Завещание 4

глава третья

Милый дедушка.


Девочки Уотсон остановились в эркере большого окна, выходящего на лужайку.
- Мы были у родника, - сказала Сони.- И я там кое-что нашла.
- Что?
- Вензель. Тот, с маминой шкатулки. Вот послушай... - и Сони торопливо, но дельно рассказала младшей сестре обо всём, что произошло после того, как они так неудачно упали с велосипеда.
- Значит, это был он? Вор? - расширила глаза Мэри.
- А ты знаешь, что Нору Сэвиш последний раз видели тоже там?
- Ой, а ведь и правда! Не понимаю, Сони, как ты не боишься ходить туда!
- Ну, вот ещё! - старшая только фыркнула. - И потом, - сказала она. - Я ведь была с Данхиллом.
- Но, послушай, думаешь, тот человек испугался Данхилла? Почему он убежал?
- Понятно, почему. Не хотел, чтобы мы его там видели.
- Ну а что такого, если кто-то завтракает у родника? Почему его нельзя видеть?
Сони пожала плечами:
- Я сама всё время об этом думаю. Может быть, рассказать дедушке? При упоминании о дедушке Мэри слегка сникла. Сони, разумеется, заметила это, а, заметив, рассердилась:
- Глупая! Ну, что ты так его боишься? Он очень хороший человек.
- Ох, нет, Сони, ты мне даже и не говори, - замотала головой Мэри- так, что подобранные на затылке волосы рассыпались. - Там, в Фулворте.... Ты, может, спала, а я каждую ночь лежала и подолгу не могла уснуть, и я слышала, как он ходит и с кем-то всё говорит, говорит, а потом ещё вдруг как начнёт мучить свою скрипку, и она кричит совсем по-человечески. Знаешь, Сони, я думаю ... ты только не смейся! Я думаю, что он всё-таки немножко колдун.
Сони фыркнула. Впрочем, тут же спохватилась:
- Извини, пожалуйста, Мэри, но ты чушь городишь. Колдунов не бывает. И, уж во всяком случае, наш дедушка не колдун.
- Ах, не колдун? А как же он тогда читает мысли?
- Читает мысли?
- А ты не знаешь, что он читает мысли?
- Вот глупая! Он вовсе не читает мысли. Просто он наблюдает и анализирует, и у него это получается лучше, чем у других - такой талант.
Это от природы и постоянных упражнений. Он и меня учил, пока ты дичилась по углам.
- Ты врёшь, - убеждённо возразила Мэри. - Как можно наблюдать, кто о чём думает? Разве мысли видны?
- Нет,конечно, но можно обращать внимание на выражение лица, на движения глаз, ещё на какие-то признаки....
- Ерунда! Я обо всём думаю с одинаковым выражением лица.
- Так не бывает.
- Нет, вот именно только так и бывает. А ты можешь попробовать угадать, о чём я думаю, если, по-твоему, колдовство здесь ни при чём? - и Мэри, заведя глаза, начала усиленно думать.
- Да, конечно, могу, - пожала плечами Сони. - Ты сейчас про себя таблицу умножения говоришь.
Мэри изумлённо и даже диковато взглянула на неё:
- Откуда ты…
Сони расхохоталась:
- Вот чудачка, да ты же губами шевелишь!
Мэри надулась. Упрямства ей было не занимать.
- Всё равно дед поколдовывает. Ты знаешь, что его воспитывал один цыган, и он как раз и научил его всяким цыганским штучкам?
- А тебе кто сказал? - Сони и сама знала кое-что об этом цыгане, но от самого деда. Для Мэри этот источник информации вряд ли был актуален. Впрочем, цыган имел медицинский диплом, степень доктора философии, и ему настойчиво предлагали кафедру в лондонском университете.
- Дядя Стивенс, - выдала свой источник информации Мэри.
- Дядя Воробей? Ну, ты тоже, нашла, кого слушать! Вот спроси лучше мистера Рауха. Он знал и деда, и того цыгана.
- Папа его тоже знал.
- А откуда ты-то знаешь?
- А помнишь мамину шкатулку, которую украли?
- Ещё бы не помнить - я ведь тебе о ней только что говорила.
- Ну вот. Мама открывала её при мне, и там были, как мне показалось, золотые серьги. Я спросила, почему она их не носит. А папа ответил за неё - он сказал, что серьга одна, что такие носят только мужчины, и что, кроме того, её вынули из мёртвого уха, и маме не стоит её надевать. Это не украшение, а память об одном человеке. Я, конечно, спросила, что это было за ухо, и что за человек, и почему мёртвый, и папа только успел сказать, что у деда был раньше друг - цыган, который заменил ему отца, и вещи из шкатулки принадлежат ему, как мама тут же заткнула ему рот так, как только мама и умеет.
- И ты всё это время молчала? - возмутилась Сони.
- Откуда же мне знать, что тебе интересно.
- Ничего себе! А что ты там ещё видела?
- Ничего. Бумаги, письма какие-то…
- Неужели ни словечка не прочла?
 - Нет. Чужие письма нельзя читать без разрешения. Да они и не по-английски написаны - не то греческий не то кириллица, я не разобрала.
Сони уже открыла было рот, чтобы выбранить сестру за недостаточную любознательность - порок в ее глазах серьёзный, но из гостиной вышел отец и, щёлкнув крышкой часов, сказал:
- Девочки, у вас на сборы полчаса, не то опоздаем к поезду.
- О, дьявол! - воскликнула Сони, и тут же удостоилась беседы о недопустимости подобной лексики для девочки её возраста.
- Но, папа, ты ведь сам то и дело чертыхаешься! - возмутилась она.
- Ну, потому что я – не девочка твоего возраста, - невозмутимо парировал доктор Уотсон. -  Что позволено юпитеру, не позволено быку. То есть, в данном случае, тёлочке.
Мэри фыркнула смехом, её настроение словно бы немножко поправилась.
На станцию поехали в "семейном ландо" - так гордо называл этот своеобразный экипаж доктор Уотсон. По сути, это был остов двуколки, надстроенный самым невообразимым образом на пять мест.
Кучера брать не стали, и отец семейства гордо правил сам, чмокая губами и покрикивая на лошадей, как заправский кэбмен.
Мэри всю дорогу казалась болезненно оживлённой, Сони, напротив, задумчивой. Вывел её из ступора только шум вокзала и резкий паровозный свисток. Они едва успели - поезд уже подошёл к станции и выпускал пар.
Мистер Уотсон вытянул шею, высматривая в толпе тестя, и всё-таки пропустил: тот, кого они встречали, возник рядом с экипажем, как из-под земли вырос. Мэри даже вскрикнула от неожиданности, когда дед появился прямо перед ней - высокий, худой, загорелый, с пронзительно насмешливым взглядом глубоко посаженных глаз и с длинными, до плеч, волосами цвета соли с перцем, когда перца становится всё меньше, а соли всё больше. Одет он был как фермер в рабочий день: клетчатая рубашка, кожаный жилет, гетры, бриджи - всё это разных оттенков коричневого цвета, короткие рыжие сапоги на каблуке и с узким удлинённым мыском, удобные для верховой езды. А в довершение ко всему витой шнурок, подхватывающий волосы, чтобы не лезли в глаза, как у американских колонизаторов.
- Что, молодые глазоньки, - спросил он ехидно своим резким трескучим голосом. - Проморгали?
- Как-кой вы фермер! - восхитился доктор Уотсон, блестя радостными глазами. Видно было, что ему хочется обнять родственника, но он стесняется.
Дед, однако, не постеснялся - сам обхватил, стиснул, хлопнул по спине, оттолкнул, чтобы глянуть со стороны, полюбовался, склонив голову набок:
- Ещё фунта три, а? Смотрите, Уотсон, потеряете форму.
- Зачем она мне? - грустновато улыбнулся зять. - Почтенному отцу семейства, которому... ах, страшно сказать, сколько...
-Как знать... - ухмыльнулся дед, и ухмыльнулся так странно, что глаза Сони сощурились, а у доктора Уотсона, наоборот, широко раскрылись
- То есть, вы ...? - осторожно переспросил он.
- А вот об этом не сейчас...
Легко вспрыгнул в ландо и сел, как нарочно, рядом с Мэри, ущипнул розовую щёчку - больно, спросил:
- Что, внучка, поумнела или всё такая же глупая кукла, как была?
Что тут ответишь! А дед вдруг сунул руку в карман, вытащил что-то и - щёлк - застегнул на её запястье, как наручник. Не сразу решилась посмотреть, но всё-таки скосила глаза: браслетик. Ажурный, тонюсенького узора, золотой. А в нём... боже правый, часики! Настоящие. Тикают. Идут.
- Это мне?
- Вот ещё! - фыркнул дед. - Так, только до дома в них доехать, а там сразу горничной отдашь. Пусть носит. У вас же есть горничная?
И - ни тени улыбки. И голос резкий, пугающий. Вот пойми его!
- А Сони? - всё-таки решилась Мэри.
- А Сони мне самому рада - зачем ей побрякушки? - и повернулся к зятю:
- А, кстати, о ваших местах упоминается в газетах. Снова пропавшая девочка. Что, тела всё не нашли? Или и не искали?
- Это наши соседи, - хмуро сказал Уотсон. - Супруги Сэвиш. Он - помощник начальника станции, а она до замужества, кажется, преподавала домоводство. Нора - старший ребёнок в семье, ровесница моей Мэри.
- Ну, и что говорит полиция? Что Мейсон нарочно вернулся с того света,чтобы отвести глаза сыщикам? Послушать их - так у всех полицейских зрачки уже давным-давно должны закатиться на изнанку глазного яблока - так часто им отводят глаза.
- Конечно, Мейсон был ни при чём, - сказал доктор Уотсон, дёргая вожжи. - Я им тогда объяснял, что эксгибиционизм - ещё не педофилия, - он, кажется, совсем забыл о присутствии девочек или надеялся, что они не поймут специальных терминов, - и что Мейсон, скорее, хулиган, чем неуправляемый сумасшедший, но поверить мне - значило бы затянуть следствие. А зачем, если вот он, обвиняемый, у которого нет родных, нет средств на адвоката, и нет даже достаточного разума, чтобы понять, что он попал как кур в ощип. Но сейчас я иногда думаю: а все ли средство убеждения использовал ? Не отступился ли раньше времени? Не на моей ли совести гибель и того человека, и этих детей? Потому что получись тогда по-моему, дело бы не закрыли, и сейчас, быть может, преступник уже понес бы наказание, а не возобновил свои злодейства.
- Эк, вас куда занесло... - дед длинно свистнул. - А чрезмерное раскаяние, мон ами, оборотная сторона гордыни. Но вы мне не сказали: сейчас-то расследование хоть кому-нибудь поручено?
- Официально никакого расследования не существует. По версии полиции, девочка добровольно ушла из дома, а потом потерялась или стала жертвой несчастного случая. Они так считают, потому что дело было днём недалеко от грузовой станции, и никто не слышал, чтобы девочка звала на помощь.
- Чушь! - отрезал Холмс.
- Конечно, но вполне удобная чушь. Впрочем, здесь с начала лета появился некий инспектор Флай, молодой и рассеянный верхогляд, который карьеры не сделает. Но с ним вместе ходит сержант Лаус - вот тот въедливый тип, и катится, как чугунное ядро под уклон. Конечно, я ему ничего не рассказал о своих пропажах, потому что начни он проявлять активность - и Бог знает, как обернётся.
Холмс вдруг расхохотался.
- Лаус и Флай? Ну дела! Видно, придется мне переучиваться с пчеловода на муховеда.... Ну же, Уотсон, глядите веселей! Я ведь знаю, что вас гложет, но оглянитесь: вот они, ваши девочки, обе при вас.
Но доктор со вздохом покачал головой:
- Рона себе места не находит. Особенно теперь, когда в доме ожидается столько человек.
- А почему вы в телеграмме прибегли к эзопову языку? - вдруг спросил с интересом Холмс. - Подозреваете кого-то из домочадцев?
- Никого конкретного. Но последняя пропажа... Покуда они забирались в библиотеку - в оружейную - ещё ничего . Но шкатулка стояла в спальне, значит, самое сокровенное также легко доступно, как и....
Дед словно бы чуть побледнел.
- Какая шкатулка? - быстро спросил он.
- Та самая .
- Хорошо, потом расскажете подробно.
Они проезжали тем временем мимо грузовой станции, и Сони, привстав, указала в сторону недостроенного тоннеля:
- Вот здесь Нору Сэвиш видели последний раз. Смотри, Холмс, как раз вон там, у камней, где растёт бузина.
Мэри поёжилась - её и раздражала, и пугала манера Сони обращаться к странному дедушке так фамильярно. Впрочем, как она знала, он сам просил об этом: "когда вы обращаетесь ко мне, называя "вы, милый дедушка", я чувствую себя полупарализованным безумным старикашкой, которому место в богадельне".
И Сони живо подхватила новую манеру, а она, Мэри, не смогла, втайне подумывая даже, что, может, богадельня и не самое худшее место на земле для человека, который тряс папу за грудки с таким бешеным лицом.
- А ну-ка, Уотсон, стойте, - между тем попросил он и, легко опершись рукой, вымахнул из "ландо". Сони сунулась было за ним, но отец властно одёрнул: "Сиди", - и она послушалась.
Дед двигался, как большая худая кошка. При этом перемещения его со стороны выглядели бессмысленными и беспорядочными. Он прошёлся туда и сюда, расслабленно поглядывает то на небо, то под ноги, сорвал какой-то цветок и сунул его в петлю на рубашке, вдруг сел на корточки, обхватив колени, и ненадолго глубоко задумался о чём-то, снова встал, потом поманил пальцем Мэри:
- Поди-ка сюда!
Мэри не посмела ослушаться, но шла так, словно там, в конце, её обещали выпороть.
- Кричи! - велел дед.
- Как? - еле слышно прошептала она.
- Изо всех сил. Так, будто тебя грубо схватил разбойник и тащит на костёр жарить. Ну!
Какое там кричать! Мэри сейчас из себя и самого слабого писка не выдавила бы.
- Оставьте её, - попросил доктор Уотсон. - Мало вам Сони?
- Мало, - запальчиво откликнулся дед. - Разве у меня одна внучка? У меня две внучки.
- А я вам говорю, - в голосе доктора Уотсона вдруг громыхнуло железо. - Оставьте её в покое! Вас забавляет дразнить гусей, а она вас уже до смерти боится… Мэри, вернись в экипаж.
Мэри беспомощно посмотрела на отца, на деда - и вдруг, зажмурив глаза и поднеся ладони к ушам, завизжала, что есть силы - так, что конь присел на задние ноги и попятился, путая упряжь. Сверлящий, невозможный визг её висел в воздухе несколько мгновений - и стих.
- Достаточно? - тихо спросила она, уставившись деду не в глаза - в подбородок. - Вы этого хотели, дедушка?
Дед, как уже было сказано, не терпевший, когда его называют дедом, только фыркнул.
- Молодец, - сказал мистер Уотсон всё ещё нетвёрдым ошалевшим голосом. - Великолепный визг, умница... Ну, Холмс, так или иначе цель достигнута - вам это что-нибудь дало?
- Только то, что полицейские хроникёры, как всегда, предаются безудержной фантазии, - охотно откликнулся дед, снова занимая место в "ландо". - Как бы эта похищенная ни кричала, никто ничего не услышал бы. Ссылаясь на близость железной дороги, а, следовательно, людей, журналисты не учли того, что в вагонном депо или на грузовой станции - а здесь мы видим то и другое, вон там, за озером, как я понимаю, при работе всегда стоит шум, за которым непросто расслышать что-то ещё. Тем более на таком расстоянии.
Своеобразный экипаж покатил дальше.
Сони ткнула Мэри локтем:
- У тебя здорово получилось, прямо, как у мисс Долли, когда она видит в тапке мышь... Ой!
Последнее "ой" относилась к тому, что появилось вдруг на ладони у дедушки. Это была белая мышь. Сидя на задних лапах, она тянула мордочку, дёргая розовым носом. На мыши был крошечный мундир колониальных войск со всеми регалиями капрала. Судя по всему, до сих пор она мирно спала в кармане рубашки.
Дед покосился на девочек и усмехнулся, потом начал тихонько насвистывать "Сказки венского леса", и мышь принялась уморительно кружиться на месте, переступая лапками так, словно исполняла тур вальса, а усатую мордочку задрав верх. При этом нос её непрерывно шевелился, принюхиваясь.
- Если угодно, - предложил дед. - Он и в мазурке пройдётся.
Доктор Уотсон улыбнулся в усы, но ничего не сказал, продолжая править лошадью.
- Вы, может быть, подарите его Сони, дедушка? - набравшись храбрости, пролетала Мэри. Она всё ещё чувствовала неловкость за часики, совсем забыв о таком сестрином подарке, как Котик.
- Холмс, - веско поправил дед. - Во-первых, Холмс - и никак иначе. Ещё не хватало, "дедушка"! Да я моложе вашего отца, если хотите знать. А во-вторых, капрала я не собираюсь дарить безответственным детям, он мой друг.
Но в Мэри, прежде и рот не решавшейся открыть в присутствии деда, должно быть, от визга взыграл дух противоречия.
- Дед не может быть моложе отца, - прошелестела она совсем уж неслышно.
Холмс поднял брови, но, коротко вздохнув заговорил миролюбиво: - Ну, посчитай Я родился в январе пятьдесят четвертого года - сколько же мне лет сейчас? Как у тебя с арифметикой, всё так же скверно или получше?
Мэри поджала губы - с арифметикой у неё было "не очень", но не настолько же.
- Пятьдесят восемь, - сказала она.
- Ну вот. А вашему отцу завтра шестьдесят, насколько я помню. И разница теоретически могла бы быть и больше, так что, дитя, всё бывает.
- Мэри, - голос младший мисс Уотсон дрожал и вибрировал.
- Что-что? - не расслышал дед.
- Мэри, - твёрже повторила внучка. - Во-первых, Мэри - и никак иначе.
И дед, едва оправившись от удивления, вдруг закатился смехом - беззвучно, но до изнеможения, до слёз. А Мэри увидела, что на щеках у него ямочки, и в углах глаз весёлые тонкие морщинки, а зубы очень ровные и белые, и намокшие ресницы совсем не чёрные, как показалось вначале, а шоколадно-коричневые, как у Сони, как у мамы - тенистые и мохнатые.
"Ландо" между тем свернуло на подъездную аллею к дому. Микки выбежал принять коня под уздцы, и хозяин с облегчением бросил ему поводья.
- Что это за тип? - подозрительно спросил о конюхе гость. - Вы стали держать слуг?
- Приходится, - немного смутился зять. - Ведь это не лондонская квартира, дом с садом, с парком - требует ухода.
- Вы как будто оправдываетесь... Прелестная усадьба. На старости лет - я это по себе знаю - городской шум и смог перестают привлекать. Что, и много у вас прислуги?
- Я вам потом про всех расскажу, - пообещал доктор Уотсон, понимая, что расспросы Холмса носят прикладной характер. - Пойдёмте, поздороваетесь с Роной. И... у нас тут уже Валентайн Раух.., - его лицо внезапно помрачнело, на нём отразилось замешательство. - Слушайте, Холмс, но я должен предварить вас..., - и, взяв тестя под руку, он отвёл его в сторону, сделавшись вдруг очень серьёзным - даже, пожалуй, виновато-серьезным.
Известие о смерти профессора Уилсона Холмс воспринял очень тяжело. Если бы Уотсон предвидел это, он взял бы на себя труд хоть немного подготовить своего друга, но он понадеялся на его обманчивую флегматичность. А Холмс сел, где стоял, на то, на что пришлось, сильно побледнел, взялся рукой за грудь и закрыл глаза.
- Холмс, что такое? Сердце? Холмс, вам нехорошо? - суетливо допытывался удручённый зять. - Ах, я – дурак, не надо было так сразу... Мы-то все уже привыкли, а вам.... Холмс, может, валерьянки накапать? Ах, черт! Да ведь у меня в смеси с пустырником, вы же не можете... - он чуть не плакал от волнения, и Холмс глаза, наконец, открыл.
- Да полно! - произнес он голосом неверным, но с нетерпеливыми нотками. - Что мне сделается - все позади уже. Просто... это, действительно, неожиданно... Как же я пропустил? Ведь и некролог, должно быть, печатали...
- Как раз нет. Пока велось следствие, полиция запретила, а потом, как видно, следствие зашло в тупик. Да и то, - справедливости ради добавил он. - Уличный грабёж в тёмном переулке... Что тут узнаешь?
- Я бы узнал, - сказал Холмс, и в голосе его послышался упрёк.
- В те дни, - тоже с упрёком возразил Уотсон, - вы и в зеркале-то самого себя не узнавали.
Бледность Холмса сменилась пятнистым румянцем.
- Ах, это вот когда... - стыдливо сказал он.
- И с тех пор...? - непонятно спросил Уотсон, но Холмс понял - с улыбкой замотал головой:
- Ни- ни, ни в коем случае. Мне хватило впечатлений. Но теперь мы всё-таки пройдём в дом, или у вас припасена ещё какая-нибудь гадость?
- Нет-нет-нет, - доктор суеверно сплюнул через плечо. - Больше никаких гадостей. Идёмте - нам нужно будет ещё о многом поговорить.
Они ушли, а девочки остались возле крыльца, чувствуя не меньшую потребность поговорить, чем их дед и отец.
- Ты сегодня неподражаема, - сказала, наконец, Сони. - Словно кто-то подменил мою маленькую сестрёнку.
Мэри - всё ещё в дерзостном запале - вскинула подбородок:
- Тебе не нравится эта подмена, Сони?
- Пока не пойму. Хотя... для того, что я собираюсь осуществить сегодня ночью, новая Мэри была бы полезнее старой.
- А что такого ты собираешься совершить ночью? - насторожилась Мэри.
- Поставить научный эксперимент, кто громче визжит, ты или мисс Долли.
Мэри сообразила, что речь идёт о Капрале, и перепугалась.
- Сони, ты этого не сделаешь!
- Брось. Разве ты не слышала, что она говорила про нас с Саем?
- Не слышала. Солнышко сказал: "уйдём" - и мы ушли.
- Солнышко - мудрец. Но все равно. Даже если не слышала ты, то слышала я. И, поверь мне, это стоит мыши в тапке.
- Я верю, Сони. Но если тебя поймают, ты точно не пойдёшь завтра вечером на маскарад.
Подражая интонациям деда, Сони высокомерно заявила:
- Это пусть меня ещё поймают, дитя, - и, не выдержав, сама первая стала смеяться.