***

    Теплый апрельский день (кофейно-молочные туманы, исправно служащие оградой островов Скотландии от враждебно настроенной и nowadays Великой Бриттании, покинули столицу уже в конце прошлого месяца, - зыбучая неподвижность холодного воздуха, трансформирующая огни фонарей в лучисто-неоновые яблоки и груши, венчающие бетонные обелиски, выстроившиеся вдоль магистралей, уступила дорогу бриллиантово пeреливающейся in the darkness влаге ночных дождей, напоивших хмуроунылый, пыльный асфальт, потрескавшийся от испытываемой на протяжении многих недель жажды безвкусным и оттого еще более драгоценным - ибо не раздражал воспаленные рецепторы - нектаром, превращая наждачную хрусткость псевдолунных кратеров в упруго-каучуковую графичность и покрывая ламинирующим все вокруг глянцем призрачно проступающие, еще не до конца оформившиеся листья тополей и чинар, боязливо и робко шелестящих на ветру, точно опасаясь возвращения Snow Queen в неприютные края, отделенные от материка гигантским проливом), избранный для того, чтобы поставить точку в своем существовании (некоторые лишены подобной милости и вынуждены мириться с выпавшим им жребием, когда как я имела удовольствие, а также смелость напополам с безрассудством пригласить mademoiselle La Mort на рандеву и, заявив о своем решении, удивить повидавшую немало Santa Muerte, привыкшую к сочащемуся желчью страху в свой адрес), because without my husband vita mia сделалась настолько пресной, что de temps en temps я, неотвратимо сходящая с ума, пребывала в гранитной убежденности, что дышу, принимаю пищу и умываюсь на автомате, не ощущая ни запаха расцветающих тюльпанов, ни аромата доселе обожаемого мангового фреша, приготовленного сварливой, но услужливой экономкой, будто нервные волокна, неблагонадежно прошивавшие кожный покров, одномоментно атрофировались, и ни убийственная даже для трехсоткилограммовой лошади доза хваленых антидепрессантов, ни сгубившие красавицу Марни (неосознанно я избрала ее своим идолом и, подражая во всем, ускользну в monde des ombres даже раньше, чем госпожа Морион, без единой морщинки и с тремя серыми волосинками, проклюнувшимися на левом виске после совершеннолетия) барбитураты были не в состоянии противостоять чудовищной силе of my damaged brain, активировавшего в организме режим самоуничтожения, and сопротивляться этой лавине, смею заверить, также бесполезно, как, подметив мчащийся со скоростью звука к планете рой острогулких метеоров, прыснуть в сторону, блокируя вакуумом тщетного волнения леденящее душу, опирающееся на неоспоримые факты understanding, that любые телодвижения напрасны, и неправильной форме булыжник, оснащенный огненным хвостом, весом в тысячу тонн и размером с Нью-Моргкс, если не способствует - вполне милосердно, прошу заметить - твоему перевоплощению в лепешку, то отшвырнет взрывной волной, раздробит кости в труху, взорвет легкие с селезенкой, и ты останешься тет-а-тет с взлаивающей от перевозбуждения агонией, алчно, с гнусным причмокивание испивающей juice of your paltry life. Год, откровенно выражаясь, выдался тяжелым не только для меня: в январе президентом соединенных штатов сделался краснорожий гороховый шут и маразматик, болтающий о важности выгнать из Гомерики всех мигрантов, заставить джаннадцев отказаться от французского языка и отправить войска в Ратвию, дабы прищучить зарвавшегося элозийского диктатора (являйся я, как мой перебравшийся в Рондон свекор, метящий в кресло премьер-министра, человеком, разбирающимся в политике, непременно обсудила бы со своими родственниками бескультурную вероломность Гэвина Спаркса, лихо обскакавшего кандидатку от демократов Томалес Этвуд в О'Вайо, Тирэксе, Бензильвании, Хорризоне, Айла-Бамме, Гондзассе и Олляске [лишнее подтверждение звучащей абсурдно на первый взгляд теории, что на мир планомерно надвигается тень апокалипсиса, потому что я не желаю верить, что people всерьез голосовали за этого клоуна, не скрывающего гангстерские замашки]), затем Лос-Демоньос охватили лесные пожары (пока въедливые журналисты собачились с мэром и пилили репортажи, оглашая списки пострадавших, а жители объятых огнем районов пытались спастись, светские львицы и актрисы, прикупившие парочку коттеджей в элитных поселках с отгороженным пляжем, перманентно пустующих, выкладывали в свои Тристаграмы циничные посты о том, как сильно они расстроены невозможностью поваляться со своими пуделями и болонками на диванчике, потягивая через соломинку смузи, совершенно не отдавая себе отчета в том, что в Долливуде полно тех, у кого нет ни миллионной страховки, ни запасного аэродрома, ни влиятельных покровителей, готовых предоставить замок с видом на Пангейский океан), и даже отягощенная бесконечными хлопотами, целиком и полностью настроенная исключительно на корчащегося от раздирающих его болей супруга (аневризмы, ермунгандами опутавшие содержимое черепной коробки бедолаги, предвещавшие скорый Рагнарек [сонмы воинственных Торов, швыряющихся молотами, разили недруга, не щадя себя, и в конечном итоге продолжительная, чередующаяся вселяющими надежду периодами ремиссии битва окончилась поражением]), я не могла не испытать отвращения оттого, что on this planet предостаточно мерзавцев, едва ли понимающих, насколько искажено их восприятие. Сызмальства лишенная оптимизма, и предпочитающая, в отличие от младшей сестры и брата, обожающих, как и большинство их современников, компьютерные игры, походы в горы с ночевками и неправдоподобные сериалы, в которых почти тридцатилетние лицедеи прикидываются школьниками, шатающимися по коридорам учебного заведения в ультракоротких топах, совокупляющихся друг с другом в гендерно-нейтральном туалете, зарабатывающих вебкам-моделингом и торговлей синтетическим героином (вопрос, что курят сценаристы, по-прежнему открыт и требует разъяснений), я, не разделяющая тяги родителей к великосветским приемам, ежемесячно устраиваемых in our castle, под предлогом того, что шум и громкая музыка мешают мне писать курсовые, переехала к благоволящей старшей внучке бабушке, овдовевшей герцогине ди Сан-Романо, чьи предки занимали иудальянский престол несколько веков назад и, упиваясь тишиной, проводила досуг в библиотеке, изучая тяжеленные талмуды (телячья кожа, латунные уголки, от руки раскрашенные вензеля, куча непонятных древних слов, значение которых не всегда знал даже виртуальный ассистент, установленный в смартфоне), отдалилась от отца, заядлого охотника, получающего удовольствие в том, чтобы палить по диким уткам и селезням из винтовки с лазерным прицелом, не стремилась поддерживать пустопорожнюю болтовню с матерью, скупающей антиквариат только для того, чтобы навлечь на себя зависть подруг, не притворялась, что поддерживаю объявившего себя небинарной личностью (да определись ты уже, в каком роде к тебе обращаться, остолоп!) brother, с отличием окончила колледж, планируя зарабатывать на хлеб написанием учебников и чтением лекций, однако когда после кончины grandma выяснилось, что батюшка, совершенно не контролирующий траты, является без пяти секунд банкротом и желает поправить материальное положение, продав завещанный мне особняк тещи, чей прах я самолично развеяла под раскидистыми дубами в национальном парке Кроссакс, мне пришлось, скрепя сердце, дать свое согласие на свадьбу с младшим сыном амбициозного политика Торстена Очинклосса, согласного спонсировать любые капризы привыкшего жить на широкую ногу семейства в обмен на оказанную им честь породниться с потомками императоров, поскольку считала кощунством отдать за бесценок palace, где провела лучшую половину своего детства и, чтобы защитить library, насчитывающую пятьсот тысяч редчайших экземпляров (как хорошо, что Калибану [говорящее имечко у моего daddy, не так ли?] не пришло в голову посоветоваться со своими менеджерами и выставить на аукцион these books), позволила матушке облачить меня в старомодное подвенечное платье, которое сшил для ее родительницы тот самый Лигор Соччини, обслуживавший элегантнейшую первую леди, прибавившему мне возраста (перечить сложившейся традиции я, ненавидящая подобные наряды, не осмелилась, лишь наотрез отказалась смотреться в зеркало, дабы не помнить, что выглядела как коллекционная кукла, в пышных воланах, с примотанным к макушке шиньоном, сжимающей темя как в тисках диадемой и в шутливой манере пообещала завистливо вздыхавшей Мамилии, что непременно отомщу и когда она выскочит finally замуж за своего низкорослого и пузатого хахалька (зато обеспеченного, с виллой в Эйсландии и двухуровневой квартирой на Нанхэттоне), пришлю ей  и fucking dress, и похожие на собачий ошейник ожерелья с браслетами, и оттягивающие мочки ушей бриллианты), ну а на протяжении медового месяца, обрадованная тем, что явно избегавший общества новоиспеченной wife Очинклосс-младший распорядился приносить завтрак, обед и ужин в свою опочивальню, не проявляет ко мне ни малейшего интереса, работала над восьмисотстраничной рукописью о правлении Катрины Антуанетты, заказанной мне данмайским издательством, выпускающим биографии личностей, так или иначе повлиявших на ход истории, в качестве развлечения набрасывала изобилующий сложносочиненными предложениями и деерпричастными оборотами (нижайший поклон Вадиму Бокову, воспитавшему во мне тягу к сложноудобовариваемому слогу, слету отсеивающему  невежд, отдающих предпочтение эротическим новеллочкам о том, как истосковавшаяся по пенетрации героиня жаждет ощутить в своем лоне толстый продолговатый предмет [обойдемся без озвучивания некоторых анатомических подробностей, пожалуй], принадлежащий объекту воздыхания) роман о противостоянии двух королев, основанный на реальных событиях, разворачивавшихся в наших краях в достаточно жестокую эпоху, характерную не только сжиганием привлекательных рыжеволосых девушек с подозрительными родинками в неположенных местах на кострах, но и буйством полоумных протестанов, радостно перегрызающих глотки католикам и осквернявших иконы; помню, как изумленно, и вместе с тем одобрительно вздернула тонкую бровь никогда не пропускающая пятичасовой чай с марципановыми конфетками Гермиона, поощрявшая мое стремление формировать собственный взгляд на те или иные вещи, как только я, ворвавшись в полутемную гостиную, освещаемую лишь ржавой полосой заката, теснимого к горизонту нагромождением фиолетовых туч, косплеивших булыжники, запыхаясь от быстрого бега, опустилась на оттоманку возле низкого столика, заваленного конвертами, счетами, перламутровыми ручками, брелоками, украшенными полудрагоценными каменьями, титановыми скрепками и истлевающими в будто парящей над хаотично раскиданными безделушками хрустальной пепельнице окурками и, потрясая трехтомником авторства занудного Лисандра Николсона, принялась беззастенчиво критиковать величайшего летописца за небрежное обращение с задокументированной современниками гениального Шекспира действительностью и неприкрытую лесть в адрес опальной Мэйми Стюарт, to my humble opinion, вполне заслуженно расплатившейся за гонор, бешеный нрав и необузданное своеволие собственной головой: так как практически во всех бриттанских учебниках воспевалась утонченная красота скотландской королевы и порицалась чопорность ее дальней родственницы, пренебрежительно зовущейся «фригидной стервой» за отказ выходить замуж и разделить корону с наследником одного из эвропейских аристократов, я, не поленившись, раздобыла сохранившиеся в архивах размышления доверенного лица Лилбет Тюдор и умозаключила, что овдовевшая в неполные девятнадцать, впоследствии связавшая себя вопреки негласному регламенту того периода не мешать голубую кровь с грязной лимфой, текущей в жилах тех, кто не мог похвастаться знатным происхождением, узами Гименея с полководцем, отдала приказ избавиться от опостылевшего партнера через год, обручилась со смазливым гвардейцем, была вынуждена бежать из Скотландии, оставив престол едва научившемуся держать ложку сыну от первого брака, а попросив убежища у троюродной тетушки, принялась плести интриги, убеждая недовольных граждан свергнуть восседавшую в Кубиндемском дворце монархиню и в случае необходимости лишить ее не только статуса, но и жизни, являлась подлой, ветреной, недальновидной и неблагодарной особой, а посему никакого осуждения по отношению к мисс Тюдор, подписавшей приказ казнить мерзавку посредством отсечения head я не испытывала, and though grandma, водившая меня в музей полюбоваться посмертной маской госпожи Стюарт (напряженно сомкнутые губы, неестественно узкий нос, точно вылепленный проигнорировавшим наличие силиконового слепка скульптором наново с целью польстить героически противостоявшей злобной старухе Лилбет покойнице), восхищалась стойкостью молодой женщины, преследовавшей весьма туманные цели, о которой слагали легенды, сочиняли поэмы и посвящали пьесы, спокойно выслушав мой слегка сумбурный, насыщенный продиктованным подростковым максимализмом эмоциональностью монолог, одобрила идею  по получении магистерского диплома донести до масс another point of view и отбелить честное имя защищавшей себя и свой народ государыни, пожертвовавшей private life ради Великой Бриттании и заслужившей куда больше почестей, нежели ведомая низменными страстями профурсетка. Положа руку на орган, качающий sangre и прочно ассоциирующийся с любовью, я, прежде чем нырнуть в бездонную пропасть, нагнать любимого человека и открыть обуревающие меня feelings уже в посмертии, раз under moon сделать это, увы, не успела, полагаю, обязана покаяться в нескольких незначительных грехах, небезосновательно считающихся несущими конструкциями своей личности, а поелику собирающемуся в долгий путь надлежит облегчить свою ношу путем вскрытия грудной клетки и выкладывания перед собравшимися Анубисами, вооруживимися весами, всех своих внутренностей аки спелые тропические фрукты на прилавок, во-первых, я отрекомендуюсь, присев в почтительном реверансе: Гонерилья Очинклосс ди Сан-Романо, старшая дочь обедневших иудальянских патрициев, невестка прославившегося благотворительной деятельностью миллиардера Торстена и его молчаливой супруги, меланхоличной, вечно болеющей и лечащейся в швеццарских курортах Этель, защитившая диссертацию по довольно сложной теме, касающейся дипломатических отношений между Сибанией и Ниппонией на рубеже восьмого и десятого веков, к вашим услугам, отважные леди с джентельменами, добравшиеся до этих строк, во-вторых, поведаю о самую малость постыдной passion со сверкающей на дне зрачков одержимостью перечитывать не понравившиеся истории с упрямой надеждой, что в силу незрелости упустила нечто важное, что-то неправильно истолковала, лелея глупую, никак не соотносящуюся с серьезной, дотошной эрудиткой надежду, что миниатюрный, размером с треть от среднестатистической пылинки чародей на квантовом уровне взаимодействуя с материальным объектом, изменит ход написанных событий, and Ромео и Джульетта, for example, не погибли из-за обилия дурацких недомолвок (ай да Вилли, даже спустя hundred years воистину бессмертные произведения не теряют своей актуальности и будоражат умы тех, кто рискнул утратить спокойствие, вникая в хитросплетения твоих сюжетов), а благополучно сбежали из раздираемой междоусобицами Барренции, but cruel words in stupid book отказывались тасоваться иным образом и складываться в устраивающие меня sentences, и с тех пор у меня осталась (гадкая, не спорю) привычка не доверять первым впечатлениям, заранее заглядывать в конец, чтобы, мазнув расфокусированным sight по стройным рядам букв, заспойлерить себе приблизительный финал, морально настроиться на него в процессе чтения, that's why я никогда не пойму эгоцентричных идиоток (что вы о себе возомнили, хабалки уродские?) боящихся преждевременного разоблачения всех лиходеев и тем не менее (логика ускользнула хлебнуть молочного улунчика да так и не сподобилась вернуться, очевидно) заглядывающих в комментарии под постом, где дискутируют о той или иной новинке и с такой агрессией рявкающих «shut up», точно все, поделившиеся своим мнением, должны заткнуться из уважения к истеричкам, вопящей «да как вы, челядь, смеете обсуждать тут [вставьте на свое усмотрение], ведь я - Нефертити, Шэрон Кляйнедди, Асмодея Форрамская, Веста Кардо и иже с ними - пока еще не в теме». Ввиду породившей брезгливость тревожности в совокупности с перфекционизмом и фигово поддающейся коррекции медикаментами и психотерапией обсессией к порядку, я, презиравшая потаскушек вроде моей hermana, согласных сношаться с первым поперечным, взращенная под влиянием чопорной герцогини, крайне редко позволяющей обуревающим ее thoughts проступать на почти не выдающим преклонный возраст ввиду умения управлять мимикой face, заразившей любимую внученьку высокомерием, в свои двадцать четыре (особо прыткие уже родили второго и поволокли хнычущего первенца с заляпанным малиновым джемом воротничком в первый класс, повелевая не горбиться, стоять прямо и вручить директрисе в лиловом парике букет вонючих гладиолусов) оставалась старой девой, поскольку не подпустила бы к себе никого без приличенствующих в высшем обществе этапов сближения: несколько месяцев отведем на зарождение дружбы, после аккуратненько вмешаем в нее как желатин в бурду для традиционных хелльманских сладостей из тягучего теста щепотку романтики (полуобъятия, томность взглядов, многозначительные вздохи), и редкий ровесник был бы готов ждать, когда я привыкну к нему настолько, чтобы разрешить first kiss (либо же начнет наставлять мне рога, свистя, что я ему бесконечно дорога, а те девчули, которых он ставит перед собой на колени и тычет в физиономию вздыбленную ширинку, удовлетворяют запросы плоти, требующей немедленной разрядки), посему я ответила «yes» на ультиматум удрученного отсутствием баблишка на лимузин, новую яхту и отпуск в Занзибаре father, невзирая на то, что первое впечатление Алластрий произвел, при моем стремлении хоть изредка казаться деликатной, жутковатое, порождая in my mind ассоциации с thug with a gun in the pocket, стремящимся ограбить вас и присвоить все от вороных жеребцов до инкрустированных малахитом колес (обманчивое впечатление оказалось верным в некоторой степени, ибо young man раздербанил в пепел все мои принципы and like a thief - не специально и потому еще более вероломно - похитил здравый рассудок, приковав к себе металлическими цепями): коротко остриженные темно-русые волосы (в отрочестве он выдирал пряди во время приступов, и нанятый Этель гувернер, сердобольный Эгламур Нокс, нашел единственный выход - buzzcut), татуировки (непонятные письмена на квазиэльфийском и несуществующие в чиндайском языке иероглифы) above wide eyebrows and on the pale skin of shoulders,взор full of madness, серых аки подернутый инеем на морозе никель очей, жуткий пирсинг - вырастающие прямиком из скул черные шипы (если я правильно запомнила, это разновидность микродермалов), пугающая ухмылка на искривленных (кто бы догадался, что Ласт, ненавидя жалость в любых ее проявлениях, жаждал вызывать отвращение всеми доступными способами, и устрашающая внешность, по сути, мимикрировавший под «go away» вопль о помощи), развитые мускулы (регулярные тренировки отвлекали от headashes, а гудящие от усталости мышцы перетягивали внимание of the blood, купируя мигрени эффективнее сажающих почки пилюль), и накануне our wedding я, прокравшись под покровом ночи к вынесенному в коридор горничными сундуку (grandmother's gift) утрамбовала на самое дно, под сложенные стопками строгие костюмы и помнящие правление Филлипа Спенсера кашемировые брюки (заблаговременно вытащенные из комода Гермионы до того, как maman отдала слугам приказ избавиться от хлама после похорон матери [паршивая получилась у тебя, не обессудь за грубость, дочурка, не заслуживающая даже ногтя на твоем мизинце, о, упокоившаяся навечно, мудрейшая, уважаемая даже нынешней королевской династией, узурпировавшей скотландский трон после свержения Генриха Стюарта, приходящегося внучатым племянником безбашенной Мэйми, драгоценная моя госпожа ди Сан-Романо,]) парочку декоративных топориков на тот случай, ежели сей кажущийся дикарем тип замыслит ворваться в отведенную мне bedroom и овладеть силой (вообразите степень моего удивления, когда я узнала впоследствии, что младший Очинклосс также является девственником [какой, скажите на милость, секс, если лет с семи - какое короткое и так скоропстижно оборвавшееся детство - его преследовали непрекращающиеся ни на милисекунду вспышки аутоагрессии, сопровождающиеся такими болями, по сравнению с которыми регулы вкупе с эндометриозом покажутся цветочками] и практически восемьдесят процентов своего досуга он наглатывался провоцирующих выработку мелатонина капсул и нырял в объятия Морфеуса, поскольку лишь во сне его раздербаненные нервные волокна переставали донимать вспухший как брошенная в воду губка воспаленный мозг импульсами, и мой несчастный мальчик мог хотя бы отгородиться от terrible pain, почти не ощущая ее, ну, или как шептались последователи Асклепия, чувствуя ее лишь периферией измученного сознания), поэтому с наступлением эры ясности (Ласт скрывал свой пакостный недуг со стойкостью взятого в плен партизана, врал, что чутко реагирует на вспышки протуберанцев, принадлежа к редкой категории метеозависимых индивидуумов, мающимися высоким давлением всякий раз, когда неистовствующий гелий начинает таранить электромагнитную броню Эмблы) свое оружие я, стыдливо озираясь, утопила в пруду с жирными, разводимыми хозяйственной поварихой для воскресной скотландской ухи catfishes, выклянчивающих сушеных червей у садовника, искусно вырезающего из кустов живой изгороди слонов, медвежат, кенгуру, гигантолапых белок, и любимец Педро, все еще не выпотрошенный из-за умилительных просьб не убивать его приятеля, белобрюхий Ариэль, проплывая над axes, задевал плавником водоросль, заставляя ил на дне вздыматься, и в погожие утра остро заточенные лезвия, проступая сквозь толщу of water, стальными бликами терялись среди непоседливых геометрических фигур, узорящих маслянистую гладь обилием кривобоких трапеций, треугольников и квадратов, рожденных краткосрочным союзом светила с оконными стеклами, вычищенными до блеска бойкими малышками из клининговых компаний, навещавших нас once per month.
    Разумеется, моя любовь к Ласту (близкие звали его «Астр», однако с зарождением friendship я настояла на том, чтобы придумать свое сокращение, как бы давая fellow таким образом иную жизнь - новую благодаря моему на нее взгляду - и однажды Очинклосс-младший признался, что мой вариант ему нравится больше, because со скотландского [у нас звук «э» менее четкий, нежели в гомериканском, он слышится как искаженная «а», - неплохо бы изобрести для нее отдельную графему, zum Beispiel, две эти буквы, повернутые одна к другой спинами, делаясь похожими на икс с перебинтованными усиками, на корявого жука, на наскальную шалость чудака из племени кроманьонцев] «last» переводится как «последний», когда как primary version, означающая звезду, отдает нотками надменности, ему не присущей совершенно) не образовалась из вакуума словно расширяющаяся Вселенная, с похабно громким хлопком, точно выскочившая пробка из узкого горла бутылки с игристым вином, - скажу больше, первые полгода я, не разобравшаяся со всеми странностями положения замужней дамы в чужом доме, активно избегала супруга, ведя ночной образ жизни и ускользая к себе в девять, едва Алластрий спускался на пробежку с плотно облегающей ноющую голову шерстяной шапочкой, и лишь в конце октября (сад за окном примерял залихватское амплуа эксгибициониста, в супермаркетах заоранжевели тыквы и поздние дыни), стараньями болтливого донельзя Клавдия, заглядывавшего проведать brother со своей очаровательной Виргилией, выяснив, что человек, с которым я делю кров, борется с напастью, пагубно сказывающейся на качестве de la vie, я распрощалась с глупой боязнью to become a victim of sexual harassment, моментально сменила режим, иногда сменяя дежурящую через день медсестру, научившись ставить капельницы с анальгетиками спящему юноше, если он начинал скрежетать зубами, и поначалу крошечная, размером с икринку или с коралловый комочек новорожденного сахарного поссума (страшно представить себе эту загогулину, трепыхающуюся на подушечке пальца), amore росла, подпитываясь незначительными, случайно выявленными детальками (Ласт хоть беспричинно резок иногда, но безупречно добр, остроумен, обаятелен, обожает черный юмор, и, если отбросить скопившуюся вокруг парня шелуху, подобно иллюзорно-невзрачным свечениям фальшивых солнц [всего лишь обман зрения, мираж, морок, рассыпающийся, дабы обнажить наконец робкую истину], вводящих в заблуждение взирающего на cielo пилигрима, станет понятно, что это большой ребенок, потерянный наивный мальчуган, у которого хронические мигрени отобрали childhood, навсегда заморозив в безвременье, преобразовав молодого, довольно привлекательного мужчину в непредсказуемого, несчастного страдальца без опыта социальной жизни с характером бунтующего подростка), делаясь зудяще-неизбывной, расширяясь до масштабов настолько громоздких, что измерить ее можно разве что, наложив друг на друга все имеющиеся галактики и к получившейся сумме приплюсовать еще парочку триллионов тонн, так что мерцавшая доселе на изнанке век картинка - пошлая, избитая - белокурого Аполлона с неестественной улыбкой (апогей девичьих грез, слащавая мечта любого, читавшего ванильные сказки) сменилась родным, отпечатанным магическим принтером на каждой моей молекуле оскалом, полным горечи разочарования, сулящим скорую разлуку разлетом густых бровей, вечной складкой на переносице и бликующим в тусклом свете накрытого пледом торшера кончика носа, - старый миф о спесиво-капризной Селене, не сумевшей превозмочь влечение к Эндимиону и потому наславшую на него eternal sleep, нашел свое отражение в story of our love, и пусть in this case причина односторонности скрывалась не в моей стыдливости, а в отягощавших его судьбу health problems, я, ненавидя себя за то, что вероломно краду прикосновения без спроса, ложилась рядом, предварительно охладив свои губы кубиком льда, чтобы оправдаться перед грызущей ребра совестью альтруистичным желанием остудить пылающий forehead Очинклосса. В один из вечеров, когда приступы подутихли, и Алластрий мог мыслить, передвигаться не морщась, лишь изредка выдавая одолевающий его дискомфорт пульсацией одинокой венки на увлажненной испариной виске и рябью, пробегающей по желвакам, мы, посовещавшись (по-правде, я попросту уломала безотказного супруга, стремясь создать как можно больше ярких воспоминаний), отправились на променад к озеру Нех-Росс, и Ласт, перебирая россыпь гальки, просеивая сквозь fingers курлыкавшие разомлевшей голубкой камешки, рассеянно вложил мне в ладонь свою находку - плоский обломок кварца, напоминающего убывающий полумесяц почти идеальной формы, и сей презент я, of course, сохранила, и после того, как мой ненаглядный меня покинул, буквально next day, не дожидаясь, пока копья, пронзившие позвонок за позвонком, делая меня похожей на дикобраза, разрушат остатки форпоста, бессильного перед апатией, спускающейся с черных небес вязким чернильным сиропом, обеззаразила единственный физический предмет, оставшийся от него, вымочив в этиловом спирте, а затем сделала надрез лезвием по центру груди, чуть ниже выпирающих (здравствуй, анорексия на нервной почве, добро пожаловать, булимия с полной потерей аппетита) ключиц, протолкнула в сочащуюся гранатовым соком (Персефоне понравилась ваша метафора, - лайк, подписка, одно новое сообщение) рану бесценнейший из когда-либо полученных подарков (прости, бабуля, но теперь и за все библиотеки мира я не отдам мою кварцевую луну), наложила, рискуя вывихнуть шею, четыре шва и баюкала this pain как величайший дар, дополняющий душевную муку ноктюрном, сочиненным композитором, чей гений грандиознее таланта Моцарта (да простят меня за подобное святотатство фанаты классической музыки), и пускай for him сия мелочь не значила ровным счетом ничего (допущу, что со мной его связывала благодарность за участие и доверие, так как пресловутые восемьдесят процентов совместно проведенного времени мой мармеладный пребывал в коматозе и практически не знал увязшую в паутине печали сожительницу); наделив his gift миллиардами смыслов, трансформировав little stone в symbol of pure love, я перестала сомневаться, что, имейся у нас в запасе чуть больше tiempo, husband непременно ответил бы взаимностью, ибо даже через пелену страданий, обрушивающихся на его затылок ударами невидимых исполинов, контактирующих только с ним, Алластрий порой смотрел на меня с такой теплотой, что никакой телепатией обладать не нужно, дабы смекнуть: feelings between us, расплывчатые, нечеткие, законсервировавшиеся на стадии зародышевых дисков в изумительно раскрашенных eggs - не плод фантазии, следовательно, I was not funny and sick girl, придумавшей все, сочинившей scary fairylale, чтобы потешить свое самолюбие и погрузиться в скользкую грезу аки насекомое-камикадзе, ненароком угодившее в пиалу, до краев (восточные узоры - синее на белом, золоченая каемка, в отдалении - халва, сгрудившаяся величавой горой над грудой карамелек и покрытых шоколадом миндалин) наполненную прозрачным янтарем сладчайшего (Шекспир ошибся, избыток вкуса не обязательно отбивает desire) меда, и этот мед - средоточие всех эмоций, расцветавших мартовскими сакурами от любых взаимодействий с моим персональным божеством: вот Ласт, впившись пальцами в напряженно подрагивающую шею, зарывается лицом в мой живот, вот его побелевшие ногти корябают верхний слой моего эпидермиса, оставляя неглубокие следы, которые я с горячностью фанатика желала б увековечить, остановив все процессы дурацкой регенерации в своем организме, вот мои перста разминают with tenderness его стопы, и в укутанной сумраком bedroom ненавязчиво благоухает жасминовое масло, облегчающего адские муки, преследующие моего кумира, вот my fingers сомкнулись в ракушку вокруг его кулака, лихорадочно сжавшего край одеяла во сне, вот я допиваю из оставленной им кружки остывший отвар, прикасаясь губами в аккурат к сакральному месту - непрямой поцелуй - хранящего незримые отпечатки of his lips, вот моя пятерня сбрасывает с тумбочки тренькнувший телефонный аппарат (наверняка козлобородый Дафнис Цензори, семейный врач, отрабатывая немалые гонорары, перетекающие на счета в «Мидасе», опять станет докучать пациенту своими нравоучениями, провоцируя вспышки ярости), а вот мы как  распоследние идиоты хохочем, обсуждая свежую сплетню, напечатанную в журнале (отпрыск какой-то шишки, флиртуя с любовницей, не ведая о том, что их линия прослушивается хакерами, тараторил, что хочет сделаться тампаксом и проникнуть сами догадаетесь куда). Облаченная в стильные шаровары покойного супруга, в пахнущем его парфюмом кардигане, с обритой налысо в знак солидарности с возлюбленным головой, я развалилась на матрасе, сохранившем ямку, оставленную телом Алластрия, замерев точно в такой же позе, которую принимал мой муж (откинувшись на подушки, развернув таз вбок, согнув ноги в коленях), ожидая, когда подействует с таким трудом раздобытый нелегальным путем яд и таращилась постепенно стекленеющими глазами на потолок, по которому ползали, множась, златоглазки, залетающие на свет, чтобы погреться в пятне света, отбрасываемого раскалившейся добела лампочкой. В детстве я, приметив красавиц с прозрачными крыльями, смахивающих на миниатюрных стрекоз, мчалась на кухню, обмакивала кончик зубочистки в какой-нибудь сироп и, взгромоздясь на табурет, кормила гостей, умиляясь тому, как осторожно они угощаются, несмело подползая все ближе, давая карт бланш на рассмотрение венчающие мордочку eyes прелюбопытнейшего желтоватого колера в черную крапинку. Бабушка как-то обмолвилась, что у некоторых народов lacewings считались проводниками в потусторонний мир, эдакими посланницами суровой госпожи Эрешкигаль. Возможно, в качестве запоздалой благодарности они унесут меня к Ласту, и я материализуюсь перед ним как фея из мультипликационного фильма, окруженная роем прекрасных мотыльков... Пять или шесть флерниц, вызвав своими кукольными wings самую настоящую бурю, опустились на мое лицо, закрывая обзор, рыдающее световое пятно (трижды? четырежды?), мигнув, погасло, и последнее, что я успела уловить, прежде чем кануть в небытие, это мрачное удовлетворение от будущей паники нашей вредной экономки, когда в пятницу она поднимется на второй этаж, чтобы распахнуть настежь windows и проветрить помещения перед генеральной уборкой и всполошится как цесарка при виде скрюченного тела покончившей с собой вдовы, а также почти неосязаемую досаду оттого, что, черт возьми, забыла составить завещание, налагающее на лишенных духовности родственничков вето распоряжаться имуществом, оставленным мне Гермионой ди Сан-Романо, без покровительства которой я никогда не пересеклась бы с тем, кто воскресил находящуюся в плену мраморных летаргий Гонерилью, вдохнул в нее жар и виртуозно уничтожил, ибо только чаровница-смерть способна открыть все двери, и страшатся ее недалекие имбецилы, помешанные на всякой ерунде, неизменно остающейся за бортом главной метаморфозы, потому что с собой мы неизменно уносим only то, что простирается выше всех измерений и плоскостей, существуя везде и нигде в равной - вот где кроется вся соль - степени.