Ч1. Глава 12. Огни над Лисьей макушкой

Дорогой читатель! Вы открыли двенадцатую главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо первой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.
 
Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история!
 
Приятного чтения!

 
* * *

 
ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 12. Огни над Лисьей макушкой

 
Дым застилал небеса, и крохотные точки звёзд то появлялись, то исчезали вновь, съедаемые его густыми клубами. Луна — большая, жёлтая, уже пошедшая на убыль — тяжело поднималась над горизонтом. Её свет лился сквозь высокие стройные ели, ухался за горы и отражался в редких лужах. Но вскоре она закатилась, так и не встав над миром. И лишь пламя костра теперь вырывало из мрака две заострённые вершины, похожие на чьи-то огромные уши. Они торчали из широкого каменного основания, закруглённого по краям: Оллид звал его Лисьей макушкой.

Гиацу сидел на мягкой подстилке из мха и, стащив обувь, чтобы ненароком не поджечь её, грел озябшие ступни. Уж много дней минуло, как они покинули Медведянку, и с тех пор становилось только холоднее и холоднее. Сегодня утром Гиацу даже проснулся лицом в остывших углях, весь перемазанный в саже: видно, пытался согреться и во сне подползал всё ближе к костру.

Кругом тянулись сплошные леса, такие густые, угрюмые и мрачные, что даже дневной свет с трудом пробивал плотную паутину веток. Лицо Оллида сделалось таким же угрюмым. Колдун сидел нынче поодаль от огня, прислонившись спиной к одному из Лисьих ушей, и не двигался. Семанин украдкой поглядывал на него, но заговаривать не решался.

С тех пор как хозяин повздорил с Мевидой, настроение его безнадёжно испортилось. Он стал молчалив и бросил учить слугу алльдскому языку. Под глазами колдуна залегли синеватые тени, а лицо, и без того бледное, как у всех алльдов, сделалось ещё бледнее. Гиацу знал, что господин теперь плохо спит по ночам: стоило семанину пошевелиться, как Оллид тут же распахивал глаза и пристально следил за ним. Всё это очень удручало мальчика. Как хорошо было с господином раньше! И взбрело же Мевиде в голову так вмешаться!

Гиацу теперь и сам потерял сон: всё боялся, что Оллид-тан оставит его где-нибудь. Вскочит на своего верного Туринара, быстрого, словно ветер, и поминай, как звали! Порой мальчик размышлял, что господин может и вовсе убить его: ведь семанину теперь известна самая сокровенная тайна колдунов. От напряжения Гиацу стали мучить кошмары, в которых он снова и снова просыпался в одиночестве в дремучем алльдском лесу и слушал, как поблизости бродят голодные волки да медведи. А затем в ужасе, весь взмокший, он просыпался уже на самом деле.

Гиацу чувствовал: один он ни за что не выживет в этом краю. Если дикие звери не задерут его насмерть, он попросту умрёт с голоду сам. Это лишь Оллид так легко всё делает: раз — и приманил утку или зайца... Не каждому бывалому охотнику так везёт! Да и почти никто не сможет приготовить пойманную дичь на сырых дровах, если над лесом разразится ливень на несколько дней. А есть мясо сырым... Мама говорила, от такого помереть можно быстрее, чем если не есть вовсе.

Но даже голодная смерть казалась Гиацу не такой страшной, как возможность остаться без господина. Ведь рядом с Оллид-таном жизнь мальчика наполнилась невиданными ранее чудесами. Колдун не просто рассказывал сказки на ночь, как это делала мама. Он водил Гиацу по этим сказкам наяву, и они — ожившие, порой очень страшные или щемяще печальные, как история Улля, а порой — полные радости и надежды, как выздоровление умирающего Фьягара, — стали частью жизни семанина.

Болотные призраки и обитающие в ночной воде русалки, исчезающее Лунное озеро и Великий дракон, махнувший хвостом перед лицом лисьепадского князя... Гиацу теперь сам был, ни больше ни меньше, — героем легенд! Его собственная мать, умерев, разыскала алльдского колдуна и уговорила отправиться за сыном! И теперь Оллид-тан — это семья для Гиацу. Ведь у семанина не осталось больше никого в целом свете. Кроме разве что Тсаху да старика Чусена, частенько заходившего к родителям на обед. Да где они все теперь?..

Мальчик бросил осторожный взгляд во тьму, которая обняла колдуна со всех сторон. Ни звука не доносилось оттуда! А ещё, подумалось Гиацу, ведь господин никогда не принижал его... Даже если другие алльды косо смотрели на маленького семанина, отказывались садиться с ним за один стол и запрещали мыться в своей бане или во всей речке, Оллид-тан всегда держался с ним на равных. Можно было подумать, что Гиацу ему не слуга, а сын... Или даже друг. Хотя семанину казалось, что он ещё ничем не заслужил такое отношение.

Гиацу поглядел в чёрное небо, усыпанное серебристыми точками. И звёзды в алльдском краю сияют будто загадочнее и ярче, чем дома. А, верно, это потому, что Оллид-тан рядом. Без него всё не так станет! И звёзды потухнут, и ветер замолчит...

В конце концов, Гиацу решил: так дальше нельзя! Он натянул носки и обувь и вздохнул, собираясь с духом, чтобы отойти от тёплого костра. Оллид не шелохнулся: отсюда могло показаться, будто он вовсе спит. Семанин осторожно приблизился и сел на корточки перед ним:

— Господин! — позвал он. Колдун не ответил. — Господин, я знаю, что ты не спишь! — упрямо продолжил Гиацу. — В последние дни ты почти не смыкаешь глаз и следишь за каждым моим движением. Ты думаешь, я не замечаю? Так зачем же ты притворяешься спящим сейчас?

Оллид тихо усмехнулся.

— Умный маленький семанин, — пробормотал он, вставая. — Идём к костру. Ты ведь мёрзнешь.

Они уселись возле тепло пляшущего пламени, и Оллид пристально поглядел на слугу:

— Что ты хотел?

— Господин, я знаю, ты не доверяешь мне, — начал Гиацу. — Но я сказал Мевиде-тан правду. Ты ведь слышал мои слова?

— Слышал, — согласился колдун. — И что же, с тех пор твоё мнение не изменилось? Ты ведь узнал, что можешь получить невиданную силу...

— Нет! — горячо возразил Гиацу. — Эта сила принадлежит тебе! Как я могу отнять её?

— Как? Да очень просто на самом деле... Убить колдуна, конечно, труднее, чем обычного человека. Но вполне возможно. И вот — сила уже твоя.

— Господин! — возмутился Гиацу. — Почему ты говоришь мне такие слова? Почему думаешь, что я буду это делать?! Разве я хоть раз обманул тебя?

Оллид удивился про себя: «Надо же... Меня отчитывает ребёнок!». А вслух спросил:

— Тебе ведь всего девять зим?

— Скоро десять, — поправил мальчик.

— Скоро десять, вот как... Ну, это, конечно, меняет дело.

Оллид подбросил поленьев в огонь, и тот разгорелся с новой силой, озаряя хмурое и неимоверно утомлённое лицо колдуна. Все эти дни он бессознательно гнал Туринара всё дальше на север, а сам не переставая думал: «Что же мне теперь делать? Что?».

Когда-то он сам, едва узнав о том, что Рован раскрыл тайну колдунов, сразу предложил Ингу избавиться от князя. Но старик ответил отказом: он хотел сначала убедиться, что Рован в самом деле захочет предать его. И это решение стоило Ингу жизни. Тогда Оллид не понимал старика: что за блажь? Зачем было убеждаться? Не лучше ли сразу где-нибудь затаиться? Или, в конце концов, подготовить Ровану ловушку, из которой тот бы не выбрался? Это всё равно оставило бы след в душе старого колдуна, но всё же не такой глубокий, как когда Инг собственноручно забрал жизнь Фёнвара.

Оллид глядел на огонь. Пламя жадно лизало поленья, и дым завитушками стремился вверх. Из костра вылетали порой искры и тотчас гасли, попав на влажную землю... Тотчас гасли... Избавиться от мальчишки куда проще, чем от князя. Мальчишку можно просто где-нибудь бросить. Не привычный к холоду, не знающий местности, не имеющий даже ножа, чтобы добыть себе еды — он очень быстро сгинет сам, и убивать его не придётся. Мевида, наверное, так и сделала бы. Или, чтобы наверняка, отправила бы неугодного в Гиблую топь, к югу от Медведянки. Но Оллид не мог так поступить с Гиацу.

Он слишком нравился колдуну — этот смышлёный семанский мальчишка. Но ведь и Рован когда-то нравился Ингу! И Рован... Оллид планировал привезти Гиацу в Дикие горы, запереть там и не рассказывать ничего о себе. А от кого бы ещё мальчик мог узнать правду о колдунах? От лисьепадского князя? Смешно даже думать. От Фёнвара? Да Гиацу в жизни не доберётся до старого хёгга. От гадурских воронов, которые однажды уже разболтали всё Ровану? Нет, мальчишка скорее погибнет на развалинах Гадур-града, чем услышит там что-то. Никто больше не мог поведать Гиацу правду. Жил бы он себе и жил, не отравленный мечтами о чужой немыслимой силе... Ведь к чему привёл этот яд, попавший в кровь лисьепадского князя? Сколько зим уже не могут успокоиться его потомки! Лучше никогда не знать таких вещей. Никогда!

Оллид потёр лоб: как же он утомился от собственных переживаний и страхов! Ведь Гиацу прав: колдун и в самом деле почти не смыкает глаз с тех пор, как Медведянка осталась позади. От усталости и недосыпа Оллид даже холод стал чувствовать острее, чего не случалось с ним раньше. И колдун угрюмо запахнул плащ.

— Господин, — вновь позвал Гиацу. Голос его дрожал. — Все эти дни я ужасно боялся, что ты где-то оставишь меня. Я даже на Туринара прыгал вперёд тебя. Ведь твоего коня я в жизни не догоню! И я тоже очень плохо спал... — признался он. — Мне было страшно, что ты покинешь меня, пока я сплю.

Колдун с удивлением повернулся к Гиацу.

— Оллид-тан, моя жизнь в твоих руках. Но ты до сих пор нигде не бросил меня! — мальчик поднялся. — Ты даже не пытался меня убить... Ведь я не дурак и всё понимаю! Я же теперь для тебя — угроза. Мне известна твоя тайна. А, значит, лучше бы меня не было!

И вдруг Гиацу бросился к колдуну. Оллид похолодел, понимая, что у него слишком мало времени, чтобы защититься. Он успел лишь отскочить, и ветер тотчас испуганно взметнулся над Лисьей макушкой, растревожив пламя костра. Но тут колдун с изумлением понял, что мальчик попросту бухнулся ему в ноги:

— Господин! — вскричал Гиацу с отчаянием. — Моя мать ведь обещала, что я стану тебе верным слугой! Пусть я буду проклят своей матерью и не попаду на золотые луга Семхай-тана, если когда-нибудь пойду против тебя! Прошу, не бросай меня нигде! Клянусь, господин: я буду служить тебе до последнего вздоха! Я вырасту и буду защищать тебя, твоих детей и... — Гиацу вдруг запнулся, подумав, что колдун, наверное, никогда не заведёт детей. — Кого хочешь — буду защищать! Умоляю, только позволь мне остаться с тобой, Оллид-тан! Ты никогда не пожалеешь об этом! Да пусть я сам умру, если только помыслю навредить тебе!

Гиацу, всхлипывая, стоял на коленях перед колдуном, и по щекам его безостановочно катились слёзы. Он ухватился руками за сапоги колдуна и взмолился:

— Прошу, поверь мне! Позволь служить тебе и дальше!

Оллид наклонился и, ухватив Гиацу под мышки, поднял на ноги. Мальчик непонимающе уставился на него, размазывая по щекам слёзы: почему господин не отвечает? Стоит ли сказать что-то ещё, чтобы он поверил, наконец? Казалось, Оллид молчал целую вечность, и всё это время рядом мягко кружил ветер, гоняя туда-сюда мелкий сор по Лисьей макушке и теребя отросшие волосы мальчика. Пылал костёр, и пламя освещало осунувшееся лицо господина. Гиацу смотрел на него во все глаза, следил за каждым движением, готов был ловить каждое слово... Вот колдун вздохнул и неожиданно опустился перед мальчиком на одно колено, так, что лицо его оказалось совсем близко:

— Гиацу, — промолвил Оллид, взяв семанина за плечи, — ты не давал мне повода сомневаться в тебе...

Гиацу замер. Он почувствовал какое-то «но» в словах господина и ждал, затаив дыхание. Однако Оллид отчего-то опять замолчал. Во взгляде его мальчик видел танцующее пламя костра. Беспокойно дёргались огненные языки. Они словно проглядывали сквозь густую зелень лесов и дикие ночные ветра, сквозь годы и целые жизни, вместившиеся в глаза колдуна... Но каким бы тёплым, сильным и бесстрашным ни казался этот огонь, некому было греться возле него. Оллид чувствовал: отрезав себя от других людей, он будто отрезал себе кусок души. Лучше быть без куска души, зато живым... Да живой ли он в самом деле? Он тихо сказал:

— Убить колдуна не очень легко.

— Я не... — хотел тотчас возразить Гиацу, но Оллид прервал его:

— Ты должен понимать, что тебя ждёт, если однажды решишь сделать это! Убивая колдуна, ты забираешь его жизнь. И всё, что принадлежит этому колдуну, отныне принадлежит и тебе. Знай, что это не только немыслимое могущество и почти бесконечные годы. Ты получаешь всё! И колдовская сила, чуждая твоему телу, станет мучить тебя до тех пор, пока либо не погубит, либо ты не подчинишь её своей воле. Но на то, чтобы подчинить её, могут уйти годы. Годы, Гиацу, которые ты проведёшь в мороке и видениях сразу двух жизней — своей собственной и того колдуна, у которого ты забрал жизнь. Ты перестанешь понимать, кто ты. Не всё так просто... с этим убийством.

Гиацу потрясённо глядел на господина. Слёзы высохли в его глазах, лишь блестело несколько тоненьких дорожек на щеках, отражая лунный свет, будто настоящее серебро разлилось по лицу мальчика. Да ведь его же так и зовут — Гиацу, что значит на семанском языке «серебряная вода». Серебряная вода, способная исцелять раны. Возможно ли, что она исцеляет и души? Оллид заговорил вновь:

— Ещё ты должен знать, что колдун чувствует всё вокруг сильнее обычного человека. Он может разобрать голоса далеко идущих людей в ветре, прилетевшем с их стороны. Может услышать топот лошадиных копыт за несколько дней до появления самих лошадей... И он острее любого человека ощущает боль. Любую боль, Гиацу.

Оллид сжал пальцы на плечах мальчика, продолжая пристально глядеть в его чёрные глаза:

— Когда ты перерезаешь горло пойманной птице, её боль — твоя боль, словно ты перерезаешь горло себе. Когда ты лечишь кого-то, ты точно знаешь, где болит, потому что у тебя начинает болеть там же. Но люди куда сложнее птиц и зверей. Если став колдуном, ты решишь убить человека, то многие годы будешь мучиться видениями его жизни. Как если бы Улль с Гиблых болот вдруг влез тебе в голову, и ты перестал бы понимать, где ты, а где — Улль, где твои желания, а где — его, где твои страхи, а где — его страхи. Это отравит твою жизнь, как однажды отравило жизнь Инга Серебряного, который пошёл на убийство. Инг был могущественным колдуном. Возможно, сильнейшим из всех, когда-либо ступавших по этой земле! И даже ему эта ноша показалась слишком тяжкой. Даже он говорил, что не знает: быть колдуном — это дар или проклятие на самом деле... Понимаешь меня, Гиацу? Ты будешь чувствовать слишком много.

Мальчик неуверенно кивнул. Он раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Оллид снова опередил его:

— Но для начала ты должен понимать, что убить колдуна не так легко, как человека. В раннем возрасте колдун, конечно, может погибнуть и от простого яда в пище. Или утонуть в болоте как Улль. Но прожив на свете многие сотни зим, обретя власть над стихиями, колдун становится крепче и выносливее. По его жилам течёт могущественная сила. И если время колдуна ещё не пришло, то скорее всего он ускользнёт у тебя из рук, даже будучи сильно раненым. А пришло ли его время, ведает лишь он сам.

Оллид предполагал, что это так, но не был уверен. Да и как можно быть уверенным, если до тебя ещё ни разу не доносился звон кубков из чертогов Халльфры? Ты только знаешь, что тех, кто слышал его, больше нет среди живых. Оллид опирался и на собственный опыт: сколько раз он оказывался на волосок от гибели! Сколько раз смерть шла за ним по пятам, но он умудрялся улизнуть от неё. Оллида никогда не посещало предчувствие близкой кончины, и он в самом деле оставался жив. Так можно ли утверждать, что если колдун не слышит поступи смерти, то даже если его проткнут копьём, он выживет? Оллид не знал наверняка. Как не знал и того, как именно выбирает Халльфра, кого она заберёт в свои чертоги, а кого — пока оставит.

Гиацу робко начал:

— Господин, я...

— Подожди, — вновь остановил его Оллид. — Ты должен знать всё, если однажды это яд отравит твоё сердце. Ты должен понимать, что тебя ждёт, если когда-нибудь решишь убить меня или другого колдуна... Я не ручаюсь, что ты вообще выживешь. А если и выживешь, не знаю, справишься ли ты с такой силой и с остатками чужой памяти, которые вольются в твою память, как река вливается в море.

Колдун смотрел в бездонные чёрные глаза своего слуги так пристально, будто пытался разгадать, каким человеком вырастет этот мальчишка? Останется ли он в самом деле предан своему господину, или тотчас продаст его, едва почует свою выгоду? Не на каждого взрослого можно наверняка положиться, что уж говорить о детях?

И всё же, всё же... Как же этот Гиацу напоминал Оллиду его самого — одинокого, ненавидимого братьями. Мальчишку, вынужденного после смерти матери скитаться по алльдскому краю в поисках Инга Серебряного, который заменит ему семью. Инг надёжно укрыл Оллида в Диких горах. И Оллид хотел сделать то же самое для Гиацу.

Семанин решительно вскинул голову:

— Я всё понял, господин, — заверил он. — Но я лучше умру, чем убью тебя.

Колдун усмехнулся:

— Постарайся не умирать. Иначе ты будешь уже не очень умный маленький семанин.

— Хорошо, — в чёрных глазах Гиацу вновь зародилось беспокойство. — Так ты меня не бросишь, Оллид-тан? Я по-прежнему твой слуга?

— Да.

— И ты не ускачешь на Туринаре без меня?

— Не ускачу.

Гиацу глубоко вздохнул:

— Я всё равно немного боюсь, — сказал он.

— Я тоже, — признался Оллид. — Но, видно, нам придётся поверить друг другу.

Он отпустил Гиацу, и тот пошатнулся, но устоял. Показалось мальчику, будто ветер упруго поддержал его со спины, и он с удивлением оглянулся, но, конечно ничего не увидел. Разве ж увидишь ветер?

Новые дрова давно никто не подбрасывал, и костёр уже потихоньку затухал. Господин, наклонившись, взял пару заготовленных поленьев и положил в огонь. Пламя тотчас перекинулось на них и разгорелось радостнее и ярче, распугивая мрачные тени, лежавшие на лицах колдуна и его слуги. Оллид подхватил котелок и спустился с ним к речке, журчащей под самой Лисьей макушкой. Вернувшись, он поставил его в огонь, насыпав в воду собранных трав. Обычно он делал горячие отвары для Гиацу, который частенько мёрз, но сегодня колдун чувствовал, что и ему самому не мешает согреться.

Семанин сидел так близко к огню, что, наклонись он ещё немного, и волосы его, уже отросшие почти до плеч, тотчас бы загорелись. Гиацу то и дело поправлял их, пытаясь убрать за спину, но они упрямо свешивались вперёд. Оллид достал из дорожной сумки моток верёвки, ножом отрезал небольшой кусок и протянул мальчику:

— Возьми. Твои волосы достаточно отросли, чтобы собрать их в хвост.

Семанин с изумлением принял верёвку и некоторое время молча держал её дрожащими пальцами. Отец всегда ходил с хвостом, и Гиацу так хотел быть на него похожим! Но мать обычно коротко стригла сына, приговаривая, что ей и Наеных колтунов хватает. Тахиё как раз грозилась достать ножницы со дня на день и срезать его патлы, да только алльды приплыли раньше... Ещё мама говорила, что позволит отрастить хвост, когда Гиацу повзрослеет. Мальчик аккуратно собрал волосы и обвязал их верёвкой: снаружи осталось лишь несколько выбившихся коротких прядей. Выходит... он уже повзрослел?

Тепло пылал костёр, и его красновато-рыжее сияние игриво перескакивало с места на место. Холодный ночной ветер едва слышно гулял меж двух заострённых вершин — Лисьих ушей, то убегая в окружавший их лес, то возвращаясь и вновь раздувая пламя. Отвар приготовился быстро, и Оллид вручил Гиацу его деревянную миску, а сам зачерпнул питьё рогом и поднёс прямо к лицу. Горячий пар, поднимаясь, путался в его бороде, мягко скользил по щекам, завитушками пробегал через лоб и исчезал в волосах. Оллид с наслаждением вдохнул травяной аромат, смешанный с запахом дыма и влажной лесной земли: даже на сердце, наконец-то, потеплело.

Гиацу сделал несколько глотков, украдкой бросая взгляды на колдуна.

— Господин, — позвал он тихо. — Получается, ты не можешь никого убивать?

— Получается, — согласился Оллид.

— Зато другие очень хотят убить тебя... — Гиацу нахмурился: — Несправедливо как-то.

Колдун задумчиво отпил из своего рога:

— Существует ли справедливость?

— Что? — не понял мальчик.

— Справедливость, — повторил Оллид. — С чего ты взял, что она вообще есть?

— А как же?..

— Если бы она была, приплыли бы к вам алльды, грабить и убивать ни за что?

— Ну так это же алльды поступают несправедливо!

— Они так вовсе не считают, — возразил колдун. — Помнишь, мы уже говорили об этом? Ростки справедливости взрастила в тебе твоя мама. И она же сказала, что нельзя отбирать чужое. И объяснила, что именно является чужим. А люди, которые пытаются отобрать что-то у тебя, вовсе не считают, что твои вещи — это чужое. Если они могут забрать их — силой или хитростью, то считают, что вещи принадлежат им. Ровно как и чужие жизни. И для них это — справедливость. Если всего одна жизнь отделяет человека от могущества, то скорее всего человек перешагнёт через эту жизнь.

— Но ведь выходит, ты даже не можешь защититься от таких людей, господин, — возмутился Гиацу.

— С чего ты взял? Если бы я не мог, то не дожил бы до семисот зим. Или ты думаешь, единственный способ защититься, это убить того, кто хочет убить меня?

Гиацу осёкся: да, именно так он и думал. Оллид покачал головой, угадывая мысли мальчика:

— Я живу в очень опасном месте, и меня нелегко отыскать. Многие, желавшие моей смерти, погибли сами, пытаясь найти хотя бы мой след.

— Но получается, из-за того, что ты не можешь убивать, тебе приходится прятаться...

— Ох, Гиацу... Я и так никогда не любил быть на виду.

Мальчик с удивлением уставился на господина:

— И тебе совсем не хочется жить рядом с другими людьми?

Оллид покачал головой:

— У людей никогда не иссякнут проблемы. Они всё время болеют, умирают, не знают, что делать с плохими урожаями и своими врагами... И если рядом есть кто-то могущественный, способный и с хворью справиться, и с засухой, то люди скорее предпочтут переложить свои проблемы на его плечи, — Оллид опустил рог в котёл и зачерпнул ещё горячего питья. — Колдуну тяжело отказать, ведь он чувствует боль других людей как свою собственную. Но рано или поздно тебя окружат со всех сторон, жалуясь и умоляя. А потом по твою душу придёт какой-нибудь князь, настаивая, чтобы ты помог ему победить другого князя. И этому никогда не будет конца... Вот она, обратная сторона могущества!

— А как же Мевида-тан? — спросил Гиацу. — Почему она живёт среди людей?

— Мевида заставила всю деревню позабыть о себе. О ней вспоминают, лишь когда что-то случается.

— Выходит, она не против?

— Выходит, что нет. Думаю, ей даже нравится, что люди нуждаются в ней.

Оллид прикрыл глаза. Да, Мевида и впрямь желает, чтобы в ней нуждались. На краткий миг он даже увидел перед собой лицо колдуньи, её холодные зелёные глаза и тонкие губы, изогнутые в усмешке. «Оллид, Оллид, — будто бы говорили эти губы. — Неужто ты не желаешь, чтобы в тебе нуждались? Посмотри на этого узкоглазенького... Да он жить без тебя не может. И ведь тебе это нравится, разве нет?». Оллид с раздражением тряхнул головой, пытаясь вытряхнуть из неё Мевиду, и распахнул глаза.

— Господин, — раздался голос Гиацу, — я не всё понял, когда ты прощался с Мевидой-тан. Почему ты считаешь, что нравишься ей? Она ведь пыталась уговорить меня убить тебя.

— А ты не стесняешься задавать любые вопросы! — заметил Оллид.

Мальчик потупился:

— Я хочу понимать...

— Это похвально, — кивнул колдун. — У тебя живой ум. Задавай вопросы и дальше, я не против. А Мевида... У неё свои понятия о том, какой должна быть моя жизнь. И эти понятия расходятся с тем, что я думаю по этому поводу.

Гиацу озадаченно нахмурился.

— Она не желала, чтобы ты меня убил, — пояснил Оллид. — Она желала, чтобы я тебя бросил, потому что теперь ты знаешь мою тайну и можешь меня убить.

— За что она так невзлюбила меня? — удивился мальчик. — Из-за того, что я семанин?

— Нет. Думаю, Мевида позавидовала тому, как я к тебе отношусь.

— То есть она тоже хочет с тобой повсюду ездить? Но ты не хочешь, да? — догадался Гиацу.

— Не хочу.

Гиацу выловил из своей миски листок и, откинув его в сторону, продолжил пить.

— А что бывает, если у двух колдунов рождается ребёнок? — спросил он. — Они всё равно оба теряют свою силу? Или только кто-то один?

— Оба. И тогда на свет появляется невероятно сильный колдун. Вроде Инга Серебряного.

— О-о-о... — протянул Гиацу.

— Но мне не нравится Мевида, — напомнил Оллид.

— Нет-нет! — испуганно воскликнул мальчик. — Я ничего такого не хотел сказать!

И, почувствовав себя ужасно неловко, он тотчас принялся перебирать в голове вопросы, которые собирался задать господину. Ведь они так давно нормально не разговаривали! А всё из-за этой Мевиды! Да она Оллид-тану даже не нравится! Мевида, Мевида... Инг Серебряный... Инганда...

— Вспомнил! — обрадованно воскликнул Гиацу. — Господин, а что означают ваши имена? Я заметил повторы: Инг, Инг-анда. Но вроде таких слов нет в алльдском языке. Или ты мне их не сказал.

— Это язык Древних, — промолвил Оллид на алльдском.

— Что ещё за древни? — не понял Гиацу.

— Древни-е, — чётко проговорил колдун. И перешёл на семанский: — Это те, кто жил очень, очень давно. Теперь их язык помнят лишь колдуны, да и то — не все. А люди давно позабыли. Мало кто из нынешних алльдов скажет тебе, что значит его имя: детей называют просто в честь бабушек, дедушек, правителей или известных героев. Но когда-то всё было иначе... — Оллид поднял взгляд к чёрному небу, усыпанному точками звёзд. — Люди в древности считали, что душа человека сама знает, какое имя ей больше подходит. Ведь только ей известна собственная судьба. Когда появлялся ребёнок, самый старший член семьи ложился спать рядом с ним и во сне вопрошал новоприбывшую душу, какое же имя она хочет.

Гиацу завороженно прошептал:

— И душа отвечала?

— Обычно — да. Но со временем значения имён стали забываться. А спустя много сотен зим позабылся и обычай их выбора. Даже не знаю, следует ли ему сейчас кто-то.

— Мы спрашивали об этом море, — тихо признался Гиацу.

— Об именах?

— Да. Тахай-море, Голова Мудрого дракона — она всё знает. И как надо назвать детей, и даже — сколько ты проживёшь. В нашей деревне все советовались с Тахай-морем, — гордо сообщил семанин. — И в шёпоте его угадывали ответы. Мама говорила, меня так и назвали. В ночь, когда я родился, холодный ветер с севера гнал волны с серебристой пеной. Отец задал Тахай-морю свой вопрос и расслышал, как Мудрый дракон ответил ему...

— Серебряная вода, — кивнул Оллид. — У тебя красивое имя, Гиацу.

— А маму звали Тахиё, что означало «храбрость дракона», — поделился мальчик. — Она и в самом деле была как дракон! А отец... Его звали Атхай. «Практичная голова». Мама говорила, что он знает толк в делах и не любит ерунды. Ей пришлось упрашивать его даже шкатулку оставить! Она говорила: «Атхай-тан, посмотри, какая красота!». А отец отвечал ей: «На что нам красота? Две козы полезнее будут», — передразнив родителей, Гиацу рассмеялся. И добавил с грустной улыбкой: — А сестру звали Ная — капелька росы...

— Что ж, — промолвил Оллид, вновь зачерпывая рогом отвар из котла. — Ты спрашивал про имена Инга и Инганды... «Инг» на языке Древних значило «вечность». Или что-то вечное. А «Анда» — это «тихий ручеёк». Но вот, собравшись в имени Инганды, два этих слова переводятся скорее как «вечная вода» или даже «стоячая вода», что очень подходит госпоже Гиблых болот.

— Надо же... — поразился Гиацу. — Действительно подходит! А что значит имя Мевиды?

— «Имеющая медвежью душу». Иными словами: медведь. Зверь, в которого она может обращаться.

— А твоё имя, господин?

Оллид устало улыбнулся:

— А как ты думаешь?

Гиацу нахмурился. Подперев рукой щёку, он оценивающе поглядел на господина:

— Может, что-то связанное с ветром? — предположил он, наконец.

— Может, — уклончиво отозвался колдун.

— Оллид-тан, ты не скажешь?

— Подумай сам.

Мальчик недовольно сжал губы: ну что за странная игра? Все переводы такие разные: Вечность, Стоячая Вода, Имеющая медвежью душу... Тут так просто не отгадаешь! Багряно-рыжие всполохи, танцуя по Лисьей макушке, освещали колдуна, прожившего на свете семьсот зим. Так кто он такой? Что больше всего подходит ему? Ведь имя — это слепок судьбы.

Оллид подкинул в огонь поленьев, и оробевшее было пламя взметнулось, озарив тёплым сиянием затерянных в лесу людей и притихшего коня, от которого в это время осталась лишь тень. Ветер тотчас услужливо подлетел к костру и принялся раздувать его ещё сильнее. Но вскоре ему это наскучило, и он понёсся дальше, обрывая листья с веток да приглаживая траву в далёких непролазных чащах. Гиацу вздохнул:

— Большая птица? — неуверенно спросил он.

Оллид вновь улыбнулся, но промолчал. Он поднял голову к небу. В необозримой чёрной выси, изредка прикрываемой дымом костра, светились звёзды, будто тысячи серебристых глаз глядели оттуда на землю. Вдруг одна звезда сорвалась с ночного полотна и стремительно покатилась вниз. А за ней тотчас полетела и вторая. Гиацу тоже заметил их:

— Звёзды падают!

— Моя мать говорила, что звёзды — это огни чертогов Халльфры, куда отправляются люди после смерти, — тихо промолвил колдун. — А падающие звёзды — это серебристые слезинки мёртвых. Они роняют их, когда глядят из окон чертогов на землю, где остались их родные.

— Как грустно! — воскликнул Гиацу, но вдруг рассердился: — Оллид-тан, но ты так и не сказал, что значит твоё имя!

— Подумай ещё.

Гиацу брякнул первое, что пришло в голову:

— Падающая звезда?

— Нет.

— Сдаюсь!

— Давай спать, Гиацу. Я устал.

— Ладно, не сдаюсь! Быстрый как ветер? Зелёный плащ?

— Мой плащ не только зелёный, — поправил Оллид.

— Красный плащ? Красно-зелёный плащ?

— Гиацу, спать! Иначе я завтра ускачу без тебя.

— Не надо! — испугался мальчик.

Он тотчас стих и расстроенно улёгся на подстилку, подложив ладошки под голову. В чёрных глазах его плясало пламя, объятое густым дымом. Колдун подкинул дров, чтобы костёр горел как можно дольше и согревал семанина, плохо переносящего холод. Оллид и сам устроился поближе к огню, завернувшись в плащ. На небо набежали облака, кучерявой пеленой застилая небесные огни. Дым от костра усердно помогал им, и вскоре лишь немногие серебристые точки остались мерцать во тьме. Не доносился до Оллида звон кубков из чертогов Халльфры: должно быть, смерть в самом деле далеко. Стоит ли, наконец, довериться человеку рядом, этому семанскому мальчишке? Способен ли он воткнуть нож в горло? Проснётся ли колдун, почуяв беду, прежде, чем станет ещё одним огоньком в чёрной бездне над головой?

Оллид чувствовал, что думать больше не в силах. Тело стало невыносимо тяжёлым, веки сомкнулись... Будь что будет! В тишине раздавался треск поедаемых огнём поленьев, слышалось близкое журчание речки под Лисьей макушкой да шуршание ветра в редеющих по осени кронах.

— Нелюдимый колдун? Горный отшельник? — не выдержал Гиацу.

— Как знать, как знать... — пробормотал Оллид.

— Северный ветер?

Но господин молчал. Так и не дождавшись ответа, семанин вздохнул и решил больше не спрашивать. Можно продолжить и завтра. А то, чего доброго, Оллид-тан и впрямь уедет утром без своего докучливого слуги: вдруг он правду сказал? Гиацу и без того боялся этого каждый день. Настолько сильно, что всякий раз перед ночёвкой вытаскивал из седельной сумки шкатулку и подаренный Мьярном игрушечный корабль — единственные личные вещи, которые он имел, не считая одежды. Мальчик думал, что если уж господин бросит его, то по крайней мере, с ним останется хоть что-то, напоминающее о доме и об одном маленьком алльде, пожелавшем дружить с семанином.

Гиацу глядел на пляшущее перед самым лицом пламя. Огонь перекидывался с полена на полено, обнажая переливающиеся красным золотом древесные сердцевины. Мама говорила, так выглядит драконье нутро, вспомнил Гиацу. Интересно, она сама его видела, или ей тоже кто-то рассказал? Семанин хотел поперебирать в голове возможные значения имени господина, да слова уже с трудом шли на ум и, в конце концов, превратились в мешанину, которую нельзя было разобрать. Гиацу закрыл глаза.

— Милостивый Семхай-тан! — прошептал он свою ежедневную молитву. — Не дай господину уехать без меня. Разбуди меня раньше него! Обязательно разбуди!

Бог-солнце Семхай-тан встаёт самый первый: лишь на него вся надежда. А пока ночь приняла, наконец, уставшего мальчика в свои объятия. И была она доверху заполнена тёмно-красным золотом, над которым в непроглядной выси горели огни чертогов Халльфры. И мёртвые плакали по своим живым, роняя серебро на землю.

 
 
* * *

Читать дальше следующую главу «Шёпот грядущей зимы» — http://proza.ru/2025/02/22/185
 
Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314