В Альгамбре

Американский профессор, с которым я сотрудничала как социолог, переводчик и сопровождающий в его путешествиях по России, в качестве благодарности решил устроить мне участие в Международной конференции в Гранаде, Испания.

С детства я самостоятельно учила испанский, пела их канцонеро со странными арабскими тремоло, танцевала фламенко, хоты, сегидильи… Что там говорят про прошлые жизни? В свои пятнадцать я о таком и не слышала.

Но чувствовать-то могла! Ощущать необъяснимое притяжение.
Особенно – к Гранаде. Потому ли, что на моей пластинке тенор профессионально выводил «Granada, mi tierra so;ada!»; или потому, что Светлова тогда пели из всех щелей «Гренада, Гренада, Гренада моя!». Тогда мне было неизвестно, как работает программирование нашего сознания.

Но только ли в нём было дело?
Мне предоставили шанс отбросить чужие навязанные программы и положиться на свои ощущения. А их возникло немало, и первым из них стало то, что, выйдя вечером из дверей вокзала, я увидела улицы, которые знала. Они были родными.

Когда больше пятидесяти лет тихо-мирно живёшь в небольшом городке, как узнать, что ты прямо в то же самое время есть в других местах? Я жила в Гранаде. Когда-то.

Но говорить об этом со своим спутником не собиралась, чтобы меня не посчитали ненормальной. Хотя – что есть норма, если, не имея схем, карт и телефонов, не дожидаясь слов моего друга, я сразу знала, куда повернуть и по какой улице идти, чтобы добраться до нашей гостиницы?

На следующий день мы отправились к моей мечте.
Мир – это матрёшка.
Гранада как город – большая мечта, а внутри неё – ещё большая: Альгамбра. Там я мечтала побывать с детства, изучая в книгах все детали, переходы, колонны, комнаты, патио, фонтаны и украшения дворца.

Да, красиво.
Да, интересно.
Да, фотоаппарат под рукой.

И вдруг я перестала следовать мысли о том, как буду показывать фотки своему сыну.
Я просто исчезла.
Ну, как?
Я была всё там же, но перед внутренним взором раскалённой стрелой испанской жары пролетело три картинки.

Слева от фонтанов в маленьком закоулке на резной каменной пристенной скамье я «увидела» девочку лет трёх. Она была одета в платьице и в кружевные штанишки с рюшами; ножки были обуты в милые розовые башмачки. Девочка болтала ножками и разглядывала резьбу на своде комнатки. Ко мне пришёл удивительный покой – то счастье, которое доступно исключительно детям с их беззаботностью.

Взглянув направо, я увидела массивную резную дверь с тяжёлыми железными петлями и девушку лет пятнадцати около неё. Её лёгкое газовое одеяние, летящее при малейшем движении, было пастельных тонов; длинные волосы; рассыпаны по плечам; глаза заплаканы. Детство прошло. Девушка стучала в дверь и пыталась её открыть, но ей никто не откликался. Я «увидела» убежавшего через эту дверь молодого человека.

Третья картинка-ощущение пришла ко мне в совершенно пустой маленькой комнате с решёткой на окне и решёткой в полу, сквозь которую можно было разглядеть нижний уровень, подземные коридоры и переходы. В этой комнате «стояло» чёрное деревянное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками.

На нём «сидела» я – старая, дряхлая, беспомощная, но всё ещё с тщательно уложенными в пучок длинными волосами и черепаховым гребнем в нём.

Ко мне «приходили». Мне «приносили» еду; я «видела», как в подвале снуют слуги; «слышала» шум с улицы и крики птиц. Я «была» сильной и властной, но время моё подошло к концу, что не столько печалило, сколько злило, потому что оставить их, бестолковых, без присмотра, значит обречь на глупое прозябание, а не жизнь.

У меня полились слёзы.
Мой бесцеремонный спутник сделал фото именно в этот момент: русская женщина в белом платье на фоне окна стоит посреди пустой комнаты с каменным полом и плачет. Что я могла ему объяснить? Что рассказать?

Мы вышли во двор, собираясь вначале зайти в магазин сувениров, а потом отправиться в гостиницу, когда я увидела табличку перед входом в комплекс: Palacios Nazarios. Дворцы Назариев. В нашем варианте произносится как Насриды.

Так называлась династия мусульманских правителей, правивших Гранадским эмиратом больше 250 лет. Но мне больше нравится произносить, как написано, потому что это почти точная калька с моей фамилии.

Так в единую картину складываются прежде необъяснимые и непонятные части мозаики.