Вместо мужа

Марию растолкала свекровь,
-  Мань, вставай, ну, проснись же ты.
Мария с трудом приподнялась и опустила ноги в стоящие у кровати валенки,
- Ну что? Что случилось? Только заснула.

- В окно стучать. Выйди, глянь, ковой-то там принясло на ночь глядя.
Мария поднялась, сняла с гвоздя полушубок и накинула на плечи.
- Мань, лампу зажечь?

- Да, какая лампа, вон луна как светит, видно словно днём. Верно, мороз будет.
Мария открыла дверь, на ощупь прошла в темноте по сеням к наружной двери и отодвинула щеколду.  На крыльце стояла Саша-«Японка»,

- Машь, у меня такая новость, такая новость.

- Ну, что стряслось? До завтрева не могла подождать?

- Эта новость не терпит до завтрева. Ко мне «Бобониха» за солью приходила, так сказала, что  мужик её вернулся из плену.  Сходила б поспрашивала, вдруг что про твово Стяпана знаить.

- На ночь глядя?
- Да, что ночь, раз такое дело.

- Как идти-то? Ещё примут немцы за партизанку, да и пристрелят.

- Какие немцы. На улице мороз. В такой мороз они носа не высунут.  А полицаи? Тех уже с обеда пьяными видела. Пойшли. Я с тобой, провожу, раз одной страшно.

- Щас, оденусь только.

Свекровь сидела у стола, подперев голову рукой,
- И што это за полуношник?

- Да, «Японка», говорить, что вроде как Наташка-«Бобониха» про Степана чтой-то знать можить. Пойду в Глушково. Я скоренько сбегаю, разузнаю. Вы, мамань, ложитися, меня не ждитя.
Мария закутала голову большим шерстяным платком и застегнув полушубок на все пуговицы вышла из избы, впустив в очередной раз клубы морозного пара.
Когда Мария вернулась, свекровь спала.
Только утром она ей рассказала, что Иван-«Бобон» утверждает, что всех пленных, из наших мест которые, в Сычовку свозят, в лагерь для военнопленных, и что  Степана он не встречал, но предполагает, что он вполне может быть там.
- Поеду в Сычёвку, можить удасца Стёпу повидать. 
Как только Мария произнесла эти слова, свекровь запричитала,
- Мань, да как же так, это ж так опасно. В таку даль, кругом стреляють, убъють, шо я стара буду делать с малолетними-то? Ня думай дажа.

- Ну, как Вы можитя, мам? Это ж сын Ваш. И   хватить этих Ваших разговоров. Пойду к старосте, можить справку какую выпишить али пропуск.

Примерив совсем новый костюм Степана, староста её обрадовал,
- Нужные тебе бумаги будут готовы через три дня, - и добавил, - Немцы объявили, что жёнам разрешают забирать своих мужей из плена, если те являются местными жителями и обещают с ними  сотрудничать.               

Действительно, через три дня он выдал Марии пропуск для проезда по территории Смоленской области оккупированной немцами и для предъявления лагерному начальству разрешение об освобождении из-под стражи Соловьёва Степана Фёдоровича.
Она ни минуты не колебалась. Первым делом отнесла четырёхмесячную дочурку к сестре, которая тоже кормила своего сынишку грудью. Затем стала готовить подводу к поездке в Сычёвку. Сани она раздобыла без труда. «Но где взять коня?»
Ходили слухи о том, что у стогов сена не раз видели нескольких полудиких коней, которые разбежались по округе из-за бомбёжек. Мария решила это проверить и, если это так, то попробовать поймать одного из них.  Она направилась на самый дальний покос, который находился среди перелесков вдали от деревень и дорог.
Она вышла на рассвете. Снега выпало мало,  идти было нетрудно, и уже через час она была на том самом месте у стогов сена, где видели коней. Ей повезло. Уже на подходе увидела их рядом с одним из стогов.  Чтобы не пугать, не стала подкрадываться, а пошла спокойной походкой в их сторону, вытянув вперёд руку с куском хлеба.

Заметив Марию, кони перестали жевать сено и замерли в ожидании, глядя в её сторону и не выказывая никакого беспокойства. Но стоило ей приблизиться шагов на двадцать, как они отпрянули от стога и помчались в сторону леса. Один из коней почему-то не последовал за табуном, а стал, двигая ноздрями, нюхать воздух.
Мария  стала тихо успокаивать коня,
- Хорошая лошадка, умница… Хорошая лошадка… Не бойся… На… Поешь... На… Хлебушек вкусный…

Конь подошёл к ней вплотную и аккуратно губами взял хлеб, пощекотав жёсткими и редкими усами её ладонь.

Мария, продолжая спокойно и ласково говорить, взяла его за гриву и обвила шею верёвкой. Конь вёл себя совершенно спокойно, видимо, решение вернуться к людям у него созрело уже при виде приближающегося человека.

На следующий день, задолго до рассвета, Мария запрягла его в сани. Положила в них узел с одеждой для Степана, торбу с двумя пластинами сала и караваем ржаного смешанного с картошкой хлеба и тщательно прикрыла всё сеном.

Принесла спрятанные в сене две «четверти» с самогоном и  запихнула их туда же. Вынула из кармана полушубка завёрнутые в газету бумаги и ещё раз перечитала.  Оба документа написаны от руки на русском языке, а в нижней части были приписки, напечатанные на пишущей  машинке по-немецки, и стояла печать с изображением орла и свастики.
Вернувшись в избу, поцеловала спящих детей, двухлетнюю дочь и пятилетнего сына и, оставив их на попечение свекрови, отправилась в путь.

Встречающиеся по пути деревни были почти полностью уничтожены войной. Избы сгорели или стояли развалившиеся от снарядов и бомб. Рядом с оставшимися в целости домами иногда были видны люди. Среди пепелищ стояли печи, воздев к небу свои трубы, словно взывая бога о помощи. У одной из них копалась хозяйка, готовившая еду.

Конь тащил сани неравномерно, и Мария непроизвольно, покачиваясь в такт его ходьбе, задремала. Её разбудил волчий вой. По спине от страха пробежала дрожь. Она попыталась себя успокоить: - «Ну, зачем волкам я и мой конь? В лесу и без того для них полно еды. Вона, сколько рядом с дорогой замёрзших тушь коров и лошадей, убитых снарядами и бомбами, не сосчитать».
Но страх не проходил, а ещё более усилился, когда  услышала рядом рычание и заметила меж деревьев хищников. Волнение было напрасным, волки, терзая тушу животного, даже не повернули свои морды в её сторону.

Стемнело, и Марии пришлось остановиться на ночлег в ближайшей деревне, где сохранилось несколько домов нетронутых войной.

На следующий день при въезде в Сычовку Марию остановил полицейский патруль. Она предъявила документы и попыталась выяснить о местонахождении лагеря.
- Зачем тебе лагерь красавица? - Полицаи были «навеселе», - К чему тебе муж наверняка больной и слабый. Посмотри на нас - мужики что надо.
- Оставайся с нами.
- Повеселимся, не пожалеешь.

- Муж зачем? А, моих деток вы будите растить? Это вам весело, а мне не до веселья.

Увидев злой взгляд Марии, полицаи прекратили приставание и указали дорогу к лагерю.

Искать пришлось недолго, и уже через час она остановила коня у въезда в лагерь.  У ворот стояла будка, из которой вышел мужчина средних лет, одетый в немецкую форму без знаков различия, с повязкой полицейского на рукаве. Он подошёл к Марии вплотную,
-  Шо треба молодица? Коими ветрами занясло сюды?
Мария посмотрела на жирное лицо полицая, - «Отожрался-то как на немецких-то харчах, харя предательская». Она протянула полицаю разрешение.

- Да, шо мени твоя писулька, докладай так.

- Я приехала забрать своего мужа, господин офицер. Мне сказали, что это позволяют. Он здесь в лагере.

- С якого такога припёку ты это знаешь?

- Мне передали, что он сам просил, чтобы я приехала,

- Не знаю… Живой ли твой человик?.. Може ужо помёр?.. Шо там немцы решають это одно, а нам треба выкуп. Есь шо предложить? Може деньги немецкие?

- Денег нет, а вот самогон есть.
Мария достала из-под сена «четверть» с самогоном и пластину сала. Полицай с удовольствием принял подарок.

Из будки вышел немецкий солдат с карабином на плече.
Полицай незаметно от него засунул самогон обратно в сено и пробурчал,
- Не могла разлить по бутылкам. Як я буду делиться с сослуживцами.

- Вас ист лос? - немец потянулся и выжидающе посмотрел на полицая.

- Давай твою бамагу, - полицай схватил листок и развернул перед немцем.

Тот взглянул краем глаза, увидел печать и не читая кивнул,

- Гут, - и, передёрнув плечами от озноба, вернулся в будку.

Полицай размотал кусок колючей проволоки,  связывавший створки ворот, достал из сена и спрятал за полу шинели самогон,
- Проезжай. Пленные в скотнике. Не найдешь сваво - ишши там, среди мертвяков, шо лежать во дворе. Сваво не забудь сеном присыпать, еже ли найдешь, к чёму   немцев злить.

Мария вошла в приоткрытые ворота скотника. Свет еле-еле пробивался внутрь через маленькие оконца. В полумраке она разглядела лежащих прямо на навозе пленных красноармейцев. То в одной, то в другой стороне раздавались,  не прекращавшиеся ни на минуту, стоны и кашель. Мария сначала тихо, а потом громче и громче стала звать,   
- Соловьёв. Степан. Степан. Степан! Соловьёв!.. Степан!!!
Осторожно переступая через лежащих, она ходила, заглядывая в лица пленных, продолжая звать мужа, вдруг откликнется. Но всё было напрасно. Случилось то, чего она более всего боялась, с каждым километром приближаясь к лагерю. Потеряв всякую надежду найти мужа, Мария пошла к выходу, но всё-таки продолжала повторять и повторять,
- Степан, Соловьёв! Степан!..

И вдруг из глубины скотника раздалось еле слышимые слова,
- Я здесь.

«Стёпа, Стёпа, милый ты мой муженёк», - она поспешила в ту сторону, - Степан ты где?

- Здесь я.

Мария помогла ему подняться и пройти к воротам. Приоткрыв створку ворот, взглянула на пленного, боль и глубокое разочарование  отразилось на её лице. Чуть не плача произнесла дрожащим от волнения голосом,
- Я приехала за своим мужем за Соловьёвым Степаном, а ты кто, я тебя не знаю.

- Я тоже Степан. Вывези меня отсюда, прошу, забери меня вместо мужа, его нет, а так спасёшь хотя бы одного человека, иначе мне здесь голодная смерть. Прошу, забери. До самой смерти буду тебе обязан.

Мария колебалась: толи выполнить его просьбу, толи нет. Она  смотрела на стоящего перед ней человека, не зная, что решить.

- Я согласен быть у тебя в работниках, помогать по хозяйству, по дому. Я работящий, от меня будет только польза.

Мария молчала, - «Можить он и прав. Што стоить мне, спасти ево от верной гибели… А, вдруг раскроется подмена… Што мне ждать от немцев кроме расстрела? Што будить с детьми?..»

- Прошу, забери. Это мой единственный шанс спастись.

«Што, если так случиться, што  и мой Стёпа так же будет просить кого-то о своём спасении…», - эта пришедшая вдруг мысль склонила Марию к принятию решения.

Она вышла из скотника, выхватила из саней приготовленные вещи и вернувшись, сняла с пленного пропахшие навозом шинель и сапоги, натянула на ноги валенки, закутала в тулуп, вместо  пилотки одела ему на голову шапку-ушанку из овечьей шкуры, а на руки рукавицы. Его тело  до такой степени застыло, от переодевания  на морозе, что он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Мария подхватила его на руки, удивившись тому, как мало он весит, вынесла его из скотника и уложила в сани. 
При свете дня вид пленного привёл её в ужас: донельзя исхудавшее, всё в морщинах лицо, кожа да кости, обросшее за несколько месяцев бородой, и  лихорадочно горящие, словно у безумного, глаза. Он показался Марии  дряхлым стариком.
Прикрывая его сеном, Мария  услышала:
- Поесть…

Она достала из торбы коврижку хлеба. Пленный лихорадочно схватил её двумя руками и стал отрывать зубами куски и почти не жуя проглатывать.

Мария внимательно осмотрела сани, кое-где поправила свисающее сено и направила коня к выезду из лагеря. По пути  заметила, как немец на вышке повернул в её сторону пулемёт. Пока сани медленно продвигались к воротам, она со страхом ждала, что вот-вот раздастся пулемётная очередь.

Полицай раскрыл ворота,
- На тваю бамажку. Немец поставил на ней свою отметину. Это шоб к табе меньша вопросив було.

Он откинул воротник тулупа, чтобы лучше рассмотреть лежащего в санях пленного.
- Як кличуть тваво человика?

В голове Марии промелькнула мысль, - «Вдруг он его знаить. Всё конец, расстреляють»,
- Степан.

- Повезло тебе баба.

-Я могу ехать?

- Ехать можешь, если выкуп заплатишь.

- Так я ж уже…

Полицай не дал договорить,

- Тот за мертвяка, а этат за живога.

Мария вытащила из сена «четверть» с самогоном и сунула её в руки полицаю.

- Во, це дило. Давай погоняй свою клячу, пока я добрый, а то передумаю.

Даже уже отъезжая от лагеря Мария всё ждала и ждала, что раздадутся выстрелы. Она успокоилась только тогда, когда лагерь скрылся за поворотом.
Степан, съев ещё одну краюху хлеба, и, согревшись, уснул, иногда кашляя во сне.

Обратный путь прошёл без происшествий, и к концу следующего дня сани остановились у родного дома. Степан смог самостоятельно подняться и пойти вслед за Марией в избу.

При виде его свекровь пошатнулась и упала бы, ни облокотись она на печь, у которой стояла.

- Стёпушка, сыночек ты мой дорогой, да шо ж енти антихристы с тобой сотворили. Бедное ты моё дитятко. 

- Не Степан это, - остановила её Мария, - Пока што будить у нас жить.
      
Кроме всего прочего Марии прибавилась ещё одна забота, забота  о лже-муже. В первую очередь она истопила баню, которая чудом уцелела на берегу реки.  Предварительно  состригла с головы волосы полные вшей. Как смогла, подстригла бороду. Когда Мария развернула его военную одежду, то оторопела от увиденного, каждый шов  гимнастёрки, галифе и нижнего белья был заполнен вшами. Она там же в бане запихнула одежду в печь и сожгла.
 
Главным делом, конечно, было откормить Степана. Первую неделю он не мог думать ни о чём кроме того, как бы поесть. Что бы ни поставили  перед ним на стол, мгновенно съедалось. Свекровь то и дело напоминала Марии, - « Не давай ему сразу много еды, а то помрёть».

Постепенно Степан набирался сил и стал понемногу помогать Марии, а когда совсем поправился,  на его плечи легли все мужские работы по дому и усадьбе.

Так продолжалось до той поры, пока этот район Смоленской области ни освободили  советские войска.

Военный трибунал рассмотрел дело Степана и его направили на фронт в один из штрафных батальонов.