Донос как средство пробудить милосердие

Первый раз я добровольно доношу карательным органам. Мне за сорок, но никогда не поздно проявить гражданскую бдительность. Разве закон определяет возрастные рамки для того, чтобы донести на ближнего своего?

Напротив резиденции Гаранта государственности (я всегда считал, что гарант государственности – люди с политической волей, а не прописанные в законе институты), под навесом у входа в метро, самозабвенно целуются два молодых человека. Я не верю своим глазам: день-деньской, рабочая неделя едва началась, и – прямое оскорбление моих чувств. А что? – там, где заканчиваются чужие права, начинаются мои.

Нет, я, как и родное правительство, сделал вид, что не заметил, когда посольство одной европейской страны водрузило рядом со своим флагом еще один – цвета радуги.  Я ничего не предпринял, когда, на глазах у всех, во дворе древнего монастыря, под грушей в присутствии настоятеля, целовались два американца – судя по виду, из элитного военного подразделения. Настоятель, худощавый, низенький, бородатый очкарик, яростно проповедовавший непогрешимость и добродетельность действующего патриарха, увидев происходящее под деревом, повернулся спиной и заговорил о … хозяйственных вопросах, связанных с управлением монастырем. Меня это не смутило – лицемеры в рясах, как раз, явление распространенное. Больше, чем среди политиков. Так, я даже не знал, что местное правительство (интересно, за какой кредит или обещание его выдать?) подписало соответствующие конвенции о защите прав разнообразных меньшинств. А когда узнал, сделал вид, что меня это не касается. Но как говорится в знаменитом изречении Нимеллера, «когда они пришли за мной, заступиться за меня было уже некому». Кроме меня самого.

Подхожу к влюбленной паре.

– Прошу вас прекратить. Вы находитесь в общественном месте. Здесь это не принято.

Сказано все на изящном английском. Спокойно, без язвительно-насмешливых интонаций, я бы сказал – с подобострастной скромностью. Парни – иностранцы. Европеоиды. Может – славяне, может – германцы. Может быть – с берегов туманного Альбиона, а может – из окрестностей города, в котором Лютер произнес «На том стою, и не могу иначе». Может – их предки спасали Вену в 1683 г. Может, из Северной Пальмиры. Мне без разницы – обвинить меня в шовинизме или национализме может только идиот – течет и смешивается в моих жилах столько кровей, что мне близок монолог Фальстафа о чести, а не пропагандистские агитки, будь они изданы в подполье или в канцелярии. Дело не в национальности, дело в поступке. На территории, где я живу (мне без разницы, как она называется и насколько она древняя), жить и так тяжело. Почти проклятие. Поэтому не хочется отягощать себя разнообразными видениями описанного типа.

Итак:

– Прошу вас прекратить. Вы находитесь в общественном месте. Здесь это не принято.
 
  На секунду молодые люди, не размыкая объятий, поворачиваются в мою сторону. Они не замечают меня, их пустые взгляды скользят по воздуху, и меня они не замечают.
Далее – продолжении любовной прелюдии. Я взбешен и начинаю бледнеть. У себя они вытягиваются в струнку при первом же окрике человека в мундире. Или разбегаются в разные стороны (страны). Здесь же исторически зафиксированное отсутствие нетерпимости и преследования развращает их. Но дело даже не в этом. Пренебречь человеком – не заметить его?

Я спускаюсь к перекрестку. Рядом со светофором ежедневно скучают два патрульных в противно-крапчатой форме. Молодые деревенские ребята, долицефалы, в глазах у одного – бешенный огонек: кому поломать судьбу? У другого, постарше – полное равнодушие. Достойный последователь стоицизма – платили бы зарплату вовремя, да народ бы поменьше бузил. Подходя к ним слышу обрывок диалога:

– Кого назначили начальником второй роты?

– Того капитана, который с нами служил, когда был старшим лейтенантом.

 – Повезло человеку.

Странно было бы, если бы они обсуждали вопросы правового характера или проводили политический анализ с упоминанием имен Киссинджера, де Голля, Омара Торрихоса…

 – Здравствуйте!

 – Здравствуйте! (И сразу – пытаются обойти с двух сторон. Где их этому учат – в академиях, поди?).

 – Тут, у входа в метро, два парня-иностранца общественный порядок нарушают.

Я специально не уточняю – как?

 – Что именно?

– Да в десна долбятся. А там рядом мамы проходят, дети.

Семья для азиата – дело святое. Впрочем, смотря для какого азиата. Вон, сколько молодчиков после 2011 г. рвануло на вольные и бесплатные хлеба во Франгистан. А их семьи вырезали фанатики из различных бандформирований.

Патрульные в противно-крапчатой форме, без лишних эмоций, бодрым шагом двигаются в указанном мной направлении. Их черные резиновые дубинки угрожающе-весело болтаются на держателях – в такт взмахам рук.

…Я подхожу позже. Две понурые фигуры быстрыми шагами удаляются от входа в метро. Им сделали соответствующее замечание люди в форме. Оказалось, можно обойтись и без изысканно-вежливого английского.

 – Господа, – уже по-свойски обращаюсь я к служителям порядка, – тут бабушка-бомжиха, на диване живет, за углом прямо. Совестно нам должно быть, прямо напротив дворца…. Сейчас она еще держится, а скоро холода – замерзнет. Умрет. Тут щенка или котенка жалеешь на ветру, а она – человек.

Полицейским вовсе не хочется попробовать себя в роли добрых самаритян. Закон им этого не велит. Но мой довод про щенка и котенка заставляет их колебаться. «Старших надо уважать» – это их подкорка впитала в школе. Хотя бы место в автобусе уступать.

 – Мы разберемся, а вы идите.

– Благодарю за помощь.

Рукопожатия, расстаемся друзьями. Во всяком случае, если вдруг я случайно попадусь им во время очередного «революционного» народного порыва, который, обычно, провоцируется политическими элитами, перед тем, как ударить меня, они вспомнят этот день. Да и я, если придется очутиться среди озлобленной толпы, готовой растерзать человека, которому государство разрешило применять силу, постараюсь этих двух каким-нибудь образом вытащить из передряги. Хотя бы используя ложь во благо. Джон Уиклифф не согласился бы со мной в этом вопросе.

Отхожу, наблюдаю. Последнее испытание – испытание временем. Наконец появляется карета скорой помощи. Люди в голубых медицинских халатах. Любопытные зеваки – а ведь старуха там уже долгое время. Пожилой женщине предложат проехать в ночлежку. Много она там пробыть не сможет – несколько месяцев, зато ей не придется зимовать на улице большого, равнодушного до омерзения и наполненного злостью города.