Глава 7. Искусство требует жертв

Раннее утро просачивалось сквозь ветхие занавески и щели в заколоченных досками окнах, окутывая мастерскую мягким, ностальгическим светом, словно выцветшую сепию старинной фотографии. Эмилия, свернувшись калачиком на широком подоконнике, поглощенно строчила что-то в старенький, потертый блокнот. Ее темные волосы, рассыпавшись по плечам, ловили отблески солнца, а в глазах отражалась мечтательная задумчивость, словно она видела не реальность, а лишь ее проекцию на экране своего воображения.
Александр, как всегда, был целиком и полностью погружен в свой творческий процесс. Его фигура, казалось, слилась с мольбертом, его движения были порывистыми, почти яростными, словно он сражался с невидимым противником, пытался вырвать из самой глубины своей истерзанной души некую мучительную правду и грубо, безжалостно перенести ее на холст. Его лицо, измученное бессонницей и творческим напряжением, было бледным и осунувшимся, а в глазах, воспаленных от недосыпа и бесконечных терзаний, плясали тревожные огоньки гения и безумия, словно они были отражением темных глубин его истерзанной души.
Эмилия, мечтавшая когда-нибудь стать известным режиссером, смотрела на своего художника не просто как на любимого человека, на свою половинку, а как на уникальный, неисчерпаемый источник вдохновения, на своего персонального демона, ангела и музу одновременно. Ее всегда завораживала его сложная, противоречивая натура, его трагическое прошлое, словно выжженное клеймо на его сердце, его безумная одержимость искусством, его маниакальная тяга к творчеству, которая, казалось, медленно, но верно сводила его с ума. Все это казалось ей идеальным материалом для будущих фильмов, для историй, которые должны были потрясти мир, заставить зрителей плакать, смеяться, сопереживать, испытывать катарсис.
Она мечтала снимать кино о любви, но не о той, приторной и банальной, которой пичкали зрителей голливудские мелодрамы, а о любви, израненной жизнью, о любви, выживающей на пепелище, о любви, балансирующей на тонкой грани между гениальностью и безумием, о любви, способной преодолеть любые препятствия, даже самые страшные.
- Саша, - тихо позвала она, нарушая утреннюю тишину, царившую в мастерской. Ее голос прозвучал нежно и немного неуверенно, словно она боялась спугнуть ускользающее вдохновение.
Он вздрогнул, словно от внезапного прикосновения ледяной руки, резко оторвался от холста и медленно повернулся к ней, смаргивая с лица капли пота и словно выныривая из глубин своего внутреннего мира. В его глазах отражались смятение и вопрос, словно он не понимал, чего она от него хочет.
- Я думаю о будущем, - продолжила Эмилия, слегка запинаясь и теребя в руках карандаш, - О своем будущем фильме… Я ведь говорила тебе, что мечтаю стать режиссером?
Александр нахмурил брови, словно не понимая, к чему она клонит. Его взгляд стал более настороженным, а в воздухе почувствовалось едва уловимая нотка раздражения.
- Ты же знаешь, что я хочу снимать кино, - пояснила Эмилия, спрыгивая с подоконника и медленно приближаясь к нему, - И я хочу снимать кино о… о необычной любви… о любви, которой нет места в нашем мире.
Она замолчала на мгновение, подбирая слова, словно пытаясь облечь в словесную форму то зыбкое и неуловимое, что творилось в ее голове, то, что она чувствовала, но не могла выразить словами.
- О какой любви? - спросил Александр, его голос звучал глухо, напряженно и подозрительно. В его глазах мелькнул страх, словно он почувствовал приближение неминуемой беды.
Эмилия подошла к нему совсем близко и нежно взяла его за испачканную краской руку, пытаясь установить между ними некую связь, передать ему свои чувства.
- О такой, как у нас, - прошептала она, глядя ему прямо в глаза, пытаясь проникнуть в самую глубь его души, разглядеть там его истинную сущность.
Александр резко отдернул руку, словно обжегся о раскаленный металл. Его лицо исказилось от боли и отчаяния, словно она коснулась его самой больной точки.
- Ты хочешь снять фильм о нас? - спросил он, его голос задрожал от возмущения, непонимания и страха. Он почувствовал себя преданным, обманутым, словно она воткнула ему нож в спину.
Эмилия виновато опустила глаза, словно осознавая всю жестокость своих слов.
- Я вижу в тебе… в нас… - пробормотала она тихо, - Я вижу в нашей жизни… в нашей истории… что-то особенное, что-то, что может тронуть сердца людей, заставить их задуматься о смысле жизни…
Александр отвернулся от нее, устремив взгляд в замутненное пылью оконное стекло, за которым простирался серый, неприветливый, равнодушный город. Он чувствовал себя загнанным в угол, словно загнанный зверь, готовый к последнему, отчаянному бою.
- Ты хочешь выставить нашу жизнь на всеобщее обозрение? - спросил он с горечью, его голос звучал приглушенно и отстраненно, - Превратить наши страдания в дешевое развлечение для толпы?
- Нет, Саша, - возразила Эмилия, ее голос звучал умоляюще, - Я хочу показать миру, что даже в самых темных уголках жизни, даже в самых ужасных обстоятельствах можно найти любовь, надежду, красоту… Я хочу показать, что мы не сломлены, что мы сильны, что мы можем все преодолеть…
Она подошла к нему сзади и обвила его руками, прижавшись щекой к его жесткой, натянутой спине, словно ища у него защиты от собственных демонов.
- Я вижу в тебе… в твоей душе… - прошептала она горячо, - Я вижу в тебе необыкновенного человека, гениального художника, трагического героя… Я вижу в тебе историю, которую нужно рассказать миру…
Александр молчал, словно окаменев, не реагируя на ее прикосновения, словно он превратился в статую. Он чувствовал себя совершенно обнаженным, беззащитным, уязвимым под пристальным, проницательным взглядом Эмилии. Ему казалось, что она видит его насквозь, словно рентгеновский аппарат, читает его мысли, вытаскивает на поверхность его самые сокровенные страхи, его самые темные тайны.
- Ты хочешь меня использовать? - наконец спросил он, его голос прозвучал тихо, почти неслышно, и в нем чувствовалась безысходность, словно он заранее знал ответ.
Эмилия отстранилась от него, словно ее обожгло, и посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь передать всю искренность своих намерений.
- Нет, - твердо ответила она, - Я люблю тебя. И я хочу рассказать нашу историю. Но я хочу рассказать ее честно, правдиво, без прикрас. Я хочу показать миру, кто ты есть на самом деле, какой ты замечательный человек.
- Правдиво? - усмехнулся художник, его губы скривились в саркастической усмешке, - Ты думаешь, что ты знаешь правду обо мне? Ты думаешь, что ты можешь понять мои страдания, мою боль, мое безумие?
- Я пытаюсь, Саша, - ответила Эмилия, ее глаза наполнились слезами, - Я пытаюсь понять тебя, я пытаюсь проникнуть в твою душу. И я хочу, чтобы мир увидел тебя таким, каким вижу тебя я - гениальным художником, раненым человеком, но все еще способным любить и быть любимым.
Она вновь взяла его за руку, и на этот раз он не стал сопротивляться, словно устав от борьбы, словно сдавшись на ее милость.
- Я хочу, чтобы люди увидели твой талант, твою гениальность, твою боль, - продолжала Эмилия, ее голос дрожал от волнения, - Я хочу, чтобы они полюбили тебя так, как люблю тебя я.
Александр молчал, обдумывая ее слова, перебирая в голове возможные последствия. Он понимал, что Эмилия искренна в своих намерениях, что она действительно любит его, что она хочет помочь ему, спасти его. Но он также понимал, что ее мечта о кино может разрушить их хрупкий мир, что она может использовать его, как инструмент, как средство для достижения своей цели, не задумываясь о том, какой ущерб это может ему нанести.
- Хорошо, - наконец сказал он, вздохнув с облегчением и одновременно с грустью, - Я согласен. Снимай свой фильм. Но помни одно: моя жизнь - не романтическая сказка с обязательным счастливым концом. Она скорее похожа на трагический фарс.
Эмилия расплылась в счастливой улыбке, и ее глаза засветились от радости, словно отблески только что зажженных звезд.
- Я знаю, Сашенька, - прошептала она, обнимая его крепко-крепко, прижимаясь к нему всем телом, словно пытаясь слиться с ним в одно целое, - Но я все равно хочу рассказать эту историю. Потому что я верю, что даже в самой темной трагедии можно найти луч надежды, искру света, проблеск любви.
Она чувствовала неистовый прилив творческой энергии, она была уверена, что снимет шедевр, фильм, который перевернет мир. Но где-то в глубине ее сердца грызло смутное, неприятное чувство вины. Она знала, что играет с огнем. Но она не могла остановиться. Она была одержима, опьянена идеей своего будущего фильма, и Александр, с его трагическим прошлым и мучительной гениальностью, был для нее самым ценным сокровищем. В конце концов, искусство требует жертв, не так ли?


Рецензии