Подслушанный разговор

Теперь мы можем только догадываться, какие из тайных знаний наших предков нами были безвозвратно утрачены. Напоминают о них разве что народные приметы и сказки, в которых правда перемежается с вымыслом, и разобраться – где что, уже не представляется возможным.
Однако хорошо известно, что древние опасались изображать лица во всём их реалистическом жизнеподобии, чтобы не позволять вселяться туда блуждающим душам, злым духам и непостижимым сущностям.
Так случилось, что мой дом расположен вблизи двух зданий, возле которых установлены бюсты, лицом обращённые друг к другу. Около Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе, установлен мраморный бюст его основателя, а на территории НПО ЦКТИ им. И.И. Ползунова расположена гранитная герма со скульптурным изображением В.И. Ленина. У Ленина исключительно серьёзное лицо, и он испытывающее смотрит прямо в лицо знаменитому академику, смотрит с того самого юбилейного для того и другого года, когда бюст Владимира Ильича поставили супротив бюста Абрама Фёдоровича. Так вот они и оказались рядом, такие несхожие и такие особенные. И надо думать, двум этим мыслителям нашлось, что сказать друг другу.
– Вы не представляете, Владимир Ильич, как я искренне рад Вашему появлению тут! Лучшего подарка от потомков к моему столетнему юбилею и придумать было невозможно.
– Ошибаетесь, батенька, это мой юбилей подвигнул благодарных потомков наполнить этот невзрачный сквер моим благоприличным присутствием. Вспомните, как проходило открытие моего бюста. Разве хоть кто-то стоял, развернувшись к Вам лицом? Нет, и ещё раз нет! Никто из них даже не удостоил Вас мимолётного взгляда!
– Владимир Ильич, но Вам-то не пристало исповедовать философскую концепцию дополнительности Нильса Бора – «наблюдение нарушает явление». Мне известна Ваша любовь к цифрам и фактам. Допускаю даже, что никто из присутствующих на открытии Вашего бюста не смотрел в мою сторону. Только это ровным счётом ничего не доказывает. Всё гораздо сложнее и требует детального изучения.
– Это всё подлые рассуждения, Абрам Фёдорович. Вы, помнится, оправдываясь перед последователями моей теории диалектического материализма, ссылались на него, как на единственно верное научное видение. Однако признайтесь, ведь Вы были тогда неискренни.
– Отчего же, Владимир Ильич. Я-то как раз допускаю, что физические свойства могут создаваться их измерением, а также зависеть от самого наблюдателя. А если внимательно посмотреть на весь инструментарий для обоснования вашей теории диалектического материализма, то очевидно читаются приведенные в систему Ваши субъективные переживания по поводу фундаментальной науки. Что неплохо корреспондируется с мыслью Бора о всеобъемлющей методологической значимости его принципа дополнительности. Так кто здесь из нас исповедует пресловутый «физический идеализм»?
– Хорошо сказанулось! В это необходимо вникнуть и, полагаю, что у нас с Вами, Абрам Фёдорович, будет ещё много времени для обстоятельной беседы.
– Есть у меня опасения на этот счёт, дорогой Владимир Ильич. И всё дело в Ваших «благодарных потомках». Как бы они вдруг не посчитали, что этот сквер будет хорош и без Вашего «благоприличного присутствия», и мне опять будет не с кем перекинуться словом.
После этих слов академика я даже остановился, чтобы шум моих шагов и шелест ветра не помешал расслышать ответ вождя. Но ответа так и не последовало, и на этот малолюдный участок Политехнической улицы, где были прописаны Абрам Фёдорович и Владимир Ильич, обрушилась глухая осенняя тишина.
Это случилось поздней осенью 1980 года. Тогда с деревьев полностью облетела листва, и собеседники, наконец, смогли хорошо разглядеть друг друга. Бюст Владимира Ильича установили совсем недавно, и измолчавшийся Абрам Фёдорович, наконец, имел прекрасную возможность выговориться и не чувствовать себя столь одиноко.
Но внимательный читатель не мог не отметить, что подслушанный мной разговор закончился как-то внезапно и оставался логически незавершённым. Разумеется, мне тоже это показалось странным. Очевидно, Ильич, по своему обыкновению, задумался, приняв опасение Абрама Фёдоровича всерьёз, а академик ушёл в себя, осознавая неотвратимость своего предвидения. И как здесь не вспомнить концовку пушкинского «Бориса Годунова» с его бессмертным и вечно повторяющимся: «Народ безмолвствует…» Пусть даже народ, исполненный в камне.