Кобза

               


     Александр почувствовал цепкую хватку. Кобза отлетела в сторону, а сам он бесшумно растянулся на ворсистом половом покрытии. На мгновение лопатками ощутил упругие, как булочки, девичьи груди.
      А девица заученным приёмом так завернула ему руку, что он вскрикнул и свободной растопыренной пятернёй с наколкой на пальцах «САШКО» забарабанил перед собой, уткнувшись лицом в податливый ворс ковролина, втягивая носом устоявшуюся музейную пыль.
– Пусти, сердца - мать! Пусти!
– Ах ты, жулик! – победно и зло, как показалось Александру, прошипела та.
Повернул голову и увидел её растрёпанные светло-каштановые волосы, свою поджатую ногу в неказистом тапке – музейном атрибуте на войлочной подошве.
– Сестричка, костюм помнёшь. Пусти!
– Ах, даже так! – чуток ослабила хватку. – Трепыхнёшься – волком взвоешь.  Ишь, вырядился – по последнему писку моды! Гастролёр!
Разные выкидывала ему жизнь фортели, но чтоб он в такой переплёт попадал – впервые. В глубоком партере под тощей  девкой.  Дела.
Неожиданно он смешно, по-мальчишечьи чихнул. Попробовал трепыхнуться, но тут же затих – адская боль повторилась. Безнадёга овладела им. Такое бывает, когда надломлена, опустошена душа. Болит, как открытая рана.
– Баба Ксюша! – крикнула девица. – Вызывай милицию!
Встреча с «операми» не сулила ему ничего хорошего. Взят с поличным. Попробуй, докажи, что не крал. Да и кто твои объяснения всерьёз принимать станет. Вот влип, так влип!
   Александр  даже застонал. Трижды, видимо, прав тот, кто сказал, что опасно возвращаться в места своего детства – большей частью там поселяются разочарования.
   А разочарования стали преследовать его с того момента, когда он оказался в этом далёком степном городке.
Мальцом увезли его отсюда. Что мог вспомнить он теперь? Только по рассказам матери, скупым, с недомолвками, что жили они в селе у болота со странным названием Секачи.
   Но была у Александра слепая уверенность, что найдёт и дом, в котором жил, и школу, что была рядом, и сад, и болото Секачи, поросшее высоким камышом, над которым летали, жалобно крича, чибисы.
   Уже в автобусе узнал, что село вошло в черту городка, и удобнее всего ему сойти на конечной остановке.
Александр не узнавал этих мест – так всё изменилось.
   Одноэтажное здание старой, ещё тогда, школы исчезло. Огромный когда-то сад, а теперь жалкие остатки, затопленные невесть откуда взявшейся водой, возвышались беспомощным островком над бескрайней, уходящей к горизонту стихии. Несколько улиц, которые подходили к вымирающему болоту, постигла та же участь. Дом, в котором они жили, пустовал. Смотрел разбитыми окнами, казалось, с таким состраданием, что сжалось сердце. У крыльца зеленел молодой камыш. Небольшие волны лениво набегали на скользкие ступени.
   С озера доносился разноголосый гомон птиц. Стайками пролетели над самой водой чайки. Неподалёку кулики, которые до воды охочи, а плавать не умеют, выискивали что-то длинными носами.
   На расспросы о дяде Антоне ничего вразумительного Александр не получил – фамилии не помнил. Зато об озере узнал. Оказывается, болото решили углубить, место облагородить. Зона отдыха планировалась с пляжем, с грибками от солнца. Те и впрямь торчали, как бакены, рядком, уляпанные птичьим помётом.
   Два земснаряда сделали своё дело. И вот результат: открылись ключи, а через несколько лет появилась новая проблема – как спасти окраину городка. Часть воды брали на орошение, однако этих мер оказалось недостаточно. Приехали специалисты, но и те ничего определённого, кроме того, что «под вами море пресной воды», не сказали. С тем и уехали. Вот ведь как иногда получается. Словом, выпустили джина из кувшина. Одно утешение – микроклимат изменился в лучшую сторону.
   Возвращался Александр в городок тем же рейсовым автобусом. В центре слез. На площади по-воскресному было оживлённо. Огляделся. Высокое здание гостиницы открылось сразу, но не манило к себе. Приземистый широкоформатный кинотеатр «Искра» зазывал красочными афишами. Зелёные газоны пестрели цветами. Широкие улицы просматривались далеко. Парило солнце. Хотелось есть.
   Александр обратил внимание на представительного старичка в светлой кепке и таком же костюме, с кошёлкой в руках. Из кошёлки аппетитно выглядывали большие красные помидоры. «Базарный день! – осенило его. – Туда!»
Спросил старичка, и тот словоохотливо ответил, где базар и как до него добраться.
– Булы бы тильки гроши! – напутствовал старичок.
Гроши у Александра были. Освободился, так сразу и приоделся.
Это было чистой случайностью. Он мог бы пройти мимо, если бы его внимание не привлекли стоящие на невысоких постаментах под открытым небом трактор «Фордзон», полуторка и «ЗИС-5» с деревянной, обтянутой крашеным брезентом кабиной. И вывеска – «Городской музей» – на двухэтажном кирпичном здании «под шубу» с высокими, узкими стрельчатыми окнами.
Толкнул тяжёлую дверь и, не раздумывая, вошёл.
– Ксения Павловна, хранительница музея, – представилась пожилая женщина в строгом тёмно-зелёном костюме, подчёркивающем, но не старящем её стройную, как у девушки, фигуру.
– Александр Степанов, – почему-то робея, отозвался он.
– Вот и прекрасно. Я покажу вам наш музей.
Она была, как, впрочем, и многие женщины её возраста, доброжелательно словоохотлива.
               
– Так вот, наш городок обязан своему появлению знаете кому, Александр? Столыпину! В 1905 году он был в Сибири. Проездом. Остановился в этих местах. И благославил: «Славный будет город, славный. Стройте!»
   И  потянулись  в эти места переселенцы  из Курской, Орловской губерний,  с Винницы и Полтавы.  Во время Великой Отечественной войны – немцы с Поволжья. Казахи были всегда. Казахстан ведь рядом. Однако местными считались татары, что жили на берегу озера Секачи. Название Секачи, вероятно, произошло  от осоки – секущей болотной травы.
   А вот и фотография первой землянки будущего города. Это было недалеко от музея. Там сейчас магазин хозяйственных товаров.
И так от витрины к витрине, от стенда к стенду.
– Места, как утверждают старожилы, были привольные. Богатые рыбой, дичью, ягодой.
   А травостой такой, что если заляжет вол – с рогами скрывало. Городок рос быстро. А строили его из самана, камыша, даже из дёрна.
   В центре стали вырастать двухэтажные кирпичные здания административного центра. Наш музей расположен в одном из них. Железная дорога являлась, да и сейчас является главной связующей магистралью.
– А как же татары?
– К сожалению, татар сразу же потеснили переселенцы. Те ушли и, как гласит преданье, забили верблюжьими шкурами ключи, питающее озеро. Со временем оно, действительно, зачахло, превратилось в болото. В природе всё взаимосвязано, – продолжала свой рассказ Ксения Павловна. – Об этом сейчас каждому мальцу твердят. Спохватились! А тогда? С появлением болота исчезла рыба. Из птиц остались лишь кулики да чибисы.
   Подняли целину. Первое время были с большим хлебом. Были! А потом даже травы не стало. Пришлось пожинать, и не одну пятилетку, горькие плоды ветровой эрозии. Пыльные бури подымали в небо верхний плодородный слой,  земля смешивалась с грозовыми облаками. На землю же падали редкие капли, который жители с горькой иронией прозвали - сибирским дождём.
   Песок скрипел на зубах, забивал глаза. Белым днём становилось темно, как ночью.
Александр не захватил этих бурь. Они уехали отсюда раньше. Двугорбых изжелта-серых верблюдов запомнил отчётливо.
На верблюдах обычно наездом приезжали казахи в лисьих малахаях. Пацаны к животным близко не подходили: быстро возбуждаясь, верблюды метко плевались вязкой противной слюной. Да и кто подойдёт к такому злобному страшилище?
   Зато впечатлений оставалось много. Мать Сашка хваталась за голову, когда он увлечённо рассказывал ей о своих похождениях с друзьями. Сын порой так легко переходил  с русского языка  на  украинский, горохом сыпал  и казахскими,  умудрялся вставлять  тут же  немецкие слова. Изъяснялся на такой понятной только ему тарабарщине, что приходилось лишь удивляться, как неразборчиво, но жадно вбирает детский ум окружающий мир. Поговорка «с кем поведёшься, от того и наберёшься» срабатывала. Переезжали часто, словно мать убегала от кого-то. Сашко взрослел. Менялся у парня характер. Попал под влияние улицы: гуляй, дети, отцы за вас в ответе. Отца он не помнил. Потом сорвался. Угодил в колонию. Года в зоне протянулись, как прожитые им восемнадцать.
Освободился, и потянуло в места, где детство началось. Хотелось повидать дядю Антона.
   Они переходили в другой зал, когда кто-то окликнул Ксению Павловну.
– Вы в зале старинных вещей. Здесь много интересного. Я на минутку отлучусь – Анюта пришла. Только очень прошу – ничего руками не трогать.
Она вышла. Александр остался один. Стал рассматривать экспозицию, пока взгляд его не замер на необычном предмете. Такое бывает, очевидно, с каждым из нас. Сложен и необычен процесс узнавания. Высветит из канувшего в небытие яркой вспышкой и оживит воспоминанием.
   Сомнения: «Неужели она? Как похожа! Она ли? Та самая!» – отлетели прочь. Тут-то вывеска-предостережение: «Экспонаты руками не трогать!» – была бы более чем кстати.
   Пальцы невольно коснулись спящих струн, а ладонь ощутила твёрдую холодность тёмно-вишнёвого изогнутого грифа. «Кобза 18 века. Подарок музею от жителя города А.П. Деркача», – лаконично сообщала надпись. Инициалы и фамилия прошли мимо сознания Александра. Они просто ни о чём не говорили. Взгляд скользнул по незамысловатому узору, опояском проложенному по овальной поверхности потускневшего корпуса. «Та самая!» – подсказало сердце.
   Ладонь легонько прикоснулась к инструменту, словно хотела приблизить к себе ту память детства, которая, как никогда, была ему дорога сейчас.
Когда человек теряет контроль над собой? Как это происходит? Есть тысячи причин и столько же примеров.
   Окончательно забыв, где он находится, Александр снял «экспонат» со стены. Мысли улетели далеко, а руки бережно баюкали кобзу.
«Сколько же лет она молчала? Что побудило бывшего хозяина сдать её сюда? Где дядько Антон? Кто этот А.П. с птичьей фамилией?»
   Тронул струну…
Коренастый светловолосый крепыш дядько Антон с вислыми запорожскими усами. Усы начинают топорщиться, шевелиться, как живые, когда он, вытянув нижнюю губу, поддувал под них, стараясь привлечь внимание маленького Сашко.
– А ты так сможешь?
– Так у мэнэ усив нэма.
– Ха-ха-ха, – весело закатываются оба.
Иногда дядько Антон снимал со стены кобзу. Настраивал. Они усаживались на простую лавку, покрытую рядном. Кобза, словно чёлн, покачивалась на коленях. Струны под неторопливыми пальцами дяди Антона вторили его пению о нелёгкой судьбине казака, попавшего в неволю.
   Плакали струны чибисом. Вскрикивали куликом. В звучании кобзы чудился шелест камыша, бескрайний плеск волн. Уносила песня, завораживая в неведомые края, и казалось ему, что сидит он не в тёплой горенке, освещённой лампой-молнией, а в чёлне. Покачивается кобза, покачивается и чёлн. Несёт свои воды широкий Днипро в море-окиян, несёт и чёлн, в котором сидят Сашко и дядько Антон.
   Незаметно появлялась бабка Устинья, мать дядьки Антона.
– Спиваете. Ну, и я с вами.
Вряд ли помнил Сашко, как его, худущего черноглазого мальца, кормили из двух ложек. Одна в рот, другая наготове. Беда, если кто из кормящих зазевается: рёву не оберёшься.
– Прожорлив як галченя, – радовалась бабка Устинья. – Давай, хлопче, давай. Гарный казак станэ. Гопака плясать будэшь!
Позже, в те редкие минуты откровения с матерью, узнавал он то, что понимал сердцем.
– От своего счастья бегали мы с тобой. И тебе отцом, и мне мужем стал бы дядько Антон. Ты уж его «тату» звал. Но не могла я так поступить. Не могла.
А почему не могла – не говорила. Приходилось лишь гадать.
   Александр тронул вторую струну… и очутился на берегу Секачей. Неподалёку тянулись огороды. Поливали. Он тоже помогал, таскал воду детскими жестяными ведёрками, шлёпая по пыльной тропке меж картофельных кустов. А так как смотрел под ноги, то и обнаружил чуть в сторонке круглое отверстие в земле. Присел.
– Что ты там нашёл, Сашко? – спросил его дядя Антон.
– Та норку найшов. Чия вона будэ?
– Як чия? Тарантулова. Выльемо?
– Ага.
   Хватило маленького ведёрка. Вода с замирающим бульканьем ушла, а на поверхность шустро вылез крупный, рыжий, в лучах заходящего солнца, паук. Тарантул. Правду, оказывается, говорят, что у страха глаза велики. Сашко вскрикнул и бросился бежать.
– Сашко! Трус ты этакий! Я его прибил! Посмотри, что тут делается!
С опаской подходил Сашко. А вдруг притворяется многолапое чудище?
Тарантул ещё судорожно подёргивал мохнатыми лапками, а с него скатывались, спрыгивали, разбегаясь по сторонам, маленькие тарантулятки. Зло расползалось по белу свету.
– Прибить бы их всех. Вырастут, зло будут приносить людям. А? – словно советуясь  с  хлопчиком,  спросил дядя Антон.
– Ну, какие они злодеи!? Они же маленькие! Пускай живут!
   Тронул третью струну…   Цвела, буйно цвела сирень. Запах её плыл из огромного школьного сада. Сад притягивал к себе зелёной тайной. Случай представился. Только что пробрызнул «слепой» дождик. Тучка растаяла. На крыльце стояли модные мамины туфли на высоком каблуке. Было время обеда, и его пока не спохватились. Ну как же здесь удержаться и не отправиться в путешествие?! Балансируя на высоченных каблуках, он одолел спортивную площадку. Шёл урок. Все его здесь знали и любили.
   Хохотали, когда увидели его в туфлях. Но больше всех смеялся, не зная чему, Сашко, приседая, хватаясь за голые коленки.
А потом он дотелепал до сада. Над ним смыкали ветки деревья, и он видел одновременно их зелёный свод и голубой, в котором мелькали ласточки.
   Тёмная аллейка внезапно оборвалась, и он очутился на поляне. Посреди в самое небо упирался тополь. Даже голова закружилась, когда он увидел его во весь рост. По краям поляны фиолетово-розовым маревом полыхала сирень.
   И тут сильные руки дяди Антона оторвали его от земли. Мягко шлёпнулись в траву туфли. А к ним летела босиком по мокрой изумрудной траве мама. Нашёлся беглец! И туфли нашлись. Всегда бы так.
   Александр потянулся к следующей струне. Их ещё много оставалось, но вздрогнул и резко обернулся. Не сразу сообразил, где он, что с ним.
Навстречу в джинсовом костюме к нему быстро шла девица. Она размахивала руками и что-то говорила. Он понял это по движению её губ. Подумалось: «Сколько же струн осталось нетронутыми? Каждая бы отозвалась в душе».
   Потом произошло и совсем непонятное для него явление: кобза  вдруг выскользнула из рук, а сам он оказался на полу. Резкая боль в руке вернула его к действительности.
   Появилась Ксения Павловна. Заохала:
– Что такое, Анюта? Что здесь происходит?
– А вот, полюбуйся. Кобзу этот тип хотел стащить.
– Кобзу!?
Она увидела лежащую кобзу. Осторожно подняла её. Оглядела со всех сторон.
– Цела! Слава богу, цела! – и, обращаясь к Анюте, потребовала. – Отпусти Александра. Немедленно отпусти. И брось эти самурайские замашки!
– Ну, баба Ксюша, так у тебя весь музей растащат, – и, недовольно ворча, вскочила на ноги.
– Я ему верю. Не жулик он никакой. Я же просила вас не трогать. А вы!
Александр, отряхиваясь, развёл руками. Ну и смешон же он был в эту минуту, даже Анюта улыбнулась.
В дверях показался представительный старичок, в руках он держал кошёлку с помидорами.
– А я за вами зайшов. Время обеда – святое время.
– Сейчас, Антон. Вот интересовались тут… – и Ксения Павловна, привстав на цыпочки, повесила экспонат на прежнее место.

                ***

     Кобзу и сейчас можно встретить в одном из залов этого музея как молчаливый отголосок памяти давно минувших дней и событий.