Увидеть огромную кошку-8. Элизабет Питерс

Элизабет Питерс.

                УВИДЕТЬ ОГРОМНУЮ КОШКУ.

ГЛАВА 8
ТАК ПОСТУПАТЬ НЕСПОРТИВНО, НО АЛЬТЕРНАТИВА
БЫЛА БЫ ГОРАЗДО МЕНЕЕ ПРИЕМЛЕМОЙ.

 

Предложение посетить церковную службу, выдвинутое мной на следующее утро, было встречено с массовым отвращением. С присущей ему резкостью Эмерсон подытожил общее мнение, заметив: «Не болтай глупостей, Пибоди», и потребовал ещё одно яйцо. Его мозолистые коричневые руки покрывали бесчисленные ссадины и синяки. Я напомнила себе, что нужно заклеить их пластырем, хотя и не предполагала, что тот продержится слишком долго.
Глаза Рамзеса были окружены синими тенями от недосыпания, и когда я упрекнула его в том, что он допоздна сидит над своими текстами, он признался, что лёг спать только после двух часов ночи. Моя материнская лекция была прервана появлением Нефрет, чьи манеры, равно как и внешний вид, демонстрировали признаки усталости. Вместо того, чтобы приветствовать нас солнечными улыбками и нежными объятиями, она тяжело рухнула на стул и потянулась к подставке для тостов.
– Тебе, кажется, опять не спалось, – заметила я. – Снова дурной сон?
– Да, – коротко ответила Нефрет.
Сны эти были нечастыми, но такими жуткими, что пробуждали её и затем не давали заснуть. Я предположила, что их вызывали детские воспоминания. Кто знает, что пришлось пережить бедной девушке в нубийском оазисе, но эти впечатления вполне могли породить пожизненные кошмары. Она утверждала, что после пробуждения никогда не могла вспомнить, что именно ей снилось, хотя я тактично и мягко пыталась пробудить её память. Я была уверена: если Нефрет вспомнит хотя бы один сон, они прекратятся.
– О Боже, – сочувственно вздохнула я. – Я надеялась, что ты с ними справишься.
– Сомневаюсь, что когда-нибудь мне это удастся, – буркнула Нефрет. – Рамзес, пойдёшь со мной на веранду?
Он послушно поднялся. Она взяла кусок хлеба, оставленный им на тарелке, и сунула ему.
– Съешь, – резко бросила она и повела его за собой.
Давид немедленно встал и последовал за ними. Я не спрашивала, в чём дело, ибо считаю, что дети имеют право на маленькие секреты. Все трое были такими хорошими друзьями, что постоянно совместно ломали голову над тем или иным планом.
Эмерсону не терпелось попасть в Долину, поскольку, как он кисло заметил, ему придётся завершить работу пораньше, чтобы попасть на клятую вечеринку. На самом деле, как я уже упоминала, многие археологи бросали работу вскоре после полудня не только из-за жары, но и потому, что им требовалось заняться другими задачами. По собственным стандартам Эмерсона, ведение полевых записей было таким же важным, как и сами раскопки. Кроме того, «клятые» вечеринки, на мой взгляд, отнюдь не являлись ненужным легкомысленным времяпрепровождением. Великим умам необходимо наслаждаться периодами расслабления, а профессиональные разговоры на таких светских мероприятиях могут быть поучительны. Я говорила об этом Эмерсону сотни раз, поэтому обошлась без излишних повторений.
Мы вышли из дома вскоре после шести.
Работа шла ещё медленнее, чем накануне. Люди пробивали завал с помощью кирок, и на некоторых участках только опытный глаз мог различить затвердевшую насыпь и каменную стену. Рамзес спустился посмотреть. То, что он увидел, явно не вдохновило его остаться. Он оставил нас, и я улучила возможность поговорить с Абдуллой.
Ему пока не о чем было сообщить.
– Приходится двигаться медленно, Ситт. Известно, что я пользуюсь доверием у тебя и у Отца Проклятий; мудиру (153) вор признаваться в ограблении не станет. Но у меня появилась другая мысль.
– Да, Абдулла?
– В прошлом сезоне инспектор (так он называл Говарда Картера) исследовал этот вади в поисках гробниц для богатого американца. Его люди спустились до уровня земли с той стороны. – Абдулла жестом указал на противоположный утёс и открытый вход в гробницу № 19. – Именно там, во дворе гробницы принца, он нашёл маленькую могилу с двумя мумиями. Не мог ли кто-то из его людей обнаружить нашу гробницу? 
Внезапно я вспомнила, как мы встретили рабочего, выходившего из вади в тот день, когда мы нашли гробницу – во многом благодаря отметке, кем-то оставленной для нас. Корзина, которую парень нёс, скрывала его лицо, и Нефрет невинно прокомментировала его необычную поспешность.
– Господь Всемогущий! – воскликнула я. – Абдулла, мой друг, кажется, ты попал в яблочко! Убийца миссис Беллингем, должно быть, прожил все эти годы под видом египтянина. Ему нужно было трудиться, чтобы заработать себе на жизнь; и что же может быть более вероятно, чем то, что ему пришлось искать работу у кого-нибудь из археологов здесь, в Луксоре? И гробницу он мог обнаружить самостоятельно, так что жители Гурнаха ничего об этом не знали.
– Может быть, Ситт. – Тут раздался крик Эмерсона, звавшего Абдуллу. Реис с трудом поднялся на ноги. – Я продолжу расспросы в Гурнахе.
Чем больше я думала об этом, тем больше убеждалась, что Абдулла выбрал многообещающее направление расследования, и ругала себя за то, что не придала значения застенчивому рабочему. Но, справедливости ради, хотела бы отметить, что у меня было много и других мыслей, и этот процесс не прекращался.
Я быстро просмотрела список того, что требовалось сделать.
Распределение задач – признак хорошего управляющего. Я надеялась, что смогу безопасно предоставить миссис Джонс Сайрусу, но у меня возникли сомнения. Под грубоватыми чертами лица в массивном теле Сайруса скрывалось сердце романтического юноши, если дело касалось женщин. Он, похоже, был очарован миссис Джонс. Могу ли я быть уверена, что он устоит перед её женскими махинациями?
Уверенности у меня не было. Совсем.
Очевидно, Эмерсон – самый подходящий человек для переговоров с властями относительно миссис Беллингем. Его репутация и грозный вид могли вынудить к ответам даже напыщенного британского чиновника. Но задаст ли Эмерсон правильные вопросы? Не станет ли ему скучно, не надоест ли ему расследование, не откажется ли он от него? И самое главное – расскажет ли он мне о том, что узнал, обсудит ли это со мной, примет ли мои предложения о том, как ему действовать дальше?
Я была почти убеждена, что нет.
Так что всё легло на мои плечи – как, впрочем, и всегда.
По обыкновению, я приказала соорудить небольшое укрытие из парусины, чтобы у нас имелось тенистое место, где можно было бы отдохнуть и освежиться. Я постоянно следила за тем, чтобы у нас не иссякал запас холодного чая и воды для умывания; обильное употребление жидкости в этом климате — не роскошь, а необходимость. Нефрет, усевшись со скрещёнными ногами на одеяле под этим навесом, что-то деловито записывала в блокнот. Я подозревала, что она вела дневник – подражая мне – но никогда не спрашивала её напрямую и не искала саму записную книжку. (У неё была характерная тёмно-красная кожаная обложка, которую я бы наверняка заметила, если бы девушка где-то её оставила.) Хотя я и думать не могла о том, чтобы прочесть её записи, даже если бы случайно наткнулась на блокнот.
Увидев, что она полностью поглощена делом, я достала свою археологическую тетрадь и принялась составлять аккуратный список «Вопросов, на которые нужно ответить» и «Что с ними делать». Я пробовала различные методы систематизации своих идей для целей уголовного расследования и посчитала этот способ наиболее разумным. Список был удручающе длинным, но существовал один обнадёживающий момент. Многие из тех, кого я хотела расспросить, будут на soiree Сайруса.
В то утро судьба была на моей стороне. Едва я закончила список, как услыхала шаги и, подняв глаза, увидела, что ко мне приближаются люди. Двое – египтяне в обычных галабеях и тюрбанах. А третий – во фланелевом костюме и соломенной шляпе, которую он снял, подойдя ко мне.
– Миссис Эмерсон? Меня зовут Гордон, я из американского консульства в Каире. Мне сказали, что ваш муж находится здесь.
– Добрый день. – Я представила Нефрет, она вежливо кивнула и вернулась к письму. – Полагаю, мистер Гордон, вы пришли из-за миссис Беллингем?
– Да, мэм. Если бы я мог поговорить с профессором Эмерсоном...
– Я пошлю кого-нибудь сказать ему, что вы здесь. Присаживайтесь, мистер Гордон, и выпейте чашку чая.
– Спасибо, мэм, но я сильно спешу, а профессор...
– Всё равно садитесь. Эмерсон не выйдет, пока не завершит свои дела.
– Он там внизу? – Мистер Гордон вынул платок и вытер раскрасневшееся, вспотевшее лицо. Он был довольно толстым и уже не первой молодости; бахрома песочных волос обрамляла лысеющую голову.
– Да. Наденьте шляпу, мистер Гордон, или вы получите сильнейший солнечный ожог. Макушка очень чувствительна.
Снова водрузив шляпу на голову, мистер Гордон уселся на указанное мной место.
– Я недавно в городе, миссис Эмерсон, но слышал о вас. Могу я сказать, что вы оправдываете свою репутацию? Это вообще-то комплимент, мэм.
– Спасибо, – ответила я. – Почему лорд Кромер послал вас вместо полицейского?
– Я ожидаю, что у профессора будут те же вопросы, мэм. Почему бы нам не подождать, пока он поднимется, чтобы мне не пришлось повторяться?
Круглое розовое лицо мистера Гордона было похоже на морду дружелюбного поросёнка. Свиньи – упрямые животные, и в маленьких, глубоко посаженных глазках этого джентльмена горел огонёк, сообщавший мне, что спорить с ним – пустая  трата времени.
– Это разумно, – признала я. – Я позову его.
Я спустилась по ступенькам и крикнула в туннель:
– Эмерсон, к тебе приехал джентльмен из Каира.
Его голос отозвался грохочущим эхом:
– Пошли его вниз.
– Не говори глупостей, Эмерсон. Выходи немедленно.
Единственным ответом была громкая ругань. Я вернулась к мистеру Гордону.
– Я прошу прощения за своего мужа, мистер Гордон. Он не любит прерывать работу.
– Да, в Луксоре мне так и сказали. Вот почему я приехал сюда вместо того, чтобы попросить его зайти ко мне в отель, но совершенно не ожидал, что мне придётся беседовать с ним в гробнице. Мне спуститься туда?
– Это было бы нецелесообразно, – заметила я, глядя на красивый аккуратный фланелевый костюм мистера Гордона и его покрасневшее лицо. – Он скоро будет.
Через несколько минут Эмерсон взбежал вверх по лестнице. Мистер Гордон отпрянул, когда к нему подошла странная фигура. Эмерсон разделся до пояса, и его голая кожа была того же цвета, что и ботинки и брюки – если быть точным, грязного цвета. Волосы, седые от грязи и пыли, прилипли к голове влажными волнами. Мужа сопровождал неприятный запах. Я узнала его – запах летучих мышей. Мистер Гордон, вероятно, запах не узнал, но по вкусу ему он явно не пришёлся. Сморщившийся нос ещё больше увеличил сходство со свиньёй.
Схватив протянутый мною кувшин с водой, Эмерсон вылил его себе на голову, встряхнулся, как большая собака, уселся на землю и уставился на мистера Гордона.
– Моё внимание впервые было привлечено к могиле, когда... Поторопитесь, мистер, доставайте блокнот и записывайте. Я не буду повторять до бесконечности. Меня ждёт работа.
– Следи за своими манерами, Эмерсон, – вставила я. – Это мистер Гордон, американский вице-консул. Он прошёл весь этот путь в знак любезности к тебе, и… Нет! Не пожимайте руки!
Мистер Гордон нашёл письменные принадлежности и бумагу, и Эмерсон продолжил повествование, закончив рассказ описанием ужасной церемонии снятия покровов.
– Мы остановились, как только уверились в тождестве личности, – целомудренно завершил он. – Остальное вам известно. У вас остались вопросы? 
Мистер Гордон вернул себе самоуверенность, сильно поколебленную первоначальным появлением Эмерсона.
– Думаю, нет, сэр, – медленно произнёс он. – Я разговаривал со скорбящим мужем и с доктором Уиллоуби.
– Если это всё, я вернусь к работе, – встал Эмерсон.
– Конечно, профессор. Я должен поблагодарить вас за предельно ясный отчёт. Миссис Эмерсон, есть ли у вас что добавить?
– Только несколько вопросов, с вашего позволения.
Эмерсон снова резко сел.
Я повторила вопрос, заданный ранее, и мистер Гордон объяснил, что, поскольку все вовлечённые лица – американцы, лорд Кромер решил: лучше всего, чтобы дело взяли на себя американские должностные лица. На мой следующий вопрос: «Какие шаги вы предприняли для задержания убийцы?» – последовал менее удовлетворительный ответ:
– Следствие продолжается, миссис Эмерсон.
Я узнала традиционное предвзятое отношение официальных лиц. Почти все полицейские и следователи, с которыми я встречалась, придерживались мнения, что не следует поощрять женщин помогать им.
– Вам следовало бы посоветоваться со мной, мистер Гордон, – заметила я.
– Нет, не следовало бы, – внезапно оживился Эмерсон.
– Вы видели тело? – поинтересовалась я.
По щекам мистера Гордона пробежала дрожь.
– Да, мэм. Мне приходилось сталкиваться с неприятными событиями при выполнении своих обязанностей, но ни одно из них не повлияло на меня так, как это. Я чувствовал себя обязанным взглянуть, так как должен уже сегодня вечером вернуться в Каир, а полковник Беллингем хочет провести похороны во вторник.
– Что?! – воскликнула я. – Так скоро? Но ведь на вскрытие не остаётся времени!
– Полковник и слышать об этом не желает. Он сказал, что бедная леди и без того… э… истерзана… да, он именно так и сказал. И желает похоронить её как можно скорее.
Я взглянула на Эмерсона. Он перестал шипеть и сверлить меня взглядом. И медленно протянул, поглаживая подбородок:
– Вы думаете, что это мудро, мистер Горгон?
– Гордон, – сухо поправил американец. – Я не вижу причин усугублять страдания полковника ненужной задержкой, профессор. Мы узнали всё, что могли, осмотрев останки бедной женщины.
– Ерунда! – воскликнула я. – Вы исследовали рану, чтобы определить её глубину и угол, под которым она была нанесена? Вы взяли для экспертизы участок кожи, чтобы определить, каким веществом воспользовались для сохранения тела?
– Миссис Эмерсон, прошу вас! – Мистер Гордон грузно поднялся. Его лицо из розового стало бледно-красным. – Я не удивлён тем, что слышу такие вопросы от вас, но неужели у вас нет никакого уважения к чувствам этой молодой леди? – Он указал на Нефрет. Она улыбнулась и подарила ему невинный взгляд широко раскрытых голубых глаз.
– Я присутствовала при осмотре трупа, мистер Гордон. Вам также следует осмотреть ногти. Они немного разрушились, но…
Мистер Гордон не задержался ни на секунду, даже не попытавшись должным образом поблагодарить нас. Что-то бессвязно бормоча, он бросился прочь.
– Хм-мм, – высказался Эмерсон.
– Хм-мм, действительно, – согласилась я. – Его неспособность провести надлежащие процедуры выходит за всякие разумные рамки. Мы должны ещё раз взглянуть на тело, Эмерсон.
Эмерсон застонал.
– Пибоди, я не могу сейчас обсуждать этот вопрос. Проход повернул на север, он всё ещё спускается, и воздух становится хуже с каждым шагом. Не знаю, как, чёрт возьми, проклятые летучие мыши попали в это место, поскольку нам для этого пришлось прорубить десять футов затвердевшей породы, но в какой-то момент им, очевидно, это удалось, о чём свидетельствуют не только толстый слой гуано, но и несколько сотен скелетов.
После завтрака Эмерсон снизошёл до меня и отпустил детей, так как мы всё равно не занимались ничем полезным. Я заставила его надеть перчатки, прекрасно зная, что он их снимет, как только скроется из виду. Затем я спросила Абдуллу, взял ли он с собой часы. Кивнув, он вытащил их откуда-то из складок халата – большие золотые часы с его именем, написанным на английском и арабском языках. Мы подарили ему их в прошлом году, и Абдулла был невероятно горд.
– Вот так, – сказала я. – Убедись, что Эмерсон завершит работу в три часа, и верни его домой.
Абдуллу явно терзали сомнения.
– Я постараюсь, Ситт Хаким.
– Я знаю, что постараешься.– И похлопала его по плечу. Честно говоря, я вовсе не была уверена, что Абдулла способен определить время по часам, но никогда не хотела оскорбить его достоинство вопросами. Однако он с лёгкостью определял время по солнцу – почти так же точно.
Когда мы подошли к дому, Давид спросил – он всегда спрашивал, вместо того, чтобы объявить о своих намерениях, как сделал бы Рамзес – можно ли ему прокатиться. Нефрет заявила: вначале она нанесёт визит Тети, и, если он подождёт, после этого она поедет с ним. Поскольку это вполне соответствовало моим планам, я согласилась, предупредив их, чтобы они вернулись вовремя – требовалось успеть переодеться к soiree.
– Вы можете проехать мимо Дейр-эль-Бахри и привезти Рамзеса с собой, – добавила я. – Иначе он будет работать до наступления темноты.
Нефрет ответила, что она и сама собиралась найти Рамзеса.
Как только они уехали, я направилась в комнаты мальчиков, чтобы забрать их грязную одежду. Понедельник был днём стирки, и если я предоставляла эту возможность им самим, они вечно тянули до последней минуты.
Я признаюсь на страницах моего личного дневника, что мои мотивы, возможно, не были столь уж невинными и откровенными, как можно было подумать по предыдущему заявлению. Я согласилась позволить Эмерсону заниматься Рамзесом и Давидом, хотя сильно подозревала, что его представления о надлежащем поведении молодых людей не совпадают с моими. Порыв осмотреть помещения мальчиков отнюдь не был сознательным нарушением этого соглашения. Однако я твёрдо верю в подсознание и не сомневаюсь, что моими действиями руководило скрытое беспокойство — даже не подозрение, а лишь ощущение, что кто-то что-то замышляет.
Вид комнаты Давида вызвал у меня улыбку. Я ожидала, что он окажется более аккуратным по сравнению с Рамзесом, но у него была счастливая мужская привычка оставлять любые вещи – одежду, книги, газеты – там, где он их уронил. Рисовальные принадлежности покрывали все плоские поверхности, кроме верхней части комода. А на самом комоде аккуратно разместили несколько фотографий – некоторые в рамках, другие прикреплены булавками к раме зеркала. Знакомые, любимые лица – и я предалась умилённому созерцанию.
Небольшая фотография Эвелины была заключена в рамку, сделанную самим Давидом. Цветы и виноградные лозы, вырезанные с бесконечной деликатностью, обвивали её. Она выглядела очень милой, но немного напряжённой – как и любой человек, позирующий для подобной фотографии. Снимки, которые прошлым летом сделала Нефрет своим маленьким «Кодаком», понравились мне гораздо больше. Рэдди, старший Эвелины и тёзка Эмерсона, симпатичный молодой парень, унаследовавший мягкие черты отцовского лица и милую улыбку Эвелины, в этом году поступил в Оксфорд. Двойняшки, Джонни и Дэйви, прирождённые клоуны, были настолько близки, насколько это зачастую случается с двойняшками. Когда их фотографировали, они вечно принимали какую-то комичную позу, в данном случае – живого индуистского идола с одним телом, восемью конечностями и двумя ухмылявшимися головами.
Снимок старшей дочери Эвелины, которую назвали в мою честь, выделялся своей красотой. Мелии было… пришлось остановиться и подсчитать… четырнадцать. К её счастью, она не имела со мной ни малейшего сходства! (Конечно, не существовало никаких причин, по которым Мелии полагалось быть похожей на меня; но я порой так шутила, и эта шутка всегда заставляла девочку смеяться и возражать, что она с радостью обменяла бы свои светлые кудри и голубые глаза на мои жёсткие чёрные волосы и слишком выступающий подбородок. Ложь, но вежливая.)
Вид этих милых лиц, столь дорогих Давиду, заставил меня ощутить стыд – честно говоря, лёгкий – за своё вторжение. Оставив мятую одежду валяться на полу, кровати и столе, я вышла и осторожно закрыла дверь.
Комната Рамзеса была пуста, как келья монаха, и почти в такой же степени ничего не сообщала о характере хозяина. Он оставил бОльшую часть своего личного имущества на борту судна. Единственная папка на столе содержала фотографии иератического  (154) манускрипта вместе с его транслитерацией и частичным переводом. Кажется, текст как-то был связан со снами, и я вспомнила, что говорил Рамзес о появлении во сне кошки. Однако я не стала задерживаться, чтобы прочитать перевод, так как не хотела нарушать порядок страниц.
Книги, которые сын принёс с собой, представляли собой интересную эклектическую (155) коллекцию, начиная от громоздкого исследования форм египетских глаголов до недавно опубликованного романа ужасов. Я знала, что Рамзес питает слабость к этой форме художественной литературы, но была малость озадачена, обнаружив несколько небольших стихотворных сборников, спрятанных за «Нравами и обычаями древних египтян» Уилкинсона (156).
Я всегда считала поэзию слишком сильным потрясением для молодых умов. А эти стихи – одними из худших, потому что они были на французском языке, на котором Рамзес читал так же свободно, как и на большинстве других языков. Обдумав этот вопрос, я вернула их в укрытие. По всей видимости, существовали авторы и более шокирующие, чем Бодлер и Ростан (157).
Но эти произведения, вероятно, прятались под матрасом. Я не искала их и не открывала ящики комода, на котором не было ни одной фотографии.
***
Дети отсутствовали довольно долго. Эмерсон принимал ванну, а я нетерпеливо расхаживала по веранде. Наконец они появились.
– Почему вы так задержались? – сердито спросила я.
– Прошу прощения, матушка, – ответил Рамзес, помогая Нефрет спешиться. – Задержка произошла по моей вине.
– Я так и предполагала. Что ж, поторопись и переоденься. Мы ужинаем с Сайрусом, поэтому он может рассказать нам о своём разговоре с миссис Джонс до того, как приедут остальные.
Сайрус прислал за нами свой barouche (158), так что мы с Нефрет оделись соответственно. Испытывая сочувствие её неприязни к жёсткой, стесняющей женской одежде, я разрешила сшить бОльшую часть её платьев без корсетов и обтягивающих лифов, хотя мне пришлось чертовски долго искать портниху, у которой хватило бы воображения отойти от общепринятых шаблонов. Стройная, спортивная фигура Нефрет не требовала и не ценила ограничения, накладываемые корсетами, а после того, как она, слишком выразительно жестикулируя, разорвала швы рукавов на двух блузках, стало очевидно, что ей нужно больше места и в этой области. Её второе – лучшее – вечернее платье было из бледно-жёлтого шифона со скромным декольте. Я была в малиновом, которое предпочитаю носить, так как это любимое платье Эмерсона, и он настолько смягчился, что отвесил мне по этому поводу комплимент. Рамзес пожелал сесть за кучером, и пара серых лошадей с шиком понесла нас к дому Сайруса.
Я был знакома с «Замком» не хуже, чем с комнатами моего собственного дома, поскольку мы не раз останавливались у Сайруса. Сам «Замок», намного грандиознее, чем наше скромное заведение, был обнесён стенами, будто крепость, и снабжён всеми современными удобствами, как выражался Эмерсон. Что греха таить –  электричество, которое Сайрус установил годом ранее, работало не очень надёжно, но в каждой комнате имелись масляные лампы, а Сайрус всё равно предпочитал ужинать при свечах.
Мы уселись за стол, окружённые отражавшимся в хрустале и серебре мягким сиянием свечей, и Сайрус начал свой рассказ:
– Мистер Фрейзер не очень-то обрадовался тому, что я похитил даму. Хотел знать, почему мы не поужинаем с ним и его хозяйкой; спрашивал, куда идём и когда вернёмся. Я то и дело думал, что он захочет узнать, благородные ли у меня намерения. 
– Уверена, что вы не хотите произвести ложное впечатление, Сайрус, – заметила я, – но вы точно не имеете в виду, что мистер Фрейзер… ну… ревновал?
– Нет, мэм, – мгновенно ответил Сайрус. – По крайней мере… э-э… не в этом смысле. Но он определённо хочет приберечь её таланты для себя. Считает, что никто другой не сможет привести его к его принцессе.
– Что, чёрт возьми, он собирается с ней делать, когда найдёт её? – прорычал Эмерсон.
– Эмерсон, у тебя такая грубая манера изложения вещей, – возразила я.
– Вопрос был совершенно невинным, моя дорогая. Если ты решишь его интерпретировать…
– Ладно, Эмерсон, хватит! – Ухмыляясь, Эмерсон вернулся к супу, а я продолжила: – Сомневаюсь, что у Дональда имеются столь далеко идущие планы.
– Но это так, – рассудительно произнёс Сайрус. – Он собирается её воскресить. 
– Что? – вскрикнула я.
– Одному Господу известно, с чего ему это в голову взбрело, миссис Амелия. Кэтрин… э-э… миссис Джонс клянётся, что она об этом и словом не обмолвилась. Ну вот что, ребята, перестаньте задавать мне вопросы и позвольте просто передать её слова; в конечном итоге это сэкономит нам массу времени. Она открыто и свободно болтала о своих методах, и поверьте мне, дамы и господа – они тщательно продуманы, чтобы уберечь её от проблем с законом. Она не взимает плату за свои услуги; на столе в гостиной красуется симпатичная медная чаша, и если люди хотят бросать в неё деньги, это их личное дело. И она не настолько глупа, чтобы давать обещания, которые не может сдержать. Так что всё ограничивается обычной расплывчатой болтовнёй о том, как счастлив дядя Генри в ином мире, и как бабушка надеется, что все будут всех любить и обо всех заботиться.
Связь с Египтом – главный инструмент её торговли. Я уже упоминал: она взяла на себя труд изучить этот предмет, чтобы клиенты не уличили её в глупых ошибках – например, придумывание имён, которых не существовало у египтян, или путаница в династиях. Тема реинкарнации (159) очень популярна. Кому не хотелось бы узнать, что в прошлой жизни она была фавориткой фараона? Или – если речь о мужчинах – самим фараоном? Стоит жертвам услышать причудливую историю про обладание ими роковой красотой или о проявленной ими доблести на войне – и они по возвращении домой чувствуют себя неизмеримо более довольными нынешней скучной жизнью. У неё прямо-таки талант к художественной литературе, у этой дамочки. Я посоветовал ей написать что-нибудь сенсационное, чтобы заработать на жизнь.
Неслышно ступающие, хорошо вышколенные слуги Сайруса убрали тарелки с супом и подали основное блюдо. Он сделал паузу, чтобы глотнуть вина, и я спросила:
– Так вот что случилось с Дональдом? И кем же, по её словам, он был?
– Рамзесом Великим, естественно. – Сайрус покачал головой. – Все они хотят быть Рамзесом Великим. Она заморочила его обычной историей о том, каким он был могучим воином, и сколько у него было жён, а затем — она даже и не помнит, как это началось — он заговорил о принцессе, которую любил и потерял. Глядя на него, и не скажешь, но бедолага — чёртов романтик. Он вбил себе в голову, что контролёр миссис Джонс — это его потерянная любовь, которая хочет, чтобы он её нашёл. А недавно пошли разговоры о воскрешении. Миссис Дж. уверяет, что никогда бы не согласилась на эту поездку, если бы он хоть как-то намекнул, что уже зашёл так далеко.
– Идея поездки в Египет принадлежала Дональду? – со скептицизмом спросила я.
– Угу. Она говорит, что можем спросить миссис Фрейзер, если ей не верим. Она сдалась, потому что решила, что сможет водить его за нос и держать подальше от опасности, пока у него не иссякнет интерес. И потом, она всегда хотела увидеть Египет. Что ж, вместо того, чтобы потерять интерес, Дональд ещё глубже увяз. Теперь она не знает, что с ним делать, и совершенно измотана, поскольку её таскали по всем скалам Западного берега в поисках могилы Ташерит. Она показала мне свои но…
Сайрус замолчал, явно смутившись, и потянулся за своим бокалом.
– Купите ей билет на пароход и отправьте обратно в Англию, – прорычал Эмерсон.
– У неё и так есть билет, – ответил Сайрус. – Думаете, такая проницательная дама рискнёт застрять за тысячу миль от дома? Она говорит, что не бросит Фрейзера, пока он в таком состоянии.
– Сайрус, кажется, вы утрачиваете беспристрастность, – заявила я. – Вы говорите об этой… этой женщине чуть ли не с восхищением.
– Что ж, в некотором роде я действительно восхищаюсь ею. Она умна и добилась нынешнего положения в мире без чьей-либо помощи. Да и чувством юмора не обделена. – Тонкие губы Сайруса расслабились в улыбке, навеянной воспоминаниями. – От некоторых историй, которые она рассказывала о своих клиентах, животики надорвёшь. И умеет смеяться над собой, что случается довольно редко. Когда она показала мне…
– Я снимаю вас с дела, Сайрус, – полушутливо перебила я.
– Слишком поздно, миссис Амелия, дорогая моя. Я остаюсь верен себе. Кажется, у Кэтрин – она разрешила мне её так называть – кажется, у неё возникла чудесная мысль. Нам нужно убедить Фрейзера, что его древняя подружка не желает возвращаться к жизни. Ей нужно его благословение, чтобы она могла спокойно отправиться в Аменти (160) и ждать его там.
– Что за чушь? – проворчал Эмерсон.
– Нет, дорогой профессор, я согласна, что это блестящая идея! – воскликнула Нефрет. – Я могу изобразить принцессу Ташерит. Чёрный парик, и соответствующий грим, и много марли, чтобы развеваться вокруг меня…
– Ты немного забегаешь вперёд, Нефрет, – перебил Рамзес. Опершись локтями о стол, подперев подбородок руками, он внимательно следил за Нефрет, и пламя свечей, отражаясь в его чёрных глазах, мерцало, как искры смеха. – Никто не упоминал о том, что принцесса во плоти предстанет перед мистером Фрейзером. Однако это неплохая идея. Ты должна напомнить ему, что самоубийство – смертный грех, и что он должен прожить весь отпущенный ему срок, совершая добрые дела и ведя себя, как подобает английскому джентльмену, прежде чем обретёт надежду воссоединиться с ней. 
– Господь Всемогущий! – воскликнула я. – О чём ты думаешь, Рамзес? Нефрет не пойдёт на такое. Это слишком опасно. Что, если Дональд, охваченный страстью, попытается заключить её в объятия?
– Его попытка не увенчается успехом, – ответил Рамзес. Давид, до сих пор не вымолвивший ни слова, энергично кивнул.
– Но вы правы, миссис Амелия, – согласился Сайрус. – Мы не имеем права позволить такой красивой молодой леди, как мисс Нефрет, принять участие в подобном коварном плане. С лёгкостью можно найти какую-нибудь симпатичную малютку-египтянку, которая сыграет эту роль. Думаете, сработает?
– Возможно, – признала я. – Нам нужно как следует подумать. Сначала я должна посоветоваться с Энид.
На этом обсуждение закончилось. Вскоре ожидалось прибытие первых гостей, и, поскольку у Сайруса не было ни жены, ни сестры, ни дочери, я с радостью выступила в роли хозяйки дома. Однако на выразительном лице Нефрет ясно читалось, что она не собирается без борьбы уступать звёздную роль «симпатичной малютке-египтянке».
Вечера Сайруса всегда были примером высшей элегантности и хорошего вкуса. Электрические огни ярко горели, отражаясь от поверхностей полированных латунных сосудов и серебряных ваз. Через открытые французские двери (161) главных приёмных доносился аромат роз и жасмина. Фонари освещали знаменитые сады Сайруса.
Присутствовали все, кто хоть что-то значил в Луксоре. Единственным исключением были Фрейзеры. Скорее всего, Энид не хотела рисковать тем, что Дональд примется выставлять себя напоказ, приставая к археологам и требуя сведений о принцессе.
Доктор Уиллоуби, беседуя с немецким бароном и его фрау, кивнул мне через комнату. Мистер Теодор Дэвис, похожий на крошечного усатого пингвина в белом галстуке и фраке, подарил мне сердитый взгляд через очки и оставил меня своей «кузине», миссис Эндрюс, со вкусом одетой в пурпурный атлас с бриллиантами. Миссис Эндрюс, пожалуй, понравилась мне – жизнерадостная душа с искренним, хотя и поверхностным, интересом к египтологии. Вскоре к нам присоединился Говард Картер, который только что вернулся из Ком-Омбо и очень хотел разузнать о мумии.
Как я и ожидала, наша находка стала главной темой разговоров. Миссис Эндрюс была рада получить отчёт из первых рук, и я – поскольку не видела причин, по которым не должна этого делать – охотно отвечала на её настойчивые вопросы. Вскоре мы оказались в центре восхищённой группы. Мне удалось задать множество вопросов и дать множество ответов, сохраняя сведения в своей ёмкой памяти для дальнейшего рассмотрения.
Первой вновь прибывших увидела миссис Эндрюс.
– Святые Небеса! – воскликнула она. – Беллингемы! Я и не ожидала, что он покажется в обществе так скоро после...
Лично я отнюдь не была уверена в том, какие общественные правила применимы к запоздалому обнаружению мумифицированного тела жены. Полковник был одет в чёрное – как, впрочем, и всегда. Новой деталью можно было считать разве что белую повязку вокруг лба.
– Что с ним случилось? – спросила я, слишком удивившись, чтобы сформулировать вопрос более тактично.
– Моя дорогая! Разве вы не слыхали? – Миссис Эндрюс понизила голос. – На него напали – жестоко напали – прошлым вечером в Луксоре. Поэтому мы все крайне встревожены. Конечно, я бы никогда и не подумала выйти одной после наступления темноты, но Тео такой храбрый и дерзкий...
Я не желала слышать, как она хвастается храбростью своего Тео, поэтому взяла на себя смелость прервать её.
– Когда это случилось?
– Почему он оказался на улице в такой час, да ещё и с дочерью, не могу себе представить; возможно, случившееся лишило его сна. А эта девица обводит его вокруг своего крохотного пальчика. Вы только посмотрите на её платье!
Долли была не в чёрном. Опять же, обычаи порой трудно определить, а покойная была – очень недолго! – её мачехой. Однако девушка вполне могла бы выбрать более приличное платье, чем лазурный шёлк, отделанный шёлковыми же бутонами роз, с шокирующе низким вырезом. Я обменялась многозначительными взглядами с миссис Эндрюс.
Вспомнив о своих обязанностях, я прошлась по комнате, следя за тем, чтобы стаканы были наполнены, а закуски – поданы. Поскольку я не поздоровалась с полковником, то поспешила к нему подойти. Я подумала, что ему тоже не терпится поговорить со мной, потому что он извинился перед собеседником и отошёл в сторону.
– Раз уж вам известно, что моё расследование вызвано не праздным любопытством, я без колебаний продолжу его, – начала я. – Надеюсь, вы не были достаточно безрассудны, чтобы покинуть безопасный отель в надежде, что враг попытается убить вас?
– У него нет такого намерения, – прозвучал мрачный ответ. – Он хочет, чтобы я жил и страдал. Он преследовал Долли. Она… – Он колебался, но недолго. – Она молода и пылка, миссис Эмерсон; мы, южане, восхищаемся в наших дамах именно этим последним качеством. Я не оправдываю её поведения, но понимаю его. Её выманила записка, якобы от вашего сына.
– Рамзес? – ахнула я.
– Она по-девичьи влюбилась в него, – произнёс полковник с терпимостью, которую я точно не проявила бы. – Увидев его в тот день на террасе отеля, в этих живописных одеждах... Пожалуйста, миссис Эмерсон, не огорчайтесь. Несколько минут назад я спросил его, писал ли он ей. Он всё отрицал, и я верю ему.
– Рамзес не лжёт, – заявила я более или менее точно.
– Ясно, что сообщение отправил мой враг. К счастью, я не спал, когда она выскользнула из своей комнаты, и нанятый мной драгоман заметил её.
– Сайид? На службе в такое время?
– Он выполнял обязанности, для которых я его нанял. Удивительно для египтянина, – добавил полковник. – Большинство из них не так преданны и не так отважны. Он последовал за Долли и пытался убедить её вернуться, когда я догнал их, и если бы не он, я мог бы получить больше, чем шишку на голове. Он прыгнул на негодяя и удерживал его, пока я не вытащил нож. – Увидев моё выражение лица, он мрачно улыбнулся. – Да, миссис Эмерсон, я тоже привык носить с собой нож. Скаддер всегда был трусливым слабаком; когда мы встретимся на равных, я не сомневаюсь, что смогу с ним справиться. 
– Жалко, что вы не смогли его поймать.
Беллингем, похоже, воспринял это как критику. Он холодно ответил:
– Я ненадолго вышел из строя из-за удара по голове.
– Сайид не преследовал его?
– Самосохранение сильнее храбрости среди низших пород, миссис Эмерсон. Он отделался небольшим порезом рёбер – ничего серьёзного.
– Вы обследовали рану? – саркастически осведомилась я, начиная испытывать неприязнь к полковнику
– Я? Я отправил его в комнату для прислуги, чтобы он занялся собой. Конечно, щедро вознаградив. – Он огляделся вокруг. – Где Долли?
– Я думаю, ушла в сад, – ответила я, проследив за его взглядом и не сумев, как и он, найти девушку. – Здесь не может существовать причин для беспокойства. Сад обнесён стеной, и мои дети должны быть с вашей дочерью, потому что я тоже никого из них не вижу.
Однако я почувствовала лёгкое беспокойство – моё отточенное шестое чувство работало. Я решила, что мне нужно подышать свежим воздухом.
Сайрус справедливо гордился своим небольшим садом, где он выращивал мальвы, петунии и розы, напоминавшие ему о родной пустоши, а также более экзотические цветы, что позволял благоприятный климат. В одном углу ограды он построил нечто вроде беседки, окружённой решётчатыми виноградными лозами и гибискусом, с красивой каменной скамьёй, вырезанной в виде древнего саркофага. Услышав голоса, я направилась туда – как раз вовремя, чтобы увидеть, как мистер Бугис Такер Толлингтон снял перчатки и ударил ими моего сына по лицу.
Прежде чем я успела среагировать, большая рука закрыла мой рот, а другая, такая же большая, обняла меня за талию и затащила в укрытие за гибискусом.
– Тише, Пибоди, – прошипел Эмерсон прямо в ухо, наполовину оглушив меня. – Не шевелись и молчи. Я бы не хотел пропустить ни одного момента из этой мелодрамы.
Молодой мистер Толлингтон изо всех сил старался создать соответствующую мизансцену, но единственной желавшей сыграть роль в этой пьесе была Долли. Я не могла ясно видеть её лицо, потому что единственный свет от очаровательного подвесного фонарика падал прямо на юношей и оставлял остальных в полутени, но руки, сложенные на груди, и тихие встревоженные повизгивания отвечали лучшим традициям театральных героинь. Нефрет, сидевшая на скамейке, выглядела равнодушной, как и Давид, стоявший позади неё.
Рамзес не двинулся с места, если не считать рефлекторного вздрагивания головы. И произнёс с глубочайшей брезгливостью:
 – О, ради Бога!
– Это всё, что вы можете сказать? – потребовал ответа Толлингтон.
– Я мог бы сказать гораздо больше. То, что вы предлагаете – не только детское и глупое поведение, но прямо противоречит закону.
– Кодекс джентльмена важнее закона, – попытался презрительно усмехнуться мистер Толлингтон. – Вполне очевидно, что вы ничего об этом не знаете. Вы не ответили на мой первый вызов, поэтому я решил дать вам второй шанс. Если вы боитесь драться со мной…
– Я боюсь вести себя как последний дурак, – перебил Рамзес. Его изменившийся тон показался мне знакомым; хотя он и был совсем не похож на тихое мурлыканье, которое характеризует самые гневные настроения Эмерсона, но вызывал сходные ощущения. – Что я, возможно, и сделаю, если вы продолжите в том же духе. Прошу меня извинить.
Он направился к обнесённому виноградной лозой входу в небольшую беседку, предоставив собеседнику возможность пройти мимо. Толлингтон шагнул и встал перед ним, преградив путь, после чего Рамзес сбил его с ног.
Эмерсон по рассеянности забыл убрать руку с моего рта. Он беззвучно смеялся, дыхание щекотало моё ухо. Он увлёк меня ещё дальше в кусты, когда Рамзес выходил из беседки. Однако сын нас заметил; застыв на мгновение, он направился к террасе, где остановился, чтобы дождаться нас. Выражение его лица являло собой смесь робости и бравады.
– Покончим с этим, матушка, – сказал он (162).
Я протянула руку и поправила его галстук.
– Дорогой мой, не знаю, с чего ты взял, что я собираюсь тебя ругать. В данных обстоятельствах ты вёл себя практически безукоризненно – для мужчины. Мужчины, как я не раз замечала, на редкость неразумно реагируют на слова, похожие на «боязнь» и  «трус», а ты всё-таки достаточно молод, чтобы быть восприимчивым к подобным глупостям. Я хвалю тебя за сопротивление вызову, который, как ты справедливо заметил, был одновременно незаконным и глупым. Зашёл ли он настолько далеко, чтобы предложить конкретное оружие?
– Пистолеты. – Рамзес не отрывал от меня широко раскрытых глаз. – Э-э... Матушка, я ценю и твоё одобрение, и твой интерес, но всё равно – мой поступок был ошибкой. Мне не следовало настраивать этого парня против себя.
– Верно, – согласился Эмерсон. Задумчиво изучая Рамзеса, он продолжил: – Он, кажется, не просто настроен противодействовать тебе, но считает себя обязанным так поступать. Ладно, сейчас не время и не место для подобной дискуссии. Вот идут Нефрет и Давид. Полагаю, мисс Беллингем заламывает руки над павшим воином.
– Вовсе нет, – заметила Нефрет. – Она, опередив всех, последовала за Рамзесом, оставив павшего воина зализывать раны. Я предложила ей вернуться в дом через другую дверь.
Рамзес удалился. Нефрет отряхнула руки и посмотрела на меня.
– Что нужно этой девушке, – выпалила она, – это добрая, крепкая оплеуха.
– Надеюсь, ты не воплотила своё желание в жизнь, – ответила я.
– Давид держал меня за руку.
Эмерсон усмехнулся.
– Молодец, Давид. Держи её крепче, отведи в «Замок» и скажи мистеру Вандергельту, что мы скоро уезжаем.
Вместо того, чтобы следовать за детьми, Эмерсон обратился ко мне:
– А знаешь, Рамзес был прав. Толлингтон теперь ещё более преисполнится решимости заставить его драться.
Я отмахнулась:
– Ты относишься к случившемуся слишком серьёзно, Эмерсон. Рамзес не настолько глуп, чтобы допустить такое. Признаюсь, я удивилась, увидев, как он вышел из себя. Он всегда был расчётливым, хладнокровным и бесстрастным, как старый философ.
– Хм-м… что ж, это обнадёживает, – кивнул Эмерсон. – Я всегда подозревал, что чувства Рамзеса глубже, чем ты думаешь. Пора бы ему выпустить их наружу.
***
Прощания и благодарности заняли немного времени. Завершив свои, я оглядела комнату в поисках семьи. Эмерсон ждал меня у двери, закатывая глаза и постукивая ногой. Полковник Беллингем разговаривал с Нефрет, предупредительно склонив красивую голову; когда я шагнула к ним, появился Рамзес, взял Нефрет за руку и без лишних разговоров увёл её прочь.
Снаружи ждали несколько наёмных экипажей; кучера и слуги собрались в весёлом кругу, курили и сплетничали, ожидая возвращения своих хозяев. Среди других знакомых лиц я узнала Сайида, и необъяснимый порыв заставил меня обратиться к нему:
– Салам алейхум, Сайид. Я слышала о твоей преданности своему господину. Молодец.
Он вскочил на ноги и ответил на моё приветствие:
– Я был очень храбр, Ситт Хаким. Этот человек пытался убить меня. Если бы я не дрался, как лев…
– Да, ты герой, – вмешался Эмерсон. Он знал, что Сайид будет хвастаться бесконечно, если его не прервут. Скромность – не то качество, которое египтяне ценят. (Временами я чувствую определённую симпатию к их точке зрения.)
– Я рад, что рана тебя не беспокоит, – продолжил Эмерсон.
Сайид согнулся пополам и схватился за бок.
– Она горит, как огонь, Отец Проклятий. Я потерял много крови, которая излилась из моего тела и испортила мою лучшую галабею…
– За что, я уверен, ховаджи сполна заплатил тебе, – улыбнулась я, потому что было решительно невозможно серьёзно отнестись к игре Сайида. Рана, похоже, действительно была незначительной, как и утверждал Беллингем.

 

Из рукописи H:
– Немедленно снимай рубашку, – приказала Нефрет. – Или я её разрежу.
Она прижала его к стене и размахивала ножницами с длинными лезвиями. Он не сомневался, что она выполнит своё обещание. Очевидно, напрасно было бы ожидать помощи от Давида, который смотрел на происходящее, скрестив руки и широко ухмыляясь. Рамзес угрюмо принялся расстёгивать пуговицы.
– В этом нет необходимости, – бурчал он. – Тебе не следует здесь находиться. У матушки возникнут подозрения, если ты каждый вечер будешь так рано удаляться ко сну, а я должен быть в Луксоре рядом с… Ой!
Она сорвала рубашку с плеча и руки, и осматривала ткань, обмотанную вокруг его рёбер.
– Я так и думала, – фыркнула она. – Что это, старая галабея? Полагаю, ни один из вас даже не позаботился продезинфицировать рану. Сядь сюда.
Осознав поражение, Рамзес вытащил руку из другого рукава и бросил рубашку на кровать. Матушка обязательно заметит, если рубашка будет порвана или запачкана.
– Ты украла эту гадость у матери? – осведомился он, наблюдая, как Нефрет разворачивает небольшой свёрток с медикаментами.
– У меня есть свои запасы. Что-то мне подсказывало, – объяснила Нефрет, приближаясь к нему с ножницами, – что они мне понадобятся. Какого чёрта ты не пришёл за мной вчера вечером?
– Я пытался… – начал Давид.
– Всё в порядке, Давид. Я знаю, что ты старался изо всех сил. Хм-мм. Что ж, рана не очень серьёзна, но требует внимания. Ругайся сколько угодно, – добавила она великодушно, откупоривая бутылку со спиртом.
Поскольку она разрешила, Рамзес сумел сдержаться, но к тому времени, когда она закончила, по его лицу струился пот.
– Вытяни руки, – приказала она и принялась наматывать ему бинты на рёбра.
– Ты ничем не лучше матушки, – покорно буркнул Рамзес. – Садистки, вы обе. Слишком туго.
– Повязка и должна быть тугой, чтобы удерживать подушечку с лекарством на месте. Хочешь, чтобы на другой рубашке была видна кровь, и тётя Амелия ругала тебя? Перестань так тяжело дышать. – Обе её руки обнимали юношу, а гладкая щека лежала на его груди. Она завязала концы повязки аккуратным узлом, уселась на пятки и улыбнулась ему. – Вот так, мой мальчик. Ты вёл себя как герой.
– J'ai fait mieux depuis (163), – не удержался Рамзес.
– Что? – спросила Нефрет.
– Бессмысленная цитата. Спасибо, девочка моя. А теперь иди домой, пока тебя не хватились.
– О нет.– Она покачала головой. – Я иду с тобой. Очевидно, тебе нельзя доверить заботу о себе.
– Я буду с ним сегодня вечером, Нефрет, – произнёс Давид. – Надеюсь, ты можешь доверять мне. Этого не произошло бы, если бы накануне вечером профессор не запретил мне выходить из дома.
– Этого не произошло бы, если бы Беллингем не вмешался, – отрезал Рамзес. – Я удерживал Скаддера на земле, без ножа, когда доблестный полковник оттащил меня от него и…
– Ага, – перебила Нефрет, – Значит, это полковник ранил тебя.
– Он утверждал, что не разобрался, кто из нас кто.
– В галабеях и головных уборах вы действительно были похожи, – согласилась Нефрет. – Да ещё в темноте.
– Для такого человека, как Беллингем, все туземцы на одно лицо, – процедил Рамзес. – Даже средь бела дня. Так что мне следует воздать ему должное, ибо он сделал всё возможное, чтобы убить меня — или Скаддера, которым меня считал. Он в отличной форме для своего возраста и умеет пользоваться ножом — нанося удар что сверху, что снизу...
– Не надо, – поморщилась Нефрет.
Рамзес пожал плечами.
– Я этого не ожидал, по крайней мере, от него. Мне удалось ускользнуть, но к тому времени, когда я смог удержаться на ногах, Скаддер исчез. В следующий раз я позабочусь о том, чтобы Беллингем не преследовал меня.
– Уверена, что следующего раза не будет, – возразила Нефрет. – Даже эта пустоголовая маленькая дурочка поймёт, если вдруг получит ещё одно такое же сообщение, что оно пришло не от тебя.
– Я ясно дал ей это понять нынешним вечером. – Лицо Рамзеса приобрело жёсткое выражение. – Нет, Скаддеру в следующий раз придётся изобрести что-либо другое.
– Но не сегодня вечером; не так скоро после случившегося. А сегодня полковник будет внимательно следить за ней. – Нефрет взяла его за руку. – Тебе нужно отдохнуть. Не уходи. Пожалуйста.
Рамзес посмотрел на изящную ручонку, доверчиво обвившую его предплечье. Кожа девушки, загорелая до золотисто-коричневого цвета, была на несколько оттенков светлее его собственной.
– Отстань, Нефрет, женская нежность – не твой стиль. Ты более убедительна, когда угрожаешь. Я не могу придумать ни единого способа помешать тебе следовать за мной, разве что удержать силой, так что ты выиграла. Я останусь здесь.
– Дай мне слово.
– Даю.
– И не забудь о нём, – хладнокровно добавила Нефрет. – Если ты когда-нибудь нарушишь свою клятву, я никогда больше тебе не поверю.
– Не волнуйся, Нефрет, – заверил Давид. – Я не позволю ему снова уйти одному. Мне следовало быть с ним вчера вечером. Брат не оставляет спину брата без присмотра.
– Мне нужно, чтобы ты был моими глазами и ушами, – сказал Рамзес на быстром арабском (164). – Как ещё я узнаю, что произошло в моё отсутствие?
– Нефрет расскажет тебе, – ответила на том же языке молодая женщина. – Если вы допустите её в свой совет. Другими словами, – продолжила она по-английски, – я буду держать тебя в курсе того, что задумали профессор и тётя Амелия, если ты будешь соблюдать свою часть сделки.
– Какой сделки? – потребовал ответа Рамзес. – Проклятие, Нефрет…
– Рассказывать мне всё. – Нефрет уселась на кровати, скрестив ноги, полезла в карман и вытащила жестянку с сигаретами. – И не трудитесь изрекать арабские слова в надежде сбить меня с толку – я всё лето говорила на этом языке с профессором. Итак, хотите знать, что сказал нам сегодня днём человек из американского консульства?

 

– Ты заставляешь девушку слишком тяжело трудиться, Эмерсон, – заметила я после того, как Нефрет отправилась спать, красиво скрывая зевок рукой.


ПРИМЕЧАНИЯ.
153.   Мудир – управляющий, начальник, в Египте – губернатор провинции (арабск.)
154.   «Объясняю для несведущих: иератика – это скоропись, сокращённая форма иероглифического письма, и зачастую настолько сокращённая, что сходство с первоначальной формой почти невозможно разобрать. Уолтер – один из ведущих специалистов в этой области, равно как и в других разделах древнеегипетского языка, а я – нет. И Эмерсон – тоже». (Э. Питерс. «Змея, крокодил и собака». Перевод В. Борисова.)
155.   Эклектика (также эклектизм) — смешение, соединение разнородных стилей, идей, взглядов и т. п.
156.   См. примечание 82. Указанный труд был издан в 1837 г.
157.   Шарль Пьер Бодлер (1821-1867 гг.) — французский поэт, критик, эссеист и переводчик. Основоположник декаданса и символизма, повлиявший на развитие всей последующей европейской поэзии. Классик французской и мировой литературы. В своём творчестве поэт затрагивал темы страдания, неизменно сопровождающие земной путь человека, отвращения к злу, одержимости смертью, жажды идеала в неидеальном мире. Эдмон Ростан (1868 — 1918 гг.) — французский поэт и драматург неоромантического направления, член французской Академии.
158.   Баруш (ландо) – большой открытый четырёхколёсный экипаж, одновременно тяжёлый и роскошный, запряжённый двумя лошадьми. В его кузове предусмотрены места для четырёх пассажиров. Кожаную крышу можно поднять, чтобы обеспечить пассажирам на задних сиденьях защиту от непогоды.
159.   Реинкарнация (лат. reincarnatio — «повторное воплощение»), то есть перевоплощение; также переселение душ, метемпсихоз — группа религиозно-философских представлений и верований, согласно которым бессмертная сущность живого существа (в некоторых вариациях — только людей) перевоплощается снова и снова из одного тела в другое.
160.   Аменти (Аментес) — название подземного мира в древнеегипетской мифологии.
161.   Французская дверь (французское окно) — это дверь с остеклением в пол. Помимо тонкой рамы, она состоит из полностью застеклённых панелей, иногда с декоративными деревянными элементами и напоминает огромное окно во всю стену.
162.   Рамзес сказал «Get it over with». Это выражение используется, когда говорят о чём-то нужном, но неприятном. Например, о походе к врачу.
163.   J'ai fait mieux depuis: дословно – «Я сделал всё, что мог» (фр.) Это цитата из знаменитой пьесы французского писателя Э. Ростана (см. примечание 157) «Сирано де Бержерак».  Сирано, собирающийся признаться в любви Роксане, внезапно узнаёт, что она любит другого, и по её просьбе обещает взять его под своё покровительство. А затем Роксана вспоминает вчерашний подвиг Сирано (его сражение в одиночку с сотней противников), и в ответ де Бержерак произносит эту фразу: «О, нынче мне пришлось труднее, чем вчера» (перевод Е. Баевской).
164.   В данном контексте – на упрощённом диалекте. Нечто вроде иератического письма.