Начинающий писатель

-- А с чего это все взяли, что я… что я должен буду... после вуза для устройства на работу… проходить какой-то там кастинг?!
-- Это работодатели должны проходить у меня кастинг… чтоб я согласился у кого-то из них работать!
И он – то глядя себе под ноги, то куда-то ввысь – усмехался.
Так-то так.
Но вот если б оно, всё человечество, и в самом деле услышало эти его слова!..
Тем более – тем более прочло бы то, что он какие-то минуты назад писал своим быстрым косым почерком…
Чем он и жил все эти дни.
Однако -- прекрасно!.. Что прекрасно?.. Да всё прекрасно!
И шагал -- рослый, статный – словно плыл.
Мороз был солнечный – звонкий.
Шаги – стреляли от стен: весело! весело!
Или – потому что он сейчас с избытком полон?
Или потому что… у него вечером свидание?
Вот и пойми.
Но – чему же и посвящали свои труды и сами жизни те, кто создал все эти… тома и тома, что у него в комнате на стеллаже! Всё тому же... Да сами одни корешки тех книг – уже излучают ощутимую энергетику!.. в которой нельзя усомниться… которой немыслимо изменить…
Под влиянием этим – он даже здесь: на морозе и среди всех вокруг семенящих.
Для того, вероятно, он когда-то и поступил именно в медицинский: чтоб понять всю, что называется, внутренность человека – во всех, то есть, смыслах!
А если… если всё-таки не получится быть причастным к поприщу заветному… что ж!.. будет всё-таки полезен поприщу уже определённому… и достойному!
На последнем он курсе – так что в эту зиму всё в нём, и с ним, окончательно определится.
Вот как бы, кстати, сейчас сказать, чтоб выразиться -- предельно искренно:
-- Нет! Весело не мне. Весело всему миру, что я пребываю в нём!
Бесцветные кристаллы воздуха косо парили на ярком морозе солнца.
Хотелось – чтоб это видел только ты!
И возмущение тут же – от какой-то неразрешимой тоски: что никто, никто вокруг этого не видит…
Главное же, несмотря на все волнения и противоречия -- во всём в нём какое-то неизъяснимое, в лучшем смысле слова, довольство. – Ведь у него дома на его столе – листы с его мыслями!
Полными искренности... искренности – необычной, ответственной…
Где он уже излил какую-то часть самого себя! и сколько ещё, в предстоящей долгой жизни, изольёт!
И ничто ему не грозит. И не может грозить. Что с ним ни случись -- те записи его: уже ценность, драгоценность… которая – как бы где-то уже значимо растворена…
Ибо ведь в них, в его строках -- суть, никак не иначе, жизни! и даже -- суть всего!
Ну – по крайней мере, заделы, намёки…
…Вышел сегодня нарочно заранее.
Решил ещё зайти в дом культуры: накануне увидел в интернете объявление… странно его смутившее!
Будет здесь, у них в городе, писатель из столицы.
Иди не идти?..
Да и чего он вдруг так взволновался?!
И ещё. А если туда придут какие-нибудь его знакомые… однокурсники… Скажут: ага! и ты туда же!
Соображение это болезненное -- о том, что никто на свете… кроме одной его подружки… не знает о его новой тайной мечте, то давило его… то будто уносило его всего целиком – в какую-то другую явь!..
Да и – как вообще в этих, писательских, так сказать, делах водится? – Надо посещать подобные мероприятия?.. не надо посещать подобные мероприятия?..
Всё-таки решил пойти – хотя бы с целью познавательной.
Или, в конце-то концов, -- почему?!..
…Страсть его теперешняя – прямо-таки взорвалась в нём! И сравнительно недавно. Будто она, впрочем, в нём была и всегда.
Оказалось… Мальчишка один… чуть ли не с первого курса… издал свою книгу!.. Разве может такое быть! Разве что -- попросту книжку, книжонку…
Ведь писатели! книги! – это где-то! это -- как-то!
В тот миг, однако, он и открыл для себя: вот она – возможность изливать свои самые тайные и самые важные мысли! притом, и прежде всего, -- обо всём целиком мире!
Он тогда со стороны, в вузовском коридоре, смотрел оторопело на того… на того наглеца не наглеца… По виду, по внешности – такой же, как все. На него никто даже и не смотрит.
Между тем… голова у него чуть закружилась. Буквально, физиологически.
Словно он был – разоблачён! В чём-то самом своём укромном, в самом своём интимном.
В то же время… в то же время – он будто бы уже видел вдали некую сияющую вершину!
И, помня со школы вид, по иллюстрациям в книгах, рукописей классиков, -- купил… непривычно стыдясь чего-то!.. пачку обычной, нарочно – самой дешёвой, бумаги…
…Куртку в раздевалке снимал суетливо – тоже с некоторым возмущением: что вся эта церемония – в сравнении с его теперешним, в эти дни, состоянием!
В зале в полутёмном сел на последнем ряду…
И подальше от прохода: чтоб его не было сходу видно, если ещё кто-то войдёт, – вдруг, опять же, подумают… будто он тут из преклонения перед кем-то или перед чем-то!
Вдалеке -- на сцене, за столиком, -- мужчина и женщина.
Мужчина был, и правда, незнакомый, а женщина – видел её как-то раз: директор здешний.
Мужчина был в костюме в сером… без галстука… – Что? так и полагается?..
Он был лет всего на десять постарше… И уже – гастроли?!
На столике перед ними -- пачка книг…
Ещё одна – раскрыта… ещё одна – стоймя…
Они все – его?..
Огонь ударил ему в лицо!
Он вдруг вспомнил, где-то мелькало в интернете: таких вот, как он, – сидящий тут чуть ли не тайком и в одиночестве – называют… «начинающими авторами»!.. Как же так можно! – ведь либо ты есть, либо тебя нет.
Да тут ещё и тот, кто на сцене, взял в руки книжку… Вдруг будет сейчас читать – словно уж это у него шедевр!..
А стоит книга – чтоб обложка была видна: будто у всех на свете только мысли сию же минуту её купить!..
И он – будто его возмущение могло быть услышано -- осторожно, со своего заднего ряда, оглядывал зал: кто тут?.. кто вообще эти, так сказать, акции посещает?..
Были -- разных возрастов. Больше – женского пола. И все – лишь на нескольких передних рядах…
Тут он – онемел.
А может -- а может, и среди них, кто тут в зале… тоже есть те самые «начинающие»?!..
Недаром они все – поближе к сцене… будто родственники какие-то… будто – секта какая-то одна…
И уж того, что говорилось там, на сцене, он – хотя отчётливо слышал – ничего не понимал…
Ведь что.
И тот мальчишка в вузе с первой его книжкой, и те посты в интернете о разных подобных мероприятиях… и все и всё, что сию минуту тут, в зале, это -- НЕ ОН!
Не он – во всех смыслах.
И какая вмиг -- пустота… в душе… в уме…
Что ж.
Он, быть может, даже и простил бы всем и всему причастность к его страсти…
Но нигде и никак – ни в сетях, ни в жизни, ни сию минуту -- не звучало главного… Чего-то – но главного!..
Чем всё последнее время он только и жил: открытиями! своими открытиями о том главном!.. которые он доверил пока одной, что в его комнате, бумаге…
Возмущение это, которое – ревность?.. которое – зависть?..
Нет. Нет-нет.
Возмущение его, как недавно он понял, – на самое характерное в людях: на их собственную безликость… и на их равнодушие к этой своей безликости… и, главное, к чему-то в жизни и во всём мире главному…
Он вдруг почувствовал себя… в этом полутёмном тихом зале… как перед тем рентгеновским аппаратом: когда слышал дикий и холодный приказ – не дышать!
Он уже имел опыт… подобной, что сейчас, пустоты…
Опыт – смирения этого своего возмущения. -- Всегда неожиданного, особенно -- в присутствии кого-то другого.
Памятны до сих пор те случаи в школе: он был так называемый правдоискатель! -- кость в горле для всех учителей! И только благодаря уговорам родителей, уважаемых врачей, он в старших классах себя через силу кое-как сдерживал.
И сейчас…
О чём он все эти дни и ночи думал и думал!
И что уже немного вылито на те страницы…
И что он ещё на них, на те страницы, выльет!..
Выльет – как он чувствовал… как бы во весь целиком белый свет!
Так вот.
Что всё это, что в нём и что на его листах, -- в сравнении с тем, что… сию минуту здесь!
Мужчина этот молодой… там, на сцене…
Что-то говорил…
Директорша кивала…
В зале этом чуть ли не таинственном… все слушали не двигаясь, подняв лица…
Вдруг он – часто задышал!
Как бывало с ним иногда в школе на уроках и теперь, хоть и реже, на лекциях в институте…
В школе – он, изобличая несправедливость, просто вдруг начинал говорить вслух размеренно… за что его выгоняли из класса.
Теперь же, в вузе, в нём вдруг -- начинало гудеть в груди: слова… фразы… Гудело -- возмущение!.. откровение!.. И он сейчас, на лекциях, наклонялся и покашливал: делая вид, что это и есть то гудение в нём.
В вузе же появилось в нём и некое понимание…
Понимание того, что возмущаться -- бесполезно!
Люди – неизменны.
Пусть у него – такие разные догадки! О всём-всём!
А в итоге – прослывёшь шизофреником или скандалистом.
Так что… и не стоит впустую тратить энергию…
Но сейчас… здесь, в зале…
Когда он – впервые в жизни лицом к лицу с так называемым настоящим писателем…
И одно присутствие его тут – уже само по себе, хочет он или не хочет, что-то говорит!
Гудение то в нём -- как бы вспомнив о том, что оно, гудение, никуда из него не пропадало – стало так громко, что он решил: если будут в зале оглядываться, приложит, как и случалось раньше, кулак ко рту…
Со сцены, между тем, – только и слышно было: писатель… писатели… писатель… писатели…
Голова – за-кру-жилась…
-- А я тебе не говорил, что ты писатель!
-- С чего ты взял, что ты писатель?
-- Писатель есть тот, про кого я скажу, что он писатель!
-- А ты, если писатель, то почему сию минуту не пишешь? Хотя тебе сейчас никто писать не мешает.
-- По тебе даже и не видно, что ты страдаешь от невозможности сию же минуту писать!
-- Наоборот. Ты потратил столько времени, чтоб приехать в другой город!
-- Получается. Зачем же ты приехал?! Выходит, чтоб показать, что ты писатель!
-- Тебя в столице, что ли… не считают писателем?.. Или ты там и проживаешь… чтобы прослыть столичным?..
И он уже, покачиваясь, выходил из ряда кресел.
Но всё-таки – не упускал случая проклинать себя за то, что выходит чуть нагнувшись…
А как выходить среди мероприятия принято?.. И почему так принято?..
Он никогда ничего такого не принимал!
…Искры воздушные стали теперь тёмно-синими, полупрозрачными. Уже отливали, на закате, вечерним оранжевым, вечерним розовым…
Тут, на улице на морозной, он чувствовал, что лицо его всё ещё горит… И что это – от стыда. Ведь он, возможно, и неправ – к тому, что в зале, мужчине, и к той директорше, и ко всем, кто там сейчас сидит и слушает… Неужель они все уж такие болваны!.. С другой стороны… Почему они не живут – как вот он – одним стремлением к чему-то самому главному?!
Вот и разберись…
И он, с усилием успокаивая своё дыхание, признался себе… что сейчас он прямо-таки видит перед собой те корешки книг, что у него на полках... что даже в воображении они греют его… и что они – да, сейчас ощутимо призывают его в любой ситуации вести себя достойно! и вообще… стараться мыслить достойно!
Оказалось: чуть-чуть ты причастен к поприщу загадочному… даже, пожалуй, к одним мечтаниям о том поприще – а проявляются в тебе струны, прежде всего, вздорные, подростковые…
…В лифте, между поцелуями, он говорил ей, подружке:
-- Когда я сегодня лежал в ванной, мне в голову приходили фразы… к какому-нибудь моему будущему роману… Но едва я сейчас увидел тебя… просто вдалеке на улице… мне захотелось… чтоб у меня захотелась голова!
Он не скрывал от неё своего дерзновения – своих, с исписанными листами, попыток: они встречались уже с полгода.
Она отвечала ему – нарочно выражая голосом двусмысленность своих слов:
-- А ты попробуй… А ты ещё раз попробуй…
Познакомились они в книжном, где он покупал книгу, давно им читанную, но которую он очень хотел иметь у себя.
В квартире чуть зажгли свет – будто вновь для них грянул их праздник!
Кошка – уже знакомая: эта пушистая, рыжая, -- лежавшая, с белым своим животом, поперёк дверей из прихожей на кухню, неспеша встала, неспеша потянулась, как бы выражая: ну вот, наконец-то… или: ну вот, помешали…
Сходу они, взявшись за руки, прошли в комнату – будто к тому праздничному столу! – к широкому дивану…
…И -- звонят!
Ей…
Она – закинув руку назад и машинально натягивая вниз кофточку на спине -- ушла с телефоном на кухню.
Вернулась… со своей шапочкой, нахлобученной на руку.
Протараторила – сумбурно, путанно: подруга звонила… да, та самая… просила привезти ей сигарет и пива…
При этом – бесстрастно крутила перед своим лицом шапочку и бесстрастно разглядывала её.
Он… он – будто кто-то к нему подкрадывался… упёр инстинктивно кулаки рядом собой в диван, где сидел…
Она же – чтоб ничего не говорить – ушла, какими-то нарочито широкими шагами, в прихожую одеваться.
Подругу ту её он видел однажды… Они где-то когда-то работали вместе… Очень полная… И намного старше их… В прихожей своей она тогда стояла, в огромном халате, сунув руки в карманы… Побывала когда-то замужем, имела дочку, которая, чуть из школы, сама уже успела выскочить замуж…
А суть ситуации в чём.
Она уже давно «подсела на таблетки» и даже с трудом выходила из дома. Тем более – как бы, мол, сейчас ей на улицу в темноте.
И ещё кое-что подружка -- мельком и обрывками -- рассказывала ему о ней…
Когда-то та, разведясь, всё скандалила с матерью, притом до того, что сдала её, свою мать, в психушку… Там её, мать, так чем-то накачали, что потом она только сидела или только лежала в своей комнатке… до самого своего конца…
И теперь, дескать, она, подруга, «сев на колёса», винит саму себя: это наказание ей – за историю с её матерью, с психушкой…
Он… наконец… стал застёгивать рубашку… руки его – словно не его: дрожали!..
Она – из прихожей – сказала, стараясь произносить внятно:
-- Ты не обижайся. Она ведь моя подруга.
Он, глубоко дыша – будто сейчас бежал, тоже вроде бы, как во сне, одевался…
Но – в нём уже гудело его то гудение:
-- Так ты бы и сказала своей подруге.
-- Ты меня извини, но я ведь сейчас не одна!
-- А твоя дочка живёт в соседнем с тобой доме.
-- Мне же ехать через весь город!
Но дочке звонить – нельзя. Она обидится. И муж её обидится. Не раз уж так бывало. И будут оба её ругать. Мол, ты нам жить не даёшь. И не придут. А если придут – то ещё хуже. Будут кричать. Главное же – вдруг ничего не принесут…
Она всё ещё собиралась.
Он был уже одетый.
Кошка… огромными зелёно-жёлтыми глазами смотрела… то ли на них, на двоих, то ли просто перед собой – с тем выражением, с каким смотрят, своими огромными глазами, на людей все кошки: с выражением усталого презрения.
Он лишь усмехнулся громко… или горько?..
Она, застёгивая шубу и кривясь – будто пуговицы сейчас как нарочно не слушаются, что-то бормотала: мол, ничего, завтра увидимся.
…Промёрзший лифт скрипел.
Он не мог -- тяжело стыдясь этого -- поднять глаза.
Она -- просто молчала.
Казалось, лифт – нарочно двигается так медленно.
Всё недавнее в клубе…
Подружка его…
Подруга та…
И самое страшное – его мысли теперешние! Притом – запечатлённые уже, деваться некуда, на бумаге!..
Почему – почему он должен думать и о том, и о другом, и о третьем?..
Почему, главное, он должен обо всём этом думать – одновременно?.. и так -- будто это всё… как-то связано?!..
И ещё…
Будто они все, эти события и обстоятельства, -- знают друг о друге!
Теперь – что же?! Теперь он – всего лишь тайно пробующий пером бумагу -- должен, даже обязан вести себя на каждом шагу… притом – и своём, и чужом… не как простой смертный?!..
А как?..
И ещё что-то просилось в нём – наружу… и – весьма неприятное…
Вот где медицина-то!
…На улице – посреди летящих и висящих, сквозь мороз, огней – было уже, наконец, само собой:
Вот она – подружка его: которой, единственной, он доверил свои теперешние мечты… она – ни разу не попросила его почитать, что он там всё пишет… и она однажды даже бросила, как бы между прочим, словно б о какой-то пандемии: «сейчас все пишут»!.. что он тогда воспринял – или очень постарался воспринять – как шутку…
Он сейчас – наконец, наконец -- почувствовал… что он на всём белом свете – один.
Один…
Сердце забилось… с неожиданной мощью!.. даже слёзы навернулись…
Он – как иногда, в минуты какого-нибудь жёсткого недоразумения и беря, признаться, с кого-то пример, – зашёл в магазин, купил вина.
У нижней ступени магазина остановился: куда засунуть эту тяжёлую тёмную бутылку?.. нести домой в руке?.. а что, он в эти дни такой раскованный, он бы и понёс!..
Все – ну все на свете думают о чём угодно… только – не о нём!
И тем более – не о том, о чём думает он.
Но зачем же тогда… он и думает?!.. И зачем, тем более, он всё, что ни думает, теперь записывает?!..
А если сейчас выпьет…
Получится: всё на свете -- просто!
Тогда: не та же ли трата энергии?..
И вдруг!
Он понял…
Понял -- всё.
Поставил бутылку тут же, на ступень у магазина.
Как он смеет кому-то подражать!
Да и куда бы он эту бутыль понёс?
Ведь у него дома на столе – исписанные им самые настоящие и уже какие-то родные листы, а рядом на стеллаже – любимые и подлинно родные корешки книг…
Словом.
В комнате его – ждущая его некая Полнота.
А если сердце его только что забилось и слёзы у него навернулись… то это – от радости!
От радости -- необыкновенной.
И действительно! – Когда он писал – кого он видел, хотя бы предполагал… своими читателями?!..
Да творцов вот этих самых, что всегда с ним, книг!
Он в самом деле на всём свете – один.
Один, который – избранный!
Именно так: или ты – уже есть, или тебя… попросту нет.
…«Есть человек… Есть природа… Нет. Не так!.. Человек – часть природы… И как ветер -- за времена и времена, которые человек называет временами, -- выдувает каменные скалы… какими-то они были, какими-то они стали… так человек – выдувает своим дыханием-мыслями-руками-делами вокруг себя всё живое и неживое, которое он называет флорой и фауной, объектами и элементами… изменяя целые ландшафты… меняя русла рек… оставляя после себя моря, где их не было… оставляя пустыни, где были моря… что-то до него, до человека, было, что-то потом после него, человека, будет…
Как ветер не знает сам о себе, что он ветер, -- так и человек не знает сам о себе, что он человек. Ведь ветер это – почему-то… Значит, и человек это – почему-то…
Или они, и ветер, и человек, и вся природа, – ещё и зачем-то?!..
И -- для чего-то?!..»

Ярославль, 20 -- 21 августа 2024

(С) Кузнецов Евгений Владимирович