Преподаватель - это звучит, но...

     (Продолжение саги об одесской девочке)            

         Хочу на волю!

Со вздохом отрываюсь от рассказа о путешествиях. Тон моего рассказа неизбежно меняется, потому что из молодой и довольно легкомысленной девушки к 1974 году я превратилась в скучного, остепенённого научного сотрудника и лишь должность «младший научный сотрудник» напоминала мне о молодости. Но что-то мешало мне радоваться последнему обстоятельству. После защиты диссертации мне оставалось только медленно и верно забывать о ней, потому что, пока она писалась и защищалась, появились новые квантовые трубки, стабильность которых на пару порядков опережала потребность военной службы времени. Теперь надо было разобраться, как упорядочить сеансы связи и минимизировать измерительскую суету. Два года мы с Инной Поповой и Ларисой Чуканиной занимались этой работой.

. Работать с мягкой и деликатной Инной было легко и приятно. Её близорукие выпуклые глаза, грассирующая речь, округлая мягкая фигура и даже маленькие ручки с породистыми ноготками безупречной формы – всё излучало доброту и расположение. Подружились и наши мальчики, Кирилл и Тимур. Одновременно с занятиями на детской технической станции они вместе занимались разговорным английским у превосходной преподавательницы Евдокии Тихоновны, которая вооружила их этим языком на всю жизнь.

Казалось бы, работай и радуйся! Но я заскучала. Меня стал раздражать бессмысленный режим секретности, особенно нелепый в условиях работы на  больших ЭВМ в вычислительном центре, когда с рулонами распечаток на птичьем языке да ещё и с неверными результатами надо было носиться, как с важными секретами, регистрировать и хранить их в сейфе или сдавать в секретную часть  под страхом взыскания. Раздражало так называемое планирование научных результатов, когда за год вперёд надо было распространиться о достигнутых успехах, а потом зачастую работу клали на полку.

Особенно возмущала дискриминация  учёных без погон, которым ничего не светило в НИИ-4, будь ты хоть семи пядей во лбу. Все подразделения возглавляли офицеры даже без научной степени. А для меня в родном отделе, спустя два года после защиты, не было и не предполагалось  ставки старшего научного сотрудника.

Ясное дело, гражданские сотрудники-мужчины увольнялись один за другим, оставляя в  НИИ-4 заложницами жён, чтобы сохранить за собой квартиру. Словом, шагая четыре раза в день в длинной веренице серых шинелей, я уже не чувствовала себя счастливой. Офицеры уже не казались мне молодцами и красавцами. Вон у того хлястик болтается на одной пуговице, а у этого ботинки, не чищенные сто лет, со сбитыми набок каблуками, а тот толстый, как бочка, так что шлица сзади разошлась совсем…

И мне остро захотелось перемен, захотелось живой работы или, например,  , преподавать в престижном вузе, стать доцентом, читать лекции в аудитории с амфитеатром, вести занятия в просторных и светлых лабораториях, как у нас в ОЭИС. И ещё хотелось вольной жизни без режима секретности, без ежедневного присутствия от звонка до звонка, без еженедельного промывания мозгов на обязательных политзанятиях (увы, наивная, я многого не знала!). Ещё одна причина – Лерочка, которой скоро в школу и надо больше быть дома. Вот с такими мыслями, поддержанная Валей, Инной и особенно Ларисой, я подала заявление об увольнении.

                Первые шаги на новом месте

Опускаю неприятные подробности моего увольнения и трудоустройства. Я поняла, что объявления в «Вечорке» о конкурсах по замещению преподавательских должностей – проформа, а на деле всё распределено между своими. «Неужели вы хотите объявиться со своим кандидатским дипломом и перейти дорогу человеку, который давно ждёт эту должность?» - напрямую спросили меня в Московском институте связи. Короче говоря, в феврале 1974 года я в последний раз вышла из проходной НИИ-4 и уже на следующий день приступила к работе в качестве старшего научного сотрудника кафедры ОРЭ (основ радиоэлектроники) в Московском лесотехническом институте (в просторечии – Лестехе) на факультете электроники и счётно-решающей техники, сокращённо – ФЭСТ, детище С.П.Королёва. Мне хотелось сразу стать преподавателем, но к этому пирогу уже стояла длинная очередь, совсем не обрадовавшаяся моему появлению. Разочаровывало и то, что у меня снова гирей висела «форма 2», которая исключала турпоездки за рубеж, о чём я мечтала. Ну, хорошо хоть секретного чемодана не будет…

Впрочем, кое-что из моих мечтаний сбылось: у меня был свободный режим. Когда я с новеньким портфелем шагала от Подлипок к Лестеху в веренице студентов, у меня в душе что-то пело:  - Я иду в институт! Вот этим студентам я обязательно буду читать лекции! Я ступаю так же легко, как эти девушки, и никто, никто не догадывается, что я кандидат наук и СТАРШИЙ научный сотрудник! ! – Стыдно признаться, но эти глупые мысли бродили тогда в моей голове.

Но моя радость всё тускнела и тускнела, когда мой путь а Лестех  пролегал мимо послевоенных бараков, мусорных контейнеров, мимо убогих дощатых магазинов с очередями, а потом и вовсе улетучилась. Тёмные коридоры, грязный туалет и студенты лесных факультетов, разговором и поведением похожие на шпану. А где же светлые вестибюли и аудитории, о которых мечталось? Неужели и в этих сараях читают лекции?! Да, не так я представляла себе московские вузы. Наш одесский институт связи просто храм науки по сравнению с этим захолустьем! Не зря Лестех прозвали шишкодробильным институтом… Но пути назад уже не было.

В первые дни я толком и не разглядела своих коллег и заведующего кафедрой, пожилого седого человека с блестящими светлыми глазами. Меня зачем-то сразу отправили на трёхмесячную учёбу в НИЦЭВТ, так назывался центр, где наших инженеров учили разбираться в вычислительной технике. Находился он в Чертанове, на Сумской улице, и только по неопытности я согласилась мотаться в такую даль каждый день. Экзамен я с грехом пополам сдала, получила свидетельство, но мои познания о супервизорах, прерываниях и интерфейсах остались скудными.

Через неделю-другую после возвращения из НИЦЭВТа случилось мне поехать в командировку в Ростовский университет, который сотрудничал с кафедрой. Своей хорошей ЭВМ у нас в Лестехе не было, и, кроме обсуждения технического задания, мне в РГУ было обещано машинное время для отладки программы. Со мной поехали мнс Лёша Рыжов, недавний выпускник РГУ, и доцент Геннадий Михайлович Паратов, упитанный брюнет лет тридцати пяти, ответственный исполнитель темы. В поезде Паратов, как бы между прочим, сообщил, что Юрка Жданов – его личный друг. Я не знала, кто такой этот Юрка Жданов, и мне объяснили, что это ректор РГУ, сын бывшего хозяина Ленинграда А.А. Жданова. Ого, какой уважаемый человек наш Паратов!

Утром, когда мы получали места в гостинице, наш ответственный исполнитель сказал, что ему надо сделать пару важных визитов, в том числе к Юрке Жданову, и чтобы мы его сегодня не ждали. В назначенный день на совещание явились только мы с Рыжовым. Поговорили о работе, о том, о сём, а насчёт машинного времени мне было сказано, что его выдадут лично ответственному исполнителю. Прошёл ещё день – ответственного исполнителя нет ни в гостинице, ни в университете. Лёша, страстный меломан, живёт себе дома, обделывает какие-то операции с пластинками, которых он привёз целый толстый портфель, и читает в красном уголке интеллигентным старушкам лекции по тетралогии Вагнера «Кольцо Нибелунга». От нечего делать я была на одной такой лекции. Лёша ломал длинные пальцы и с придыханьями пересказывал страшно запутанный древнегерманский эпос, время от времени ставя пластинки с фрагментами таких же запутанных опер Вагнера.

Паратов в университет не являлся. Соисполнители холодно смотрели на меня и машинного времени не давали. Я терялась в догадках, нервы у меня начали сдавать и, наконец, при последнем объяснении у меня от обиды закипели слёзы, которые, впрочем, не смягчили ростовчан. Такого унижения прежде я не испытывала. На четвёртый день в номере моему взору предстал Паратов в разодранных брюках, в измазанной землёй рубашке, с заплывшим глазом и разбитой переносицей. Шевеля толстыми пальцами и шмыгая носом, он забормотал, что на него наехал сволочь-грузовик, что он уже разобрался с шофёром и тот, как миленький, заплатит ему семьсот рублей и ни копейкой меньше, но только завтра, а сегодня ему, Паратову, срочно нужно пять рублей. Я растерянно протянула ему пятёрку.

                Картина проясняется

 Когда я рассказала об этом Рыжову, он, наконец, приоткрыл то, что было секретом только для меня. Год назад кафедра заключила с космическим КБ «Южным» договор, по которому обязалась разработать комплекс программ для обработки телеметрии. Не собираясь лично разрабатывать эти программы, Паратов стал подыскивать субподрядчиков. Тут ему подвернулся Лёша Рыжов, который прибыл из Ростова в Москву на поиски счастья, фиктивно женился и прибился к кафедре ОРЭ. Он-то и привлёк молодых математиков из своего родного университета к этой работе. Взамен Паратов наобещал им всем лёгкую сдачу кандидатских экзаменов и защиту диссертаций, сварганил наскоро план-график защит и подписал их у заведующего кафедрой, после чего благополучно задвинул папку с планами в нижний ящик стола, куда сваливали ненужные бумажки.

Между тем субподрядчики исправно присылали отчёты по каждому этапу и терпеливо ждали обещанного. Паратов долго прятался от них, но в этот раз какой-то бес толкнул его в Ростов, погулять захотелось, наверное. Во время загула в ресторане темпераментные ростовские математики высмотрели и изрядно отлупцевали нашего Хлестакова. Отведя душу и убедившись, что я такой же труженик, как они, ростовчане допустили нас с Лёшей в машинный зал и разрешили поработать. Вот тебе и Юрка Жданов!

Итак, я начала постепенно разбираться в кафедральной обстановке. Хорошенькое начало!

                Мои новые коллеги

Ко времени моего появления кафедра ОРЭ насчитывала всего шесть преподавателей, включая заведующего, зато так называемый НИС (научно-исследовательский сектор) был многочисленнее раза в три и представлял собой пёструю компанию, набранную Паратовым под большую сумму договора с КБ «Южным». Несколько человек тянули всю работу по договору, остальные успешно паразитировали, появляясь только в день зарплаты. Я, было, по привычке стала приходить на службу каждый день, пока однажды наш завкафедрой, Борис Николаевич Васильев (опять Борис Николаевич!), не уставил на меня свои бешеные глаза: - А вы зачем явились?

Мне два раза повторять не надо, я перешла на домашний режим с выходами «на машину» (так тогда для краткости говорили про работу на ЭВМ). Правда, гоняться за машинным временем приходилось не только по всей Москве, но ездить и в Ростов, и в Днепропетровск, и в Ленинград, и в Калинин – всюду, где можно было арендовать машинное время. Эта самая машина выматывала ужасно, то жуя перфокарты, то выдавая бесконечные «авост» и «нет чтения», то даря что-то вроде «бзухеца». Зато очень расширились мои познания в географии Москвы. Ну, как бы я иначе побывала в Чертанове, в Химках, в Планерском, в Марьиной роще, наконец, в не ведомом никому Бык;ве?

Доцент Паратов был правой рукой Васильева, так как обеспечивал приварок, лихо заключая договора. Как преподаватель он был слаб, но нагонял страху на студентов, ставя направо и налево «неуды» и не пускаясь в объяснения, так как сам толком не мог ответить по билету. Принимать пересдачи он не являлся, за него отдувались другие. Я не раз наблюдала, как за десять-пятнадцать минут до лекции он спешно пытался прочитать хоть что-нибудь из широко известного учебника Степаненко и набросать схему на бумажке. На изложение прочитанного ему хватало получаса, потом он отпускал довольных студентов. Сначала он приходил на занятия с похмелья, потом стал чуть ли не по стеночке добредать до аудитории и слабым мановением руки отпускать студентов, время от времени уходил в запой. Васильев долго смотрел сквозь пальцы на художества Паратова, сам был слаб по этому пункту, но когда нашего доцента в плачевном состоянии застукал декан, ему пришлось уволить Паратова. Впрочем, это случилось позже.

Анатолий Михайлович Лапидес, второй доцент кафедры, с недоумением и некоторой брезгливостью смотрел на шумную компанию сотрудников НИСа. Он был участник войны, бравый командир артиллерийского дивизиона, закончил войну в Германии, был зятем знаменитого Тагера, создателя советской системы звукового кино «Тагефон», и жил в старинной профессорской квартире в Столешниковом переулке. На правах зятя Анатолий Михайлович регулярно отдыхал в болшевском Доме творчества вместе с кинознаменитостями и любил щегольнуть знакомством с Утёсовым. Впрочем, полупроводниковую электронику он знал отлично, окончил радиофакультет МВТУ и сам Степаненко был оппонентом на защите его кандидатской.

На кафедре Анатолий Михайлович был хранителем традиций, борцом с разгильдяйством и неизменным членом учёного совета факультета. От его острого взгляда ничего не ускользало ни в стране, ни на кафедре. За его спиной тихо прятался и поддакивал старший преподаватель Николай Иванович Аникушин, старый холостяк, день-деньской разносивший новости по всем кафедрам и широко известный среди огородников института. Анатолий Михайлович относился к коллеге снисходительно, но не упускал случая съязвить по поводу пристрастия Аникушина к вышедшим из употребления ламповым схемам. В отличие от меня, взращённой ы тёпличном климате НИИ-4, Анатолий Михайлович всё знал, всё понимал и свои невесёлые наблюдения часто заканчивал фразой из еврейского анекдота: «Вы будете смеяться, но Абрам тоже умер!»

Марк Владимирович Прдрезов, второй старший преподаватель кафедры, не так давно окончил Лестех и остался на кафедре. Это был скромный и трудолюбивый человек, помимо лекций пропадавший в учебной лаборатории. Он без конца паял и перепаивал старые макеты лабораторных работ, вместо двух лаборантов, которые в вестибюле главного корпуса приторговывали джинсами или выполняли личные поручения проректора по хозяйству или завкафедр..Марк Владимирович был москвич, но в двух остановках электрички от Лестеха в знаменитом посёлке Тарасовка у него была дача, которую любили посещать сотрудники кафедры по красным датам. Работая с пилой на даче, Марк Владимирович отхватил указательный палец. С этим пальцем он пришёл в травмопункт, где в это время дежурил наш Кирилл. Он и пришил оторванную часть пальца. Впрочем, это случилось много, много позже.

Я не хотела заниматься только обработкой телеметрии. Разве я затем перешла в Лестех? И я добилась разрешения читать как почасовик лекции по элементам электронных схем и засела за литературу. Вот когда я пожалела, что студенткой не посещала факультатив по полупроводникам,, а наматывание феррит-транзисторных ячеек в НИИ-4 мало что дало уму. Анатолий Михайлович сначала тоже отнёсся ко мне довольно прохладно, но потом, увидев моё горячее желание преподавать, стал мне охотно помогать. Мы подружились, вместе ходили обедать в преподавательский зал студенческой столовой. Он, как старый артиллерист,  забавно подразделял изыски этой столовой на разрывные, шрапнель, фугасы и эрэсы.. Так я через непрестижную почасовую работу постепенно приближалась к своей мечте, хотя, признаюсь, мне часто снился один и тот же сон: я иду по коридору, ищу и не нахожу нужную аудиторию и с ужасом понимаю, что я не приготовилась к лекции, я даже не знаю темы...

. А настоящим ответственным исполнителем стал Юрий Николаевич Чернышов, худощавый молодой человек с чрезвычайно быстрым умом, выпускник воронежского университета. Именно он заключил договор с КБ «Южмаш» по созданию комплекса программ обработки измерительной информации. Для меня начались командировки в Днепропетровск. Здесь всё было не так, как в Ростове. Наши программы подхватывались конструкторами и сразу шли в дело. Днепропетровск был чисто промышленным городом со всеми вытекающими последствиями, там не забалуешь. Наше содружество с «Южмашем» длилось несколько лет.

Одновременно с с работой в Лестехе неугомонный Чернышов  самостоятельно выучил японский и был одним из первых переводчиков японских книг по персональным компьютерам. Став преподавателем кафедры,  он сделал лабораторный практикум по микропроцессору, святая святых современного компьютера.. Словом, Юра Чернышов стал двигателем прогресса на кафедре ОРЭ, хотя учёной степени у него тогда не было. Зато  он много лет был участником  и победителем чемпионатов Москвы по игре в го и в бридж.

Про Лёшу Рыжова я уже немного рассказала. Корпеть над программами Лёше было некогда. Появляясь в машинном зале, он своими длинными пальцами делал стремительные пассы на клавиатуре, нетерпеливо выхватывал распечатку, бросал её, снова играл на клавишах и уходил до следующего неблизкого случая. Впрочем, каким-то чудом сделанные им программы работали! Несмотря на то, что он был моложе меня на 14 лет, я извлекла из его младенческого лепета массу информации.

Во-первых, как я уже говорила, он был меломан, знал всё о классическом вокале и сам брал уроки пения. От него я услышала фамилии знаменитых вокалистов, которых знал весь мир, но не знала я, он же познакомил меня с их записями и подарил мне несколько чудных пластинок. С его лёгкой руки я стала посещать залы филармонии и буквально влюбилась в Константина  Лисовского, нашего тенора с красивым оригинальным тембром. Сколько я его концертов посетила – не счесть!

Когда в Москву на гастроли приехал театр «Ла Скала», он устроился в мимансе, чтобы быть поближе к звёздам. Открываю я после первого спектакля «АиФ», а там вво вю первую страницу -  сцена из оперы «Симон Бокканегра», и на переднем плане, крупнее всех итальянских звёзд – наш Лёша Рыжов в немыслимом парике и с огромным опахалом в руке!  В Ростов на Дону я вместе с Лёшей приезжала ещё раза два. Там, в провинции, можно было откопать в магазине «Мелодия» редкие пластинки, например, «Реквием» Верди с Архиповой и Вишневской или альбом потрясающего тенора и тоже красавца Франко Корелли. Я храню эти реликвии.

Во-вторых, мятежный Лёша в своей борьбе за место под московским солнцем проникся неприязнью к власти и деятельно сочувствовал диссидентам и отказникам. Это он принёс на кафедру листки папиросной бумаги со знаменитым письмом Сахарова и бледный, трудно читаемый экземпляр «Ракового корпуса» Солженицына.. Думаю, что его вторая работа по сопровождению туристских групп на авиалинии Москва-Рига предоставляла ему некоторые курьерские возможности.. Вскоре, однако, кипучая деятельность Лёши привлекла внимание первого отдела, и он вынужден был уволиться. Потом вместе с женой он уехал за рубеж, и больше мы о нём ничего не слышали. Я вспоминаю его часто.

Продолжение следует