4000 C

Вечер

День выдался тяжёлым. Жара висела неподвижной стеной, пропитывая всё вокруг — дома, улицы и одежду. Даже после заката земля всё ещё отдавала накопленный за день зной, и босые ноги цепляли тёплый, шероховатый пол.

После дождя влажность будто бы прилипла к коже — воротник хрустовки налип на шею, запястья липли к столу, а волосы у висков стали мокрыми. Тонкие струйки воды всё ещё скатывались с крыш, звонко падая в жестяные вёдра у стен.

Во дворе, среди ещё мокрой травы, квакали лягушки, а с бамбука на землю срывались крупные капли, разбиваясь о влажные камни. Воздух пах тёплой землёй, чуть горьковатыми листьями и далёким дымком из печей.

За низким столом, под мягким светом лампы, семья неторопливо ужинала. Пар от мисо поднимался вверх, смешиваясь с ароматами риса и маринованных овощей.
 
Кэй с трудом отлепил от спины рубашку и поморщился.

— Жарко, — проворчал он, ковыряя рис палочками.
— Завтра будет лучше, — уверенно сказал Такаши.

Эмико кивнула, подливая ему чай.

— Да, сегодня воздух такой тяжёлый, но утром будет свежо. Я смотрела на небо — облаков почти не осталось.

— И это хорошо, — добавил Харуки. — Завтра я пойду в школу без этой липкой жары.

Кэй покосился на него с хитрой улыбкой.

— Может, ты просто радуешься, что увидишь её?

Харуки бросил на брата предупреждающий взгляд.

— Кого ещё?

Кэй невинно пожал плечами.

— Ну, ты всегда ведёшь себя странно, когда она рядом. Как будто забываешь, как говорить.

— Ничего я не забываю!

Кэй хихикнул, пряча улыбку за пиалой.

— Довольно, — спокойно вмешался отец. — Харуки, не обращай внимания. Кэй, перестань дразнить брата.

Кэй потупился, но в глазах всё ещё плясали озорные искорки.

— Мам, а можно завтра будет выйти пораньше? — сменил он тему.

Эмико мягко улыбнулась.

— А зачем тебе так рано вставать?
— Просто хочу.
— Просто хочешь или снова задумал какую-нибудь проделку?

Кэй надулся, но Эмико только покачала головой с лёгкой улыбкой.

— Завтра ведь последний день перед твоим дежурством в классе, да, Харуки? — спросила она, переводя взгляд на старшего сына.
— Да, мама. Я всё подготовил.
— Молодец, — одобрил отец.

Кэй надулся:

— Я бы тоже хотел дежурить.
— Тебе ещё рано, — сказал Харуки. — Вот подрастёшь, будешь дежурить сколько захочешь.
— А если не хочу ждать?
— Тогда расти быстрее.

Мать тихо рассмеялась.

— Не торопись, Кэй. У тебя ещё впереди столько всего интересного.

Такаши отложил пиалу и посмотрел на младшего сына.

— Главное — учись хорошо и помни, что в любом деле важны дисциплина и уважение.

Харуки кивнул серьёзно. Кэй слегка закатил глаза, но промолчал.

Повисла короткая пауза, нарушаемая лишь цоканьем палочек о керамические пиалы.

— Сегодня в лавке опять говорили, что нас не тронут, — заметила мать, аккуратно поправляя складки на юбке. — Люди беспокоятся, но, кажется, стало тише.

Отец кивнул, обдумывая ответ.

— Конечно, беспокоятся. Сколько городов уже стерли с лица земли. Но я не вижу причин для страха. Если американцы так долго не бомбят нас, значит, город им нужен целым.

— Разве они не могут передумать? — осторожно спросил Харуки.

Такаши посмотрел на сына спокойным, уверенным взглядом.

— Нет. Здесь сосредоточено слишком многое. Если бы они хотели уничтожить нас, сделали бы это давно.
— Но люди всё равно смотрят в небо… — пробормотал Кэй.
— Потому что война есть война, — вздохнула мать. — И люди всё равно боятся.
— Но мы в безопасности, верно? — Кэй взглянул на отца.

Такаши задумался, потом заговорил:

— Сегодня на заводе мой напарник Ямагути снова спрашивал об эвакуации. Он говорит, что его жена хочет уехать в деревню, боится за детей.

— И что ты ответил? — спросил Харуки.
— То же, что и всем. Если бы враг собирался нас бомбить, он бы сделал это раньше. Но, кажется, Ямагути мне не поверил. Он сказал: «А если они просто ждут подходящего момента?»

Кэй, слушавший, как отец рассказывает, даже забыл про еду.

— А ты что ответил?

Такаши слегка усмехнулся.

— Я спросил его: «Ты видел, сколько у нас заводов? Сколько складов? Сколько рабочих?» Он кивнул. «Вот именно. Если бы они хотели уничтожить нас, разве не сделали бы это сразу?»
— А он?
— Не знаю, — спокойно ответил отец. — Он промолчал.
Кэй задумался, а потом кивнул, будто соглашаясь с отцом.
— Завтра будет новый день, — сказала Эмико, поднимаясь.
— Завтра будет лучше, — повторил Такаши.

Кэй улыбнулся и потянулся.

— Если завтра будет лучше, тогда я хочу завтра поскорее.

Харуки усмехнулся, потрепав брата по голове.

— Тогда ложись спать пораньше, а то проспишь.

Кэй фыркнул, но, кажется, был доволен.

Вечер продолжался. За окном стихали разговоры, капли с крыши больше не падали в жестяные вёдра. Только редкий ночной ветерок шевелил ставни, принося с собой свежесть ушедшего дождя.

Ночь принесла долгожданную прохладу. Дождь давно стих, но воздух всё ещё был влажным, пропитывая стены дома свежестью. Сквозь приоткрытые ставни доносился далёкий стрекот цикад и негромкие голоса соседей.

Харуки лежал на спине, глядя в потолок. Где-то рядом тихо посапывал Кэй, только что перевернувшийся на другой бок.

— Харуки, — вдруг раздался его голос.
— Мм?
— Как думаешь, если я попрошу, мне дадут дежурить в классе раньше?
Харуки хмыкнул.
— Может быть. Только сначала научись не забывать, где оставил сандалии.
Кэй фыркнул.
— Это один раз было.
— Три раза.
— Ну… всё равно. Я серьёзно.
Харуки повернулся к брату, опершись на локоть.
— А зачем тебе дежурить?

Кэй пожал плечами в темноте.

— Просто… все старшие ребята дежурят. Это важно, да? Я хочу делать что-то важное.
— Ты ещё ребёнок.
— Сам ты ребёнок!
— Я старше, так что мне виднее.
Кэй вздохнул и задумался.
— А когда мне можно будет помогать на заводе?
— Когда станешь взрослым.
— Это когда?
— Когда будешь выше меня.

Кэй скривился.

— Это несправедливо.
Кэй приподнялся, сел на футон и, щурясь в темноте, взглянул на брата.
— А когда война закончится, ты кем хочешь стать?
Харуки молчал какое-то время, потом неуверенно пожал плечами.
— Не знаю. Может, инженером.
— Почему?
— Потому что они строят что-то новое.

Кэй кивнул, словно запоминая.

— А я хочу быть… Ну… Не знаю. Кем-нибудь сильным.
— Тогда тебе надо ложиться спать.
— Почему?

Харуки усмехнулся.

— Потому что, когда человек спит, он растёт. Чем лучше спишь, тем быстрее взрослеешь.

Кэй задумался, потом улыбнулся в темноте.

— Тогда, когда я проснусь и стану взрослым, я буду всем помогать.

Харуки повернулся к нему, но не успел ничего сказать — Кэй уже сонно пробормотал:
— Спокойной ночи, брат.
— Спокойной ночи, Кэй.

Тишина заполнила комнату. Где-то за окном прошелестел ночной ветер. Кэй вздохнул, устроился поудобнее, и вскоре его дыхание стало ровным.

Харуки ещё долго смотрел в темноту, прислушиваясь к звукам дома, а потом медленно закрыл глаза.

Утро

Первый луч солнца пробрался сквозь бумажные перегородки, растекаясь по полу мягким золотым светом. В воздухе ещё оставалась влажность ночного дождя, но утренний ветерок уже начинал развеивать её, принося с собой свежий запах земли и мокрой листвы. Где-то вдалеке раздался звук колёс телеги, шорох метлы – город просыпался.

Харуки открыл глаза и замер, слушая, как капли дождя лениво скатываются с крыши. Дом уже не был полностью тихим – из кухни доносились негромкие звуки: лёгкий звон посуды, шорох ножа по разделочной доске. Значит, мать уже готовила завтрак.

Он медленно потянулся, ощущая, как деревянный пол прохладно касается ног. Аккуратно раздвинув фусума, подошёл к глиняному кувшину у стены. Вода приятно холодила лицо и пальцы, смывая остатки сна.

В доме пахло рисом и варёными овощами. Харуки пригладил волосы, вытерся уголком полотенца, натянул рубашку, застегнул пуговицы, поправил воротник и взял сумку со сложенными тетрадями. Осталось разбудить Кэя.

Он наклонился и слегка потряс брата за плечо:

— Кэй, вставай.

Тот что-то пробормотал, уткнувшись носом в подушку, и лишь сильнее завернулся в тонкое одеяло.

— Кэй, поднимайся, — голос Харуки стал чуть строже.
— Ммм… ещё немного… — сонно пробормотал младший, натягивая край одеяла на голову.

Харуки вздохнул и ткнул его пальцем в щёку:

— Если будешь так лениться, то никогда не повзрослеешь.

Кэй чуть приоткрыл один глаз, зевнул и лениво пробормотал:

— Если старший брат так сказал, значит, так и будет.

Он снова закрыл глаза, будто соглашаясь со своей судьбой, но через несколько секунд нехотя выбрался из-под одеяла, сел зевая и потряс головой, растрёпывая волосы.

— Посмотри, Харуки, насколько я уже повзрослел?

Харуки усмехнулся и с самым серьёзным видом посмотрел на брата, будто оценивая.

— Хм… может, совсем немного.

Кэй фыркнул, скинул одеяло и натянул на себя рубашку.

На низком столе были расставлены пиалы с паровым рисом, мисо-супом, тарелочки с маринованными овощами и небольшие порции тамагояки — сладковатого яичного омлета.

Кэй, всё ещё потирая глаза, сел на своё место. Харуки устроился напротив, а Эмико разлила чай по пиалам.

— Ты сегодня выглядишь бодро, — заметила Эмико, наливая тёплый зелёный чай в пиалу Харуки.

— Я хорошо выспался, — ответил он, аккуратно отломив кусочек тамагояки палочками.

Кэй, который всё ещё не до конца проснулся, взял ложку и потянулся к еде, но почувствовал на себе взгляд Харуки.

— Палочками, — напомнил старший брат.

Кэй скривился, но покорно отложил ложку и взял палочки.

— Когда я вырасту, я буду есть так, как захочу, — пробормотал он, ловко подхватывая кусочек маринованного дайкона.

— Когда ты вырастешь, ты будешь делать то, что правильно, — сдержанно улыбнулся Харуки.

Эмико хмыкнула, но ничего не сказала, только подлила чая Кэю.

— Сегодня в школе ты дежуришь? — спросила она, глядя на старшего сына.
— Да, — кивнул Харуки, доедая рис.
— А я почти взрослый! — вдруг вставил Кэй, едва не разлив чай.
— Ага, — усмехнулся Харуки. — Особенно утром, когда тебя не поднять.

Кэй надулся, но ничего не ответил.
Эмико взглянула на старшего сына.

— Ты помнишь, что у тебя второй завтрак в сумке?
— Да, спасибо, мама.

В этот момент раздался вой сирены.

Громкий, тянущийся звук прорезал утреннюю тишину, заставив на мгновение замереть. Где-то во дворе глухо залаяла собака. Кэй вздрогнул и сжал палочки в руках.

— Опять тревога… — пробормотал он, с тревогой глядя на мать.
Эмико поднялась, выглянула за ширму в сторону улицы. Вдалеке уже раздавались шаги – соседи выходили из домов, обсуждая тревогу.

— Сейчас разберемся, — наконец сказала она, вернувшись к столу.

Через несколько минут по громкоговорителям раздался голос:
— Обнаружены вражеские самолёты. Соблюдайте осторожность.

Харуки молча сжал ремень сумки. Это был уже не в первый раз. Каждый раз тревога, а потом оказывается, что опасности нет.

— Что же теперь? — спросил Кэй.
— Ждать, — коротко ответила Эмико.

Тревога тянулась ещё несколько минут, но затем громкоговорители снова заговорили:
— Тревога отменена. Опасности нет.

Эмико медленно выдохнула и повернулась к сыновьям.

— Ну вот, ничего страшного, — сказала она с лёгкой улыбкой.

Кэй быстро кивнул и продолжил есть. Харуки же подтянул ремень сумки на плечо.

— Я пошёл.

Кэй что-то невнятно пробормотал с набитым ртом, а Эмико кивнула:

— Хорошего дня, Харуки, ничего плохого уже не случится.

Харуки ступил на крыльцо, вдохнув свежий утренний воздух. После сна он чувствовал бодрость, а свежесть утра будто наполняла его энергией. Ночь оставила после себя прохладу, и воздух казался чистым и лёгким. В лужах отражалось небо, а в переулках пахло мокрой древесиной и землёй.

Проходя мимо дома соседки Сато, он заметил её у ворот. Женщина выжимала тряпку, которой протирала крыльцо, и вылила воду в арык, наблюдая, как мелкие круги разошлись по его поверхности.

— Доброе утро, госпожа Сато! — вежливо поклонился он.
— Доброе утро, Харуки-кун, — ответила она с улыбкой. — Как твоя семья?
— Спасибо, всё хорошо, — ответил он, продолжая путь.

Он подтянул сумку. Ничто не могло испортить его день сегодня.

Харуки шел по улице и утреннее солнце мягко коснулось его лица. Небо было бледно-голубым, лёгкие облака стелились по горизонту, а воздух ещё сохранял свежесть после ночной прохлады. Дома стояли в ровных рядах, их крыши отливали золотистыми бликами под первыми лучами дня.

После ночного дождя улицы ещё хранили в себе влагу, но солнце уже начинало прогревать их. Запах пряных листьев смешивался с ароматом влажной земли и дымком из кухонь, где хозяйки готовили завтрак.

Он ступил на утрамбованную дорожку, и сандалии мягко скрипнули по влажному песку. На обочинах, у самых домов, арыки тихо несли прозрачную воду, отражая в себе дрожащие силуэты прохожих.

Харуки любил это время дня – утро, когда город ещё не наполнился суетой, но уже жил своей особенной жизнью. На пороге лавки старый торговец разворачивал ставни, приветливо кивая первым покупателям. Из-за бумажных перегородок одного из домов доносились приглушённые голоса – кто-то читал газету вслух.

Дальше, за поворотом, начиналась улица с магазинами, где крошечные витрины были заставлены аккуратными коробочками и стеклянными банками, возле своей лавки, стоял торговец Ямада-сан. Увидев Харуки, он поднял руку в знак приветствия.
 
— Харуки-кун, подожди минутку!
— Да, Ямада-сан? — остановился мальчик.
— Моя дочь, Акико, сегодня не сможет пойти в школу. Ты не мог бы передать это учителю?
— Конечно, передам, — кивнул Харуки.
— Большое спасибо, — поблагодарил торговец.

Харуки шагал уверенно, но не торопясь, наслаждаясь каждым мгновением этого утра. Его шаг был лёгким, а настроение — удивительно хорошим.

Он почти свернул за угол, когда услышал голос:

— Харуки! Гляди, что у меня теперь есть!

Голос его однокласника Шоты донёсся сбоку, и Харуки обернулся. Шота стоял, опираясь на руль велосипеда, и сиял от гордости. Велосипед был не новый, местами облупившаяся краска открывала металл, но для мальчишек это не имело значения — главное, что он ехал.

— Хорош, да? — Шота хлопнул по рулю и, не дожидаясь ответа, вскочил на седло. — Смотри, как я умею!

Он крутанул педали и, вместо того чтобы ехать по дороге, направил велосипед к краю арыка, пытаясь проехать по узкой полоске земли.

— Осторожнее, а то свалишься, — предупредил Харуки, остановившись.
— Да ладно, смотри, как держу баланс!

Шота приподнялся на педалях, изображая уверенность, но едва он проехал пару метров, как колесо соскользнуло, и велосипед дёрнулся. Он резко дёрнул руль, пытаясь удержать равновесие, но цепь со щелчком слетела со звёздочки, и Шота едва не рухнул на землю.

— Вот же... — он спешился и посмотрел на болтающуюся цепь.

Харуки, сложив руки на груди, усмехнулся:

— Я же говорил.

Шота фыркнул и сделал вид, что не услышал.

— Ладно, поможешь?
— Только если дашь потом прокатиться, — Харуки наклонился, разглядывая велосипед.
— Если починим — пожалуйста!

Они вместе подняли велосипед, Харуки придерживал его, а Шота принялся поправлять цепь, запачкав пальцы в масле. После нескольких попыток она встала на место, и он крутанул педали, проверяя, работает ли всё.

— Готово! — довольно сказал он.
— Теперь катись, — улыбнулся Харуки и толкнул велосипед вперёд.

Шота легко вскочил на седло и, набирая скорость, махнул рукой:

— Спасибо, Харуки! Вечером можешь взять его покататься! — крикнул Шота, оборачиваясь.

Харуки махнул ему рукой, чувствуя, как внутри растекается приятное тепло. Харуки подтянул лямку сумки на плече и снова зашагал в сторону школы. Он мельком подумал, что вечером надо поговорить с Шотой — вдруг тот разрешит Кэю тоже попробовать покататься. Младший брат наверняка бы обрадовался.

Под ногами хрустели мелкие камешки, и Харуки невольно замедлил шаг, вдыхая утренний воздух. Он чувствовал лёгкую усталость от пешего пути, но впереди был новый день — уроки, друзья, дежурство и перерывы на свежем воздухе… и, возможно, вечерняя поездка на велосипеде Шоты.

Когда до школы оставалось всего несколько шагов, он оглянулся, словно запоминая этот момент — как мягкий свет ложится на крыши, как вдалеке звучат голоса, а в небе пролетает птица, широко расправив крылья. В арыке у дороги дрожало отражение солнца, и вода лениво несла его дальше, к самой реке. Утро было действительно хорошим.

4000 °C












После
.
…
Жар.
Свет.
Исчез.
Треск.
Где звук?
Боль? Нет.
Жжёт.
Вода?
Металл. Горький.
Дышать.
Надо дышать.
— Когда проснусь я взрослым…
Шум. Жужжание.
Стрекозы?
Нет, громче. Внутри.
Голова? Где она?
— Ты будешь делать то, что правильно.
Дышать?
Темно.
Свет?
— Завтра будет лучше.
ДЫШИ!
Выбраться.
Всплыл.
Лёгкие вцепились в воду, а не в воздух.
Спазм.
Резкий кашель.
Рвота.
Горло свело судорогой, внутри всё горело. Он дёрнулся, инстинктивно рванувшись вверх.
Руки скребанули по илу, но пальцы соскользнули — слишком скользко.
Паника.
Вторая попытка — ещё один рывок, ещё одна провалившаяся опора.
Тело билось в воде, как пойманная рыба.
Руки снова цепляются за камни, за что-то твёрдое, вонзаются пальцы в размокшую землю.
Толчок — одно колено на дно, второе, упор руками, выталкивать себя вперёд.
Выбраться.
Ещё толчок.
ВЫБРАТЬСЯ!
Он рухнул на землю, стоя на четвереньках. Отхаркивая воду, тяжело дыша, хватая ртом воздух, как утопающий.
— Ты будешь делать то, что правильно.
Мир вокруг плыл, качался. В ушах гул, в горле кислый привкус, пальцы дрожат, вонзившись в мокрую землю.
Он не понимал, где он.
— Когда проснусь я стану взрослым…
Не понимал ничего.
Земля.
Она была чёрной.
Он кашлянул, и в горле вспыхнул огонь.
Желудок сжался — его вывернуло на тёмную, пыльную землю.
Кислый привкус, слабость в руках. Всё дрожит.
Надо встать.
Он попробовал сесть, но мир качнулся.
В глазах замелькали чёрные и оранжевые пятна.
Кружит…
Он опёрся ладонями о землю, пальцы провалились в мягкий пепел. Под ногтями что-то зернистое, сухое, хрупкое.
Медленно.
Одно колено.
Другое.
Руки дрожат.
Он смотрел вниз, сосредоточенно, чтобы не упасть.
Воздух плотный, горячий, пахнет горелым деревом… и чем-то ещё.
Он глубоко вдохнул, собрался с силами и поднял голову.
Мир поплыл.
Всё качнулось, будто он снова падает.
Земля уходит из-под ног.
Он пошатнулся, дёрнулся назад, шагнул, ещё шаг.
Голова гудела.
Он снова уставился вниз, пытаясь удержать равновесие.
Ощущение, будто его тошнит самой реальностью.
Перед глазами что-то дрогнуло.
Неясное пятно в воздухе, лёгкое, танцующее.
Харуки замер, глядя на него.
Пепел.
Маленький, выжженный клочок чего-то. Кожа? Бумага? Одежда?
Он не знал.
Тёплый ветер подхватил его, и пепел поплыл вверх, закружился, как осенний лист.
Харуки проследил за ним глазами.
Выше.
Ещё выше.
Неба нет.
Оно должно быть, но его нет.
Харуки моргает, но тьма не исчезает. Это не ночь и не облака. Солнце всё ещё есть – оно светит через густую серую завесу.
Только дым и гарь.
Воздух живой, горячий, как дыхание чудовища.
Как будто город ещё дышит, но сам уже мёртв.
Что-то падает.
Не пепел – клочья бумаги, ткань, древесная стружка.
Что-то горит внутри домов, огонь тлеет в стенах.
Крыши пропали.
Какие-то снесло.
Какие-то обрушились внутрь.
Кусок двери медленно вращается, словно кто-то невидимый ее постоянно открывает и закрывает.
Он зажат.
Сверху тёмный, дымный потолок.
Вокруг горящие стены.
Следы.
В сером пепле остаются тёмные отпечатки.
Кто-то ещё жив.
Телега.
Она валяется на боку.
Она горит.
Нет… тлеет.
Колесо ещё крутится.
Искры.
Они рассыпаются, как светлячки.
Искры касаются земли, но не исчезают.
Они живут.
Как может огонь жить после смерти?
Рядом с телегой что-то чёрное, скрюченное, но он не хочет смотреть.
Люди.
Фигуры движутся.
Кто-то идёт. Медленно. Покачиваясь.
Но он не слышит их шагов.
Не слышит ничего.
Они не кричат.
Один человек обхватил себя руками.
Одежда обгорела и слезает клочьями.
Где его лицо?
Харуки не может рассмотреть.
Кто-то идёт босиком, оставляя за собой тёмные следы.
Почему у него такие тёмные ноги?
Харуки не двигается.
Женщина.
Впереди, среди дыма, кто-то есть.
Она сидит на земле.
Обнимает ребёнка.
Харуки делает шаг.
Ещё шаг.
Нужна ли помощь?
Он хочет спросить.
Но она не двигается.
Он моргает.
Фигура не двигается.
Он тянет руку вперёд.
И…
Это просто тень на стене.
Женщина была.
Ребёнок был.
Теперь их нет.
Испарились.
Как если бы мир их взял и вычеркнул.
Мир схлопывается.
Он был. Теперь его нет.
Нет.
Он хочет стереть это.
Протрёт глаза – и всё исчезнет.
Он размашисто трёт лицо.
Резкая боль.
Щиплет.
Пепел забивается в кожу, попадает на ресницы, в уголки глаз.
Он опускает руки.
На ладонях только серый, размазанный пепел.
Земля.
Он опускает глаза.
Песок?
Пыль?
Но он не жёлтый, а белый, серый, хлопьями.
Пепел.
Мёртвый город осыпается пеплом.
Харуки делает шаг вперёд – и пепел летит в воздух, разлетаясь вокруг его ног.
Пепел взлетает выше и медленно падает на его плечи.
Он чувствует его на губах.
Школа.
Я должен быть в школе.
Он моргает.
Почему?
Память возвращается медленно.
Акико.
Я должен сказать Мори-сэнсэю…
Он моргает снова.
Акико… Она не придёт сегодня в школу.
Я должен был передать.
Где моя сумка?
Она была.
Он помнит её вес.
Помнит, как застёгивал её утром.
Если она не здесь…
Он оборачивается.
Арык.
Вода.
Он вновь видит его.
Она могла упасть туда.
Он наклоняется над краем.
Вода чёрная.
Только тёмные разводы, пыль, отражение огня.
Он спускается.
Ноги скользят по скользким камням.
Рука нащупывает влажный песок.
Он гребёт рукой в воде.
Ткань.
Сумка.
Он тянет её вверх.
Она мокрая.
Тяжёлая.
Он развязывает узел.
Тетради…
Страницы слиплись.
Чернила размазаны.
Завтрак…
Рис мягкий, завёрнутые овощи размокли.
Как учил отец - сначала порядок, потом – дело.
Он закрывает сумку.
Находит лямки.
Завязывает узел.
Он стряхивает пепел с плеча.
Пытается очистить одежду.
Но только размазывает.
На руках снова серые пятна.
Харуки разворачивается, ноги с трудом отрываются от земли.
Ноги не слушаются.
Он знает, что должен бежать, но тело медлит.
Как будто мир не хочет его отпускать.
Он стоит.
Мгновение.
И бежит.
Пепел разлетается из-под сандалий.
Каждый шаг как по рыхлому снегу.
Но нет хруста.
Нет звука.
Школа…
Она ещё стоит.
Да.
Вот же она.
Вот она.
Да?
…Нет.
Он не сразу понимает.
Что-то не так.
Шаги замедляются.
Стены ещё есть.
Но крыша разорвана.
Окна выбиты.
Вход…
Он завален.
Но внутри кто-то есть.
Учитель.
Мори-сэнсэй.
Он пригнулся среди завалов.
Рядом дети.
Они живы.
Харуки делает шаг.
Учитель пытается поднять мальчика.
Его лицо в саже, губы потрескались, руки дрожат.
Харуки хочет сказать про Акико.
Он должен сказать про Акико.
"Сэнсэй…"
Но Мори-сэнсэй смотрит на него.
— «Помоги…»
Харуки замирает.
Он перебрасывает сумку с плеча.
Кладёт на камень.
Она больше не нужна.
Он опускается на колени, берёт мальчика под руки.
Мальчик дышит.
И…
Кожа… слишком мягкая… слишком скользкая…
Как расплавленный воск…
Он резко отдёргивает руки.
Дыхание сбивается.
Но вместе с учителем они вытаскивают его из завала.
Он сделал, что мог.
Он поднимает глаза на Мори-сэнсэя.
Мори-сэнсэй смотрит на него:
— «Будь взрослым.»
Он не сразу понимает.
Но вдруг…
Кэй.
Кэй!
Где Кэй?
Харуки открывает рот.
— «Я…»
Он должен объяснить.
Но как?
Как сказать, что брат может быть…
Он глотает слова.
Опускает голову.
Шепчет:
— «Я… сейчас…»
Он не договаривает.
В груди сжимается комок, колени дрожат.
Он делает шаг назад.
Потом ещё один.
Он пятится.
Только бы не встретиться взглядом с Мори-сэнсэем.
Только бы он не увидел.
Только бы не спросил: "Ты куда?"
Пятится.
Вода чёрная.
Пепел белый.
Камень.
Он спотыкается.
Руки вытягиваются в воздух, но он не падает.
Только теперь за пределами школы он разворачивается.
Он разворачивается и мчится домой.
Он бежит.
Изо всех сил.
Быстрее.
Быстрее.
Пепел взлетает.
Он разбивает его ногами, оставляя следы.
Но пепел снова оседает.
Словно ничего и не было.
Дома.
Где улицы?
Дорога была здесь.
Теперь она просто земля.
Вот мост, где он замедлился, глядя на воду.
Но вода чёрная.
Там что-то плавает.
Он не смотрит.
Вот угол, где он увидел Шоту.
Вот арык в который тот чуть не свалился с велосипедом.
Но Шоты нет.
Быстрее.
Быстрее.
Дома.
Они должны быть здесь.
Где знакомые улицы?
Где лавка Ямада-сана?
Здесь.
Но лавка перевёрнута.
Фрукты раздавлены в пепле.
Он не думает.
Он просто бежит.
Изо всех сил.
Быстрее.
Быстрее.
Здесь он поздоровался с соседкой.
Но её нет.
Только обгоревший кусок стены.
Где забор, за которым прятался Кэй?
Где его дом?
Он не думает.
Он просто бежит.
Быстрее.
Быстрее.
Быстрее.
Вот здесь…
ДОМ.
Он резко останавливается.
В груди что-то сжимается.
Нет.
Нет!
НЕТ!
Он не сразу понимает, что перед ним.
Дом…
Где дом?
Вот здесь он должен быть.
Вот здесь.
Но он не видит его.
Только пыль.
Только горячие камни.
Только тёмная, вспученная земля.
Ноги дрожат.
Он не моргает.
Он не дышит.
Он просто стоит.
И смотрит.
Он делает шаг.
Здесь они сидели утром.
Здесь стоял стол.
Здесь он стряхивал пепел с одежды.
Он делает ещё шаг.
И видит её.
Мама.
Она лежит так, будто просто заснула.
Только волосы осыпаны пеплом.
Некоторые пряди обгорели.
Но…
Её одежда…
Она обгорела, но не вся.
Края разорваны.
Будто её отбросило, уронило, но не добило пламенем.
Её рука.
Она вытянута вперёд.
Как будто она всё ещё хотела кого-то обнять.
Или до кого-то дотянуться.
Он садится на колени.
Протягивает руку.
Трогает её пальцы.
Они тёплые.
Но не живые.
Её ладонь покрыта пеплом.
Он проводит по её пальцам, словно хочет стряхнуть его.
Но ничего не меняется.
Он открывает рот.
Крик рвётся изнутри.
Громкий, дикий, безудержный.
Но звука нет.
Тишина.
Он чувствует, как дрожат губы.
Как дрожат плечи.
Как что-то давит на горло, но не выпускает наружу.
Он не может закричать.
Не может выдавить ни звука.
Как будто даже голос сгорел.
Губы приоткрыты.
Он не может дышать.
Он не может пошевелиться.
Он только сидит рядом.
Пепел оседает на его руках.
Он не вытирает его.
Он не моргает.
Он не знает, сколько проходит времени.
И вдруг.
Звук.
Тихий.
Глухой.
Из-под завалов.
Кэй.
Он вскакивает.
Руки хватаются за обломки.
Нет времени.
Камни горячие.
Он не чувствует боли.
Только кидает их в сторону.
Кэй!
Кэй, ответь!
Голос всё ещё не выходит и похож на грудной вой животного.
Но он продолжает звать.
Он разгребает обломки.
Камни сыплются в сторону.
Пальцы разбиты в кровь.
Но он копает.
Копает.
Копает.
Камни жгут ладони.
Пыль забивается под ногти.
Кровь смешивается с грязью.
Но он копает.
И вдруг.
Проблеск ткани.
Рука.
Тонкая.
Маленькая.
Бледная.
В ссадинах.
Пальцы еле шевелятся.
В пепле.
В крови.
Он не думает.
Хватает её.
Она тёплая.
Но живая.
Он замирает.
Внутри всё сжимается в одну точку.
Он раскрывает рот.
Воздух обжигает горло.
И вдруг…
Хрип.
Рваный.
Глухой.
Как если бы он рвался через пепел и пыль.
— «КЭЙ!!!»
Он сбрасывает последние обломки.
И…
Глаза.
Полуоткрытые.
Пепел осел на ресницах.
Губы потрескались.
Но дрогнули.
— «…Ни…»
Слабый.
Едва различимый звук.
Кэй жив.
Харуки подхватывает его, но не поднимает сразу.
Кладёт на землю.
На то, что раньше было землёй, а теперь серый слой пепла.
Кэй дышит.
Харуки проводит рукой по его волосам.
Пыль.
Пепел.
Кэй слабо шевелится.
Губы медленно открываются.
— «…Во…ды…»
Вода.
Он оглядывается.
Где вода?
Где арыки?
Вспышка памяти – вода в арыке была чёрной.
Но где-то ещё может быть.
Он встаёт.
Рубашка грязная, разорванная, в крови.
Он проводит руками по лицу.
Вытирает грязь, убирает волосы со лба.
Кэй должен видеть, что всё хорошо.
Кэй не должен бояться.
Он наклоняется.
Говорит ровным, твёрдым голосом:
— «Я найду воду. Подожди здесь.»
Он встаёт.
Оглядывается.
Теперь он видит всё.
Теперь он понимает.
Город…
Нет.
То, что осталось от города.
Он медленно поворачивает голову.
Руины.
Огонь.
Пепел.
Всё разрушено.
С водой будет плохо.
Он знает это.
Но он не может ничего не делать.
Он смотрит вокруг.
Вчерашний дождь.
Должна была остаться вода.
Хотя бы капли.
И вдруг.
Ведро.
Жестяное, опрокинутое у стены.
Он наклоняется.
Внутри пара глотков воды.
Грязная.
Но вода.
Он опускает палец.
Проводит по своим губам.
Чувствует влажность.
Чувствует прохладу.
Он медленно касается кончиком языка.
Привкус железа.
Пыли.
Но это вода.
Он оглядывается.
Ему нужна ткань.
Он видит лоскут, застрявший в развалинах.
Чей-то рукав?
Остаток флага?
Он не думает.
Протягивает руку.
Ткань в пепле, но целая.
Он мочит её в воде.
Поднимается.
Подходит к Кэю.
Опускается на колени.
Кладёт мокрую тряпку ему на губы.
Кэй еле дышит.
Но дрожит.
Жив.
Харуки выдыхает.
Проводит рукой по лицу.
Он справится.
Он должен справиться.
Он думает.
Ждать отца?
Он поднимает голову.
Смотрит на небо.
Чёрное.
Взгляд опускается на руины.
На улицы, которых больше нет.
На тела.
Нет.
Он не может ждать.
Кэй дышит слабо.
Жара прибивает к земле.
Он снова опускает тряпку в воду.
Пальцы сжимают ткань, пока вода не пропитывает её полностью.
Он вынимает её, даёт воде стечь.
Потом наклоняется.
Кладёт мокрую тряпку Кэю на лоб.
На глаза.
Кэй слегка дёргается, но не отстраняется.
Только шевелит губами.
Это правильно.
Так будет легче.
Так он не увидит.
Так он не увидит мать.
Так он не увидит, что вокруг – только смерть.
Он смотрит на него.
Пепел оседает на ткани.
Но Кэй дышит.
Харуки выдыхает.
Теперь он может его забрать.
Куда идти?
Госпиталь Сима?
Нет.
Он был ближе к центру.
А там…
Там ничего нет.
Больница Красного Креста?
Они учили в школе, что она на окраине.
Там могут быть врачи.
Но…
Все ринутся туда.
Туда побегут сотни людей.
Тысячи.
Если она уцелела – там уже хаос.
Если нет – там просто руины.
Значит, нет.
Значит, нужен другой путь.
Он моргает, пытаясь вспомнить.
Отец упоминал что-то.
Больница на окраине?
Там может быть меньше людей.
Но как далеко?
Куда идти?
Думай!
Он зажмуривается на мгновение, но перед глазами только пепел.
Тележка.
Ему нужна тележка.
Кэя не унести далеко на руках.
Где их видел утром?
Рынок?
Торговые лавки?
Где-то же должны остаться хоть какие-то…
Думай, думай, думай!!!
Он сжимает зубы.
Поворачивает голову, сканируя взглядом руины.
Пепел падает с крыш.
Обломки валяются всюду.
Но где-то должен быть выход.
Где-то должен быть путь.
Он перехватывает брата удобнее.
Кэй не видит.
Это хорошо.
Он не должен видеть.
Он вдохнул.
Всё. Пора двигаться.
Он идёт.
Шаг.
Тело Кэя кажется лёгким.
Но через минуту становится тяжёлым.
Он подхватывает брата удобнее.
Не уронить.
Не сделать больнее.
Воздух горячий.
Как открытый рот печи.
Как день, когда они жгли сорняки в саду – только теперь он в этом огне.
Пыль давит на горло.
Запах гари и чего-то ещё.
Он не хочет думать, что это.
Кэй молчит.
Это хорошо.
Значит, он не видит, не спрашивает.
Шаг.
Ещё шаг.
Он помнит, что где-то здесь была улица.
Теперь только серый, пересохший грунт.
Где камни?
Где ровная дорога?
Она растрескалась, покрылась ямами.
Он ступает – и ноги утопают в пепле.
Как в снегу.
Но этот снег чёрный.
Там, где была дорога, – выбоины, провалы, огарки домов.
Ему надо идти вперёд.
Но куда?
Он чувствует, как внутри что-то сжимается.
А если он ошибся?
А если он идёт не туда?
А если он не найдёт больницу?
А если…
Нет.
Он не думает об этом.
Он перехватывает Кэя поудобнее и идёт дальше.
Куда идти?
Думай.
Где найти тележку?
И тут он вспоминает.
Лавка Ямада-сана.
Когда он бежал сюда, он видел её.
Фрукты. Овощи. Раздавленные в пепле.
И тележку...
Она вроде была там.
Она может быть целой.
Он не уверен, но это шанс.
Он крепче прижимает Кэя.
Он должен туда добраться.
Шаг.
Ещё шаг.
Он идёт к лавке.
Он идёт.
Крепче прижимает Кэя.
Лавка Ямада-сана.
Она должна быть там.
Тележка должна быть там.
Он вспоминает, как видел её утром.
Он верил в это.
Шаг.
Ещё шаг.
Он видит развалины.
Фрукты валяются в пепле.
Огрызки дынь, раздавленные персики, лопнувшие помидоры.
Но тележки нет.
Нет.
Он замирает.
Это ошибка.
Он что-то не так помнит.
Он оглядывается.
Может, её отнесло ударной волной?
Может, её кто-то забрал?
Может…
Нет.
Её нет.
Он опускается на колени.
Нет.
Нет.
Так не должно быть.
Кэй тяжёлый.
Руки горят.
Ноги трясятся.
Он не сможет нести его так далеко.
Он не сможет.
Не сможет.
Не сдавайся.
Он закусывает губу.
Глубоко вдыхает.
Думай.
Где ещё взять воду?
Он видит фрукты.
Вспоминает.
Кэй хочет пить.
Он хватает дыню, раздавленный помидор.
Выдавливает сок на пальцы.
Капает на губы брата.
Кэй слабо шевелится.
Жив.
Он жив.
Харуки смотрит на фрукты.
И начинает есть.
Грубо.
Пальцами.
Рвёт дыню.
Сок стекает по подбородку.
Но на зубах хрустит пепел.
Каждый укус – через боль.
Но он ест.
Потому что должен.
Он оглядывается.
Ящики.
Поломанные.
Но если их связать…
Можно сделать носилки.
Можно нести Кэя дальше.
Он сжимает кулаки.
Он не сдастся.
Он найдёт выход.
Он сделает носилки.
Он спасёт Кэя.
Он встаёт.
Он обшаривает глазами лавку.
Где?
Где-то же должна быть верёвка!
Он рыщет в пепле.
Должно же быть хоть что-то!
Ямада-сан связывал овощи…
Где-то здесь…
Он опускается на колени.
Раздавленные фрукты.
Обломки полок.
Тряпки.
И вдруг.
Что-то тянется из-под досок.
Тонкая полоска.
Он хватает её.
Тянет.
Не идёт.
Прижата.
Он упирается пятками в землю, тянет, сдирая ногти.
Вырывает.
Пеньковая верёвка.
Оборванная, но прочная.
Он переводит дыхание.
Но этого мало.
Он смотрит на свою одежду.
Пояс?
Разорвать хакомо?
Он уже хватается за узел…
И тут замечает что-то.
Занавеска.
Порванная, покрытая пеплом.
Он хватает её.
Рвёт зубами.
Тянет, пока ткань не сдаётся.
Рвёт, пока губы не начинают гореть от пепла.
Полосы ткани – тоже пойдут.
Он завязывает узлы.
Соединяет доски, делает ручки.
Руки тряслись.
Но он сделал это.
Носилки готовы.
Готовы.
Но Кэю будет больно.
Доски жёсткие.
Нужна подкладка.
Он оглядывается.
Тряпки?
Они в пепле.
Раздавленные овощи?
Слишком мокрые.
Он смотрит на обломки.
Коробка.
Внутри разорванный мешок для риса.
Это подойдёт.
Он вынимает мешковину, встряхивает.
Чёрная пыль оседает на землю.
Он кладёт её на носилки.
Теперь лучше.
Фрукты.
Он знает, что надо взять хоть что-то.
Неизвестно, когда они снова найдут еду.
Он собирает несколько уцелевших – персики, одну дыню, немного батата.
Запихивает за пазуху.
Теперь путь.
Он поднимает голову.
Где улицы?
Где ориентиры?
Думай.
Он закрывает глаза.
Вспоминает.
Где была окраина?
Где были больницы?
Река.
Если выйти к реке и идти вдоль, можно дойти до мостов.
За мостами – окраина.
Значит, туда.
Он готов.
Он наклоняется над носилками.
Смотрит на Кэя.
Тот дышит.
Но как-то иначе.
Тяжело.
Реже.
Губы сухие.
Щёки в серой пыли.
Ему хуже.
Харуки кусает губу.
Ему нельзя останавливаться.
Ему нельзя ждать.
Он достаёт тряпку.
Смачивает её соком дыни.
Пальцы дрожат.
Он кладёт её Кэю на лицо.
Чтобы тот не задыхался от пепла.
Чтобы тот не видел этого мира.
Харуки поджимает губы.
Поворачивается к носилкам.
Он наматывает остатки занавески на ладони.
Руки болят.
Но он крепче сжимает ручки.
Поднимает их.
И делает первый шаг.
Носилки тяжёлые.
Но он двигается.
Шаг.
Ещё шаг.
Пепел плотной дымкой висит в воздухе.
Он оседает на коже, на губах.
В глазах жжёт.
Он моргает.
Под ногами что-то хрустит.
Не думай.
Просто иди.
Но теперь он видит.
То, что раньше не замечал.
То, чего не хотел видеть.
Это не его город.
Его город был живым.
А этот…
Мёртв.
Он не может узнать улицы.
Где лавка с золотыми украшениями?
Где был газетный киоск, у которого они с Кэем смотрели на картинки?
Где дом Сатоси, с которым они играли в войну из палок?
Где?
Только развалины.
Только огонь.
Только чёрный пепел.
Он моргает.
И видит что-то впереди.
Фигуры.
Они идут медленно.
Молча.
Они живые.
Но они не двигаются, как люди.
Как?..
Как куклы, которым сломали суставы.
Как тени, которые не отбрасывают света.
Он хочет окликнуть их.
Но голос застревает в горле.
Они не смотрят на него.
Их лица…
Он смотрит – и не может понять, что не так.
Глаза есть.
Нос есть.
Но лица… нет.
Только тёмная, вспухшая кожа.
Как у масок без глазниц.
Как у статуй, которые не видят мир.
Он сжимает губы.
Не думай.
Просто иди.
Шаг.
Ещё шаг.
Он спотыкается.
О что-то мягкое.
Не смотри.
Но он смотрит.
Это женщина.
Она лежит в пепле.
Лицом вниз.
Он хочет позвать её.
Сказать что-то.
Но не может.
Он смотрит на её руку.
Кожа…
Её нет.
Как перчатка, сползшая с пальцев.
Как лоскут ткани, оставленный на ветру.
Он чувствует, как желудок сжимается в комок.
Он отводит взгляд.
Идти.
Просто идти.
Шаг.
Ещё шаг.
И вдруг он видит реку.
Река всегда была спасением.
Река давала воду, прохладу, жизнь.
Но сейчас…
Он моргает.
Нет.
Этого не может быть.
Вода чёрная.
Тёмная, как ночь.
И в ней…
Люди.
Но они не двигаются.
Они не плывут.
Они просто лежат.
Как если бы вода была не водой.
Как если бы это было их последнее пристанище.
Он стоит.
Не верит.
Не может поверить.
Но это реальность.
Теперь – это его мир.
Теперь – это его дорога.
Он закрывает глаза.
Глубокий вдох.
И шаг вперёд.
Сворачивать.
К окраине.
До больницы немного.
Шаг.
Шаг.
Шаг.
Носилки тяжелеют.
Каждый шаг отзывается болью в плечах, в ногах, в груди.
Он не чувствует рук.
Но не останавливается.
Нельзя.
Кэй лежит неподвижно.
Его лица не видно.
Тряпка закрывает глаза, щёки, губы.
Но он там.
Он жив.
Харуки шевелит пересохшими губами.
— Осталось немного…
Голос хриплый.
Но он говорит.
— Потерпи. Ещё чуть-чуть…
Кэй не отвечает.
Он слышит?
Он ещё со мной?
Он должен слышать.
Он ДОЛЖЕН.
Харуки опускает голову, сжимает зубы.
Идти.
Не останавливаться.
Не сдаваться.
— Мы почти там…
Сердце бьётся где-то в горле.
Тяжело дышать.
Горло сухое от пепла.
Но он не думает о себе.
Если остановлюсь – он умрёт.
Если не дойду – он умрёт.
— Я не остановлюсь, слышишь?
Ты не один.
Я с тобой.
Он видит что-то впереди.
Здание.
ОНО.
БОЛЬНИЦА.
Осталось немного.
Он собирает последние силы.
— Мы справимся.
И делает шаг вперёд.
Он поднимает голову.
Больница.
Она стоит.
Она не разрушена.
Она цела!
Значит, там есть врачи.
Значит, они спасены.
Но…
Толпа.
Люди сидят прямо на земле.
Раненые.
Обгоревшие.
С пустыми глазами.
Кто-то стонет.
Кто-то молчит.
Кто-то уже не двигается.
Харуки сжимает носилки.
Нет времени думать.
Нет времени бояться.
Он идёт вперёд.
Шаг.
Шаг.
Шаг.
Скорее.
Он раздвигает людей плечами.
— Помогите!
Голос хриплый.
— Мой брат… Он жив. Ему нужна помощь!
Он не знает, слушают ли его.
Он не знает, что делать.
Он не может больше нести.
Ноги подгибаются.
Он оседает на колени.
Носилки падают на землю.
Последняя капля сил.
Глаза щиплет.
Он смотрит на Кэя.
Тот не двигается.
Тот не шевелится.
Он дрожащими пальцами убирает мокрую тряпку с лица брата.
Кожа пепельного цвета.
Губы сухие.
Глаза…
Они закрыты.
— Кэй?..
Тишина.
— Кэй, мы дошли. Всё хорошо.
Тишина.
Он трясёт его за плечо.
Нет.
Нет.
Так не должно быть.
— КЭЙ!!!
Кто-то подходит.
Чьи-то руки тянутся к нему.
Кто-то пытается его оттащить.
— Его можно спасти, правда?! Он просто устал! Он просто спит!!!
Правда?..
— Скажите что-нибудь!!!
Но никто ничего не говорит.
Только взгляд.
Харуки замирает.
Нет.
Нет.
Нет…
И вдруг.
Тёплая ладонь касается его руки.
Слабое движение.
Пальцы сжались.
Едва-едва.
Харуки затаил дыхание.
Он чувствует.
Кэй ещё здесь.
Он жив, ещё жив.
Он не умер.
Они успе…
Тьма.