Чужая книга

Когда-то во времена призрачных школьных лет у моей сестры был спектакль. Она играла в школьном театре и тогда его руководительница, назовем ее Александрой Владиславовной, сумела вырвать подросткам путь на конкурс со всякими драматургами в качестве жюри. Тогда я в этом театре уже давно не играл, однако она попросила меня помочь ей отвести эту ораву детей до театра, и я согласился.
За мной дети шли под возгласом, что я им как папа-утка. Они гомонили и веселились, а я не против был поучаствовать в их веселье. Тогда в театре одна из девочек подарила мне книгу. Чужую, как она сама призналась. Она нашла ее в подъезде на ступеньках и решила забрать себе, а потом передарила мне. Я сказал спасибо и принял ее.
Отыграли они тогда ужасно. Спектакль был драматичный, про школьный буллинг, а за кулисами стояло такое ха-ха, что вся атмосфера была поломана напрочь, да и сюжет какой-то неправильный, не тот, не с тем уклоном. Я был ужасно раздосадован. Даже в груди свербило. Тема с буллингом для меня тогда была животрепещущей, я только-только перевелся из школы, в которой меня ненавидели, и почти плакал на этом спектакле.
Тогда же какая-то женщина из жюри сдуру спросила, есть ли у кого-то из присутствующих опыт жертвы травли, и мне казалось, что она смотрит прямо мне в глаза, хотя оглядывала она, конечно, всех. Руку я, конечно, не поднял.
В итоге домой я пришел в совершенно упадническом настроении, книгу поставил куда-то в шкаф со злости на девочку, смеявшуюся над сюжетом со всеми вместе, и на несколько лет забыл о ней. А потом вспомнил.
Книга была вряд ли о самом авторе. Там было столько историй про одних и тех же людей с разными именами, что это становилось ясно. Однако атмосфера у этой книги точно была какой-то особенной.
Книгу хотелось пропитать сигаретным дымом, залить чаем с малиной, заляпать дорожной пылью, окунуть кусок страницы в лужу и дать ей промерзнуть до ледяной корочки, испортить, чем только возможно, и читать дальше. В ней не было никакой цензуры, там говорилось о всей грязи и всех аспектах жизни самым что ни на есть грязным языком, и в то же время она казалась неправильно чистой. Доброжелательной. Вежливой. Как она меня злила этой своей вежливостью, и все же, из раза в раз бросая чтение, я вечерами все дальше и дальше перекладывал закладку с кудрявым барашком и надписью “Знание будет приятно душе твоей. Притч. 2:10”, притащенную мне другом из какой-то секты, и подаренную со словами “Барашек на тебя похож”.
Один раз я этой закладкой случайно немножко порвал страничку, и мне стало легче. Теперь в этой книге тоже есть изъян, не только в моей бесконечной неоправданной злобе.