В Альгамбре

Американский профессор, с которым я сотрудничала как социолог, переводчик и сопровождающий в его путешествиях по России, в качестве благодарности решил устроить мне участие в Международной конференции в Гранаде, Испания.

С детства я самостоятельно учила испанский, пела их канцонеро со странными арабскими тремоло, танцевала фламенко, хоты, сегидильи… Что там говорят про прошлые жизни? В свои пятнадцать я о таком и не слышала.

Но чувствовать-то могла! Ощущать необъяснимое притяжение.
Особенно – к Гранаде. Потому ли, что на моей пластинке тенор профессионально выводил «Granada, mi tierra so;ada!»; или потому, что Светлова тогда пели из всех щелей «Гренада, Гренада, Гренада моя!». Тогда мне было неизвестно, как работает программирование нашего сознания.

Но только ли в нём было дело?
Мне предоставили шанс отбросить чужие навязанные программы и положиться на свои ощущения. А их возникло немало, и первым из них стало то, что, выйдя вечером из дверей вокзала, я увидела улицы, которые знала. Они были родными.

Когда больше пятидесяти лет тихо-мирно живёшь в небольшом городке, как узнать, что ты прямо в то же самое время есть в других местах? Я жила в Гранаде. Когда-то.

Но говорить об этом со своим спутником не собиралась, чтобы меня не посчитали ненормальной. Хотя – что есть норма, если, не имея схем, карт и телефонов, не дожидаясь слов моего друга, я сразу знала, куда повернуть и по какой улице идти, чтобы добраться до нашей гостиницы?

На следующий день мы отправились к моей мечте.
Мир – это матрёшка.
Гранада как город – большая мечта, а внутри неё – ещё большая: Альгамбра. Там я мечтала побывать с детства, изучая в книгах все детали, переходы, колонны, комнаты, патио, фонтаны и украшения дворца.

Да, красиво.
Да, интересно.
Да, фотоаппарат под рукой.

И вдруг я перестала следовать мысли о том, как буду показывать фотки своему сыну.
Я просто исчезла.
Ну, как?
Я была всё там же, но перед внутренним взором раскалённой стрелой испанской жары пролетело три картинки.

Слева от фонтанов в маленьком закоулке на резной каменной пристенной скамье я «увидела» девочку лет трёх. Она была одета в платьице и в кружевные штанишки с рюшами; ножки были обуты в милые розовые башмачки. Девочка болтала ножками и разглядывала резьбу на своде комнатки. Ко мне пришёл удивительный покой – то счастье, которое доступно исключительно детям с их беззаботностью.

Взглянув направо, я увидела массивную резную дверь с тяжёлыми железными петлями и девушку лет пятнадцати около неё. Её лёгкое газовое одеяние, летящее при малейшем движении, было пастельных тонов; длинные волосы; рассыпаны по плечам; глаза заплаканы. Детство прошло. Девушка стучала в дверь и пыталась её открыть, но ей никто не откликался. Я «увидела» убежавшего через эту дверь молодого человека.

Третья картинка-ощущение пришла ко мне в совершенно пустой маленькой комнате с решёткой на окне и решёткой в полу, сквозь которую можно было разглядеть нижний уровень, подземные коридоры и переходы. В этой комнате «стояло» чёрное деревянное кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками.

На нём «сидела» я – старая, дряхлая, беспомощная, но всё ещё с тщательно уложенными в пучок длинными волосами и черепаховым гребнем в нём.

Ко мне «приходили». Мне «приносили» еду; я «видела», как в подвале снуют слуги; «слышала» шум с улицы и крики птиц. Я «была» сильной и властной, но время моё подошло к концу, что не столько печалило, сколько злило, потому что оставить их, бестолковых, без присмотра, значит обречь на глупое прозябание, а не жизнь.

У меня полились слёзы.
Мой бесцеремонный спутник сделал фото именно в этот момент: русская женщина в белом платье на фоне окна стоит посреди пустой комнаты с каменным полом и плачет. Что я могла ему объяснить? Что рассказать?

Мы вышли во двор, собираясь вначале зайти в магазин сувениров, а потом отправиться в гостиницу, когда я увидела табличку перед входом в комплекс: Palacios Nazarios. Дворцы Назариев. В нашем варианте произносится как Насриды.

Так называлась династия мусульманских правителей, стоявших во главе Гранадского эмирата больше 250 лет. Но мне больше нравится произносить, как написано, потому что это почти точная калька с моей фамилии.

Так в единую картину складываются прежде необъяснимые и непонятные части мозаики.