Сказка про Великана

В краях, где туманы, словно старухины пряди, цепляются за вершины Карпатских гор, жил да был великан по имени Гораций. Но сколь ни дивно сие звучит, сам он о сём не ведал, ибо с пелёнок воспитывался в хижине дровосека, что нашёл младенца в колыбели из папоротника у порога. «Ростом ты не вышел, сынок, — вздыхал старик, — зато сердцем будешь велик!» — и так, год за годом, Гораций, чья голова касалась облаков, полагал себя карликом, достойным лишь жалости.

Бывало, сгибаясь в три погибели, он вползал в избушку, боясь раздавить скрипучую кровать, на которой спал, поджав колени. «Эх, кабы я был ростом с сосну! — мечтал он, глядя на великанов-деревья, шептавших меж собой ветвями. — Тогда б я носил дрова в гору, как отец, не спотыкаясь о каждую травинку!». А меж тем, его стопы, величиной с лодку, оставляли в болотах вмятины, где после цвели лилии, а пальцы, толще дубовых сучьев, нечаянно вырывали с корнем молодые берёзки, что он, рыдая, пытался посадить обратно.

Однажды, когда осень раскрасила лес в багрянец и золото, Гораций, собирая хворост, услышал плач. Под елью, что ему казалась былинкой, дрожала девочка в платьице, вышитом маковками — Лидия, дочь мельника, потерявшая путь. «Не бойся, малютка, — прошептал он, опускаясь на колени и сдувая с неё опавшие листья, как пылинки. — Я тебя до дому донесу, хоть сам с гулькин нос».

Девочка, чьи глазки блестели, как мокрый чернослив, рассмеялась: «Да ты же выше колокольни!». Но Гораций, осторожно посадив её на ладонь, бормотал: «Это всё деревья вокруг низкие…». Он шагал, зажмурившись, дабы не видеть, как его тень накрывает целые поляны, а Лидия, свесив ножки с края его мизинца, кричала: «Смотри, вон наш пруд! Там лебеди — как точки!».

У мельницы, где крылья лопастей вздымали ветер, толпа уже собралась с вилами. «Чудовище! Отпусти дитя!» — завопили мужики. Гораций, задрожав, едва не уронил Лидию: «Простите, добрые люди! Я… я не хотел…». Но тут девочка вскочила на его плечо, крича: «Он спас меня! Он добрый!». Толпа замерла, а мельник, уронив топор, пробормотал: «Да это ж Гораций, сын дровосека! Ты что, слепой? Ты ж на пол-леса выше нас!».

Великан замер. Впервые он посмотрел вниз, не сгибая спины. Муравьи-люди, избы-скворечники, речка-лента… «Так вот почему отец просил не ходить в город… — прошептал он, и слёзы, величиной с кувшин, брызнули на толпу. — Я… я не карлик?».

С той поры жизнь Горация переменилась. Он выпрямился во весь рост — тридцать три локтя до темени! — и стал мостом через пропасти, плотиной в паводок, живым укрытием для путников в метель. Но главное чудо случилось в день, когда старый дровосек, умирая, открыл тайну: «Нашёл я тебя в пещере, где на стене было начертано: «Сей дитя — сын горных духов. Рост его — мера доброты».

Ныне, говорят, в горах стоит каменный великан — это Гораций, обратившийся в утёс от любви к людям. Рука его, простёртая над долиной, укрывает деревни от лавин, а в ладони, где когда-то сидела Лидия, орлы вьют гнёзда. И если крикнуть «Эй, карлик!» — эхо ответит смехом, ибо познал он: истинное величие не в сажени от пят до макушки, а в сердце, что может вместить весь мир.