Жизнь после жизни

Жизнь после жизни.

 — Ну что ж, господа, — произнёс Данзас.

Голос звучал неестественно громко в этой звенящей тишине.

 — Позвольте мне подать вам пистолеты.

Пушкин принял оружие, ощущая, как ледяной металл обжигает ладонь даже сквозь перчатку. Он старался не смотреть на Дантеса, но краем глаза видел, как тот, не отрываясь, глядит на него, даже ухмыляется.

«Наглец», — пронеслось в голове.

Тревога скручивала внутренности тугим узлом. Наталья... Что будет с ней, с детьми, если... Он отогнал эту мысль. Нельзя сейчас ему об этом думать. Нужно сосредоточиться.

 — Согласны ли вы с условиями дуэли, господа? — вновь спросил Данзас.

Его взгляд скользил между дуэлянтами.

 — Да, — сухо ответил Дантес.

Пушкин молчал, сжимая пистолет. В голове метались обрывки мыслей:

«Нелепость какая! Из-за чего? Из-за сплетен, из-за этой мерзкой клеветы! Неужели это стоит жизни?»

 — Александр Сергеевич?

В голосе Данзаса послышалось беспокойство.

 — Да, согласен, — выдавил Пушкин.

 — Итак, — продолжил секундант. — Расстояние десять шагов. По команде: «Сходитесь!» вы начинаете сближение к барьеру. Стрелять можно по желанию, но не нарушая правил. Начинать?

Дантес кивнул. Он стоял спокойно, даже как-то вызывающе, с самоуверенной улыбкой на губах. Пушкин старался дышать ровно, успокоить дрожь в руках.

 — Господа, — откашлялся Данзас. — Приготовиться!

Тишина стала оглушительной. Поэт чувствовал, как колотится сердце, как пот проступает на лбу. Перед глазами вдруг возник образ Натальи: её лучистые глаза, её улыбка...

«Боже, какая же она красивая! — пронеслось в голове. — И как же я люблю её!»

И тут же, словно ожог, мысль:

«А что будет с ней? Кто защитит её от этих клеветников, от злобных языков?»

Он вспомнил детей, их смех, их доверчивые взгляды. Неужели он больше никогда их не увидит?

 — Начинайте схождение! — прокричал Данзас.

Дантес мгновенно двинулся вперёд, почти бегом. Пушкин стоял неподвижно, словно парализованный. Мысли продолжали терзать его:

«Неужели это конец? Неужели всё кончено?»

Он видел, как Дантес приближается, как его лицо становится всё более отчётливым, как блестит сталь пистолета в его руке.

 — Сходитесь! — снова закричал секундант.

Пушкин словно очнулся. Он сделал шаг вперёд, потом ещё один. Дантес уже прицеливался. В глазах поэта мелькнуло отчаяние, перемешанное с внезапной, яростной решимостью. Он вскинул пистолет...

Раздался выстрел...

* * *

…Данзас опустил голову, скрывая слезы. Он не смел поднять глаз на смертельно раненого друга. Пушкин лежал на диване в съемном доме на набережной Мойки 12, в одиннадцати комнатной квартире. Холодный петербургский воздух проникал сквозь неплотно закрытые ставни, несмотря на жарко натопленную печь.

 — Костя, — слабым голосом произнес Александр Сергеевич. — Не грусти, брат. Что сделано, то сделано.

Константин Данзас, секундант Пушкина на этой роковой дуэли, промолчал. Какие слова утешения можно найти в подобный момент? Разве только винить себя за то, что не смог предотвратить трагедию.

Он знал Александра как никто другой. Его вспыльчивый нрав, его горячее сердце, его неукротимую жажду справедливости. И вот, эта самая справедливость привела к такому печальному концу.

В комнату вошел доктор Николай Федорович Арендт, лейб-медик. Его лицо было мрачнее тучи.

 — Александр Сергеевич, — тихо произнес он, наклоняясь над раненым. — Как вы себя чувствуете?

 — Как видите, доктор, — с трудом выговорил Пушкин, попытавшись улыбнуться. — Не танцую.

Арендт лишь покачал головой. Пуля раздробила кость таза и повредила кишечник. Шансов почти не было.

 — Николай Федорович, скажите правду, — попросил Александр Сергеевич, глядя прямо в глаза врачу. — Долго ли мне осталось?

Арендт сглотнул ком в горле.

 — Мы сделаем все возможное.

 — Не увиливайте, — перебил его Пушкин, — я имею право знать, как никто другой.

Доктор опустил взгляд.

 — Думаю, не больше суток, Александр Сергеевич.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием поэта. Он устало закрыл глаза. Данзас смотрел на него с ужасом и болью. Он чувствовал себя виноватым, как будто он сам нажал на курок.

Мысли Александра Сергеевича, несмотря на слабость и боль, были ясны. Он вспоминал свою жизнь, перелистывал страницы книги, написанной им самим. Перед внутренним взором проносились картины прошлого, яркие и тусклые, радостные и горькие.

Он видел себя маленьким мальчиком в имении бабушки, в Захарове. Летний день, зелень сада, и он, Саша, бежит по аллее, воображая себя гусаром. Он слышал рассказы о подвигах русской кавалерии, о сражениях с Наполеоном, и мечтал о славе, о шпаге, о мундире с золотыми пуговицами. Бабушка, Мария Алексеевна, читала ему книги, а няня, Арина Родионовна, пела старинные песни и рассказывала сказки. Именно тогда, в детстве, в нем проснулась любовь к слову, к поэзии.

Потом Лицей. Царское Село. Шестнадцатилетний юноша, уже пишущий стихи, уже мечтающий о славе. Друзья — Дельвиг, Кюхельбекер, Пущин. Первые успехи, первые признания. Он вспомнил, как читал свои стихи на экзамене перед Державиным, как старый поэт прослезился и назвал его своим преемником. Тогда он почувствовал, что его судьба — это судьба поэта.

Петербург. Молодость, балы, театры, дружеские пирушки. Он — в центре внимания, кумир молодежи, гений, которого все обсуждают. Но уже в то время, в этой суете, он чувствовал одиночество. Его стихи становились все глубже, все трагичнее. Он писал о свободе, о любви, о судьбе. И уже тогда наживал себе врагов.

Ссылка. Юг. Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса. Годы скитаний, но и годы творчества. Он писал «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан», задумывал «Евгения Онегина». Он любил и страдал, увлекался и разочаровывался. Его сердце было пылким, но судьба — жестокой.

Возвращение. Женитьба на Наталье Николаевне Гончаровой. Он любил ее страстно, безумно, но их брак был нелегким. Красота Натальи привлекала внимание, а его ревность и гордость становились причиной ссор. Он писал ей письма, полные нежности и тревоги, как боялся потерять ее.

Игральные столы. Карты, долги, постоянная нужда в деньгах. Он проигрывал состояния, но не мог остановиться. Это была его слабость, его страсть, которая губила.

И, наконец, дуэль. Дантес. Этот наглый француз, который посмел ухаживать за его женой. Он припомнил, как получил анонимное письмо, как его гордость и честь не позволили промолчать. Он вызвал Дантеса на дуэль, зная, что это может кончиться плохо. Но он не мог поступить иначе. Честь для него была дороже жизни.

Теперь он лежал здесь, на диване, чувствуя, как жизнь уходит. Он вспомнил своих детей — Машку, Сашку, Гришку, Наташку. Как они будут расти без него? Он вспомнил Наталью, свою «мадонну», как он называл ее. Как она будет жить одна?

Через некоторое время Пушкин снова открыл глаза.

 — Позовите ко мне Наталью Николаевну, — тихо попросил он. — И детей.

Данзас поспешил выполнить его просьбу. Он знал, как сильно друг любил свою семью. Но теперь получалось так, что он оставлял их совсем одних с огромными долгами и в нищете.

Через несколько минут Наталья Николаевна вошла в комнату, бледная и дрожащая. За ней, испуганно жались дети: старшая дочь Мария, сыновья Александр и Григорий. Младшая дочь, Наташа, была еще слишком мала, чтобы понимать, что происходит.

 — Саша… — прошептала Наталья Николаевна, бросаясь к мужу, падая на колени.

Пушкин протянул дрожащую руку и коснулся ее волос.

 — Не плачь, Наташа, — прошептал он. — Не плачь. Я люблю тебя. Люби детей. Береги их.

Он с трудом приподнялся, чтобы увидеть своих близких. Его взгляд был полон сожаления.

 — Дети мои, — прохрипел он. — Любите друг друга. Будьте честными и справедливыми. И помните обо мне.

Мария заплакала, закрыв лицо руками. Александр и Григорий молча смотрели на отца, не понимая всей глубины происходящего.

—  Что ты такое говоришь!

Наталья Николаевна находилась у постели супруга, бледная, с осунувшимся лицом, в котором угадывались следы бессонных ночей и бесконечных слёз. Её глаза, потемневшие от горя, неотрывно смотрели на умирающего мужа, а губы дрожали, словно в безмолвной молитве. На ней было простое тёмное платье — без украшений, без кружев, без обычных нарядных деталей. Тёмные локоны, ещё недавно уложенные с привычной тщательностью, теперь выбивались из подколотых волос, а тонкие пальцы, сцепленные в отчаянии, сжимали платок, всю ночь не выпускаемый из рук.

Пушкин снова опустился на подушку. Боль резко пронзила его тело. Клизмы и пиявки явно не помогли.

 — Костя, — позвал он. — Ты отправил письмо Жуковскому?

Данзас посмотрел на него, после чего утвердительно кивнул.

 — Да. Ещё позавчера.

 — Отлично.

Затем Пушкин повернулся к супруге.

 — Наташа, — сказал он. — Прости меня. Я причинил тебе столько боли…

 — Не говори так, Саша, — прошептала она, целуя его руку. — Я люблю тебя.

Пушкин закрыл глаза. Дыхание его становилось всё тяжелее и прерывистей. В комнате повисла тишина, лишь изредка нарушаемая тихими всхлипываниями Натальи Николаевны.

«Как же страшно… — подумал он. — Господи, как же страшно умирать. Стать ничем. Оставив после себя лишь пустоту».

И вдруг перед ним, словно сквозь густой туман, начали проступать образы. Сначала смутные, едва уловимые, но постепенно они становились ярче, чётче. Он увидел себя — но не того, кто лежал здесь, израненного и обессиленного, а другого, словно бы запечатлённого в вечности. Его портреты висели в просторных залах. Имя звучало в устах людей, которых он никогда не встречал.

Сначала он испугался. Что это? Бред? Или уже смерть пришла за ним? Но видения не исчезали. Он заметил детей, сидевших за партами, в руках у них были книги с его стихами. Учитель говорил что-то о его творчестве, а ученики внимательно слушали, записывали в тетради. Пушкин хотел закричать, спросить, что это за странное место, кто эти люди, но голос его не слушался.

Затем перед ним возник театр. На сцене играли его пьесы, актёры произносили знакомые строки, а зрители аплодировали, восхищённым шёпотом выдыхая его имя. Он увидел улицы, названные в его честь, памятники, воздвигнутые в его славу. Стихи звучали в устах людей. Их цитировали, ими восхищались.

Сначала он не мог понять, что происходит. Всё это было так странно, так непостижимо. Но постепенно страх уступил место удивлению, а затем — радости. Он понял, что видит будущее. Далёкое, невероятное будущее, где его творчество живёт, где его имя знают и чтят.

Он видел, как его стихи переходят из поколения в поколение, как они становятся частью души народа. Он осознал, как его слова вдохновляют людей, как они звучат в сердцах тех, кто даже ещё не родился.

И в этот момент он почувствовал странное успокоение. Боль, страх, сожаление — всё это ушло куда-то далеко. Он осознал, что его жизнь, его труд, его страдания — всё это было не напрасно. Он оставил след, который не сотрётся никогда.

И, глядя на это будущее, он осознал, что самое великое чудо — не в том, чтобы стать бессмертным, а в том, чтобы сделать бессмертными те вещи, которые ты любил, во что верил, чему отдавал свою душу. Пушкин мог бы остаться никем, как остаются миллионы, чьи имена стираются. Но он стал всем. И в этом — его победа над временем, над забвением, над самой смертью.

Внезапно поэт открыл глаза. В них больше не было боли и страха. Только спокойствие и свет.

 — Жизнь, — прошептал он. — Как ты прекрасна…

И с этими словами Александр Сергеевич Пушкин скончался.

Наталья Николаевна закричала от горя. Данзас отвернулся, не в силах выдержать это зрелище. Дети заплакали ещё громче. В комнате царил хаос и отчаяние.

Смерть великого поэта оборвала не только его жизнь, но и целую эпоху. Эпоха, когда слово было сильнее меча, а честь ценилась выше всего. Хотя его тело ушло в землю, его стихи остались жить, напоминая о гениальности и трагической судьбе.