Завораживающий шелест секретных документов

   "...Во всём свете не сыщете Вы более тупого, алчного и глумливого существа, чем хохол!"
   Практически все доморощенные историки и подавляющее большинство многостаночных экспертов, типа  Артамонова-Вассермана приписывают авторство этих слов канцлеру Германии Отто фон Бисмарку. Я бы и сам с удовольствием разделил их заблуждение , ведь масштаб личности канцлера придаёт любой, даже самой бессмысленной и глупой фразе вес и историческую значимость. Но увы, в действительности, никакого отношения фон Бисмарк к вышеприведённой цитате не имеет. Любой, падкий до сенсаций современный публицист или, пуще того, медийщик, обладая имеющейся у меня информацией, носился бы с ней как с писанной торбой, пытаясь повыгоднее пристроить эти любопытные, но уже мало что меняющие в современной политической ситуации сведения. Они, безусловно, будут интересными и занимательными для обывателя, живущего вне политики, но человека, ориентирующегося в информационном пространстве и знакомого с хронологией событий новейшей истории ,приводимые ниже факты, мягко говоря, не удивят.
   Осенью весёлого 92-го года меня, беззаботного двадцатидвухлетнего шалопая с компанией таких же беззаботных шалопаев и бездельников занесло в закарпатское село  Берегуйфалу, на свадьбу к чьему-то хорошему приятелю. Откровенно говоря гостеприимство и размах тамошних гулянок меня жителя скромного нечернозёмного Подмосковья поразили, если не сказать, шокировали. Однако, даже мне изнурительные застолья, яростные гуцульские пляски и хождения по селу с трембитами довольно быстро надоели. Юный возраст, живость характера и врождённое любопытство требовали новых ощущений и, видимо за ними я и направился в сгущающиеся вечерние сумерки под ручку с  глазастой молдаванкой, без сожаления оставив щедро накрытый стол и своих, продолжавших пировать товарищей. Привела меня дивчина в какую-то пыльную и тесную конторку, единственный кабинет которой был от пола до потолка забит стопками архивных папок, учётных тетрадей и ведомственных брошюр. Что у нас там происходило рассказывать не буду и вовсе не из-за свойственной мне деликатности, а потому, что сам толком не помню. Память и сознание начало возвращаться в мою истерзанную десятками литров вина и горилки голову лишь в плацкартном вагоне поезда Ужгород-Москва.
   Едва очнувшись и прислушавшись к ощущениям, я среди прочих замечательных признаков похмелья обнаружил в себе неприятную, тупую тяжесть внизу живота. Ничего хорошего подобный симптом не сулил..Но, сунув руку под брючный ремень, я с обпегчённым недоумением вытащил оттуда нетопстую, но чрезвычайно жесткую книжицу в блёклом серо-зелёном переплёте. Мутным взглядом отметил чудной, готический шрифт и грозного, имперского орла с распластанными крыльями и крючковатой свастикой в когтистых , куриных лапах. Удивлённо присвистнув и осторожно оглядев соседние полки с мирно спящими товарищами я бережно убрал находку в свою спортивную сумку "Пума". Браться за подробное изучение книжицы я в ближайшее время не собирался, но уже сам факт обладания подобной редкостью доставлял удовольствие. Это во-первых, а во-вторых, молодость даёт нам иллюзию огромного, почти бесконечного запаса времени, на протяжении которого мы успеем переделать практически всё и потому с беззаботной лёгкостью откладываем это "практически всё" на потом.
   Понятно что "потом" мы, чаще всего, лежим на диване а не воплощаем в жизнь все свои обширные молодеческие задумки. Однако, с привезённой мною из Берегуйфалу книжкой вышло иначе. Она не ушла в макулатуру и не сгорела в печке. Простояв много лет в заднем ряду одной из полок, явилась она таки на свет в итоге затеянной для чего-то моею женой грандиозной уборки. Полагаю, что уборка, как это нередко случается, была лишь поводом, поскольку найдена была не только странная книжка, но и кое-что ещё. Меня, конечно, расстроила потеря двух коньячных " чекушек" и нескольких довольно крупных денежных купюр, но вид давно забытой обложки заметно подсластил горечь утраты. Я счёл эту повторную находку добрым, но настойчивым напоминанием свыше и твёрдо решил заняться подробным изучением артефакта.
   Самонадеянная попытка перевести книжку самостоятельно, опираясь на пройденный тридцать пять лет назад школьный курс немецкого языка привела лишь к общему и весьма размытому пониманию её смысла и назначения. По сути, она представляла собой некое методическое пособие для командного состава немецких оккупационных сил, контролировавших районы западной и центральной Украины и состояла, по большей части из донесений Австро-Венгерской агентуры, орудовавшей на этих же территориях в период с 1897 по 1922 года. Разгоревшееся любопытство требовало подробностей, но увы, моих познаний немецкого для этого было явно недостаточно. Нужно было обращаться к профессиональным переводчикам. Первый же телефонный звонок в случайно выбранное бюро привёл меня в откровенное замешательство. Оказалось, что перевод стоит весьма не дешево, во всяком случае, для меня. Но отступать было поздно. Со вздохом достал я последнюю, чудом уцелевшую заначку и, сложив в старомодную, картонную папочку полтора десятка листов скопированного на удачу куска книжного текста, поехал в Москву, в бюро переводов "Инлингва", по адресу Средний Гнездниковский переулок, дом 24, офис 17. Спустя четыре дня по этому же адресу мне выдали двенадцать страниц перевода, которые я, совершенно бесплатно, и предлагаю Вашему вниманию.
                *                *                *

                Meine Herren!
      Получив Ваше последнее задание три недели провёл я в тяжёлых, бесплодных размышлениях и был уже близок к отчаянию, пока не стал свидетелем удивительной, поразившей меня до глубины души сцены. Случилось это минувшим воскресеньем в торговом предместье Львова сразу после закрытия традиционной для этого времени года  ярмарки. В лошадь извозчика, на котором я ехал на полном ходу врезалась подвода, которою правил чубатый, до безобразия пьяный селянин в малиновых шароварах и овчинном кунтуше. Кроме возницы на подводе сидели ещё два не менее пьяных крестьянина. Все они были заняты тем, что обернувшись назад и дико гогоча поносили на какой-то чудовищной гвирке, в которой я разбирал лишь самые грязные польские ругательства, бегущего за подводой босого, крепко избитого человека.
   Мой извозчик без лишних слов привстал на козлах и наотмашь хлестнул кнутом по лиловой морде зазевавшегося возницу, после чего строго велел селянам осадить свою кобылу и дать дорогу его пролётке. В миг протрезвевшие крестьяне, забыв о своей весёлости кинулись исполнять команду, а освободив проезд направились, к изумлению моему вымещать злость и обиду за собственную оплошность на и так уже избитом босом человеке. Я, с целью досмотреть представление до конца, придержал извозчика, но увы, селянская речь быа мне непонятна, а применённые ими к несчастному босяку действия были столь бессмысленно жестокими, что ясчёл зрелище чрезмерным и велел своему кучеру ехать далее. Тронувшись я стал его расспрашивать об увиденном. И на первый же мой вопрос, кем были эти люди и почему я раньше не встречал подобных субьектов, извозчик охотно поведал:
   -Тай хохлы! Им до миста ходу немаэ, дак ярмалок седни, вот и наихалы. Расторговались! Горилки, ясно дело высмотковали, да до хаты.
   -А тот что..?
   Извозчик засмеялся.
   -Дурний! Якись они уси дурни, а цей совсим. Ты, перво-наперво дело сроби, за товаром да за мошною стежачи, а уж потим... А цей холоп зараз свято отмечать взялся. Наотмечался да уснул. Так цыгане у него лошадь с подводою и всем коштом и свели.
   -Так что ж, не видел разве никто? Упредить даже не смогли?
   -Якись не видел?! Уси бачилы! Тильки им таки справы в радость. Ежели у сосида або сродственника, кума иль свата беда, то хохлу счастье!
   От всего увиденного и слышанного я был столь потрясён, что всю оставшуюся дорогу провёл в полнейшем молчании. Вернувшись на квартиру я заперся у себя в комнате и не видя другого средства справиться с охватившим меня волнением, выпил сразу несколько рюмок шнапсу. Успокоившись наконец, я спустился в гостиную и велел кухарке подавать обед. Уже за чаем, окончательно овладев собою, я попытался расспросить её об увиденных мною хохлах, но женщина, вспыхнув, выбранила меня по-польски и , поджав обиженно губы ушла на кухню. Это ещё более меня озадачило и заинтриговало. Оказывается, в малороссийских губерниях империи, коей мы желаем скорейшей кончины, проживает целая страта населения, одно упоминание которой вызывает у некоторых, даже не слишком деликатных особ истинное отвращение. Проведя остаток дня в праздности вечером отправился я в гости к одному знакомому присяжному поверенному, немолодому но прогрессивно, по-европейски мыслящемк человеку. Он всю жизнь свою провёл во Львове и потому был несказанно рад приятельству со мной, успевшему побывать и поучиться в Вене, Петербурге, Царском Селе да и Бог ещё знает где. Обычно при встречах рассказчиком приходилось быть мне но в тот вечер я настоятельно упросил его прояснить шокировавшее меня утреннее происшествие. Приятель без особого интереса выслушал мой сбивчивый рассказ, а затем, пожав плечами неохотно пустился в обьяснения.
   Он рассказал мне что на западных землях Малороссии, тех самых, что многие века переходили из-под одной короны под другую и испокон времён считались причиною раздора между лежащими окрест княжествами, сформировалось удивительное, оседлое племя,живущее преимущественно крестьянством. Постоянные междоусобицы и регулярные грабительские набеги превратили этих людей в замкнутую, озлобленную, но чрезвычайно податливую любой силе массу. Вероятно, именно эта податливость и позволила им пережить все нелёгкие перипетии истории. А ещё было в них что-то необьяснимо отталкивающее, причём отталкивающее настолько, что даже печенеги и вестготы брезговали уводить их в рабство. Частая смена хозяев наделила их нрав такою покорностью, такой готовностью услужить любому проезжему разбойнику, что иначе как врождённым холопством данную душевную организацию и не назовёшь. Думаю, именно за это их и прозвали хохлами. Любой католический священник счёл бы сие свойство характера благодатью. Но только не у хохла, ведь под жупаном покорности в каждом из них сидит злобный, ненавидящий весь белый свет завистливый мерзавец, готовый задёшево продать и родную мать и собственное дитя. Зависть и подлость, вот единственное, что по- настоящему правит этими двуногими существами. Зависть, лишающая рассудка, заставляющая идти против собственной выгоды и подлость, толкающая их на самые глупые, лишенные всякого смысла и корысти предательства.
   Здесь даже ходит притча о том, как Бог предлагал всякому человеку любые блага, но с условием, что ближнему этого человека Он даст то же самое, но вдвойне. Так вот когда очередь дошла до хохла, тот потребовал у Господа выколоть ему глаз! Вы, господа, можете мне не верить и считать меня выдумщиком и даже клеветником, но уверяю Вас, во всём свете не сыщете Вы более тупого, алчного и глумливого существа, чем хохол. И вряд ли стоит удивляться тому, что в общественной иерархии хохлы оказались так низко, что даже самый худой, торгующий вразнос Абрашка не упустит случая пнуть зазевавшегося хохла как бродячую собаку.
   И вот тут, Meine Herren, я понял как решить поставленную Вами задачу! Именно это галицкое быдло станет тем самым тараном, если хотите остриём смертоносного копья, которое мы вонзим , наконец в сердце русского медведя. Нужно лишь сплотить, обьединить это неуправляемое племя, а для этого достаточно внушить ему ощущение собственной значимости. Объявить их древнейшим, богоподобным народом, сочинить им величественную историю, состоящую лишь из героических подвигов и титанических свершений. Причём, чем она будет завиральнее и нелепей, тем легче и восторженней примет её сумрачный хохляцкий умишко. Жуткую гвирку, на которой промеж себя разговаривают хохлы объявить уникальным, старейшим на свете языком, от которого, собственно, и произошли все прочие, как они говорят, мовы и который проклятые москали, ляхи , немчура и жиды продолжают бессовестно разворовывать.
   Дать им героический иконостас мучеников, боровшихся за их хохляцкое життя с ненавистными ворогами. И разумеется, отбирать кандидатуры этих "святых" нужно будет по признакам максимальной ублюдочности, подлости и продажности. Распалив таким образом находящееся в зачаточном состоянии общественное самосознание этой определённо разобщённой и презираемой страты, мы сможем посеять в ней семена превосходства и жажду самостийности. Привив им вкупе с этим лютую ненависть к окружающим народам, мы и получим в свои руки идеальное орудие с помощью которого и загоним, наконец русского зверя в его московитскую берлогу во славу  и на благо Тысячелетней  Богохранимой Империи Габсбургов!

                Вечный Его Императорского Величества
                и Ваш покорный слуга Дмитро Донцов.