Глава 8

- Идёмте со мной,  я покажу вам кое-что, - сказал Хорт Миллару одним неприветливым мартовским днём, шесть недель спустя после балы прессы.
Молодые люди уже собирались разойтись у ворот фабрики, когда Миллар, к своему удивлению, получил это неожиданное предложение. Уже давно инженер не обращался к нему напрямую, за исключением рабочих часов и то только по делу. С того памятного вечера, когда он на короткое время предстал перед Милларом как искренний и дружелюбный человек, он полностью ушёл в себя, с каждым днём всё глубже погружаясь в мизантропическое настроение. Однако вопреки отрывочным ответам, которые Миллар теперь получал на свои вопросы, и очевидному недоверию, которое инженер выказывал по отношению к нему, он не чувствовал досаду, скорее сочувствие, ибо к этому времени открытое ухаживание лейтенанта Плетце за Тёклой Эльснер стало общепринятым фактом, и за тем, что другим казалось грубостью, Миллар угадывал муки отвергнутой любви. 
- Хорошо, пойдёмте, - сказал он, не чувствуя особого любопытства, но стремясь оказать любезность и, кроме того, зная, что его знакомство со странным человеком не продлится долго, коль скоро установка нового оборудования подходила к концу. 
Не говоря больше ни слова, Хорт поднял воротник и пошёл вперед в направлении, противоположном его квартире. Мокрый снег нёсся в лицо, и погода была такой, о которой немцы говорят «собачья», но на улицах всё же было оживлённо, и становилось всё оживлённее по мере их продвижения. Шумные люди, прогуливавшиеся под руку, запружали улицы, и поток их то вливался в питейные заведения, то выливался из них.   Они были молоды, как походя отметил Миллар, многие были в крестьянском платье.
Завернув за угол большой площади недалеко от городского центра, Миллар не удержался от восклицания. Группы, теснившиеся на улицах, были ничто по сравнению с толпой, собравшейся плотными рядами на площади перед большим серым зданием, вход в которое был увенчан немецким императорским орлом. Люди, за исключением отдельных шумных групп, стояли в угрюмом молчании, устремив глаза на здание, словно ожидая приговора. Крестьяне мешались с горожанами, но в их расположении прослеживался порядок, несомненно, понятный полицейским и жандармам, стоящим по периметру в окружении, напоминая собой сторожевых псов, сгоняющих баранов в стадо.
- Что это такое? – озадаченно спросил Миллар. – Ярмарка?
- Пожалуй, что и ярмарка. Но вы не угадаете, чем здесь торгуют. 
- Непохоже, что у них есть что-нибудь на продажу.
- Ошибаетесь, у них есть руки и ноги, мышцы, молодость и сила. На этой ярмарке торгуют человеческой плотью, сделки здесь совершаются так же бойко, как на самом оживлённом базаре, вот только продавцы не получают платы.
- Так это рекруты? – спросил глубоко заинтересованный Миллар.
- Да. Здесь взимается налог на кровь. Вглядитесь повнимательнее в этих будущих солдат, и скажите, много ли в них того энтузиазма, за который вы так восхваляете нашу нацию.
- Но подавленными они тоже не выглядят, - заметил Миллар, глядя на ближайшего субъекта, в шляпе набекрень, покачивавшегося на месте с весёлым видом.
- Их показная весёлость вызвана не патриотизмом, а алкоголем, который им необходим, чтобы заглушить чувства. Для трактирщиков Маннштадта теперь настали золотые деньки, потому что всем известно, что рекрут должен быть бодр и весел, иначе его заподозрят в трусости. А так как девять из десяти здесь более расположены к слезам, чем к смеху, да ещё и расстались со своим домом, каков бы он ни был, то где, как не в винной лавке, найти им ресурс для поддержания духа, и одного лишь пива будет недостаточно.  К тому же, это такой славный повод для выпивки! Те, которых не взяли, пьют от радости освобождения, а те, которых сочли годными, - топят страх в вине. Сегодня вечером одна десятая города будет пьяным-пьяна, а окрестности будут звенеть от фальшиво радостных криков рекрутированной орды, возвращающейся домой на последние полгода свободы. Galgenhumor (весёлость висельника – прим. переводчика)– так это называется в Германии и к патриотизму отношения не имеет. Не верите мне, приглядитесь к трезвым.
Миллар пригляделся. Среди пылающих лиц и громких голосов мелькали бледные лица и сомкнутые губы, рядом с поднятыми головами виднелись склонённые, глаза одних искрились натужным весельем, глаза других покраснели от недавно пролитых глаз и были затуманены заботой.
- Они покидают своих матерей и отцов, своих возлюбленных. Они жили средь полей, теперь их ждёт казарма. И вы хотите, чтобы они испытывали признательность по отношению к стране, что требует в жертву себе их жизнь?  Даже самый неразвитый из них не может в глубине души не чувствовать унижения, видя, что их сгоняют, словно баранов на убой. Разве не унизительно взимание налога с твоего физического существования? Неужели вы желаете этого же для ваших соотечественников? Неужели нравится эта пародия на восточные невольничьи рынки? И это ещё вы не заглянули внутрь этого серого здания, не видели ужасов, творящихся там! У меня нет знакомств в этом царстве униформы, поэтому не могу провести вас туда.
- Я могу, - прозвучал голос рядом, и Миллар, повернувшись, узнал генерала Рассела.
- Как! Это вы, генерал! Но что вы делаете здесь?
- То же, что и вы – гляжу на рекрутов. Это зрелище я не пропускаю. Оно возвращает меня в дни моей молодости и к тому же укрепляет мою уверенность в том, что армейский дух жив по-прежнему. Но если хотите увидеть «ужасы», о которых говорит ваш друг, пойдёмте со мной.
- Позвольте представить, - сказал Миллар, но, повернувшись, убедился, к своему удивлению, что Хорт исчез, по-видимому, устрашённый видом мундира. 
- Вы тоже называете это «ужасами»? – спросил он, следуя за генералом сквозь почтительно расступавшуюся толпу.
- Что бы это ни было, от военного призыва оно неотделимо так же, как кора от дерева. Сами всё увидите, и если у вас есть воображение, сможете приложить увиденное – к другой стране.
Из широкого дверного проёма выходили группы людей, одни с радостными лицами, другие – с унылыми, кое-кто застёгивал пуговицы, поправлял шейный платок, или кричал что-то в ответ на взволнованный вопрос из толпы у входа. Длинный, мощёный коридор, в который они свернули, также был полон самыми разными людьми, многие из которых торопливо поправляли одежду, как это происходит в бане. Генерал сказал что-то дежурному полицейскому, и этого было достаточно, чтобы перед ними распахнулась дверь в помещение, где заседала призывная комиссия.
Первое, что ощутил Миллар, войдя вслед за генералом, была спёртость воздуха, ибо, несмотря на обширность, помещение с самого утра было переполнено людьми, но окна – повинуясь желанию правительственного чиновника, страдавшего ревматизмом – оставались закрытыми. В верхнем конце комнаты, вокруг соснового стола сидела группа людей, состоящая из военных и гражданских, а председательствовал майор пехоты. Капитан в форме того же рода войск сидел подле него, и ещё два офицера ландвера (нем. Landwehr - Ландвер — категория военнообязанных запаса 2-й очереди и второочередные войсковые формирования в Пруссии, Германии, Австро-Венгрии и Швейцарии в XIX — начале XX веков (материал из Википедии) – прим.переводчика), как пояснил Рассел Миллару, занимали места напротив. Представитель правительства, смирный старичок, очень боящийся сквозняков и с беспокойством оглядывавшийся, когда открывалась дверь, очевидно, имел мало интереса к происходящему, в то время как два доктора, один в гражданской одежде, другой в военной форме, напротив, были погружены в работу. Всё остальное пространство было занято мужчинами, одни из которых раздевались, другие одевались, и кто-то из них время от времени выступал вперёд, когда его имя громко оглашалось.
Когда Миллар вошёл, черноволосый юноша, совершенно голый, стоял перед столом, громко дыша, повинуясь приказу военного доктора, который внимательно слушал, прижав ухо к его грудной клетке.
- Годен! – возгласил он, наконец, кратко и, после короткого разговора у стола, юноша исчез в толпе.
- Пауль Рётлинг! – вызвал секретарь комиссии.
На этот раз предстал златоволосый паренёк, похожий на херувима, который, совершенно не смущаясь своей наготы, с простодушной улыбкой выступил вперёд. Даже глаза утомленного и безразличного правительственного чиновника скользнули с одобрением по его гибкой и стройной, словно девической, фигуре.
- Это – Пауль Рётлинг? – спросил председатель, глядя на пожилого субъекта в поношенном сюртуке, чьей обязанностью, как бургомистра, было удостоверять личности вызываемых.
- Это – Пауль Рётлинг, - подтвердил бургомистр, подавшись вперёд.
- Какой-то он субтильный, - заметил гражданский доктор.
- Но вполне здоровый, - возразил его коллега, стремясь не упустить даже мелкую рыбешку из своих сетей.
- Не верю, что он соответствует по росту.
- Сейчас проверим. Подойдите сюда, Пауль Рётлинг.
- Эх, двух сантиметров не хватает! – с сожалением воскликнул доктор. По ангельскому личику, напротив, разлилось выражение восторга.
- Пока свободен, но к следующему году обязан подрасти, - разочарованный доктор шлёпнул паренька по голому плечу.
- А для кавалерии такой вес был бы в самый раз, - вздохнул кто-то из комиссии.
Следующим был мертвенно бледный молодой человек, который дрожал словно от холода, несмотря на жару в комнате, и очевидно ужасно смущался своим костюмом Адама. При виде него Миллар почувствовал жалость, потому что, хотя и нельзя было в отсутствие одежды определить его социальное положение, что-то в карих глазах говорило о принадлежности этого человека к относительно культурным слоям общества. Членам комиссии же, напротив, и в особенности военному доктору-шутнику его смущение показалось забавным.
- Чего тут смущаться! – воскликнул он, наградив и этого шлепком. – Дам здесь нет, сам видишь. А мы таких, как ты, видали без счёта.
Осмотр жертвы, заливавшейся румянцем смущения, привёл к диспуту между медиками.
- Не годится, по-моему, - решительно заявил гражданский доктор. – Сейчас здоров, но через год жизни в казарме подхватит болезнь лёгких.
- А я утверждаю, что, наоборот, закалится. Сколько я таких случаев видел!
- Тех, которые выжили, - пробормотал сквозь зубы другой доктор.
Но здесь решающим было мнение военного доктора, так что в итоге Йозеф Винднер был признан «годным», но приписан к ландверу, как человеческий материал третьего сорта. Второй сорт использовался в инфантерии, т.е. пехоте, ну а первый предназначался для кавалерии и артиллерии.
- Теперь быстро одевайся, а то вдруг дама войдёт, - сказал шутник доктор, пребывающий в приподнятом настроении по случаю своей победы.
Когда Йозеф Винднер торопливо повернулся, чтобы уйти, Миллар успел заметить в его кротких карих глазах выражение страха и тоски. Кто знает, что значило для него так легко произнесённое слово «годен»?
Затем пришла очередь прекрасно сложенного молодого крестьянина. В отношении его «годности» вопросов не возникло, решали только, куда приписать его. Майор от инфантерии и майор ландвера заспорили из-за него.
- Для кавалериста слишком огромен, но будет грех не записать его в линейный полк, - объявил председатель. – Да он рождён гренадёром!
- Но у вас уже достаточно людей! Почему не уступить нам?
- Великолепный экземпляр! - воскликнул доктор, с удовольствием похлопывая крестьянина по спине и бедрам и указывая присутствующим на его рельефные  мышцы.
В конце концов, приз достался инфантерии, и за последующий час она же обеспечила за собой многих из тех, что появились перед столом. И много раз звучало монотонное «годен» или «не годен», нередко определяя судьбы не только на двухлетний срок, но и на всю жизнь. Когда генерал Рассел спросил Миллара, достаточно ли с него, тот ответил:
-Да, вполне. На мой вкус, как-то уж больно смахивает  на ярмарку крупного рогатого скота.
Очутившись на площади, он заговорил не вдруг, так как по неизвестной ему самому причине чувствовал раздражение; то ли против Хорта, то ли против генерала, то ли против их обоих за то, что они показали ему, а, может быть, то было раздражение против всей призывной комиссии в целом. Так или иначе, но флёр, окутывающий идеальную армию в его глазах, вдруг потускнел.
«Неужели нет другого способа», - сердито размышлял он и вздрогнул, услышав спокойный голос генерала:
- Этот способ для нас не подходит, но я верю, что мы можем найти другой.
Неужели генерал прочёл его мысли?   
- Вы упоминали о каком-то плане, но так и не посвятили меня в него.
- Конечно, у меня есть план. В наше время у каждого второго журналиста имеется план реформирования армии. Неужели я отстану?  Я живу тут недалеко; если проводите меня до соседней улицы, сможем продолжить разговор, начатый в январе. Я вернулся бы к нему раньше, если бы не слёг.
Из-за инфлюэнцы, которую генерал подхватил, Миллар не видел его со времени их первой встречи.
- Ну а ваш план? – нетерпеливо спросил Миллар, едва успев усесться в небольшой, но уютной гостиной генерала. – Но я сразу предупреждаю, что меня нелегко в чём-либо убедить.
- Мой план, который на самом деле не только мой план, - это форма той самой обязательной военной подготовки, о которой вы читали в английских газетах.
- Читал, но я не вполне уловил суть.
- Я не отвечаю за их суть, но суть моего плана в том, чтобы реорганизовать школьное обучение таким образом, чтобы каждый мальчик, рождённый в Британской империи, усваивал азы начальной военной подготовки, как физически, так и умственно, в том же неизбежном порядке, что и азы чистописания, чтения, арифметики, с поправкой, конечно, на его социальное положение и уровень культуры. Как следствие такого реформирования, мальчик выпускается из школы, уже обладая качествами, потребными для рядового, младшего офицера, или же офицера, в зависимости от класса учебного заведения, которое он окончил.
- А что он будет делать с этими качествами в ожидании того времени, когда они пригодятся? И не упираемся ли мы тут снова в идею призыва?
- Они пригодятся, но в случае крайней ситуации, которая, весьма вероятно, не наступит никогда. А до тех пор будет жить обычной жизнью, не вспоминая о том, что он солдат, ибо та подготовка, что он получил в школе, будет и необходимой, и достаточной, для того чтобы он был эффективен в случае нужды, а для её поддержания на должном уровне будет достаточно, по моим прикидкам, трёх военных сборов продолжительностью три-четыре недели за десять лет, что никак не отразится на его жизни обывателя. Нация избегнет необходимости содержать огромную армию, что падает на неё таким тяжёлым бременем, и мы также избегнем столь нежелательного милитаризма и тех зол, что порождает призыв на континенте: насилия, дороговизны, общей бессмысленности. Если и будет небольшое недовольство, то оно мигом забудется в момент, когда военная лихорадка охватит общество. Итак, в мирное время мы будем иметь, так сказать, костяк армии, заготовку, что будет состоять, конечно, из прекрасно тренированных солдат. Добровольцы смогут заключать долговременные контракты, а в нужный момент в нашу армию хлынет поток граждан, которые знают основы военного дела не хуже, чем два плюс два.
- Вы серьёзно считаете, что от таких потенциальных солдат будет прок на реальной войне?
- Я вам больше скажу – в некоторых случаях (при условии физического здоровья) от них будет больше прока, чем от казарменных рабов континентальных армий, чей патриотизм притупился под гнётом вынужденной бессмысленной муштры, превратившей их в какое-то подобие автоматов.    Мой же идеальный британский солдат придёт служить хоть и не настолько выдрессированный, зато со свежим неиспорченным мировосприятием; воодушевлённый тем высоким волнением, которое пробуждается в груди каждого англичанина, если только он не трус, перед лицом опасности, грозящей нации, в минуты, требующие от него прямого действия. То, чего ему не хватает по части военной подготовки, он восполнит боевым духом, а также численным преимуществом. Я не могу не возвращаться к этому вопросу, столь часто обсуждаемому. Сейчас в политической моде небольшие армии, более эффективные, чем большие, за счёт своей мобильности. Так нам, по крайней мере, говорят. Но это пустая риторика, на самом деле. Любая большая армия может быть разделена на сколько угодно небольших, которые, благодаря тренировке, станут не менее ловкими, чем грейхаунд (порода гончих собак, которая считается самой быстрой в мире – прим. переводчика).  Но нет такого средства, которое превратит маленькую армию в большую. Вы не можете противостоять натиску тупого физического превосходства. Несмотря на весь наш трансваальский опыт, плотные построения и превосходные укрепления, я убежден, что количество будет по-прежнему иметь то же значение в войнах будущего, что и в войнах прошлого. В любых стычках, что имели место в истории, всегда человек с толстой дубиной побеждал того, что с тоненьким прутиком, и никакое количество бездымного пороха не изменит того простого факта, что двадцать винтовочных выстрелов лучше, чем один.
Возможно, вы помните, что я говорил вам об эффективности наших пехотных винтовок; это частично объясняет, почему в последнее время так часто звучат голоса – гораздо более авторитетных людей, чем я, – утверждающие, что мы тратим слишком много усилий и средств на обучение солдат стрельбе, что по итогу значение имеет количество выстрелов в целом, а не то, насколько искусно был произведён отдельный выстрел. Достаточно, чтобы солдат знал, как пользоваться своим оружием, и если он обладает мужеством, то он будет полезен.  Количество! Никуда вы от этого не денетесь! То, что я проповедую сейчас, звучит как ересь. Знаю, что пол-Англии придерживается противоположных взглядов. Меткость буров впечатлила многих, и теперь каждый патриот мечтает уподобиться Вильгельму Теллю. И заметьте, такой курс отстаивается теми же пророками, что заявляют, что в войнах будущего нам придётся стрелять в невидимого врага – но это противоречие их не смущает. Старо как мир – из отдельных случаев выводятся общие умозаключения! Эта война – соревнование в меткости; здесь надо прятаться среди валунов и отыскивать противника. Но откуда вы знаете, что в следующей войне снова надо будет скрываться за валунами, а не наступать по открытой местности на встречу с превосходящими силами?  Организовывайте стрелковые клубы, если угодно, ничего кроме пользы! Но не воображайте, что стрелковые клубы спасут Империю, потому что когда дело дойдёт до схватки с европейским врагом, ливень из пуль сметет целый полк самых искусных стрелков. И тогда вопросом жизни и смерти станет вопрос того, кто займёт их место – будь он Вильгельм Телль или нет! Главное, чтобы стрелков хватило, тогда мы спасены!
Чтобы понять, что значит «хватило», достаточно взглянуть на несколько простых цифр. Стоит ли Империи с почти пятью сотнями миллионов подданных задаваться вопросом, где брать живую силу? Даже если на войну будет призван каждый сороковой, - соотношение гораздо меньшее, чем в остальной Европе -  у Великобритании будет армия в более чем одиннадцать миллионов солдат. Но, конечно, ни это количество, ни его половина, ни даже четверть, не потребуется, и будут учтены все личные и семейные обстоятельства, и только физически безупречные, цвет нации, окажется в деле – и всё равно, это даст нам огромное преимущество над континентальными странами.
- Если б я мог быть уверен, что эти ваши физически безупречные действительно заслуживают звания солдат!
- Если я, солдат самой педантичной армии в мире, скажу вам, что заслуживают, не согласитесь ли более внимательно рассмотреть мою идею? Уже давно, медленно, но верно, в умы профессионалов военного дела проникает подозрение, не является ли наша непрестанная работа в мирное время во многом избыточной, даже бесполезной. Сокращение службы до двух лет – следствие этой тенденции.  Но этим не ограничится. Если б я надеялся прожить ещё двадцать пять лет, я держал бы с вами пари, что на всём континенте этот срок будет сокращён до одного года.
- В таком случае, почему бы в Англии не сделать обязательным призыв на одногодичную службу? Ведь это не будет сочтено обременительным?
- Будет сочтено. Стигматизация останется, всё то же видимое насилие без видимой необходимости. Вы можете называть мой план замаскированным призывом, но он, избавляя от вынужденной службы в мирное время, не оскорбляет самые восприимчивые струны в национальном складе характера. Мне совершенно ясно, что рано или поздно Англия придёт к какой-то форме обязательного призыва; вопрос лишь в том, когда? Сделает ли она это до национального бедствия или позже – вернее, во время него, или в его отсутствие? 
- Но ведь дьявол, как всегда, в деталях. Я предвижу многие трудности в осуществлении вашего плана.
 - Я тоже. Но они могут быть преодолены. Когда-нибудь, когда буду в настроении, запишу свой план на бумаге. Многое ещё не додумано до конца, но надеюсь обратить вас в свою веру.
- Как знать, - сдержанно ответил Миллар. – Вы сказали много интересного, но для меня всё ещё недостаточно. Наш недавний успех в Южной Африке вернул мне уверенность в наших силах, но я не так уверен касательно нашего будущего. Я вам честно признаюсь, что не отказался ещё от своей мысли о всеобщем военном призыве.
- Так вас ещё не отвратили ужасы милитаризма, несмотря на всё, что вы наблюдаете здесь?
- Не убежден, что стоит говорить об ужасах.
- Сколько вы ещё здесь пробудете?
- Около десяти месяцев.
Генерал спокойно улыбнулся, поигрывая своей сигарой.
- Так используйте хорошенько ваши глаза и уши на протяжении этих десяти месяцев.