ни на что и не способны!
— Сука твоя София Александровна! Такое сказать про моего друга!
— Что? — зарычал Павел и встал, рывком отодвинув от себя стол. — Ты кого сукой назвал?
Он медленно надвигался на друга, устрашающе сжав кулаки. Валерка продолжал сидеть, как будто и не замечал надвигающейся грозы.
— А чё она оскорбляет? Это ж природа наша, мужицкая. Мы мужики или кто?
— Мы-то?
Павел, покачнувшись, остановился перед Валеркой. Простой вопрос застал его врасплох.
— Мы-то? Да, мы мужики, — и, подумав, добавил: — А они — бабы! Суки неверные!
— О! О чём я тебе и говорю! А ты обижаешься! Не надо, брат, обижаться. У тебя этих баб ещё будет сто штук, а друга, такого как я, — никогда. Запомни, Сатир дорогой, никогда! Давай выпьем, — и Валерка разлил по рюмкам оставшуюся в бутылке водку. — Давай, брат, за нашу дружбу! Я за тебя — и в огонь и в воду, если надо… Ну, ты, брат, знаешь.
С рюмкой в руке, покачиваясь, Валерка встал.


— Знаю, — согласился Павел.
Они выпили и крепко обнялись. Стояли, шатаясь, опираясь друг на друга.
     Следующее утро, как и следовало ожидать, было недобрым. Павел с удивлением обнаружил своё бренное тело в ужасно неудобном, тесном, тёмном месте. Над головой была крышка, похоже, деревянная и, похоже, гроба. Отчего он умер и когда его похоронили, Павел, как ни напрягался, вспомнить не мог. К тому же его сильно мутило. Развернуться в тесном гробу было невозможно, а блевать  и по нужде, хотелось одновременно и безотлагательно. Павел с учащённым сердцебиением поднапрягся изо всех сил и обеими руками упёрся в крышку. Она легко поддалась, и несчастный «заживо погребённый» обнаружил у крышки ещё и ножки. С невероятным облегчением Павел понял, что спал не в гробу, а под старым журнальным столом в кладовке. Как его туда занесло и зачем, осталось загадкой. Да и не суть важно, главное — он был по-прежнему жив и относительно (с большой натяжкой) здоров. Павлуша рванул в туалет.

Два часа замечательного солнечного утра были потрачены на плотное общение в обнимку с унитазом. Павел не слышал, как открылась дверь, и не видел, как в её проёме материализовалась фигура верного друга. В одной руке Валерка держал ненавистную (а вчера ещё такую симпатичную) бутылку водки, в другой — трёхлитровый бидон спасительного огуречного рассола, коего поднесла сердобольная соседка баба Шура.
— Давай, брат, поправимся, — с улыбкой предложил он.
— Уйди, — с трудом разжав зубы, взмолился Павел.
И новая порция вчерашнего пития заодно с желчью вырвалась из недр мученика наружу.
— Что, так плохо?


— У-гу, — только и смог промычать Павел.
— Давно страдаешь?
— Вечность, — выдохнул Павел и покрасневшими глазами посмотрел на друга.
Взгляд выражал несказанную боль. Валерке стало не по себе. Его серьёзно обеспокоило состояние товарища. Хлебнув из банки рассолу, он безапелляционно скомандовал:
— Едем к моему доктору.