Ангел в черной шкуре

1

Мой дед во время войны попал в плен, а потом в концлагерь. Под конец войны у немцев некому стало работать на фермах, и некоторые фермеры покупали себе рабов в концлагерях. Выбирали кого покрепче. Дедушка Сагидулла был крепким, и его забрал немец по фамилии Вальтман.

Фермер относился к деду так, как относились, наверно, большинство немцев к военнопленным из СССР. Дед рассказывал, что его, мусульманина-суннита, постоянно били, потому что он не понимал ни русского, ни тем более немецкого языка, и пять раз в день молился. Немца это выводило из себя. И он определил деда на работы в свинарнике. Дедушка ел и спал вместе со свиньями, за которыми ему приказано было ухаживать.

В конце войны деду удалось удрать с фермы. Он пешком дошел до линии фронта, пробрался к своим и получил двадцать пять лет на лесоповале, в республике Коми. По истечении этого срока дедушка там и остался. Когда им с бабушкой, тоже ссыльной, из семьи воронежских «кулаков», под старость лет выделили половину щитового дома, они завели хозяйство, - овец, корову и огород, - которое охраняли собаки. Всех этих злющих собак дед называл только Вальтманами. И подойти к ним мог только сам дед, больше никого они не признавали, даже бабушку. Я их боялась.

Но соседи, занимавшие вторую половину нашего дома в Дутове, держали собаку не для охраны огорода, а просто так.

… Черный как уголек, Жук встречал меня, когда я приезжала к старикам на каникулы. Он узнавал меня, когда я еще только входила в калитку. Тявкнув, бежал навстречу и, не доходя пару-тройку шагов, изгибался подковой и подбирался к моим ногам боком, молотя хвостом воздух. Прижавшись к моей ноге, словно обняв ее своим мохнатым телом, он облизывал мою пустую руку и, покрутившись, сразу убегал куда-то по своим собачьим делам.

Жук часто составлял компанию деревенским детям, с которыми я играла на улице. Ловил на лету снежки, которыми мы кидались, с лаем бегал вокруг санок, когда мы катались с невысокой горки за домами, рыл вместе с нами ходы в сугробах, бегал с нами в магазин за хлебом и выпрашивал кусочки хрустящих горбушек, которые мы отгрызали на ходу от горячих ароматных буханок.

И однажды спас мне жизнь.

2

- Давайте крепость строить!
- Снег рыхловатый еще, - по-взрослому сплевывая сквозь зубы, с ленцой ответил Лешка Асыка, - Крепость не построишь. Когда снег чутка осядет, тогда можно будет.
- Тогда – норы рыть! – я не хотела уходить с улицы, хотя почти всех уже матери позагоняли по домам.
- Да ну… - Лешка скривился и, окликнув сестру, добавил: - Скоро киношка начнется. Да и жрать охота.
- Ну приходите, когда поедите, еще поиграем, а? – с надеждой спросила я.

Но Асыки ушли вместе с Зюзяевыми. И я осталась одна.
 
За нашими домами была огромная яма. Кто, зачем и когда ее вырыл – так и осталось для меня тайной. Яма была шикарная, в этаж городского дома глубиной. С сухими песчаными склонами и мусором на дне: старыми газетами, обломками пробитых гвоздями досок, каким-то неопределимым тряпьем, битыми бутылками, сплющенными канистрами, рваными покрышками. Летом эта яма никому не была интересна. Но зимой мусор, залитый грязной мыльной водой из стиральных машинок и помойных ведер, скрывался под глубокими снегами, и яма превращалась в место наших игрищ.

- Придете? – крикнула я в спины уходящим, и, не дождавшись ответа, поняла: не придут.

Ну и ладно, подумала я с обидой, одна прекрасно поиграю. Подумаешь – вечереет. Мороза под сорок нет, - минус двадцать всего-то, - и ветра нет, и есть пока не хочется особо. Вот придете вы все завтра сюда играть, а тут ходов нарыто! Обалдеете.

И я принялась рыть. Руками, детской лопатой, которую сделал для меня дедушка, отгребая снег назад ногами, я рыла и рыла вглубь ямы, вкручивалась в снег. Вылезала из норы и отдыхала, лежа на спине, выдыхая густой пар изо рта, таявший надо мной. Смотрела в черное небо, обсыпанное звездами, втягивала в себя вкусный печной запах – кто-то баню топил, - и снова рыла, рыла…

Снег мягко рухнул за моей спиной, меня завалило.

Оказавшись в ловушке, я сначала не поняла, что дело швах. Ну, засыпало, и что? Выкопаюсь. Повозившись внутри вырытого мной узкого туннеля, я развернулась и остановилась. Стало жарко.

Часто дыша, я стала выкапываться наверх, но поняла, что снег девать некуда. Когда я копала нору, я отбрасывала снег в пустоту за спиной, а сейчас мягкий, и в то же время ставший тяжелым, снег девать стало некуда. Он был вокруг меня. Облепил меня всю, как мука – сырник. И стало душно.

Очень душно.

Я пыталась вдыхать сильнее, и стала зевать. Пот начал заливать мне глаза, я почувствовала, что почти плаваю в поту, хотя руки и ноги были холодными. Через каждые пять секунд я зверски, разрывая рот, зевала, но зевота эта не приносила облегчения. Мне нечем было дышать.
Я оттянула на шее шарф, возясь в снежной каше, и меня затошнило. Прямо подкатило к горлу тугим комком. Но желудок был пустой, и рвоты не было. Начались сухие спазмы со слюной, и поползли от висков к глазам черно-красные мушки…

- Ааааа … - закричала я в снег.

До меня ДОШЛО.

Звук моего голоса умер прямо перед моим лицом, уперевшись в снежную стену. Живот свело уже нешуточно. Мне нестерпимо захотелось в туалет. Тошнота накатывала все чаще, и дышать было совершенно нечем. Дышать!..

Я бессильно обмякла, дыша мелко и жадно. Равнодушно осознав, что рук и ног от холода почти не чувствую, захотела спать, но не как вечером обычно хочется, а странно как-то.

Мучительно, тяжело и гулко билось в груди сердце, медленно выколачивая ребра изнутри. Отдохну чуток, соберусь с силами и надо выбираться. Надо!
Но все мои попытки выбраться наверх были бесполезны – под ногами не было опоры, от которой можно было оттолкнуться. Мягкий рыхлый снег ватно обволакивал меня, поддавался, и я билась в нем, суча ногами и руками на одном месте. Снег был как темная пена…

Однажды я тонула в море, когда полезла в воду в шторм. Меня закрутило волной, и я не могла понять – где верх и где низ, куда выгребать? Пена дает странное ощущение полуневесомости. Я рывком пыталась выскочить из воды и натыкалась на песок на дне. Куда?.. Еще волна, крутит, сейчас, вверх… и – головой в песок!.. Я тогда каким-то чудом выбралась, поймав такт между накатывающимися волнами и успев вдохнуть спасительного воздуха.

А сейчас в белом холодном месиве не было волн, между которыми можно было как-то выскочить. Снег просто был вокруг меня и – медленно душил. Воздуха не было. Меня вырвало желчью, и я заскулила. Но сил уже не осталось совсем.

Я осталась один на один со смертью… Спааать…

Краем сознания, сдавшись, будто сквозь десять ватных одеял, я услышала вдруг жуткий, надрывный вой. Наверно, я все-таки почти выбралась к поверхности, но сил уже не было совсем. Волки так не воют, подумала я, утопая в своем последнем сне. Они высоко воют, а это – собачий вой на покойника…

 … - Щивой?! - голос деда.

Удар по щекам. Раз! Два! Кто-то страшно встряхнул меня. Спать…

- Арина! - голос соседа.

Удар по щеке, рывок за плечо.

Спать… Тошнит…

- Щивой?! А?!
- Живая… Успели… - голос дяди Саши.

И заполошный, звонкий лай Жука.

- Бисмилляааа… - дедушкин голос.

Не трясите. Мне плохо.

- Жук, фу! Хватит!
- Ау! Ау! Ауф!
- Аинки! Щивой?!

Я заплакала обессиленно:

- Даа….

- Бери ее, я лопаты понесу, - сказал дядя Саша.

Я повисла тряпкой на плече у дедушки, прижавшего меня к себе так сильно, что я опять еле могла вдохнуть.

- Деда… Тесно… Не дави…

- А… (что-то по-татарски, я не поняла) – дед ослабил хватку и я, громко икнув, вдохнула полной грудью.

- Ну, ну, якши, якши...

Жук бегал вокруг нас спиралями, взрывая снег. Подпрыгивал, лаял как заведенный. От дома неслись голоса бабушки и тети Тамары: «Нашли?» Дедушка нес меня молча, а дядя Саша крикнул: «Нашли! Жук нашел!»

3

Только много лет спустя я поняла, почему Жук подходил ко мне, изогнувшись подковой, подставляя одновременно под мою руку и голову с умильно щурящимися глазами, и пушистый зад с пропеллером толстого хвоста. Скорее всего, его пинали, и не один раз - сосед иногда выпивал.

Изогнувшись, подходя боком, на случай пинка он подставлял зад. А если человек вдруг захочет все-таки погладить, Жук подсовывал голову с прижатыми ушами, и облизывал тянущуюся к нему руку. Беззлобная его душа с одинаковым смирением принимала и жестокость этого мира, и его нечаянные радости. И к ласке он был всегда готов так же, как и к привычным пинкам. К ласке даже больше, наверно…

Приехав в Дутово на следующие зимние каникулы, я увидела, что будка его пуста. И не стала спрашивать: а где Жук? Я все поняла без слов…

Жука давно уже нет, а я есть. И есть у меня дочка, и будут внуки.

И я его помню.



2025