Блесна и муха

С высокого берега, где был наш лагерь, за могучим потоком воды, была видна, заросшая тугаями, низкая пойма, а за ней, на плавно поднимающейся долине c невысокими горами на горизонте, дорога, параллельная реке. По ней изредка ползли машины.

- А ведь здесь недалеко до трассы. Остановим автобус - и через пару часиков дома. Как тебе эта идея? – спросил меня Женя.

- Ты же собирался с нами плыть до Баканаса.

- Да? А может, вам тоже уже хватит?

Через некоторое время он сказал мне.

- Марик, мы с Костькой все же решили сегодня двинуть домой. Сейчас наловим рыбки, чтобы взять с собой, и уйдем на трассу. Ты как, с нами?

- Нет, - сказал я, - мы поплывем дальше.

Когда Женя узнал, что я собираюсь с сыном сплавляться в очередной раз, он со своим сыном Костькой присоединился к нам. Мы стартовали от плотины Капчагайской ГЭС на надувных лодках, намереваясь дней через шесть закончить плавание в Баканасе.

Наши лодки плыли рядом какое-то время, потом мы с Женей перебрались в одну, предоставив другую нашим сыновьям. Моему было десять, Костьке на год меньше, но он выглядел шустрей, опытней и сообразительней его. Мой-то рос у деда с бабушкой. Там он ходил в школу с обучением на английском. Когда не надо было ходить в школу, он перебирался к матери, в квартиру отчима. Со мной он проводил все праздники и выходные. Так что систематическое семейное воспитание у него хромало, а что до положительного примера, то я не знаю, с кого из нас его стоило брать. Разве что как образец на кого не надо походить.

Мой сын научился неплохо плавать в предыдущих походах, а Костька так вообще был из секции. Они ныряли на ходу с лодки, плескались вокруг как утята, и загорали, распластавшись на ее округлых боках. Конечно, краем глаза мы следили за ними, держась рядом. Ни я ни Женя не подавали виду, что нас заботит их поведение. Потом Женя сказал:

- Обычно все начинают выпивать когда разобьют лагерь, за ужином. Получается, выпил, и вскоре, пьяный, завалился спать. Какой толк тогда пить? Давай, начнем сейчас. Будем пить потихоньку, любоваться окрестностями, как самурай цветущей сакурой. Зато вечером пить не будем, ляжем спать трезвыми.

Хотя антиалкогольная кампания тогда свирепствовала вовсю, нам удалось приобрести достаточное количество какого-то экзотического импортного ликера. Тогда подобное, неизвестно почему, периодически всплывало в магазинах. Склады разгружали, наверно.

Вначале Женина мысль отпугнула меня, но потом показалась интересной. А что, попробовать стоит. И я достал бутылку. Так мы себе и поплыли дальше, весь день навеселе.
 
В такие походы много еды с собой не возьмешь. Да ее не просто было и купить-то в советских магазинах. Мясные консервы и сгущенку можно было достать только по блату, которого ни у кого из нас не было. С собой брали несколько булок хлеба, кусок колбасы, которую надо было съесть в первый же день. Я бывало, прихватывал еще кусок жирнющей - сплошное сало - свинины, из тех, что не брали в наших магазинах, густо обваляв его в соли, чтобы он протянул хотя бы пару дней. Пожарив ее, мелконарезаную, с луком, я заправлял этим отварной рис. Брали пакетные супы, кильку в томате, картошку, лук. Еще я брал муку и масло в бутылке жарить рыбу и блины. Все ограничено весом, ведь до воды мы добирались пешком, неся груз на себе. Рыба, а иногда грибы были необходимым подспорьем. В одном из походов до этого я всерьез предполагал изготовить на обед подвернувшуюся под руку черепаху. Но, узнав, что ее бросают в кипяток живой, не нашел в себе готовности сделать это.

Поэтому, установив лагерь, мы ловили рыбу на ужин. Серьезную рыбу, вроде сазана, нам было не взять – для этого нет ни снастей, ни наживки. Ловили жереха, карася, мог попасться лещ или судак. Много ли нам надо?

Бродя вокруг лагеря, мы с сыном забрели по мелкой протоке в заросли камыша. Там мы таскали удочкой мелочь, и бросали ее назад через плечо на песчаную отмель. Эту мелочь предполагалось насадить на самоловы. Случайно обернувшись, я увидел змею, напяливавшую свой рот на маленькую рыбку, как носок на ногу. Сын возмутился столь наглой попыткой кражи. Ведь мы стояли в двух шагах к ней, правда спиной. Совсем страх потеряла!

- Отдай нашу рыбу! – закричал он, тыча удилищем в гадюкину голову.

Гадюка неохотно вытолкнула рыбку из себя. Потом она лениво уползла в камыши, вероятно, не потеряв надежды на даровую добычу.

Сейчас мы изрядно подъели запасы, взятые из дома и полностью зависели от природы. Прошлым вечером мы с сыном надергали полную сетку жирных карасей. Сетку мы оставили в воде, собираясь, забрав ее утром, привязать к лодке, чтобы сохранить рыбу свежей до ужина. Кто не ел свежепойманой рыбы, тот не знает настоящего вкуса рыбы вообще. Если рыба большая – сазан или, на худой конец, судак – можно изготовить еще и хе. А карась хорош жареным, что я предполагал с ним сделать вечером.

Но утром, когда сворачивали лагерь, я забыл про ту сетку. Хватился ее тогда, когда мы уже вышли на фарватер. Я до сих пор испытываю досаду, вспоминая эту промашку. Безо всякой пользы загубил столько невинных созданий.

Итак, теперь я кидал блесну с высокого берега. Она летела, падала далеко, и плыла вниз, влекомая мощным течением, пока я быстро вращал катушку. Мы с Женей тогда пользовались инерционными катушками «Нева», про которые не хочется даже вспоминать. Как и про деревянные горные лыжи «Львiв» с кожаными ботинками, привязывавшимися к лыжам кожаными же ремешками. Новые катушки только-только начали показываться как дорогая экзотика у заезжих пижонов.

В отличии от Жени я рыбаком не был, да так и не стал им до сих пор. Самое большее, что я мог сделать до знакомства с Женей - это расставить на ночь самоловы и кое-как сделанные закиды. На это серьезная рыба ни разу не повелась, так, разве что глупая и неопытная молодь сдуру. Самолов - это кусок лески с блесной или живцом на конце, привязанный к ветке, свисающей над бегущей водой. Если поставить их с десяток, то на один или два, глядишь, кто-нибудь, да клюнет.

Зеленоватое тело могучей реки, кажущееся выпуклым, все в струящихся разводах, иногда внезапно покрывалось рябью от налетевшего ветерка, голубое небо, чистые дали, и я, голый и босый, в одних плавках, как часть этого. Красота! Вот только рыба не ловилась. За все время бесчисленных забросов я поймал лишь одного жереха. Между тем, мне бы хотелось наловить рыбки и для Жени с Костькой. Пусть везут домой. Но не идет, хоть ты тресни!

Краем глаза я замечал, что Женя периодически снимает рыбу с крючка.

Сойдясь с ним, я спросил его:

- А на что ты ловишь?

- На муху.

- А я на блесну. Да вот что-то не идет.

- А может, поменять блесну?

- Да я уже все перепробовал. А что у тебя за муха такая? Еще есть?

- Самодельная. А второй у меня нет.

И мы разошлись. Я больше ничего не поймал, хотя истер о катушку все пальцы. Потом я помогал Жене с Костькой собираться. У воды, когда Женя уже садился в лодку, чтобы переправиться на другой берег, я сказал:

- Оставь мне свою муху. С блесной у меня что-то не идет.

- Нет, - неожиданно твердо сказал Женя, - не оставлю.

Тон его, из обычно приветливого, стал каким-то чужим. Здесь мне показалось, что я раньше видел, как между его снастей  мне вроде бы мелькала картонка с приколотыми к ней крючками. Не мухи ли то были?

- Да почему же? – спросил я, не вполне веря услышаному, - что в ней такого? Золотая она, что ли? Или ты другой себе не сделаешь?

- Потому, - сказал Женя, - хочешь - сделай сам.

- Но как? Я не умею.

Глядя в сторону, неохотно выдавливая из себя слова, он сказал мне:

- Срезаешь пучок волос отсюда, - он указал рукой на пах, - привязываешь ниткой к крючку, чтобы концы ниток свисали. Всего и делов.

- Ах! - поразился я такой простоте, - а нитка должна быть красная, да?

Я раньше слышал, что жерех любит красный цвет. У меня на рюкзаке была красная ткань. Из нее вполне можно было выдернуть нитку.

- Нитка обыкновенная. А красная - ну, не знаю. Попробуй красную, если хочешь.

Я не мог не заметить, что он явно не хотел продолжать разговор.

И они поплыли на тот берег. Река в этом месте пару сотен метров шириной, течение сильное. Причалить, выбраться на берег и пойти дальше можно не везде, из-за деревьев, упавших в воду. Так что, гляди в оба и не теряйся.

Я здесь же сделал все, как было сказано. Обмотал в десяток оборотов крючок с пучком волос, срезанным с лобка, красной ниткой, выдернутой из подкладки рюкзака. То, что вышло, понравилось даже мне самому, а жерех схватил ее на втором забросе. Клев пошел. Я здесь же изготовил вторую такую же и дал ее сыну. Другого спиннинга для него не было, и он закидывал в воду кусок лески, смотаной с мотовила. Для веса, в метре за мухой, на ней был пластиковый шарик, полунаполненный водой. У сына тоже пошло, хотя кидал он совсем недалеко, и не так часто, как я. При этом, я в очередной раз заметил, что когда я ловлю рядом с кем-то, то при всех равных условиях, у этого кого-то клюет чаще, чем у меня. Нет, ну почему со мной всегда так? За что? Вот и сейчас сын мой то и дело отцеплял от крючка трепещущее серебро. Наконец я остановил его. Куда мы это все денем?

Жареная рыба с оладьями, на том же жиру и сладким чаем на ужин, у костра. Сынок сидит рядом, подбрасывает веточки в костер, играет с огоньками. У меня осталась еще одна бутылка того импортного ликера. Чего еще желать?

Меня однако что-то точило. Почему Женя не стал отдавать мне муху? Тем более, что изготовить ее сущий пустяк – хватит и трех минут, ведь все при тебе. По правде сказать, я обиделся на него. Допустим, только допустим, потому что этого не может быть, что это проявление щепетильности в интимной сфере. Но перед кем? Передо мной? Если бы у меня теперь мою муху попросил какой-нибудь незнакомый фраер, то я бы может, и поломался для понта, но Жене или Боре точно бы не отказал. Еще бы и прикололся по этому поводу .

Тем более, уж кто-кто, а Женя во всякой такой фанаберии был замечен куда меньше, чем я сам. На Балхаше, в Бурлях, в безлюдных местах, где мы были на рыбалке, не он ли сам предложил нам с Борей всем ходить в чем мать родила? Мы так ходили, купались и рыбачили. И вот теперь, получается, между нами дистанция? Какого же он мнения обо мне?

Я пил чай с ликером, глядя на огонь.

- Дай и мне попробовать, - попросил меня сын.

- Не дам. Рано тебе еще.

- Подожди, когда вырасту, стащу у тебя в другом походе бутылку, и выпью ее всю.

- С чего ты взял, что у меня тогда будет бутылка?

Антиалкогольная кампания была в своем зените, и полная отмена выпивки в нашем непосредственном будущем тогда казалась вполне реальной.

- У тебя-то? У тебя всегда что-то запрятано, - убежденно сказал сын. Такого вот он был обо мне мнения. На самом деле, так оно и есть.

Нет, но почему Женя отказался дать мне муху, еще и дав понять, что он даже говорить об этом не хочет? Ведь я просил у него сущую малость, не бутылку, не деньги, не месячную зарплату. Отшатнулся так, как будто бы я жену у него попросил.

Жену? Я почувствовал, что держу в руке недостающий кусок пазла. И вот, он стал на свое место. Значит, это жена. Это, похоже, сострижено с нее.

Женина жена была приятной, милой женщиной. Она писала маслом вполне профессионально, не будучи художницей по профессии. Пейзажи, в основном, наши снежные горы, висели по стенам их квартиры, в стильных рамках, сделанных Женей.

Тогда все ясно. И понятно его нежелание делиться мухой - символом их любви. Сама мысль об этом ему должна быть отвратительна. И неважно с кем делиться. В таких делах нет друзей. Я бы тоже не стал, окажись я на его месте. На его месте? А ты попробуй, окажись еще там, фраер, думаю я сейчас.

Мое уважение к Жене восстановилось. А дальше лежало непаханое поле для моих гипотез. Женя – как я знаю, человек пытливый. Он всегда в поиске. На охоте он догадался связать чучела леской и дергает за нее. Чучела оживают. Они как бы плавают, неотличимые от настоящих уток. Все у него на резиночках, везде самодельные приспособления. Поэтому и здесь вряд ли он изменил привычкм экпериментировать с деталями: с каких мест срезать, как и чем привязывать. На той картонке, наверно, были разные образцы, и в нашем плавании он их испытывал. Рыбаки - они такие. Так, один вымачивал крючки с поводками в крепком чае. Сейчас, поди, они с женой сидят, кушают привезенную рыбку, пойманую на семейную муху.

Утром мы отчалили, со стаей рыб на куканах, привязанных к лодке. Теперь мы были с едой.
 
Немного не доплывая до Баканаса, есть озерцо, соединенное с рекой. Как оно образовалось – непонятно. Может, нижний конец широкой протоки обмелел и зарос. Вода в нем отстоялась и прозрачна на всю глубину. Там, среди водорослей, скользят и висят рыбы. Забросив удочку, можно подвести крючок с наживкой к самому рту карася, и смотреть, как он равнодушно взирает на него своими рыбьими глазами. Если коснуться наживкой его рта, он может немного посторониться. Значит, время есть ему еще не пришло. Надо дожидаться вечера.

Мы разбили там лагерь. Оттуда до Баканаса плыть час-полтора. Расписание автобусов у нас есть. Я этим маршрутом уже не раз проходил.

В городе я сказал сыну:

- Ты вырос уже большой. Скоро я не буду нужен тебе. У тебя будет своя жизнь. Мама твоя давно замужем. Всем нам хорошо. Теперь я тоже хочу устроить свою жизнь и завести свою семью. Я не мог этого сделать раньше, пока ты был совсем маленький. Но я буду продолжать видеться с тобой как раньше, ходить на охоту, в походы, сплавляться по рекам. Что ты на это скажешь?

- Заводи, - просто сказал сын.

- У меня есть женщина, зовут ее Лена. Вы понравитесь друг другу. Но только если ты согласен, чтобы я женился.

- Я согласен, - сказал сын.

Но это был наш последний поход. Больше мы на родине не сплавлялись, не ходили в походы. Стало не до того. Лет через двадцать пять, уже в Америке, мы было попытались воскресить те чудесные мгновения, но это была попытка с негодными средствами. Моторная лодка, берега, застроенные особняками, рейднжеры - это парковая полиция, везде свои ограничения. Все не то, все неинтересно. Потом у нас сломался лодочный мотор, и мы бросили это дело. А может быть, мы просто перестали быть детьми, какими, в сущности, были все советские люди.