В наилучшей из позиций

Любовь не имеет шансов. Если ты живешь с другим, тесно, «одной жизнью» – любовь скоро уходит: из-за нестыковок характеров, недостатков, однообразия, в общем – разочарования. Если вы не живете друг с другом, как было у нас с Мангустой (за год романа мы пробыли вместе меньше полутора месяцев), – любовь уходит из-за своей «виртуальности».
Мы виртуально начали роман и виртуально закончили. Не понадобилось ни личных встреч, ни живых ссор. Напротив, во время живых встреч все было хорошо. Все наши бурные ссоры происходили в письмах. И последняя полностью убила роман.
И стоило закончиться ему, как мне пишет другая женщина, из другого романа. Словно почувствовала, что я мучаюсь, и она может помочь.
Только бы эта помощь не вылилась в новый роман. За отношения с ОК слишком дорого заплачено. Поэтому я не уверен, что нам надо возобновлять знакомство.
С другой стороны, мне действительно очень одиноко, моя самооценка сильно упала. И мне нужен не роман, но просто разговор. Я уже и с Лесбией готов говорить, но на этот раз она не позвонила на НГ и Кот тоже. А почему она должна звонить? Почему не я? Но Кот-то уж мог бы!
С ней мы говорим только о Коте. Мне не с кем говорить о том, что болит. Я говорю в ЖЖ. ОК тоже услышала сигнал через ЖЖ. Как до этого Мангуста. Видимо, одинокий голос человека звучит особенно. Отчаянно, наверное.
У ОК были все основания не слушать его. Ведь по ней та история тоже проехала катком. Как я оказался любим двумя женщинами, так я оказался виноват перед обеими. И в результате не сохранил ни одну.
Лесбия бросила мне в 04-ом, что ОК просто использовала меня, что она меня не любила, что я поддался на любовь к себе, которая была лишь игрой. Меня, мол, мало любили, вот я и попался по неопытности.
Отчасти так, хотя уверен, что ОК любила меня по-настоящему и гораздо сильнее, чем когда-либо меня любила Лесбия. Во всяком случае, после 82-го и до 04-го. К тому же, мне кажется, меня любили все жены всех наших друзей – и не жены тоже. Я постоянно слышал сигналы, порой совершенно откровенные. Но у меня не было желания реагировать на них. Да и возможности тоже, ибо я не был свободен. Но даже если бы я был формально свободен, как теперь, – я слишком ценю свою свободу.
Ведь теперь я могу делать, что хочу и любить, кого хочу. И ничего не делаю, не ищу никакой любви. Потому что она лишь временный выход, как алкоголь. Потому что она всегда заводит в ловушку.
Нет, этой ловушки не надо бояться. Поэтому я благодарен судьбе за роман с Мангустой. Он мог кончиться гораздо хуже, мне просто повезло! Нам удалось пройти по тонкому льду, не сделав ни одной большой ошибки. Мы даже не привязались по-настоящему друг к другу. Может, это и убило роман? Но привязанность убила бы его иначе, гораздо хуже и банальнее. Об этом и пишу: что у любви нет шансов. Как цветок – она цветет очень недолго, пока люди питают иллюзии друг о друге, пока они новы друг другу. Но это быстро проходит.
При этом люди могут долго жить вместе, ссориться, изменять, тосковать – и не уходить. По слабости и привычке. И дико мучиться в случае разрыва или смерти. Так мать может насмерть воевать с ребенком, но если с ним что-нибудь случится – о, какое это будет горе!

...С таких мыслей начался первый день нового года. Который я встретил в обществе мамы, Аллы Киселевой и Сергея. Сидели в саду под падающим снегом, пили шампанское и запускали салюты, что привезли наши гости. Каждый год это напоминает войну, взятие Грозного. Окрестности сотрясаются от непрерывной пальбы, ночное небо пульсирует вспышками.
Я довольно много для себя теперешнего выпил и бурно спорил о политике с Аллой и о религии с мамой. И еще я сказал (под канонаду), что никакого Нового Года нет, ткань жизни едина. И времени тоже нет. И что меня гораздо больше радует интересный разговор о важных вещах, а не пустые поздравления, пожелания и ничего не стоящие комплименты друг другу.
Посмотрели чуть-чуть кино, два музыкальных фильма, причем Сергей поддержал меня в любви к Genesis, как до того в нелюбви к режиму. Но он заснул прямо в кухне на диване. И Алла его увела.
Я ушел последним в пять, досмотрев концерт Pink Floyd в Помпеях. И вырубился на три часа. А дальше обычная бессонница.
Я не могу быть ребенком, поэтому не могу быть счастливым. Женщины лучше сохраняют детскость – поэтому часто испытывают счастье, как сами уверяют. Счастливы бывают простые люди с простым умом – от самых простых вещей, вроде такого же Нового Года.
Что, однако, готовит этот год?
Мне нравятся сами цифры. И у меня явно должно что-то произойти, вот только хорошее ли? Моя свобода провоцирует вхождение в мою жизнь нового. Так пустое место провоцирует быть заполненным.
Даже боязно.

Приехал Кот. Мама подарила ему супер-смартфон, купленный летом для меня и мной отвергнутый. Она прекрасно знает, что я ненавижу, когда она покупает мне то, что я не прошу – и продолжает это делать. Сегодня они всей компанией поехали в какой-то «Техно-парк», где накупили одежды, в том числе Коту и мне. Я в гневе ушел наверх.
Играл на бильярде с Котом и Сергеем. У них гораздо больше общих интересов: компьютер, компьютерные игры, мобильные гаджеты.
Я встаю, когда уже темнеет. Пытаюсь писать. Я понимаю, почему так мало хороших писателей: это дикий труд. Но, к сожалению, труда тут мало. Нужен еще талант. Кажется, что я выстраиваю башню из спичечных коробков. А потом вижу, что все уродливо.
Парит то, что подлинное – всегда ярче вымысла. Но в каком размере я могу использовать подлинное? Использовать чужие жизни, обнажать их перед всеми? Есть у меня на это право? Кое-кому из участников событий может быть просто больно. Прошло время, что-то зажило, что-то изменилось. И что – бередить опять? Ради чего?
Конечно, это выигрышный сюжет. Но рассказ не должен быть дневником. Это даже не очень интересно. И я не могу понять, что оставить, что убрать?
Зато прочел кое-что из старых путешествий на Фиолент с Лесбией и без. Одно и то же: ссоры, непонимание, несовпадение желаний, желание свободы, даже не от нее, а от той жизни, которая образовалась в начале 2000-х.
И вот я достиг этой свободы. Почти абсолютной. Нет ни Лесбии, ни ложной жизни, связанной с ненавистной работой... Об этом надо не забывать. Моя жизнь сейчас наиболее «истинная» из всего, что у меня было. Давно желанная. Она не яркая, но тут от меня многое зависит. С другой стороны, я не вижу людей, с которыми мне хотелось бы общаться, устанавливать связи, начинать интересные проекты. Все уже было. И все губил «человеческий фактор». Поэтому я решил жить частной жизнью, уединенно. И лишь сейчас я могу себе это позволить в полной мере, довести этот проект до конца, увидеть все плюсы его и все минусы.
И тогда придумать еще что-нибудь, невзирая на полтинник. Или именно потому, что полтинник, что больше опыта и «тверже рука».

Переживаю, что я много думаю о себе и мало о Коте, мало беспокоюсь о нем. Беспокоюсь, конечно, и даже сильно, но не вижу способов что-то исправить и улучшить. Стремление не может быть односторонним. Я готов сделать для него все, но когда ему не интересно ничего из предложенного списка – что можно сделать?
Это как стараться привлечь женщину, совершенно равнодушную к тебе. Но там сама природа на твоей стороне, сексуальный инстинкт, который так или иначе можно запустить. Тут же и запустить нечего. Он вошел в возраст отторжения всего, что дают и навязывают старшие, что они любят и ценят.
Если бы он сам захотел чего-нибудь реального, настоящего, а не детского бреда в виде тех или иных игр, гаджетов, – можно было бы схватиться и горы свернуть! Но кроме компа и диких клипов с дикой «музыкой» ему не интересно ничего. Конечно, уже и «музыка» – прогресс. И, может быть, через год-два в нем что-нибудь проснется, появятся какие-нибудь взрослые цели, появится желание победить не каких-нибудь виртуальных врагов, а кого-то или что-то реальное, стать по-настоящему, а не воображаемо «крутым».
Пока ему легче проиграть, чтобы не напрягаться. Это видно и по его игре на бильярде. Он боится соревнования, потому что соревнование требует настоящей борьбы. А это, во-первых, тяжело, а, во-вторых, может привести не к победе, а к поражению и унижению самолюбия. И это мне очень понятно, сам таким был.
Пока ему проще врать, выкручиваться, оправдываться... А вот таким я не был. То есть оправдываться – да, но не через ложь и выкручивание ситуации наизнанку. Откуда в нем это?
Не в силах снести вызов и не имея желания мучиться из-за попыток стать сильнее – он просто уходит от вызова, выкручивается и врет – в надежде, что как-то само собой рассосется.
Это тактика многих, тех, кто не стали героями и настоящими личностями. И мне будет очень горько, если из Кота ничего не получится...
Пробовал заставить его посмотреть «Профессию репортер» Антониони – потерпел фиаско. Его мама тоже не любит этого режиссера. Он ушел один смотреть «Одиссею 2001» Кубрика – и бросил на половине: не понравилось, одна музыка, нет действия.
Поздно ночью все же посмотрел с ним «Парфюмера» с Дастином Хофманом. В общем, дурацкий фильм, но хорошо, что я читал роман, иначе вообще не смог бы смотреть.
...Сегодня днем он уехал, не попрощавшись. Кажется, что он приезжал лишь за новым смартфоном, больше ни за чем. Завтра д/р Лесбии, потом Гали, поездка на дачу с Данилой. Практически месяц, включая две недели болезни, полного безделья.
А еще я донашиваю за Котом его мобильники.

Покурил крымскую смесь – и увидел, в каком напряжении я нахожусь. Оно торчало из меня, как колья плотины. Неужели это напряжение – удел всех одиноких людей? И так будет всегда?
Я ведь все равно не вижу никого рядом с собой. Мне надо привыкнуть быть «вот так» и терпеть это состояние без трагедии. Но если мне не удается расслабиться даже под травой!
Нет-нет, так не может быть бесконечно! Я привыкну, я полюблю это бытие, я стану настолько крепким, чтобы радоваться, а не отбиваться и защищаться.
А пока моя психика больна. Она и прежде не была особо здорова, а теперь тем более. А у кого из настоящих художников была нормальная психика? «Настоящий» ли я? Ну, если судить по психике...
Когда-то я лечил ее проблемы с помощью Лесбии. Она и вызывала часть их, но рядом с ней я порой мог расслабиться. И любил за это.
И вот два с половиной года беспрерывной битвы, без единого дня покоя. Некоторые сражения были особенно тяжелы, такие, как болезнь отца, моя болезнь. Случившийся со мной летом «делирий» был во много следствием всего этого.

Человек не рождается совершенным и не становится им. Но жизнь постепенно совершенствует его, словно школа отучает от невежества. Она делает его зорче, крепче, сознательнее, даже иногда ответственнее.
Теперь я думаю, что в моей доброте всю жизнь было очень много ранимости и беспомощности. И я хочу сохранить доброту, но уменьшить ранимость. Я бесспорно уже уменьшил ее. И я не уберу ее совсем, потому что я живое существо, а не камень. И как «писатель» я должен больше чувствовать, то есть быть ранимым.
Именно из-за этой чувствительности перечел переписку с Мангустой, начиная с рокового письма, когда я ей посочувствовал. Иногда она писала трогательные слова. И могла быть жесткой, совершенно бесчувственной.
Как она третировала Перца, выгоняла из дома, оставляла снаружи, пока мы смотрели фильм! Она уверяла, что в его жизни в яранге нет ничего странного, что ему там удобно и даже лучше, чем в доме. При этом он и ремонтировал эту квартиру, куда она потом переехала, уже зная, что он не будет там жить. Совсем как я Саратовскую. И, однако, он во всем всегда виноват: в ее долгах перед хозяйкой, банком! Так же, как оказался виноват и я.
Она беспрерывно обвиняла его в необязательности. Что сказала бы про нее ее хозяйка, которой она задолжала за год? Или ее банк? Кто просил ее брать этот нелепый кредит, от которого не было никакого прока? Тоже Перец? Она говорила, что взяла, потому что тогда не работала – из-за него. Наверное, как теперь – из-за меня. Поэтому у меня же и брала: ее собственные слова.
Вот и Чехов пишет в «Ариадне», что женщина уверена, что всегда права. И тут не помогает ничего: ни прогресс, ни образование, ни равноправие, ни совместное обучение.
Так и Мангуста всегда права, а виноваты лишь другие: Перец, потому что мало помогает и мало заботится о ребенке, его родители, потому что плохо его воспитали – и теперь должны расплачиваться...
У нее есть красивый идеальный план, на котором она очень нравится себе. Она репрезентирует его в постах и письмах. И есть реальный план, вполне обычный, где она выглядит совсем не так хорошо. Но этого всего как бы нет. Ее надо любить за «настоящее» в ней. Поэтому она не хочет близкой жизни с кем-нибудь, потому что она в ней невыигрышна. А вот в переписке, в поездках, в посещении музеев – тут она хорошая и «настоящая».
Это еще в позапрошлом ноябре показалось мне декорацией и притворством. Я хотел видеть настоящего человека – как он ведет себя в проблемах, как он справляется со своими ситуациями. И я не увидел, что она ведет себя здесь на высоте. Она раздражалась, капризничала, впадала в панику и пугалась непонятно чего. Она изображает из себя super-woman, и при этом в подавляющем количестве вещей совершенно беспомощна.
Собственно, это и вынуждает женщин сотни лет селиться рядом с мужчинами. Но Мангуста хочет жить одна, то находя кого-то, кто чем-то ей поможет, вроде меня и Перца, механика или соседа, то бросая все как есть. И все тогда сыпется. И, однако, она не признает, что ошибается – это унизительно для нее.
И предложенный ею вариант отношений, где каждый сексуально свободен, не подходит мне. Да и сексуальная свобода тут была односторонняя, только для нее, мне же нельзя было даже говорить о женщинах.
Все это надо было рвать, как ни больно. И не надо жалеть. Каждый чем-то обогатил другого – и в целом все хорошо. И вовремя кончилось.

Двое людей похвалили вывешенный стих. Если, чтобы написать хорошо, надо, чтобы было плохо, – пусть будет плохо! К тому же «плохо» как правило заканчивает что-то хорошее – или оттеняет его. И все где-то уравновешенно.

Позвонил Лесбии и поздравил с д/р. Был некий шанс, 40/60, что она пригласит. И это немного парило, ибо мне там быть не хотелось. Но она даже не заикнулась. Из чего я сделал вывод, что она ждет кого-то, чье присутствие несовместимо с моим. Что ж, я буду искренне рад за нее.
Впрочем, возможно, я все вообразил, и она просто была уверена, что я откажусь. И вообще: зачем? Видеть меня, возможно, мучительно для нее.
Убрал снег на дорожке – и ушел гулять в лес. Я тренирую душу, как культурист тело. Он бы добился за это время гораздо большего! Но и герой «Ариадны» что-то подобное испытывал, то есть, вероятно, сам Чехов. Я не одинок в истории одиночества. Всемирная история одиночества: вот какую книгу надо написать! Мое отличие от Чехова и его героев: я слишком долго жил с людьми, я совсем разучился быть один.
Вечером продолжил заниматься повестью. Позвонил, как обещал, ОК, впервые за 7,5 лет. Но разговор вышел короткий и формальный. Потом она извинилась в смс: растерялась и устала после своего недавнего попадания в Склиф (не знаю, с чем), где расточала любовь на несчастных.
Она позвала в гости, но я пока не готов. И Славу видеть не хочу.
Моя «осчастливленность» Богом, о которой писал в больнице, – есть источник моих несчастий. Я даже не зависть людей имею в виду. Но она делает меня требовательным, я слишком многого жду от людей и очень редко получаю это. Она делает меня гордым и исключает любую форму смирения и унижения. Она даже исключает жалобы и просьбы о помощи. Лишь о самой невинной.
Все это далеко отбрасывает меня от людей. Единственный выход – если они вдруг сами вспомнят, позвонят, напишут.
Конечно, это неправильно, но такова пока структура момента.

Читая свои старые записи про Фиолент, додумался до простейшей мысли, что я привел туда кучу людей! Одни купили там дома, другие стали туда регулярно ездить. И со многими из этих привезенных я успел поссориться.
Я – первооткрыватель этого места, словно Волошин Коктебеля. И мне по парадигме полагалось бы жить там безвыездно, как патриарху, принимать гостей и мило чудачить. Быть гордым, но доступным. И творить свою страницу в искусстве и истории.
А, может, я и творю ее, сам того не зная. Моя жизнь сильно искривилась в сторону от стандартного пути, а теперь еще больше. Теперь я провожу очень жесткий эксперимент – и даже не знаю: останусь ли жив в ходе него. Я дорого плачу за попытку жить по-своему, с минимальным количеством чужого и вынужденного.
...Мои личные потребности очень скромны. Неженатый мужчина почти самодостаточен. И если и уязвим, то, как Ахилл – всего в одном месте. Женатый мужчина всем должен: жене, родителям жены, кошкам и собачкам жены, детям жены, их благополучию и их будущему. Поэтому обязан зарабатывать, идти на компромиссы, выстраивая карьеру, проводить время среди чужих людей и заниматься разной полезной ахинеей. Деньги платят лишь за самоубийство. И все это – ради краткого домашнего «счастья», которое и не счастье вовсе – а в большей степени поле боя. Но, увы, не с драконом.
В семье слишком много правил, и все они против тебя и твоих принципов. И ты ничего не можешь с этим поделать. Это безумно мучило Толстого. Это мучит любого человека с конкретной жизненной целью, который мечтает не о комфорте, а «мир переделать!» То есть открыть одну, захудалую, но истину.
Наверное, бывают случаи удивительной гармонии двоих, когда они не ослабляют, а усиливают друг друга, когда они больше соратники в одном деле, а не семейные сожители, высиживающие яйца и боящиеся пустоты. Но такой вариант встречается крайне редко, и лучше на него не рассчитывать, чтобы не обмануться – и не заблудиться в долге и обязанностях, взявшихся непонятно откуда.

Как когда-то я ждал операции, которая вернет мне человеческий облик, пусть и сделает уже навсегда другим, так теперь я жду ментальной операции, когда я смогу сказать, что стал другим. И теперь мне кажется, что я смогу испытывать счастье – от любой ситуации, более легкой, чем эта, чем то, что теперь. Когда можно будет ослабить пружину, словно выйти из тюрьмы.
Да, почти все теперь будет восприниматься, как избавление от тюрьмы. Или это иллюзия? Посмотрим. Я помню, каким был для меня первый Израиль. Это было именно так: первый отдых после бесконечного боя.
Легкость наступит, когда я смогу не сосредотачиваться на своем «я», зная, что оно в полной безопасности. Хотя все равно нужны какие-то щадящие условия. Не в любом окружении возможна эта легкость. Но с волей (во всех смыслах), перенесшей большие искушения, будет как-то легче не переживать из-за обычных диссонансов. Помня, как оно, когда тебе по-настоящему плохо! Что такое: по-настоящему плохо.
Я надеялся, что больница научит меня всему. Но болезнь духа оказалась ужасно запущена. Лечение пришлось продолжить.
Но если моя психика оставляет желать лучшего, то физически я довольно здоров. Даже звон в ушах, преследовавший меня много лет, исчез, может быть, от большого кровопускания. Ничего не болит, кроме спины, но и она не очень. Во всяком случае, она провоцирует на дополнительные упражнения, и это хорошо.
Однако я не сплю. По часу, по два читаю на ночь на двух языках – и не сплю. Засыпаю в десятом, просыпаюсь в третьем или четвертом. И скоро начинает темнеть.
Я вижу, что делаю что-то не так, что-то не складывается. Я пока не могу решить головоломку. Может быть, решаю не с того конца...

Смотрел сегодня статью про аспергеров и нашел у себя кучу симптомов. Хотя там очень многие могли бы их найти: то аспергеры не смотрят в глаза, то смотрят очень пристально, то не жестикулируют, то жестикулируют чрезмерно. И так почти все признаки.
Главное у них: трудности с социальным контактом, ритуализм действий и странные языковые формы.
Еще они паталогически честны, не понимают чужой мимики и невербальных сигналов, неуклюжи, однобоко развиты и однобоко талантливы. Якобы у них предельное развитие мужской модели ума.
Они болезненно самолюбивы, неуверены в себе, обидчивы и непонятны окружающим, ибо плохо эмоционально реагируют, предпочитая вербальную информацию, причем понимаемую буквально. Поэтому в школе их бьют как чужаков.
Они любят порядок, но не признают авторитетов. Они должны лично убедиться в праве авторитета на авторитет: чужие слова их не убеждают.
Часто у них наблюдается повышенная чувствительность к звукам и запахам. В общем, много чего у них есть странного и не очень – и я с легкостью поставил себе диагноз. Вот и Мангуста уверена, что она тоже аспер, хотя бы отчасти.
Но, во-первых, она любит соврать. А, во-вторых, у нее нет даже близко любви к порядку! Ее квартирка – это почти панковское жилье. Ей лень даже искать носки одного цвета, и она надевает первые попавшиеся. А они разбросаны по всей комнате.
Но что-то и у нее совпадает: обидчивое самолюбие, повышенная чувствительность к запахам, нечувствительность к невербальным сигналам, неправильная интерпретация даже и вербальных, если они сообщаются в непривычной форме.
Отсюда ссоры и обиды.
Я все еще думаю о ней, просто потому, что это последнее, что у меня было – из области глубокого душевного контакта.
Все так внезапно кончилось! Это даже удивляет.

Должен ли автор любить своих персонажей?
Любят то, что другое, что не подчиняется, что привлекательно, но не твое. Что вызывает желание обладать. Любят то, что компенсирует собственную односторонность и недостаточность.
Но автор и так обладает своими персонажами. Если он и любит их – то как комплиментарный вариант самого автора. То есть любит через них себя, такого умного и талантливого.
Родители так любят своих детей. Значит: персонажи – дети автора? А писатель – типа такого Господа Бога своих героев?
Но это не так. Персонаж, как правило, берется из реальности, чуть модифицируется, смешивается с другим, но редко целиком выдуман. И поэтому он обладает довольно большой независимостью от автора – иначе он утратит характерность и правдоподобие. Целиком выдуманный персонаж – неубедителен.
Современный «реалистический» автор не столь много сочиняет, сколько берет из жизни. Он переставляет сцены и путает следы, хотя бы для того, чтобы прототипы не узнали себя и не подали в суд, сгущает или упрощает интригу, делает конфликт чуть более ярким и читабельным, а развязку – законченной. Он выбирает место, временные рамки и выигрышные детали. Он лишь концентрирует то, что в реальной жизни растянуто и размазано. Хотя некоторые и живут так, что и сочинять ничего не надо. И в таком случае у писателя есть большой соблазн скатиться в чистый non-fiction.
Поэтому я терпеть не могу чтиво, к которому отношу фантастику, фэнтези, детективы и даже исторические романы. Именно потому, что все герои их выдуманы, неубедительны, как и все, о чем в этих романах повествуется. (Это помимо того, что обращаются к подобным жанрам, как правило, малоталантливые авторы. Впрочем… наверное есть исключения.) Цель моего чтения – не убить время, но понять реальный чужой опыт, пережить чужую драму, но малой кровью. Вроде как сделать себе прививку.
Задолго до всякой медицины литература стала моральной и мировоззренческой прививкой человечеству, – знакомя его в несмертельных дозах с трагедией существования, знакомя с опытом тех, кто страдал и погиб, – хотя бы для того, чтобы предупредить о ловушках на дороге.
Поэтому литература должна быть реалистична и безжалостна, как «безжалостен» врач. Но можно обратиться и к бабкам-знахаркам, вроде… ну, вы знает – кого.
(И поэтому мне понятен старец, который молился за погибших персонажей из кино. Ибо можно сказать, что так он оплакивал саму универсальную трагедию бытия.)

Решил все же поехать в Питер на старый НГ, если Рома примет. А то как-то совсем одичал я в деревенской глуши, забыл, как люди выглядят. Может быть, удастся пообщаться с кем-нибудь, не так, как в прошлом году, когда поездка мне не очень понравилась. Настолько не очень, что в этом ехать не собирался. Но год назад я был еще сильно утомлен после визита Мангусты. И физически и эмоционально.
Теперь хочется поговорить с живыми людьми, о чем угодно, даже о нелепом конце этого романа.
Переписка погубила его. Не она, конечно, но то, что мы были так далеко друг от друга – так долго. Что мы не могли проговорить важные вещи друг другу в глаза, видя лицо другого.
Хотя она уверяла, что как раз при личных встречах все это проговорить у нее не получалось. Но она же хотела этих встреч, тем не менее! В октябре она призывала меня приехать в ноябре, как можно скорее и на любой срок. И тоже самое еще в начале ноября! А я ссылался, что у меня нет нового загранпаспорта и что все равно не смогу раньше 20-го, когда получу деньги. Тогда ее не останавливал ни запах, ни опасный секс, ни занятость работой. Тем более желание нового романа.
На самом деле, переписка была депрессивна. Она обрушивала на меня свои проблемы: здоровье, головные боли, отсутствие денег, долги, обломы с поисками работы, проблемы с машиной и т.д. – а я ничем не мог помочь, кроме денег – и сочувствия. И мучился этим. Деньги она взяла, а за сочувствие отругала, будто я далекий папа, с которым можно не церемониться, который настолько вселюбящий, что все равно простит.
Но надо завязывать с этой темой. Это все совершенно бессмысленно.

Из поста в ЖЖ:
...Та же петрушка и понятием любовь. Большинство женщин понимают под идеальной любовью – воркование в гнезде. Лучше всего – в максимально роскошном. Мужчина, конечно, может недолго поворковать, но очень скоро ему станет скучно, и его вдруг неудержимо потянет на баррикады или футбол, или с приятелями пива попить. Любовь и роман в женском понимании будут казаться мужчине такими же недостаточными, как и секс. Поэтому он немедленно попытается сделать из любви драму, предварительно превратив ее в религию, культ и служение. Уж если он согласен на гнездо, то сжимать в объятьях он должен по меньшей мере королеву, а лучше богиню. В таком случае это будет устраивающая его плата за потерю свободы. Но какая женщина потянет роль богини? Отсюда быстрое желание пива с приятелями. Или гарема.
А если не гарем – то совсем ничего. Кьеркегор отказался от Регины Ольсен – чтобы остаться философом. Остаться философом, а не стать мужем, семьянином и профессором философии. Таким же был Торо. А вот Эмерсон и Толстой не смогли нести планку философской бескомпромиссности так высоко.

Сегодня гулял по Жаворонкам. Легкий снег, смеркалось. Дошел до Лесной улицы (где нет никакого леса), а потом до той, в которую она перетекла. И что увидел: руины самого красивого здания Жаворонок, того, что друг в ЖЖ назвал «Замком». Замка больше нет! Вместо него забор, за которым новое строительство.
Они уничтожили лучший дом в Жаворонках, практически единственный исторический дом, еще и красивый, который должен был быть символом поселка!
Я не могу жить среди этих скотов! Они достойны и Путина и всех остальных. Это варвары, были и остались.
Этот дом уничтожили, а вокруг понастроили чудовищные скворечники на скорую руку.
Конечно, я всегда знал, что живу в варварской стране, класса с пятого знал – что живу среди людей, которые грубы, жестоки, несправедливы, бездушны и невежественны. Но я думал, что что-то стало меняться. Я все надеялся, я все хотел это увидеть.
А увидел забор.
(Справедливости ради: на месте «Замка» возвели его точную копию, еще и с театром и детскими кружками внутри, – комментарий из будущего.)

Конечно, есть слабая вероятность, что эта глубочайшая ссора обострит потребность в друг друге, обострит понимание ценности другого.
Но после всего сказанного... Разве такое можно забыть? Какие-то вещи говорятся в запале, что-то потом хочется исправить. Мы словно вошли в раж – и старались ранить друг друга все изощреннее. Чтобы уже все сказать, все выяснить – и поставить точку.
И ждать: а вдруг есть что-то сильнее этих обид и необдуманных слов? Это тоже такая проверка: насколько мы нужны друг другу?
Так было и с Лесбией в 94-ом. Я вообразил, что есть что-то важнее даже той обиды, что она мне причинила. И теперь думаю, что с моей стороны это было ошибкой, просто очень большой слабостью, которую я назвал любовью.
Не надо ее повторять. Если действовать, то только не из слабости. Дождаться, когда она сама начнет писать. Если начнет. Попросит прощения. Откажется от своей навязчивой полигамности. Признается, что все же любит меня... Что ей без меня плохо.
Только зачем все это? Неужели этот союз действительно нам нужен?

То, что есть сейчас, можно оценивать с разных сторон. Во-первых, как отшельническую пещеру из моего романа, в которой я создаю нового себя, выжигая из себя все слабое, рыхлое, детское – и докапываюсь до настоящего «я». То есть как школу самосознания.
Во-вторых, как эксперимент: подходит ли мне такое бытие, лучше ли оно совместной жизни? Хотя эксперимент будет чистым лишь тогда, когда я буду столь же готов к одиночеству, как я готов к жизни вдвоем. Я долго приучал себя к ней. Требуется время и для обратного движения.
Жизнь вдвоем отнимает дико много энергии – и через секс и через заботу о том, чтобы нравиться другому, то есть через некий театр. В совместном бытие ты все время на сцене. Каждый свой шаг, жест тебе надо согласовывать с другим. Иначе система развалится.
Все это очень утомляет, словно надолго поселившиеся в твоем доме гости.
Заглядывая в себя и спрашивая: откуда во мне тяга к другому, я нахожу главный ответ в том, что он должен увидеть, какой я хороший. Я словно ребенок, поступающий хорошо – чтобы родители оценили это. И чем-нибудь наградили. Другой может наградить любовью – и это будет лучшей оценкой.
Но почему я нуждаюсь в этой оценке, почему я считаю, что есть кто-то, кто может меня оценивать? Кто может лучше меня оценить, чем я сам себя? Я могу быть к себе совершенно беспристрастным и гораздо более объективным судьей.
При этом мне невозможно полюбить себя – вот проблема. Что бы я ни делал, как бы хорошо, – любовь не вспыхивает. Для нее нужен второй ингредиент, вообще нечто второе, отличное от тебя. Любовь может быть лишь от одного к другому, как обмен электронами.
А это чувство хочется испытывать. И к себе и к другому. Оно очень славное, хоть и недолгое, как все сильнодействующее.
Где же выход? Совсем забыть о любви? Ждать, пока она случайно войдет в поле жизни? А что остается? Так вошла Мангуста. Может быть, войдет кто-нибудь еще. Жизнь не окончилась. Приключение надо заслужить.

Последние полтора месяца общения с Мангустой ввергли меня в жуткую депрессию, из которой я выхожу только теперь. Я даже рисовать не мог, все казалось отвратительным.
Сейчас чуть отпустило. Даже саму историю я готов рассматривать скорее, как ссору, чем как полный и окончательный разрыв. Хотя, возможно, это и есть полный и окончательный разрыв. И это хорошо, потому что ничего подобного я больше переживать не хочу.
Наши отношения имеют смысл, только если подобных эксцессов больше никогда не будет. Но этого никто не может гарантировать. В отношениях двоих бывают разные периоды. Я поставил себя в очень уязвимое положение перед ней. Я вел себя слишком бесхребетно. Я шел на все, чтобы понравиться ей. И она стала воспринимать меня потребительски и несерьезно. И мой образ жизни еще больше убеждал ее в этом.
Если отношения вдруг восстановятся, в чем я сомневаюсь, все должно быть по-другому. Я должен быть самим собой и вести себя естественно для меня. Если вот такой я, со всем моим образом жизни, музыкой, интересами, привычками ее устраиваю, тогда можно о чем-то говорить. Тогда и мне будет легче, менее искусственно пребывать с ней.
Я больше не хочу капризных девочек.

Культура – есть способ фиксации информации. Суть даже не в «акте культуры», хотя он первичен, но в большей степени в возможности сохранить его и передать другим. Когда такие способы находятся, когда находится инструмент – появляется культура. Притом что и сам инструмент – тоже творение культуры.
Очевидно, что первым подобным инструментом был язык.
Культура – не культ, как думал Флоренский, культура – чемодан. Культура может образоваться и развиваться лишь на существующих образцах, лишь через долгое наследование каких-то, сперва примитивных, первичных приемов выражения эмоции и мысли. Она может существовать, только «стоя на плечах предшественников».
То есть культура – это коммуникация, передача сообщения. И одновременно это отдельная травинка, из которых образуется поле культуры, когда важное сообщение не растворяется тут же в эфире, как любое слово или жест, а сохраняется тем или иным способом – как слово и жест образцовый, способный служить эталоном для других слов и жестов.
С культурой надо сближать не культ, а культурного героя. Его функция – добывать или изобретать культурные ценности – и передавать их людям, служа медиатором между миром богов, хранителей всех ценностей и изначальных платоновских образцов-эйдосов, и миром людей, научая последних тем или иным умениям, вроде пользования огнем или выращивания маиса.
Культура – как апория «сорит» или «куча». Одна песчинка – не куча, и три песчинки не куча. Когда появляется куча? Куча – это качественный скачок. Так и культура. Культура – это когда накапливается достаточно много перво-культурных жестов, и от этого явления уже нельзя отмахнуться. Более того: наличие его становится важной составляющей социального существования племени или народа – как канал, через который с одной стороны народ может усваивать и транслировать главные мировоззренческие идеи, а с другой, создавать и выражать все новые и новые, расширяя и уточняя поле идеи.
Одновременно культура – это канал, через который в приемлемых формах могут канализироваться массовые и индивидуальные эмоции, снижаться градус проблемы существования. По существу, лишь культура может превращать проблему существования – в радость существования, выстраивая из вторичных объектов дом бытия.

Съездил в Первопрестольную за билетами в Питер и обратно. Каждый билет по тысяче, просто плацкарт. Между метро и кассами убрали рынок, где я год назад купил рюкзак и кальян.
От Трех Вокзалов поехал к Маше Львовой. Пили чай и болтали. Она собирается в Индию с большой компанией: Ануфриев с семейством, Гермес и еще куча людей. Они все знают, много раз бывали – и с ними, мол, проще и веселее. В Индию едет и Лесбия, и питерская Матильда. Все едут в Индию. Подумал: а не съездить ли и мне?..
Маша поставила фильм Гермеса со товарищи, который они сняли для Венецианского Биеннале: такой компьютерный галлюциноген под музыку. Как бы и ничего, но бессмысленно, не понял идеи.
Она сказала, что хочет переехать в Одессу, где тепло и куча друзей. Я поддержал: надо время от времени менять свою жизнь.
За стенкой ее приятели-музыканты, парень с девушкой, записывали «альбом».
Все было камерно и хорошо, я чуть-чуть посмотрел на людей.
Дома искурил «смесь» и повалялся под музыку в полудреме. Последние дни совсем мало и плохо спал. Потом засел в интернет, читал про Чехова и его отношение к Достоевскому, про Грозного и опричнину С.Ф. Платонова. Все известные вещи, но каждый раз что-то новое или что-то забытое. Как все же много я еще не знаю в четкости! Хотя все знать все равно невозможно, особенно не специалисту.
Мангуста неожиданно похвалила мой последний пост про культуру (предыдущий пост она тоже откомментировала). Кажется, она вновь хочет дружить. Может быть, у нее, как и у меня, прошел приступ обиды. Но до настоящего примирения, конечно, очень далеко, а восстановление отношений и вообще невозможно. Хотя теперь кажется, что мы поругались, как дети.

Думаю о Коте и отсутствии у него благородства. Мама во время его визита уступила ему свою комнату и ушла спать в мою мастерскую, ибо он там спать отказался, сколько я ни просил.
Может ли ребенок вообще быть благороден? Благороден тот, у кого всего много, и он может жертвовать от этой полноты. У ребенка ничего нет, он только берет, захватывает, поглощает. Это его жизненный инстинкт. Это как у молодых народов: все их богатство – кто-то подарил или у кого-то отнял (украл).
Все объясняется, но удовлетворения от этого все равно нет. И к чему этот дурацкий призыв «Будьте как дети»? В детях нет ничего морального. Стать «как дети» – это стать легкомысленным, жадным, абсолютно безответственным, эгоистичным, капризным, часто жестоким – и т.д. И вот таких – Царство Небесное?
Впрочем, пусть будет таких. Многие из них потом станут значительно хуже!

Художник творит новые образы (что очевидно). Он творит то, чего нет.
Конечно, каждый творит то, чего нет: детей, карьеру, геморрой, дорожно-транспортные происшествия. Творит чаще всего случайно, бессознательно или с помощью патентованных технологий.
Художник творит то, что не сотворит никто, кроме него. Просто потому, что он творит из ничего – из своего воображения. Потому что и в нем этого нет: это появляется как вспышка озарения. Специально подготовленным сознанием художник ловит озарения, как перепелов в сеть. Он просто хороший охотник.
Ученый ищет связи существующего и устанавливает законы этих связей, проверяя верность законов на самой действительности. Он проявляет пленку, снятую с реальности. Художник проявляет пленку, которую никто не снимал. Ученый – тот же жрец, устанавливающий ритуал и законы, которые приведут племя к благу. Художник – играющий бог, проказящий трикстер, которому плевать и на племя, и на благо. Он – родившийся здесь сумасшедший демиург, который продолжает творить, потому что это его функция и инстинкт.
И все же, сколько бы сумасшедший демиург ни был безумен, он знает, что для его номеров нужен зритель. Что суть всякого бога – быть убитым и съеденным. И воскресшим – чтобы кормить снова и снова. Бог или культурный герой (иногда даже культурная героиня, «женщина-звезда»), приносили себя в жертву людям – ради их блага. Бог, говоря красиво, узнается по страданию.
Удачливый охотник за вдохновением доползает к людям со своими перепелами и переломанными ногами на последнем издыхании. Выходя из безграничного эгоизма, он заключает, даже вопреки себе, безграничным бескорыстием.

Из ответа на комментарий в ЖЖ:
...Художник, в качестве охотника-трикстера и культурного героя, – медиатор между миром богов и чистых форм – и людьми. Но все же он и сам бог-демиург: даже когда он пишет чей-нибудь портрет – он не повторяет реальность, а создает совершенно новый тип реальности. Реальность оказывается отчуждена от самой себя, она теряет непрерывность и тем делается доступной, чтобы быть уловленной и осмысленной. Хоть отчасти.

Лучше изучив предмет, я вижу, что христианство – порождение греков. Поэтому нельзя сказать, что христианство уничтожило цветущую античность. Греки породили античность, греки же обратились к христианству – и закрыли прежний проект.
Метафизическая суть христианства, идейный стержень, в том числе, всей аскетики, – это платонизм. Земная жизнь – это пещера, где люди видят тени истинных вещей. С другой стороны, есть мир идеальный, царство не от мира сего, согласно евангелисту Иоанну. Сократ в Федоне всей мощью своей логики пытается доказать существование рая для достойных, то есть философов, и, соответственно, мрачного Аида для всех остальных.

***

Наблюдая в вагоне 8-летнюю девочку: девочка, даже когда не может сделать что-то, говорит, что может – и пытается. Мальчик, даже когда может, –  говорит, что не может. И ждет помощи. И готов разнести полмира, когда не получает ее. Девочки пытаются выглядеть взрослее, мальчики хотят дольше остаться детьми.
Отчего это? Может, оттого, что девочек меньше любят? И они стараются быть лучше и полезнее?
И идет эта тенденция из глубокой древности, когда девочка считалась бросовой вещью, существом, которое все равно не может воплотить в полноте идею человека. Аристотель называл женщину изуродованным мужчиной. У первобытных людей женщинам под страхом смерти запрещалось посещать мужской дом и участвовать в ритуалах. Культурные греки не допускали женщин ни на свои собрания, ни на свои пиры. В синагогах и мечетях и по сей день женщинам отводятся отдельные отдаленные места.
Общеизвестно, что лишь европейская рыцарская культура подняла статус женщин. Цель жизни рыцаря, в отсутствии других дел, была защита слабого. Самым слабым и в то же время приятным объектом была женщина. Одновременно она стала важным династическим и имущественным эквивалентом. В демократической Греции она в этом качестве цениться не могла. В Средние Века с крушением полисной «соборности» и развитием феодализма – женщина стала своеобразной валютой, обменной картой дворянства и неким клеем, склеивающим дворы и взаимоотношения знати, часто антагонистические. Знатная женщина ценилась больше незнатного мужчины, потому что ее достоинство защищал ее класс.
Значит, христианство тут было ни при чем? Хотя интересно, что в Евангелии от Иоанна, самом платоническом из евангелий, очень грамотно усилен женский персонажный ряд: у креста вдруг оказывается непонятно откуда взявшаяся мать Иисуса и Мария Магдалина. То есть христианство как бы намекало, что и женщинам есть в нем место. Так же известно, как много было женщин, в том числе богатых римских матрон, среди первохристиан.
И все-таки Павел однозначно отвел женщине второе место в иерархии людей: муж для Бога, а жена для мужа… Поэтому должна стоять в храме с покрытой головой, как несвободный человек, у которого нет слуг, которые несут его в закрытом паланкине или чем-то прикрывают его голову...

Заснуть в поезде, естественно, не удалось, хоть прочел всю «Мать тьму» Воннегута, которую Лесбия переводила еще в 80-е, «Mather Night», входившую в десять первых книг, прочитанных мной на английском.
А потом проснулась та самая Алисочка из моего купе – и стала греметь, лазить, пить, будить бабушку, как все дети. Но все же тише, чем мальчики в тех же условиях.
Да я и не надеялся, что засну. Зато как всегда думал о тысяче вещей, в частности о том, что тщеславие все равно, как и раньше, лезет из меня. И ничего с этим не поделать. И не виноват ли я в таком случае в ссоре с Мангустой? Впрочем, у нее своего тщеславия хватало. С этого и началось.
У раненой души гной из ран выходит в виде тщеславия.

Вагон поразил обилием молодых красивых девушек. На платформе я понял, что это не вагон, а поезд. А попав в город... Или я просто отвык?..
Я умылся в вокзальном туалете, постепенно затопляемом водой. Тут были и другие любители гигиены, даже похлеще меня.
От вокзала я пошел по Невскому – поздороваться с городом.
Попадая в города все реже и реже – я перестал их различать. Отметил, что река претенциозно зовется Фонтанка… И она плещется без признаков льда. Мокрый мелкий снег в лицо. Но нет чувства ужаса от того, что забыл подштанники. Боюсь, что скорее промокну, чем замерзну. Совсем другой Питер, чем последние два года.
Шел к Роме с традиционными блинами, купленными в «Рублях» у Черной речки.
Изменилась и Дибуновская: два дома снесли, на их месте стройка. Обидно – это наверняка нарушит единство застройки и своеобразное лицо этой улицы (небольшие «немецкие» дома в два этажа)...
Зато дома у Ромы все то же, даже та же утечка газа. Рассказал ему для вразумления о недавнем взрыве в Москве в итальянском ресторане.
Выпил абсента. С облегчением узнал, что Мочалкина, намеревавшаяся приехать (еще и с детьми), и которую Рома обещал вписать к себе раньше меня, не приехала и не приедет.
Рома спросил насчет Мангусты. Это тяжелая тема. Я не говорю об этом ни с кем. Хочу говорить – и не могу. Описал ситуацию в общих словах. Он что-то почувствовал по постам.
Взамен он рассказал, что его, может быть, выгонят из епископов: на него пришла жалоба в греческий синод: не приезжает, не так выглядит, проводит время с компрометирующей публикой и дамами... Он, однако, был бы только рад...
Поболтали и пошли спать. Через час мучений я все же заснул.
Проснулся около 5-ти. Пообедали и опять поболтали. И я узнал, что Лесбия приезжала сюда с Нильсом, бывшим мэном Мочалкиной. Приехала на своей машине – в ноябре! И Нильс здесь тоже пару ночей ночевал.
Что у них за отношения? И почему это вдруг зацепило меня? Не должна же она хранить мне верность! Но неужели она теперь моя жена навсегда, сколько бы ни прошло лет и как бы она ни жила?
Но это забавно, если после меня она пошла по наркоманам. Но вообще – отчаянная женщина: поехать на машине в Питер в ноябре...
Об этом говорили уже в «Сайгоне», который теперь «Рэдисон», куда пришли по традиции, установленной в прошлом году. Выпили кофе, покурили – и поехали в «Орландину», перебравшуюся на новое место.
Как и в старой – в ней несколько площадок, на самой большой орет металлическая группа. В отдельном помещении проходит «Сайгонский Новой Год». И здесь тоже играют. Обнялись с Мать-Натальей, поспичили с Кэт, взяли кофе. Музыка как всегда не впечатляет. Зато появились разные знакомые люди: Китти, Юля Жукова с возлюбленным Женей, бывшим мужем Матильды – и, наконец, сама Матильда. С ней говорили много: об Индии, Финляндии, Кэт и марихуане, которую она ввозила в Финляндию через границу и делала там заначки, потому что не может без нее прожить ни дня... Сидели вместе с Китти, иногда подсаживалась Юля, которая хочет воспользоваться Ромой для возвращения домой. Я вспомнил, как мы «возвращались» год назад!
Наконец заиграла более-менее нормальная группа, с хорошим гитаристом и вменяемым певцом. И Кэт у них на барабанах. Группу сменил пожилой клавишник Вова Савенок (чуть ли не из «Поющих гитар»!) с молодым бассистом – и ребята стали исполнять советскую классику, вроде «Только черному коту и не везет» (причем Кэт тут была на вокале). Сразу стало весело! А дальше они дали патентованный рок-н-ролл, «Смоки», «Криденс», «Прокул Харум». По моей просьбе, поддержанной залом, – «Шизгару», под которую я даже вышел плясать, впервые за несколько лет. А потом снова – под «Cocaine» J.J. Cale. А потом еще подо что-то. Матильда и Китти похвалили мою пластику, а Юля и Матильда еще и мою красоту, что приятно слышать от женщин.
По рукам пошел чей-то белый парик, который перемерили все, включая Рому. Он даже не возражал, что его снимают.
– Конец карьеры! – сказал я.
Отказались только я и Басманов, сын Бродского. 
Дождались, когда группа закончит, прослушали две песни разрекламированной команды «Шишкин лес» – и пошли на выход. Нет, на подобных вечерах не надо этой рок-самодеятельности, надо давать классику, как и делали ребята из «Гитар»...
На этот раз мы ничего не курили, наученные горьким опытом, и не пили (Рома так как рулил, а я за компанию). Совсем трезвый во всех смыслах НГ – и самый удачный.
Довезли Юлю с Женей до их дома, причем по дороге заспорили – на каком языке поет Наташа Атлас, звучавшая в роминой машине? Я думал – на иврите, хотя допускал, что это арабский. Юля, которая уверяет, что знает ее лично, что это турецкий. Женя начал мрачно гнать, что она из числа «наших врагов», ее нельзя слушать... Отказались от приглашения зайти – и поехали домой.
Сделали чуть-чуть еды и болтали под вино, узу и разговоры до восьми утра. Причем в семь позвонила Света-Овца – проконсультироваться насчет строчки из английского рождественского хорала, которые она переводит, «God rest you merry gentlemen». И мы заспорили, как ее надо понимать? Меня что-то смущало в переводе Светы – и я уверено несу чушь...

Встал в четыре дня, еще засветло, помыл посуду, вскипятил чайник и поднял Рому. Договорились ехать к о. Вале-Калаказо, который пригласил меня к себе, когда я объявил в ЖЖ, что еду в Питер. Рома хорошо знает его – и обещал меня сопровождать.
Калаказо (ник-нейм в ЖЖ) живет на Итальянской улице, в старинном доме с обнаженными женскими скульптурами-кариатидами в подъезде и невероятно сложным потолком, напоминающим свод на парусах, мощно задикорированным греко-римскими деталями. Все это прекрасно отреставрировано.
 После роскошного подъезда мы оказались в большой убитой коммуналке, я не думал, что такие сохранились. Здесь у Калаказо огромная комната, метров 30, с очень высоким потолком, двумя арочными окнами с сохранившимися деревянными запорами. Мебель тоже антикварная. Но сама комната убита так же, как и коммуналка. В углах комнаты живут несколько гоночных велосипедов.
Калаказо – стройный, в хорошей спортивной форме, что так редко у священников, короткостриженный и загорелый, нос крючком. Рома как-то, году в 9-ом, приводил его ко мне на Патаповский, но общались мы недолго.
Он очень радушен, тут же предложил вино, причем итальянское, в котором знает толк. Рома попросил чая, он за рулем. А потом пожаловался на желудок – и решил нас покинуть со словами: двум писателям будет, о чем поговорить.
Калаказо начал с того, что спросил про здоровье и вспомнил, как я заставил всех переживать, когда заболел. Он посочувствовал моим больничным приключениям, расспросил о психическом состоянии. Он вообще много расспрашивал и подливал вина.
Говорили о Роме, его талантах, лени – и преувеличении роли гомосексуализма в православной среде в его мемуарах, хотя Калаказо сам постоянно про это пишет. Вот, например, такой-то – совсем не голубой, он точно знает... И стал доказывать мне, что он просто воспитатель, педагог – и он так любит своих учеников. И это нормально, что он испытывает к ним определенные чувства...
Я возразил, что то, что было хорошо и нормально у греков, например, у Сократа, который считал справедливым, что он делится с учениками своей мудростью, а они – своими молодыми телами, – так вот, что было нормально у греков, не может быть нормально для христианского священника. Иначе пусть он откровенно объявит, что они, на самом деле, наследники Греции и Платона, что апелляция к еврейской традиции – просто декорация. И в качестве образца возьмут возлежание Иисуса с «любимым учеником» в Евангелие от Иоанна.
Калаказо, как ни странно, со мной не спорил.
Он хочет видеть в Роме трагическую фигуру. Возражаю: Рома – один из немногих, известных мне, нетрагичных людей. Он нашел относительную гармонию. Хотя мне его порой жалко.
Хозяин подарил три свои книжки – и все хотел подарить что-нибудь еще. Сказал, что писаниями лечит себя от безумия. Он – сумасшедший, у него серьезные психические проблемы. И прихожане у него такие же: все профессора и кандидаты, которые надеются, что он поможет им с помощью христианской традиции – которая уже не помогает ему самому. Но он считает, что все должны пройти аналогичный путь. Мне же кажется честнее предупредить о вероятности необоснованных иллюзий.
Он рассказал о своих велосипедных путешествиях, что в прошлом году проехал по разным странам 12 тысяч километров. И стал хвалить восточную созерцательность. Сообщил, что прожил на востоке 15 лет. И начал настойчиво звать меня поехать вместе с ним в Египет... Такой страстный призыв насторожил меня. И я сразу поставил блок. А еще он беспрерывно снимал меня своим Pentax, меняя объективы. Снимает, мол, чтобы видеть: у него очень плохое зрение.
Он спросил: знал ли я Марину – и мы долго говорили о ней. Он уверял, что Марина сидела на моем месте раз пятнадцать. Он спросил: люблю ли я театр? И пожалел, что нет – и что теперь в Питере нет ничего, что стоило бы мне показать. У него тоже проблемы со спиной, но я отказался от предложенного массажа.
Еще он спросил, как я отношусь к нудизму? Он, оказывается, поклонник, хотел что-то показать на компе, но не нашел. Звал в Выборг – смотреть архитектуру, мне это, мол, будет интересно, как архитектору. Рассказал, что этот дом 1878 года, а эта комната досталась ему от бабки, коренной питербуржанки, рассказал о своей семье, убитых родственниках по мужской линии, его, Калаказо, детство на Востоке, в Алжире и Франции, где он оказался в 68 году. Он мой ровесник, но опыт у нас разный. Он никогда не был в «Сайгоне», зато дружил с дочерью Наппельбаума, любовницей Гумилева и Блока... С Кривулиным, Горячевой, Еленой Шварц... И при этом не знает Владимира Эрля. Странно.
Говорили о хиппи, о которых он, мол, читал еще 75-ом какую-то книгу на французском, о наркотиках, их действии. Он совсем не в теме – и хочет что-то узнать. И все подливает вина, открывая одну бутылку за другой.
Рома заехал за мной на обратном пути из каких-то гостей. Прощаясь, я обратил внимание на замок на двери: такой же был у нас сто лет назад на Беломорской.
По дороге Рома спросил: о чем мы говорили, и многое опроверг. Комната досталась Калаказо от старушки-прихожанки, сам Калаказо из Красноярска, в Питере оказался ближе к концу 80-х, когда поступил в местную семинарию. Марину видел раза два – с ней Рома его и познакомил. И она никогда не была в этой квартире. Усомнился насчет алжирского детства – и чтении им книг на французском. По словам Ромы, Калаказо не знает ни одного иностранного языка. И обосновал, почему вывел в своих мемуарах такого-то представителя семинарии как голубого, на защиту которого встал Калаказо. Нет, тут была совсем другая любовь, не учителя к ученику, к тому же Рома не был его учеником...
Зашли в ночной магазин, и я сделал себя обед. Пить я уже не могу. Продолжили говорить о Калаказо, его текстах с кучей мистификаций. Например, как Калаказо, под видом «дедульки», дружил с Ахматовой: неужели это все хлестаковщина? Рома не очень любит Калаказо, – поэтому и уехал.
Снова возникла тема любви православного священника к своим ученикам... И у нас возникла полемика: насколько наследует христианство иудаизму, а не платонизму (где с любовью к ученикам все понятно)? В частности обсудили сцену с прелюбодейкой у того же Иоанна, когда Иисус судит грешницу не с точки зрения еврейского закона, который он словно не знает и поэтому не использует формальные нормы, которыми можно было бы ее защитить: была ли она замужем, где ее муж, который это подтвердит, где свидетели? – а дает совершенно новую норму, что грешники не могут судить грешников. Но это равно отмене всякого прежнего закона. И если в других Евангелиях Иисус говорит, что пришел выполнить Закон, то тут явно говорит противоположное.
– Впрочем, это одно из многих противоречий Евангелия...
Говорили и о роминых мемуарах, что он остановился во многом из-за того, что дошел до Лурье и Калаказо. И не может решиться писать о них откровенно... А ему есть, что написать, например, про связи Лурье с бандитами, контролировавшими похоронный бизнес Питера. Потом их взяли, на них оказалось пятнадцать трупов. В том числе и предшественника Лурье в качестве настоятеля храма при морге. Лурье много рассказал Роме, как-то сильно у него напившись...
Рома показал свои художественные работы на компе – и копии фресок из собственного храма. Я удивился: это было очень неплохо, особенно для человека, который никогда не рисовал.
Говорили и на обычные темы: психоделиках, их действии, откровениях под ними... Разошлись почти в пять ночи. Такая питерская жизнь мне нравится.

Новый день начался похоже на предыдущий – в четвертом. Рому я даже не стал будить: думал поехать на встречу со Злым Алексом, еще одним моим ЖЖ-френдом. Но Алекс предложил встретиться завтра. А тут и Рома встал – и объявил, что к пяти нас ждут в Политехническом Университете, слушать джазовый концерт.
Фасад Политеха я издали принял за сталинский, но он царских времен, более того, Политех и до революции был Политехом, никуда не переезжал и все время здесь и находился. И это один из крупнейших университетов страны. Это место, куда в силу семейных традиций, должен был поступить, но не поступил Рома. Около входа встретили Свету-Овцу, а в фойе концертного зала –Илану и Андрея, ее друзей. Андрей тут преподает, а Илана, полная темноволосая женщина, тут училась. Сейчас живет в Беркли (я, разумеется, вспомнил, как проезжал черед Беркли – много-много лет назад).
Интерьер – типичный русский дворцовый ампир. Зал заполнен не более чем наполовину. Выступают Андрей Кондаков на фоно и Андрей Рябов на гитаре. Кондакова я знаю и видел один или два раза на джазовых концертах, у меня даже есть кассета с квартетом с его участием. Рябов тоже, вроде, известен, выигрывал, со слов конферансье, которым был сам Кондаков, какие-то конкурсы в конце 80-х и считался тогда лучшим нашим гитаристом – до своего отъезда в Америку...
Играли, вроде, и хорошо, но звук гитары мне не понравился, смазанный какой-то. К тому же это был совершенно натуральный звук, без примочек, электричества. И не хватало ритм-секции, которая дает хороший фон для импровизации. А так эти импровизации не читались в полной мере, как светлая линия на белом холсте.
Об этом я говорил в антракте в буфете, который представлял собой стол с бойлером и пакетным чаем.
Одна импровизация им все же удалась – это была «Come Together», долгая и изощренная.
После концерта Илана и Андрей решили провести экскурсию по Политеху. На окнах сохранились старые дореволюционные ручки-запоры. В коридоре мы неожиданно встретили музыкантов. Обычные благодарности, вопросы про будущие выступления, записи, про бедность информации о них в интернете.
Наверху темной лестницы на третьем этаже дерзко пили вино и курили (кроме меня).
Я предложил поехать в клуб «Никаких орхидей» на Коломенской улице. По словам Ромы, он претендует на звание «Нового Сайгона». Клуб оказался невелик, розово-красен, с большими картинами среднего качества на стенах. Попали на концерт молодежной группы, поэтому полно народу, их друзей.
Снова музыка. Пока играют – хорошо, например, пара герлов с флейтой и саксофоном. Когда поют – хочется убить. Русское пение под рок надо запретить! Эта эмоция относится практически ко всем русскоязычным группам – за небольшим и известным исключением. Играть их научили, иногда даже петь. Кто бы научил их сочинять стихи!
Рома призывает впечатлиться местным даблом – и его пошла снимать Овца, моим автопаратом. Он черный, с золотым зеркалом напротив унитаза, бархатными золотыми занавесками с фестончиками и примитивистской картиной на стене.
Илана предложила поехать к ней. Ехали по ночному Питеру под музыку Бутмана и Кондакова, с диска, купленного Овцой после концерта. Остановились рядом с домом Иланы – у афишной тумбы – с рекламой юбилейного концерта Бутмана...
Хорошо отремонтированная квартира в старом доме. Тут ее сын, 15 лет, полный, но открытый и даже эрудированный. Предпочитает учиться здесь, а не в Америке, где родился. Школа тут лучше, как он считает.
Пьем вино. Я забил косяк роминой травы, Илана приготовила еды. Я удивился, что житель Беркли не курит траву. Илана рассказала, как ее тамошние приятельницы решили помочь людям, оккупировавшим местный Уолл-Стрит – и забили и раздали сорок косяков.
Спорим о строчке, что переводила Света, по моей инициативе: я не могу успокоиться. God rest you merry gentlemen. Где тут запятая и что вообще это значит? Англоязычный сын разделил мое мнение, что после merry она стоять не может, как считала Света. Это прилагательное, а не причастие. (Нет, Света была права, а переводится очень просто: «Да упокоит вас Господь с миром, люди (или господа)». Фраза «rest you merry» есть даже в «Ромео и Джульетте». Впрочем, существует версия текста 1760-го года, где запятая стоит перед «merry»: «God rest ye, merry Gentlemen...», – замечание из будущего.)
Поговорили о Риге, где только что была Илана, и толерантности местного населения, теперь и прежде, когда у нормальных русских, абхазов или грузин толерантности к волосатым не было совсем – и меня предлагали сжечь, расстрелять или изнасиловать в грубой форме... И о прибалтийской и украинской фанаберии в конце Совка, когда они вдруг забыли русский язык (не выучив английский). Поспорили о грибах и водорослях, вспомнили архитектуру, в том числе дом Городецкого в Киеве, которого никто, кроме Иланы, не знал. И снова о концерте. Даже о трагичности и печали в музыке. Андрей, с некоторым музыкальным образованием, считал, что у Баха нет печали. Я привел в пример Партиту № 2 для скрипки.
Говорили и о Калаказо и его тезисе, что каждый должен сам пройти свой путь и не надо его предупреждать об опасностях...
Трава развязала мне язык. Было легко и весело. Илана параллельно развлекает себя пазлами, собирая картины Климта и Ван Гога, как другие играют в игры. В этом тоже есть что-то трагическое.
Мы ушли в 11. Довезли Свету до дома. На этот раз Рома после травы не потерял способности рулить. По дороге попался автобус с рекламой «www. Sad 56. ru» (сокращение от «Садовой 56»).
– Печальный 56-ой, – сказал я. – Давай обгоним его, чтобы не стать 57-ми.
Дома поели и выпили. Поспорили о славянах, Писании, еврейских законах, Енохе...
Пока я назвал бы данный визит самым удачным из всех. Я просто купаюсь в общении.
И все же я то и дело вспоминаю Лесбию и Мангусту, как я снимал спектакль в Херсонесе к ее досаде, и как я снимал сегодня в Политехе. Монах-Рома ходит со Светой под руку, как пара. Даже они пара! Только я одинок, как инок. Хотя данное состояние меня вполне устраивает. Я словно выступаю с сольной программой и показываю все, на что способен. Не так много шансов было прежде – показать это.

Последний день тоже вышел достойным. Днем мне позвонил Злой Алекс – и мы забили стрелку в пивном ресторане «Невский Brew», около арки Главного штаба. Туда я ехал на метро, через новую станцию «Адмиралтейская»: по слухам – самая глубокая станция в мире. Глубже только магма. Понравились занятные мозаики на мифологические темы. 
Пивной ресторан – высокое, в два этажа помещение, почти базилика, со столами и диванами в один ряд посередине. И тут варят собственное пиво, как объяснил Алекс.
Это высокий плотный бородач, напомнивший мне Олега Павлова. Он журналист и писатель. Сам он из Липецка, в Питер переехал в 90-е. Здесь же у него стрелка с молодой журналисткой из Пензы, которая ищет работу в Питере, а Алекс вызвался ей помочь. Она оказалась смазливенькая и очень юная.
После их недолгих разговоров «о деле» – стали говорить о журналистике, издании книг и журналов, вспоминать прошлое и разные веселые истории. Мне удалось неплохо повеселить публику, распустив свой журналистский хвост. Особенно Алекса впечатлило, что я издавал последние «Райдеры».
Пиво действительно было неплохое, то есть даже очень хорошее, хотя я перестал любить этот напиток. Одна из официанток – настоящая белокурая Гретхен с длинной косой.
Девушка поблагодарила за веселый вечер – и мы расстались. Алекс решил сделать для меня небольшую экскурсию по злачным местам Питера. Первым номером оказалось вполне не злачное молодежное кафе «Книги и кофе», недалеко от Двенадцати Коллегий. Тут нет никакого алкоголя, даже пива, и нельзя курить. Зато есть книжки и интернет. Я искал, но не нашел старых местных журналов с моими публикациями. Выпили здесь кофе.
Следующая точка – бывшая рюмочная «Окоп» в Тучковом переулке, теперь пустой подвальный бар, где Алекс дернул крепкого ликера, а я водки. Он показал мне улицу Репина, самую узкую улицу Питера, недалеко от метро Василеостровская.
– Тут хорошая акустика, – сказал он. – В войну тут «складировали» умерших.
Улица странно напомнила мне улицы старого Иерусалима. Алекс рассказал мне про те и эти винные заведения, что составляют теперешнюю известность Питера – и по которым он проведет меня в следующий раз.
Тепло распрощались у метро. И я поехал к Роме. От алкоголя на пустой желудок – настроение, как после травы, легкое и оптимистичное. У Ромы был поздний обед под мои рассказы, в том числе о Ване – в связи с моими крымскими планами. То есть, что я не могу его бросить и уехать в Крым весной.
И я снова направился к метро, по совершенно пустым улицам. В ожидании поезда, выпил кофе в неплохом привокзальном кафе с бамбуковым декором.
Города в этот раз я практически не видел, значит, – путешествие удалось. В невиденном мной городе я видел клубы, кафе, бары, квартиры. И один концертный зал. Так я ездил сюда в 80-е. Видел не в меру широкую безымянную реку, стремительно несущую лед мимо освещенных дворцов. Промчался по знаменитому фаллическому мосту, когда-то называвшемуся Литейный… Спускаясь в метро, думал, что мне рекламируют путешествие в Египет или Рим, столь своеобразна символика города.
Спасибо друзьям, которые не дали бедному московскому гостю замерзнуть на промозглых питерских улицах. Впрочем, температурный режим оставлял ему шанс.

...Думаю о двух «моих» женщинах. Если бы мы могли продолжить с Лесбией издание чего-нибудь – наш брак уцелел бы. У нас отлично получалось. Мы были хорошей творческой командой. Но в этом случае не было бы всего того, что я обрел за последний год с небольшим.
С другой стороны, Мангуста, несмотря ни на что, ни разу мне не снилась. В отличие от Лесбии. Может быть, теперь станет?
Впрочем, возникла третья женщина – и она слала мне в Питер эсемески, как год назад Мангуста.
Всю ночь снов думал, крутясь на полке. И завидовал спящим. Маяки и разведчики совершенно не спят. Я шучу, веселю и играю комедию. Но мне совсем не весело. Зато у меня нет ни работы, ни семейных склок. Ни 100-процентной неизменности жизни. Пусть пока в ней все неизменно: вид из окна с серым небом и заснеженными деревьями. Скоро я взвою!

***

Ночью случилась поллюция. Самый легкий выход из положения: секс во сне. И весь день я легок и в неплохом настроении.
Долго говорил с Лесбией. Она поругалась и помирилась с приезжавшей к Коту мамой. Я – про Кота и мой разговор с его классной. Потом перешли на машины, ее путешествие в Питер, о котором я узнал от Ромы. Она горда собой. Про Нильса она не сказала ни слова, это даже странно.
Но поговорили мы очень тепло и дружественно. Я знаю эту ее особую интонацию. И, к сожалению, я подпадаю под нее. Я могу очутиться в прежней ловушке, решив, что, все равно, мне Лесбия ближе всех...
Но что значит «всех»? Как велик мой опыт? Я потерял Мангусту, но мне пишет ОК и Ночная Птица из Липецка, вдруг возникшая в ЖЖ.
Она была очень удивлена, что мы с Лесбией расстались. Мы были парой, которой она восхищалась...
Ответил, что перемены необходимы и часто идут на пользу. Иначе жизнь искривится, как позвоночник. Вот и у меня такой период. Пара была неплохая, но что ж делать. Надеюсь, что мы и по отдельности сможет смотреться достойно.
Да, мы многим казались идеальной парой, особенно не близко нас знавшим. Две довольно сильные личности, еще и идейно близкие, работающие на одном поле. Но сколько было внутри этой близости стычек, споров, непонимания, обид! Да, так бывает у всех, все это неизбежно. И все же за столько лет мы изменились, прежняя близость ушла, совпадающие векторы разошлись – и сила стала действовать друг против друга, с каждым годом сильнее. Суть в том, что мы переросли наш союз. Он стал тормозить, а не толкать нас.
Может быть, однако, у нас есть шанс? Но к чему все это? Где тогда то новое, что я ищу, для чего я освобождался? Разве она изменилась в ту сторону, чтобы наша жизнь могла стать легче? Разве я не способен один рулить своей жизнью, даже если и мучаюсь пока? Научиться водить машину тоже сложно. 
Я не должен сдаться перед сложностью, хоть иногда это кажется так сладко. Так уже неоднократно было.
Или нам нужны перерывы для обновления чувств и методов существования? Но нам уже не 20 и не 30. Сколько можно обновлять и экспериментировать друг с другом?!
Я стал другим человеком, и жить как прежде мне все равно невозможно. У меня много нового опыта и новых целей. Я не впишусь в прежнюю парадигму, которая и тогда меня не устраивала. А в сильно новую я не верю. Я ничем жертвовать не хочу. Она, конечно, тоже.
Или, все же – это и есть выход, во всяком случае, краткосрочный? Ладно, думаю, скоро все это выяснится.

Началась переписка с ОК в и-нете. Она похвалила мои портреты. Сказала, что первый раз с тех пор смотрела крымские фотографии, и они ей понравились. И она с теплотой вспоминает то время. И что у нее, видимо, семилетние циклы, когда хочется обновления. И она прочла созвучное в моей рассказе – и захотела написать. И что прошлое надо оставить прошлому.
Я ответил очень осторожно. Что такое прошлое не так просто «оставить» где бы то ни было. Но я рад, что она смогла с этой стороны оценить те фотки. И то время. Я тоже их недавно смотрел, в первый раз с тех пор. Семь лет – наверное, это срок успокоения.
Но углублять тему не стал. А мог бы сказать, что это «прошлое» весьма сильно повлияло на причины моей теперешней свободы. И, что, может быть, зря, что у нас не было «романа», потому что мне за все досталось больше, чем если бы он был.
Парадокс в том, что, если бы мы зашли еще дальше, то последствия, во всяком случае, для моих отношений с Лесбией, могли бы быть иными. Я бы полностью признал свою вину, покаялся – и был бы прощен. В сложившейся ситуации я не считал себя сильно виноватым, не покаялся в нужных масштабах – и, соответственно, прощен не был. Никогда.
Я считал, что мной манипулируют, делая из меня несусветного преступника, втаптывают морально в грязь. И это после подвига стойкости! Это напоминает осуждение афинского флотоводца, который после победы над противником был осужден за то, что якобы не спас каких-то моряков.
Тут наши позиции, наше видение ситуации полностью разошлось и никогда более не сошлось. И оба были упорны до конца. Я отступил дотуда, куда мог отступить, но дальше отступать отказался. Тем более вспоминая, что я не требовал ничего подобного от нее, когда она была в такой же, даже худшей, ситуации. Она словно хотела меня раздавить, навсегда сокрушить.
Но сокрушила лишь наш брак.
Вот, что я мог бы написать, но пока это слишком рано. Я чувствую к ОК доверие, несмотря ни на что, но переходить в другой регистр отношений не спешу. Я совсем не знаю, что она хочет от меня? Но та история как-то сблизила нас.
Конечно, она вела себя неправильно. Но что можно ждать от влюбленной женщины? Вела ли себя Лесбия иначе? У меня нет ее дневников, аналогичных моим, которые она прочла, но она тогда, в приступе откровенности, наговорила достаточно...
И я не сомневаюсь, что ОК реально любила меня и, возможно, любит до сих пор. То есть, может быть другом, если не направлять отношения в опасную сторону. А мне сейчас очень не хватает друзей.

Один ЖЖ-френд вывесил материал про смерть Листьева и программу «Взгляд», и как «Взгляд» в октябре 87-го буквально взорвал российский эфир, став через полгода «самой рейтинговой в мировой истории ТВ». Выходит, что и я несу долю ответственности за этот взрыв.
Вот, что пишет Александр Любимов:
«В третью передачу мы пригласили хиппи. Была такая рубрика "Двадцатая комната" в журнале "Юность", куда приглашали так называемых неформалов. Вел ее поэт Андрей Дементьев (тогда он возглавлял журнал "Юность"). И вот мы с Листьевым и Димой Захаровым сидим в студии, разговариваем с хиппи из "20-й комнаты", и в какой-то момент Листьев спрашивает: "Скажите, а есть среди вас рабочие?". Сегодняшнему человеку объяснить это невозможно, а для советского зрителя это означало следующее: ведущие - не совсем еще антисоветчики. Они спрашивают об этом представителей небольших вредных молодежных движений потому, что если среди них нет рабочих, значит, они стране не нужны. Это правильный журналистский вопрос».
А вот из другого места:
«Один из сюжетов был про хиппи. Владик Листьев вынужден был задать им вопрос: “Есть ли среди вас рабочие?” Это делалось для того, чтобы продемонстрировать: ведущие программы правильно подкованы, а хиппи — это бездельники, они неприятны нашей системе. К сожалению для цензоров, среди хиппи в нашей студии оказалось двое рабочих».
Больше всего сожалеть следовало зрителям, ну, и упомянутым хиппи, то есть нам. Поэтому расскажу, как все было.
Начну с уточнения: руководил «20-й комнатой» в «Юности», конечно, не Андрей Дементьев, а заведующий отделом публицистики Михаил Хромаков, чьим полуприятелем-полукорреспондентом я вместе с несколькими товарищами по «тусовке» являлся уже больше года.
К тому времени я уже написал всехипповый манифест «Волосы», высоко оцененный Хромаковым. И именно от него в начале октября 87-го поступило приглашение выступить в качестве идеолога-хиппи в программе «Взгляд» (в то время, впрочем, еще безымянной).
Хиппей на нашем центральном телевидении еще не бывало, но, тем не менее, идти в ящик я категорически отказался: знал, что такое наше телевидение, и что оно способно сделать с тобой и твоими взглядами (и был, естественно, совершенно прав). Думал, на этом и кончится: обойдутся без хиппей или найдут какого-нибудь другого болтуна за идею, мало ли их в Москве? Однако мне перезвонили из Останкино и стали уговаривать, кажется, сам Листьев, тогда еще начинающий ведущий. Пообещал, что ничего не будет вырезано, и передачу они пустят в эфир только после того, как я лично ее одобрю… Ну, тогда, прикола ради, я согласился.
На штурм Останкино, неприступного оплота могучей пропагандистской машины Совдепии, нас прибыло четверо: мы с Лесбией (Мата Хари), Макс Столповский и Папа Лёша с гитарой. Честное слово, было даже как-то не по себе. Попасть сюда, да еще в своем натуральном виде, чтобы рассказывать про любимые идеи – и это после стольких лет споров о праве быть собой и выглядеть, как хочешь, после всех ментов, «пидорасов», угроз сжечь-расстрелять и изнасиловать в грубой форме… Подумать об этом еще вчера было нереально! Все равно, что представить, что вдруг начнут выпускать в Америку. Да и привычки выступать на публику, в микрофон, под камерами и софитами – у нашего брата тогда не наблюдалось…
Познакомившись с Захаровым и Листьевым, мы отошли к курительной лестнице, где прорепетировали их вопросы. «Никакой цензуры, никаких запретных тем!» –  поклялся Листьев. В общем, сунули нас под камеры, как под пулеметы. Или под лампу зубного врача, которому надо было заговаривать зубы, чтобы он не влез в них с бормашиной.
После того, как я с помощью товарищей пропел соловьем о прелестях мирового хиппизма, Листьев задал сакраментальный вопрос про наркотики: а вот, мол, считается, что хиппи употребляют сей малопочтенный продукт… Тут я ударился в теорию, историю и нагородил вообще целую лекцию – о культовых наркотиках, Шиве, соме-хаоме, индейцах, инициациях, Плотине и трансцендентальных путешествиях, и о разнице между наркотиками и психоделиками, травой и опием…
Надо сказать, что ведущие «Взгляда» выглядели довольно жалко, абсолютно ничего не зная ни о хиппизме, ни о наркотиках, ни о мифологии, и были совершенно не способны поддержать серьезный разговор на тему, которую сами предложили. Поэтому и понадобился Листьеву этот вопрос про рабочих. И ответ Папы Леши, что он несколько лет работал на заводе – был для них неожиданным. Я же и на момент передачи состоял в тружениках, впрочем, всего лишь из разряда ночных сторожей. А Лесбия работала машинисткой в «Юности», куда ее «по блату» устроил Хромаков.
В довершение Папа Лёша спел пару своих смешных песенок – чтобы зрителю уже окончательно стало ясно, что хиппи не только красивые, умные, работящие, но еще и талантливые… На мой взгляд, наше выступление было грамотным, боевым и пропагандистско удачным – и если бы его показали в том виде, как оно было записано, – это был бы реальный взрыв эфира!
Надо ли пояснять, что на «одобрение» программы меня никто не позвал? «Сожаление цензоров», полагаю, вызвало не только то, что среди хиппи нашлись трудящиеся, но и все то, что эти горе-трудящиеся сказали и показали. И, собственно, передача в варианте, появившемся в конце октября на ЦТ, свелась к личному обсуждению ведущими того, что было в студии, с редкими включениями отрывков подлинной беседы (прием, использованный позже в «Школе злословия», но в обратной пропорции). Из беседы следовало, что ваш покорный выступил с экрана с апологией наркомании – как с помощью видеомонтажа было представлено умельцами из Останкино, еще не проявлявшими себя столь достойно и либерально, как стало принято позже.
И потом в разных местах страны я подвергался допросу по поводу моего выступления по ящику: зачем я «сдал» Систему? Как, оказывается, много людей смотрят телевизор! Цель тех, кто придумал и рулил «Взглядом», да и всем нашим телевиденьем, была достигнута: народ отвлекся от голосов в направлении зомбоящика и получил порцию припудренной лжи.
Но будущего не могли предвидеть даже рулевые.
1995-ом убили Листьева, к тому времени мега-звезду телевидения. 2005-ом умер Папа Леша, так и оставшийся исполнителем-маргиналом, ушедший по хипповому пути слишком далеко. Прочие же герои передачи, несмотря на все таланты, отмеченные в том числе ведущими «Взгляда», и изо всех сил толкавшие в те годы паровоз истории – в новую историю так и не вошли. Может быть, к лучшему.
И сейчас я хотел бы найти запись той программы – и посмотреть на всех нас молодых, наивных, живых и прекрасных.

Тревожащие совпадения: несколько дней назад в Питере я сообщил Злому Алексу, что «бомж» – это питерское слово. Он в ответ сообщил, что «гопник» – тоже питерское слово и происходит от аббревиатуры «ГОП» – «Городское общежитие пролетариата». Через пару дней в Москве я отчего-то вспомнил о нем. И вот сегодня я зашел в поселковый магазин, куда обычно не захожу, за бутылочкой крымского вина – и слышу по радио «Шансон», которое я, естественно, никогда не слушаю, что повторяют буквально слова Алекса.
Была бы это питерская станция, я решил бы, что Алекс, как журналист, просто поделился информацией, но как это попало в Москву? И почему именно в ту минуту, когда я зашел в магазин?
Что мне хотят сказать этими совпадениями и синхронизацией? Я не кислотный и не плановОй человек, чтобы удостаиваться такой чести.

Я хочу того, что нет – чисто для страдания. Это откровенный мазохизм.
Не то, чтобы я теперь был счастлив. Было бы так – не было бы и никаких желаний. Но мне просто необходимо разрушить тот тихий, простой и достойный мир, который есть сейчас – ради мира шумного и надрывного. Где будут склоки и проблемы.
Человек, ищущий другого – это человек уязвимый. Он всегда зависит от кого-то, который может сделать все, что угодно. Конечно, совершенно независимым быть невозможно, но надо пытаться быть менее зависимым.
Мне не подходит жизнь ни с Лесбией, ни с Мангустой. Можно попробовать еще, но думаю, что лучше не будет. Роман очень хорош в начале и очень печален во все остальное время.
Другая моя проблема, что я не верю в себя. Если бы я верил в себя – все было бы гораздо проще. Я имею в виду веру в свой талант. Если бы я верил в него, я бы писал и рисовал с большей интенсивностью, чем теперь, целиком погрузившись в творчество – и мне вообще никто не был бы нужен, я ни о чем другом не думал бы и не тосковал. Я был бы целиком развлечен своим умом, сюжетами, решением художественных задач. Я был бы как маленькая художественная фабрика, у которой очень много дел, заказов, и которой поэтому ни до чего больше нет дела.
Вот идеальная жизнь!
И история с Мангустой сильно подкосила меня. Я не удержал единственного человека, который меня любил. И любил в значительной степени из-за художественного таланта.
Живой я, несмотря на все предельно бескорыстное поведение, оказался менее интересным. Более того, я узнал о себе много нелицеприятного. Может быть, в обвинениях было преувеличение обиды, как обычно бывает, но настроения это не прибавляет.
Значит, надо еще совершенствоваться.

Написал и вывесил рассказ «Попутчики» – историю одной из моих поездок на поезде в Крым в 98-м году.

Христианство убило иудейского бога и поставило на его место обожествленного человека. Но Конфуций был прав: герои древности превращаются в богов. Вот и Иисус скоро сам стал богом – удивительно напоминая индийские аватары. Его вторая, «божественная» природа, о которой у «синоптиков» и в «Деяниях» нет ни слова, затмила его человеческую природу.
Потом русский марксизм убил бога Иисуса и на его место поставил обожествленного человека Ленина, а чуть позже еще одного. Поэтому логично было, что оба должны были покоиться в «египетских» мавзолеях, то есть в пирамидах, на манер божественных фараонов. Они – ждущие воскрешения боги.
Только это воскрешение будет «материалистическим», андрейплатоновским, силами технического большевизма, который они провозгласили и которому открыли дорогу.
Но никто снова не воскрес.

Бурный день рождения Пуделя. Собралась взрывоопасная смесь: Саша Иванов с Ниной, Вася с Приквой, Лесбия... В качестве «приглашенных гостей» – Варя с Гришей и их дочкой Евой.
Я чуть-чуть рассказал о Питере и Калаказо, поговорили о музыке и собаках Лесбии, о хиппи, Львове – в связи с вышедшей там книжкой о хиппи... Про будущую поездку Лесбии в Индию. Про воспитание мальчиков и девочек – и разнице между ними (на примере моей соседки в поезде).
И схватились за искусство. Вася стал утверждать, что современное искусство – говно и неискусство, а Иванов впал в другую крайность, – что искусство вообще все, что назвало себя искусством. Я стоял посередине: все, что назвало себя искусством, может им быть, как из яйца может получиться курица – а может не получиться, если его сварят и съедят...
Лесбия была ближе к Васе, при этом утверждала, что не все современное искусство – говно. Вот в литературе, мол, есть стоящие вещи... И я сказал, что просто она – специалист в литературе и не специалист в изобразительном искусстве. Она зло заявила, что имеет такое же право говорить об изобразительном искусстве, как я о литературе.
– А почему я не могу говорить о литературе? – спросил я.
– Покажи свой диплом! – закричала она.
– А был ли диплом у Чехова? А был ли диплом у Достоевского?! – парировал я. – Только не говори: ты не Достоевский – это плагиат!
– Не скажу, я знаю цитату, хотя ты правда не Достоевский!
Я сказал, что взгляд неспециалиста, что все говно, происходит просто от его некомпетентности. Сколько раз приходилось слышать, что современная литература – говно! Это писали критики и в 60-е годы XIX века, когда в одном журнале печатались Достоевский, Толстой, Тургенев и т.д. А спросишь: а кого вы читали из современных писателей? А вы этого читали? Нет. А этого? Тоже нет. Как же вы судите?!
Таким же специалистом надо быть и в современном изобразительном искусстве, коим Лесбия не является, что она, нехотя, признала.
От Васи я требовал критерия – до каких пор у него искусство, а с каких пор – нет? Поллак – это искусство? А Раушенберг? Но ничего не добился.
– Сам дай (определение искусства)! – предложили мне.
И я дал, аж два! Первое, что искусство создает формы, через которые зритель, читатель может выразить свои эмоции и проблемы. То есть искусство – канал для внутренних переживаний реципиента. Другое – что искусство – это все, что вызывает эмоции. Его суть – пробуждать эмоции – и так снимать стресс бытия.
Спор был долгий, громкий, с именами – и мне очень понравился:
– Прям, как раньше! – оценил я.
Но потом Лесбия заявила, что она все современное вообще бы взорвала! И спор перешел на политику. И с этой же горячностью мы сцепились с Васей, который оказался защитников режима. Лесбия припомнила мне, что я тоже «всю дорогу» защищал Путина...
Удивительно! Еще от Лёши понятно слышать такие инвективы, но от нее!
– Ты же сама искала меня по судам в 2007-ом! – напомнил я.
Что же ожидать от других, если она не отличает «защищать» – от отказа огульно ругать?
Иванов был всегда политизирован, а теперь он к тому же состоит и в «Парнасе», и в «Объединении оппозиции», и в «Демократическом выборе» и, кажется, еще где-то, лично беседовал и с Навальным, и с Немцовым – и очень недоволен ими. Ему ближе Милов... При этом он отказывается открывать «инсайдерскую» информацию. Да никто и не просил.
Поговорили с Лесбией о Коте. Это единственное, что нас объединяет. Да и времени у меня больше не было. И, однако, она была довольно нежна по тону.
Она, кстати, постриглась, как в 94-ом. И, в общем, выглядит хорошо. Я тоже как-то размяк, ушел какой-то расчувствованный – на последнюю электричку, которая не умчалась в моем случае. И лишь в ней я взял себя в руки.
Все же есть разница между покоем, даже удовольствием от хорошей беседы, что может мне дать возобновление отношений с Лесбией, – и счастьем. Тут надо что-то такое, что было в декабре позапрошлого года. Экзотическое место, незнакомый человек. В общем, чтобы было настоящее приключение, как в книжках или кино. Чтобы я чувствовал себя, словно во сне, когда повсюду меня окружает не то, что всегда, но не хуже, а, скорее, лучше. Во всяком случае, дающее массу новой информации. Слишком долго картина вообще не менялась – или менялась, но не на пользу отношениям. Я хочу чего-то по-настоящему нового, всего того, что я «упустил» за все эти годы. Я имею теперь беспримерную свободу: творить, путешествовать и любить. Нужно лишь активировать, «загрузить» все это.
И творчество, и путешествия идут очень вяло, любви после Мангусты нет совсем. Не так много времени прошло – но мне не ясно, откуда она вообще может взяться?
Причем любовь должна не нарушить мою свободу, не отменить ее, а мягко в нее вписаться. И пусть она снова будет короткой. Счастье никогда не бывает долгим...
...Дома в почте нашел большое письмо от ОК. Из которого узнал, что, вопреки моим опасениям, что ей нечего рассказать о своей жизни, – у нее, оказывается, есть что рассказать. Мол, если бы я задал этот вопрос совсем недавно, то она бы ответила, что живет тихо-спокойно, ни к чему не стремится, ничего не ждет и не видит в жизни другого смысла, кроме как дорастить детей...
 Но теперь у нее новый роман! Причем с кем-то, кого я хорошо знаю. И Слава в курсе, но закрывает глаза. Она все равно не может от него уйти, без нее он умрет. В общем, то же, что и семь лет назад. Но роман всколыхнул ее, она даже стала писать стихи. Впрочем, лучше бы не писала: она прислала и их.
Ответил все, что я по этому поводу думаю: конечно, я рад за нее, что она ожила. Но то, что человек загоняет себя в рамки, когда ему не дано право любить (как она пишет в своих стихах) – это неправильная позиция, и ничем хорошим это не кончается. От фразы Славы: «я твой Христос» – меня коробит. Вся моя гордость взбеленилась бы. Если понимать «Христа» в Славином исполнении как того, кто спасает, то, думаю, это все давно в прошлом, теперь же это она спасает его. И даже жертвует любовью. Я не вижу правды в браках, где давно нет любви. «Для него расстаться со мной – значит умереть». А много он приложил усилий, чтобы не расстаться? Сомневаюсь. И угрожать смертью – это некрасивый шантаж. Должен ли другой человек на этом основании становиться вечным рабом? У него тоже всего одна жизнь. И разве его жизнь менее цена, чтобы приносить ее в жертву тому, кто никогда не стремился быть для своего партнера самым лучшим?
К тому же я презираю адюльтеры. Это так банально: жить с нелюбимым мужем – из-за сострадания, привычки или «долга», изменять ему, но не уходить. Так делают почти все.
Но я не советчик. Я знаю, что Слава болен, и я не в курсе всех их обстоятельств и договоренностей. Находящиеся в браке люди могут не любить друг друга, но уважать, доверять, считая, что это лучше случайностей любви и всех увлечений, и вообще – счастья нет. Но как я теперь вижу, счастья нет лишь в случае нашей трусости. Что человек не решается ломать сложившееся положение. А все положения надо обновлять, как и саму жизнь.
Но это все, конечно, теория, не всем подходящая. К тому же в условиях скудости информации мне невозможно сказать ничего более существенного.
Только отослал – пришло два новых письма. В первом она переживает, что мне фигово, и что она хотела бы одиночества, она его не боится, потому что верит в Бога, который всегда с ней, и что ей не страшно умереть одной, кто-нибудь ее похоронит... Она боится лишь быть им (Богом) разлюбленной...
Во втором письме критикует мой пост о сексе и любви («Сокол»), где я называю секс неудержимой для женщины силой. Она считает, что вожделение испытывают мужчины, а она – нет, она лишь отвечает на желание того, кого любит.
Я написал, что то, что для нее «не существует желания секса самого по себе» – я бы проинтерпретировал, как некий ее комплекс, выставленный барьер. Для нее его «не существует» в нормальном состоянии сознании. Но она бывает и в другом (мне ли не знать!). Христианская и потом советская парадигма и моральная норма повелела человеку скрывать свою сексуальность. Но особенно это было строго в отношении женщины, существа до недавнего времени подневольного. И то, что женщина загоняет свою сексуальность вовнутрь, отказывается от нее, стыдится ее – порождает очень много психологических проблем. Поэтому почти все современные «убежденные» христианки – шизофренички или лицемерки...
Ну, и объяснил, что мне не то чтобы фигово, но одиночество иногда достает. Я не очень общительный человек, а алкоголь не мой анестетик. Я привыкаю к новой парадигме существования – после очень долгих лет совсем иной жизни. Это болезненный процесс. К тому же в Бога я не верю. И любых иллюзий бегу, как огня.
Я хочу выстоять – исходя лишь из своих сил. Насколько у меня их хватит. Не получится – значит, не получится. Значит, иллюзией я назову попытку быть настолько свободным, насколько я теперь свободен. А я еще никогда не был так свободен, как теперь. Свободу все хотят, но мало кто знает, что она такое. Порой это страшная вещь. В любом случае, это штука для очень сильных людей...
Но к ЛЮБВИ большими буквами это действительно не имеет отношения.
«И открою тебе одну страшную тайну: мужчине, особенно молодому, свойственно не столько вожделение, сколько боязнь секса. Притом это верно даже для дикарей, а не только для высокоинтеллектуальных юношей современной эпохи. Позже мужчина привыкает, это становится неким допингом. И неким эквивалентом его успеха, ибо многие мужчины не уверены в себе, в себе именно как в мужчинах (даже не в сексуальном плане). И им нужны подтверждения их состоятельности. И любовные победы – одни из них. У мужчины вожделеет скорее глаз, чем известный орган. То есть вожделеет ум. Но больше всего он мечтает найти кого-то, кто мог бы разделить его царственное одиночество. И это одна из мужских иллюзий...».

Вместо переписки с Мангустой – началась эта. А еще с Ночной Птицей. Это может очень мне помочь. Потому что, как и в сентябре 10-го, мне надо выговориться. И не о только что закончившемся романе, а вообще. Как и Калаказо – я лечу себя словами, утишая боль.

Перейти из одной матрицы существования в другую можно только через кризис, долгую тяжелую болезнь. Ты останавливаешь инерцию жизни, словно бросаешься под поезд. Ты отказываешься от того, что есть, к чему привык – ради того, что, может быть, и не существует вовсе! Ты многим рискуешь.
Легко рисковать в юности, когда у тебя ничего нет. И совсем другое дело, когда есть много, даже слишком, пусть все это почему-то больше тебя не удовлетворяет. Человек так дорого заплатил за прежнюю матрицу, чтобы она была максимально хороша и удобна – и вот все бросать?! Часто это и морально невыносимо.
Но труднее всего научиться жить в новой матрице. Вхождение в новую матрицу полно искушений. Первое из них: страх, что ты не потянешь, что это слишком тяжело. Легче сойти с ума! А самое легкое – вернуться назад.
Хорошо, когда в этом переходе у тебя есть спутники. Хотя тогда, скорее всего, новая матрица станет в недалеком будущем похожа на прежнюю. Но когда ты сражаешься с драконом один… Даже у Геракла был помощник. И ведь ты и правда не знаешь, к чему все эти жертвы? Нет патентованных средств перехода с одного уровня жизненной игры на другой, даже если ты знаешь все, что об этом написано в книгах. Все области духа давно изучены. И практически все они связаны с сублимацией несвободы, отсутствием решимости идти до конца, страхом и беспомощностью.
И суть игры не в том, чтобы перескочить из одной известной матрицы в другую: это не составляет проблем, даже если это матрицы Золушки и Принцессы. Проблема возникает тогда, когда ты выбираешь совсем не исследованную матрицу, в которой не сможет существовать никто, кроме тебя. Которую ты дилетантски проектируешь и возводишь, как свой новый дом.
Не упадешь ли ты с лесов? Не кончишь ли ты сумасшествием вместо свободы и алкоголизмом вместо творчества? – вот, что пугает первопроходца, когда он углубляется в чащу невынужденного бытия.

С одной стороны, продолжается переписка с ОК, которая шлет мне стихи и некое утешение. Нет, стихи не то чтобы «мне», просто стихи. А утешение хоть и трогает, но содержит какое-то как бы поучение. К тому же за ним последовала эсемеска, где она советует мне любить людей, открыться миру или хотя бы завести собаку.
У нее хорошее настроение – и она от щедрот делится со мной мудростью. Спасибо, не надо. Я не больной и не несчастный. Но она вообразила это, словно решила взять шефство.
С другой стороны, вчера Мангуста вывесила пост, где она жалуется на апатию, публикует фото с засыпанной градом, словно снегом, землей и свое грустное фото в машине («Алых парусах», не дождавшихся меня). Дома у нее +12, с обогревателем +16. И ее утешает Рома, у которого +24.
Сегодня она прокомментировала мой пост про «матрицу». И тут видна разница между ней и ОК. Мангуста – глубже, интеллектуально ближе мне. И ее опыт интереснее.
И сегодня же Мочалкина вывесила в ВКонтакте свои видеархивы, 2005 год, и там пара сюжетов с Лесбией. Ну, и привычный вывих! Это единственная женщина, которая близка и по-настоящему нравится. И это ужасно! Внутри я как-то разрываюсь между ней и Мангустой, причем обе больше не имеют ко мне отношения. И с обеими у меня нет решимости возобновлять отношения.
Можно лишь абстрактно рассуждать, что в одной лучше, чем в другой – с точки зрения опыта жизни с обеими. Жизнь с Лесбией – это вечный бой, конкуренция, но и удивительные интеллектуальные совпадения, и порой глубокая эмоциональная близость. Мы с ней как брат и сестра, дико поругавшиеся и больше не желающие общаться.
С Мангустой – это опыт жизни с совсем незнакомым человеком, из другой среды, другим бэкграундом, мировоззрением. И это тоже интересно. К тому же и характер у нее другой, не такой взрывной и резкий. Хотя она тоже вполне непредсказуема, капризна, болезненна, неблагодарна (увы). Но она открыла мне новую сторону жизни, давно желаемую страницу. Я был нужен ей – и это важно для меня.
И судя по ее регулярному присутствию в моем ЖЖ (что заставляет меня отвечать на ее комментарии), кажется, что она хотела бы возобновить отношения, хотя бы дружбы по переписке.
Может, это и произойдет, но первым я начинать не буду.
И я в каком-то тупике. Я снова думаю о Лесбии, как маньяк или торчок, что думает о героине. Это же полный бред! Наверное, мы были хорошей парой, но почему мы должны быть вечной парой, тем более после всего произошедшего? Слишком много произошло, и мы изменились за эти 2,5 года, как мы не вместе. Лучше усилить момент дружбы, а не что-то другое. Но никто не делает шагов. Каждый словно боится.
Но есть ощущение, что жизнь стала активнее, словно мелодия убыстрила темп. И в ходе убыстрения что-то должно случиться. Только б не какая-нибудь лажа...

Тщательно выстроенная стена с Лесбией начинает трещать, выкопанный бездонный ров – сужаться. Необходимо остановить этот процесс. Это будет уже не второе вхождение в ту же реку, а какое-нибудь четвертое или пятое. Уже не раз писал: мне кажется, Лесбия никогда меня по-настоящему не любила. В то время, время нашего знакомства и начала романа, ей просто не нравилось быть одной. Она пробовала варианты, но все срывались. К тому же – маленький ребенок. И я подошел ей как удобный «волшебный помощник». Между нами никогда не было равенства, в ее отношении сквозило покровительство, снисхождение и высокомерие более старшей и принадлежащей к лучшему обществу. Она любила себя, а не меня.
Первую любовь к себе я испытал, наверное, именно тогда в Крыму – поэтому был абсолютно разоружен. Это было слишком приятно и соблазнительно. И что-то похожее я чувствовал в отношении ко мне Мангусты.
Ощущение настоящей любви к тебе – очень важно. Хотя это чувство быстро проходит, и потом люди сосуществуют по привычке, инерции, взаимной пользе. Ведь и с Лесбией в первый год было очень славно. Пусть и тяжело, потому что ребенок, моя и ее учеба, мои и ее родители, отсутствие места, покоя, возможности быть вдвоем.
Наша жизнь сразу превратилась в сражение со всем миром – и между нами почти не осталось любви, потому что это чувство не подходит на передовой. Мы были соратниками, а не любовниками. К тому же я боялся всего, что связано с телом, полом, сексом, презирал, убегал. Но не пошел в монахи, как Рома.
Теперь видно, что оба пути не верны. Хотя я, вероятно, достиг все же большего, потому что, в конце концов, научился ценить и телесность, и секс. И простые радости и другого человека. Я научился быть в этой области, как в своей.
И «получение диплома» ознаменовалось разрывом с «учителем». Потом, в Израиле, была практика. Не все вышло гладко, но и не катастрофично. Не знаю, успею ли я защитить кандидатскую, а до доктора точно не дотяну.

Очень трудно признать мысль, что у тебя все хорошо и тебе «некуда больше спешить», но не потому, что полный облом, как в романсе, а потому, что находишься в наилучшей из возможных позиций.
Почему же в ней так тоскливо?!
Хорошая позиция – это еще и школа аскезы во всех смыслах. А аскеза на то и аскеза, что крайне тяжела. Иначе все были бы аскетами. Потом будет легче? Это утешает...
Действительно, помимо того, что я ни с кем не ругаюсь, не выясняю отношений, не ревную, не работаю на семейный бюджет – я слегка тренируюсь, пишу, читаю, изучаю.
Смешно, но мама все это считает ерундой и блажью. Ценно только то, за что платят деньги. А зачем мне деньги? И зачем мне чье-то мнение? У меня есть свое. К тому же, вот, например, последний рассказ, «Попутчики», вызвал много положительных отзывов, я не ожидал.
Мама говорит, что дом теперь, зимой, обходится в 15 тысяч в месяц. Плюс еда. Что же делать, буду отдавать больше. (Сейчас отдаю Лесбии и ей практически половину того, что получаю.)
Если творчество будет идти хорошо, я буду совершенно удовлетворен. Не хочу больше бреда отношений!
...Сегодня ОК написала мне пять или шесть смс-писем (именно писем!). И не лень ей набивать! Оказывается, она много лет ждала от меня слова «прости»...
Интересно, как я оказался виноват перед обеими?! И одну, вроде, не подпускал, и от другой не уходил, щадя ее самолюбие.
Если верить ОК, – после откровений Лесбии «все» только и решали: спала ОК со мной или нет? Даже те, кто не знал ОК лично. Вот ведь заварили мы кашу! Представляю, сколько на нее вылилось помоев. Ну, и я, конечно, тоже был ужасно скомпрометирован.
Но об этом я не переживал. Я переживал о том, что творится с Лесбией, о том, что творится между нами. Все это было гораздо важнее чьего угодно мнения.
Помимо того, что ОК вдруг вспомнила обо мне – о ней вспомнил ее бывший возлюбленный, имя которого я по-прежнему не знаю. Кто же это может быть? Кроме Пуделя никто не вырисовывается.
И вот о нем она тоже переживает, потому что он говорит, что любит ее. А ей, мол, не до любви, она не бросит Славу... Да ничего он ей и не предлагает.
В общем, я понял, что переживать надо не обо мне, а о ней самой.
...Я сказал (написал) «прости» – за то, что все так сложилось, что я не просчитал всех последствий, что зашел дальше – и позволил нам обоим зайти дальше, чем было допустимо в той ситуации. Извинился и за Лесбию, хотя ее можно понять: ее гордость была слишком задета. К тому же она была тогда после операции, даже двух, считала, что ей недолго осталось жить, была слаба, изуродована, у нее начались гормональные изменения – и психика у нее была в очень плохом состоянии. И то, что она с наслаждением посвящала всех подряд в эту историю, много раз обещав мне этого не делать, – можно извинить ее полубезумным состоянием. И я очень хорошо представляю, что тогда испытала ОК. Все это, конечно, прискорбно.
Написал о коварстве тех, кто обрушивает на нас свою «любовь»: «...когда посторонний человек признается в любви – это, конечно, трогает. Это страшный искус. Приятно испытывать любовь к себе. Любовь – как лесть. И человек очень легко подсаживается на нее, становится зависимым, как наркоман. Но он и рискует. Ибо другой в любой момент может сделать ручкой и исчезнуть, оставив тебя с растрепанными чувствами в полном отчаянии. Еще и с осложненной ситуацией в семье. Так что, тут есть, о чем подумать».
«И то, что ты растревожила теперь себя – это, конечно, ни к чему. За меня же не волнуйся: у мужчин, как известно, нет сердца. И я теперь совсем не хочу быть причиной любых твоих грустных медитаций. И все, что могу посоветовать: не допускай, чтобы тобой манипулировали, появлялись, исчезали, будоражили и хотели чего-то в ответ. Играй в свою игру, пусть в ней и нет красивой драмы и источника для стихов.
А стих про снег – неплох».

В 6-30 ночи еще одна эсемеска от Ок. Кажется, я ее задел – тем, что она не увидела больших чувств с моей стороны. Говорит, что жалости к себе терпеть не может. Еще одна, кто не различает «жалость» и «сочувствие».
Есть что-то сладострастное в том, что, когда самому хорошо, расточать сочувствие на того, кому плохо. Все это получается как бы свысока, с барского плеча. Типа, я такой умный, поэтому у меня все нормально, и вот, что я тебе советую...
Вчера она посоветовал мне завести собаку. Нет уж, на себя примерьте!

Чувство к ОК было выжжено из меня электрическим утюгом – очень быстро. И обратно оно уже не вернется. Чувство к Лесбии выжигалось очень долго. Оно и теперь не до конца выжжено. Что не мешает мне жить совсем независимо.
Чувство к Мангусте съежилось до размера зерна. Мне совершенно все равно: с кем она, как она? Зерна иногда прорастают. Но я стараюсь об этом не думать. Иначе я снова буду жить где-то в будущем, возможном, желанном... А я хочу жить теперь, я хочу сконцентрироваться в этом теперь и делать настоящие вещи.

Пока я не познакомился с Лесбией, ее семейством, ее квартирой – я не мог вообразить бездну между мной и профессорской средой, между парвеню, Жульеном Сорелем, – и аристократией. Я был раздавлен этим открытием. И я на многие годы был загипнотизирован целью сравниться с ними. Не столько в интеллигентности, потому что они отнюдь не всегда вели себя интеллигентно, а в образованности, связях в интеллектуальных кругах, интеллектуальном лоске и т.д. Я хотел стать своим среди интеллектуальной элиты. И при этом желал остаться хиппи, нонконформистом, революционером.
Так или иначе, программа была выполнена, хоть путь и затянулся. Меньше всего досталось творчеству. Творчество превратилось в каприз, такую личную маргиналию. Хотя бы потому, что я не считал себя созревшим для него. А потом стали мешать профессиональные обязанности...
И вот, после кораблекрушения, я выброшен на тихий необитаемый берег. Уцелел даже мой компьютер. Да и мольберт с красками. И почти вся библиотека. Новый человек на новой земле. С полным набором того, что приобретено до крушения.
Мне осталось только создать на этом острове свою страну, государство одного – по аналогии с государством двоих Воннегута. Раз эта идея провалилась.
А ведь мы с Лесбией именно этого когда-то и хотели. И даже имели.

Сделал пост из прошлогодней записи:
«От глубокой любви до полного равнодушия – может пройти несколько дней. Даже несколько часов, – словно внезапная остановка сердца.
Любовь тоже может быть внезапной, но это скорее влюбленность, готовность к любви. Требуется изрядное время, чтобы убедиться, что этот человек действительно достоин столь сильного, опасного и саморазрушительного чувства.
Любовь – это хождение по тонкой проволоке. Любое сомнение, колебание – и канатоходец летит вниз. И пока его, изломанного, уволакивают на носилках – он думает, что обратно ни за что не полезет! Ему смешон его былой энтузиазм и дурацкие мечты! Какое обольщение, какая злая ирония!..
Но чуть подлечится – и он с тоской глядит назад: уж так привлекательно бежать по воздуху над головами изумленных и завидующих прохожих! И так горько брести серым анонимом среди толпы по грязной мостовой, никому не интересным и ни во что не верящим.
И вот люди несутся вскачь на ту же верхотуру, к тому же канату, надеясь на вторую, третью, двадцатую попытку…
Шаг вправо, шаг влево – и любовь разбивается. Сильный порыв ветра и несколько ошибочных слов – и конец! Поэтому путь назад бывает очень коротким. И мучительное, словно ненависть, равнодушие – это истребление непокорных канатов напалмом.
И все же это ужасно, когда от чувства ничего не остается! Оно было так важно для тебя, еще совсем недавно – и вот от него ничего нет: бледная строчка в гроссбухе памяти.
Впрочем, равнодушие – тоже не конец рассказки. Пока люди живы – в спектакле, в котором они играют, может быть сколько угодно действий».

ОК сравнивает себя с Эвредикой, только из страны прошлого, и не знает, нужна ли она мне теперь?
Я не понимаю, чего она хочет? У нее есть Слава, который любит ее «настоящей любовью», есть воскресший возлюбленный, который был «задолго до Крыма», который тоже любит ее. Я-то зачем ей понадобился? Объясниться по поводу прошлого? Хорошо – мы это сделали.
Может быть, у меня тоже были сентиментальные порывы, вызванные одиночеством, возобновить знакомство с человеком, который меня несомненно любил, чтобы иметь с кем откровенно говорить. Но она обрушила на меня столько всего, сделав меня свидетелем ее эротико-эмоциональных проблем, что я решил устраниться. Мой совет ей – не давать собой манипулировать, – это и мой теперешний принцип. Сходите с ума как хотите, но не за мой счет! Если для многих женщин любовь – это восхитительное безумие, то я лучше постою в стороне.

Интересно, как трактует ОК свое поведение семилетней давности: влюбленность, подогретая большим количеством алкоголя.
Словам людей нельзя верить: она или врала тогда или врет теперь. При этом считает, что в любом заявлении совершенно искренна. Но искренность еще не есть правда. Это ситуативная и настроенческая правда.

Пока я не установлю для себя окончательно, что мне не нужен никто, кроме меня самого – я никогда не буду чувствовать себя нормально. Если же я с этим НЕ справлюсь – я сделаю себя зависимым от другого – и тоже не буду чувствовать себя нормально. Другой – ни в коем случае не выход. Прошло время, когда он мог усилить, теперь он может только ослабить, увеличить уязвимость – и ничего более.
Порви с этим гипнозом – и ты свободен!

Существовать «нормально» – это не значит «счастливо». Это только «нормально». Скучно? Может быть, хотя ощущение спокойствия и уважения к себе от этой «нормальности» – сродни счастью. К тому же бывали мгновения счастья, когда я был совсем один, когда я вдруг постигал, что мне хорошо в своем собственном обществе, вот так, как есть. Что в обретении этой гармонии я не завишу ни от кого больше. Больше ни от кого не завишу!
Это все равно, что построить свой дом своими руками – и не быть должным ни одному банку.
Как приятно знать, что никто не подставит тебе подножку, не сделает больно, не нанесет рану, не превратит твою жизнь в ад. У него нет такой возможности, потому что ты не приблизил его к себе на такое опасное расстояние.
Я не хотел этого, так сложилось. Жизнь заставила меня поверить в это. Во всяком случае, попробовать этот вариант.
И, кстати, если бы у меня была настоящая сила, то люди не посмели бы вести себя со мной так, как позволяют теперь.

Положа руку на сердце: разве наш любимый действительно лучше всех других людей на свете? Ну, может быть, на один палец. А, может быть, и этого пальца нет. Лучшим его сделало наше скучающее «эго». И мы очень быстро в этом убеждаемся, когда скука удовлетворена – и теперь нам скучно того, что мы породили, борясь с ней. Может быть – еще более скучно.
Отчасти верно, что если ты сам достойный человек, то и в компанию ты выберешь достойных людей. Но ведь и самые достойные набиты недостатками.
Вести себя достойно сутки подряд, днем за днем в любой обстановке – очень трудно. Жизнь искушает любого человека. И вдруг оказывается, что достоинство – это только что-то для показа, как шляпа, для приличия. А глубже – все как у всех.
Я помню, как уже в середине восьмидневного визита Мангусты в Жаворонки я скучал по своей постели, мне хотелось лечь с книжкой или с тетрадкой. Я все равно не мог доверять другому человеку, а, значит, его пребывание рядом становится проблемой.
Два человека – это два антагонизма и эгоизма. Они могут на какое-то время погасить антагонизм, чтобы успеть совокупиться, но потом все начинается снова. Временные отключения антагонизма называются «любовью».
Увы, я уже больше ни во что не верю. Ни в любовь, ни в человека. Я могу лишь попытаться сделать из себя чуть-чуть лучший экземпляр, в том смысле, что я не буду обольщаться и обманывать себя. И это поможет мне не надеяться ни на чью помощь. И, тем самым, справиться самому. Справиться с протеканием своей жизни.

Снова пост в ЖЖ на основе прошлогодней записи:
«Очень приятно, когда тебя любят, это дает задор и силы. Поэтому отзываешься в ответ, как кричат одинокие крымские лягушки в ночи. Ты так благодарен другому за эту любовь – что немедленно готов любить в ответ.
Любовь – как лесть, и человек очень падок на нее. И сразу начинает думать, как герои Клода Лелюша: "сумасшествие отказаться от собственного счастья".
Кстати, это отличный метод всех Дон Жуанов обоих полов: подсадить человека на любовь к нему. И человек в ловушке: он уже как наркоман не может без этого чувства. А ему вдруг говорят: все, ампула пуста, порошок вышел! Пошел вон!
И тогда начинается ужасная ломка.
И все же встретиться с Дон Жуаном лучше, чем угодить в ловушку семьи. Первое все равно, что бурно напиться и быстро проблеваться (пардон). Второе: быстро напиться, а похмелье растянуть на много лет.
Суть любви ничуть не возвышена. В основе своей – эта вечная тоска о другом, который тебя поймет и оценит. Оценит все твои достоинства и усилия. Это вечная мечта найти своего двойника. Не хочется стараться лишь для самого себя. Старания должен оценить внешний судья. И наградить за них чем-нибудь. Лучше всего – своей любовью.
Мечта о другом – это не сублимированное либидо. В большей степени – это борьба за признание. Или тщеславие. Это внутреннее самоублажение чувством, что делаешь другому хорошо. Просто тем, что есть, что позволяешь ему любить себя. Питаешь его как птицу с руки – из накопленных резервуаров. А взамен, как Сократ, сосешь красоту и очарование. Погружаешься в нежные ночи и приятные беседы.
Но не надо слишком обольщаться. Красота – лукава. Человек – это театр. До тех пор, пока ему хочется очаровывать, пока ему хочется завоевывать и быть завоеванным. У человека несколько лиц для каждой ситуации. Он меняет их как маски, как хамелеон цвет кожи. А когда театр кончается – зритель может сильно удивиться ординарности актера или актрисы, что только что играли благородного Гамлета или нежную наивную Джульетту.
Любовь – это вообще в значительной степени театр, где мы играем лучших себя, себя героических, бескорыстных, тонких и сопереживающих, показываем усовершенствованную модель машины, вообще-то предназначенной для массового (то есть довольно банального и грубого) применения.
Наша жизнь – есть пребывание в чувствах. Переживания – свойство нашего бытия. И тоска, страдания – в том числе. Не надо только загонять себя в угол. Мы пытаемся выкрутиться из собственной дисгармонии и неудовлетворенности за счет другого, поэтому придумываем «любовь». Мы педалируем страдания, вместо того чтобы обрести самостоятельность. Нормально можно стоять только в своем собственном месте, в полном (относительно полном) понимании себя. Там, где другие люди не влияют на тебя, не отклоняют стрелку главной твоей идеи.
И, однако: человеку нужен человек, как было сказано. Так его запланировали или закодировали. Да, собственно, деваться все равно некуда: людям приходится общаться, договариваться, так или иначе понимать сигналы другого. И прекрасно, когда общение доставляет что-то, кроме досады. Только не допускай, чтобы тобой манипулировали, появлялись, исчезали, будоражили и хотели чего-то в ответ. Играй в свою игру, пусть в ней и нет красивой драмы и источника для стихов».

Самое сладкое для меня в сексе не сам акт, а те, может быть, две минуты, которые ему предшествуют, страстные поцелуи, объятия, залезания под одежду – и начало скидывания ее. И этот миг, когда ты понимаешь, что отказа не будет. И что у тебя нет никаких преград сделать это. Вот самый кайф!

Стыд произошел от привычки древних мужчин прикрывать уязвимое место. Чтобы освободить руки и коленки – придумали первую одежду: пояс с чем-то плотным спереди.
Женщины переняли это как моду...
(Это – покурив «Ражди». Трип на два часа.)

Когда я написал у себя в дневнике про «уязвимый орган», который закрывали руками – и от этого произошел стыд, Мангуста у себя в ЖЖ написала что-то подобное про орган под названием musculus gluteus (большая ягодичная мышца), «находящийся на расстоянии вытянутой руки». Я не до конца ее понял. Вообще, очень туманный был пост. Вроде как про кино, «Огни притона», но ушел в сторону.
Мы как бы следим друг за другом издалека. Она регулярно заглядываем ко мне, иногда комментирует. А зачем следим – непонятно. Словно не оставляем надежду возобновить отношения. А зачем возобновлять отношения? Абсолютно непонятно.
Уж если мне и нужен был бы кто-то, то тот, кто искал бы у меня защиты, а не отталкивал бы обеими руками.

Я помню эти бессонные ночи на даче у Лёни – и наклонный потолок надо мной. Как и теперь. И теперь, как и тогда, полнОчи – беспрерывные мозговые штурмы.
Но в этот раз они затянулись. Я уже тысячу раз все обдумал, все решил, все понял, все себе доказал. А покоя нет.
Пока человек один – или пока один такой человек, как я, – покоя нет будет. Я сам все время подрубаю себя, лишаю всякой уверенности. Мой сегодняшний трип был переполнен сексуальными картинками и мазохизмом. Весь трип я боролся, как обычно, с тенью, с обратной стороной всего хорошего, что возникало в сознании. И основа этой тени была в том, что я не мог доказать себе, что я имею право и на этот трип, и на эту радость, и на эту легкость. Что я еще мало поработал, что я пытаюсь облегчить себе жизнь, как все слабые люди – а они плохо кончают.
Сексуальные сцены моего трипа удивили меня, потому что на уровне обычного сознания я не испытываю ничего сексуального. Но воздержание действительно было очень долгим, кровь переполнили соответствующие вещества, типа тестостерона. И это тоже не способствует сну.
Вспомнился Стас, который всю жизнь живет один. Но при этом его развлекает непрерывная череда любовниц. Я помню четырех, не считая Иру. Одна была Арина, в какой-то момент возлюбленная Шамиля. Еще одна была вообще голландка (узнавшая игравшего у меня на вертушке Цезаря Франка, «Соната для скрипки и фортепиано»).
А я живу слишком изолировано. Я даже не делаю попытки найти кого-то, кто мог бы облегчить и развлечь меня в моем царственном одиночестве. То, что я живу за городом, лишь все осложняет. Одна надежда на интернет, как уже один раз случилось.
Конечно, я не Стас, и его модель мне не подходит. Стас эгоистичен и самовлюблен. Абсолютно не щепетилен. Он принимает любовь барышень – словно оказывает им милость. Никого из них он не любит и даже не пробует любить. Кроме Иры. Но тут особые отношения. Я помню, как он взбесился, когда решил, что я ее у него отбиваю.
Я закрыл рану одиночества с помощью Мангусты, но теперь она открылась опять. Мангуста в очень многом мне не подходила, но это и было хорошо, потому что помогало не слишком увлекаться, сохранять дистанцию и свободу. Вполне «стасов» вариант. Но я-то не Стас. Я не могу ни находить людей так легко, ни так легко их терять. Тем более я не хочу быть Стасом – в его паталогической любви к Ире, которую он лечит другими барышнями. В моем случае это должна была бы быть Лесбия. И тут есть сходство. Но я этого не хочу! Стас не решается осуществить вариант брака, а я испытал его в ужасающей полноте.
И я хочу не долгой мучительной любви, а полной свободы от нее, сосредоточения мыслей и силы совсем на других вещах.
Но потолок, но пресловутый Чулан! Как это давит!

Сегодня съездил на Горбушку – менять не работающий картридер. Купил его два дня назад, чтобы записать на телефон (доставшийся мне по наследству от Кота) нормальную музыку. Поменял картридер, купил карту памяти на 2 гига, а в соседнем отделе увидел гитары.
И там была одна за 3000. Я попросил ее подержать. Звук оказался очень неплохой. Но у меня было 2950. И мне сделали скидку и продали за 2800. Не понимаю я принципов современной торговли.
Дома я стал настраивать ее, используя камертон из интернета. Собственно, мне нужна была первая «ми», дальше я уж сам. В конце концов, настроил и поиграл. От радости даже поцеловал ее. Давно ничто так не радовало меня! А казалось бы: что я и что гитара? Разве я музыкант? Куда мне со свиным рылом в калашный ряд! Но сердцу ее прикажешь. Есть что-то бесконечно приятное в собственном музицировании. Даже в полном одиночестве.
А другого у меня не бывает.

Если бы мне вернуться к идеалам той жизни, накануне жизни с Лесбией! Не конкретно к тем увлечениям и мифам, которые я наивно навыдумывал, но к цельности самого себя того времени. Как ни странно, она у меня была. Я ужасно мало знал, но я уже понял, что «обычная жизнь» совершенно не для меня. Что я должен жить как-то по-новому, как мало кто когда-либо жил. То есть жить согласно идеям, идеалам, ничего не боясь, ничего не скрывая. Пытаясь стать живым кн. Мышкиным. И еще я понимал трагичность человеческой жизни – и уважал себя за это понимание. За то, что мог воодушевляться музыкой и книгами. И именно тогда я принял для себя «универсалистскую» парадигму: заниматься всеми видами искусства, даже музыкой.
Но внезапно захвативший меня хиппизм увел меня в сторону. Главным образом, потому, что я встретил Лесбию – и мы стали жить вместе.
Чулан, гитара – и я вдруг понял, как похожа моя жизнь на ту, тридцать лет назад. Так ведь на больничной койке я и хотел к ней вернуться! Ведь именно в этом была суть «озарения», того инстайта под промидолом. Что это было самое правильное и чистое время. Секс и алкоголь – два главных зла. Они разрушают и физически и духовно. Колеблясь на грани жизни и смерти, я вновь это понял.
Но в этот список надо внести и еще одно зло – тщеславие. Иначе это можно назвать амбициями. Мне надо, чтобы люди любили меня. Не презирали как сумасшедшего, а ценили как особенного.
И тут я ставлю себя в зависимость. И когда меня оценила Лесбия – я сразу сдался, я пошел на все, даже на то, что ненавидел. И породил долг и несвободу. И меня прежнего оставалось все меньше и меньше, хоть то и дело я бунтовал и порывался к чему-то другому.
Технически вернуть на тридцать лет назад оказалось чрезвычайно просто. Это возвращение можно воспринимать даже как катастрофу, как я воспринял его в 94-ом. Отчего все так дальше и получилось. Но психологически я много выиграл. Я узнал страшные и важные вещи. Я вернулся на тридцать лет назад, но совсем другим. Мне трудно так жить, я отвык, но зато мне больше не надо убегать из этой точки, потому что я уже знаю, что все остальное – хуже.
Нет, первый Израиль был очень хорош, я по-прежнему не жалею, напротив, это одно из самых радостных моих воспоминаний. Особенно по контрасту с больницей, с семью месяцами уродства.
Вот противоречие, которое я вижу. Стоять лучше одному, а идти – с кем-то. И иногда надо идти. И искать новое даже теперь.
Поэтому, наверное, еще будут побеги из чулана и возвращение в него.

Жизнь состоит из ежедневных микронастроек, подгонок, подкруток, словно убегающей волны в радиоприемнике – чтобы было идеальное звучание.
Так же приходится ежедневно настраивать свое тело – и свой разум и настроение. Искать что-то, что воодушевляло бы тебя, хотя бы жить.

Стали выяснять отношения с Мангустой с помощью ЖЖ. Она схватилась за образ Дон Жуана из моего поста (который она традиционно защищает) – и изобразила его (Дон Жуана) жертвой, а моего «лирического героя» – злодеем, который воспользовался беззащитным, обманутым и наивным Дон Жуаном. И кто же виноват?
По версии Мангусты, Дон Жуан любил, но когда понял, что им пользуются, чтобы «заткнуть дыры», то, типа, решил, что ему это не надо.
Так она видит ситуацию? Уже так? Или теперь так – после моего поста, в котором углядела интенции моего романа с ней?
А в том посте я копался в причинах любви безотносительно, конечно, взяв за подопытную свинку себя. Но ведь я и прежде ей писал, что разучился любить первым и могу лишь загореться в ответ. Зато если уж загорюсь, то мало не покажется! И что моя любовь началась из благодарности за ее помощь...
Но зачем она вообще о любви? Это ведь она сама отказалась от этого слова и первая объявила, что не любит. А я еще весь был в чувствах. Не спорю, с какого-то момента я любил ее все меньше и меньше. И все же она была мне очень дорога. Но она решила изменить «статус», «формат» наших отношений в одностороннем порядке. И у меня был лишь выбор: принять это или не принять. Я не принял.
Женщина никогда ни в чем не виновата, как известно. Поэтому мне все меньше хочется иметь с ними дело.
И по иронии сегодня же пришлось объясняться с ОК, тоже написавшей несколько писем. Тут и упреки, и несколько высокомерных поучений под видом советов. Кстати, она тоже разглядела во мне очень гордого мальчика. Они словно сговорились!
Отчего же я мальчик, блин?! Недостаточно жирен и испорчен, как они привыкли? Наивен, неопытен? Но мне-то именно другие кажутся наивными и инфантильными. Я-то хотя бы признаю свою (порой) инфантильность. Они хватаются за религию, любовь, измены, детей, впадают в отчаяние и сумасшествие – и все взрослые люди! Калечат свою и чужие жизни, и на этом основании прибавляют себе лет. Так и пацаны во дворе делали.
Ей нравится мучиться, потому что когда она доходит до дна, у нее открывается свет и второе дыхание. И она понимает, какая у ее жизни цель. Какое-то мазохистское видение жизни. Я могу его понять, но вижу в «мучениях» расплату за ошибки, слабость, жалость к себе и ту же инфантильность. Не мучиться, естественно, нельзя, но и не надо организовывать эти мучения, ангажировать их. Достаточно и тех, которые приходят сами.
А некоторые видят в этом полноту жизни: то пьянство, то похмелье, весь день занят.
И еще, благодаря Лямпорту, написавшему отвратительный пост про умершего Житинского (в чьем кафе я был в Питере) узнал или вспомнил про такого писателя Дмитрия Горчева. Парень 63-го года, умер в 2010-ом. Писал забавные лубочные рассказики, напоминавшие хипповые телеги. Весело и неплохо.
Сейчас смерть ровесников все время примериваешь на себя. Раньше так не было, раньше казалось, что смерть ровесников случайна и не по правилам. А теперь уже по правилам. Теперь уже что-то замирает под ложечкой.
И если это кто-нибудь прочтет, то это случится лишь тогда, когда меня тоже уже не будет. Это будет значить, что меня уже нет. Хотя Лесбия как-то прочла – и чуть не убила нас обоих.
И тут же думаешь о тех, кого можно потерять. И открывается ужас жизни.
Лишь циничный юмор, который выработался в нас за время совка, чуть-чуть помогает.

50 лет! Сколько пережито, прочитано, написано, сделано, а толку нет. Кажется, что я заполняю пустоту в себе, а она как была, так и осталась бездонной. Как-то я неправильно старался, растратил жизнь не на то. Хотя, что есть «то» и как оно выглядит? Собственные книги, слава?
Есть ощущение, что мог бы и до сих пор могу сделать гораздо больше, что мне были даны очень неплохие способности. Но почему-то никто не захотел ими воспользоваться, не сделал мне подходящего предложения. И вот я не свернул горы. Ибо нельзя маршировать, находясь в воде. И невозможно маршировать – и самому изобрести землю. Хотя я всю жизнь этим и занимаюсь.

ОК вчера в новом большом письме написала, что мне действительно не в чем было каяться перед Лесбией. И что во всем была виновата одна она (что, естественно, не так) – со своей неудовлетворенностью жизнью и подсознательным поиском мужчины, которому хотела бы отдать свою любовь. И она увидела во мне многое из того, что соответствовало ее идеальному образу... Плюс вино в больших количествах, ревность к сопернице (Свете Б.) – привели к тому, что она полностью потеряла ощущение реальности (не она одна)...
И еще про то, как была раздавлена нашим разрывом и вымазала меня черной краской и ничего не хотела обо мне знать.
Известный механизм. Я, кстати, этого не делал. Именно потому, что Лесбия требовала этого. Я не считал ОК преступницей, – не более, чем любую другую влюбленную женщину и Лесбию в том числе (в свое время).
Теперь этот же механизм наверняка заработал или заработает у Мангусты. Человек не выносит, когда от него отказываются. У меня он тоже заработал.
А то, что ОК вслед за этим назвала меня вдруг ребенком... Может быть, потому, что я «укрылся в шкурку с шипами» (по ее выражению) – вместо того, чтобы любить ее («открыть сердце миру»). Взрослый человек, мол, не испугался бы любви.
При этом пишет, что ей известно, что у меня появилась девушка, и я влюблен...
Либо она считает, что лишь ребенок может хотеть неких абстрактных идеалов – больше, чем человеческой любви и отношений. Об «идеалах» я писал ей в каком-то из писем. Что ж, я сам признал, что хотел бы вернуться к себе 18-летнему, моей тогдашней цельности, упорству в приобретении все новых качеств, развитии талантов. Я был тогда как машина самосовершенствования. И был переполнен великими планами по прожитию совершенно особой жизни, возвышенной и жертвенной.
Мог ли я вообразить, что черед 30 лет окажусь теперешним и в теперешней точке? Понравился бы я себе теперешний? Узнал бы я себя?
Думаю, узнал бы. И даже решил бы, что все получилось, как планировалось. Что я, как Даса, пережил несколько май и вернулся к главному и настоящему.
Если бы я сам так думал! Как мне стало бы легко!
А пока мне трудно: слишком на сильных наркотиках я сидел, и теперь настоящая абстиненция. Однообразие подавляет. Хотя у кого жизнь не однообразна – из моих знакомых? Разве есть такие? Жизнь человека вообще однообразна. Конечно, если ты прирожденный тусовщик, вроде Ануфриева и Ко – тогда да. Среди хиппи было много таких. Но все это имитация активности или имитация настоящих дел, этой активностью осуществляемых.
Пока единственное «настоящее» дело, которое я в силах осуществить (в силах ли?) – это буковки. Плюс картинки, которые совсем забросил.

Сравнивая себя 18-летнего и теперешнего: человеку важно, чтобы у него был кто-то, кого он считал бы выше себя, некий ориентир, авторитет. Тогда я считал, что у меня есть Христос и есть Достоевский в качестве абсолютной моральной и эстетической нормы. И, будучи один, я не был одинок.
Сейчас я стал гораздо «взрослее»: у меня нет внешней нормы. Я сам себе норма. И это делает мое одиночество еще более одиноким.
30 лет назад у меня был институт, а еще был Миша, Герман, какие-то френды из колледжа. Потом появились хиппаны. Я достаточно активно общался.
Поэтому теперь, помимо просто «технического одиночества» – проблема в отсутствии общения. Иначе одиночество было бы совсем нормально.

От физического нуля после операции я за год с небольшим добился формы, какой у меня никогда не было, ну, разве в те же 18 лет. Хотя в данном случае мне «помог» позвоночник: не было счастья, да несчастье помогло.
И если я по-прежнему не могу нормально воспринимать свою жизнь, то можно назвать ее испытанием, приготовлением к чему-то. Не важно к чему.
Год назад я считал, что просто возвращаюсь к жизни, восстанавливаю силы. А потом начнется настоящая жизнь. Увы, она не началась. Жизнь есть, но в ней нет ощущения радости, она не вдохновляет. Со стороны она может напоминать добровольный монастырь, отказ от мира. Словно нормальная жизнь опротивела мне.
Хотя понятие «нормальная жизнь» очень расплывчато. Многие, едва ли не все формы «нормальной жизни» действительно неприятны мне. Я ищу свою форму – и не могу найти. Может быть, я уже нашел ее, но не могу нормально жить в ней, без сожалений и тоски по событиям.

В долгих браках возникает одна скверная вещь: другой перестает восприниматься как отдельный и свободный человек. Он уже какая-то неотъемлемая часть пейзажа – и с ним можно не церемониться, как с верным сыном из притчи: куда он денется? Так родители не церемонятся с детьми, а подросшие дети – с родителями, братья с сестрами, управдом с жильцами.
Другой утрачивает ценность, как привычная мебель. А ведь у него есть своя жизнь, мечты, может быть, совсем погубленные, но которые когда-то составляли важную часть его мира. Он, может быть, не хочет смириться, что его самостоятельная роль кончилась, и теперь все его настоящее и будущее – это работа и воспитание детей.
Мало ли кто из нас не мечтал стать космонавтом! А выросли и стали юристами или инженерами. А потом станем пенсионерами. А потом… Так дети проводят скучную смену в пионерском лагере, развлекая себя, чем попало – только бы побыстрее кончилась!
Самое простое: сделать этот скромный выбор и больше не париться. Моя жизнь: это работа и диван после нее. Пиво и котлеты, дача, секс с женой или любовницей, новая машина, какой-нибудь хитрый девайс… Люди успокаиваются – и быстро жиреют. А почему нет, а, собственно, ради чего, в чем сверхзадача?..
Эта мысль все время крутилась у меня  в голове, подтачивая брак, сотрясала, как землетрясение. И я подозревал, что однажды брак рухнет, просто для того, чтобы каждый смог доказать себе и другому, что он все же отдельное существо, со своей личностью и жизненной целью. Со своим личным безумием, которое ему дороже всего!..

Когда по ящику показывают загородный дом или старую дачу зимой – это выглядит очень привлекательно, прямо хочется поехать на природу. Тут снег, тишина, запах дерева и печи, другой объем, другое окружение.
Почему же, живя в таком доме, ничего этого не чувствуешь? Одно дело картинка, распаляющая воображение, словно порнография, другое дело – жизнь как она есть. В которой нет никакой загородной романтики. Или я ее утратил. Жил бы я здесь с Лесбией, как когда-то на Воре – может быть, было бы иначе.
Ведь нельзя все время смотреть в окно и любоваться этим снегом и деревьями. Я вообще редко подхожу к окнам. Тем более выхожу на улицу. Вот вчера чуть-чуть погулял при -14. Сегодня было еще жестче, к ночи -21. Как-то совсем на улицу не тянет. То есть в тот самый сад, во всю эту дачную красоту.
Я точно так же, как и в городе, сижу за столом и стукаю по клавишам или читаю. Что мне надо: свет, тепло и четыре стены. Так вот и Лёня в Зеленке неделями не выходил из дома. Теперь я хорошо его понимаю.
Но я все равно не поменялся бы. Тут тихо, большой объем, в котором помещается все, что мне нужно: книги, мастерская, место для упражнений.
Теперь к ежедневным упражнениям прибавилась и гитара. Вот только живопись совсем забросил. В голове ни одной темы или сюжета.
Только бы мне не кончить, как Лёня: не схватиться от одиночества за подвернувшуюся клюшку.

***

Слабый хрип, исторгнутый из тела,
Серый снег стелился по стерне,
И труба от ветра зазвенела,
И молчала лира на стене.

Эвридика пела и плясала,
Горизонт закатом пламенел,
И с Орфеем, старым и усталым,
Путь делить никто не захотел.


***

Моей табуретке для надежности не хватает одной ножки. Ее можно заимствовать на стороне, но лучше вырастить ее из себя. На худой конец, грубо обтесать ее топором и приспособить. Эта ножка будет гораздо надежнее.
...ОК не забывает меня в своих эсемесках и делится проблемами.
Мне кажется, что ее проблема, что она загнала себя своим браком в тупик. Ее темперамент не позволяет ей долго терпеть однообразие брачного состояния, в том числе, возможно, и однообразие сексуальной жизни, из этого состояния проистекающее. А, с другой стороны, сама практика конкретного брака оставляет ее неудовлетворенной. Так можно дойти до настоящей неврастении.
Но я не могу ничего ей посоветовать. Самое верное, на мой взгляд, было бы: убедить Славу, что ей нужен отдых от их взаимоотношений и им надо пожить порознь, скажем, год. И посмотреть, нужен ли им этот союз, насколько ценен партнер? Такая практика очень полезна для отношений, по себе знаю: начинаешь многое видеть в истинном свете.
Понятно, что он не захочет, но если на карту поставлен ее разум, если она боится (если боится), что однажды кончит безумием, – мне кажется, можно настоять.
Вот тогда она, возможно, узнает и себя, и свою цель. Потому что в теперешнем положении, мне кажется, узнать ничего нельзя. Все это пережевывание одного и того же и латание рвущегося одеяла. Проще выкинуть одеяло и посмотреть, что выйдет? Может быть, заведешь новое, может, так обойдешься.
Но все это советы сбоку.
Она прочла мой «грустный стих» про Эвридику – и вспомнила Ницше, а еще больше, наверное, мое сравнение ее с Эвридикой в царстве теней, когда она пела в гроте Вход в Ад в Крыму в том «роковом» году... И что Эвридика безвозвратно ушла в царство мертвых...
Ответил, что это не первое мое стихотворение про Орфея и не первая попытка альтернативной интерпретации. В данном случае проблема не в том, что Эвридика «умерла», а в том, что ей хорошо и без Орфея. А он-то, дурак, побежал за ней. Ну, и немного состарился по дороге.
Еще она написала, что теперь коротко стрижется, а это, наверное, минус для женщины в моих глазах...
Да, это серьезный изъян.

В отличие от состояния, которое может прийти и уйти, от мировоззрения, которое может быть целиком позаимствовано – зрелость складывается из кирпичиков опыта. Но не просто опыта как такового, но осмысленного, превращенного в личное завоевание. Главное, самые прочные кирпичи, несущие стены или даже колонны – это победа над обстоятельствами, это создание черт характера, которые делают тебя особенным и помогают сохранить эту особость.
Только при наличии таких колонн и стен можно выстроить большое и красивое здание. В котором и самому будет немучительно жить.

Роман, брак, дети соединяют в общем-то случайных людей, которые увлеклись друг другом, с одной стороны, из-за гормонов, с другой, из-за недоразумения и разыгравшегося воображения. Но это воображение порождает вполне конкретные вещи, в виде тех же детей, например. Из случайного порыва ветра образовался дом твоего будущего, от которого не отказаться, которое не отменить.
Любовь давно ушла, а постройка, из нее выросшая, стоит. И давит тебя, как узника, сидящего в ней.
Из-за этого воображения произошел и наш роман с Мангустой. Но, слава Богу, нам удалось не сделать из него ничего кирпичного. Секс без последствий является достаточно формальной и не особенно серьезной вещью. Если его не наполнить этой серьезностью. То есть для меня он возможен лишь с женщиной, которая мне очень нравится. Но это не значит, что я тут же готов на ней жениться и жить потом всю жизнь. Скорее, это разведка боем, проверка человека в разных обстоятельствах, выяснение всех его качеств.
Секс не связывает нас автоматически в пару – если мы не захотим этого. Связывает лишь словесный договор.
С Мангустой его не было. Но он существовал подспудно, по умолчанию. Потому что озвучивать его в рамках декларированных принципов независимости мы не могли. И я этого не требовал, наоборот, это она, скорее, требовала чего-то такого, то и дело впадая в ревность. То есть она считала, что я должен быть ей верен, и она сама навесила на наш роман эту дополнительную функцию, «парность», когда двое соединяются в какую-то особенную общность, словно объединяют кровеносные системы. Это разноображивает их жизнь, но и делает уязвимее...
Обрывки этой общности сохранились до сих пор. А вот с ОК, с которой у меня таких отношений не было, я всякую общность легко порвал и не даю возобновиться теперь, несмотря на ее весьма провокативные письма. Это ее обижает, но я ничего не могу поделать. В этих письмах я вновь увидел страстную, необузданную ОК 04-го года, ублажающую себя сильными чувствами в мазохистском порыве. Но мне не хочется быть ни объектом этого чувства, ни участником мазохистского проекта. Спасибо, мне хватило.
И вот сегодня очередное здоровое письмо от ОК...

Известно, что Россия – самое неудачное место для демократии. Но если 100 000 вышли на демонстрацию при -18, с будущим этой страны еще не все ясно, и слабая надежда не должна умирать (замерзать).
...От метро Октябрьской миновал последовательно четыре колонны: коммунистов с таким обилием красных флагов, что подумал, что попал на Первомайскую демонстрацию; монархистов-патриотов с желто-черно-белыми знаменами и черными анархистскими растяжками; яблочников (сердце успокоилось); и, наконец, оранжевой Солидарности. Дальше, впереди всех, – двигалась бесконечная масса граждан всех убеждений и цветов, но в основном либеральных. Четыре километра людей. Так теперь и надо высчитывать протестный размах: сколько километров тем или иным лидерам удалось вывести на улицы. Лозунги были такие: «Мы за честные амфоры», «Свободу рабу на галерах»... У правых: «Мальчики из 90-х, валите в Америку»...
Сцена на этот раз была сделана в противоположном конце Болотной. Настоящий русский зимний день. Ледяные улицы, белый замерший канал, столбы дыма из труб какого-то завода или ТЭЦ в голубом небе. «Мерзну за свободу» – как было написано на плакате одной девушки.
Шторка объектива автопарата почти сразу отказалась открываться – приходилось перед каждым снимком греть ее дыханием, а потом жать окоченевшим пальцем кнопку. Перед этим протирая объектив платком, – и тут же терять его (автопарат). И три раза мне его поднимали и возвращали (люди-то тут – соль этой страшной и баснословной земли).
Сам митинг понравился мне гораздо больше предыдущего: коротко, более-менее по делу, много музыки. Понравился Явлинский, который говорил нормальные вещи, понравился Гудков от «Справедливой России».
Площадь «приняла» несколько «резолюций», в том числе о восстановлении Явлинского в кандидаты в президенты и что-то по выборам.
Не понравился агрессивный популистский Милов, который начал с того, что только что набил морду фашисту и не жалеет. И стал истерически кричать, что «Путин – лох» и вывез миллиарды долларов на Запад. Все это дешево.
Выступал Лев Яшин, Парфенов, Артемий Троицкий со своей песней под фанеру, группа десантников... Атипутинское настроение превалировало над всем. Удальцов публично порвал плакат с Путиным.
И тут-то в воздухе запахло действительно чем-то революционным. Похоже, что эти люди не отступят. Даже проколы лидеров оппозиции их не остановят. А, значит, так или иначе добьются своего. Не эти слабые лидеры их ведут куда-то, они достаточно умны отличать черное от белого.
Обсуждался контр-митинг на Поклонной горе – в поддержку Путина. Говорили, что туда свозят людей на автобусах и по разнорядке от предприятий, как при Совке. Но даже если они пришли добровольно, как и мы, это значит, что кремлевские силы испугались. Раньше им и в голову не приходило устраивать такие митинги. А тут им потребовалось доказать себе и Путину, что их тоже много.
Но я не знаю ни одного знакомого, кроме Макса Шевченко, кто пошел бы на него.
Восхитил Шевчук, сыгравший и спевший вживую под гитару, на таком-то морозе! И после его песни в небо поднялись сотни белых шаров и полетели в сторону Кремля. И люди стали расходиться в разные стороны. Я дошел с колонной до самой Красной площади, куда нас не пустили, поэтому все пошли через ГУМ. Лишь забежав в ГУМ и выпив опрометью стопку водки и чашку кофе, я понял, насколько замерз! Два с половиной часа московского февраля – стоят целого дня Парижского мая.
Нет, это не «революция норковых шуб», как ее прозвали враги. Люди были одеты достаточно скромно, я бы сказал – часто не по погоде. Я в бахилах и двух свитерах был на их фоне очень хорошо экипирован.
Поехал к Пуделю. Рассказал о демонстрации, поговорили о Писании, ап. Павле, о глашином журнале в ВК. Я задал вопрос про взаимоотношения с Настей.
– Не деремся, и то хорошо...
Он, кстати, был на д/р Лесбии, куда меня не позвали, но где был Нильс. Характерно.
Параллельно Пудель чистил и жарил картошку, накормил Егора и меня. Я принес коньяк для согрева, и он стимулировал беседу.
Позвонила мама и сказала, что в Жаворонки едет Ваня – и я сорвался.
Кот встретил меня долгим рассказом про Брейвика, которым внезапно увлекся. И маме не удавалось вклиниться, чтобы услышать мой рассказа о митинге.
Ночью по просьбе Кота смотрели «Бегущий по лезвию». Нет, не тянут они. По сути, та же идея, что и в «Солярисе» Тарковского, но насколько убого! При этом несколько визуальных сцен перешло в «Господина оформителя» и «Матрицу».

Сегодня еле смог подняться: какой-то карнавал снов, из мира которых не хотелось уходить.
Кот гнал про свою крутость, как на него не действует гашиш, как он любит мешать алкоголь с марихуаной, как пил спирт на «Пустых холмах» и т.д. Быдляцкие ценности никак не оставят его. Но это проходяще.
Я сел делать пост о митинге.
После того, как Кот отзанимался с мамой математикой – поехали в «Европарк» в «Ашане»: там Кот хотел купить какой-то девайс, а мама просто купить продукты.
Кажется, я не водил машину больше месяца. Вот такая у меня теперь жизнь.
Девайса Кот не нашел, и, кажется, это было лишь поводом съездить в это буржуйское место и хорошо поесть в одном из здешних заведений. Мама тоже получила удовольствие от хождения по магазинам. Они удивительно похожи. И Данила, кстати, тоже был таким в этом же возрасте. А я как блудный сын, как определил меня Кот по дороге в Жаворонки.
Домой он уехал на электричке, куда я подвез его, по барски, на машине.

Конформист – всегда на стороне власти. Это удобно, главным образом потому, что не надо ни о чем париться: власть все знает и сделает за тебя наилучшим образом. Ее даже не надо защищать, потому что она самая сильная. Не надо переживать о несправедливости, мучиться бессилием, ну, разве, ругнуть продажных либералов в ЖЖ.
Это либералам надо выходить на улицы, в холод, – а то и под дубинки ОМОНа – с перспективой самого справедливого суда, это им надо устраиваться наблюдателями на выборах и пробивать дырки в железной стене эшелонированной власти – в надежде что-то изменить и заставить нормально работать. Это либералы знают, что без их помощи сильную власть не подвинуть, не заставить хоть взглянуть в сторону тех, кто мыслит иначе, чем принято мыслить в этой рабской стране...
И т. д.

Приехала Маша Львова и оставила здесь свою машину перед поездкой на Шри-Ланку. Раньше она планировала в Гоа, но Ануфриев проторчал и время и деньги, компания распалась, и она, по предложению Олега Кострова (из группы «Нож для фрау Мюллер»), решила лететь в друге место.
Выпили вина, поболтали, посмотрели «400 ударов» Трюффо.
На следующий день я раскопал часть сугроба рядом со стоянкой, чтобы глубже загнать ее огромный «гибрид», мешающий открывать ворота в гараж.
Уже пару дней, начиная с демонстрации, я рано ложусь и рано встаю. Я быстрее засыпаю. И мне снятся яркие сны. Такие, что не хочется просыпаться, ибо реальная моя жизнь кажется совершенно плоской по сравнению с ними.
Самое плохое, что я нахожусь в постоянном внутреннем напряжении. Собранность, пятиминутная готовность – суть моей жизни. Я не могу расслабиться. Писал, что боюсь повторить Лёнин опыт. Но еще больше я боюсь повторить опыт Поэта, совсем распавшегося после ухода Оли, находившего все худшие варианты герлов, спивавшегося, опустившегося – и так ужасно кончившего.
Хотя зачем длить жизнь, которая не удалась? Если это стало уже очевидным? У Поэта это было очевидным, хотя ему не было еще и 40-ка.
Когда человек выбирает в качестве единственно приемлемой для себя перспективы жизнь художника, но не имеет для нее достаточно таланта, его существование становится нелепо и мучительно...

Рано ставить на мне крест, как сделала Мангуста. Я только ищу свою форму, «ноту». Как в прошлом году я отходил от операции, так в этом я попытаюсь жить в полную силу – в сложившихся условиях, – чтобы понять: возможно ли это, что это дает? Это будет либо успешный, либо неуспешный эксперимент. Прежде чем выходить на арену, надо долго тренироваться. Я тренирую себя на привычку к новой жизни.
Ведь надо полностью себя переделать! Это все равно, как животное, которое хрен знает сколько жило в лесу – вдруг оказалось обитателем степи. И эта переделка не делается ни за один день, ни за один год.
Я, человек, живший четверть века словно в оркестровой яме, – вдруг оказался в глухом подвале, в месте тихом, как камера смертника. И это неплохо для разнообразия. Но к этому тоже надо привыкнуть.
 Не надо требовать очень многого, какого-то творческого прорыва: надо просто ждать. Надо внутренне созреть, созреть для этой жизни, чтобы она стала естественной и нормальной. И тогда, возможно, начнется и более удачное творчество. Как после операции – просто ждать выздоровления.

Сегодня одна жж-френдеса прислала коммент к моему «Конформисту» с ссылкой на интернет-форум с неким Джоном Перри Барлоу, который прежде писал тексты «Grateful Dead», а сейчас возглавляет лигу, защищающую свободу в интернете.
Интересный чувак, вспоминал опыт «Grateful Dead», как они бесплатно распространяли свои записи – в качестве образца теперешнего бесплатного контента в интернете. Сказал он и одну фразу, близкую по теме: «Люди готовы за безопасность отдать свою свободу».
Рассказал и о создании интернета в секретной американской лаборатории. Одним из создателей был Винтон Серф. Его называют «отцом интернета». Никогда не слышал.
В общем, умный, открытый чувак, несколько раз вспомнил хиппи. И его идеи мне очень близки. Живет он тоже, где надо: в северной Калифорнии.

...Каждый из нас – портрет Дориана Грея, каждый несет свое лицо, как оболочку, а внутри прыгает нестареющий ребенок.
...Идея чёрта – из детского страха: придет и заберет.
...Понял, откуда происходит ощущение детскости при взгляде на себя: я вижу только верхний «срез» жизни, а вся ее толща совершенно не просматривается. А там – огромный путь. И надо, чтобы «сейчас» было достойно этого пути и всех жертв, на нем принесенных.
И стоит вспомнить все, что было, от первых лет – и возвращается ощущение возраста.
...Понял, что суть моей личности – гордость. А чем гордиться в три года? Что не писаю в штаны и не писаюсь во сне... Запрет на свободное удовлетворение потребностей – первое «зло», закрепленное на бессознательном уровне, как что-то необсуждаемое. Ты можешь быть царем, Папой римским, Живым Богом, но писать-какать, когда тебе хочется, ты не можешь!..
А чем гордился позже? Что не вру, не боюсь, не ворую...
...Это обрывки того, что обуревало меня во время трипа под «Раджой». Это был всамделишный трип, то есть сильный и долгий, на три часа. В какой-то момент мне показалось, что даже слишком сильный и долгий – и я испугался, не откину ли я копыта? Даже проверил пульс. Это немного испортило дело.
А начинался он довольно обычно, даже последовали эротические картинки, но это не радовало – и я сменил их позитивной абстракцией. Но в ней стали появляться негативные ассоциации, природу которых я пытался понять.
И постепенно вернулся в детство. И понял, что первое «персонифицированное» зло родилось из уверения мамы, что некто «придет и заберет». Видимо, баба-яга. Страшно было не оно само по себе, а то, что заберет! Ибо жизни без мамы я не представлял.
И тут я стал удивительно живо вспоминать свое прошлое, в том числе детсадовское. Оказалось, что где-то в глубине мозга все эти воспоминания отлично сохранились, надо только отрыть их из-под наслоений. И тогда пришло это «озарение» про гордость, как суть моей личности. И бунтарство – на примере «стриптиза», который я устроил в детском саду во время тихого часа, первое мое публичное выступление, окончившееся наказанием и унижением. Тогда я понял, что совершил какой-то «грех», то есть «позор» – и долго жил, подавленный им. А всего-то скакал по своей кроватке без трусов, которыми махал, как флагом, протестуя против навязанных нам норм дисциплины и приличия. Уже тогда я был нудистом.
Вспомнил еще много чего, с удивительной четкостью, связанного со старой квартирой на Речном Вокзале.
Вообще, трип был чисто психологический – и привел меня к важным открытиям. Например, что я вижу лишь верхний срез жизни, поэтому чувствую себя в возрасте человека, в распоряжении которого был лишь один срез. А это именно ребенок. В то время как за моей спиной огромный путь – и т.д.
Одна эта мысль превратила меня в зрелого человека, чего я так безуспешно добивался много лет. Пусть ненадолго, но я понял суть, понял метод. Надо просто вспоминать.
Эта бездна жизни меняет отношение к себе. Вдруг становится ясно, что мне есть за что себя уважать. Нет, я не ничтожество, прожившее пустую жизнь. А именно это ощущение, как я теперь понимаю, и вгоняло меня в тоску.
То, что теперь – лишь верхняя площадка небоскреба, еще один этаж. Постройка не закончена, планируются другие этажи, но качество их будет зависеть от того, как будет выполнен этот. Поэтому надо быть ответственным и серьезным. Я занимаюсь важным делом: сохраняю всю постройку, из которой состою и которую олицетворяю. И пытаюсь выстроить ее дальше, не хуже прежнего.
А еще приходили мысли по поводу моего поста – и я вскакивал и брел к компу, чтобы записать.
Через три часа я смог спуститься и вывесить пост про художника, «Ловушка». И тут же пришел ответ от Пуханова: «готовая Нобелевская речь». Следом похвалил Лямпорт из Америсы.
Неожиданно. Может быть, мне вывесить рекламу: «Пишу Нобелевские речи»?
Была и еще одна мысль, о том, что жаль, что я не могу никому рассказать о трипе, как раньше рассказывал Лесбии. И что Лесбия все равно останется навсегда со мной связана. Но эту мысль приходилось держать в узде, чтобы не раскиснуть.
Была и мысль, что та женщина, которая забирала меня из детсада, – та же, что находится сейчас внизу. И я почувствовал умиление, даже захотелось сделать ей что-то хорошее.
Подумал и о том, что мне просто требуется нечто «женское», женское как таковое, которое так или иначе есть в каждой женщине, то, что необходимо мне для жизни. И в этом смысле, не так важно, Лесбия или Мангуста, или кто-то еще. И дело не только в женском теле и его соблазнительном устройстве. Дело в каких-то флюидах, в том, что появляется в общении заинтересованных друг в друге мужчины и женщины. Волнах тепла и покоя. Наверное, это похоже на абсолютное счастье самого раннего детства...
А завра мне встречаться с Лесбией, а потом нам вместе идти в ванину школу, беседовать с учителями.
...Кот не хотел подзывать ее к телефону, мол, она спит, а еще не было десяти вечера. В прошлый раз она тоже, типа, «спала», теперь все же взяла трубку. Потом в трипе я ярко представил себе, что она просто спит с кем-то, и Кот защищает ее интимную жизнь. И я заставил себя радоваться за нее. Все же она мне «сестричка»... Хуже будет, если она отчается, если от жизни у нее будет один негатив.
Конечно, поделом, не надо было так со мной поступать! Но, во-первых, эта мысль не хороша, а, во-вторых, благодаря свободе я открыл целое поле новой жизни, а, в-третьих, думаю, что у нее все в порядке. Женщина она уникальная, пусть и не молодая. Для меня, например, она все равно остается вне конкуренции.
Но этот факт ничего не должен изменить. В 94-ом он сломал меня. И сломал всю мою жизнь. И я хочу теперь другой жизни.
Вот отчет о трипе.

Когда человек выбирает в качестве единственно приемлемой для себя перспективы жизнь художника, – он многим рискует. Жизнь художника содержит много чудесного: она подразумевает эффектных соратников, портвейн и тусовку, и намекает на некое избранничество имярека. Только, как у шлюхи на панели, время всех этих ништяков не очень долгое.
Как и для профессии шлюхи – для роли «художника» не требуется экзамен и диплом. Самоназваться художником может каждый – и повилять задом на панели андеграунда, потому что именно здесь по традиции начинают самопальные художники всех мастей.
Тестом на оправданность выбора становится сама жизнь и успех. Ибо пока ты молод и свободен, ничто не мешает тебе играть в любые игры и пробовать любые варианты самораскрытия (было бы что раскрывать). Андеграунд в силу всеядности и демократичности дает приемлемую площадку для реализации амбиций, потому что и не требует сверхдарований и лишен жесткой конкуренции. Однако и молодость и свобода – вещи скоропроходящие. Андеграунд хорош всем, но он не способен давать средства к существованию. И если у человека для принятой роли нет настоящего дарования – его существование становится нелепым и мучительным.
И рано или поздно человек, уже привыкший ощущать себя художником, сталкивается с реальным миром – и узнает, что все его претензии ничего не стоят. Что все, что он делает, имеет ограниченный смысл для внутреннего потребления очень узкого коллектива, чья численность стремится к нулю. А, может, он понимает, что он уже взрослый человек и больше не может играть в игры?
Некоторые люди вовремя трезвеют и находят что-то иное, например, бизнес. Но «наши» люди, как правило, просто гибнут, старчиваясь и спиваясь (считая «взрослость» вещью крайне обременительной).
И зачем длить жизнь, которая не удалась? Если это стало уже очевидным? Даже если человеку еще далеко до пенсии… Ибо человек ничего (нужного) не умеет, упустил время, приобрел много «дурных привычек» и развил в себе жажду совсем другой жизни. А, может, не развил, может, она в нем изначально была, и роль художника он выбрал как шанс не жить жизнью большинства, не быть рабом, как он это понимает. В существующей структуре общества лишь художнику позволено не жить жизнью большинства – потому что он, как кустарь-одиночка, создает уникальный продукт. Но не желающих жить жизнью большинства становится все больше, и соперничество на просторе «свободы» – жестче год от года.
Лишь гений, придумавший совершенно новый способ расшифровки или выражения действительности – имеет в этом мире все. Причем этот способ должен быть не только новым, но он должен стать модным, за ним должны гоняться, как за некоей необходимой ценностью.
Судьба всех художников зависит от места их творчества на шкале ценностей. Они сами поставили себя в зависимость от нее – в отличие от всех прочих людей, которые просто живут и пользуются чужими ценностями.
Как пловец, художник не может остановиться и сдаться, его жизнь – это борьба за признание, его роль – создавать новое, опять и опять, насилуя жизнь и мозг. Его проклятие – конкуренция с Первохудожником, чью работу он признает недостаточной. Но в любом случае: соревнование с Первохудожником – это его частное дело, доступное, если он решил все обычные жизненные проблемы. В материальном мире – свобода тоже материальна.
То есть художник попадает в капкан: ему нужно вдохновение, ему нужна свобода, ему нужны материальные условия. Но одновременно все это не появляется, одно зависит от другого, достижение одного – вредит другому. Три условия никак не стыкуются. Три условия становятся тремя ловушками, и лишь единицам удается пройти их. Жизнь художника превращается в приключение фольклорного героя. Поэтому мы справедливо аплодируем тому, кто сумел дойти до конца.
Тому ребенку, играющему в игры, который, тем не менее, сумел прожить жизнь взрослого человека.

Все произошло немного не так, как я думал: я совершенно забыл о Сентябрях, которые живут в комнате Кота. А он в комнате Лесбии спит на раскладушке.
Лесбия ушла гулять с собаками. Я остался один с щенком Моры, последним не проданным. И Сентябрями. Сентябрь подстригся. От прежней хипповости помимо клоуза на индийский лад осталась лишь бородка с косичкой и колокольчиком на конце, как положено. Они с Александрой сочиняют и исполняют музыку на детских органчиках. Больше ничего не делают. Это тоже не изменилось. Еще Сентябрь заморочился, где бы ему подстричься в Москве – под солдата! И стал хвалить парикмахера в Севастополе, который его обхайрал. Началась песня в его духе.
– Если бы тебе отрезали ногу – ты сочинил бы поэму, как хорошо ее тебе резали – и что теперь стало гораздо лучше! – заметил я.
Вернувшаяся Лесбия рассказала про продажу щенков. По поводу купирования хвостов я сказал, что у собак этой породы (русских спаниелей) – ослаблены позвонки в районе хвоста. Лесбия высмеяла мои слова как ламаркизм (благоприобретенные признаки передаются по наследству). Начался спор о биологии, в котором она, конечно, была на высоте, но меня не убедила, что все биологические изменения – результат мутаций.
Я вспомнил про двух 14-летних школьниц, что прыгнули с крыши девятиэтажки в Лобне, буквально накануне. Боялись идти домой после двухнедельного прогула школы. А сегодня еще один парень выбросился из окна в Москве после ссоры с отцом, опять из-за школы. В таких условиях – как давить на ребенка?
Ребенок пришел, поел – и мы вместе пошли в его школу. Он заметно нервничал.
Я в этой школе еще никогда не был. Восхитило, что звонок на перемену у них наигрывает «Yesterday»! Я как-то сразу расположился к ней.
Ради нас у завуча провели настоящее учительское собрание: завуч, директор школы, почти молодой человек, само собой – ванина классная (учительница математики) – Тамара Степановна, учителя обществознания, физики, химии, русского и литературы... И все им недовольны: его прогулами, двойками. По физике он не аттестован за первый триместр, хотя и врал Лесбии, что аттестован. И так или почти так по всем другим предметам, в том числе по английскому, географии.
Лесбия в ужасе, главным образом от его вранья. И резко обрывает его, запрещая возражать, пока она не кончит говорить...
Задавили его полностью. Причем учителя крайне лояльны, мне бы таких в мое время! Они готовы ему все простить и перевести в следующий класс – при его минимальных усилиях, чтобы он хотя бы появлялся на уроках!
Иначе останется на второй год. Лесбия не выдержала и ушла. Я остался один на растерзание – и чувствовал себя, как мать балбеса из фильма «Доживем до понедельника». Хотелось найти в мальчике какие-то психические болезни – и этим все объяснить. Потому что он явно в неадеквате: ни относительно своего положения в школе, ни относительно своего будущего. Он не может даже понять задание на доске.
Возможно, это характер. Он очень горд и не может допустить проигрыша. Поэтому сразу отказывается от борьбы, раз видит, что проигрывает. Отстав, например, по болезни, он теряет всякое мужество догонять и мучиться несоответствием – и просто плывет по течению, ожидая, что выйдет?
Проблема та же, что и прежде: отсутствие контроля за ним. Лесбия не может, а я далеко. И, как и год назад, он «все понял», все признал, много чего наобещал. Хотя сегодня, по виду, чуть более серьезно, чем раньше. «Судилище» произвело на него впечатление. Он был публично уличен в стольких винах, что, как ни изворачивался, впечатление осталось ужасное.
В общем, мне надо больше им заниматься. Раз в неделю проверять дневник, забыть всякое снисхождение.
Он и Лесбия стали заниматься английским, а я поехал в Жаворонки. До этого думал пойти на концерт Умки в «Шоколадной фабрике», куда она пригласила, но до него было еще три часа, а, главное, не было настроения. Пойти развлекаться после этого дурдома, в котором я оставил Лесбию, было бы странно, притом что у нее, по ее словам, полно работы.
Это рождает во мне вину. Но что я могу сделать? Ни о каком воссоединении не может быть и речи: мне кажется, характер Лесбии совсем испортился, то есть стал еще более нетерпимым и истеричным. Мы бы не ужились. С таким характером человеку надо жить одному, как ее мама. Она удивительно ее повторяет.
Эта истеричность и несдержанность росли в ней год за годом и пару лет назад достигли, на мой взгляд, критической точки. При этом сегодня я увидел прежнюю Лесбию, хозяйку разговора. Это в ней пленяет, но я больше не хочу жить укротителем. У меня есть и своя жизнь и свой смысл.
И вчера я совершенно ясно его увидел. Жаль, что эти «озарения» так нестойки. И их почти невозможно претворить в жизнь, как и решения партийных съездов.

Катарсис – достойное завершение всякого произведения. Катарсис – не голливудский хэппи-энд, катарсис – это динамическое равновесие, это завершение диалектической картины мира, включающей тезис и антитезис. Причем катарсис – это «снятие» обоих, отрицание и примирение, признание взаимной правды. И в то же время, освобождение от рока, который они несут, когда развиваются сами по себе, без антагонистической компенсации.
Так вот: большинство рассказов Чехова этого катарсиса лишены.

С легкой руки Шатанувского я вспомнил о Подпольном человеке Федора Михайловича, моем старом знакомце. Как я мог о нем забыть, своем любимейшем герое! Так я же и есть Подпольный человек и всегда был им. Даже в браке, хотя за эти годы пафос во мне как-то поутих. А теперь ему в пору опять разгореться.
Подпольный человек – это же карьера!
И следующий пост должен быть о нем.

Я дожил до момента, когда никто не останавливает меня от творчества. Между мной и им не осталось стен. Мне не надо еще что-то изучать и набираться опыта, у меня достаточно и того и другого. Во всяком случае, и изучение и опыт могут идти параллельно с творчеством.
Если сравнить себя с деревом, на котором сознающая часть занимает место верхнего листа, то это дерево переросло стену, около которой росло, которая защищала его и ограничивала его мир. Мир теперь виден во все стороны. Но надо видеть самого себя не верхним листом, а всем деревом. Быть всем тем, кто прожил эти годы, мучился, что-то искал и, вероятно, все же что-то нашел.
Я никогда не был в лучшей точке по отношению к творчеству, в лучшем месте, в лучшей позиции. Другое дело, что у меня проблемы с вдохновением. А это все сводит на нет. Я писал в посте про три ловушки художника. Я избежал двух, но столкнулся с этой. В 20-ть, в 30-ть лет у меня было полно вдохновения, но не было ни свободу, ни материальных возможностей. Не было и опыта. Я должен был собирать опыт и одновременно выполнять долг женатого человека.
Но все же я не теряю надежды. После трипа что-то повернулось во мне.

Хочу рассказать о моем старом знакомце, подпольном человеке, впервые описанном Достоевским. Полагаю, что подпольный человек – самое большое открытие русской литературы. «Подпольный парадоксалист», как назвал его автор, обогнал Заратустру на два десятилетия и неожиданно утвердил русское философское первенство. 
С другой стороны, подпольный человек – это крайне интересный психологический тип, я бы даже сказал – архетип, в юнговском смысле, живой ходячий психоневротический комплекс.
С третьей стороны, подпольный человек (далее ПЧ) – исследователь. И занимается он самым важным и интересным исследованием: самого себя. Ему надо понять (и по возможности оправдать) причину, почему он стал тем, чем стал, и почему очутился там, где очутился (в подполье). И еще бы ему не понять!
Проще говоря, ПЧ – рефлектирующий неудачник, поставивший свою неудачу в принцип и мазохистски доведя самобичевание до наслаждения. Умный человек, по философии ПЧ, не может ни делать что-нибудь, ни сделаться чем-то. Умный человек, согласно ПЧ, это «усиленно думающая мышь», которая бунтует против законов природы. Ее бунт смехотворен, но в силу гордости она от него не откажется. ПЧ на личном примере хочет доказать свободу воли человека – так как (вопреки Аристотелю) может «пожелать себе вредного».
В силу особой нравственной или нервной чувствительности ПЧ очень склонен страдать. Если природа вдруг не предоставит ему повода – он будет страдать из принципа, по капризу. Ибо страдание для него – единственная причина сознания. А он хочет жить в ясном сознании, в максимальной осознанности. Поэтому подполье для него – самое подходящее место.
Впрочем, это надо пояснить.
Сама по себе рефлексия не создает ни героев, ни праведников. Рефлексия – просто механизм выживание, поиск выхода из критической ситуации, куда человек загнал себя сам или его загнали обстоятельства. И этот выход не имеет отношения к морали, если только человек не использует «мораль» так же, как в другом случае он мог бы использовать палку или веревку: то есть как подходящее случаю средство. Рефлексия ПЧ – особого рода, ибо он готов вечно находиться в критической ситуации, она его бодрит. Он не будет рефлектировать ради облегчения своей участи, а лишь ради осознания этой участи – и даже все равно: как наилучшей или как наихудшей, главное, чтобы доведенной до края и не как у всех.
Фундаментальное отличие и пафос подпольного человека, что лишь он – свободен. Он никому ничего не должен и ни в ком не нуждается. Он слишком мелок, чтобы кому-то нравиться, и слишком незаметен, чтобы вызывать зависть. Жизнь подпольного человека напоминает жизнь отверженного, который сам всех отверг. Он не сражается ни за чье признание, потому что считает, что нет никого, кто мог бы судить его. Оценивать должен кто-то высший, но таких высших ПЧ не признает: ни в виде отдельных личностей, ни в виде их совокупности. ПЧ – сам себе суд и оценка. И он слишком горд, чтобы делать то, что могло бы принести ему успех, потому что не хочет разделять чужие вкусы и ожидания. Он никогда не пойдет к другим сам, а – или заставит их прийти к нему, или останется так, как есть.
ПЧ – царь без царства. Все его царство – угол в его подполье. Зато здесь он безраздельный властелин! Лучше быть царем в своем углу, чем изворотливым обывателем в мире.
Причем ПЧ вовсе не мечтатель, а вполне себе реалист. У него нет иллюзий ни о себе самом, ни о мире. Мир как таковой ему просто не интересен. Мир интересен лишь при добавлении к нему чего-нибудь абстрактного: красивой идеи, мифа – или любви. Тогда он может увлечься действительностью.
Но ПЧ никого не любит, даже себя, потому что его требования к человеку бесконечны. Все люди кажутся ему искалеченными, какими-то половинками истинных людей, существующих лишь в искусстве. Поэтому ПЧ больше всего любит книги и искусство. В книгах, как и в любви, людям удается показать лучших себя.
Собственно, поэтому ПЧ и живет в подполье: чтобы не показывать себя несовершенного и не мучиться чужим несовершенством. Человеку удается быть «совершенным» несколько часов, но не несколько дней, тем более несколько лет, – поэтому лучше жить отдельно. К тому же подпольный человек – деспот и тиран: в том смысле, что готов делать лишь то, что считает нужным. Он ненавидит слово «долг», особенно когда под ним понимают некий набор убогих правил, придуманных ограниченными и несвободными людьми для себе подобных.
ПЧ любит природу эстетически, но боится ее практически, когда она напоминает ему, что и он – часть ее. Подполье позволяет ему быть как бы наименее живущим, то есть нести наименьшее количество обязанностей, которые накладывает природа на тех, кого она породила. Природа усредняет и обкрадывает людей, как считает ПЧ, а он хочет быть настоящим, он хочет быть героем! Подполье – это театр, где ПЧ играет главную роль. В своем подполье он не готовит заговор, но изучает пределы независимости отдельной личности.
Впрочем, не надо преувеличивать размеры подпольности этого подполья. ПЧ вовсе не изолирован от мира, да и как бы это могло быть? Со времен бунтующих баронов, сидящих по своим замкам, это не представляется возможным. Подпольный человек лишь отрЕзал от себя ту часть мира (или жизни), которая видится ему банальной. Чтобы сконцентрироваться на каких-то других частях. Он не убежал от жизни, а убежал от того, что большинство принимает за жизнь.
Подпольный человек – это призвание, вроде призвания художника. Правильно осознанное – это даже карьера, как мог бы сказать создатель понятия.
Вот несколько предварительных мыслей о подпольном человеке, как я его вижу.

Вчера приехал и сегодня уехал Кот. Повод: распечатать картинки на тему «Возрождения» для школы. Подбирали вместе, печатал я, группируя их в «Фотошопе», пока Кот смотрел жуткий боевик, который даже его достал.
Сегодня он позанимался с бабушкой математикой – и поспешно смылся, я почти его не видел.
Днем мороз -20, ночью -27. На кухне нет и 17-ти. Это самая холодная ночь за зиму. На Воре это был бы полный экстрим, а тут ничего, хотя открыл на полную все батареи и закрыл все окна.
Работаю над статьей «Христос и легитимация», вывесил «Подпольного человека», только не написал, что ПЧ склонен к мистифицированию, и он никогда не скажет ясно, что на самом деле он думает. Он даже готов наговорить на себя, только чтобы остаться непонятым. Остаться непонятым – это тоже его свобода.
Вчера обменялись письмами с ОК: она не хочет прерывать контакт. Пишет, что часто ведет со мной разговоры, и даже получает ответы! Вот и Мангуста получала от меня «ответы» во сне. О чем это говорить? Ни о чем хорошем. То, что в других обстоятельствах могло бы человека радовать, при данных скорее тревожит. Я не хочу ее сумасшедшей любви, я не хочу никакого возобновления прежнего.
Сейчас думаю, что вообще не хочу «биологических» контактов ни с кем. Хотя нынче зима, а что будет летом никому не известно.
«Из-за меня» она стала читать сборник статей Гумилева о поэзии. И это снова пробило ее на стихи...
...Мне ее жалко. Она талантливый художник и трудолюбивый человек, живущий совсем не той жизнью, какой хотела бы. Сожалеет, как много интересного она упустила. Ну, это про себя может сказать каждый. А те, кто стремился ничего не упустить, в основном уже на кладбище.
Тут надо соблюсти баланс, и это крайне сложно. Хотя большинство людей из осторожности от всего отказывается. Потому что трусы или конформисты, с одним принципом: чтобы все было тихо и благополучно.
На этом поезде далеко не уедешь. На нем только стоять хорошо.

Чем можно наполнить день в «подполье»? Спорт, гитара, писанина, чтение, бильярд, кино и интернет. Мог бы я захватить столько при других условиях? Да, я никуда не хожу, вообще не выхожу из дома. Но я уже видел много раз эту зиму и этот мороз. И ледяные городские улицы. Я слишком долго жил той жизнью, которой живут все. Или почти такой.
А теперь живу другой. И теперь испытываю угрызения совести: мол, они работают, а ты так шикарно устроился! Да, я, наконец, живу для себя и пытаюсь выжать из машины по имени «Я» все, на что она способна. Наконец, проверить ее с полной нагрузкой. Выдаст она что-то качественно другое, чем прежде, или нет? Помогут мне эти льготные условия – или все блажь? Или я просто дивиант со средними способностями и больным самолюбием?
Осуществление этого эксперимента я затянул страшно, едва совсем не опоздал. Но надо, чтобы кончился внутренний шторм, чтобы лодку перестало трясти. Трудно слагать слово «Вечность» в таких условиях.

Интересно, какое количество бессемейных героев у Чехова. Он плохо видел семью изнутри, она не была его проблемой – и поэтому столько героев-одиночек, как и сам автор.
Конечно, одинокость героя повышает его сюжетную мобильность. Однако часть технического человеческого конфликта остается не понятой. А счастливых, «нормальных» семей у Чехова, кажется, и нет.

Я словно выбираюсь из-под плиты, таким же незрелым, как и попал под нее. Это была плита семейной жизни, сильной личности Лесбии и искусственной надежности. В каких-то областях я совершенно не развился: я слишком рано угодил в эту историю. Я не стал по-настоящему самостоятельным, хотя жизнь с другим человеком да еще с маленьким ребенком – на тот момент резко прибавила мне зрелости.
Я жил в искусственной среде, я жил слишком благополучно, несмотря ни на что.
Второй раз я резко повзрослел в феврале 94-го. Именно тогда я понял, как я слаб, как жутко завишу от Лесбии. Возможно, что тогда подсознательно или даже сознательно заработала установка на доказательство, что это не так. Я стал работать над этой проблемой, я стал отделяться от нее, тем паче, что и обида помогала. Тем паче, что и прежний образ совершенно разрушился.
Я просил не лишать меня лекарства, без которого не могу жить, хотя понимал, что оно в значительной степени плацебо.
Понадобилось еще 10 лет, прежде чем я созрел до свободы. Но не созрела сама свобода, то есть ситуация.
И вот почти в 50 лет я пытаюсь стать тем, кем должен был стать еще в 25-ть: человеком, которого можно обойти со всех сторон, словно одинокое дерево в поле, которое растет само по себе и изменяет форму только под воздействием ветров, но не других деревьев.

Это фатум моей жизни: не иметь возлюбленной, которой не надо было бы вести маленького ребенка в школу. И мне (по слабости) хотелось бы, в период начинающейся старости, обрести возлюбленную, у которой дети уже выросли или вовсе нет детей.
Хотя это, в общем, шутка. Моя идея совсем не в том.

Слипинг Энди из ЖЖ, называющий себя профессиональным историком философии, пишет про лицемерие Ницше: он призывал к Сверхчеловеку, а сам был больным и беспомощным, изображал из себя борца, а сам был калека...
Не думаю, что Ницше был лицемером. Возможно, он – именно в силу своей болезни, этих ужасных головных болей, – столкнулся с тем, что христианское утешение его не утешало. И «христианская цивилизация», замешанная на страдании, оказалась совершенно бесполезной в его случае. Воспевая страдание как очищение и долг – она лишала его силы, наполняла ложной надеждой на воздаяние и утешение. Она ослабляла его мужество. Он бы предпочел мужество греков, спокойно принимавших рок, не ждущих за страдание никакого воздаяния.

Опять побывал Кот. Признаю, что с ним не легко. Не столько из-за его поступков, сколько из-за «пацанского» имиджа. Он даже стал, наконец, слушать музыку: «Ленинград» или «AC/DC». Ну, хоть так... Я понимаю, как Лесбии с ним тяжело: такое давление агрессии, негатива, подростковой глупости и бестактности. Хотя, надеюсь, это все больше форма. В душе, мне кажется, он совсем другой. А внешность такая – чтобы скрыть внутреннюю мягкость и ранимость.
Нам он показал, что делает большое одолжение, приезжая сюда (заниматься математикой). И ждет, что мы будем плясать вокруг него от счастья. Отчасти и пляшем. Поэтому я в очередной раз поехал в «Медиа-Маркт» – развлекать его и маму. Купил ему новые наушники. Он опять пообедал в стиле Гаргантюа, мама была в ужасе.
И всю дорогу назад я мучился его мнениями о политике. В его поведении много провокативного. Как в раннем детстве, он проверяет границы свободы. В конце концов, он знает, что мы ему ничего не сделаем.
...Видел вчера в You-tub шторм в Ялте 7-го февраля и обледенелую набережную 8-го. Ледяные деревья казались авангардными скульптурами. Но не погибнут ли они? Особенно за пальмы страшно.
А сегодня смотрел на снег в Риме. Римляне лепили снеговиков, совсем как мы.
С солнцем зима очень красива, почти как в Риме.
На Умку не поехал.

Очень странный был вчера день.
Договорился с некоей Наташей, продававшей через ЖЖ двухтомный «Мифологический словарь», который хотела иметь Лесбия. Цена 1500 р. Позвонил Лесбии: она его по-прежнему хочет.
Сперва я надеялся просто переадресовать девушку Лесбии, но в словах Лесбии я услышал упрек: мол, я обещал ей этот словарь. В самом деле, когда я рассказал как-то, что приобрел в Севастополе этот словарь для Москвы (в Севасте у меня такой уже есть), она сказала, что хотела бы его иметь. И я предложил поменять его на ее однотомный «Мифологический словарь», который очень люблю.
...Встретился с Наташей на Бабушкинской – и поехал в Текстильщики. Тут только Кот: Лесбия уехала на встречу с кем-то. Оставила мне однотомный и 1000 р. компенсации, как сама решила. Я взял, чтобы она не подумала, что я хочу подкупить ее своим благородством.
Попил с Котом чая. Он вернулся с военно-патриотической экскурсии, совсем как в советское время. И засел за компьютерную игру, от которой я еле оторвал его. Щенок все еще не продан, а он (она) очень забавен: толстый, боевой, как положено охотничьей собаке.
Кот стал расспрашивать, почему я поссорился с Лёшей (DVD), к которому поехали Сентябри. И так как я попытался уйти от ответа – стал излагать свою версию, которую от кого-то услышал. Согласно ей я во всем был виноват: орал о наркотиках вопреки просьбам хозяина дома (Бубнова), и что резко отвечал Роме, когда он просил тише ехать... Рассказал, как было на самом деле.
Я и не сомневался, что Лёша изобразит ситуацию именно так. Интересно – зачем тогда они с Денисом собирались передо мной извиняться?
Эта тема меня возбудила. И, уйдя от Кота, я вдруг позвонил ОК: она приглашала увидеться, я не хотел, но у них моя книга «Очерки Крыма» Маркова, и я не прочь ее вернуть. Получился бы такой книжный день.
Но все вышло немного не так. К ОК и Славе как раз в этот день должны прийти Пудель, Васильевы и Таня Терещенко. Причем последняя – после многолетнего перерыва, как и я. И меня ждут тоже.
Приехал я, в результате, первый. ОК коротко стрижена, как стриглись школьники в 70-х, когда директор запрещал носить длинные волосы. То есть – чуть длиннее ушей.
Она стройна, высока, но не красавица. И теперь ничего не поразило, не вздрогнуло во мне. И думаю: и правда, что же тогда такое было?
Посмотрел изменения в их квартире. Слава сделал хорошую лежанку-антресоль в одной из комнат, которая теперь является гостиной. Сделал себе мастерскую для обжига, отрезав часть кухни. То есть, человек работает, а не просто сидит на шее ОК, как все считают. Кажется, он и иконы пишет, судя по большой заготовке в той же гостиной.
ОК вся в готовке, поэтому я даже не заикнулся о книге.
Скоро появился Пудель, вернувшийся с ограбленной дачи. Потом появились Вася с Леной Приквой. Пришла соседка, потом ее дочь, но ненадолго. И, наконец, Таня Терещенко (разорвавшая отношения с ОК и Славой тогда же, когда и Лесбия, и по той же причине). И не одна, а с Яной. Они все ели мясо, мы с Пуделем салаты, рис и грибы. И много пили. Поэтому получился жаркий спор о религии, к которому я был причастен. Начался он с упоминания Дмитрия Смирнова, не то Яной, не то ОК. Он их любимый поп и последний во всем авторитет.
Я взорвался, припомнив его позорную и абсолютно нехристианскую речь по поводу смерти Владимира Леви...
Вася выступления не слышал, но заранее согласен: не нужны нам сексологи! А я говорю, что нужны – чтобы объяснять нашим мужчинам, что у женщины есть клитор, и ее надо перед сексом настроить, возбудить... Вася же считает, что женщине нужна любовь и больше ничего. Я призвал Таню на роль эксперта: нужно это женщине или нет? Она от этой роли отказалась:
– Я уже не женщина, – объявила она.
– Как так?!
– Так получилось... – и смеется.
Я оказался обложенным со всех сторон, но бился упорно, поэтому убедил в чем-то даже Таню. Впрочем, она исторически была наиболее вменяемой в их компании. Вася же высмеивал и ругался, мол, я не могу ни о чем судить, так как нахожусь снаружи, а не внутри церкви...
Спорили об эволюции, которую они отрицают. Я же доказывал на примере эмбриона и филогенеза... О концепции времени, происхождении мира с точки зрения науки, у которой все сложно, нет одного ответа на все – зато у верующих все просто.
Я апеллировал к Попперу и его критерию фальсификации, объяснял происхождение концепции души с помощью Тейлора, происхождение Спасителя с точки зрения иудаизма. Тут я в своей тарелке, я сижу на этой теме. А они ничего не помнят – в своей собственной религии. Таня просит ей помочь с возражениями на мои доводы, а никто не может. Пудель оправдывается тем, что не хочет искать ответы на неясные для него вопросы – это, типа, тайна Бога. А я хочу получить на эти вопросы ответы, но с точки зрения науки, а не догматики.
Вася отрицает науку, все эти западные штучки, прогресс и т.д.
– Вы так отрицаете прогресс, технику, науку, – главное науку! А ведь она дала вам все! Откажитесь от света, компьютеров, автомобилей, вернитесь в курную избу и носите лапти! Тогда вы будете последовательны. А теперь все это кажется лицемерием!.. – вещал я.
В конце концов, Таня признала, что я всегда был нонконформист, в то время, как все, в том числе она, стремились и стремятся сгладить углы и ни о чем не спорить. Я возразил, что она одна, со времен Шаболовской, была одна из всех, которая могла в чем-то со мной согласиться.
– Ты была третейским судьей в наших спорах, помнишь?
Она не помнит.
И тут вдруг Приква прочла мне панегирик: все не воспринимают мои слова серьезно, я для всех, мол, Саша, которого можно о чем угодно попросить, и он сделает. А то, что я говорю, это, мол, такой прикол. И что я такой же христианин, как они, хотя и отрицаю это.
Я возразил, что, напротив, доказываю, что атеист может быть хорошим человеком. При этом большинство православных являются христианами лишь формально...
Приква сравнила нас с Володей, который и когда не был православным, был готов все всем отдать, все свои заграничные шмотки, а сам ходил в трениках. А вот ей именно сознание, что она христианка, помогает совершать некоторые поступки, которые ей по слабости совершать не хочется. Я сказал, что дело не в религии, а в цивилизации, культуре. Что культурно развитые люди поступают так, а не иначе.
Еще она сказала, что я живу вполне по-христиански, только с сексуальной стороной мне надо разобраться. Я попросил пояснить.
– У тебя же есть девушка? Ее надо всем представить и жениться на ней, – сказала она.
– Откуда ты знаешь про девушку?
– Все говорят! – засмеялась она.
Что ж, суть моих отношений с Мангустой позволяет мне не спорить насчет подобного (неприемлемого) предложения.
– У меня никого нет, и я живу один, – скромно возразил я.
Несколько раз ОК вмешивалась в спор и добивалась: почему я все время нападаю на их религию?
– Я бываю в вашем обществе не очень часто, потерпите немного.
Все же это разнообразие в их кругу, где все давно решено.
Разговоры прерывались демонстрацией Славой купленного им спиннинга с катушкой. И танцами под «Роллингов» и «Шизгару», заводилой которых была Яна, вытащившая танцевать и меня.
Танцуя, сказала, что любит меня. Это не в первый раз. Я благодарен, конечно... К танцам присоединился Пудель, Вася и даже Приква. Православные зажигали, что как-то не сочеталось с догматами их религии и отрицанием Запада как такового.
Пудель назвал похвалы мне «деньрожденными». Мне было неудобно, я не ожидал. Даже Слава стал меня хвалить, но своеобразно:
– Вот, Ксения, мне нравятся твои любовники! – имея в виду, видимо, нас с Пуделем.
– Фильтруй базар, Слава! – резко сказал я и вышел (вылез) из-за стола в дабл. На обратном пути я взял под руку случившуюся в коридоре Прикву и попросил ее быть свидетелем.
– Чего? – испугалась она.
Мы подошли к Славе, который был на кухне, и я «обратился и сказал»:
– Вот, Слава, я говорю при свидетелях! Я никогда не спал с твоей женой!
– А что, а зачем? – начал растеряно Слава.
– А затем, чтобы ты никогда больше не говорил такого, что ты только что сказал.
– Да я же ничего не говорил!
– Как не говорил?! Все слышали! – и я потребовал подтверждения у Лены.
– Ой, не надо меня втягивать в ваш спор! – заявила она.
– Нет уж, не увиливай! – потребовал я.
И стал одеваться. В коридор вышла Таня прощаться. Она рада, что увидела меня и пригласила в гости, в новую квартиру.
Ушли вместе с Пуделем и шли пешком до «Кузнецкого моста», видимо, его обычный маршрут. Говорили об избитом Шульмане из ЖЖ, что возглавляет ТЦЖ на Рождественке. Я вспомнил свой грустный председательский опыт.
Успел на последнюю электричку. От возбуждения даже не хотелось спать.
Ночью стали идти эсемески от ОК. Она извинилась за Славу. Она знала, что когда он напьется, он поднимает эту тему. Я тоже догадывался, что это может произойти, поэтому и не хотел идти. Но хорошо, что мы, наконец, объяснились по этому поводу. Резко, но ясно.
Еще ОК написала, что свобода пошла мне к украшению. Это же говорила и Приква про нас с Пуделем: какие мы молодые и красивые.
Мне-то что ж: живу один, на работу не хожу, занимаюсь любимыми делами. А вот про нее я бы этого не сказал. Как-то совсем она меня не поразила. Главное, что я никак не мог найти ее носа. Не нравятся мне люди без носа. А как же раньше она нравилась?
Плохо лишь, что перепил. Ночью мучил сушняк, как давно не было. Но, в общем, я прожил насыщенный день, тем интереснее, что все произошло неожиданно. В моем уединении это нужные впечатления.

Вывесил работку «Христос и иудаизм: проблема легитимации». Начал писать ее еще до ссоры с Мангустой. 15 компьютерных страниц. Сам во многом разобрался, уже хорошо.

Из блокнота:
Я заглянул в глаза собаке и задал вопрос: почему она – собака? Почему я – человек? Тут нет ответа. И никогда не будет. И никакой религиозной фикции я не приму.
Единственный «утешающий» ответ, что есть кто-то, выше меня, и он так же заглядывает мне в глаза...
Но кто он, почему я его не вижу? Или он и есть «Бог»? Та самая религиозная фикция? А не вижу я его в силу ограниченности моих органов чувств?
Как спорил в субботу у ОК: все материально, но материя не исчерпывается тремя измерениями. В ней есть много того, что мы не видим и не знаем... И все же существа «нашего» типа могут обитать только в наших измерениях, в нашем мире. Иначе даже заглядывая нам в глаза, они ничего не поймут.

Про встречу с ОК, первую за почти восемь лет. И правда, что же тогда такое было? Человек отдавал мне себя – почему бы не взять? Он предложил альтернативу ужасно сложным отношениям с Лесбией. И это подкупило. Иначе ничего не произошло бы. Все произошло из-за контраста, из-за того, что я ужасно устал от своего очень сложного брака, от жизни, которая совершенно не удовлетворяла.
Надо было, чтобы Лесбия ушла летом 94-го, когда я был готов ее отпустить, а она вновь переспала со своим возлюбленным, как я узнал позже. Все были бы свободны и жили бы так, как хотели. Но тогда препятствие возникло с другой стороны...
И вот я осуществил теперь то, что не смог тогда. Я все увереннее чувствую себя в своей свободе.
Говорил и буду повторять: эта ситуация дана мне, чтобы я дозрел – и как человек, и как художник. И тогда можно будет думать о чем-то еще.
Поэтому я не буду ничего менять, ускорять, искать. При этом я открыт для любых вариантов, кроме семьи.

Можно обвинять себя и других, что они (я) соглашаются на брак из-за слабости и внутренней незрелости. Брак становится заменой прежней семьи, папы с мамой, привычной кроватки с мишками.
И, однако, у души есть потребность в какой-то интимности. Я – про особое взаимоотношение двух людей, перешедших в категорию близких, переживающих жизнь как проблему, которую нельзя решить в одиночку.
У человека есть потребность выговориться. Для этого существует исповедь в церкви для верующих и психоаналитик для неверующих. Или близкий друг. И человек, с которым ты живешь, и должен быть, по идее, этим близким другом.
И тридцать лет назад я был готов принять «брак» лишь как союз соратников, коммуну двоих, nation of two – особенно когда за окном был ненавидевший нас совок, железобетонная мерзость. Я презирал и боялся, как проклятия, банальной семьи, в которой укрываются сломанные и нелетающие. Которые поэтому мучат друг друга, изменяют, притворяются, раздражают, даже дерутся. Но не расходятся.
И я очень боялся, что наш «брак» может стать таким. А он, чем дальше, тем больше таким и становился, союзом полуродственников, убивающих свободу друг друга. И мстящих другому за эту несвободу.
Этот дурацкий период кончился. Мы не смогли восстановить «коммуну», но оказались достаточно сильны и честны – чтобы не длить брак. Это не наш концепт. И сейчас я горд за нас. Мы оказались достойны идеалов молодости.
Но... потребность в «интимности» осталась. Это заложено природой. Убегая от потери одной интимности, я завел другую. И потерял и ее. Теперь мучаюсь уже двумя потерями.
Я убежал из клетки, но мне прищемили хвост. Я на свободе, но все равно словно привязан.
Тут есть еще один момент: другой предлагает тебе часть своей жизни, своей земли или дороги, по которой он прошел и еще идет. Твой горизонт расширяется, на нем появляются новые горы и силуэты неизвестных городов. Появляются новые варианты выхода из тупика и невостребованности. Наверное, это была главная причина моего объединения с Лесбией. И интереса к Мангусте. Секс здесь занимал 25-е место.
Однако после многих лет жизни вместе важнейший момент «предложения» – уходит. У вас давно все общее, другому больше нечего тебе предложить, кроме котлет и секса. Все сползает в обыденность – и начинаются ссоры и измены. Эти отношения надо сворачивать, хотя бы ради чувства собственного достоинства: что ни ты не позволишь оскорблять себя, ни сам не станешь оскорблять другого. Не будешь мстить ему за собственную неудовлетворенность.
Поэтому смысл не в том, чтобы мне теперь все время жить одному, обжегшемуся и обиженному. И не в том, чтобы иметь спутника на моей дороге. Но в поиске людей, которые что-то знают о своей дороге и могут предложить мне какое-то время идти по ней вместе.
А по своей я уж как-нибудь и сам пройду.

Вывесил вчера пост про брак (про «котлеты», как выяснилось из комментариев) – и один из читателей, видимо, молодой волосатый, удивился, что мы с Лесбией согласились на дивен и котлеты, потому что в «Промокашках» все было так красиво. Очередная, мол, сказка?
И я понял, что мы уже должны соответствовать мифу о нас. Хотя котлет никогда не было. А если бы были, все, может быть, было бы проще...
Но суть нашей жизни в том, что мы не стремились к простоте. И отношения наши были крайне не простые.
Еще мне кажется, что Мангуста шлет мне в ЖЖ какие-то сигналы, мол, у нее все так же, она никого не завела.
Ситуация тянется давно, и она мне на пользу. Я вспомнил о многих вещах. И еще чуть-чуть приблизился к состоянию свободы. Формальная свобода от всех людей может, в конце концов, дать и фактическую.

Проблема свободы в России решается просто: надо из нее уехать. Так выходит из откровений наших бывших соотечественников, Александра Ямпольского и Максима Кантора.
Они из прекрасного далека высокомерничают о нашей «гламурной революции»: разве здешнее быдло может сделать что-нибудь человеческое?

Весьма интересные дни. В субботу приехал Кот. Пока он ехал, я убрал снег. Через день я работаю таджиком: беру много, кидаю далеко. Мы беседовали с ним, он позанимался с мамой, потом мы смотрели «Шестое чувство» с Уиллисом.
И в воскресенье вместе поехали в Москву. Я – на «Белое кольцо», он – домой. Даже мама удивилась, что он не хочет присоединиться к Кольцу. Чем дальше, тем она становится оппозиционнее.
На Красных Воротах встретился с Пуделем, которого пригласил на акцию. До начала был почти час, и на Садовой, кроме ментов и редких прохожих никого не было. Мы пошли к Покровке, которую я предложил избрать местом нашей боевой точкой. Казалось, что затея провалится, потому что не было никаких признаков «революции».
Чтобы скоротать время, пошли гулять – и дошли до Курского вокзала. Зашли в «Шоколадницу», поболтали о детях, Оле... Тем временем за окном появились люди с белыми ленточками. Без 7 минут два, когда мы вышли из кафе, я удивился количеству народа: его было уже много и он пребывал. Все же оставались незанятые места, и мы встали в одно из них. К нам подошла девушка и спросила: можно ли присоединиться к нам?
Люди шли и шли – и скоро мы плотно блокировали тротуар. А мимо ехали машины с белыми лентами и истошно сигналили. У многих – открытые окна, люки, они снимают, машут руками, белыми вещами, флагами... На машинах антипутинские лозунги. Присутствует специальная наклейка «Прокатим Путина» – в виде госномера с датой выборов.
Менты не пускают на проезжую часть, но на этом их деятельность и кончается. Подъехала девушка и попросила ленточку. Кажется, вся Москва за нас. Москва в свободе! Это было не государственное тухлое «веселье», а не формальная Масленица – а подлинный карнавал. Причем трезвый и очень сознательный. Люди веселились от того, что заодно, что им не страшно. Что они расколдовали себя и город от власти. Обнесли его белым кольцом. Я назвал это экзорцизмом над Кремлем – по аналогии с «экзорцизмом над Пентагоном» в 67-ом.
Мы стояли и махали час, аж руки устали. Мы казались стоящими на трибуне, а мимо нас ехали колонны праздничных машин.
Давно не было в Москве такого веселья. Оппозиция раз за разом изобретает что-то оригинальное, собирает толпы и при этом не тратит ни копейки. Власть тупо подражает, тратит кучу бабла – и все, что ей удается, – это ноябрьское шествие подневольных трудящихся. Дух Господень отошел от Саула...
Не было никаких политиков, «лидеров оппозиции» – и только лучше. Само действие своей формой не попадало в значения «митинг» или «демонстрация». Его нельзя было запретить, но и эксплуатировать его было нельзя. Оно не принимало решений, оно само было решением. Оно не было средством, оно было самодостаточно.
Кажется, акция устрашения прошла великолепно. Не знаю, удалось ли изгнать нечистую силу из Кремля, но мы сами неплохо провели время. Весело, как и надо на Масленицу. Не знаю, как в других местах, но у нас на Земляном валу народу прибыло с запасом. И если где-то кольцо не замкнулось (и враг проскочил), то лишь потому, что не удалось равномерно распределить бойцов и шаманов. В любом случае ребята на автомобилях нас подстраховали. То есть вышло аж двойное кольцо, гудящее и приветствующее одно другое...
Потом мы прогулялись по пустому центру, дошли до моей «малой родины». Пудель рассказал, что умерла Лой, еще в 2009-ом. Заехали на Савелу за картриджами для принтера. И поехали к нему домой. По дороге купили в «Зебре» вино и сыр.
Описали Насте произошедшее. Говорил с ней о биологии, наследовании благоприобретенных признаков, и она была со мной согласна – что они наследуются не только через мутации, закрепленные в половых клетках. И про опухоли, которые являются источником эволюции, поставщиком избыточной клеточной массы для органов – и местом, где формируются уникальные генные цепочки, потом используемые организмом (все из статьи в интернете, которую я прочел). Про религию, традицию, восприятие мира исходя из оппозиций («черное-белое», «левое-правое», «жизнь-смерть», «мужское-женское», «начало-конец» и т.д.), возникших из-за законов нашего существования, нашей конечности и смертности... И «случайностей», как чего-то необъяснимого.
О литературе, Набокове, в частности – «Лолите». Про фильм «Жизнь по лимиту», в котором я снимался, о путешествиях, о Сирии, где живут знакомые Пуделя...
Посмотрели в сети то, что уже вывесили про «Кольцо».
Уехал пол-одиннадцатого. И ехал в какой-то тоске. Не то оттого, что эмоционально устал, не то оттого, что не выспался. И из-за проблем с Котом, особенно теперь, когда Лесбия улетает в Индию, и он остается один.
Мама уехала праздновать Масленицу к Киселевым – и я один в доме. Сил совсем нет. И все равно делаю пост о «Кольце». «Братство Белого кольца», как было написано на одной машине.
Вывесил столько фото, что достиг лимита их в ЖЖ.

Около десяти утра меня будит Тамара Степановна, ванина классная, и сообщает, что Ваня не пришел  школу. Звоню: он проспал.
Поэтому идея Лесбии (и Вани), что он будет жить один, а я лишь проведу с ним пару дней и ночей – отменяется. Об этом я говорил с Лесбией, убегающей на самолет. Она согласна. Кот против, но его мнение меня больше не интересует. Все же решаем, что жить с ним будет моя мама, а не я.
Мама согласна. И я везу ее с вещами в Текстильщики. Естественно, вся Москва в пробках, езда на два часа. Съездил еще за продуктами в «Пятерочку». Но Кот неожиданно рад нам. Похоже, он и сам почувствовал себя нехорошо, оставшись один. Обещает радовать бабушку хорошими оценками. Что-то сомневаюсь, неоднократно это слышал. Было бы уже прекрасно, если бы они не убили друг друга.
Поговорил с Лесбией по мобиле. Ее рейс отложили на два часа. «Утешил» ее, рассказав, сколько сидел в тель-авивском аэропорту. Она говорит с забытой мягкостью. Может быть, нервничает перед полетом.
И поехал назад.

Надеялся найти у Алена Деко гипотезу о видении Павла на дороге в Дамаск. – и ничего не нашел. Кроме того, что мистическое видение передается в Деяниях и Посланиях в трех разных версиях: то все спутники Павла видели свет, но ничего не слышали, кроме Павла, то слышали голос, но никто ничего не видел, то ничего не видели и не слышали. Я полагаю, что все это вымысел и благочестивая легенда, придуманная самим Павлом. Но для чего?
Понятно, что для сакрализации своей миссии, своего призвания, повышения самого Павла до апостола.
Подобное я нашел у английского писателя Ральфа Уинстона Фокса (Ralf Winston Fox) – в рассказе «Разговор с ламой» («Conversation with lama»). (Интересно, что здесь упоминается барон Унгерн! – в советской книжке 61 года, впрочем, на английском). Буддийский лама и одновременно монгольский рапсод рассказал автору легенду, как он получил песенный дар: в детстве он встретился с гигантом, скачущем на драконе. Тот попросил у мальчика лучшую козу, а взамен пообещал дар. Так все и вышло. Причем лама предполагает, что это могло ему присниться, козу же съел волк.
Почему не предположить, что у Павла тоже был сон? Что он заснул и даже упал с повозки или верблюда, или лошади.  И при падении повредил голову. А в Дамаске некий еврей, который оказался христианином, излечил его. И Павел увидел здесь двойной знак.

Зрелость – это умение обретать душевный покой. Зрелость – это такого рода «бесстрашие». «Зрелого» не то чтобы ничего не беспокоит, но он словно обошел все темные комнаты этого дома и не нашел в них ничего пугающего.
В одной комнате он смел веником паутину, в другой зашпатлевал трещину, в третьей поменял проводку.
Мир существует давно и пережил хрен знает что. И устоял. Следовательно, в нем есть и смысл, и сила, и здоровье. Трудности лишь совершенствуют наше умение сопротивляться и искать выход. Люди столь совершенны при всех их недостатках, потому что постоянно ищут выход...

Был сегодня в Москве, в «Ингосстрахе» и у Кота. В «Ингосстрахе» я узнал, что мне не надо платить за страховку авто, потому что они мне ее и так не дадут – без техталона. А его я решил гордо не получать (то есть не покупать).
В Текстильщиках я нашел, что мама жива, уроки делаются, в школу Кот, наконец, ходит (в понедельник опять прогулял, как он сознался под давлением). Мама накормила супом. Говорили с Котом о войне – в связи с темой по школьной истории: «Десять ударов Сталина»! Такой темы не было со сталинских времен! Они совсем охренели?! Об этом и говорили, о всех этих «ударах».
Вроде у них все мирно, мама не страдает. Коту с ней проще, чем со мной.

«Не надо терять пафос!» – как сказал однажды Стас. Он иногда формулировал так, коротко и по делу. Другой его афоризм: «Завтрак надо заслужить» – когда мы ехали с ним стопом на Алтай. И мы долго заслуживали его, сперва стоя на обочине, потом долго трясясь на жестком сидении грузовика...
А тогда он как раз терял хипповый пафос – и стал заменять его пафосом андеграундного художника. Скоро я пошел той же дорогой.
Жить и правда надо с пафосом. Жизнь с пафосом – это жизнь революционеров и самопальных художников. Они бросаются в свое дело, как в любовное приключение. С одной стороны, они верят в свою избранность, с другой, – в оправданность всех жертв.
Поэтому и пьют: алкоголь оживляет гаснущий пафос.
Но когда у человека есть пафос – ему не надо ни синьки, ни наркотиков. Еды, денег, ночлега. Секса. Даже без рок-н-ролла он может какое-то время обойтись. Пафос – самый лучший кайф. Рок-н-ролл без него точно не появился бы. И бессмыслен как явление.
Пафос, как доска, на которой маяк и разведчик седлает гребень эмоциональной волны: лишь с него видна чудесная неизвестная земля, берег со смыслами. Это зовется вдохновением, когда продукт художника оказывается глубже, талантливее, ярче, чем сам художник в повседневной жизни. В своем вдохновении он как канал или шаман, призывающий превосходящие его силы. Это вовсе не метафора, это железно работающий механизм. Причем механизм совершенно материальный, не требующий «сказок о силе» и прочей метафизики.
Пафос под маркой вдохновения помогает преодолеть себя, скучного, ноющего и осмотрительного, не находящего смысла жизни. Пафос – внутренняя убежденность, позволяющая легко держаться одному. Одному даже легче, чем вдвоем, потому что редко бывает совпадение пафосов, тем более надолго. Другой становится особенно ценен именно в отсутствии пафоса (возвращаемся к прежней теме «про котлеты»). А жить с пафосом, на уровне своих откровений, – бесконечно сложно. Тем более в мире, требующем от человека чего-то простого и очевидно полезного (окружающим).
Поэтому маяки и разведчики не живут долго: они или гибнут, или становятся функционерами и академиками. Лишь единицы сохраняют пафос до конца – или, скорее, оставляют потомкам миф о чистоте борьбы.

Я вижу прямую связь между религией и миром, в котором живут люди (тут нет ничего нового). Когда люди живут мало, плохо, трудно, опасно, когда мир является местном страшным и ненадежным, без единой гарантии для души – люди психологически компенсируются через идею другого мира и другой жизни. (Это рассуждение не имеет отношения к вопросу о происхождении религии – религия происходит из других источников.)
Чем приличнее становится жизнь, чем для большего числа людей здешний мир делается местом надежды – тем меньше люди интересуются религией, как оружием отчаявшихся. Они не интересуются мифическим лекарством, предпочитая искать настоящее, что гораздо сложнее.
Религия говорит на языке осеннего ветра, отвечая сразу на все вопросы. И именно это самое в ней неприемлемое. Ответ надо завоевывать в длительной личной борьбе, пользуясь лишь фактами и пережитым опытом.
Человек не знает, есть ли Бог, в ощущениях он ему не дан. И он, этот человек, не станет садиться на воображаемую табуретку, пусть она будет из одних алмазов. Он предпочтет сесть на корявенькую, трехногую, но настоящую. И все «верующие», в том числе попы, делают то же самое. Лишь неофиты и фанатики иногда поступают иначе. И тогда или быстро гибнут, или становятся нормальными разумными лицемерами. Воображаемую же алмазную табуретку они держат перед глазами как идеальное стремление, которое никогда не будет реализовано, но которое как бы оправдывает их в собственных глазах. Потому что они хотят быть оправданными, потому что там у них в душе что-то не в порядке, что-то с совестью. Или с самооценкой, с ощущением своего места в мире. Это совершенно нормально и не стыдно. И все же лучше обратиться к источнику проблемы, чем игнорировать ее, распевая гимны прекрасной воображаемой табуретке.
И когда я слышу, как Макс Шевченко кричит на «Эхо Москвы», что раз в Писании сказано про Конец Света – то он несомненно произойдет, потому что это для него книга, где написана абсолютная истина, – я вижу в этом только игру с самим собой в слова. Притом что сам факт Конца Света – совершенно несомненен, ибо все в этом мире имеет конец. Однако ради этой банальности не надо так исступленно верить в Писание.
И если в Писании сказано, что в начале появились день и ночь, а лишь потом земля и Солнце, то он и в это верит, как в абсолютную истину? Не являются ли эти день с ночью той самой горой, которая умудряется существовать без долины, что так беспокоило Шестова?
Думаю, все гораздо проще. Вера у современного человека – лишь манифестация намерений, такая «клятва пионеров», которую никто не собирается выполнять. Чеховский дьячок в «Дуэли» рассказывал про своего дядю-попа, что тот, когда ходит на молебен о ниспослании дождя – берет с собой зонтик, чтобы не промокнуть на обратном пути. «Вот это вера!» Так ли верят наши христиане? Они лишь убеждают других, что во что-то верят, а в повседневной жизни отжигают лучше любого язычника. Их вера – это декорация души и момент фиктивной самоидентификации. «Я верующий, я православный» – звучит у них как эквивалент «хорошего человека». Словно они уже всем стали – и могут ходить именинниками. Добрый нехристианин, тем более добрый атеист кажется им фактом, если и не невозможным, то необъяснимым.
На деле же выясняется, что их вера не избавляет их ни от одного «греха», ни от одной слабости, ни от одной психической проблемы, не делает ни лучше, ни увереннее в жизни. Вся их вера не помогает им не то что сдвинуть гору, но даже излечить насморк.
«Верят» просто на всякий случай, «а вдруг», «верят» из суеверия, по традиции, привычке, потому что так принято в их кругу. (Наверное, я не охватил всех случаев «веры», но, полагаю, перечисленные – очень характерны. Я могу понять веру людей в отчаянии, но понять «веру» благополучных, сытых, светских «христиан» – увольте. Поэтому и беру ее в кавычки.)
Некоторые говорят, что мысль, что «я – христианин», помогает им совершать хорошие поступки, которые совершать не хочется (оказать какую-нибудь помощь, скажем). Ну, хоть так. Пусть это удивительно, что человек живет уже 30 с лишним лет «христианином» – и все забывает об этом, вдруг вспоминает и начинает подгонять себя под идеал. То есть христианство осталось для него внешней формой, забытым мятым галстуком на шее. Он не слился с ним, не проникся до самоотождествления. Поэтому и ведет себя в лучшем случае как все – и лишь иногда, «как христианин».

То и дело ловлю себя на том, что убегаю от себя – в книжку, кино, какую-нибудь работу, тысячи разных дел. Даже в мысль. Но это общая мысль об абстрактных вещах. Нет, я постоянно думаю о себе, но все эти думы посвящены оправданиям или сокрушениям. Они малоценны. Но вот по-настоящему глубокого заглядывания в себя нет. Неожиданно глубоко удалось заглянуть в себя под «смесью» («спайсами»).
Можно даже не погружаться глубоко в память, а погрузиться глубоко в этот момент: ты теперь – что это такое? Глупый вопрос?
Вытащить себя из обстоятельств и взглянуть, отдельно и внимательно, четко на себя. Как «я» может взглянуть на «я»? Где то зеркало? «Я» – объект и субъект сразу, и как оно будет судить, когда оно одно, а когда другое? Не начнется ли сплошное бессознательное притворство?
Собственно, это суть психоделии с моей точки зрения: поймать свое «я». И иногда это довольно успешно удается, только результат плохо вербализуется и запоминается. К тому же «химическое просветление» никогда не убеждает в собственной истинности.
Значит, подобную интроспекцию надо научиться осуществлять как-то без психоделиков.
И вот я стал размышлять о проблеме сознания и «я». И начал искать его издалека, используя как бы научный метод, типа гуссерлианской редукции, но на свой манер.
Начал я с того, что, вот, есть живое тело, суть которого – чувствовать внешние воздействия и избегать тех, которые причиняют боль. Это тело недавно родившегося ребенка. В этом живом теле скоро формируется некий центр, куда стекается вся информация о воздействиях, где накапливается опыт взаимодействия с внешней средой, о которой пока нет никакой информации. Это волевой центр или центр манипуляции. Ребенок методом тыка, методом проб и ошибок учится манипулировать реальностью, делает выводы, что надо предпринять, чтобы уменьшить неприятные воздействия. Главным образом: душераздирающе орать. Так как внешняя среда не любит этого ора (что быстро устанавливается) – она попытается что-то придумать и исправить. Проблема решения всех проблем ложится на внешнюю среду, ребенок лишь должен «объективно» сигнализировать.
То есть центр воли и манипуляции формулирует элементарный «ответ» на воздействие. Достаточно быстро вырабатывается язык и система «ответов». И какое-то время тело и этот центр, который допустимо назвать первосознанием, могут жить без «я».
И в тот момент, когда телу кажется, что оно нашло окончательный и универсальный ответ на внешнее воздействие – появляется «я». Это и есть универсальный ответ.
Но триумф длится недолго, потому что следом начинается проблема самого «я», которое очень быстро отъединяет себя от тела и взамен приобретает в компаньоны фрейдовское «Сверх-Я», иначе: комплекс специфических внешних воздействий, рассчитанных именно на «я», а не на тело. И это «я» начинает искать уже свой «универсальный ответ». Это поиск самоидентификации, самотождественности «я», с одной стороны, и места «я» среди других равных «я» – с другой. Одновременно проблема «я» – это проблема морали, то есть допустимых средств манипуляции в ситуации, когда никакая симпатизирующая внешняя сила решать твои проблемы не будет.
И первая попытка такого «универсального ответа» – это Бог...

Кот заболел – и в субботу я поехал на машине в Москву, забирать вещи мамы, которая тоже плохо себя чувствует и собирается возвращаться в Жаворонки. Погулял с собаками, поел, поболтал с Котом.
В воскресенье поехал вновь, уже без машины, сперва на выборы. Они проходили в школе, недалеко от «моего» дома. Проголосовал за Прохорова, заодно за пятерых местных муниципалов – из большого списка. Нарушений не видел. У школьных ворот парочка молодых людей, мальчик и девочка, проводят «экзит-пул». Они спросили, за кого голосовал? Услышав ответ, парень закричал в пространство, что «Путин все равно победит!» Такие крики говорят о стремлении убедить себя. Видимо ответ, аналогичный моему, встречается часто.
Коту еще хуже, в какой-то момент было 39,7, теперь 38,6. Я удивился, что они не вызвали врача. Но у них нет телефона, и они предпочитают дождаться Лесбию, которая прилетает завтра утром. Я отправил больную маму домой – и до ночи работаю сиделкой: даю бутерброды и чай, пою микстурой, читаю ему «Исторические курьезы».
Спал на раздвижном диване в кухне. Это моя первая ночь в этой квартире, в которую я вложил в свое время столько сил. Многие в ней ночевали (в том числе ее нелепый любовник), но не я.
Я знал, что все это будет мешать мне заснуть, все, что связано с этой квартирой... Но ничего, в конце концов, уснул, в компании собак, как в Жаворонках.

В десятом разбудил кашель Кота. Заставил себя встать. Около часа приехала Лесбия – и, естественно, сделала выговор за невызванного врача, правда, в основном, Коту. Пожаловалась, что почти не спала пять дней.
Посидел с ней на кухне, выслушал рассказ об Индии. Видела она мало: Дели из автобуса, Тадж-Махал и какой-то город в пустыне, она не могла вспомнить. Поразила нищета и антисанитария. И дикое движение в Дели, по сравнению с которым московское кажется стоячим болотом. Понравились студенты университета, ищущие, интересующиеся, не то что наши. С хорошим уровнем русского. Жара была 30-35. У всех индусов – слуги или помощники, все ездят с шоферами. Все мечтают хоть немного заработать. Везде строительство. Она предвидит большое будущее этой страны. В отличие от России. И мы поговорили о политике, выборах, на которых Путин получил 63%. В Москве при всех накрутках и каруселях он набрал 49, Прохоров – 20 с чем-то...
Побыстрее уехал, чтобы дать ей отдохнуть. И вызвался приехать завтра, так как она идет на работу.
Поехал к Серой, скоротать время до митинга на Пушке. Она в своей старой квартире, в которой теперь живут Варя и Гриша. И дети. Дома застал Варю и ее сына Колю, год с небольшим. Оценил лёнин ремонт. Оказывается, Варя тоже идет на митинг. Пили с Олей чай – при постоянно появлявшемся Коле. Он спокойный и кудрявый, как и Варя. Варя ушла и вернулась с Евой, которая была в детском саду. С ней появилась и Вера.
Оля рассказала, что Сергей попал в аварию, распорол себе живот грифом гитары. Говорили о собаках, Индии, Италии, где Варя, Вера и дети прожили летом два месяца – и скучали, об Йоко, гепатите – и куче других вещей.
И я поехал с Варей на митинг. По дороге рассказал про свое революционное прошлое: первый раз я вышел на митинг (и был задержан) в 1982 году.
– Юбилей, 30 лет! – поздравила меня Варя.
В метро мы разошлись, она поехала встречаться с Гришей.
Народу на площади столько, что не повернешься. Сцена стояла под страшными зверями на экране к/т «Россия» – словно покушающимися на нашу слабенькую демократию.
Холодно, много меньше нуля. Чтобы что-то видеть – полез в сквер под деревья, где сплошной снег. Потом забрался на бетонную урну – и теплее и лучше видно. Слышал всех: Прохорова, который обещал создать новую партию, Навального, который сказал, что власть – это мы, а не Кремль и называл фамилии путинских друзей-воров, Удальцова, который объявил, что остается на Пушкинской площади навсегда – чтобы, наконец, сделать что-то реальное, кроме бесполезных митингов. Слышал Касьянова, Немцова, Каспарова, Яшина, Чирикову, Явлинского и прочих. То и дело скандировали «Путин – вор!» и «Путин – лох!». В общем, прав Удальцов: такие митинги приносят мало пользы. А что делать, ставить палатки? Но в тот же вечер всех попытавшихся остаться грубо скрутили и увезли.
Москва набита войсками и ОМОНом. Вчера на бесчисленных автобусах привезли десятки тысяч людей, которые выполнили сразу две функции: проголосовали за Путина и создали массовку на Манежной, где Путин пустил скупую слезу. Над ней сегодня вовсю издевались на Пушке.
Вернулся в Жаворонки совершенно без сил, даже ЖЖ не смог досмотреть, не то что писать. Хотя прочел несколько любопытных статей про создание государства Израиль, в чем Советский Союз сыграл решающую роль. Была и статья про конструктивный и мирный период взаимодействия нацистов и сионистов в 33-35 годах в Германии, когда немцы поощряли алию и выезд евреев в Палестину, давали деньги, обучали военному делу для сопротивления арабам – только бы они уехали! И они уехали, всего 60 тысяч.
Геббельс от избытка чувств даже выпустил монету: на аверсе могендовид, на реверсе – свастика. Кто мог знать, чем кончится дружба?
Вот и советская дружба с Израилем быстро кончилась. И СССР стал поддерживать арабов, как до того – США и Англия.
Еще одна статья – про египетско-израильскую войну 56 года, в которой на стороне Израиля воевала Англия с Францией. Англия хотела во что бы то ни стало по прежнему контролироваться Суэцкий канал, который Насер забрал себе. Поэтому его надо было свергнуть или отвоевать канал, например, с помощью Израиля. Франция хотела того же. Все очень тупо прагматично.
И только вмешательство СССР и Америки эту войну остановило.

Сегодня солнце и холодно. Весна! Ходил на станцию за лекарством для мамы, вытаскивал чужую машину из сугроба, два часа убирал снег, писал политическую статью.
Прочел еще несколько статей про Израиль и Сирию – и чем грозит победа оппозиции алавитам, которые теперь у власти (поэтому так насмерть бьются). Как многие и говорили – «арабская весна» повсюду приводит к раздробленности и усилению мусульманского фундаментализма. И что напрасно Запад вторгся в Ливию.
Естественно, много пишут о выборах – и как обманули наблюдателей...
Эти дни выбили меня из ритма жизни. И все же она не меняется, как и жизнь вокруг. Живопись заброшена, повесть не пишется. Не по лени, а по непониманию, как написать ее, уйдя от подлинных событий?
Может быть, за эти месяцы я улучшил физическую форму, но с творчеством все по-прежнему, то есть очень вяло. Пафоса не хватает.

Только аристократ может позволить себе спать один, ни с кем не деля ни свою постель, ни свое время.

Вчера опять был у больного Кота. До этого – на Горбушке, где за 1,5 тысячи поменял дисплей на мобильнике. Пока ждал, купил Коту фильм на диске, чтобы развлечь бедного. Но он решил развлечься иначе, пиццей. (Поэтому диск я подарил маме.)
Приехал в Текстильщики и пошел гулять с собаками. На обратном пути у дома встретил Лесбию. Она пожаловалась на холод, хотя уже весна. Я напомнил ей слова Анны Павловны, нашей соседки-старушки в Томилино, что весна в России наступает по старому стилю.
Узнав о пицце, она пришла в ярость. Не понял ее: ребенок, наконец, захотел есть. Да, не очень полезно, но зачем же так кричать, еще и при мне? С нервами у нее совсем труба.
Не успели помириться – пришла Настя, студентка, девушка Никиты, а потом и сам Никита, наголо стриженный.
– Завтра в военкомат? – спросил я.
Лесбия вручила им подарки из Индии – и потчевала рассказами, пиццей и суши, привезенными в добавок к пицце.
Поспорил с ней о мрачном прогнозе, что теперь у нас начнется, который она сделала, наслушавшись каких-то знакомых лингвистов, которых встретила в Дели, занимающихся по заданию правительства исправлением политического языка, как я смутно понял.
Кот наелся пиццы – и ему стало плохо. Снова температура.
Встреча напомнила все прочие встречи и гости, только мне уезжать. С ней даже мне нелегко, при всем моем опыте: она обидчива, резка, заводится с пол-оборота. Нетерпима к окружающему миру, словно ей 17 лет. Говорит, что отсюда надо валить. Знакомая песня. Зачем только говорить об этом, ровно ничего не делая? Весь протест уходит в крик, и то на кухне.
Рассказать мне удалось мало, а был не прочь: про Олю, как поехал с Варей на митинг, митинг – и о многом другом. Но она не любит быть слушателем. Рассказывать должна она, да на ее рассказ и собрались.
Она устает, плохо себя чувствует, не спит и очень много курит. Мне жалко ее. У нее работа, этот ужасный Кот, собаки, халтура. Живет активной, но очень нездоровой жизнью. А у меня все наоборот.

Сегодня мама добивалась от меня признания, что я тоскую без другого человека. А я тоскую лишь от однообразия моей жизни, отсутствия творческих прорывов, отсутствия пафоса. Она считает, что мне помогла бы любовь. Сперва – да, а потом стала бы активно мешать, видел уже. Нет, надо обходиться собой. Хотя я не закрываю дверь «приключениям», но новой семьи я не хочу.
Уж если семья неизбежна (что не так), то лучше опять с Лесбией и Котом. Однако теперешние наши отношения мне нравятся больше. Хотя, возможно, они наносят вред Коту.
С другой стороны, непростое детство – тоже во благо. У него было очень благополучное детство, суперблагополучное. Ну, значит, отрочество будет немного сложнее.

Сегодня опять был у Кота – забрать, со второй попытки, нужный учебник по алгебре, который дала на время Тамара Степановна, классная Кота. Застал Лесбию. У Кота 37,8, но он вполне бодр, пока ест или играет на компе. Потом ему сразу плохеет.
Я все думал – как ничтожна цель моей поездки, и было очень жалко времени. Но Лесбия встретила просьбой поменять текущий кран в ванной.
Я попал на обед, к которому присоединилась внезапно зашедшая М.М., как всегда без звонка. Ей Лесбия повторила рассказа о своем позоре на лекции на английском, о прекрасном сикхе и идиотском поведении Эбаноидзе... Поспорили о сикхизме, который так понравился Лесбии на примере единственного сикха, который к тому же не стриг волос. И я сообщил неизвестное обеим, что каждый нормальный сикх должен за свою жизнь убить хоть одного мусульманина, поэтому носит на поясе кинжал (что подтвердила Лесбия). И в общих чертах про религию сикхизма. Еще Лесбия рассказала об индийской эмансипации, ситуации с кастами, показала фото, как она едет на слоне. Вспомнили и акцию Pussy Riot в ХХС, причем Лесбия поддержала ее, а М.М. была против.
Лесбия как всегда радикальна и зашла бы гораздо дальше, чем панкушки:
– Я уже готова бомбы кидать!
После ухода М.М. я засел в ванной с краном. Пытался показать мастер-класс Коту, но ему это было совершенно неинтересно. Лесбия очень благодарна, но у нее обширные планы замены труб – и необходимость этой замены она доказывала опять очень бурно, потом извинилась.
Удивляюсь, как я выдержал такой психический прессинг 27 лет?! А так наши отношения лучше некуда.

Человек, погруженный в собственную психику и сложности, перестает вообще что-либо видеть. Он видит только проблемы, во всем выискивает изнанку, всюду натыкается на углы. На целую вселенную он распространяет свой недуг и считает, что весь мир мучится зубной болью – потому, что ею мучится он сам.
Вероятно, самое важное для человека – сохранять объективность. Для этого надо находиться в некоем независимом положении, не разрываемым на части радикальными переживаниями. С абсолютной точки зрения такого положения не существует. И тут может помочь лишь навык обретать душевный покой. Полагаю – это и есть «зрелость». Зрелость – это такого рода «бесстрашие». «Зрелого» не то чтобы ничего не беспокоит, но он словно обошел все темные комнаты этого дома и не нашел в них ничего пугающего. «Не ужас, ужас, ужас!»
Поэтому я не люблю соцреализм… тьфу! – сюрреализм! И не только потому, что он технически дурен. Сюрреализм изображает не реальность, а самого художника, точнее его скучные комплексы. Мне они не интересны. Я люблю прямой, пусть и уязвимый взгляд, который не боится увидеть все, даже неприятное. Мне интересна безбрежность реальности, обработанная зрачком художника, остановленная и уясненная.
Талантливый художник, рисуя картину, которую непосредственно видит, – в то же время говорит о себе. Картина реальности – одномоментна, художник в ней – многомоментен. Он не камера, он – история. Я вижу и картинку и смотрящего. Ничего не говоря о себе, автор говорит очень много. Человек говорит о птице на ветке, но говорит как человек, проживший долгую жизнь и отягченный множеством событий. Отягченной культурой разговора, в том числе о птице. Поэтому это будет другая птица, чем птица человека «неотягченного» или не прожившего его жизни.
И это двойное видение, двойная оптика – самое интересное для меня в произведении.

Продолжение разговора о «я».
...Бог есть концепция некоей «сверхреальности», симпатизирующей тебе по тем или иным причинам. Правильно отправленные сигналы должны заставить внешнюю «сверхреальность» предпринять что-то для облегчения неприятных воздействий на «я».
Однако, либо сигналы посылаются неправильные, либо посылаются они неправильно, но «сверхреальность» реагирует как-то вяло, чаще всего вообще не реагирует, поэтому «я» приходится решать свои проблемы в основном самому. Самый простой способ: выстроить непробиваемую стену между собой и травмирующей реальностью. То есть обнаружить некий более-менее безопасный путь через чащу – и катить по нему до самого конца. От однообразия пути, как и от разнообразных фиктивных «положительных» воздействий или нефиктивных отрицательных – «я» впадает в своеобразную летаргию. Оно не думает о себе, а думает лишь о внешней репрезентативной части себя, своем лице для публики. Оно думает о ближайших интересах «я»-тела, а не «я»-«я». Оно не ставит задачу осознать себя как феномен, как то, что по устаревшим концепциям называлось «душой», без имени и обстоятельств. В равной степени проблему «я» можно понять как вопрос о человеке как таковом, как расследование вопроса о своем бытие и его смысле.
Может, этого глубокого («чистого» по Гуссерлю) «я» и нет вовсе. А есть только то первичное детское «я», появившееся в ходе ответов на простые внешние воздействия. Чуть-чуть усложнившееся опытом и культуркой, но и только. Психоделия, вроде, отвечает на этот вопрос иначе (и каждый раз по-разному), но без нее мне пока трудно до него дотянутся.
Но я ищу зацепки и следы. Например, чем объяснить «инсайты», в том числе детские, когда ни опыта, ни культурки никаких нет? Или как объяснить механизм первичного различения, выбора, маркирования объектов реальности как «да» и «нет», маркирования изначального, бессознательного и стихийного? Конечно, часть объектов маркируется в целях безопасности, другая – в силу воспитания. Но что-то выбирается очень индивидуально, «произвольно», словно свободная воля и правда существует.
Нет, я знаю, объяснить можно все, и никакой свободы нет, а каждая реакция и выбор есть следствие известных причин. Например, сверхчувствительности, идиосинкразии имярека к определенным воздействиям. Однако эта сверхчувствительность и создает «я» со всей его уникальностью. Как сверхгибкость создает гимнаста.
Я думаю, что уникальность «я» лежит в первичном разделении действительности на «да» и «нет», в том стихийном отборе главных ценностей, что можно назвать «договором с миром». О ненападении. Или отказом от договора, взамен же «я» сохраняет свободу поступать так, как предлагает поступать сиюминутность. Или как нравится, безопасно, «разумно», выгодно и т.д.
Предполагаю, этот «договор» подписывается или не подписывается (что тоже есть вариант «ответа») еще в бессознательном возрасте, не позже четырех лет, поэтому от него не остается следов. И подписывается, естественно, не кровью на бумаге. Однако он запускает программу дальнейшего развития личности – и, тем самым, программу всей будущей жизни имярека. Имярек, словно платоновская душа, выбирает, каким «животным» ему быть: львом, слоном, змеей, скакуном, псом, соколом, бабочкой и т.д. Даже выбирает: быть ему «героем» или не быть? Какую цену он готов платить за первое место? Ибо в еще более глубокой программе человека записано стремление к первенству, как прямое следствие борьбы за существование. Как и стремление к безопасности. Поэтому естественно решить, что безопаснее всего – быть самым опасным. Или имитировать отсутствующую угрозу, или войти в группу тех, которые самые грозные, под их крыло. Эти стратегии поведения вырабатываются тоже очень рано. И уже в детском саду мы можем наблюдать всю палитру личностей, с их достоинствами и недостатками. Жизнь что-то меняет, подправляет, подтесывает, но базис личности остается неизменным.
Это предварительные размышления.

Моя проблема сейчас – сама моя свобода. Нет антагонизма, от которого я отталкивался бы. Нет несвободы, нет того, кто ограничивает – и тем самым создает конфликт. Все мои теперешние ограничения абсолютны, они лежат в человеческой природе, они лежат в природе вообще. Против них не попрешь.

Как Олег Меньшиков стал хиппи?
А хиппи он стал в фильме «Жизнь по лимиту», который вы, конечно, не видели. Впрочем, по фильму это не совсем ясно. Суть в том, что в заброшенный московский дом герой Меньшикова попал благодаря хиппам, которые сами об этом говорят – перед тем, как их винтит доблестный участковый с товарищами. Хиппов винтят, а героя Меньшикова выручает лимитчица и дворник, которую играет Зудина. С этого начинается их роман и, собственно, вся завязка.
Попал герой Меньшикова к хиппам к тому же с сумкой анаши, и хиппы курят ее, собравшись у костерка в очень странном месте, на крыше такого светового («питерского») колодца внутри дома, куда выходят окна со второго этажа и выше. То есть это не двор, а как бы узкий «зал» с небом над головой. Хиппов на крыше играем мы. Только не в 79-ом предолимпийском году, в котором происходит действие фильма, а в 88-ом. (Фильм давно снят, а мы все играем...)
В сценарии «хипповый мотив» был выражен сильнее. Сценарий нам принес сам режиссер, Алексей Рудаков. Это был его первый фильм – после окончания ВГИКа, где он учился и дружил с сыном Данелии, погибшем, по его словам, от передоза. Так что «хипповую» тему он до некоторой степени знал. И включил в свой первый фильм. А мы с Лесбией были у него консультантами. А потом актерами.
Не помню, как он на нас вышел? То ли увидел во «Взгляде», то ли через Хромакова и «20-ю Комнату» «Юности». Сценарий, кстати, был очень неплохой, его собственный. Такой солидный официальный сценарий, где в примечаниях к каждой сцене указано, какой камерой она снимается. Типографски напечатанный, он напоминал партитуру оперы.
И жаль, что фильм вышел неважнецкий – несмотря на отличных актеров: Меньшикова, Зудину, Стеклова, Никоненко и прочих. Больше всех из них мне запомнился Стеклов, игравший мента и лично хватавший меня на нескольких дублях.
Да и как можно снять хорошее кино за три копейки, при дублях без пленки, ибо пленки мало? К тому же руководил съемкой, собственно, не Алексей, а директор картины, властная немолодая тетка, а он лишь стоял рядом, словно студент-практикант. Очевидно, она считала, что он по молодости не способен руководить ни актерами, ни оператором, ни осветителями – и, возможно, была права. Тогда я увидел первый раз, как на самом деле снимается кино. И был разочарован: кино снимается скучно, банально, убого – и смотрится только после монтажа.
В фильме меня, кстати, практически не видно, – не рассчитывайте. И не слышно, хоть я и приезжал на «Мосфильм» на озвучку и точно что-то говорил в микрофон. Гораздо лучше прозвучали наши друзья, приглашенные нами для массовки, в частности друг Лёня ЛеБот, ставший по сцене чуть ли не лидером тусовки. Почти все, что от меня в фильме осталось – это самый длинный хаер. И надпись на стене.
Впрочем, весь наш эпизод всего минуты на две. И хоть по фильму он происходит в одном месте, но на самом деле снимался в двух разных домах: в выселенном доме в начале Арбата (снесен) и в выселенном доме на Петровском бульваре (остался фасад).
К занятным (для меня) эпизодам съемки могу отнести два: как я после шести дублей без пленки – на седьмой, наконец с пленкой, стал в очередной раз выпрыгивать в окно, чтобы отбить Лесбию у дружинника, – и как на грех не очень чисто вписался головой в раму, еще и зацепившись свитером за гвоздь. Однако в фильме этого совсем не видно: столь быстро и свирепо вырвал меня из этого окна, но не Стеклов, а какой-то другой мужик, так все перепуталось, – под треск моих мозгов и свитера (и драгоценной пленки, ибо никто не будет переснимать!). А в сцене погрузки задержанных в ментовской воронок, куда нас кидали как дрова очень натурально, – Лесбии придавили ногу дверью и повезли под ее истошные крики: так эти псевдо-менты вошли в роль!
И Алексей и сам фильм пали жертвой тогдашней нищеты и сумбурности. Он не смог отстоять сценарий, то есть многие, даже снятые, сцены, – либо они не прозвучали как надо, ибо финал был вовсе отрезан. В результате фильм вышел весьма ходульным, набитым штампами тех лет, куцим по экранному времени и темным по идее и «пафосу».
При этом, пересмотрев его через 23 года, я нашел, что он не так плох, как показалось мне на премьере. В те годы я был более непримирим к кинематографической лжи – поэтому плевался, когда первый раз посмотрел «АССУ». А теперь вижу: да, к правде жизни такие фильмы близко не лежат, но если про этот момент забыть, то определенный прикол в них есть.

Позавчера убирал снег и демонтировал столб около бильярда. И незаметно потянул спину. Сколько времени борюсь с нею всеми способами – и ничего не помогает. Кишки за это время давно бы срослись. Нет, не так как в августе в Крыму, но тогда было вообще что-то из ряда вон.
Может быть, это влажность так действует?
Причем от уборки снега пользы не было: он шел и вчера, и сегодня. Весна не наступила даже по старому стилю. Хотя днем – небольшой плюс.

В связи с рассказом о фиолентовской жизни 2000-го года стал листать дневник – и нашел много любопытного. Как много я забыл: например, как за Лесбией ухаживал Волос, который, кстати, был с ней в Индии. И Эбаноидзе в дневнике тоже есть: в начале 2000-го Эбаноидзе, главред «Дружбы народов», и его зам Медведев отказались печатать моего «Охранника снега», уже принятого к печати завотделом прозы, вычитанного мной и редактором, и сверстанного для очередного номера. Вдруг и непонятно почему. Кажется, это был уникальный случай для постсоветского времени.
Тогда же я рассорился с «Октябрем», когда Барметова влезла с замечаниями в мою статью об Эпштейне.
Лесбия хотела позвонить Эбаноидзе, я запретил. Мне это было унизительно: известный критик будет добиваться публикации для своего мужа. И тогда она накинулась на меня:
– Для чего ты писал десять лет?!
– Уж не для того, чтобы понравиться Эбаноидзе.
– А меня ты для чего мучил столько лет?! Это же и моя жизнь тоже!.. Если ты выбрал быть писателем, ты должен научиться законам, здесь существующим.
– Унижаться перед Эбаноидзе или кем-то другим? Я выбрал быть писателем не для этого. Я выбрал это потому, что мне это необходимо. И уж никак не ставил в зависимость от какого-то Эбаноидзе.
– А мне необходимо, чтобы ты состоялся. Хоть в чем-нибудь! Тебе уже почти 40 лет. Если ты хочешь писать в стол, тебе надо найти другую работу. Что с тобой делать? Я хочу, чтобы ты был, как все...
Как все!.. И это после «Мюнхгаузена»! (Впрочем, она имела в виду – как все ее теперешние друзья и коллеги, состоявшиеся люди, чтобы ей не было стыдно жить с любителем и неудачником.)
Как она смела так со мной разговаривать, так унижать меня?! Мне казалось, я не жертвовал ради своих писаний ничем, не увиливал ни от воспитания Кота, ни от домашних и прочих дел. И деньги – мало, но зарабатывал...
И вот спустя 12 лет я не состоялся ни в чем: ни как писатель, ни как критик, ни как художник, ни как архитектор. Я не принял никакую форму, не сделал карьеру, не достиг известности, не забронзовел... Даже не спился.
Я остался собой, я все еще в поиске. Мне обидно, что культурный мир во мне не нуждается, но мне не стыдно, что я не вошел в него через унижение, как входит большинство. Мне было бы стыдно, если бы вошел. Что меня впихнули туда по блату, словно в престижный институт.
Можно досадовать на себя, что я недостаточно талантлив, но то, что я сохранил себе верность – должно принести хоть небольшое утешение. Может быть, моральная чистоплотность и есть мой главный талант.
Лесбия, наконец, отделилась от несостоявшегося неудачника. Она ездит и общается с теми, кто состоялся. В наших отношениях тоже все стало честно и ясно. И никто больше не унижает меня. Даже Мангуста.

Из моего же дневника тех лет. Разница между теми, кто добивается славы и мною: они завоевывают, я – отстаиваю.
Просто моя «слава», и тогда и сейчас, это мое достоинство.
Я догадываюсь, что мое достоинство никому, кроме меня, не нужно, все забыли и о нем, и обо мне. Что оно, наверное, имело бы смысл, если бы я добился чего-нибудь на публичной арене.
Но я был уверен, что слава, если она нужна, никуда не денется, а вот достоинством торговать нельзя. Я был на каком-то рынке, где достоинство не стоило ничего. Лесбия как-то находила ходы, унижаясь лишь умеренно – в силу ее легкого (тогда) характера и обаяния. Но даже при всем своем таланте она сделала очень умеренную карьеру. Куда уж мне!
Притом что я горд как сто принцев крови сразу. Поэтому упустил даже те шансы, которые имел.

По городу ходят наши прекрасные убийцы. Мы думаем, что рядом с ними мы получим рай. Но с ними нас как раз выгоняют из рая. Они нужны для жизни вне рая, на суровой земле, куда мы пришли сами, погнавшись за райской радостью.
Наш рай – это свобода. Это возможность быть собой и совершать то, к чему мы изначально стремились и, возможно, предназначены.
Другое дело, что в суровых условиях не-рая мы окончательно понимаем, кто мы есть, обретаем опыт и познание.
Жизнь не идет по прямой, и слава Богу. Человек, словно выслеживающий добычу хищник, движется по кругу, делает петли, постоянно приближаясь к цели.
Только бы не забыл он о ней, только бы у него хватило времени увидеть ее – и схватить!

Читаю дневник 2000 года. Интереснее, чем любой роман! Куча разнообразной информации, встреч, споров, размышлений и т.д. А, главное, абсолютная узнаваемость самого себя, полная идентичность. Лишь удивляет мой тогдашний «патриотизм». Но уж очень я переживал об этой стране все 90-е – и пытался понять: есть у нее шансы? Теперь никто не сомневается. Отчасти в этом есть и заслуга В.В.П.
Еще вдруг стал писать картину, первый раз с ноября. Ссора с Мангустой лишила меня всякого вдохновения. Я корил себя – и не мог. До всего надо дозреть.
А еще видел в и-нете ролик, где православный патриотический активист, в придачу боксер – бьет у Мосгорсуда девушку с плакатом за освобождение герлов из «Pussy Riot».
Это правда прикол: казанских ментов, изнасиловавших задержанного до смерти, отпустили под подписку, а двух девушек с малолетними детьми, спевших песенку, оставят под стражей до суда. А суд – в конце апреля! Какое страшное они совершили преступление!
И теперь новое дело: православный кагал накинулся на дьякона Кураева, который предложил быть в этой истории христианами, то есть не наказывать девушек. Макс Шевченко по этому поводу заявил, что не может находиться в одной церкви с таким человеком, что его надо из церкви изгнать! А сам на похоронах какого-то мусульманина кричал «Аллах акбар!».
Избивавший девушку у Мосгорсуда в своем блоге похвастался, что его похвалил Всеволод Чаплин. Лишь поругал за мат. Мат – это, конечно, очень нехорошо!
Да, свежая история с Pussy Riot есть замечательный тест на христианство этих «христиан».
И еще: коли церковь, отделенная от государства, все настойчивее вмешивается в светскую жизнь, вторгается в политику и в школы, и даже отнимает некоторые из них, то пусть не удивляется, что и «светская жизнь» будет вторгаться в храмы. Она, эта «светская жизнь», во всяком случае, не давала клятвы «молиться за обидевших». А «молятся за обидевших», как известно, лишь до тех пор, пока не могут дать сдачи. Наша церковь давно уже не относится к этим хлюпикам.

За завтраком поссорился с мамой. Она слушала на «Эхо» передачу про автомобили – с рекламой защитных пленок для днища.
– Они тебе нужны? – спросил я, с надеждой выключить.
Оказывается – да! О машине надо заботиться! И она заботится, а я – нет.
– Не надо делать из машины культ, – возразил я.
И она стала ругать мою, далекую от культа, машину, в которую «стыдно сесть!» Хотя я мог бы приобрести себя другую, если бы работал.
– Я работаю.
– Твоя работа никому не нужна! Может быть, нескольким таким же бездельникам в ЖЖ.
– Ты эксперт, что так категорически заявляешь?
– Я знаю, что человек должен приносить пользу людям, а ты приносишь только себе... А у тебя есть сын, который скоро станет бандитом!..
И понеслось! Что мы внушили Коту ненависть к школе и что не надо учиться, не научили его работать, а сейчас я ничего не делаю, чтобы это исправить...
Это в сокращенном виде.
Естественно, кончилось криком.
Я ушел в мастерскую, где продолжил картину. Параллельно усиленно думал над ситуацией. Зачем я это терплю? Мне почти 50, сколько я еще буду позволять учить меня жить? Когда кончатся запасы моего мазохизма, как однажды спросила Лесбия? Я терпел подобные упреки 27 лет, почти убив в себе художника. И теперь, когда я, можно сказать, первый раз в жизни пробую узнать, чего я действительно стою, – слышу их опять! Я не жалуюсь, ни у кого ничего не прошу, мне одному из всех этих правильно живущих нормально. Это такое новое и хрупкой состояние. Но нет, твои близкие уверены, что знают лучше всех все, что касается тебя!
Почему я не критикую ее? Разве не за что? Но я стремлюсь сохранить мир между нами – иначе зачем мы живем вместе? Для войны?
Она сама просила пожить с ней после смерти В.И. Наши интересы совпали: она потеряла мужа, я – жену. И жить я мог теперь только тут или в Крыму. Но зимой один в Крыму в таком состоянии, посреди свежих руин проведенного здесь года, когда у меня еще была семья, я бы не выдержал.
Я мог бы уехать теперь, но я взял на себя обязанность следить за учебой Кота. Я согласился на этот дом ради нее и, отчасти, потому, что мне это удобно. И это главная ошибка!
Нельзя жить с родителями! Я всегда это знал. И не мог вообразить, что когда-нибудь такое произойдет. Поэтому мне надо изменить мою жизнь. Первое – разъехаться с мамой. Я пробыл с ней первый, самый тяжелый период, теперь я имею право на свою жизнь.
Второе – перебраться на ВДНХ. До конца мая квартира оплачена, потом лето, следовательно, надо предупредить жильцов, что в начале осени они должны съехать. Как следствие – придется искать работу. Вот и начну «приносить пользу не только себе». Мне самому много не надо, главное – отдавать Лесбии и Коту хотя бы 10 тысяч, если не смогу 15, как теперь.
Я объявил это маме. Ответила, что, в таком случае, она продаст Жаворонки, ей одной такой дом не нужен. Как угодно, это ее дом.
Хотя очень жаль, я все тут так удачно устроил. Но что же делать? Даже Мангуста упрекала меня жизнью с мамой. Мне ее, конечно, жалко, но не могу же я быть при ней до конца, чтобы ей не было скучно и одиноко. Это не нормальная ситуация.
Уже практически два года, как я живу с ней. И если бы жили мирно! Мне надо дистанцироваться, чтобы окончательно обрести себя. Здесь я залечивал раны и практически залечил. Не быть же мне стареющим сыном при маме? Это совсем не мой проект...
И сегодня же приехала Маша Л., героиня моего последнего рассказа, за своей машиной. Она в восторге от своего путешествия на Шри-Ланку. Не хотела возвращаться. Ей этот восточный, созерцательный, почти доцивилизованный образ жизни очень близок. Мне – нет. Я и Валентину Калаказо это говорил, когда он звал меня в Египет.
Посмотрел фото. Интересно, конечно, но не мое. Земля, где не ступала нога античного грека – не моя земля. К томе же это похоже на множество других мест. Вообще, приезжая в экзотическое место, видишь, что все не так уж и экзотично. И что многие вещи (места) в собственной стране могут показаться мне – и не раз казалась – гораздо экзотичнее. Хотя чаще со знаком «-».
Она очень похудела, питалась одними фруктами и «воздухом», уверяя, что он необычайно калориен. Поэтому теперь она все время засыпает. Организм восстанавливает силы (от тропического отдыха).
Посидели втроем за столом, как ни в чем не бывало. Мама удивительно легко может забывать ссоры. Поэтому легко идет на них. Подумаешь – никто не развалится! Но мне надо принимать тяжелое решение.

На наших глазах складывается новая национальная идея, православного халифата, новой сверхдержавы, во всем противоположной Западу, подразумевающего и некую социальную справедливость необольшевистского толка. Не зря Дугин столько лет обнимался с Лимоновым. А теперь обнимается с Кургиняном.
Складывается она давно, но все никак не сложится. Идеологам не хватает харизматической фигуры, типа русского Муссолини. Теперь их взгляды устремлены на Путина, прежде далекого от национализма...
Для подобных религиозных экстремистов святыней является книжка, здание (храм), но не жизнь человека. Можно понять, когда таких взглядов придерживается горец в папахе, пасущий своих овец. Но когда это говорит городской интеллектуал, переживающий, что купил сигары не того качества (как-то был у нас с Максом такой разговор, когда мы случайно встретились на Покровке) – я вижу в этом только интеллектуальное пижонство, ставшее вторым лицом. Мелкая душонка хочет соригинальничать: все вы тут прогрессивные, а я вот буду реакционной – и все меня заметят. Буду надувать щеки и кидать фамилии, – авось все решат, что за мной есть серьезная позиция и мировоззрение.
Однажды я спросил у Макса, долго проповедовавшего достоинства ислама: а ты Коран-то читал? И с изумлением узнал, что нет. А зачем: Гейдар Джемаль ему все объяснил.
Прикладной эзотерический проект, придуманный в кружке Мамлеева, пустил мощные корни.
...Это я к тому, что за Белой Зимой нас, может быть, ждет Коричневое Лето. Власть растеряла поддержку нормальных людей – и ей придется опереться на «патриотов», православных фашистов и работяг с «Уралвагонзавода». Так в середине 80-х зашатавшуюся власть кинулись поддерживать любера, «дети Деточкина» в клетчатых штанах. Этих даже просить не надо, они сами все сделают: будут отлавливать и избивать людей с ленточками, как в те годы отлавливали и избивали волосатых.
Надеюсь, до этого не дойдет – сколько бы Максим Шевченко ни кричал «Аллах Акбар!» Консервативный проект – исторический атавизм, вроде хвостика у младенца.
Плевал я, Макс, на твой «Аллах Акбар!» – не запугаешь.

Интересный древний библейский кеннинг: «он познал жену свою». Просто ли это эвфемизм, или в этом есть глубокая правда? И мы того и хотим: познать женщину, то есть переспать с ней (и успокоиться)? И что никак иначе «до конца» понять ее нельзя, что красота мучит нас, и только так может быть дан ответ: что есть красота и что есть женщина?
Может быть, в этом и заключается все добро и зло, от познания которого Бог пытался избавить человека? В подобном «познании» есть смысл и бессмыслица, восторг и печаль, жизнь и смерть. Собственно, «познание» столь притягательно (как собрание загадок и противоположностей), что и красоты не нужно. Красота становится избытком, индивидуальным номером, некоей бескорыстной акцией, приспособлением и обслуживанием которой занимается искусство. И сколько бы мне ни говорили, что вся красота женщины существует в интересах полового подбора, я в это не поверю. Наркотику не надо быть красивым, героин не переливается, как радуга. И красота притягивает сама по себе, и оттого еще более непознаваема и непригодна ни к какому использованию. Это и ужасно.
Но помимо этих двух факторов, красоты и «познания», – есть еще душа или, условно говоря, «чистое я», которое вовсе бесполо, – хоть и окрашено в цвет пола, как медуза в цвет моря. И оно-то и есть самое интересное в человеке. А остальное – лишь ложная претензия или ловушка.
Бесполезность выливается в красоту и становится пользой. Поэтому свойство это – преимущественно женское. Жертва мужской дискриминации, женщина отыгрывается в тонкости и эротизме. Она культивирует магию: косметику и наряды, специальные интонации, взгляды, жесты, линию согнутой или отставленной руки… Женщина, словно молитва, погружает нас в средневековье. Однако сплошная современность тоже бывает скучна.
И в качестве приложения.
Однажды Лесбия (в посте я использовал сокращение от ее настоящего имени) рассказала жуткую историю, как поехала на какое-то журналистское собрание и в метро вдруг сообразила, что забыла накрасить глаза. Выскочив из метро, она побежала к ближайшему ларьку, где продавали тушь. Девушки-продавцы поняли ее с полуслова, засуетились, стали извиняться, что у них есть только дорогая – чтобы покупать для одного раза, а вот в соседнем ларьке есть дешевая. В том ларьке она и купила. Но если бы у них не было, уверена Лесбия, то девушки поделились бы своей:
– Столь понятна любой женщине моя беда! – с восторгом комментировала Лесбия.
– Посему вывод: женщины – еще немного дикари, которые верят в магические свойства боевой раскраски, – сказал я. – Ну, не накрасилась бы ты, и что бы случилось? Я вообще никогда не смотрю на себя в зеркало, когда ухожу из дома…
– Да ты что?! Ты понимаешь, что говоришь?! Да это хуже, чем если бы я пошла голая!
– А когда-то ты писала, помнишь: «Ваших прелестей сурьма Не сведет меня с ума…»
Это была строчка из ее старого хиппового стихотворения, к тому же данную строчку предложил, на самом деле, я. Но она ее одобрила, ибо эта сурьма вполне отвечала моменту, согласно которому косметика считалась метафизической скверной.
– …Когда-то ты презирала эти глупости, а теперь стала, как все женщины.
Лесбия запротестовала, что «стала как все женщины»:
– Ты видишь, в чем я хожу?! Какие у меня сапоги?! Я сапог два года не могу купить!..
Отрицание мещанства трансформировалось в обиду на бедность и на меня, эту бедность не преодолевающего…
Так меняются герои. Когда-то она соблазнила меня тем, что была не похожа на всех женщин. Был ли это бессознательный обман, или верность идеям – не женское свойство? Особенно, когда женщина вдруг замечает, что годы не красят ее. Зачем ей эта боевая раскраска, кого она хотела соблазнить, меня? Но меня это лишь раздражало, и она это прекрасно знала. Все, что нас когда-то соединило, было давно в прошлом, а мы все жили вместе… 
Или вот встретил Соню П., дочь приятелей. Если бы она не поздоровалась – не узнал бы. В модных очечках, коротко стриженная, хорошо прикинутая: брючки, пальтишко, шарфик какой-то накручен, – такая дамочка современная. У людей вообще, а у женщин особенно – непреодолимая страсть менять свой имидж. Поэтому я их не узнаю. Меня же узнают все и всегда. Больше тридцати лет назад я стал таким. Таким и остаюсь – в неустойчивом и изменчивом мире.

На этот пост было много реплик. Например, Рома написал:
«Это вообще свойство любимых женщин – быть непохожими на всех. Среди этих всех наверняка были те, которые для их возлюбленных были "не похожими на всех", причем для них в число "всех", на которых не похожа их возлюбленная, вполне могла входить возлюбленная твоя. Может быть, кстати, это соотносится и с "познанием". Зная именно-эту-женщину, ты видишь ее уникальность, отличие от "всех женщин", "женщин вообще".
А "косметика = скверна" – это хорошо, когда тебе двадцать; а когда "женщина вдруг замечает, что годы не красят ее" – то уже не очень.
И это вовсе не обязательно означает желание кого-то соблазнить. Я вполне понимаю женщину в том, что ей и самой для себя важно соответствовать тому образу самой себя, своей внешности, который у нее сложился.
И да, я, как и ты, тоже не женщина, но обычно смотрюсь в зеркало, выходя из дома».
Мой ответ:
«Про “всеобщую непохожесть” – конечно, так. Только пусть другие фактически (логическое ударение) докажут мне, в чем конкретно их возлюбленные “ни на кого не похожи”? Я же говорю о вещах, которые на самом деле редки в женщине, даже 20-летней. Хотя в нашей среде были почти что общим местом.
Что же касается (не) желания кого-то соблазнить, то ты прав, героиня рассказа это и говорила: что хочет нравиться самой себе. У нее на этот счет даже теория была. Другое дело, что я могу этому не верить, даже если женщина говорит это совершенно искренне.
Посмотреть, выходя из дома, в зеркало, конечно, можно: не забыл ли я пулемет?»
Написала и Мангуста:
«кокетки какие! имидж они меняют постоянно!
а тебя все и всегда узнают. А может быть это ты специально и остаешься в этом имидже потому что именно таким, тридцать лет назад ты понравился и такого тебя полюбила "непохожая ни на кого женщина" и ты так и ходишь "с тем же макияжем" потому что боишься ровно того же, только еще больше – оказаться нелюбимым, если что-то будет не так. то есть тоже веришь в магические свойства боевой раскраски – просто в твоем случае это не тушь, а, к примеру, длинные волосы, расклешенные брюки и всякие другие детальки). Оттого ничего и не меняешь. То же кокетство, только на мой взгляд еще более сильное.
я, кстати, вовсе не стану отстаивать эту точку зрения – про то, ради чего именно не меняешь свой имидж ты – я только хочу сказать, что на каждое действие можно найти разумное объяснение».
Ответ:
«Ты сосредоточилась на последней части.
Нет, я принял этот имидж без всякой связи с «любовью». Главное, что мне этот имидж понравился, и мне было абсолютно все равно – нравится он кому-нибудь или нет. Что все же нравится – выяснилось позже.
Моя “боевая раскраска” – действительно тогда была “боевая”, то есть постоянно вызывала на бой. Никакой выгоды в ней не было, кроме того, что привлекала хороших людей той же “ориентации”. Я много об этом писал.
В настоящее время имидж есть верность дорогой для меня традиции. Мне совершенно все равно, как я выгляжу с точки зрения других людей, поэтому – какое кокетство? И уже давно я совершенно свободно живу без людей той же “ориентации”, так что даже ради них я не стану стараться.
Нет, это не “разумное” объяснение».

Съездил к Максу Ст., из одной деревни в другую.
Заодно заехал к Коту – передал деньги за два месяца (вперед). У них опять живет Нильс. Теперь он обретается на Украине, в Луцке, у новой девушки. Поговорили о вреде наркотиков (!). Два дня назад умер Энт, от сердца (не так давно мы хоронили его бывшую жену Ирку Мадонну). И о тяжелом состоянии Леши Б., который почти совсем спился.
Я уговаривал Кота приехать в Жаворонки на каникулы. Кот был в хорошем настроении и самочувствии, но опять прогулял два урока в понедельник. То, что он освоил способы легко осуществлять и грамотно скрывать свои дурные поступки – очень тревожит. Ему ничего не стоит заторчать – и точно также скрывать. А когда откроется – уже будет поздно.
Когда я шел к метро – стал звонить Макс. Он думал, что я уже еду. А я еще 40 минут ждал электричку на Курском вокзале. Как редко они ходят! И как много набилось народа. Люди бронируют места – сумками, перчатками, газетами, сигаретными пачками. И так весь поезд, еле нашел место, и то потому, что вошел в него задолго до отправления.
И как же долго он шел! Я не думал, что Орехово-Зуево так далеко. А это почти сто километров от Москвы, по легендарной трассе на Петушки.
В Орехово-Зуево я был уже в густых сумерках. Стал бродить в поисках магазина, чтобы купить сахар, о котором просил Макс. Потом бродил в поисках автобуса № 43. Автобус случился очень вовремя. Он проехал мимо странного сооружения с вензелем, где был указан год постройки, 1896. Людей в автобусе немного, и в Новых Снопках, конечной, вышло, кроме меня, еще двое. Здесь меня ждет Макс.
У него густая щетина, почти борода. И это ему идет, придает солидность, компенсируя излишнюю моложавость его обычного облика.
Он ведет меня долго по снегу – мимо двухэтажного деревянного барака, похожего на театр или ДК сталинских лет. Оказывается, здесь жило начальство зоны, – объяснил Макс. Это же Шатура, тут располагались страшные шатурские лагеря, где добывали торф.
Городок кончился, мы пошли по пустому ночному шоссе. Еще в Орехово-Зуево у меня заболела коленка. Это моя беда последних лет – в добавление к спине. А какой я был раньше хороший ходок!
От шоссе долго идем по огромному дачному товариществу, по снегу, с нечищенной дорогой. От этого нога болит еще больше. Дом Макса в самом конце поселка. Сюда я никак не подъехал бы, если бы поехал на машине (как сперва думал): где-нибудь тут и застрял бы.
По его словам, во всем товариществе живет он один, поэтому дороги никто не чистит.
Что-то здесь изменилось с 86-го года. Стоит большой двухэтажный дом с наружной галереей, баня, старый дом, в котором мы тогда жили – и который кажется теперь очень маленьким. Выросли деревья.
В большом доме, где живет Макс, запах печи. Нет, это не Жаворонки, где все как в Москве. Это напоминает Ворю. Но в доме Макса нет воды и дабла! Нет воды и на участке. И в поселке (отключают на зиму). Он топит снег! Зато печь у него хорошая и долго держит тепло. Обитаема лишь нижняя часть дома, две комнаты: одна как бы кухня, довольно холодная, другая – спальня-столовая, где работают электрические обогреватели.
Все, включая баню, построил его отец. Построил – и умер, от кровоизлияния в мозг, еще в 98-ом. Сам Макс ничего строить не умеет, зато любит возиться с растениями. И еще умеет готовить: к моему приезду он сварил отличный борщ!
Он в завязке, поэтому ничего не пьем. История завязки такова: он поехал в Питер на встречу со знакомой по интернету. Перед этим он разругался и расстался с Варварой, своей киевской возлюбленной. По дороге в Питер он напился, добавил уже в Питере, зашел в Военно-морской музей (бывший хиппи – он питает слабость ко всему милитаристскому), где устроил скандал (что-то ему не понравилось в экспозиции) и на последок станцевал танец «Яблочко». Его забрали в менты – а оттуда перенаправили в дурдом, где он провел две недели. За ним приехала мать. Она заявила, что больше не выдержит его пьянства и умрет. Он сам уже не мог жить подобной жизнью – и решил зашиться. Его дядя страдал аналогичным заболеванием, и Макс применил рекомендованный способ, какой-то специальный укол, после которого любая доза алкоголя превращается в яд, грозящий, в больших количествах, смертью. И это, мол, на самом деле так. Он зашился сразу на пять лет, кардинально. И это к лучшему: пьяный Макс – невыносим.
А трезвый – очень приятен. Хорошо поговорили – за борщом и топкой бани. А потом в самой бане.
Она не велика, конструкция печи необычна: огромный цилиндр с топкой, баком для воды и «кожухом» с камнями. Всего одна лавка, на которую даже нельзя лечь в полный рост. Макс не хотел вообще греть воду, но я уговорил. И он затолкал в бак два таза снега.
Я довел температуру до 80-ти. После первого захода я бросился в снег, кажется, первый раз в жизни, так было жарко. Причем сперва надо было проломить наст, образовавшийся к ночи. Потом просто растирался снегом. Я учил его банной йоге и профессиональной работе веником. Рассказал про свою, в которой не парился уже четыре года. А я так ее любил! Пили чай из крымского лимонника (татар чай), очень хороший напиток, надо сказать.
Говорили о ЖЖ Макса – который является главным приложением сил и творчества. И устроен каким-то загадочным образом, который то высмеивал, то хвалил Витя Пелевин. Пишет он о политике, эзотерике, истории, фантастике и пр. Журнал его действительно устроен странно: в один пост вложен другой, в этот – третий. Потом они двоятся, у каждого в разные стороны идут отростки, которые тоже раздваиваются (если не растраиваются), так что образуется дерево, спускаясь (поднимаясь) по которому можно изучить все творчество Макса. Если хватит терпения. Это вряд ли.
Говорили о Пелевине, Холодильнике, Юре Балашове, Ануфриеве. Макс передал хвастливый рассказ Холодильника, как тот крутил косяки Джеку Николсону, когда тот приезжал в Москву.
Еще он рассказывал про сквот Маугли в Булгаковском доме, где жил и Холодильник, и какой-то американец, и сам Макс. И много кто еще, включая нежную красавицу Яну, которую убили нацболы, жившие там же. А потом убили Царевича  – и сожгли! Сожгли и его комнату в сквоте, где хранились пипл-буки Макса. Так они погибли. А Маугли так перепугался, что эмигрировал в Германию. Говорили об умерших приятелях, о многих Макс не знал.
Мы давно не виделись – и у нас есть что рассказать друг другу. Рассказал Макс и о жизни в Крыму, в Коктебеле, у Александра Александровича Фагота, саксофониста, которого я видел с «Аквариумом» на концерте в Саду Эрмитаж в 82 году. У него большой дом и немка-жена, Барбара. Макс был у них, типа, садовником и управляющим, почти два года, пока не поругался. Потом жил в зеленке, недалеко от Хамелеона, знал всех ее постоянных обитателей и «начальников». Общался с коктебельскими алкоголиками (колдырями!), отжигал там в пьяном виде, так что странно, что остался жив. Рассказал о своей возлюбленной Варваре, бывшей панкушке, теперь увлекшейся йогой. Она скрывает свой возраст и свое прошлое. За столько лет он так и не узнал ничего. Сейчас она в Киеве и собирается ехать в Крым. В апреле собирается туда и Макс.
Легли полпятого, после нового борща, потому что есть больше нечего. От бани у меня, как всегда, болит голова. Сушняк, как после попойки.

Встали в десять. Макс недоволен: у него другой график жизни. Он ложится в десять, встает в четыре ночи – и начинает писать на компе. Потом спит днем. За компом у него вся жизнь.
Мне тоже тяжело встать, как-то я не выспался. Из окна – солнце в глаза. Читал найденного тут Гиббона, «Упадок и разрушение Римской империи», это одна из любимых книг Макса.
Он сделал пшенную кашу и опять чай из крымского лимонника. Я рассказал о своих путешествиях в Грецию и Израиль. Ну, а Макс, после конца романа с Агузаровой, «выпал из мира», как он сказал, на десять лет. Никуда не ездил, кроме Крыма, никого не видел. А теперь никуда и не тянет. К тому же боится самолетов. Боится и не хочет водить машину.
Теперь он патриот – и мы с ним спорим по этому поводу. Он видит будущее очень мрачно. К тому же комета, которая приблизится к Земле в 2035 году... Я пытаюсь успокоить. Боится он и революции. Но революция – нормальный кризис, реакция на неправильные ответы и вызовы. Аналогичное происходит в каждой жизни: человеку даются сигналы и предупреждения. И если человек реагирует неправильно или не реагирует совсем, ему посылается испытание, кризис, болезнь. Но если он это выдержит и сделает вывод – потом наступит какое-то количество спокойных лет, в течение которых осваивается новый материал, формируется новый опыт.
Россия пережила кризис 90-х – и теперь у нее должен быть изрядный период спокойствия.
Он был бы рад в это поверить. Но он верит в мировой заговор, в тайное правительство, ссылается на какого-то английского парламентария, требовавшего расследования об огромных займах, сделанных швейцарскими банками у МВФ. Я рассказал теорию Кейнси о причинах экономических кризисов и необходимости давать займы для повышения покупательной способности населения. Иначе из-за некупленных товаров разорятся производители, станет больше безработных, которые тоже не будут ничего покупать – и начнется лавинообразный процесс, как в Великую Депрессию.
Макс соглашается, огрызается, извиняется: мол, не выспался.
После завтрака ходили с ним «за дровами». Он просто пилит и рубит березы вдоль канавы. Потом водил меня по нехоженым окрестностям и по пустым дачным товариществам. В одном из них на доске объявлений написано: «Уважаемые садоды».
Отличный весенний день, яркое солнце в абсолютно голубом небе. Место это, Шатурский район, очень странное, изрытое канавами размером с каналы, пересеченное узкоколейками. Я спросил, как тут было летом 2010-го? Оказывается, нормально, все сдувалось в сторону Москвы, а тут было относительно свежо. Разве только один день, когда изменился ветер. А я рассказал о смерти Холодильника.
Он знает и Машу Бел, у которой состоял гувернером при маленькой дочке. Тогда она была хозяйкой швейной мастерской.
Я почувствовал, что утомил его, да и сам утомился. И стал прощаться. Он решил проводить. Коленка по-прежнему болит, еле иду. А идти далеко. По дороге он просвещал меня экзотическим историком Поршневым, который верил в снежного человека... Мы дошли до шоссе, где безуспешно ждали автобус – и спорили о пришельцах, которые оставляют травяные рисунки в Англии. Он и в это верит. И что люди произошли от дельфинов. Вообще, сумбур в его голове образцовый, как и раньше. И он плохо умеет бороться со своими настроениями.
Я отпустил Макса и пошел пешком до Снопков. Долго ждал автобус до Орехово-Зуева – в компании тетки и девушки. Зато в Орехово-Зуево почти точно попал к электричке. Она пуста, солнце бьет в закрытые глаза, создавая пестрые узоры. Слушаю музыку в наушниках и читаю. Наушники барахлят, все время вырубается один канал. Помечтал: вот бы кто-нибудь из электричечных торговцев продавал наушники, а не всякую дрянь! И первая же торговка, буквально через десять минут, появилась с наушниками. Купил и ехал с комфортом.
Первое, что услышал на платформе Курского вокзала, что к такой-то платформе прибывает поезд №18 из Севастополя. Значит, через полчаса отсюда будет электричка до Жаворонок. Но неохота ждать.
В Жаворонках был почти в девять, почти одновременно с мамой, приехавшей от Кота.
Я совсем обессилел. Это настоящее путешествие, еще и не в лучшей форме.

Макс произвел странное впечатление. Его жизнь искусственна и неполноценна. Его взгляды узки и сомнительны, нежизненны и «внесистемны». Он все играет в жизнь, в творчество. В его жизни нет настоящего развития и побед. Хотя он победил свой алкоголизм, что, конечно, не мало. Но его эскапизм какой-то неинтересный, с узкой перспективой. Он (эскапизм) не дает ему видеть мир реалистично и провоцирует всякие мифы и крайние суждения. Этому же способствует ощущение нереализованности.
Он явно идет по пути наименьшего сопротивления. И хоть наша жизнь во многом похожа, но я хочу совершенно другого. Я не хочу выпасть на десять лет. Я хочу попробовать то, что не мог двадцать семь. Я хочу сделать нового себя, сильного и без комплексов. Кто умеет радоваться жизни, как мистическому путешествию. Кто видит жизнь как мистерию.
Это серьезная мировоззренческая задача. Я вижу свою цель, хоть не уверен, что использую для ее достижения правильные средства. Я пробую то и это, я только начал этот эксперимент. И творчество должно быть некими фотографиями процесса. Оно средство, но не смысл. Был бы смысл в творчестве, а бы выбрал его давным-давно.
Творчество – это умение говорить новое и важное. Это важное надо сперва получить.

Однажды на «Эхо Москвы» загадали загадку: «Как называется единственная из диких кошек, которая умеет мурлыкать?»
– Женщина! – не задумываясь ответил я, абсолютно уверенный, что ответ правильный.
На самом деле: гепард.

Пуленк в пояснении к своей музыкальной мелодраме пишет: «Исполнительница должна быть молода и красива, иначе нет ничего странного, что любовник ее оставил». То есть, если она не была красавица – любовник был в своем праве, более того: каждый поступил бы на его месте так же. Русский рецензент вроде как возражает Пуленку: исполнительница (Юлия Корпачева) «молода и красива, тем удивительнее: какой любовник мог ее оставить?»
Ну, это, конечно, не вопрос: любовник, скажем, остыл, нашел что-то поновее и еще лучше. Суть красоты – не в красоте как таковой, а в новизне этой красоты. Повторение красоты портит ее, как повторение макарон. Красота, которой пресытились, приравнивается к уродству. К тому же мы не знаем, может, у брошенной красавицы был скверный характер? Это если отвлечься от Пуленка и его мелодрамы и приблизиться к реальности.
Суть в другом. Одна «парадигма любви» утверждает, что страдания реальны и достойны сочувствия, вне зависимости от красоты оставленного. Страдает его душа, которая такая же, как и у красивого, и так же уязвима. Поэтому зритель должен переживать одинаково, если не больше: у красивого еще есть шанс утешиться, а у некрасивого – с шансами много хуже. К тому же красота души может значить больше, чем красота лица, с лица не воду пить и т.д.
Менее сентиментальная парадигма настаивает: поделом, не в свои сани не садись! Тут даже и страдать не надо, потому что схватил кусок не по зубам – и сам знаешь об этом. Иначе: это ты сам нарушил справедливость, претендуя на красоту, не будучи красив, отнимая ее у тех, кто более достоин. И вообще: подобное к подобному, а не наоборот. К тому же, ты уже попользовался, дай другим попользоваться, это тоже справедливо. Ну, а любовь – всегда права и, в конце концов, не имеет никакого отношения к морали. Мораль – это когда люди почему-то не спят друг с другом. То есть, когда спокойны, сыты и никого не любят.
Против красивых играет привычка, за некрасивых – нравственность и закон. Некрасивых – больше, с другой стороны: красивые тоже плачут. Они находятся на переднем плане, и история едет по ним танком. Им завидуют, их соблазняют и обманывают. Или обманываются в них – и им же хуже. В любом случае, они – опасные конкуренты. Серенького не заметят. Красота – вызов. Это род претензии, нескромности и неприличия. Все – как все (люди), а ты на фига выпендриваешься?!
Иначе говоря, весы справедливости уравновешенны. Всем плохо, но по-разному. Однако из этой максимы не слепишь произведения. Произведение строится на конфликте и катарсисе. Герои должны попадать в ловушку, а потом героически из нее выбираться, радуя читателя или зрителя.
Вообще, мелодраматический конфликт очень прост и всегда держится на несправедливой обиде. Автор создает «хорошего» героя, который страдает. С этим героем зритель (читатель) ассоциирует себя – и потому ему сочувствует, словно самому себе в той же ситуации. «Хорошие» герои как правило еще и красивы, чтобы за эту команду было приятно болеть. Впрочем, современная псевдореалистическая школа делает их намеренно некрасивыми, чтобы у читателя слезы лились вообще потоком. У этих героев, типа – нет никакой надежды на счастье, и по сравнению с ними каждый читатель почувствует себя счастливчиком. И испытает приятные эмоции. Если, конечно, начнет читать и смотреть всю эту достаточно конъюнктурную скукотень.
В общем, перед нами методы заловить читателя в эмоциональную ловушку. Автор делает это с холодным расчетом, как и положено инженеру, поэтому не следует смешивать автора с тем, что он якобы проповедует своим произведением. Он просто пользуется нашей наивностью.
А героиня все же пусть будет красива, потому что: бросил ее любовник или не бросил – все это условности сюжета. А на красивую героиню в любом случае приятно смотреть.

Три дня здесь был Кот. Играл ему на гитаре, писал при нем картину, играл с ним на бильярде, смотрели кино, две части «Обитаемого острова», который потом обсуждали. Он становится все взрослее, с ним интереснее говорить. Но с математикой все по-прежнему. И все кончается скандалом с мамой.
Съездили в «Европарк», купить ему джинсы. Для него это лишь повод зайти в «Бургер-Кинг». Перед поездкой убрали с ним снег: он все идет и идет. И весны так и нет.
Мама грузит его, что от меня пахнет, как перед операцией. Ей, кстати, исполнилось два года. Кот даже стал нюхать, но ничего не нанюхал. Я так же ничего не чувствую.
Скорее я обеспокоен своими родинками, по виду похожими на меланому. О них мне говорила и Лесбия, и Мангуста – на пляже в Кейсарии. И вот я созрел показаться дерматологу.
Меня можно понять: я устал от медицины. Летом я заставил себя заняться зубами, в августе лечил спину.
Родинки – самое опасное. Их много и они странного вида. Надо разобраться с ними пока не поздно. Если не поздно.
Прочел в ЖЖ одного врача отрывок из книги американского хирурга. Тот так спокойно говорит о раке и смерти. После какого-то возраста мы все как приговоренные. Даже без вредных привычек и убитого в прежние годы здоровья – есть половина шансов заболеть онкологией. Не инфаркт и не диабет поразят меня, как я думаю. Здесь я более-менее спокоен. Меньше я спокоен за инсульт, но, полагаю, ему еще не время. Но онкология непредсказуема и от нее нет защиты. И я вступил в самый подходящий возраст. От нее уже умерли Сюзи, Шамиль, Гуру, Тюрин, Леха Соловьев.
Я уже видел, как жизнь может измениться в одну секунду, когда все, что можешь себе пожелать – выдержать экзамен умирания, как сказал Заппа. И умереть достойно.
А пока надо спешить. И мой развод, возможно, был вызван внутренней необходимостью успеть сделать самое важное, что я не мог сделать в браке. Время мне дано только на это. Я ясно понял это в больнице. Удивительно, что больничные «откровения» были прямым подтверждением того, во что я верил в 18 лет, за исключением Бога. Да, верно, и тогда я в него в действительности не верил. Я верил в культуру, в которую он ярко вписан. Верил в возможное совершенство человека – с помощью этой культуры.
«Совершенство», по существу, есть аскеза, отказ от ложных форм жизни, ложных удовольствий и привычек.
Год за годом я изживал подобный максимализм, но отнюдь не изжил. И вдруг оказалось, что он есть последнее слово истины! Что он уже не юношеская теория, а конкретный факт, приговор.
И мне надо постоянно помнить о нем, не оправдываясь сложностью и тоской жизни. Какая, блин, тоска?! Сколько мне еще созерцать это небо?!

Посмотрел (за три раза) своеобразный французский фильм «Очаровательная капризница» (другой перевод: «Прекрасная спорщица», режиссер Жак Риветт), с Мишелем Пикколи. Однажды я уже его видел, и он тогда произвел сильное впечатление. Это такой специальный фильм для художников: мало кто выдержит почти четыре часа наблюдать, как художник рисует свою модель. Делает он это вполне профессионально (в фильме задействован настоящий художник) и даже познавательно, потому что пишет отнюдь не в академической манере, а так, в общем, новаторски (относительно, конечно). Для меня в этом и заключался весь кайф фильма. Не-художников могла бы заинтересовать обнаженная модель, очень красивая барышня, принимавшая такие позы, которые я и сам бы с радостью порисовал.
Фильм даже получил Большой приз Жюри Каннского фестиваля в 91-м году. Не знаю, справедливо ли, ибо с точки зрения кино, на мой взгляд, он сделан не до конца блестяще: история, конфликт, диалоги – невнятны и слегка надуманны. Игра актеров неплоха, но не всегда убедительна. Сам фильм затянут, особенно не удался конец. Хороша лишь работа с моделью, интерьеры, подбор актрис, эстетика вообще.
Режиссер якобы вдохновлялся новеллой Бальзака «Неведомый шедевр». Я люблю этот сюжет, когда-то я назвал одну свою художественную статью «Прекрасная Нуазеза», по имени таинственной картины из новеллы. Пересечения с фильмом у новеллы, конечно, есть, но то, что ходульно у Бальзака – в фильме еще ходульнее. С другой стороны, в фильме нет эффектной бальзаковской концовки, нет любопытных теоретических рассуждений, восхитивших в свое время Сезанна.
Герой Бальзака мучится проблемой Пигмалиона, силясь доказать, что героиня холста, то есть нарисованная женщина, во всех смыслах лучше живой. И, как бросающий вызов Творцу, он, естественно, терпит крах. Перед нами архетипический мотив бунта против законов природы, на который может решиться только герой. И мы ценим этого героя и сам бунт, как за замах, так и за частные победы, одержанные художником на своем пути, перевешивающие само поражение.
И этот важнейший мотив новеллы в фильме совсем не прозвучал.
Фильм, скорее, продолжает или развивает линию кино о стареющем художнике и юной модели, вроде «Башни из черного дерева» Роберта Найтса или «Ускользающей красоты» Бертолуччи, где художник, однако, не является главным героем картины, а лишь занятным фоном и боковой линией. В «Очаровательной капризнице» весь акцент сделан именно на художнике, который находится к тому же в любимом положении всех художников: творческом и моральном тупике – и, как древнему жрецу, ему нужна молодая кровь. Для того чтобы еще раз, может быть, последний, попробовать разгадать загадку красоты, поймав ее на полотне, словно мифического зверя в ловушку. Лишь в искусстве красота существует отдельно от человека, и художник есть шаман, способный подчинять ее своим целям.
Во всяком случае, он надеется на это и платит за свои амбиции и ошибки большую цену. И фильм так или иначе об этом тоже. Или даже – главным образом об этом.

Мангуста снова откомментировала пост. Со стороны может показаться, что у нас все в порядке и мы мило общаемся.

Был в платном медицинском центре на Таганке, где меня (бесплатно!) осмотрел дерматолог. Насчитал десять штук плохих родинок. Говорил он очень любезно, но сказал именно то, что я ждал: надо удалять. Предположил, что плохо работает печень, отсюда красные родинки. Уложил на кушетку и стал брать «пробы» из уретры, весьма неприятно. Что-то ему не понравилось. Стал спрашивать про мою половую жизнь. А какая у меня половая жизнь?
Насчитал одних анализов на 37 тысяч. И еще 25 – само удаление. Я отказался. Сократил анализы до 17-ти, я снова отказался. Сократил, как на базаре, до тринадцати, только, мол, самое необходимое. Готовы взять с меня пока лишь полсуммы, шесть с половиной тысяч. Сдался и заплатил. Сдал мощный анализ крови в четыре пробирки. На раздувшуюся руку наложили компресс. Сестра такая вежливая, едва не целует. Ну, при такой плате – не грех и поцеловать!
И поехал на Константинова. По дороге прикидывал, что мне делать с деньгами? Мне надо около 40 тысяч. Может, вновь поискать архитектурную работу? Вспомнил о Мафи и позвонил. Но у него сплошные процедуры из-за его гепатита, на которые уходят все деньги. Договорились увидеться 1 апреля.
Дома мама стала ругать: почему я ничего ей не рассказал?! Она удалила себе все родинки почти бесплатно! Это не может столько стоить, это абсурд! Она пошла к Гале советоваться, а я полез в интернет. Но она так ничего и не выяснила, а я ничего не нашел в интернете. Наверное, есть более дешевые варианты, надо еще поискать. Ужасно жалко денег. И ведь действительно, в советское время это почти ничего не стоило. Если, конечно, ты имел блат...

Мама с горя вновь решила покупать квартиру в Турции. Сегодня ночью летит смотреть. Все придумала за два дня. У нее всегда все быстро. Уговаривала меня поехать с ней, но я отказался. Не хочу подыгрывать ее внезапным капризам. И почему квартира в Турции, почему не в Хайфе, где полно русских, а цены на жилье ниже? Я точно предпочел бы знакомую мне Хайфу. Израиль – место, где я был недолго, но реально счастлив. И до сих пор не могу забыть.
Вместо Турции я пошел на Умку в «Шоколадную фабрику» на Рабочей улице. Два зала, книжный магазин «Гиперион», кафе. Умка выступает в «Малом зале», люди еле помещаются. Подарила мне книжку стихов Вагинова, которую составила, и книжку стихов Гуру, которую сама издала. Предложила мне издать мои стихи – в ее как бы издательстве «Умка-пресс».
Купил чая, поздоровался с Борей, читающим Пелевина, найденного в «Гиперионе». Тут везде сидят молодые люди, все очень свободно, никакого контроля, все на доверии: книжки, бижутерия, всякие экзотические изделия. Ушел со своей чашкой чая на концерт – с разрешения девушки из кафе.
Концерт хороший, первый раз за долгое время группа вновь выступает вместе. Вокал теряется, зато все остальное звучит отлично. Боря неплохо солировал, входил в раж, когда ему давали поиграть. В соседнем зале в это время играла другая группа, с флейтой и скрипкой – и тоже хорошо. Кроме Хоббита – ни одного знакомого. В общем, посмотрел еще на оно известное место в Москве – и был доволен. Какая насыщенная жизнь в Москве!
А мне надо бежать на электричку – чтобы в два ночи везти маму в аэропорт. 

13 лет мусульмане чтили мир – и все остальное время – войну. Ислам, что бы мусульмане теперь ни говорили, – это право на разбой, утвержденное самим Мухаммедом. Он развязал войну, он пролил первую кровь. Он первый совершил бандитский набег на торговый караван. Всё под знаменем ислама и мести язычникам, само собой. Он провозгласил для сомневающихся единоплеменников – что умерший за ислам попадет в рай, а живой не будет нести ответственности за кровь, так как его рукой управляет сам Аллах. Худшее из того, что придумали христианские епископы для крестоносцев – произносил сам пророк, зачинатель религии. В чем же винить последователей?
Война решала проблему бедности, а новая религия, отменившая старые племенные связи и законы и даже родственные чувства (ибо преступно любить и молиться за язычников, обреченных аду) – давала этой войне легитимность. Для арабов нововведением ислама, помимо единобожия, которое, конечно, было им известно как от христиан с иудеями, так и от собственных ханифов, – была, главным образом, концепция посмертной жизни с посмертным же воздаянием за грехи. Посмертная жизнь всюду плодит фанатиков, убийц и самоубийц, отдающих свою жизнь и волю в руки Бога и потому лишенных ответственности. То есть сбрасывающих самую большую ношу человека.
Пока Мухаммед был слаб – его учение походило на христианство. Когда стал силен – стало походить на учение большевиков. Его походы – типичные эксы, к тому же в священные месяцы, в которые арабам запрещена война. Его проповеди – оправдание зла и даже своей личной пользы – чистотой веры.
Хуже того: он пятнал себя бессудными подлыми казнями враждебных ему людей. Одной из жертв был столетний поэт Абу Афака, высмеивающий пророка и ниспосылаемые ему откровения. А надо помнить о сверхважной, почти священной роли поэта у арабов. Авторитет пророка серьезно страдал. «Кто разделается с негодяем ради меня?» – воскликнул Мухаммед, и желающие сразу нашлись. Следом он расправился с поэтессой Асму, осудившей убийство Абу Афака: «Кто избавит меня от дочери Марвана?» И когда дело было сделано, поощрил убийцу: «Ты помог Аллаху и посланнику его, Умайр!» Он подослал убийц к поэту Каабу ибн Ашрафу, для чего разрешил убийцам прикинуться врагами Мухаммеда. Они закололи поэта и бросили его сердце к ногам пророка.
Подобным образом он расправлялся и с враждебными шейхами, предвосхищая тактику Горного Старца, Хасан ибн Саббаха.
В принявшей его Медине (Ясрибе) – он объявил террор, сродни якобинскому. Сперва он убивал откровенных врагов, потом всех инакомыслящих или недостаточно лояльных. Так он истребил всех мужчин племени Бану Курайза, а женщин и детей отдал в рабство. Впрочем, формально он лишь поддержал «независимое» решение судьи.
Как все тираны – был женолюбив. У Мухаммеда было десять жен, девять одновременно. Три из них взяты исключительно за красоту, притом что одной (Айше) было всего десять лет. Это если не считать наложниц, тех «которыми овладела его десница».
Не все знают, что существует как бы два Корана: условно говоря, «для европейцев», когда мусульманам надо найти цитатку, указывающую на миролюбие и человечность ислама, – и для своих, для внутреннего употребления, согласно которому проливать кровь неверных – можно и нужно: «Не берите же из них друзей, пока не выселятся по пути Аллаха; если же они отвратятся, то схватывайте их и убивайте, где бы ни нашли их» (сура 4, Женщины, 89); «И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн – хуже, чем убиение!» (сура 2, Корова, 191). Соблазн – это отпасть от истинной религии из-за неверных, владеющих Меккой. Мне укажут, что неверные для Мухаммеда – это язычники, а не христиане. В общем, это так, однако есть в Коране и такое: «О вы, которые уверовали! Не берите иудеев и христиан друзьями: они – друзья один другому. А если кто из вас берет их себе в друзья, тот и сам из них. Поистине, Аллах не ведет людей неправедных!» (сура 5, Трапеза, 51).
Самого себя он называл пророком того же Бога, который говорил с Моисеем и Иисусом, но только посланным для обращения арабов-язычников в монотеизм. Считая себя последним из великих пророков, глаголющим, соответственно, самую свежую и наиболее отредактированную волю Бога – Мухаммед думал, что создал наилучшую из религий, которой должны немедленно подчиниться не только язычники, но и евреи с христианами (яхуди и насара). И был сильно разочарован, когда последние проявили либо полный индифферентизм, либо враждебность, назвав ислам – ересью. С этого момента отношения с ними были безнадежно испорчены, а «кибла», сакральная ориентация верующего во время молитвы, перенесена с Иерусалима на Мекку, то есть на Каабу, «Запретную мечеть», в то время еще вместилище языческих богов.
Два «учения» Корана, хаотично разбросанные по корпусу книги, объясняются двумя этапами жизни Мухаммеда. Когда он жил в Мекке и был мелким торговцем и одиноким непризнанным проповедником, – его учение было веротерпимым и милосердным. Проповедь мира с иноверцами была необходимой и неизбежной для того, кто, не имея шанса победить, хотел остаться целым. Когда же он бежал в Ясриб, будущую Медину, и захватил там власть, создал вооруженные отряды и с тал нападать на торговые караваны, – учение наполнилось религиозной нетерпимостью, коварством и жестокостью. Мудрый Аллах посылал пророку именно те пророчества, которые соответствовали моменту и желанию самого пророка – а пророк транслировал их верующим, как последнее распоряжение (небесного) центра. Мухаммеда совершенно не заботило, что некоторые божественные речения неожиданно оказывались устаревшими (как с той же киблой) – и он заменял их новыми. Таких замен и противоречий в Коране больше двухсот.
Лично для меня точку в этом учении поставила акция Мухаммеда, когда он состриг свои длинные волосы, почетный знак свободы всякого араба, отдав себя таким символическим жестом  в рабство Богу, как бы отринув собственное «я» и личную волю, передоверившись, так сказать, высшей воле. Подобная манипуляция превращает человека в возбужденного фанатика, с головой, набитой фантастическим бредом, – в худшем случае, и в лицемера – в лучшем. Последний случай, слава Богу, наиболее распространен. Но наиболее распространен он все же в наше время и, скорее, в Европе. Исламский мир остался в значительной степени в своем религиозном бреду, с точки зрения которого ни собственная смерть мусульманина, ни убийство еврейских детей в Тулузе, скажем, не есть слишком большая цена для славы Аллаха.
Хотя дело, конечно, не в Коране и не в Мухаммеде как таковом. Еще сравнительно недавно добрые христиане легко проливали кровь своих отпавших от истинной веры оппонентов, а классические евреи эпохи пророков мечтали (в качестве избранного народа) «ограбить всех детей Востока». Все дело в религии, как это ни прискорбно.
Я могу видеть в религии великую идею, если понимать ее как тотальный идеализм, как неограниченный ничем, в том числе земными условиями, рывок к свободе. Концепция религии как коэффициента свободы, поставленного перед реальностью, на который реальность умножается – было именно тем, что когда-то привлекало меня в ней.
Однако конкретные учения давно приватизировали всякую свободу, в том числе и эту. И та религия, которая нам известна, учит применять к живой жизни застывшие правила совершенно других эпох. Она окружает человека ритуалом и долгом, не увеличивая, а разрушая его свободу. Она произвольно устанавливает якобы основы мира – и ставит рядом с ними человека, вкладывая в его руку меч, чтобы он защищал эти основы. Освободив человека от собственной воли, она освобождает его от ответственности, порождая в нем своеобразный фатализм. Она подчиняет поток живой жизни абстрактным «истинам», пришедшим якобы из священного источника, а на самом деле из воспаленного мозга очередного духовидца. Она дает человеку воображаемые костыли, помогающие ему утвердиться в зыбком мире, и за покушение на которые он готов порвать горло. Ибо это покушение на его душевный комфорт, его догмы, его физическую самоидентификацию. Он верит, что некая Сверхсила – на его стороне, и не ради себя, а ради нее – не пожалеет ничего!
Естественно, мне могут указать на марксистов всех мастей, нетерпимых фанатиков-атеистов, ничем не отличающихся от мучеников и палачей веры. Что мне ответить? Только то, что эти люди точно так же горели абстрактной «истиной», были одержимы догмой, которую хотели навязать всему миру. Социализм – это лишь идея. Так жить нельзя, так можно только совершенствоваться. (Шутка.)
Прежние марксисты – были именно верующими самого чистого разлива, хотя в систему их веры не входило личное бессмертие и потусторонний рай. Но эти догматы вовсе не являются обязательными для всякой религии. И изначальный иудаизм во многом похож на марксизм, если последний чуть-чуть перелицевать (избранный народ, скажем, заменить на избранный класс) и лишить «научной» риторики… (Блин, что я говорю, на чью мельницу я лью воду?!) В общем, понятно, что я хочу сказать, чтобы не зайти слишком далеко…
(Биографическую фактуру жизни пророка я заимствую из книги В.Ф. Пановой и Ю.Б. Вахтина «Жизнь Мухаммеда», М.: Политиздат, 1991. Так же использую Коран в переводе Крачковского.)

Как известно, каждое 1 апреля все дураки Москвы и некоторые их коллеги из сопредельных территорий собираются на Гоголях, чтобы отпраздновать приход весны или поспособствовать ее приходу, если она почему-то задерживается. А в этом году нужно было особенно постараться, ибо с весной получилось как-то совсем худо. Природа явно мстила за результаты парламентских и президентских выборов. В общем, я с ней согласен: люди, которые так голосуют – не достойны весны... (написал я в ЖЖ)...
У метро Кропоткинская зашел в маленькое отделение МТС положить деньги на телефон. Увидев соответствующие знаки моей политической ориентации, со мной заговорил сотрудник отделения, молодой парень – о грядущей революции. Революция – это бренд года.
У памятника Гоголю я был уже в 6-ом. Народ есть, но не то чтобы много. И никаких ментов. Все они, видно, на винтилове оппозиционеров на Красной площади.
Пробравшись сквозь толпу к памятнику, увидел Длинного, беседующего с Пуделем. Резко отвернулся, стал снимать музыкантов. Сел на лавочку. Ко мне присоединился Сед. Он до сих пор снимает на пленочный фотоаппарат. Появилась Раста со своим «молодым человеком».
Вдруг я увидел Кота! Вот кого я не ожидал увидеть! Причем приехал он самостоятельно, мама задерживается. Он бросал монетку, найденную на земле. Я вспомнил историю, которую наблюдал во Внуково, как мужик перед воротами с металлоискателем выложил на стол мелочь – и одна монета встала ребром. Ну, и, конечно, рассказал соответствующий анекдот про студентов. Вспомнил и знаменитый фильм «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»...
Скоро подошла и Лесбия. Она изрядно накрашена, тепло и ярко одета. Рассказала, что они с Котом вернули кухню в «чулан», и теперь у нее опять собственная комната. Могли бы позвать меня помочь...
Умка пригласила на свой концерт 3-го. Я предложил сделать ее «издательство» более солидным, но она категорически против. Шуруп рассказал, что тоже только что вернулся из Индии. Летал на пяти внутренних линиях, ездил на местных поездах. Больше всего его поразило, что в Индии нет вони. И что вся Индия разная, словно в ней несколько стран. Он напился – и разговор сумбурный. Хвалит мою эрудицию, ибо я вспомнил бетель и бунинский рассказ «Сны Чанга». Поговорил с Мафи и Аллой П. Ее сын женился, живут все у нее – и молодые ждут ребенка. И с деньгами плохо.
В какой-то момент со мной столкнулся и поздоровался Длинный. И я с ним, поспешно и формально, не протянув руки. Лесбия сидит на лавочке в компании Никиты и Насти – и какого-то седого мэна. Тот разливает виски. Предложил и мне. Виски кончились – и мэн с Лесбией пошли куда-то «греться». Это меня удивило: кто он такой? И почему виски не было предложено никому, кроме меня?
Эта тема мучила меня потом весь вечер. Больше я их не видел. Видел активного, реактивного Нильса, Скорпиона, Алису Черную и Йоко, Катю Каплину, Тиля в тулупе. Он наехал на мой значок, а потом начал втюхивать про христианство. Не знал, с кем связался!
Видел еще много знакомых, было несколько симпатичных девушек, одна великолепно танцевала под тамтамы что-то вроде танца живота и фламенко сразу. Был тут и одноногий Абрахас с двумя палками – живая загадка Сфинкса. Много было прикольно и ярко одетых, играющих, поющих. Появились и менты на автобусе, стали снимать на камеру, но не винтить.
Парадокс в том, что менты, разогнав и упаковав в этот день участников пары выступлений в Москве, не тронули нас. И так происходит из года в год. Последнее массовое винтилово было в 1987 году. Надеюсь, о его результатах менты помнят до сих пор и рассказывают шепотом во внутриведомственных легендах.
Менты вообще действуют очень избирательно. Накануне они легко допустили массовую драку футбольных болельщиков на станции метро Университет. Там было много крови – и ни одного сотрудника правопорядка. Зато десяток людей с белыми ленточками у метро Площадь революции, которые никого не били и даже ни к чему не призывали, сразу оказались в упаковке. (Белая ленточка, кстати, со времен «Белого кольца» привязана на моем рюкзаке. Но не вызывает никакой реакции ни у ментов, ни у населения.)
Гриша К., ночевавший как-то у нас в Крыму, предположил, что я живу в Израиле. Странная мысль. Был тут и другой крымский знакомец, Варкан Заяц, приехавший стопом из Чернигова. Говорил с ним о Новгород-Северском.
Замерз – и большой компанией мы пошли к метро – в кафе: Мафи, Алла, Шуруп и Ростик, приехавший из Львова. Я стал ненавязчиво зондировать Мафи: не нужен ли ему новый проект? О проекте заговорил и Шуруп – и стал ругать идею дома вообще. Надо ездить по миру, а не сидеть в единственном доме! В этом есть резон. Но и устроить для себя специальное место, где тебе лучше всего – в этом тоже есть резон. Главное – найти это место и сделать все, как надо. Это самое сложное.
Мафи по-прежнему ничего не строит и денег у него тоже нет: все ушли на лечение гепатита. Который ни хрена не лечится.
На обратном пути потеряли Шурупа и Ростика. Никита с Настей, попавшиеся нам навстречу, возбужденно рассказали, что менты стали выдавливать людей от памятника на бульвар, к ним присоединились казаки! Я ускорил шаг – посмотреть. Но ничего особенного не увидел: ментов мало, около памятника все равно стоят люди. А кучка казаков совсем не представительная. И не боевая. Даже не сразу понял, кто они?
Втроем с Аллой и Мафи дошли до «Кофе-Хауз», где я выпил водки и кофе. Алла рассказала о жизни с сыном и невесткой. Выходит не очень. Она всех содержит – и живет в проходной комнате. И удивляется, что люди заводят детей и соглашаются на всю жизнь потерять свободу!
Еще раз дошли до памятника. Народа все меньше, он кучкуется отдельными группками на и около лавочек. Несколько волосатых что-то втирают ментам. Те индифферентны.
С парой мафиных знакомых пошли к метро. На углу Арбата играет группа, две гитары, ударник. Играет что-то ужасное. И здесь все застряли: девушка мафиного приятеля ушла покупать карточку для телефона. Но мне надо на электричку – и я всех покинул.
В вагоне ехал с парой симпатичных ребят с ребенком, которых видел на Гоголях. Я сошел, они поехали дальше.
Иду один в пустой дом. Это и есть свобода.
Сделал еду, написал пост, обработал фото и посмотрел фильм «У нас курят». И сам покурил кальян. В результате лег в семь – и долго не мог заснуть.

Мне обидно, что я даю миру 10% того, что я мог бы дать. Что моя жизнь пропадает втуне. И что я остаюсь в клетке своей психики и не могу радоваться солнечному дню, капели, весеннему воздуху. Я какой-то калека этой жизни. И даже если по отношению к себе я все делаю правильно, для внешней жизни я – пустое место. И все мои амбиции мне не помогают, а, скорее, мешают.
И будоражат воспоминания о «моих» женщинах. Все это выглядит мрачно и неправильно. И мне не хочется повторять. Но жить в подполье – тоже не радует.
Меня беспокоит, что я все не могу ее отпустить, что я переживаю, будто нас что-то связывает. Слишком долго мы пробыли вместе. Мне помогает вся та боль, которую я испытал через нее.
И я все меньше верю, что у меня будет впереди что-то еще. Телега снова встала. Хуже всего, что я ничего больше не хочу. И Крыма тоже. Я хотел бы хороших холстов или стихов, но тут от меня так мало зависит. Я становлюсь гиперкритичным – и полностью недоволен собой. С этого и начинается приступ, как летом.
Нет, только не это!

Был на новом концерте Умки в «Чайна-тауне». Повод – отдать Умке стихи, которые я отобрал, поправил и распечатал. Получился как бы «сборник»...
От Бори узнал, что они, оказываются, ездят домой тоже на электричке, в Зеленоград, где у них появилась квартира – через размен квартиры ее бывшего мужа Егора Радова, которую он завещал их общему с Умкой сыну Алексею, если я ничего не перепутал... В связи с этим, видимо, концерт начался почти вовремя, то есть в 9-ть. Народа много, и много молодых волосатых, что радует. Один, не волосатый, подошел ко мне и спросил: не Пессимист ли я? Оказывается, он мой читатель. И читатель Лесбии (Мата Хари). И рассказал, как гонялся за «Промокашками», ставшими страшным раритетом. Зовут его Дима. Он любитель Умки, слушает ее с 2000-х. Потом очень бодро отплясывал.
Я взял кофе и нашел место недалеко от сцены. К группе неожиданно присоединился Ойстрах с губной гармошкой – и это добавило плотности звука.
Ко мне подсела Алла, которая пришла сюда с Мафи. Мафи зовет меня к себе в гости в Красногорск.
Я пытался глубоко въехать в момент, но меня угнетала электричка. Да и без нее я все никак не могу расслабиться, научиться радоваться (об этом и Настя написала в моем ЖЖ). Надо просто понять, что ты находишься в центре жизни, что об этой жизни и ты, и другие когда-нибудь будут ностальгировать. А этому не веришь: как, я – и в центре жизни? Да с чего бы, да кто я такой?!
И снова путь домой, ночная электричка, холодная ледяная дорога. В начале апреля.
Из поста Мангусты узнал, что у нее провалился потолок – от падения на него кота. Ну, и коты там у них! Пылью и грязью накрыло комнату и книги. Дал советы и предложил вывесить фото, чтобы я мог сказать что-нибудь более квалифицировано.
И чего я суечусь? Все не могу забыть тех дней? И стихов?
А завтра у меня посещение онколога в 120-й больнице, хрен знает где, какая-то Напрудная улица, почти у кольцевой. Видно, придется ехать на машине. А в четыре ночи прилетает мама.
Вот я и докатился до онколога. Жаль мне платить 40 тысяч, ищу другие варианты.
Такая жизнь как раз для меня: я же люблю обдумывать крайние ситуации? Искать выход прежде всего в мысли, а не в поступках. Можно, попав в ситуацию, начать метаться. А можно без конца рефлексировать, искать высший смысл, пользу, расплату... Кто-то будет лечиться от ситуации «инструментально»: алкоголем, тусовкой, компьютерными играми, делами и псевдоделами. А я буду выцеживать из ситуации «философию», какой-нибудь сюжет.
В конце концов, ничего страшного со мной не происходит: я набираюсь дополнительного опыта, шлифую характер. Мне надо успешно разрешить эту ситуацию, так или иначе. И тогда я буду свободен, я распрямлюсь, как пружина. И, может быть, еще что-нибудь сделаю.

Онколог – немолодой, очень вежливый человек, видимо, еврей, хотя фамилия Филимонов. Теперь я вижу ошибку своих первых шагов: он осмотрел меня и нашел лишь одну плохую родинку – в паховой области, на которую я ему и указал. Это та, что беспокоит меня больше всего.
Заодно он подтвердил то, что мне не раз говорила Лесбия: что солнце мне вредно, особенно солнце, отражающееся от поверхности моря. Он считает, что я должен ездить в Крым с сентября по апрель. В остальное время не загорать на берегу, «поплавать с аквалангом и домой». А если ходить на море на долгое время, то вечером. Вообще лучше вести ночной образ жизни. А я его и веду.
Но отказаться от солнца – это очень горько! Оно реально лечит меня.
Еще он подтвердил, что – да, при моей пигментации мои родинки могут перейти в меланому. Надеюсь, та, худшая, еще не перешла. Обеспокоен он и моей печенью, о плохой работе которой судит по красным родинкам (как и врач на Таганке).
Он выписал мне направление в онкологическую лабораторию на ВДНХ. Куда надо приезжать за два часа до начала работы, чтобы попасть. Зато бесплатно.
В общем, мне совсем не надо платить 40 тысяч. Не надо было платить и 6 с половиной. Это я чисто лажанулся.
От больницы я поехал к Мафи в Красногорск. И с полдороги вспомнил, что не поставил на направлении печать в регистратуре. Пришлось развернуться на набитой машинами МКАД.
На подъезде к Красногорску и в нем самом – три аварии. Естественно, пробка. В одну, самую длинную, я попал, возвращаясь, когда пропустил нужный поворот. Удивили некие архитектурные явления, например, крытый горнолыжный трамплин, возвышающийся над городом, «Снежком».
Городок хаотический, с архитектурой всех типов. Например, Мафи живет в районе из двухэтажных «немецких» домов, очень симпатичных, но уже ветхих. Живет на первом этаже, еще и с соседом, который, правда, давно не появлялся.
У него две комнаты, высокие потолки, старая печь на кухне, которую можно демонтировать ради места, как в свое время я сделал на Маросейке. И такие же, как там, сгнившие полы. Он надеется, что его переселят, но мне жалко этого дома. Если сделать хороший ремонт – могла бы быть квартира, не хуже роминой.
Он приготовил гречку с грибами и салат из помидоров. Ели на «татарских» диванах, которые у него вместо мебели вдоль одной из стен его комнаты. Примерно так я хочу сделать на Фиоленте на первом этаже. Телевизор «инкрустирован» росписью, что его украшает. Мафи поставил львовский фильм о путешествиях байкеров в 83-84-ых годах, потом фильм о Пустых Холмах. Этот я даже скопировал. Потом поставил «Четыре танкиста и собака» – и выяснилось, что мы оба фанатели от него в детстве. Но теперь это трудно, особенно мне. Поэтому он поставил «Вудсток», новую длинную версию, с титрами на английском. И я посмотрел с большим удовольствием и с комментариями.
По поводу Турции, откуда летит мама, вспомнили, как оригинально съездил туда однажды Мафи: из всей Турции он увидел лишь стамбульскую тюрьму. Вот – это размах! Впрочем, прошлым или позапрошлым летом он проехал по ней гораздо удачнее – и даже добрался до Израиля.
Мафи покурил гашиша, угостил и меня. Я выкурил одну «плюшку», чтобы не потерять способность вести машину. Но она действовала даже через два часа, когда я поехал во Внуково, не заезжая в Жаворонки.
Ее самолет уже приземлился, но я ждал еще 40 минут, пока она появилась. За это время на улице разыгралась метель – и мы ехали домой по заснеженной трассе под снегопадом. А в Турции +22, море +18, мама купалась.
Она очень довольна: «рай!». И она обязательно купила бы там жилье, «если бы не мы»:
– Я не могу вас бросить!
Конечно, мы без нее погибнем.
Я думаю, все наоборот. И уговариваю ее делать то, что она хочет, бес ссылок на «нас».
Пили привезенный ею вискарь, закусывали апельсином, который она сорвала с дерева. И рахат-лукумом. Она рассказывала про турок, какие они добрые, веселые и простые. Как бедно они живут, но всем довольны. Много работают, копят деньги на обучение одного из детей. Ее «опекун» учится в Киеве, поэтому хорошо говорит по-русски. Возил ее в разные красивые места: старинную крепость, на водопад, в каньон... Ругает меня, что я не поехал с ней. Оправдываюсь, что был с моим народом...
Поздно ночью залез в ЖЖ. Мангуста действительно вывесила фото потолка. Ничего страшного и именно то, что я думал: отвалилось несколько вагонок, крепившихся на металлическую балку в середине комнаты. Перчик уже прибил их на место.

Сегодня снова чистил снег, который шел всю ночь. К лету сугробы станут с человеческий рост.

Вы, конечно, множество раз слышали, как публичные люди всех мастей и калибров уснащают свою речь вопросительно-утвердительным «да-а?» в конце любого речевого периода. Не исключено, что вы и сами так иногда делаете, поддаваясь общему тренду. Употребляющие это «да», ставшее новым словом-паразитом, видимо, считают, что их речь звучит от этого более модно, продвинуто, а еще как бы вежливо и либерально («как бы» – другое слово-паразит, появившееся в период торжества российского постмодернизма). Дело приняло характер эпидемии, и когда я услышал «да-а?» от девяностолетней Ирины Антоновой, бессменного и бессмертного директора ГМИИ им. Пушкина, я понял, что все безнадежно, процесс зашел слишком далеко.
Думаю, никто не помнит, как это роковое «да» возникло в наших палестинах (да-а?). А я отлично помню. Появилось оно после интервью с Бродским в 1991 году, едва ли не первого, показанного по нашему ТВ.
Интервью произвело удручающее впечатление. Он тянул по-английски звуки, называл себя в третьем лице «Джозеф», у него появилась совершенно английская манера говорить и строить фразу. С ленивой царственностью баловня судьбы он позволил себе такое неуклюжее: «это мне против шерсти», другими словами: «It`s against a hair for me». По-русски так вообще не говорят. Во всяком случае, от первого лица. Но особо запомнились и бросились в глаза эти полувопросительные-полуутверди¬тель¬ные «да» в конце каждой фразы – трафарет английского «yes» при тех же обстоя¬тельствах (там, где у нас принято мычать «ну» или «м-м»). (К этому времени американские «носители языка» уже дали мне шанс познакомиться с подобной практикой.)
Пример царственного Иосифа был немедленно подхвачен журналистами, желавшими выглядеть более по-западному. Прием, освященный таким авторитетом, действовал без промаха и разоружающее: говорящий как бы призывал собеседника в свидетели правильности своих слов. При этом он не давал этому собеседнику ни подтвердить, ни опровергнуть утверждаемое, но, тем не менее, казалось, что говорящий страшно вежливый и политкорректный человек, далекий от желания навязывать свою мысль, заинтересованный в консенсусе и вообще добрый парень.
Естественно, ничего подобного на самом деле (другой паразит) говорящий не добивался. И не добивается по сей день. Все это элементарный способ внушения – своей мысли, будто бы одобряемой собеседником или слушателем. Впрочем, в настоящее время паразитское «да» из-за собственной затертости уже не несет никакого внушения.
Напротив, оно звучит совершенно нелепо: человек все время спрашивает у кого-то незримого «да-а?», будто сомневается в собственной мысли. А тогда зачем он ее высказывает? Либо говорящий задает этот вопрос самому себе, и тогда кажется, что он страдает раздвоением личности – и ему неплохо бы обратиться к психиатру, а не вещать тут нам по радио или с экрана. Но чаще всего человек просто нервничает и хочет поймать свою мысль – и тянет время: «Проходя по улице, да-а?, я увидел кошку…» «Да-а?», вероятно, представляется ему более бонтонным, чем «эээ».
И когда я слышу это лицемерное «да?» – мне хочется достать из кобуры и сунуть под нос, как фигу, свое «нет!», далекое от всякой политкорректности.

После моего критического поста про ислам некий мусульманин, Асад Ал-Хаким, не раз наезжавший уже на меня, назвал меня «воином Тьмы». Думаю, быть воином Тьмы все же почетнее, чем быть конформистом Света. К тому же, что есть «Свет» и «Тьма» – зависит от того, за чью команду болеешь. В матче «Зенит» – «Спартак» для болельщиков «Зенита» тьма – это «Спартак», а для болельщиков «Спартака» – наоборот.

Был в новой больнице, ГКБ-40, на ВДНХ. Она напомнила мне «мою» Двадцатку: хаотично разбросанные разноэтажные корпуса, некоторые соединены переходами. Оказалось, что онколог Филимонов ошибся, сказав мне, что прием с двух. Он – до двух. Но так как я приехал за час, то успел. И очередь была не смертельная.
Накануне я изучал в интернете предположительный диагноз, который поставил мне Филимонов. Код диагноза по МКБ был D-23 и С-43, оба со знаком вопроса. Если D-23, то ничего страшного, если С-43 – это меланома. От которой умер, кстати, Боб Марли. И, в общем, я ждал всего.
Но проводивший консультацию врач, такой типичный клиницист, которого ничем не прошибешь, немолодой и весьма бесцеремонный, ничего опасного у меня не нашел, в том числе в паховой области. Зато нашел три или четыре аналогичные родинки в других местах. Удаление – на мое усмотрение, необходимости в этом нет.
Сколько врачей – столько мнений. И выбираешь то, в которое приятней верить. Однако про солнце подтвердил и этот врач. Разрешил мне лежать на нем не более часа. И велел показываться раз в полгода.
И зачем я отдал 6,5 тысяч? Я мог бы истратить их лучше.
От метро я позвонил Коту. Хочу приехать и посмотреть его дневник. Но он пообещал, что приедет сам завтра в Жаворонки.
Погода хорошая и времени много. Поэтому я позвонил Тане Терещенко – и напросился в гости, воспользовавшись ее приглашением в гостях у ОК. Таня не отказала, хотя у дочки Маши сегодня день рождения, и она отмечает его у мамы. Тут и Ваня перезвонил: ладно, мол, так и быть – приезжай, а то я завтра, может быть, в Жаворонки не поеду...
Все же сперва я поехал к Тане. Она живет практически там же, в Трехпрудном переулке, в соседнем доме. От метро шел на автопилоте: я бывал здесь бесчисленное количество раз. И дом, и подъезд напомнили прежний, но квартира много меньше. Отличный ремонт, планировка, окна на три стороны. Огромный санузел с окном, в нем можно жить...
– У вас легкая рука на квартиры, – заметил я.
Увидел таниного внука, сына Маши. И танину маму, совсем старую старушку, которая, однако, принимала активное участие в возне с внуком (для нее – правнуком), а потом в готовке. Готовила и Маша, какие-то экзотические салаты, в том числе с помощью блендера, под вой которого я рассказывал свою жизнь. Вспомнил советские космические корабли, которые бороздят просторы Вселенной.
Появилась Ася, у которой выросла большая грудь. Но сама юна и миловидна (22 года, кажется). Маша же как-то погрубела и потяжелела (ей хорошо за 30-ть). Занимается мультфильмами, делает фестиваль.
Я заговорил о Ване, и они посоветовали перевести его в гимназию на Кутузовском, которую они все кончили. Там есть гуманитарный класс, в котором закрывают глаза на математику и физику. А уровень такой, что Ася поступила на вечернее отделение Истфака МГУ без репетиторов.
Сейчас она учится на пятом курсе, работает в Третьяковке. Вышла замуж – и занимается с мужем ролевыми играми.
Видел я и Антошу. Он вырос, носит бакенбарды, учится на юриста. Приветлив, но в кухонной деятельности участия не принимал. Собственно, готовила одна Маша: Таня была занята разговором со мной, Ася сидела на подоконнике и курила, что-то рассказывая. Я увидел здесь готовую сцену из чеховского спектакля: три женских характера, три разные судьбы. И при этом – внутреннее единство.
Узнал, что все три – сторонницы и даже участницы Белой революции. Даже православная Таня, работающая в православном издательстве.
Попробовал два салата. Подарил Маше последний роман Бегбедера, «Идеаль» – о приключениях автора в страшной России.
И поехал к Коту. Оказалось – чтобы повесить две полочки. Ибо его дневник девственно пуст. Сподобил его прочесть мне и перевести текст по английскому. Что ж, совсем неплохо. Думаю, у него больше способностей к языку, чем у меня. Он, кстати, заинтересовался гуманитарной гимназией, а потом ею заинтересовалась Лесбия. Поэтому я перезвонил Маше – и узнал телефон и адрес. Чуть-чуть запустил процесс. Маша поддерживает связь со своей учительницей истории, дочкой Эйдельмана. То есть у нас может быть некий блат.
Позвонил Тамаре Степановне и узнал, что Кот продолжает гулять – или «опаздывать», как он это называет. Объясняю ему, беру с него слово – все впустую! Хоть поселяйся там с ними, чтобы поднимать утром. И даже отводить до дверей школы.
Дома вывесил текст про Соловки, мое путешествие 2000-го года, с рисунками и фото. Таня, кстати, плавала туда летом.

Стал обдумывать новый холст. Смотрел работы Фокиной, пытаясь найти что-то для себя. Да и тема холста, наверное, будет коктебельская.
Приехал Кот. От него разит табаком, как от многолетнего курильщика. И ему ничего не удается объяснить. Он злится и убегает. За обедом я рассказывал ему о религиях и истории, потом беседовали о музыке, с демонстрацией примеров из YouTub’а. Ночью по его предложению посмотрели «Всадника без головы». Он запомнил, что этот фильм не давал мне спать в детстве.
Фильм хорош кубинцами, пейзажами, песнями, но плох актерами, чего я в детстве не замечал. И однако сцена с «Дьяволом» все равно удалась. Кот уверяет, что она его совершенно не поразила, он и не то еще видел! А из и-нета я выяснил, что она пугала всех, не только меня. Это самый сильный момент, в общем-то детского, фильма.
Кот напомнил и о другом «Всаднике без головы», у Вашингтона Ирвинга. Он читал его летом на даче. Хорошо хоть то, что он что-то читает.

Иногда удается сколотить очень плотные дни: рисование, чтение, гитара, бильярд. А до кучи – замена гибкой подводки у нового бойлера. И уже ставшие традицией «10 минут спорта».
Начал новую картину, переделав старую, которую все не могу закончить. Сделал эскиз для еще одной. Посмотрел фильм «Большие надежды» про молодого художника. Оказалось, что без перевода, но не стал искать другой. Фильм, конечно, голимая мелодрама, зато играют Пелтроу и Де Ниро (в эпизодической роли). При этом некоторые работы и правда любопытны. Главное, в определенном стиле. А у меня что ни работа – то в другой манере.
Мочалкина вывесила в ВКонтакте фото своего путешествия по Израилю. Была она и у Перчика. Была и на какой-то площадке, где Мангуста отделывает мозаикой что-то вроде скульптур. Видел на фото и ее саму. Скульптуры любопытны, и я рад, что она не отказалась от мозаики вовсе. А ведь из-за беспокойства, что это может произойти – я написал то письмо, с которого началась ссора.
Кстати, мой мусульманский критик, Асад Ал-Хаким, прислал мне в последний раз удивительный коммент: мол, из-за моей гордыни у меня проблемы с моими женщинами... Наверное, отчасти он прав, но вопрос в другом: откуда он про них (женщин) вообще знает? Он, что, следит за моей биографией? Или он какой-то знакомый? Но кто? Мусульман в знакомых у меня, вроде, нет (хотя есть сочувствующие). Кто-то сливает ему инфу, но кто и зачем?
Отвечать ему не стал, так как он удалил коммент из ЖЖ. Он делает так уже не первый раз. Ну, да Бог с ним!

Бред крепчает. Около 6 ночи позвонил Леша Б., который сообщил, что собирается жениться на Лесбии! То есть, он сделал предложение, а она обещала неделю думать. И он, «как честный человек», не хотел устраивать свое счастье за моей спиной. Спросил, как я к этому отношусь?
А как я могу относиться? Она – свободный человек, что хочет, то и делает. Что бы я ни думал об этом – я никак не влияю на принятие решения. Но вообще-то это попахивает идиотизмом. Думаю, она не будет такой сумасшедшей, чтобы согласиться на подобное счастье: на спившегося человека, который сам признается, что живет х...во. С этого и начался разговор.
Конечно, если она хочет стать санитаркой при нем – и заодно квази-мамой, тогда ладно. Как ее любят алкоголики и слабые мужчины! Притом что она когда-то уверяла, что не хочет никакого брака.
Леша сообщил еще, что по разговорам друзей, я живу плохо. Я поинтересовался не именами «друзей», а как эти друзья аргументируют? Но он не мог ничего сказать. Зато стал ругать Ваню за быдлячество. Почувствовал себя потенциальным отчимом? Ох, он рискует! Кот даст ему жару! Да и Лесбия тоже. Вообще, это идея сумасшедшего человека. Не думаю, что есть кто-то, кто может справиться с таким мустангом, как Лесбия. Кроме меня. Я такой специальный «мустангер», как из вчерашнего фильма. Который решил переквалифицироваться.
Я предсказывал это давно: только я исчезну – на нее начнут слетаться кому ни лень. Кто давно был увлечен, да я мешал. Летом Леша призывал меня «вернуться в семью», возобновить брак. Он был пьян и не очень тактичен. Теперь опять. Какая его цель? Почему это надо было сообщать мне в 6 ночи? Не мог утерпеть?
Есть в нем что-то от провокатора. Помню, как мне было тяжело с ним в его последний приезд на Фиолент в 2008-ом. Он сознательно искушал меня – и я сделал ему жесткое предупреждение. За свою жизнь я испытал много наездов от так называемых «друзей». И чем дальше, тем наездов становится больше. Чем-то я ужасно злю людей, хотя живу в стороне от всех.
Той самой гордыней? Может, этим и объясняется, что я совершенно не могу проникнуть в их мир, словно марсианин?
Не думаю, что Лесбия отнеслась к столь лестному предложению серьезно. Хотя последнее время ее психика тоже сплошная загадка для меня. Когда-то она была единственным человеком, который меня понимал. Вот такого, чуждого всем, которого никто, кроме нескольких хиппи, не признавал за своего. По сути, лишь этим объясняется наш долгий союз.
Если же она вдруг согласится, то представляю, как обрадуется Ваня такому отчиму! Он уже настроен к Леше крайне критически. Что ж, он всегда может переехать ко мне.
Возможно, в расчет Леши входит еще разок попытаться уесть меня, типа: а у меня теперь есть все права свататься к твоей бывшей жене, и ничего ты сделать не можешь! Теперь это, мол, лишь мои и ее отношения, а ты тут лишний! И ждать, как я отреагирую. Но сперва поставить в известность, похвастаться.
От Кота я знаю, что он ночевал у них. Мол, никуда не успел. Возможно, в результате этой ночевки и появилась эта светлая идея. Ну, и еще намек мне о характере их отношений – подобно тому, как в сентябре 10-го мне о подобных отношениях сообщил Длинный через Леню.
Что ж, она неплохо проводит время. Я постоянно отстаю от нее. Но глядя на ее кавалеров, ей можно только посочувствовать.

Одно из главных свойств этого мира – его ненадежность. Ненадежны ситуации, физическое здоровье, люди. И нет места, куда можно было бы спрятаться. Даже здесь в Жаворонках меня находят и мучат.
Конечно, это моя вина, о чем я много раз писал: я все еще не могу ее отпустить. Может быть, мной увлекалось какое-то количество женщин, но только она подходила мне (по сумме свойств). И при этом у нас не был счастливый брак. Очень часто он был мучительный. При этом, возможно, он был один из лучших, если его сравнивать с другими. Когда дело касается брака – тяжело говорить об «идеальности». Хотя, наверное, такие браки есть. Но люди, подобные нам, их не заслужили.
Поэтому ненадежность я ношу в себе. Даже если я сам стараюсь быть надежным. Ненадежно твое настроение, которое легко можно сокрушить, ненадежна ситуация, в которой я живу, мой душевный настрой. Если я так долго не могу прийти к стабильности, значит, я делаю что-то не так. И кого в этом винить?
Да, с Лесбией была стабильность, которая могла и угнетать. Было как бы плечо друга. Была возможность все обсудить, даже плохое настроение. И было меньше времени думать о себе.
А сейчас его слишком много. У меня есть шанс сделать все, как я хочу, но ничего не получается. Но это не значит, что я живу плохо, как, может быть, кому-то хотелось бы. Я живу сложно. Я живу нормально для человека, который очень многого хочет – и пока не знает, как этого добиться. Который пробует одно и другое, но не бросается к проверенным моделям. «Первопроходцу», условно говоря, всегда трудно.
Так что, в общем, надо очередной раз взять себя в руки и ждать.

Леша – фрукт. Объявив, что живет «х...во», он тут же сообщил, что собирается жениться.
– Я сделал предложение «одной женщине» (это было как-то подчеркнуто интонацией). И она будет думать неделю, – сообщил он.
Я сразу задумался: зачем он мне это говорит? И ответ был очевиден.
– Знаешь, на ком я собираюсь жениться? На Лесбии... (он назвал ее настоящим именем).
Звучало это безумно. Но так же безумно звучало полтора года назад сообщение Лени, что Длинный живет с Лесбией. После этого я уже ничему не удивляюсь.
Но логики в речи Леши все равно никакой. Почему же «х...во», если собираешься жениться? Или лишь от такой жизни и женятся? И если у них роман, чего он так давно добивался, то почему же тогда «х...во»? Что-то не так? Хотя у некоторых людей жизнь почти всегда «х...ва» – и другой быть не может. Они сами все делают, чтобы она такой была. А потом честно жалуются и ждут сочувствия.
И я был готов ему сочувствовать, пока он не огорошил меня известием. Самое «х...вое» в его случае, это если он неадекватно видит ситуацию. Но тут я ничем не могу помочь.

То, что я живу так, как живу, говорит о моей силе. Но ее не хватает, чтобы жить так – и ничем не мучиться, невозмутимо идти, как человек, который все понял, выстроил непротиворечивую концепцию себя – и живет согласно ей. Я занимаюсь этим строительством, но пока без особого успеха. Моя сила в том, что я не отступаю. А, может, это моя глупость, и на том пути я ничего не найду и лишь потеряю время?
Кто может знать? Я могу только пробовать.

Запретный плод сладок. Как много я видел прекрасных женщин и любовных сюжетов, пока я был женат. И вот теперь не вижу никакого. Где они все, куда подевались? Моя свобода не приносит мне никаких бонусов, во всяком случае, в любовной сфере. Но один все же принесла.
Свободу легко потерять и, следовательно, ее надо беречь. Но ведь даже никто не покушается! Не считать же письма ОК за покушение. Для начала ей надо быть свободной, подобно мне. Да и отношение у меня к ней совершенно изменилось, Лесбия могла бы радоваться.
Моя свобода скучна, и это прискорбно.

Когда-то вопросы любви (love affairs) совсем не интересовали меня. Меня интересовало искусство, философия, религия, книги... И Лесбию это злило, потому что я не обращал на нее внимания, как на женщину.
Потом они стали меня волновать, и наши отношения сделались еще сложнее, потому что обращать внимание я стал не только на нее, но и на других женщин.
Как бы мне теперь вернуться в то славное время, когда ничего, дороже искусства и мысли, для меня не было?

Не знаю, что я за писатель, но я читаю, «как профессионал», то есть смотрю, за счет чего автор создает эффект, что ему удалось, что нет, что я написал бы по-другому. Иногда я завидую автору, иногда вижу, что он не умеет ничего, чего не умею я.
Но что толку в этом знании? Где мои шедевры? Целый день правил и переделывал небольшой рассказ – и так и не кончил. Я тоже знаю, как создать эффект. Но в моем случае это не просто, ибо стиль исключает подмешивание того, чего не было. Да и не в этом дело. Все же я чувствую, что блюдо не готово, что нет нужного звука, а как его добиться – не знаю. И кружу, пробуя то и это: убираю куски, меняю их местами – или вдруг начал писать от третьего лица. Это даже лучше – если я хочу, чтобы это был именно рассказ, а не очередные страницы дневника. К тому же несколько компрометирующие меня.
Литература – сложное занятие. Текст тоже делается на слух, как стихи. Каждый пассаж должен играть, постепенно наращивая драматичность, сгущая смысл и угнетая читателя «правдой»...
Но больше всего я мучаюсь, конечно, не рассказом или картиной, а одиночеством. Я провожу ревизию своих ценностей: могут ли они помочь мне быть таким, как я хочу, и жить так, как я когда-то мечтал?
И я помню ужас 94-го, когда все ценности были сокрушены. Страшный, но необходимый человеку опыт. Все сатрапы не могли сделать со мной того, что сделала одна единственная женщина.
В этом оправдание одиночества. Но не оправдание пассивности или индифферентности. Инертности – как у героя «Глазами клоуна» Беля. Герой, кстати, моногамен, как и я. Я читал роман в институте. Он незадолго до этого, кажется, был напечатан в «Иностранке» – и входил в круг обязательного чтения молодого хиппана.
Но что я делаю не так? Жду, что все само образуется? Что кто-то позвонит и сделает меня генералом? С чего бы вдруг? Да, я вывешиваю тексты, но кто их читает? Меня похвалило несколько человек за «Соловки» (включая Мангусту). Это приятно, я старался. Но это что-то очень частное, не удовлетворяющее моих амбиций.
Но неужели, если я стану суетиться, я начну лучше писать? Жизнь станет веселее, и только. Хотя это тоже что-то. И даст, в том числе, и материал. Хотя теперь его у меня полно. Надо лишь быть крепко уверенным, что теперешняя жизнь – не ловушка.

Прогулялся в лес, заснеженный, словно зимой. Видел журавлей в небе, офигевших – куда они прилетели?!
Человек ездил по поселку на огромной лошади, словно в стародавние времена. Кто-то тут держит лошадей. А кто-то коз.
А потом стоял на голове (в хорошем смысле): достижение последнего времени. По-йоговски называется ширшасана.

Поговорил с Лесбией по телефону о Ване, который очередной раз прогулял школу. Заодно задал вопрос о Леше Б. Я совсем не хотел говорить с ней, звонил Ване, но если попал на нее, то и задал. Мол, звонил в 6 ночи и наговорил очень странных вещей. Она сказала, что догадывается о чем.
– Значит, это правда? Потому что я думал, не бредит ли он? – спросил я.
Она стала оправдываться, что он очень болен, близок к смерти, она не может его оттолкнуть и будет делать все, чтобы ему помочь. То есть не развеивать его иллюзий.
До каких пределов она собирается помогать или уже помогает? Но этого я спросить не посмел. Какое мое дело? Поэтому лишь усомнился, что ее «помощь» может быть эффективной. Она согласилась, что это так, пить он не бросил. Я рассказал, про другой способ, который избрал Макс Ст., и вполне успешно. Она рада за него, сказала, что трезвый человек всегда лучше пьяного. То есть даже непьющий лучше пьющего. Но это уже перебор. Все властители дум, в конце концов, пили. Выпивание бывает разное. Но она категорична. Поэтому так носится с алкоголиком Лешей? Где логика? А пьяный Леша хоть и не пьяный Макс, но зрелище не самое приятное.
По голосу, кстати, не было слышно, что он «при смерти». И говорил вполне разумно, так же как и раньше. Даже с обычным своим «вторым дном», когда ясно, что за словами что-то скрывается, и он говорит их в расчете вызвать твою реакцию, то есть провоцирует, чем занимался всегда. Сколько раз я узнавал постфактум, что описанные им события, касающиеся меня, на самом деле выглядели совсем не так. По сути, он распространял сплетни, которые сам фабриковал. С какой целью: поссорить друзей, вызвать мой гнев? Иногда он льстил мне, но как-то неискренне (а искренной лесть не бывает). Я знаю, что у него всегда был зуб против меня, может быть, из-за его любви к Лесбии.
И вот теперь она будет его спасать. Женщины любят слабых мужчин, когда можно проявлять свое великодушие, покровительство и власть. Когда мужчина безумно благодарен и рабски предан своему спасителю. Но безразличный слабый мужчина ненавистен им. А ведь он неизбежно становится таким. Он слаб ведь и в своем чувстве и в своей благодарности. Отвергнутый, раздавленный – он пойдет искать другую утешительницу. У них нет гордости, но масса обаяния. Это их стратегическое оружие, как у детей. Собственно, женщина видит в таком мужчине ребенка, и у нее просыпается материнский инстинкт – и она уже не может ничего с собой поделать.
Возможно, и я вызывал этот инстинкт в свои 20-ть лет. Возможно, Лесбия не может любить, но может царить. Вот ее форма взаимоотношений. Если ты согласен на роль верного паладина  при ней – все будет хорошо. Если ты задумаешь играть самостоятельную роль – пиши пропало.
Ее собственная любовь будто унижает, оскорбляет ее. Она способна на нее только в каком-то безумии, как в 2004-ом. И тогда эта любовь неистова и ужасна. Так же она любила друга в 94-ом, уже совершенно смиренно, согласная быть жертвой. Впрочем, это длилось недолго. Друг испугался затеянного – и этого она ему не простила. Он недостаточно любил, чтобы пойти на любые жертвы. Вот она бы пошла, в том числе на жертву мной.
Наш брак распался, когда она поняла, что в выстроенном мной пространстве она больше не может царить. И прошли ее приступы любви, вызванные обстоятельствами того лета – когда она думала, что я могу ее бросить, умирающую калеку, как она себя характеризовала. И не верила мне, что – не могу. Я стал чем-то ценным, за чью любовь сражались женщины.
Но как кончилось сражение, кончилась и любовь. И она не могла смириться со своей новой ролью, которую вообразила, второй в нашем браке. Ролью человека, которого заставляют смиряться, которому дают немедленный отпор на любой наезд. Она к этому времени стала совершенно непримиримой и очень резкой – и я не собирался это терпеть. Практически во всем она стала занимать противоположную позицию. У нас не осталось точек сближения. Нам точно надо было взять тайм-аут в наших взаимоотношениях. И он очень затянулся.
И теперь новая история. Что ж, не я ее породил. Она берет на себя совершенно сумасшедшую ответственность. Даже до некоторой степени играет жизнью и смертью. Из-за чего: сентиментальности или тщеславия? Эта история в любом случае кончится плохо – но она будет в ней замешана.
Или вдруг произойдет чудо, Леша бросит пить, станет примерным мужем, возьмется за ум, вернется в профессию? Нельзя ничего исключать. Тогда ее риск будет оправдан. Мне трудно судить, я его давно не видел. Но все равно: зачем ей подобные подвиги и подобные риски – не понимаю. Она и сама не в лучшей форме. И проблем, кроме Леши, полно.
Может быть, она преувеличивает критичность его ситуации, чтобы оправдать свой интерес к нему? Мол, иду на это из человеколюбия. Каждому хочется любви. И я не буду ее останавливать, с какой стати? Когда-то Леша был человеком, не лишенным достоинств. Она совершенно не должна быть соломенной вдовой, переживающей о потери такого сокровища, как я. Есть много других достойных людей. Хотя для нее я все же выбрал бы другого, вроде Пуделя. Но своя рука владыка.
И еще: как Лесбия могла не заметить, что Кот не ходил в школу? Вчера, в понедельник? Может быть, она не ночевала дома, а оттуда, где ночевала, сразу поехала на работу? И Кот этим воспользовался? Как всегда – за гранью фола: сегодня Тамара Степановна отвела его к завучу, завуч потребовала записки от мамы, что вчера он действительно плохо себя чувствовал, поэтому не был в школе (его отмазка). А он заявил, что мама уехала!
Совсем заврался. К одной вине он добавил другую, худшую для нас. И он это продолжает делать раз за разом. Это какая-то патология! Комплекс брошенных детей, какой был у Володи В.?


***

Я весьма специальный человек. Поэтому мне крайне трудно найти друзей даже мужского пола, не говоря про женский. Иногда я сам думаю: не сумасшедший ли я? Не целиком, конечно, но касательно межличностных отношений. В общем, аспергер. Паталогическая честность и немыслимая гордость.
Я прожил достаточно долго, чтобы разобраться в себе. В чем моя проблема? Как у всех, в неудовлетворенных желаниях? Но в чем они? Хотелось бы просто испытывать счастье. То есть минуты, с одной стороны – беззаботности, с другой – ощущения какой-то глубины, значительности и правды этого момента.
Я много лет пробую приблизиться к этому состоянию так и сяк. Ищу место, обустраиваю дом, освобождаюсь от всего лишнего, что мешает свободе поиска и реализации.
И ничего. Простоя любовь с подходящей клюшкой дала бы мне больше. Но где взять эту клюшку? Она должна быть умна, ярка и образована, как Лесбия, но иметь другой характер. А умных женщин вообще мало. То есть они могут быть умны по-своему, но не интеллектуальны. Не утонченно интеллектуальны. А я ценю только таких. И мужчин и женщин.
Притом что у меня самого могут быть провалы ума и утонченности. Или просто памяти. Это мучило меня всю жизнь.
Много чего меня мучило и заставляло сомневаться в себе. Но теперь, после всех «тестов», я понял, что ситуация со мной не то чтобы очень плоха. Мне кажется, эти экзамены я сдал более-менее неплохо. Я не сломался, я остался собой.
Другое дело, что ситуация одиночества порождает проблему свободного времени, которое должно быть заполнено. И я могу и хочу заполнить его творчеством. А вот в этом и проблема, потому что я не вижу или успехов, или вдохновения. Все, что делаю в живописи, – как-то сыро, случайно, то в одной манере, то в другой, то такая тема, то совсем иная. В бумагомарании хорошо идут посты, но почти не идет собственно беллетристика. Мои стихи стали нравиться мне больше, мне кажется, я достиг неплохого уровня – но ведь они как выигрышный билет в лотерее. Я могу сделать хороший стих, если начну его. Но вот само начало от меня никак не зависит, это целиком игра случая.
Нет ярких побед – и это мучит. Я созрел для победы. Где, блин, мой Аустерлиц?!

Суть нормального самоощущения, что я все выдержу и все сделаю правильно. С этим чувством можно жить. Естественно, возможны ошибки, но дело не в отдельных ошибках, а в векторе.
Все же я много лет проверял свою правоту на Лесбии. Она была в той или иной степени корректировщиком стрельбы. Теперь же я стреляю и оцениваю исключительно из опыта и внутреннего чувства. И важно убедиться, что чувство не обманывает.

Жизнь человека разделяется определенными вехами, событиями особой значимости, являющимися следствиями прошедшего жизненного цикла. По этим «вехам» можно судить, как жил человек, что он смог сделать, верно ли он прожил данный период, какие изменения и награды он заслужил?
Может так сложиться, что у человека вообще очень долго ничего не происходит. И вряд ли это правильно, и вряд ли это хорошо кончится. Он как будто спит. Время от времени снаружи поступают сигналы, но он их игнорирует. Но однажды ему придется проснуться.
Человеческая жизнь лишь до некоторой степени игра случая. Человек стремится наполнить ее определенностью и надежностью. Он стремится создать непротиворечивую картину мира, и действовать согласно этой картине, адекватно отвечая на каждый вызов. Он хочет, чтобы все события в его жизни были предсказуемы, а он сам – автором своего будущего. Только, как правило, человек плохо понимает, что сам выстроил и какое будущее себе готовит. Со стороны часто бывает видно гораздо лучше. Но человек не может отойти от своей жизни и посмотреть с расстояния, словно художник на картину. И даже если он видит, что картина выходит не такая, как он хотел бы (а это легко понять по дурному настроению, чувству неудовлетворенности и т.д.) – что-то менять кажется ему слишком энергозатратным и рискованным. Он дожидается естественного наступления кризиса, который нарушит течение жизни, «пробудит от сна» – и тогда он или бросится отыскивать какой-то новый вариант существования, или приложит титанические усилия, чтобы вернуть старый, восстановить status quo.
Больше полугода у меня не происходит ничего. Я пишу, рисую, вывешиваю тексты и картинки в ЖЖ. Это просто жизнь, которая словно никуда меня не ведет. Я стою на месте. Или это лишь кажется? Или даже если я сам стою на месте, то движется все вокруг – и однажды кто-нибудь или что-нибудь достигнет меня и столкнется, как комета с Землей?
Когда долго ничего не происходит, начинает казаться, что живешь неправильно. Поэтому люди не замечают ни тебя, ни всех твоих усилий. И не оценивают. Ты являешься единственным оценщиком собственных стараний. С одной стороны, это правильно, так и должно быть. С другой – время от времени надо получать сигналы извне, подтверждающие, что избранный тобой путь – не ошибка, и ты выбрал его не как самое легкое, а по более веским причинам.
Любой нуждается в этом. Даже самый сильный и фанатически уверенный в себе. А я отнюдь не уверен фанатически. И в этом вся проблема.
Эти кризисы – точки бифуркации, когда что-то можно поменять, пока не поздно. Страшны не они, страшна «спокойная вода», которая их вызывает. Из которой человек не выскакивает «преображенный». И надо быть готовым, что ты все выдержишь и все сделаешь правильно. Чтобы заслужить новый период «спокойной воды», когда ты будешь реализовывать (или растрачивать) полученный опыт, словно свалившееся наследство. 

БОльшую часть жизни, подавляюще большУю – я был недоволен собой. Это отравляло существование. Но заставляло совершенствоваться.
Но когда-то ведь надо успокоиться и сказать: да, это то, чем я более-менее доволен. И начать не совершенствоваться, а жить! Воплощать собранное. Вот моя самая актуальная задача.

Когда ты просчитываешь или воображаешь, что происходит с другими людьми, о которых у тебя нет достоверной информации – воображай самое худшее. Это единственно правильный метод. Потому что, скорее всего, так и есть. И ты будешь подготовлен, когда узнаешь. Если же ты, паче чаяния, ошибся, то испытаешь приятное чувство облегчения. Новая информация не убьет тебя, ты, как Ахматова, был уже готов. Тебе будет больно все равно – ведь в тайне ты надеялся на лучшее. Но ты же знаешь людей, ты видел их во всех проявлениях, у тебя не может быть иллюзий.
Люди могут сделать все, даже самые лучшие. Потому что они видят ситуацию по-своему, как не видишь ее ты. Ты видишь ее со своей колокольни, с точки зрения своей выгоды. Они – с точки зрения своей. И это справедливо. Да, они не думают все время о тебе – и не ценят тебя настолько, насколько тебе бы хотелось. Какие-то вещи они могут сделать просто на зло, по порыву, с отчаяния. И ты точно так же. Не надо судить их слишком строго, потому что в этом «суде» нет ничего, кроме обиды и оскорбленного самолюбия.
Можно, кстати, задать себя вопрос: почему ты попал с человеком в такие отношения, что у тебя нет о нем информации или ты подозреваешь, что он что-то скрывает от тебя? Может быть, это не тот человек? Может, ты сам делаешь что-то не то?
И если ты уже ясно видишь, что все развалилось и ничего, кроме дурной информации и страшных открытий тебя не ждет, то зачем пить из этого бокала? Для тебя там налит яд. Оставь его. Жизнь на этом не кончается.
Или ты так мало ценишь себя и не веришь, что второй раз выиграешь в лотерею? Поэтому прилагаешь неимоверные усилия, чтобы поправить ломающееся, ставишь себя под рушащуюся стену? Трудно судить, кто прав. Стены так просто не рушатся.

Когда ты кого-то любишь – ты ставишь его выше себя, своего покоя, даже своей жизни. Твоя жизнь кажется ничем – без добавления его жизни. Но когда ты долго живешь с ним, ты утрачиваешь это чувство: невозможно на долгий срок предпочитать себе другого. Во-первых, ты узнаешь все его слабости и недостатки. Во-вторых, тебе приходится помнить о себе, чтобы сохранить собственную личность, не превратить ее лишь в источник чужих радостей. Жизнь к сожалению не исчерпывается любовью.
И теперь ты склонен считать другого за равного себе, не рассматривая его интересы, как доминирующие в вашем дюпрассе. Ты убеждаешь себя, что на ценностной шкале вы стоите на одной ступеньке.
И вдруг кто-то влюбляется в твоего спутника. И спутник не прочь ему ответить. И ты понимаешь, что его чаша ценности резко поехала вниз. И что, будь вы равной ценности, у тебя были бы равные шансы, что первым влюбились бы в тебя. Это обидно. Это даже пробуждает комплекс неполноценности. И вместо того, чтобы отпустить спутника, ты цепляешься за него, как раненный боец за отряд: не бросайте меня, я погибну! Ты больше не веришь в себя. Ты готов идти на уловки, угрожать самоубийством, биться в истерике, заставляя спутника почувствовать себя садистом. Убийцей! Естественно, он не хочет им быть. Естественно, он отказывается от любви.
А ты и рад, ты-то был уверен, что это была не любовь, а так, временное помрачнение ума. И вообще, что это за цаца такая, любовь, чтобы все мерить ею, менять и рушить? Ты думаешь лишь о своем покое, что ты не созрел до изменений. Ты не думаешь, что созрел другой. Что ему тяжки эти отношения, что он гибнет в них, как личность. Что они больше ничего ему не дают.
Но тебе плевать. Ты боишься, что не найдешь аналогичной комфортной жизни, что тебя ждет долгий период мук, ломки и поисков, зима, пустота. Ему-то хорошо, он уже нашел, ему легко уйти на готовое место. А тебе?
Вот ты и борешься. И кто-то должен проявить в этой борьбе благородство: остаться или дать другому уйти. Один из пары обязательно будет страдать, иначе не бывает.
Поэтому лучше всего взаимно уйти в разные стороны, без заранее подготовленных удобных позиций, в одинокую пустоту и зиму. Не вызывая ревности и злого чувства неполноценности. Ты уходишь не к кому-то, ты уходишь к себе. «Я изменила тебе с собой», – как поет Умка.

Вчера познакомился с конником Саидом и его конем Шаманом. Узнав, что я архитектор, Саид сразу заказал мне дом в Таджикистане. Быстро у него.
Потом мама сказала, что он просто конюх, который ищет тут у всех работу. Ну, что же, я ведь тоже не лох и работаю лишь с предоплатой.
А потом сидел в лесу под своим Мамврийским дубом – и думал о своих проблемах. И с очевидностью понял, что все они заключаются в том, что я не верю в себя. Я так и не преодолел комплекс неполноценности. Но хотя бы преодолел комплекс жертвы. И мое дурное настроение, тоска – лишь потому, что я не вижу себя в этом мире, не вписан в него органично, словно не заслужил быть частью его и вполне значимой частью.
А разве это так? Там, под дубом, мне стало очевидно, что это не так. Что я вполне достоин этого мира, я никого не хуже, если не наоборот. У меня много достоинств, и даже гиперкритичность – одно из них. Но это достоинство я в себе чуть поубавил бы.
Это «открытие» принесло неожиданный покой. Нет, с этой мыслью еще надо работать, надо ее развивать, превратить в состояние и жить с ним. Эта мысль – часть тех «открытий», которых я ждал от теперешнего периода. «Открытие» кажется очень простым, но до него надо созреть. Эту мысль надо почувствовать в себе не как просто мысль, а как внутреннюю очевидность, как созревшее качество.
Додуматься я могу до чего угодно и внушить себе что угодно. Но без внутренней готовности все это будет бесполезно.

Вчера Мангуста вывесила пост о художниках, я откомментировал, а она написала в ответ, что ждала моего комментария. В каком смысле? Что я не смогу не написать на эту тему? Или ждала вообще? Что писала и думала: а не напишу ли я ей что-нибудь?
И тогда это надо понимать как некий сигнал?
Все-таки хорошо бы кончить нашу ссору. Некоторые ссоры могут длиться по семь и более лет. Но у меня уже нет этих лет. Я не могу ссориться так долго. И если у наших отношений еще есть будущее, хотелось бы это выяснить поскорее.

Стоит почувствовать какое-то внутреннее равновесие, как что-нибудь обязательно попытается проверить его на прочность.
В 11 утра позвонила Тамара Степановна: Вани снова нет в школе!
Вчера я ждал звонка: пойдет ли он со мной на Коровина в ЦДХ? Но не дождался и позвонил сам. Оказалось, у него температура 37,7 – и завтра (то есть сегодня) перед школой он померит и тогда будет видно – пойдет ли?
Когда я позвонил, Ваня только проснулся, температуру не мерил. Я в ярости. Хуже того, Тамара Степановна сказала, что накануне он ушел с английского и физкультуры. Но он уверяет, что английского у него вчера не было. Я попросил Лесбию проверить дневник. Действительно не было, но он ушел с физкультуры и информатики.
А мама говорит, что у него появился приятель, с которым он пьет. У нее уже целая теория: у того нет денег, а у Кота есть – и тот задружился с Ваней, чтобы на его деньги выпивать. Конспирология. Хотя, конечно, все может быть.
Тамара Степановна потребовала справку от врача, – иначе оставит его на второй год! Врача они вызвали. И, наверное, справка будет. За вчерашний день. Но он не пошел в школу и сегодня. Он туда на костылях должен приползать, а он не ходит при 37,7, которых, я уверен, у него нет. Натереть ему их, как плюнуть, сам сознался (с гордостью).
Ваня сделал все возможное, чтобы остаться на второй год. Но я этого не хочу! И отсюда никак повлиять не могу.
Я вижу лишь один выход: поселиться в Текстильщиках – и жить там до конца учебного года. Если надо – отводить Кота в школу под конвоем. Делать с ним все уроки.
Конечно, это будет мешать ее личной жизни, но, во-первых, ею можно и пожертвовать до лета, как жертвую я. Во-вторых, она может пожить у кого-нибудь еще. Я не прощу себе, если ради собственного удобства и даже ее удобства, я погублю ребенка. Не знаю, в силе ли я что-то еще изменить, но я попробую.

День серьезных решений. Несколько раз я беседовал с Ваней, с Лесбией, снова с Ваней, по кругу. Оба хотели убедить меня, что я преувеличиваю трагичность момента. Лесбия подает наихудший педагогический пример: физкультуру прогулял? Да так все делают!.. Информатику прогулял? Да что это за предмет!..
– А ты в детстве не гулял?.. А я – гуляла!
– Но ты, полагаю, не была в классе №1 на второй год! – напомнил я.
Долго спорила со мной о частностях, например, математике: написал он что-нибудь на контрольной или нет? Тамара Степановна сказала мне, что не написал ничего. Лесбия не верит. Она принципиально не верит ни одному учителю. И отрицает, что он может пить, она бы заметила. Не факт.
– Я ждал, что мы будет в этом вопросе соратниками, а не соперниками.
Не хочет же она, чтобы Кот остался на второй год? А он сделал для этого все возможное. И времени экспериментировать, искать другие варианты – не осталось. Он не выполнил ни одной договоренности, ни одного обещания. Это моя последняя возможность.
Она стала страдать: ее вынуждают расстаться со своим ребенком! Кто вынуждает, я? Ничуть! Но ее мысль уехать на дачу, конечно, безумна: как она будет ездить оттуда на работу? Я понимаю, что мешаю ее личной жизни, но что же делать, теперь критический момент. У нас осталось полтора месяца переломить ситуацию. Я делаю это не по своему капризу, мне это тоже совершенно неудобно.
– И, в конце концов, у тебя же постоянно живут разные люди, и подолгу.
– Но у меня живут друзья!
– А я тебе кто?
– Я просто представляю, во что это превратится, ты будешь на него давить, ругаться...
Я пообещал, что если моя инициатива выльется в дурдом – сразу уеду. Во всяком случае, я хочу попробовать. Отсюда у меня ничего не получается. Не выйдет – я умою руки, как Пилат: я сделал все, что мог...
Она спросила, когда же я хочу приехать? Я готов хоть завтра, в пятницу, но она просит с понедельника. На этом и договорились...
Она, кстати, постоянно твердила, что это не ее квартира, а Кота, и я имею такое же право жить здесь, как и она. Но у нее-то нет другого жилья. И тут же решила, что может жить у Кравченко. Я рассматривал этот вариант, но не стал предлагать: это выглядело бы, словно я выгоняю ее из ее же квартиры. Возможно, у нее есть и иные предложения.
Иногда я очень настойчив. Я почувствовал, что должен это сделать.
Звонил я и в школу на Кутузовском, где есть гуманитарный класс. Но в нем нет мест. Предложили позвонить в середине мая, может быть, кто-нибудь уйдет. Тогда же и экзамены для поступающих.
Может быть, через Машу Терещенко удастся что-нибудь сделать?
...Еще начал новую картину, на самом большом холсте. В совершенно новой манере. Словно и не я. Это самое профессиональное, что мне удавалось, сам удивился. За основу взял фигуру Лесбии со снимка 04 года. Но писал не по снимку, а по рисунку с него. Делая рисунок, я и почувствовал картину.
И есть другая, незаконченная, тоже необычная: женская фигура, сильно сбоку, задний план – Сюрю-Кая с балкона Лены Фокиной. Основа для женской фигуры – снова Лесбия. И снова через предварительный рисунок.
Третья картина, сидящая с платком, теперь кажется ужасной шиловщиной. Только фон хорошо получился – с четвертого раза.
И все это я готов бросить и заняться родительской байдой.
Боюсь ли я жить рядом с Лесбией, если она останется? Во-первых, я вообще мало чего боюсь. Во-вторых, я уже провел день и ночь на даче летом – и ничего. Главное, чтобы мы не ругались между собой. Полтора месяца консенсуса ради спасения ситуации.
Думаю, в первую же неделю станет ясно, может тут что-то получиться или нет? Кот будет злиться, как он умеет, Лесбия будет его защищать, чтобы я его не задавил. Будто у меня есть такая цель! Я даже Данилу не задавил.
У нее тяжелый характер, у него – тоже. Это очень серьезное испытание для меня, я уже отвык от такой жизни. Мне надо быть жесткой властью под огнем критики. Я помню довод Лесбии относительно воспитания Данилы: я не хочу потерять ребенка, дружеские отношения мне важнее всего.
Хорош друг, который без конца врет! Данила, кстати, врал меньше. Кот лишил себя права верить ему и считаться с ним. С ним слишком долго считались, он же ни с кем. Все эти годы он демонстрировал нам лишь имитацию учебы. Он нарушил все договоренности, он вышел из либерального поля.
Но он, понятно, не смирится. Будет, с одной стороны, обманывать, с другой – злиться на меня, за мою роль «полицейского» (он сам ее так сегодня назвал). Очень мило.
Вот с чем мне придется столкнуться. Это не говоря о нашем пребывании с Лесбией под одной крышей – первый раз так долго и плотно почти за три года.
Буду играть роль мистера Вольфа, который решает проблемы. Посмотрим, что выйдет.

Читая про Ноаму Хомски, подумал (почему-то), что глаголов нет. Подумал, кстати, не первый раз. Первый – еще когда жил на Потаповском и гулял с Котом на детской площадке – и обращал внимание на речь детей. Потом спорил об этом с Лесбией.
Есть только существительные. Когда ребенок говорит о себе «иду» – он понимает это как вещь. «Иду» можно заменить существительными «смена ног и смена в пространстве». Глагол передает состояние предмета, но состояние – это тоже «вещь». Смена кадров делает фильм. Но весь он состоит из этих кадров, из сменяющихся материальных отрезков. Обобщая результат, мы называем его фильмом. Так и глагол есть обобщение неких процессов, смены состояний. Как нет времени, так нет и глаголов.

Сегодня был, наверное, первый по-настоящему весенний день. И, гуляя, я подумал, что весна в этом году наступила в середине апреля. Тут же заработало мое цитатное сознание, и вся прогулка оказалась посвященной сочинению стиха в стиле блюза из репертуара «Чижа и Ко».
Эта весна наступила у нас в середине апреля.
Это больная весна наступила у нас в середине апреля.
Но я дождался, я могу долго ждать...
Кроме того писал картинку. Поздно вечером смотрел с мамой последний фильм Лунгина «Дирижер», про Израиль. Неплохой, но недоделанный, недотянутый до совсем хорошего.
Мама подначивает:
– Все же ты любишь Мангусту.
– Нет, я люблю Израиль.
Она говорит, что все равно благодарна ей за поддержку в месяцы болезни и операции. И я благодарен. Перспектива поездки в Израиль поддерживала меня на больничной койке и даже на операционном столе. И все вышло как нельзя лучше, как мечталось... А так редко бывает.
Мама похвалила мои картинки. Удивилась, что я вновь пишу Лесбию.
– Тоскуешь?
– Нет, мне просто нужна натура.
Люблю Мангусты, тоскую по Лесбии – не много ли сразу? И, главное, отчасти так и есть. Скучаю по нежной Мангусте и тоскую по умным разговорам с Лесбией.
Они, может быть, скоро возобновятся. И я не буду против.

Хочу, чтобы то мероприятие, которой я начинаю завтра, получилось. Ситуация сложная, но, надеюсь, после стольких лет, прожитых вместе, мы уже никогда не будет друг другу совершенно чужими – и наше совместное пребывание под одной крышей не превратится в ужас. А если превратится, что ж, я просто уеду.
А если не превратится? Не появится ли соблазн продолжить? Это проблема, и я рискую, если хочу сохранить свободу. Я словно монах, погружающийся в омут реальной жизни. Однако интересно сравнить, как я смотрел на эту жизнь тогда и теперь. Я достаточно удалился от нее, появилась хорошая дистанция. И сам я другой. Найду ли я в ней прелесть?
К тому же я отвык от такой плотной жизни, тем более на маленькой территории. Она может дико раздражать. Тем более, когда у меня есть конкретная, почти невозможная цель, являющаяся дополнительным детонатором.
Очередной эксперимент. Хорошее лето надо заслужить.
Боюсь, что будет что-то такое, что я ожидать не ожидаю. Откуда я знаю: может у нее роман с кем-нибудь в самом разгаре? И я окажусь посреди всего этого? Что я знаю о ее жизни – ничего. И так спокойно вторгаюсь в нее.
Но что мне делать? Я должен понять ситуацию с Котом изнутри. Если проблема в отсутствие контроля над ним – обеспечить этот контроль, хоть на время. Моя цель – только он и ничто больше. Все остальное должно проноситься мимо по касательной.
И все же я боюсь узнать что-нибудь, что ослабит мою решимость жить там и осуществлять дерзкий план. Надо быть готовым. Право: как я там останусь, если что-то будет мне невыносимо? Это помимо неизбежных стычек с Котом.
Блин, мы воспитали их такими свободными, что теперь сами не рады! Я никогда бы не посмел так вести себя ни с отцом, ни с В.И. Он будет провоцировать меня хамством и постоянным сопротивлением. Великолепная у меня будет там жизнь!
Надо опять быть очень хорошим солдатом, который действует в логове противника. Но я и сам не представляю, как будет сложно!
Вот я ввязываюсь!..

Обосновывая идею ценности человеческой жизни – христианство всех веков ссылалось на загадочную человеческую душу и грех ее истребления. Но довод о душе либо не работал, либо приводил к обратному: «Убивайте всех – Бог узнает своих», – как поучал аббат и папский легат Арнольд Амальрик крестоносцев Симона де Монфора, истребителей альбигойцев.
Действительно, если главная часть человека – это бессмертная душа, то что такое физическая смерть? Ерунда. Напротив: она – избавление от тяжкого гнета дольнего мира, прямой автобан в селенья блаженных и на тучные райские пажити. Ну, или низвержение в ад, если такова твоя карма. Хотя милосердный Бог, конечно, найдет тебе оправдание, как ты сам себе находишь.
Как я уже писал: идея вечной жизни повсюду плодила фанатиков, бесстрашных убийц и самоубийц. Лишь чистый материалист может ценить жизнь, свою или чужую, – во-первых, понимая, что ничего, кроме нее, у человека нет, и, поэтому, это абсолютная и единственная ценность, во-вторых, восхищаясь устройством скудельного сосуда человеческого тела, которое одно и создает феномен человека. Стоит взять любой человеческий органа, печень, скажем, и остается только изумляться – сколько понадобилось времени, чтобы природа пришла к этому сложнейшему приспособлению! Можно рассмотреть любой процесс, протекающий в организме, и непредвзятый человек будет удивлен или даже раздавлен созерцанием его изощренной хитрости и высокой инженерной продуманности. Люди с дипломами и без и после нескольких тысячелетий целенаправленной интеллектуальной деятельности не смогли создать ничего подобного по эффективности и оптимальности.
Наше тело – это бесценная машина, на которой ездит легкомысленный мальчишка по имени «я». Который права получил по блату, водить едва умеет и совершенно не в курсе, как эта штуковина устроена. Отчего гоняет так, что прохожие только крестятся.
Поэтому в школе я бы в обязательном порядке учил анатомии и физиологии человека, не так, как учили прежде, и не так, как, полагаю, учат теперь, а долго, тщательно, как учат бессмысленной для большинства химии или физике. Учил бы гениальности и хрупкости того, что есть жизнь в своей физической основе. Может быть, тогда, увидев, на что покушаются, некие не прирожденные садисты опустили бы молотки, которыми забавы ради собирались долбануть по сверхсложному компьютеру бесконечной стоимости. Прирожденных садистов это, конечно, не остановит.

Третий день живу в Текстильщиках. В чем-то опасения оправдались: и в хамстве Кота, бунтах, попытках повесить лапшу и ничего не делать, как и прежде. И в том, что Лесбия играет на его стороне. И пытается защитить от любого моего давления на него. И, естественно, лишь усложняет ситуацию.
Но, в целом, почти нормально. Не смог спать первую ночь. Сперва пытался это сделать в одной комнате с Лесбией, потом на диване Кота, когда он ушел в школу. Но сегодня было совершенно нормально.
Странное ощущение, будто тихо вошел в ту же реку, которую оставил три года назад. Все очень знакомо. И Лесбия то восхищает эрудицией, то раздражает характером.
Вчера, по случаю хорошей погоды, гулял по местным дворам. Заодно сделал ключ от входной двери. Дворы ничего, с частично модернизированными фасадами блочных девятиэтажек и реставрированными фасадами сталинок. Хорошенькие старшеклассницы играют в школьном дворе. На улице Грайвороновского нашел милое кафе-пиццерию с неплохим разливным пивом и вином.
Настоящая весна, 20 градусов. Я охотно гуляю с животными. Еще поднимаю и отправляю Кота в школу, кормлю его, делаю с ним уроки, сопровождающиеся долгими рассуждениями. Некоторые вещи, например в физике, с интересом узнаю сам. И не понимаю, зачем этим мучить детей?
Никаких «скользких» тем пока не возникает. Ничего личного. Спорим о нострических языках, Путине, Черчилле, мифологии, истории. О способах воспитания Кота.
 Главное, что я не вижу, что мое присутствие тяготит ее. Словно я привычная часть мебели. И это наилучший вариант.
В Жаворонках, каждое утро делая зарядку у окна, я думал об отсутствии жизни, людей, разговоров. И вот я вижу, чего лишился, что мог бы иметь все это время. Безоценочно.
В общем, пока так.

Лесбия по-прежнему одна из немногих женщин, с которой можно спорить, как с мужчиной. Она много знает и помнит, и в споре с ней не подойдут полузнания. Все проверяется с помощью книжки или интернета.
Так мы проспорили весь вечер о викингах и их плаваниях в Винланд, английских королях и феодализме, а потом продолжили ночью в постелях, каждый в своей, о политике.
Это все, как в прошлом, только мы не спим вместе. В этой неизменности даже есть что-то подозрительное. Вроде как мы многое пережили, многое изменилось, а по виду все как три года назад или больше.
Еще на ночь по моему предложению посмотрели «Thank you for smoking». Семейный просмотр втроем на одной постели. Полный консенсус с Лесбией. Иногда у нас бывают удивительные совпадения. Например, по поводу песни Цоя «Дом стоит, свет горит»: Кот вдруг увлекся Цоем и спросил Лесбию, что ей нравится?
Но как они курят! Особенно Лесбия: к ночи от дыма щиплет глаза. И мог ли я подозревать, когда появились «Союз-Аполлон», что их будет курить мой сын в 15 лет! Причем Лесбия не видит в этом ничего страшного. Удивляется, что он не делает это при ней, а скрывается в туалет.
– Плата, которую платит грех добродетели, – как сказал я.
Не успел уснуть, как пришлось вставать, будить, делать кашу.

Лесбия полна негативизма, как и прежде. Все в окружающей жизни ей отвратительно: раньше все было лучше, теперь все хуже и хуже, и кончится все вообще жопой! – такой глубокий вывод. Совершенно юношеские обобщения, неумение отделить реальность от представления о ней, созданного болезненной субъективностью. На реальность накладывается проекция какой-то внутренней проблемы, что она отрицает...
И кричит, обижается на меня, что я никогда не умел слушать чужие доводы! Чужая точка зрения для меня, мол, не существует.
Не очень убедительный прием. Мне нужна не точка зрения, а ее обоснованность. Каких только ни бывает точек зрения! Например, что лучше всего было при Сталине. И что – мне все их слушать и находить справедливыми?
Но я рад, что эти споры все еще возможны, что наше время еще не кончилось. Что что-то роковое не положило предел нашей, хоть такой, совместности.
Я знаю, что этот предел совсем рядом. И Лесбия своим образом жизни делает все, чтобы он скорее наступил.

Приснился сон: рухнул мыс – и вместе с мысом мой крымский дом. Но самое жалкое, что погибла (утонула) моя тетрадь. Что сей сон означает? Конец проекта «Фиолент»?

Утром Лесбия была больная, невыспавшаяся, тут же поссорилась с пришедшим из школы Котом, который не захотел гулять с собаками. Мы с ней еще несколько раз поспорили, хотя умеренно. Но кончилось все знакомо: она стала обвинять меня, что я никого не слушаю, перебиваю, что есть только моя точка зрения, что спорю слишком бурно, что за все время, что она живет одна, с ней никто так не спорил, что она буквально больна от наших споров!
Странно, я лишь хотел ее развлечь. И разве не является «бурный спор» – характерным русским свойством, отраженным в литературе?
Но как болезненно она воспринимает возражения! А возражения мои того порядка, что она видит любое явление, например в России, очень односторонне, через очки готовой концепции. С точки зрения которой – здесь все плохо и будет еще хуже! Мол, все недовольны, что здесь происходит, всем все не нравится. (Поэтому надо валить!)
Я возразил, что это нормальная вещь – ругать свою страну. Американец ругает Америку, израильтянин – Израиль.
– Еще бы он не ругал, когда Израиль – это полное говно!
Я попросил ее обосновать. Она стала доказывать это на судьбе палестинцев, на оскорбительном отношении евреев к арабам. И что, как в России ее возмущает антисемитизм, так в Израиле ее возмутила местная антиарабская ксенофобия.
Завязался спор, в ходе которого она назвала меня жертвой израильской пропаганды, а потом, что меня потянуло на историческую родину.
Я поинтересовался, как это сочетается с ее утверждением об антисемитизме? Она извинилась.
Я попытался убедить ее, что не отрицаю ее мысли, но они являются для меня тезисом, на который есть антитезис, из чего я пытаюсь получить синтез. Но это лишь еще больше обидело ее: мол, я такой умный, а она такая глупая, у нее только «тезис».
Я стал защищаться и заявил, что тоже могу наехать, как она на меня. Ее позиция мне представляется уязвимой и недостаточной, потому что в ней нет ничего, кроме негатива. И за все последние годы, что мы встречались и говорили, я не слышал от нее ничего другого. Она возразила, что ничего подобного, мне просто не повезло. И я могу считать ее монстром, если мне так приятнее. Ответил, что считаю ее не монстром, а несчастным человеком, что мне ее жалко, и я вижу, что ее что-то гложет.
Она обиделась еще больше – и сказала, что никогда мне этого не забудет и как-нибудь ответит мне чем-нибудь подобным. За меня же она рада.
– Ты можешь успокоить себя, что я не изменилась, и у меня такой же невозможный истерический характер!
И ушла с собаками.
По возвращении – я извинился и погладил по голове. Она тоже извинилась за свою эмоциональность – и уехала в гости. Я почитал в интернете и пошел гулять (уроки с Котом я уже сделал). Дошел до того же кафе с пивом, заказал «рижского бархатного». Два человека ждут шаурму, женщина играет в «Лото». Совала-совала деньги – и вдруг выиграла! Но не успокоилась.
Зашел в супер за продуктами, пошел дворами «домой». Это совсем не так, как в центре, скорее, это напоминает «Речной вокзал». И как там ходили в «Серый дом» (на Ленинградке), так тут ходят в «Красный дом».
Вернувшись, написал пост о человеческом теле. На этот раз Мангуста ответила...
(«да, это было бы очень хорошо если бы учили этому осознанному восхищению телом человека. хотя по-моему это совершенно не исключает забот о его душе».
Мой ответ:
«Конечно, не исключает. Я пишу лишь о крайнем перекосе. Если бы столько же внимания, сколько уделялось воображаемой душе, уделялось бы телу, если бы оно было реабилитировано, понято, оценено, – думаю, мир был бы гораздо лучше. Хотя пост о другом: о том, что без тщательного знания своего тела, органов, всей этой фантастически сложной и умной конструкции – мы не сумеем (по-настоящему) ценить жизнь. Жизнь есть функция биологической машины, сложность и продуманность которой упирается в бесконечность».)
В своем последнем посте Мангуста вывесила фото камня на горе Кармель, который она инкрустирует мозаикой. И пожаловалась на двухнедельную головную боль, что раньше она делала лишь в личных письмах. Читая ее, создается впечатление, что, как и мне, свобода дает ей лишь чувство свободы (как ни банально) и ничего больше. Человек в плену у обстоятельств, но, во всяком случае, открыт для любых приключений, а это хорошо, даже если их нет. Впрочем, что я о ней знаю?
Лесбия вернулась полвторого ночи – с рассказом, что пока она была в гостях, ее машину утащили эвакуатором. Но лишь потому, что на улице начали делать ремонт дороги.
Спросил: дозвонился ли до нее Леша Б.? Он позвонил сюда по городскому телефону. Похоже, пьяный. Разговор получился сухой. У меня нет сил на политес с ним.
Лесбия вернулась явно в лучшем настроении, чем уехала. Пока я раздевался для ванны, увидела на моей спине нарыв, о котором мне сказал первый онколог. Он предложил выдавить его «моей жене». И тогда я подумал, что уже, увы, не смогу воспользоваться его советом. И тут я попросил Лесбию выдавить его по старой памяти: когда-то ей нравилось это делать. И она сделала это с прежней тщательностью и мягкостью.
Ванна у них хорошая, широкая, и объем горячей воды не ограничен. И все же скоро мне стало как-то нехорошо, душно. Лесбия в это время читала мое «Христианство и проблема легитимации». После за чаем мы спорили об этом тексте. Ей нравится мифологическое сознание – и я сравнил ее с традиционалистами, с Геноном, Эволой, шарлатаном Гурджиевым. Она назвала стремление к сказкам Гурджиева – тоской, вызванной рациональным западным обществом. Считает, что оно зашло в тупик. Ну, я же говорю – традиционалистка! То же говорят Шевченко, Гейдар Джемаль, Дугин... Они ей совершенно не близки, она «традиционалистска» в стиле западных 60-х. Так ведь кружок Мамлеева тоже с этого начинал. И, в конце концов, западные 60-е – это именно западные 60-е! И я признаю рационализм главным достижением западной цивилизации.
Еще ей не понятен смысл написания этой статьи, хоть она похвалила ее за большое количество фактов и информации. То есть, будь я верующим иудеем – он был бы понятен.
Объяснил, что статья началась с вопроса о причинах христианского антисемитизма – и я нашел, что одна из причин его – в ощущении нелегитимности христианства в случае отсутствия признания его со стороны евреев, знатоков собственной традиции. Христианство становится в таком случае аттракционом невиданного легковерия и недоразумением. А это обидно!
...Да, евреи могут раздражать не только этим. Например, они присвоили себе Колумба, который (разумеется, еврей) по их версии специально открыл Америку для несчастных детей Израиля. Про конфликты в самом Израиле между сефардами и ашкенази (которых некоторые производят от хазар-иудаистов). И т.д, и т.п. – я накопил тут достаточно материала. С Израилем до некоторой степени повторяется то, что когда-то с Крымом.
На этот раз все кончилось мирно, но снова очень поздно. Если действовать осторожно и соблюдать некоторые правила, то есть не говорить ничего, что могло бы задеть ее достоинство (а это иногда трудно), то наши отношения могут быть легкими, как в лучшие моменты прошлого.

 Кот во всем ей подражает, даже в курении. Поэтому и целлофан от сигаретных пачек сжигает так же, как она. То есть, его курение – это ее заслуга. А так же отношение к школе.

По виду кажется, что прежний вариант наших отношений мог бы возобновиться легко и естественно, несмотря на все события и обиды. Но зачем? Мы посвятили ему достаточно лет. Он исчерпал себя. Сейчас мог бы начаться новый вариант, в каком-то другом формате.
Даже теперь мы цапаемся. Что было бы, если бы все стало так, как прежде? Опять война. Это никому не нужно. За эти годы мы сделались достаточно разными, чтобы мирно жить друг с другом.
...По сравнению с Израилем, жизнь здесь, в Текстильщиках, совершенно не интересна. Но здесь интереснее разговоры – когда они не ссоры. А они иногда именно такие, как ни обидно!

Сходил в школу к Тамаре Степановне. Получил тетрадь Кота с подготовительной контрольной по алгебре, за которую он получил два. Посмотрел журнал с оценками и прогулами за апрель. Куча прогулов и практически нет оценок. Он остался не аттестован за второй семестр по английскому! Он поставил в том же семестре абсолютный рекорд по отсутствию в школе – 158 уроков!
По наводке Маши позвонил замдиректору, что ли, гимназии 1567 на Кутузовском  Эдуарду Львовичу. Оказалось, алгебра и все прочие предметы там тоже есть, и на них вовсе не смотрят сквозь пальцы. Они преподаются в общем режиме, зато углубленно преподаются английский, история, литература и русский. Более того, в экзамены для поступающих в гимназию, помимо русского, английского и литературы, входит и математика.
Что же мы выигрываем? Углубленные гуманитарные предметы? Но зато гораздо дальше ездить.

За неделю, что я здесь не был, снег сошел везде, даже в лесу. А ведь лежал сплошным слоем! У нас один из немногих участков, где он наблюдается: такие большие я набросал за зиму сугробы.
 В лесу уже летают бабочки, белые, но в основном желтые, наши весенние лимонницы. На некоторых кустах – зеленые почки.
Зато стало видно, сколько же дряни оставил человек повсюду: на поляне в лесу, в канавах! В основном это бутылки водки и пива. Желтая мать-и-мачеха цветет среди грязной стеклотары.
Откуда пришли эти люди? Кто они? Понятно, в нашем поселке нет помоек – но неужели этого достаточно, чтобы стать свиньей? Или их жизнь столь ничтожна и нища, что им не до красоты? Вся красота – это напиться водки. Может быть, это даже их фронда, форма мести, такой мусорный терроризм против богатых и успешных, «наворовавших», как считают неудачники. А вот мы отравим вам всю красоту, и вы будите сидеть за своими заборами, в своих поместьях, а снаружи будет мусорная война! Мы сделаем этот плохой мир еще хуже, потому что нам все равно, а у вас скривит рожи...
По-летнему жарко – забытое чувство. На озере, почти очистившемся ото льда, селезень и несколько скворцов. Мама собирает прошлогодние листья в саду. Я чуть-чуть выровнял почти упавшую от снега тую.
Весна, все поет, но я спокоен. Отношения с женщинами – слишком обломоемки. Куда как лучше ни от кого не зависеть и ни о чем не мечтать.
Хотя вчера в Москве, когда ездил в закрывающуюся «Гилею» и «Набоков и Ко», покупать книги со скидкой, смотрел на красивых барышень, что каждую весну вылезают на улицу, как цветы.
Союз с барышней – как закольцевание – не судьбы, но некоторой отдельной жизненной ситуации. Точка, веха, вершина. Гармоничное завершение мелодии. Перед новым свободным плаванием, со своими заслугами и ошибками.
Поэтому все романы должны бать короткими, но емкими и яркими. Как был недавно у меня.
Пять месяцев я жил ни от кого не зависимым, трудно, но честно, писал, рисовал – и заслужил эту весну. Теперь последнее испытание, после которого я заслужу лето.

Если я выдержу испытание Текстильщиками – как оно повлияет на мою последующую жизнь? Ведь я опять привыкну в Лесбии и Коту. И мне будет снова тяжело жить одному. А я думаю о хорошем заслуженном лете. Я не отдаю себе отчета, какую мину закладываю!
Но что же делать? Всегда избегать того, что может ранить? Меня ранит сам факт моей трусости и те последствия, что из нее произойдут.
Конечно, эти недели тоже будут иметь последствия. И я еще не знаю, какие. Но я решил, что я должен это делать, что это правильно, что бы потом ни случилось. У меня нет ни тайного умысла, ни какого-нибудь расчета. Мне было бы гораздо проще не ввязываться в эту историю. Может быть, то, что я делаю, не благородно, а нелепо и даже опасно?
Но не в первый раз. И это успокаивает.
В моей ситуации надо пройти по грани – и не упасть ни в любовь, ни в раздражение. От Сциллы сразу бросает к Харибде. Если симпатизируешь – можно увлечься, а если не симпатизируешь – легко впасть в раздражение. Дело усложняется тем, что мы много времени проводим вместе, и в такой ситуации трудно соблюдать чистую нейтральность. И если бы все зависело только от меня.
Серьезный эксперимент.
Однако, надо отметить, что Лесбия сама тщательно держит дистанцию, например, ничего не рассказывает о друзьях, о которых прежде могла говорить часами. Ее надо напрямую спрашивать. Но и в этом случае она рассказывает крайне скупо.

...Понятно, что такой «лингвистический феномен», как «мат» – в смысле нецензурного набора слов, табуированной или ненормативной лексики, – есть, вероятно, во всех языках. Но, как признается многими исследователями, например, Плуцером-Сарно, отечественный мат – явление уникальное, прежде всего по его изощренности и как бы тотальности.
Помню, как, будучи в Америсе много-много лет назад, я листал словарь русского мата, изданный местным калифорнийским университетом. На нескольких страницах приводились наши распространенные выражения со словом «х...» (ну там «с прибором», «на колесиках», «в рот», «в жопу» и просто «положу» – надо отдать должное профессиональной и тщательной работе местных ученых…). И всему этому лексическому великолепию в английском нашелся лишь беспомощный эквивалент fuck you! И так по всем остальным позициям (их, как известно, всего четыре, если не считать полутабуированные и прочий жаргон). Какая жалкая нация!
Гордиться в те годы нам было особенно нечем, но тут я испытал законную гордость.
Феномен мата заинтересовал меня еще в дошкольные годы в качестве запретного языка неизвестного назначения. И происхождения тоже, хотя в то время в народе считалось, что он был заимствован у татар во время татаро-монгольского ига. Теория абсолютно ошибочная, но в наших дворах не было филологов, а иго было всем известно и жило в массовом сознании едва ли не ярче, чем недавняя война.
Конечно, тема мата вообще и русского мата в частности – обширна и ответственна. Ограничусь лишь некоторыми, социально-психологическими, моментами.
Рискну предположить, что, помимо обычной действительности, существует альтернативная матерная действительность, действительность «телесного низа», как назвал ее Бахтин. Можно назвать ее карнавальной, но я бы считал ее чисто негативной. И так как огромное большинство наших граждан живет в данной действительности – оно пользуется ее языком. Собственно, мат есть сверхэкспрессивная оценка объекта, долженствующая разрушить зависимость от него, и в этом смысле мат несет магическую функцию заклятия негативных явлений. Мат есть негация того, что само по себе дурно. Минус на минус дает плюс.
Но этот механизм относится лишь к естественному порядку вещей: психологическая перегрузка – эмоциональная разрядка через доступный экспрессивный код. Но важно рассмотреть другой механизм функционирования мата: поведенческой имитации.
Как у животных существует защитная окраска, долженствующая скрывать или отпугивать, так у людей существует язык, долженствующий скрывать подлинную мысль или отпугивать потенциальных агрессоров. А что отпугивает лучше, чем мат? Матерящийся сигнализирует окружающим, что он не съедобен, то есть, что не ботаник, не фраер в очках, а сам гопник или сочувствующий, знающий всех авторитетных пацанов на районе: его не тронь! Настоящая урла должна принять его за своего или, на худой конец, не пиз…ть без повода. То есть мат служит целям мимикрии...
Всеобщий переход к мату был осуществлен в нашей стране в годы формирования пролетарской «культуры» и тотальной криминализации общества, бесконечно выросшей после войны, особенно в условиях, когда значительной части населения выпало пройти через блатную стихию лагеря. Поэтому детям случайно уцелевшей интеллигенции чисто для выживания в бандитских дворах пришлось овладеть и узнать все, что знает местная шпана – и так, в меру сил  каная под плохих, избегать участи жертвы.
Подобным образом гоп-культура породила армию мазохистов-подражателей из интеллигентов, слившихся с ней и искренне уверовавших в красоту и могучую силу русского мата. В мате видели правду жизни, на худой конец – шарм и шик, как в питье дешевого портвейна в подворотне. Интеллигенция решила быть со своим народом, особенно когда ей не предоставили выбора.
Подражательная модель имеет серьезный изъян: она не креативна. Суггестивный эффект достигается за счет лексического повтора, то есть механического умножения обсценных слов, а не создания новых форм и обновления выразительных средств. Хотя творцами языка всегда является меньшинство человечества. Прочие используют мат как данность, как обязательную соль в блюде, которая за десятилетия безжалостной эксплуатации потеряла свою соленость, став просто риторической фигурой, некоей синтаксической сцепкой, без которой значительное число говорящих не могут сложить ни одной фразы.
Мат не передает информацию, он лишь передает эмоцию, модальность речи. Речь становится эмоционально переперченной, но пустой по сути: «Нах...я дох...я нах...ярили?! Отх...яривайте нах...й!» (пример из Вики). 
Впрочем, некоторая суть в мате может наличествовать: ругающийся человек предупреждает об угрозе. Он стремится раздавить противника лавиной страшных слов, как бы предвосхищающих уже не словесные кары, которые могут и не последовать. То есть словесная перепалка может заменить реальную войну. У Проппа подобная практика называется, кажется, ритуальной перебранкой.
Но чаще всего ругающийся просто демонстрирует, что маленький котел быстрее кипит, и расписывается в своей беспомощности. Ему любой ценой надо снять эмоциональную перегрузку, и в силу плохого владения мыслью и словом он воспроизводит лишь простейшие конструкции, знакомые ему с младенчества. Мат – язык толпы, лишенной положительного бекграунда и неприкосновенного «я». Хуже всего, что на привыкших к сверхдозам мата обычная речь в качестве средства внушения уже не действует. Словно глухим – им надо громко кричать, чтобы они услышали.
Надо думать, из-за всего вышеперечисленного я всегда не любил мат. И, само собой, считал унизительным подделываться под гопника. Это был не мой идеал. В четвертом классе я заявил приятелю, что не буду больше ругаться матом. Он не поверил, мы «забились» (то есть заключили пари). Я уже не помню, как звали приятеля, но пари имеет силу по сей день. Ибо дело не в пари, а в неких принципах.
Мат был языком тех, кого я ненавидел или боялся, но, видно, не настолько, чтобы им нравиться. Притом что я прожил все детство в пролетарских районах, ходил в обычные школы и происхожу совсем не из профессорской семьи. Но, видно, не все люди подходят для тех дворов, в которых родились. Главное, что я не находил в быдлячестве никакой романтики и экзотики. Быдлячество окружало меня повсюду, как серая пустыня.
Архаическая матерная среда и романтико-оптимистическая модель не могут совместиться. Это две исторические антагонистические силы, дуальная пара, определяющая демаркацию, маркирующая бытие как «свое» и «чужое», живое и мертвое. Она помогла понять то, что ты никогда не понял бы при других обстоятельствах.
Утверждение своего права быть собой означает необходимость быть другим. Не назло и не для того, чтобы нравиться девочкам, хотя лучшие из них не любили урлу, – но чтобы понравиться тому миру, который ты выбрал в качестве образца.
Наверное, у этих людей слишком низкий болевой порог, который определяет и пределы компромисса, – поэтому, пытаясь спастись, им приходится лезть на рожон. Тем самым создавая себе насыщенное бытие. И в этом их оправдание.

Интересно, что именно здесь мне приснилась Мангуста, едва не второй раз в жизни. Существующая реальность не провоцирует мечтать о себе. Притом что я снова живу на новом месте, с новым видом из окна, уже не помню каким по счету. Где единственной моей наградой являются четверки и тройки Кота – после оскорблений и схваток. Но я знал, на что шел.
Иногда хочется просто врезать ему! – когда он, развалясь на диване, ноги на стуле, показывает, как ему на все насрать! Или когда бубнит как пономарь текст, а на просьбы читать его четче и правильнее, отвечает, что «мне пофиг!».
Ему все пофиг, кроме компьютерных игр и боевиков из интернета. Притом что он проходит по истории социальные движения в СССР в 60-е–80-е, подпольную культуру, диссидентов. А он не может прочесть их имена, ничего о них не знает, даже про Солженицына не слышал, – и все они ему «пофиг». Даже с моими комментариями и объяснениями участника событий, специалиста по теме – чтобы ему было понятнее и интереснее. Другие бы обрадовались такой возможности, у кого в его классе есть такие родители? Но ему и это «пофиг»!
Любые занятия у него надо выбивать, клещами оттаскивая от компа. И он огрызается, как мурена, которую оторвали от ее пищи. А потом отвечает на вопросы, словно гопник на нарах.
За эти три года у него выработался стереотип жизни, в котором не предполагаются психические усилия и какие-нибудь ограничения. Я для него тиран, покушающийся на демократические завоевания. Он кричит в голос, что он мне не раб и не крепостной – делать математику! Хотя единственный крепостной здесь я, который живет в чужой квартире только для того, чтобы поднимать его, кормить и делать с ним уроки.
И еще я гуляю с собаками, хожу в магазин и мою посуду. Можно подумать, что мне нужна эта математика! Да в гробу я ее видел! Неужели я не мог иначе провести время, высыпаясь, щадя спину, которая вновь стала болеть? Щадя время и нервы? И не слушать это быдляцкое «пофиг!» – от которого мне хочется выть и рвать все вокруг, а его комп выбросить в окно!
Как он таким стал, что у него за душа, что ему ничего не интересно?
Но я упрям и не отступлю. Уж до 10 класса я его дотяну, хоть за уши.
Но я плохо представляю, что будет потом? При его характере и расслабленности. Жизнь с Лесбией лишает его всех шансов. Может быть, она дает ему неплохой английский, но и только. Еще два года имитации учебы и обмана? Как я могу повлиять на это?
Люди заводят детей в психическом помрачении!
Полубольной от сквозняков (тут надо вечно проветривать!), с больной спиной (от моей раскладушки), невыспавшийся, я тут просто раб на галерах (как Путин), не получающий ни слова благодарности. Хотя Лесбия иногда благодарит меня – ибо я хочу уменьшить негативную сторону моего тут поселения. Как когда-то я боролся с Лесбией и ее любовным бредом, как я это называл, так теперь я борюсь с Котом и его желанием стать овощем и быдлом. Но я же не смогу делать это всегда и даже сколько-нибудь долго. Операция обещает остаться Брусиловским прорывом и не изменит ход войны.
Но это не основание ничего не делать. Надо делать хоть это, участвовать в жизни собственного сына, даже вопреки его желанию. Может быть, это все же к чему-нибудь приведет.

Поддавшись на пример и убеждение Лесбии (что все нормальные люди давно в Фейсбуке) – завел Фейсбук и стал выкладывать посты и там.

Одно из самого страшного, что может случиться с человеком – это возненавидеть собственного сына. Или хотя бы проникнуться к нему презрением. До первого я еще не дошел, слава Богу, зато практически дошел до второго. Меня утешает, что ему только 15, и он ни черта не понимает, что творит!
Можно ли, однако, сваливать всю вину на ребенка? Нет, он не мягкая глина в руках  взрослого, скорее – твердый гранит, который берет лишь отбойный молоток.
Пример родителей значит много, но много значит последовательность и жесткость в преподавании одних и тех же «догм». И неусыпный контроль, потому что ребенка хлебом не корми – дай включить ленивого, притвориться, слиться, увильнуть, чтобы счастливо тупить тем или иным способом часы или годы, как ему повезет. Он живет только в сейчас, забивая на будущее, которого он себя лишает. И спасти его будущее могут лишь безжалостные родители.
До безжалостности, впрочем, и к самим себе, ибо это трудно: настаивать и вытесывать, день за днем, после работы, с бессонницей и головной болью, давать строгоча, будучи мягкими людьми. Не поддаваясь на капризы, лживые обещания и даже взрывы будто бы ненависти. Нет, я не поклонник доктора Спока, у которого самого были отвратительные отношения со своими детьми. К сожалению, с ребенком нельзя договориться и мирно заставить делать то, что ему не нравится: его можно лишь купить, придумать для него убедительный стимул. Но, во-первых, это дурная практика, а, во-вторых, не хватит «денег». С девочками это прокатывает лучше, с мальчиками – крайне редко.
Женщина не может одна воспитывать его, что бы она ни воображала! Или ей должно очень повезти с этим мальчиком. В ее обществе он аккумулирует все свои слабости, все слабости женщины (например, истеричность) – и не приобретает ни одного мужского достоинства.
Будучи, с одной стороны, резко любим, а, с другой, недостаточно понимаем, – он становится хорошим манипулятором, тем более имея перед глазами отличного педагога. Подспорьем ему и то, что собственную мать он не боится, не уважает (как слабую, неспособную одолеть своей волей его волю), уверен в ее любви – и потому может делать все, что угодно. Во вред себе, само собой.
Мужчине в семье, как правило, скучно заниматься детьми. Если он их и «воспитывает», то как-то исподволь, самим своим присутствием, своей грозной корректирующей силой. Но и этого обычно бывает достаточно. Да и кто ему позволит больше? Женщина кинется как тигрица на защиту якобы обижаемого ребенка, а на деле мстя всему мужскому племени за былое доминирование. Ребенок и женщина объединятся против ненавистного отца, сведя все его попытки серьезной воспитательной программы к нулю.
Мужскому воспитанию она всюду противопоставляет женское, импульсивное и непоследовательное. В мальчике она будет видеть саму себя в детстве, только немного другого типа. Ошибочная оптика быстро приведет к кризису, а мастерство манипулятора разобьется об отсутствие благородства и равнодушие. И тогда женское воспитание превратится в истерический наезд предельной силы, с падением шкафов и потолков, – который через полчаса сменится поцелуями и умильными просьбами быть лучше. Зная этот сценарий как облупленный, подросток артистически доводит ситуацию до кипения, ничем не рискуя и ничего не теряя. Он, может, и переживает чуть-чуть, но, прощенный, немедленно забывает о своей вине. Врожденная дерзость и безнаказанность быстро разрушают в нем всякое представление о справедливости.
Понятно, что одинокой работающей женщине – не до контроля за своим чадом. Она готова принять создаваемую им видимость за факт, желая увериться, что все нормально. Экономящий силы миф о гармоничном сосуществовании так дорог ей, что она немедленно возненавидит любого, кто попробует в нем усомниться – даже при всех очевидных основаниях. Ее ребенок вне критики, ибо критика ее ребенка – это критика ее самой, ее модели воспитания, ее способности видеть и контролировать процесс.
Избалованный, облизанный мальчик – вообще страшная вещь! Его неумение вести себя ни в одной ситуации достойно или даже адекватно – не знает пределов. Люди как таковые и родители в частности существуют только затем, чтобы конвейерным способом доставлять ему беспрерывную радость. И, не дай Бог, поток этих радостей прекратится – он всех съест с говном, он назовет родителей садистами и тиранами, свою несчастную жизнь – ненавистной тюрьмой, – и все лишь из-за того, что через четыре часа его оторвали от любимой стрелялки на компе.
Человек вообще очень поздно учится владеть собой, то есть делать для себя неприятное и не проклинать при этом весь мир. И большинство не учится никогда. Владеть собой заставляют жесткие обстоятельства. Современная жизнь, с одной стороны, требует от человека отличного образования и кучи умений, а, с другой, провоцирует на затяжной инфантилизм. И непонятно, как выбраться из этой ловушки.

Долго он меня искушал – и сегодня добился своего. Они оба очень старались. Но я не ожидал, что Кот – такой истерик, доводящий себя до невменяемого состояния.
Единственно мое желание – уехать. Я сделал все, что мог, и вызвал лишь ненависть. У Кота всегда был ужасный характер, капризный, неблагодарный. За три года при помощи Лесбии он вылепил все свои худшие качества в законченную форму. И добавил плохих женских. И не приобрел ни одного мужского. Потому что я был далеко и никак не мог вносить коррективы, как мне отчасти удавалось в отношении Данилы. Женщина не может одна воспитывать мальчика, но Лесбии обидно это признать. И мы вошли в клинч. Она орлицей вьется над ним – и оба воспринимают меня монстром, мучающим ребенка. А чадо манипулирует ею, как хочет.
Вчера он сам заговорил о гимназии на Кутузовском, о которой я перестал и думать. Оказывается, он хочет туда перейти, а то здесь он правда боится дебилизоваться...
Это вызвало взрыв ярости Лесбии:
– Мы же уже решили! – закричала она. (Решили, причем, за моей спиной!)
Она вновь привела ему все резоны: и дорогу, и трудности учебы, и то, что ему будут даны репетиторы, и то, что он будет ходить на Журфак на подготовительные курсы. И он, естественно, пошел на попятный.
Однако мне все же удалось вырвать у них согласие все обсудить сегодня, после его школы. Мое предложение заключалось в том, чтобы просто сходить посмотреть, не упускать этот шанс. Иначе будет поздно, если уже не поздно. И они согласились. Даже день обсудили. Не было никаких возражений.
Я созвонился с Эдуардом Львовичем, учителем литературы (как оказалось). Он вспомнил меня и пригласил на завтра, в 15-30 – на школьный спектакль, который он же и ставит. Там и побеседуем. Мне это показалось очень удачным стечением обстоятельств.
И что тут началось! Как – завтра?! Мы же едем на дачу, мы же попадем в пробки! Нет, ни за что!!! Лесбия тоже заговорила о неудачном времени. И что он все равно не сможет там учиться. Я предложил ехать ей на машине, когда она хочет, а он поедет позже на автобусе. Он снова начал орать: три часа в жарком автобусе!!! Я попытался объяснить, что он хочет за чечевичную похлебку променять первородство, то есть, что решение с этой гимназией стоит сейчас больше, чем дача!
Наконец, и Лесбия, уставшая от его истерики, накинулась на него:
– Ты рвешься на дачу, чтобы несколько лишних часов потупить с Костяном у компа, в то время, как решается, может быть, твоя судьба!
Но ему пофиг! Он орет, что мы лишаем его отдыха, что он ужасно устал от учебы, что Лесбия предала его и объединилась со мной, что он все равно не пойдет и его не заставят! А если пойдет – то покажет им всем!
Слезы из глаз, мечется по квартире, орет, как невменяемый.
И Лесбия уехала к М.М., готовить еду для дня рождения. Мы остались с ним вдвоем, чтобы сделать уроки – до того, как он тоже поедет на день рождения.
Он заявил, что всех уроков – прочесть параграф про Булгакова. Но и это пришлось его заставлять, потому что он пришел в раж, все ненавидит, особенно меня, который отнял у него целый день отдыха, а потом отнимет лето (?). Он сам накручивал себя и убедил, какой он разнесчастный. Но я не был готов разделить это мнение. И мы, в конце концов, преодолели Булгакова, хотя он очень мало мог сказать по поводу прочитанного.
Я спросил про прочие уроки. Но он сдал почему-то дневник, расписания не помнит, но уверен, что ничего больше не задано. Я заставил его вспомнить расписание – и предложил для начала прочесть главу по биологии. Он взвился от возмущения  и начал звонить Лесбии, чтобы они защитила его от меня. Она, естественно, взяла его точку зрения. Но у меня есть основания не верить ему: слишком много он обманывал. Главное, я не верю, что одна глава, даже лишняя, убьет его, особенно после всего, что он не учил несколько лет. Но тут нет понимания ни с одной стороны. Все же Лесбия стала уговаривать его согласиться. Это окончательно вывело его из себя, и он стал переворачивать табуретки. Я попытался прервать его разговор, он убежал и заявил Лесбии, что я «совсем обалдел»! Это переполнило мою чашу. Я подошел и дал ему затрещину. Телефон улетел на пол.
Теперь он орал в трубку, что я дерусь, и она должна все бросить и приехать спасать его, что он меня боится, что я его убью и не важнее ли ей его жизнь, чем приготовление гребанных салатов?!
Это были речи безумного человека, торчка на ломках. Но, как и с торчком, я был тверд – и заставил его сесть и прочесть параграф. Чтение он сопровождал жалобами, что я сломал ему палец, что палец болит, что он потом мне отомстит, когда станет сильнее...
Однако, я не собирался сдаваться. Остались две алгебры и задание прочесть «Собачье сердце» – согласно учебнику. Но про задание по алгебре он ничего не знает, телефонов учеников из класса у него нет («там одни дебилы, он ни с кем не дружит») – и я не смог дозвониться до Тамары Степановны. До его выхода остался час – и я предложил почитать «Собачье сердце». Новая истерика и новый звонок Лесбии. Так она долго не брала, он заорал: «В трусы клади телефон!»
Тут я чуть второй раз ему не врезал. Швырнул его на диван и объявил, что он не имеет права говорить о матери подобных слов! Он сослался, что она сама ему это говорила.
– Она может тебе это сказать, но ты не имеешь права возвращать ей это! Она говно за тобой подтирала!
Тут он неожиданно согласился, что не прав. Но в произошедшем разговоре с ней снова стал плакаться на свои страдания и просить спасти.
Я велел ему убираться. Он, однако, вознамерился погулять с собаками – по договоренности с Лесбией. Я сказал, что погуляю сам. Но он решил выполнить обещанное. Погулял и уехал.
Меня всего трясло. Я выкурил сигарету и ушел гулять. Дошел до кафе с пивом на Грайвороновской, посидел, пошел дальше, зашел в какую-то промзону, вышел на Саратовскую. Всюду на детских площадках сидят люди и пьют пиво. Это не меняется.
Дома сделал еды и стал писать пост про презрение к собственным детям.
Они вернулись в 12 ночи. Кот, не глядя на меня, сразу ушел в свою комнату. Лесбия объявила, чтобы я завтра его не будил, он встанет сам. И ходит с поджатыми губами.
– Кажется, у тебя ко мне есть претензия? – предположил я.
– Да, и огромная! Меня не устраивает этот дурдом!
И мы стали обсуждать дурдом, и чья в нем вина? Она против того, что я ему не верю и давлю на него.
– Что значит «давлю»? – спросил я. – Я лишь пытаюсь добиться, чтобы он делал уроки. Но он настолько отвык от них, что готов начать их делать только после боя. Это моя вина? Я уговаривал, я обещал пир из пицц в конце каждой недели – если все будет нормально. Я соблазнял его заграницами. Но ему все пофиг! Ему вот сейчас играть в стрелялки важнее и его будущего и всех будущих призов. И только мы может спасти его будущее. И, увы, это уже нельзя сделать без насилия, ситуация зашла слишком далеко. Пилюли уже не помогут, нужна полостная операция...
Вот на это Лесбия и не согласна. Но, в конце концов, я такой же родитель, как и она. Она три года практиковала свою модель воспитания. Она видит, к чему это привело: мы вместе сидели на педсовете. Мне приходится быть жестким, потому что Кот – реальный наркоман на своем образе жизни, при котором он годами не открывал учебник и не делал вообще ничего, не только касательно школы.
В конце концов, договорились, что завтра после школы все вместе всё обсудим.

Лесбия, кстати, тоже меня удивила. Нет, не только этой слепой защитой. Вчера она вдруг спросила, нельзя ли одолжить у моей мамы четыре миллиона? Она присмотрела квартирку на Таганке.
Таких денег у мамы нет. Она собирается продавать свою квартиру на Мосфильмовской, чтобы за три с половиной миллиона купить квартиру в Турции.
И тут Лесбия сделала то, что я никак не ожидал: припомнила слова моей мамы, что Мосфильмовская достанется Коту... А я-то уверял маму, что Лесбия никогда не будет это вспоминать! Во-первых, потому что квартиру Кот уже получил. Во-вторых, что ему все равно достанется все, в том числе и Турция.
Мы заспорили:
– Зачем ему Мосфильмовская, у него же есть эта!
– А зачем тебе Константинова? – спросила она в ответ.
– Я получил Константинова почти в 50 лет! И много сделал для этого. А он что, станет сдавать Мосфильмовскую в 20-ть? Тогда он точно ничем не станет и будет лишь играть на компе и жрать пиццы!..
В общем, дни полного разочарования во всех. Еще раз понял, почему мы расстались. И что ничего между нами быть не может. И еще чуть-чуть – и я вычеркну Кота из своего сердца. И пусть он живет, как хочет!
К чему эти отношения? Он ненавидит меня, он не хочет, чтобы я здесь жил. Я мешаю ему продолжать тупить и скатываться в быдлячество. Я лишил его необходимой ему дозы. То есть, если раньше, придя из школы, он тупил десять часов, то теперь только восемь. И Лесбия считает, что я ужасно давлю на него! А он так писает кипятком от возмущения!
Все сложилось даже хуже, чем я мог ожидать. Ну, что ж, я хотя бы попробовал.
Иногда я забываю, почему мы разошлись. Эти дни помогли мне вспомнить.

Манипулятор Кот отлично знает, что Лесбия будет защищать каждого, кто обращается к ней за защитой, пусть это «защита» от одного примера по алгебре. И он звонит ей при каждом случае, а она при каждом случае оказывается на его стороне, вместо того, чтобы ответить «разбирайтесь сами!», доверив решение вопроса другому взрослому человеку, который, очевидно, не хочет причинить ребенку вред. Но ей важно, что к ней обращаются, что она незаменима, что ее за это будут больше любить. Тем самым она поддерживает его «бунт», его отказ что-либо делать сверх программы, по которой почти совсем нечего делать – согласно его версии и пустому дневнику. А так же его уверенности, что «свою тройку» он получит в любом случае.
Их отказ от гимназии я считаю роковой ошибкой. Это был удивительный шанс, давший бы ему интересных друзей и новые перспективы. Он, может быть, даже стал бы участвовать в театре, который ведет учитель литературы. И, кто знает, увлекся бы им. И это была бы совершенно другая жизнь. А так он еще два года протупит в местной школе...

Два дня назад, глядя на Лесбию, я завел себе, наконец, Facebook. И первым возможным другом, которого он предложил, оказалась Мангуста. Я даже не знал, что у нее есть ФБ, уже с 10-года, она никогда не говорила. И я очень долго не хотел его заводить, чтобы не изменять ЖЖ, словно жене с любовницей. Хотя в ФБ обнаружилась куча друзей, в том числе тех, кого нет в ЖЖ и ВКонтакте. И они активно общаются.
Нет, ФБ не может заменить для меня ЖЖ, он совсем другой. Он не создан для монументальных высказываний. В нем в ходу короткие тексты и ссылки. И фото. В этом он похож на ВК. ЖЖ по сравнению с ними обоими, как роман по сравнению с газетным очерком.
Мангуста так же была первая, кто стала комментировать мой ужасный вчерашний пост про «Отцов и детей». Снова выступила утешителем в трудную минуту, хотя не знаю, насколько сознательно.

Я схлестнулся с Котом, как Вильгельм Завоеватель со своим сыном Робером. Пока еще я сильнее, но сам факт нашей войны ужасен. Хотя это и не война, это попытка всеми средствами одолеть дикую стихию. Беса, вселившегося в него. Иногда бес отступает, и у него бывают просветления, но большую часть времени бес властвует им, и его корежит от ненависти ко всему тому, что дорого нам, что прекрасно, глубоко и важно.

Вчера Кот умудрился встать сам. Он все еще в гневе на меня. Гордый какой! Гордый человек не может быть лгуном, истериком и манипулятором. Или одно или другое.
Пришел из школы и тоже не глядит. Уединился с Лесбией у себя в комнате – откуда они вышли решать вопрос о наших взаимоотношениях. Лесбия начала с того, что сразу признала свою вину. Хороший прием. Ведь никакой вины она реально не признает. Но я согласился, что вина и правда есть: она развратила Кота своим заступничеством и адвокатством. При таком сильном и доверчивом защитнике он неуязвим – и делает, что хочет, звонит ей по поводу каждой задачи: ах, меня мучат!
Мне тоже досталось: я слишком давлю, я не проявляю мягкости. Повторил то, что говорил вчера ночью: я готов на любую мягкость, но в данном случае она оказалась губительным методом. Процесс зашел слишком далеко. Его надо исправлять болезненными средствами.
Кот показал свой палец, красный и распухший. Ладно, от пальца не умирают, а от наркозависимости в компе и в быдло-жизни – умирают.
Потом долго, на пару, читали Коту, разлегшемуся на раскладушке, лекцию о социальной стратификации, быдло-культуре, которая развлекает неразвитых людей... Лесбия говорила о социальной пирамиде, а я объяснял, что переход с нижней ступени на верхнюю, как в физике, осуществляется с расходом энергии. Из себя. Что человек, который хочет занять достойное место, должен ежедневно совершенствоваться, что-то узнавать и, как домкратом, поднимать себя еще на один зубец. И так дорасти до интересной жизни. Но стоит остановиться – и ты сползешь вниз, как вода, которая стекает в яму. Почему столько людей внизу пирамиды – и так мало наверху? Потому что гораздо проще ничего не делать, не мучить себя, тупо проводить бытие, как и проводит его Кот...
В общем, вся долгая беседа свелась к тому, что он согласился поехать со мной в гимназию 1562. Жаркий летний день, лупит солнце. Всю дорогу Кот изображал обиженную жертву и шел от меня на большом расстоянии. Хоть и спешили, добрались за час – и спектакль уже шел.
Актовый зал был почти полон. Он был переоформлен в театр, на сцене которого играли дети-подростки, мальчики в кипах. Услышав имя Тевье, я сообразил, что пьеса по Шолом-Алейхему. Потом в программке, а тут были даже программки! – прочел, что пьеса называется «Поминальная молитва» и написал ее Григорий Горин.
Играли дети неплохо, с юмором. Однако Кот дико маялся, злился, то и дело спрашивал, когда это кончится, и что он давно мог бы быть на даче! И тем отравил весь спектакль.
Когда спектакль кончился, пришлось ждать, пока Эдуард Львович Безносов, коренастый, седой и бородатый человек в очках, примет все поздравления, подарит и надпишет свою книжку, потому что он оказался и писателем, обнимется и выслушает благодарности за еврейскую тему. Кот просто сошел с ума: метался, бил ногой в стену, кричал мне шепотом, что он хочет остаться как есть, что он сюда не поступит, что ничего этого ему не надо!..
А мне школа понравилась, даже с ее еврейским уклоном. Где евреи – там свобода и всякие культурные вещи, вроде этого театра. Но я не способен донести мысль о преимуществах этой школы до Кота: он ничего не слушает.
Наконец, мне удалось привлечь внимание Эдуарда Львовича – и показать ему отпрыска, стоявшего с мрачной рожей и поджатым ртом.
Нам предложили прийти второго мая. Но я объяснил, что этот мальчик страшно рвется на дачу, очень стосковался. И Эдуард Львович холодно предложил, в таком случае, созвониться.
Кота это еще больше взбесило, и он обрушил на меня упреки: и ради этого надо было столько торчать на спектакле, все это можно было обсудить по телефону!..
Это же он выкрикивал в машине Лесбии, которая только подъехала, еще в более грубых выражениях, так что даже она возмутилась. А когда он выместил свою злость на Спуки, полезшем к нему лизаться, избила его по лицу атласом, который держала, ища самую свободную дорогу. Он стал извиняться. Перед ней он пасует – но не надолго. И в таком состоянии они уехали – в гущу вечерних пробок, что дополнительно злило Кота.
Ужасный человек! Он совершенно не умеет владеть собой. И готов ради трехкопеечной глупости убить все свое будущее. Как хочет! Сколько можно биться с ним? Ему все объяснили, показали – и он остался совершенно равнодушным. Более того, возмущенным, как много времени на это ушло. То ли дело потупить с Костяном!.. Он не понимает разницу: все будущее Костяна уже известно, и ради такого будущего Костяну ровно ничего не надо делать, просто оставаться Костяном, темным, неразвитым подростком. Если Кот хочет такого будущего – тогда, конечно. Но, видно, он надеется проскочить в другое – на нашем горбе.
На Филях я сел в электричку, которая проскочила Жаворонки без остановки, зато остановилась в Дачном. Отсюда я шел через мокрый лес, то и дело проваливаясь в грязь и обходя лужи. Зато зачет по лесной прогулке. Запах леса напомнил мне Ворю и прогулки с Лесбией. Это болезненные воспоминания. Я не сожалею о том времени, я сожалею, что не сожалею, и, значит, это время было тщетным и ненастоящим. Все это было ненужным – и было смыто теперешним бытием. А я-то думал, что живу настоящей жизнью – и ради нее все что-то строил, работал, копил и выполнял чужие желания. И вот все смыто. Убито. Поделом...
Дома в саду я пил пиво. За обедом рассказывал маме о Второй Мировой войне, ее начале, Варшавском гетто и отношении к евреям поляков. Потом о Коте и посещении гимназии. Посидел в и-нете, немного посмотрел старый фильм «О любви» – и почувствовал, что ужасно устал. Эти недели даются очень тяжело.
Зато я начал скучать по Крыму. И это приобретение. Год назад я поехал в Крым без большого желания. И Крым меня не впечатлил. И до сегодняшнего дня я не думал о нем. А сегодня первый раз представил залитый солнцем сад, достархан... Израиль всем хорош, но там нет такого сада и достархана. Нет возможности уединенного сибаритства – с книжкой и тихой музыкой. И бассейном от жары.
Поэтому Крым все же предпочтительней. К тому же он уже есть, а всего прочего – нет. И надо ли? Никогда, где будет другой человек, не будет для меня настоящей гармонии.
Или все потому, что я еще не встречал человека, для которого ценность общения со мной превысила бы все другие ценности. Нет, это я был в положении просящего, соглашающегося, идущего на компромиссы. Бытие, подходящее мне, не подходит больше никому. Может быть, ОК могла бы стать таким человеком, но не стала.
Проблема и в том, что покладистая женщина, как правило, не интересна, а интересная – горда, неуступчива, капризна и склонна добиваться своего, а не твоего. И она не станет подстраивать свою жизнь под твою, соединить векторы, находить радость в том мире, который ты с таким трудом выстраиваешь. Нет, ты должен выстраивать тот мир, который хочет иметь она – и только так!
Это несовпадение интересов, наш разнонаправленный максимализм – и погубили наш брак с Лесбией. И теперь я в одиночку владею своим садом в Крыму, а она своим на Воре. И всем нормально. И Мангуста тоже не выберет мой сад. Для кого же мне держать его? Только для себя, больше не для кого. И для друзей.
Ну, и прекрасно!

Почему мне так трудно с другими людьми? Потому что я слишком многого от них хочу. Соответствую ли я сам этим требованиям? Наверное, не всегда. Но если бы я сам проявлял слабость, я бы легче относился к слабостям других. Но я не настолько увлечен собой, что считаю, что могу позволить себе слабость. И что мне простит ее другой. Я очень низко оцениваю себя, поэтому должен быть всегда на высшем уровне – чтобы быть просто не хуже других, во всяком случае, в своих глазах.
И даже если я прощаю другому его слабость, а все равно помню о ней.
Мужчины и женщины вообще очень разные, а я хочу, чтобы в женщине было много от мужчины, чтобы ее можно было водить в те же места, куда хожу сам, говорить на темы, важные мне, и чтобы она была способна их понять. И они так же были бы ей важны, хоть отчасти. Чтобы она была смела, терпелива, интеллектуальна. В общем, не женщина. Но мне ведь не интересны мужчины, во всяком случае, в эротическом плане. Вот проблема.

Почему я должен восхищаться человеком только потому, что он иначе анатомически устроен? Виться ужом, разбиваться в лепешку? А потом потерять голову настолько, что использовать брак как «законный» способ не расставаться с ним! Это не очень честно и плохо кончается. Ибо я сомневаюсь в существовании людей, с которыми можно было бы долго не расставаться, не жалея об этом.
Иное анатомическое строение делает нас слепыми. Мы становимся излишне благодушными, благородными, щедрыми. До времени, конечно. Становимся счастливыми. Тоже до времени.
Но, может быть, пусть хоть так? Пусть иллюзия и ошибка, раз по-другому все равно не бывает? Очень большая плата за ошибку? Так ведь никто не заставляет! Не плати, будь умнее, разоблачай иллюзию на дальних подступах, ничему и никому не верь. И, возможно, обретешь гораздо более капитальное счастье. И даже (о, ужас!) станешь святым…

Вспомнил летнее путешествие с Мангусой в Коктебель. Давно я так не путешествовал, точнее, никогда: свободный со свободной женщиной, без детей, на машине. И мы именно в тех отношениях, в каких надо – и без желания перейти в те, в какие не надо. Я о таком путешествии мог только мечтать, читать. Оно было коротким, но удачным. У нас была всего одна ночь вдвоем, в доме Киселевича. И я совсем не хотел близости – и хитро избежал ее.
Странно, когда доходит до дела, у меня проходит весь задор, я становлюсь разумным, холодным и критичным. И своими бесконечными страхами, проблемами с едой, водой, здоровьем  и пр. – Мангуста превзошла даже Лесбию. Хотя она не говорила со мной так грубо и требовательно, как позволяла себе Лесбия.
Так или иначе, для меня идиллии не было. Хотя путешествие, тем не менее, было хорошим. Мангуста – очень неудачный спутник. ОК в этом отношении гораздо удобнее. Но в ней нет обаяния Мангусты, ее своеобразия. И у обеих нет интеллектуальности Лесбии.
Тем страннее, что я все еще грущу о Мангусте. Особенно после ноября, после ее холодной неблагодарности. Нет любви – и ладно, но водить меня за нос этой любовью, просить денег, не как у друга, у которого просят на время, но как у возлюбленного, то есть без возврата – и тут же объявить: а, знаешь, я поняла, что не люблю тебя. И еще я же оказался виноват – во всем, в том числе в ее финансовых проблемах.
Нет-нет, довольно! За столько лет я видел много женщин, в некоторых влюблялся. И всегда быстро разочаровывался, стоило узнать их чуть-чуть ближе. Люди вообще разочаровывают, но в случае любви разочарование бывает тем глобальнее, чем мы больше ждем. А ждем мы много, потому что сами все эти совершенства выдумываем. И даже если совершенства действительно есть, в компенсацию к ним прилагаются равные по силе несовершенства.
Поэтому по здравому рассуждению надо перестать думать о романах, о еще каком-то варианте личной жизни, кроме того, что есть теперь. С этим горько согласиться, это словно отказаться разом от всех кайфов. А чем же подстегивать себя?

Сегодня вместо живописи повез маму на Перепеченское кладбище, убирать могилки. Похолодало, но все еще солнечно. Мама просила лишь довезти, но я остался ждать, носил воду. Какое же оно стало огромное! Столько бессмысленно убитой земли, такие дальние концы – ради чего? Почему нельзя похоронить на своем участке – и ухаживать за этим местом, не уезжая далеко от дома? Почему не кремировать? Традиция, освященная земля? Кремация – это не по-христиански, а как же, мол, телесное воскресение мертвых?
Кладбище – это огромный доход и индустрия услуг. И ничего тут не меняется. Вообще, мало что меняется в самом человеке, а не в его девайсах. Это все бутафория, а внутри он такой же традиционалист и конформист.

На праздники мама пригласила Аллу с Сергеем. Это не помешало мне уединиться в мастерской и заняться двумя холстами. Старый, с герлой на фоне Карадага, передел полностью, закрасив Карадаг. Не идут у меня фоны, вообще пейзаж. От этого надо отказаться. Лишь фигуры и букеты удаются мне.
Писал в азарте до последней электрички. На улице ужасный холод, в квартире на Текстильщиках никого. Окна нараспашку. Они приехали лишь полвторого: Лесбия придумала починить в местном ночном шиномонтаже колесо, постирать белье и встретить приезжающих Сентябрей.
Кот со мною демонстративно не разговаривает. И отказался идти на встречу с Эдуардом Львовичем. Мы пили чай и кофе, говорили о даче и школе.
– Хорошо, что Кот не использует против нас «Мою жизнь» Чехова, – сказал я.
– Он ее не читал.
– Потому и не использует.
Работающий ночью шиномонтаж она, кстати, не нашла, хоть живет здесь уже скоро три года. Порой она кажется мне совершенно беспомощной. Хорошо, что есть друзья – они заменяют ей меня.

В философском смысле свободы нет так же, как и времени. Это абстракция даже не первого, а, возможно, второго порядка. То есть, если время мы считаем хотя бы часами, то свободу и сосчитать нечем. Физически свобода может быть только мощью, которая имеет силу и право изменять мир.
Когда мы говорим о свободе – мы говорим о том, чего нам не хватает, о свободе действий для достижения нужного состояния, то есть о том, что переделает неугодный мир в угодный. А это и есть мощь, которой, собственно, все равно: есть свобода или нет? Она сокрушит все преграды.
Гражданские свободы, по сути, есть равенство, в том числе на власть. Человек толпы консервативен, но не по разумной осторожности, а от страха подвергнуться обсуждению и осуждению средой, в которой он находится. Человек толпы не знает ценностей, которые выше как суда соседей, так и суда истории, как ее понимают сатрапы. Человек вообще мало меняется, в отличии от его девайсов. Короткие юбки были последней революцией.
Свобода вещи – это ее энергия. Причем не заимствованная энергия, от шестеренки к шестеренке, а собственная, добытая каким-то тайным путем, утащенная непосредственно от Большого Взрыва. Эта энергия помогает телу преодолеть гравитацию обстоятельств и оторваться в открытый космос.
Строго говоря, свободы не может быть в детерминированном, причинно-следственном мире, у конечных, материальных объектов. Всякая свобода относительна и противоречива. Форель разбивает лед, и это хорошо, – но это совсем не отменяет зиму.
Очевидно, что подлинная свобода может быть только трансцендентной, и это свобода Бога. (И для обуздания этой свободы были придуманы церкви. Шутка.) Но так как концепция Бога является недоказуемой, а Он сам, даже при своем существовании – нечто непостижимым, то я, как рациональный человек, не имею права к этой концепции обращаться.
Маркс, пытаясь выкрутиться из ловушки детерминированности, назвал свободу осознанной необходимостью. Ты поступаешь по необходимости, вне тебя лежащей, но делаешь это осознано. Например, ложишься под гильотину прогрессивного класса, которому историей назначено победить. И это немного утешает. А класс должен без сожаления отрубить тебе голову, потому что так предписано историей. И это успокаивает совесть.
На самом деле, причинно-следственная цепочка погружается в такую бесконечность, что ее все равно невозможно проследить. Поэтому в одинаковой степени можно заявить как о детерминированности, так и свободе любого поступка. Понятно, что он ограничен личностью поступающего и обстоятельствами места и времени. Но и в этих обстоятельствах существует 1000 вариантов поступка, и конкретный человек выбирает один, а не другой.
Внешняя суть свободы – в поступках без прямой мотивированности, в непредсказуемых решениях, выходящих за рамки стандарта. Внутренняя суть и ценность свободы – в обновлении или отрицании стандарта. В детерминированном мире только через свободу, через акт бунта появляется новое. Свобода начинается, когда ты действуешь, не чувствуя страха, не думая о последствиях, забыв об осторожности. В этом случае свобода – это не необходимость, а безрассудство, чистый вызов.
В акте свободы человеком движет невидимая (хоть и вполне материальная) мотивированность, а это и есть мощь, с которой я начал, внутренняя правда и право, требующее выхода.
Человек свободен настолько, насколько он признает свое место в природе и истории естественным и законным. Наверное, это не очень возвышенная свобода, если досталась без борьбы. Если человек подогнал себя под место и момент – значит, он не свободен. Если он завоевал право на это место, неотъемлемое и исключительное, – значит, свободен, в той мере, в какой это доступно отдельному человеку.

Выпивая пиво на Волжском бульваре, у забора локальной стройки, опираясь спиной на строительный столб, вмонтированный в бетонный блок, на котором я сидел (ибо больше тут сидеть не на чем), среди еще не вытоптанной травы, молодой зелени, собачников и жильцов соседних домов, устраивающих здесь пикники с шашлыками, – я вдруг постиг секрет того, почему наши люди всегда оставляют бутылки на месте своего «культурного отдыха»: на берегу моря и реки, в лесу, на детской площадке во дворе собственного дома? Они оставляют их памятником сего замечательного события, словно воздвигают трофей в честь славной виктории.

Неожиданно Кот стал главной моей проблемой. И я не знаю, что с ней делать. Вчера еще раз был в гимназии, говорил с Безносовым и классной 9-го класса, молодой симпатичной барышней, лет 25-ти. Трудно поверить, что это учитель, такая открытая, веселая и информированная в нешкольных вещах она была! И все в школе кажется другим, чем я привык. А как расписали коридор второго этажа! Воспроизвели рисунки и мозаики, начиная с Вавилона, Греции – и кончили Клее и Битлз!
И дети совсем другие, длинноволосые юноши, красивые барышни.
Меня успокоило, что экзамен будет в конце лета. Зато будет собеседование по французскому. Классная сказала, что у нее есть один мальчик, который ездит из Текстильщиков, так что у Кота была бы компания. И Безносов посочувствовал мне, как отцу пубертатного юноши. Не факт, что директор вообще позволит поступать при таком аттестате.
На обратном пути у метро Кутузовская столкнулся со Стивеном! Оказывается, он так и живет в Москве, купил квартиру в Крылатском, преподает. Обменялись всеми возможными контактами. Про меня он сказал, что я похож на персонажа «Андрея Рублева». Почему-то решил, что мне многие это говорят. Наверное, страдаю так же.
Он, кстати, ходит на все оппозиционные марши, вот и 6-го пойдет.
Но Кот! Сегодня он принес два по литературе!!! И хотел скрыть, соврав, что собрали дневники. Но я заставил его пойти в школу и принести. Он гордится тем, как ловко отмазывается. Кого он хочет обыграть?! Но в учебе он меня полностью обыграл, убедив, что им не задают стихи наизусть. И вот результат.
Если бы я сбросил это проблему, как бы я спокойно вздохнул! Но теперь это мой крест на два года. И я совсем не верю в победу.

Сейчас особенно хорошо видно, как уязвима семейная жизнь с точки зрения здоровья. Очень она нездорова! Нервна, бессонна – и никаких условий и сил для спортивных занятий. Вместо них появляется алкоголь и прочие компенсаторы тяжелых будней.
У одинокой жизни есть куча своих минусов, главных образом психологических, но с точки зрения здоровья – она вне конкуренции.

Об истории свободы в Англии. Вероятно, для увеличения народовластия и уменьшения единовластия важно, что на страну никто не нападает, и королевская власть не может прикрыться интересами обороны для усиления деспотизма. Со времен Нормандского завоевания Англия не подвергалась иностранной агрессии. Все войны Англии были завоевательные, а не оборонительные, в Шотландии, Уэльсе, Ирландии, Франции (хотя это расценивалось, как удержание земель). Внутренние же гражданские и династические войны лишь способствовали ослаблению власти и усилению влияния парламента.
Чем дальше на восток, тем ситуация была сложнее. Германия вечно воевала на два фронта. То же самое и Россия, которая к двум фронтам имела еще и третий, южный.
Ситуация осажденной крепости всегда порождает деспотизм.

Отправляясь 6-го на «Марш миллионов» я и не воображал, что будет так жестко! Ничего подобного не было с 93-го.
Плохим знаком было уже то, что по моей ветке были закрыты на выход Кузнецкий Мост и Китай-Город. А ведь даже во время чрезвычайного положения в августе 91-го метро работало обычно, и защитники Белого дома приезжали на баррикады на метро, до станции, для большего смеха называющейся «Баррикадная».
На станции «Октябрьская» ко мне обратилась журналистка Анна, пишущая для англоязычных изданий и десять лет живущая на Западе. Спросила: не на марш ли иду и чего от него жду? Ответил, что не жду ничего, а просто манифестирую свою свободу. И протест против режима, который стал дурно напоминать советский. Я давно живу и хорошо его помню. Она ответила, что тоже помнит, и мы, наверное, ровесники. Я уверенно сказал, что вряд ли. Оказывается ей 39 – и она не поверил, сколько мне. Спросила, чем я занимаюсь? Узнав, что сам пишу и даже литкритик, хоть и полузабытый, сказала, что сейчас пишет книгу (на английском) о коммунах и людях, ушедших из общества. Сама жила в одной из первых хипповых коммун в Калифорнии, существующей до сих пор. Они выращивают столько травы, что все уже живут в собственных особняках.
У выхода из метро столкнулся с Сашей П., бывшей студенткой Лесбии. Она раздавала визитки с телефоном какой-то политической организации. Она спросила, где Лесбия?
– На даче, – ответил я.
Честно сказать, я думал, что «миллионов» будет тысяч десять в лучшем случае, но тут явно было больше. Огромное количество самодельных плакатов, высмеивающих Путина.
После рамок Якиманка чуть разредилась, а дальше стояла новая толпа, с флагами всех цветов, которая двинулась ровно в 16, и я вместе с ней. Впрочем, я скоро обогнал ее. Много красивых девушек, хорошо одетых людей, некоторые с детьми.
И погода хорошая, тепло, часто появляется солнце. Люди шли, словно на праздник. Менты стояли на перекрестках поперечных улиц, перегороженных заборчиками и грузовиками. На балконах и всяких возвышениях теснились журналисты с камерами. В конце Якиманки встретил Машу Галину и Аркадия Штыпеля.
Никто не знал, что всех нас ждет...
На Болотной, перед «Ударником», был первый сюрприз: сплошная цепь ОМОНа перегородила площадь. За ОМОНом была пустая площадь, а на входе на Большой Каменный мост в несколько шеренг стоял новый ОМОН, подпертый сзади поливальными машинами. Они перегородили и мост и все подступы к нему.
Второй сюрприз: новый ряд рамок. Такого еще никогда не было. И обыскивали долго и тщательно, явно для того, чтобы не допустить на площадь палатки. Те, кто, подобно мне,  прошел в первых рядах, прошел быстро, а колонны застряли.
Жарко, но с реки летела прохлада. Много людей было и на той стороне канала, на котором, как ни в чем не бывало, бьют фонтаны. На ограде канала вывешены фото с зимних митингов. Пьяный старикан в шляпе и светлом пиджаке, с пакетом орет советские песни.
Я удобно устроился на поребрике тротуара перед еще пустой сценой, откуда звучит музыка. Долго ничего не происходит. Наконец было объявлено, что организаторы митинга не могут пройти к сцене, и поэтому митинг откладывается. Выступила лишь какая-то группа с убогими политическими песнями и активист из провинции.
Через некоторое время объявили, что организаторы, в частности, Навальный с Удальцовым, не имея возможности пройти к Болотной, устроили у кинотеатра «Ударник» сидячую демонстрацию. Еще через некоторое время со сцены призвали толпу присоединиться к ней и поддержать лидеров оппозиции. Толпа двинулась в обратную сторону, навстречу застрявшему маршу. Это был роковой шаг.
Когда я достиг линии милицейских рамок – они уже были сметены, разломанные пластмассовые столы, на которые люди клали для обыска вещи, хрустели под ногами. Милицейский офицер кричал в рацию, «они все снесли!» «Они» не только снесли кабинки, но и захватили Лужков мост, до этого закрытый полицией.
На площади перед «Ударником» творилась что-то странное: ОМОН не то вовсе перегородил выход с Болотной, не то сузил его до нескольких метров, и с обеих сторон скопилось множество людей, которые не могли соединиться. 
Зажатая, не имеющая возможности пройти, толпа почувствовала себя в ловушке – и стала давить на ОМОН. И я в первых рядах. Я не экстремист, но я ненавижу заборы. Я ненавижу, что кто-то указывает свободным людям, как им ходить по собственному городу. В этом году исполнилось тридцать лет моему первому «политическому» задержанию. И я, конечно, должен был отметить годовщину чем-нибудь достойным.
Толпа еще раз нажала – и, опрокинув ОМОН, хлынула на пустую площадь!
Наше торжество было недолгим: стоящее на мосту подкрепление набросилось на прорвавшихся. Людей сбивали с ног, избивали ногами и дубинками, а потом волокли в автозаки. Я снимал без остановки, как в фильме Вендерса «Положение вещей»...
Меня, естественно, схватили тоже, в чем я и не сомневался. Единственное, я не пошел своими ногами, а воспользовался услугой переноса силами четырех омоновцев. В общем, я повторил весь сценарий задержании на Марше Несогласных в 2007 году: изобразил из себя Иванушку, который не лезет в печь, то есть в дверь автозака. Разъяренные омоновцы поучили меня любить закон на свой лад: стали избивать ногами, кулаками и дубинками.
Я пообещал им, что зафиксирую все побои. Как ни странно, это чуть-чуть охладило их ретивость. Впрочем, главной моей задачей было сохранить целыми солнцезащитные очки и фотоаппарат. Ну, и не потерять сумку с ценными вещами. Это было почти неразрешимой задачей под градом ударов. В конце концов, они вцепились мне в волосы и потащили в автозак головой вперед. И просто закинули туда, так что я здорово треснулся головой о ступеньку. Другой серьезной травмой была отбитая сапогом спина. И всего разного по мелочи. Очки уцелели, а голова – нет. Из нее текла кровь. Не очень много, но тем не менее. И теперь режим стал для меня «кровавым» уже не фигурально.
В автозаке уже сидели четверо, три молодых человека и девушка. Из автозака сквозь решетку я мог наблюдать за развитием событий: война с ОМОНом продолжилась, в воздух полетели бутылки с водой, кажется и камни, в ход пошли древки флагов. В бой вступали все новые шеренги ОМОНа, а наш автозак стал наполняться с какой-то нереальной стремительностью. Одному побитому стало плохо, люди стали скандировать, чтобы вызвали скорую – никакой реакции. В несколько минут в автозаке, на площади метров в десять, скопилось 31, как потом выяснилось, борца с режимом. Четыре девушки, двое несовершеннолетних. Одной девушке было 16 лет. Славное начало биографии. Половина людей стояла за отсутствием мест, окна в темной пленке и решетках, форточки закрыты. Так мы ждали довольно долго, пока менты не поняли, что больше засунуть к нам никого невозможно.
После чего автозак переехал через Большой Каменный мост, куда со стороны Кремля маршировала чуть ли не дивизия внутренних войск, и покатил нас по весенней отдыхающей Москве, которой было совершенно по хрену, что кто-то на соседних улицах сражается за свободу. Активист Андрей Твердохлебов учил тех, кто арестован в первый раз, что говорить и как себя вести в ментах. Разъяснил, какие меры наказания могут нас ждать...
Наша поездка по Москве завершилась в ОВД «Сокольники». Автозак въехал во двор и встал. И ни гугу. Два часа мы сидели в переполненном душном, жарком автозаке, без воды, прежде чем первые люди его покинули. Ими были серьезно пострадавшие, которым по мобильным вызвали скорую помощь. У двоих были вывихнуты или сломаны руки, у одного сотрясение мозга. Причем не меньше часа скорая ждала, прежде чем им разрешили покинуть автозак.
Люди делились тем, что они видели и как их задерживали. Один человек рассказал, что кто-то пустил газ, не то менты, не то провокаторы. Моим соседом оказался доброволец из Воронежа. Он рассказал про своих друзей, местных активистов, у которых сегодня утром камнем разбили лобовое стекло машины, когда они собирались ехать в Москву. Тогда они сели в рейсовый автобус, однако менты догнали его, остановили, вывели их из автобуса и отобрали документы. Вернули только через три часа…
Среди задержанных есть пара людей, которые прыгали с парашютом. Самое страшное – это дверь, в которую надо шагнуть. После – ничего не страшно, в том числе камера. Кто-то сказал, что хуже всего камера с кавказцами, которым дали задание сломать тебя.
– Хуже всего – жить с тещей! – пошутил кто-то.
Остальные по твиттеру следили за развитием событий. Сообщалось про плывущие по реке омоновские каски, баррикады из туалетных кабинок. «Газ, кровь, сломанные руки – удалась инаугурация!» – прокомментировал кто-то в твиттере.
Твиттер наполнился репортажами о побоище и призывами всем срочно ехать в центр и поддержать сражающихся! Протестующие хотели остаться на площади на ночь, продержаться до инаугурации. Уже разбили две палатки. Мы были бессильны им помочь, мы свою борьбу на сегодня закончили.
Интернет сообщал, что задержанных 250, потом только по официальным данным задержанных оказалось 450. По неофициальным – почти 700.
В девять, через четыре часа после задержания, я все сидел в автобусе с решеткой, в уже поредевшей компании. Теперь мы спорили о политике, ибо в автозаке оказались люди разных политических убеждений: либералы, социалисты, анархисты, западники, патриоты. Режим сплотил нас и объединил. У меня – жаркий раунд с парой анархистов, парнем и девушкой, которые оказались вегетарианцами. Мой боевой стаж их удивил: я ходил на оппозиционные мероприятия, когда они еще не родились.
Выводили по одному, причем снимая на камеру. Уведенные прежде уже сообщили по телефону, что шьют нам 19.3, «неподчинение законным требованиям сотрудника (блин, как ее?!) полиции». Это знакомо, то же самое мне присудили в 2007-ом. Я покинул автозак одним из последних. В актовом зале ОВД, с портретами Медведева и Нургалиева на стене, находилась до десятка сотрудников отделения и два омоновца, которые были как бы свидетелями задержания 31-го человека! Все были заняты: писали протоколы и выписывали повестки в суд.
Я стал настаивать, что обстоятельства своего задержания буду описывать сам. Мент в штатском, молодой парень, отказался дать мне бланк. Тогда в качестве причины, почему я был на площади, я ответил: гулял с собакой… Так заявил в похожих обстоятельствах Саша Художник в 82-ом.
– Смеетесь над нами? – спросил мент.
– А где собака? – спросил другой. И сам ответил: – Разорвали ужасные омоновцы!..
Увидев, что меня не сдвинуть, мент все же дал мне ценный бланк, на котором я лично написал про обстоятельства моего задержания. Я понимаю, что это не имеет значения, но делаю, что могу.
В это время в зале появились две женщины-правозащитницы – с соком для задержанных. Нам не давали пить все это время, то есть уже около пяти часов. Прочих благ, естественно, тоже не предоставляли. Эти же женщины зафиксировали мои побои и вызвали скорую, уже, наверное, пятую, что приезжала за вечер в это отделение.
Медики осмотрели меня и предложили поехать с ними. Для этого им пришлось ждать, пока меня отпустят – после моего письменного обязательства явиться 10-го в 15-00 в районный суд Якиманки.
Около одиннадцати вечера, все написав и везде расписавшись, я был сдан на руки медикам, которые отвезли меня в 54 больницу на Открытом шоссе, у черта на рогах. Спина болит так, что с трудом надел бахилы.
Зато тут оказались очень внимательные и дотошные врачи, которые сделали мне узи и рентген, дважды брали кровь из пальца и вены, мочу, обработали рану, вкололи укол от столбняка и предложили зашить рану на голове. От чего я отказался. Предложили остаться в больнице на ночь или даже госпитализацию, от чего я отказался тоже. Заинтересовались они и моими швами на животе.
Лишь услышав, что со мной случилось, все они начинали говорить со мной о политике. Занимавшийся мной травматолог, обвинил Путина во лжи, что, мол, увеличились зарплаты бюджетников. А у врачей зарплата не только не увеличилась, а сократилась: наполовину урезали выплаты за сверхурочные или ночную смену, что ли, не помню точно. Все они были против режима, и все считали, что сделать с ним ничего нельзя. Волосатый рентгенолог спросил моего травматолога: «Мы государственная организация? А ОМОН – государственная организация? Так, может, скажем им, чтобы они не били, чтобы мы не лечили?»
Моя компания в больнице – женщина со сломанной рукой и волосатый парень-ровесник с болью в желудке. Травматолог, спросивший про меня: «Где мой мальчик?» – очень удивился, узнав сколько мальчику лет.
Молодая девушка-врач проверила мои рефлексы, нет ли сотрясения мозга? Уролог сообщил, что в моей моче обнаружены эритроциты – и спросил: нет ли у меня хронических болезней?
– Ну, может, следствие удара, – решил он.
Хотя все врачи сказали, что ничего серьезного у меня, вроде, нет. Терапевт выписал мне справку о травмах. И посоветовал больше в такие передряги не попадать. Да я не то чтобы особо стремлюсь.
С этим я вышел на Открытое шоссе. Было уже два ночи.
Я позвонил Лесбии и договорился, что буду ночевать в Текстильщиках. Она предложила приехать с дачи и помочь, если надо, но я отказался. С мамой я уже несколько раз говорил и успокоил, сколько мог. Услышав по «Эхо» про массовые задержания, она догадалась, что меня обязательно задержат.
Частник-кавказец на иномарке довез меня до Текстильщиков за 500 рублей – со страшной скоростью по мокрым после ночного ливня улицам.
Я чувствую себя здесь уже как дома. А все моя эпопея с Ваней! Я сделал себе рис и салат, выпил две стопки обнаруженного тут коньяка. И вырубился от усталости.

Сегодня днем, когда я шел к метро, пожилой мужик, шедший навстречу, увидев мою ленточку, предупредил, что «в менты заберут». «Уже» – ответил ему я. Но у метро ментов не было, не было и в самом метро, где они есть всегда: всех, видать, согнали в центр – зачищать город для проезда Путина, отправившегося в Кремль на инаугурацию. Так потом и показали по телевизору: кортеж следует по совершенно пустой Москве. Словно оккупант в захваченном городе, населения которого он боится. В таком месте мы теперь живем.
Болят незалеченные ушибы, в том числе на голове.
В Жаворонках чудесно пахнет черемухой, цветет вишня, тихо. Посидел с мамой в саду, попил пива и рассказал, как все было.
Потом сел писать пост, подбирал фото. Кончил все это вывешивать лишь во втором часу ночи. Заодно написал в ФБ злой комментарий на бесконечные старые фото, что вывешивают мои хипповые друзья. В Москве почти революция, а они онанируют на фото былых заслуг, выраженных одной волосатостью.
Самое плохое, что стала болеть почка (что ли?). Отбили мне ее все же. Почти до 6 ночи читал ЖЖ, особенно материалы по поводу боя у «Ударника». Есть супер фото и видео, на одном можно увидеть меня, сразу после нашего прорыва. Снималось с «Ударника» – и картинка сразу шла в студию, а в ней в креслах сидят двое сытых, Сергей Минаев и Марат Гельман, и комментируют, как другие отстаивают свою свободу. Для них это просто зрелище. И так как они тут, а не там, их оценки предсказуемы. 

Проснулся еще до 9-ти от боли в спине. Мучился-мучился, спустился вниз. Мама дала мне обезболивающее и еще какое-то лекарство от воспалительного процесса в почке. Я попросил грелку. Потом она сходила в аптеку и принесла «Цистон» и «Найз», обезболивающее при травмах. Все вместе помогло, боль прошла. Приключение все же оказалось не столь «безобидно», как я думал.
Песков, пресс-секретарь Путина, заявил, что ОМОН действовал мягко...
Думаю, ОМОН сам понимает, что его возможности запугивания ограничены, что забитых до смерти ему никто не простит. Мученики режима сразу станут флагом – и борьба радикализируется. Пока есть один погибший – фотограф, упавший с шестого этажа по собственной оплошности.
...Народ больше не хочет подчиняться. Вчера он весь день ходил по улицам, пытался задержать кортеж, людей вновь ловили и винтили, это же продолжалось ночью. Особенно популярны Покровка, памятник героям Плевны, Чистопрудный бульвар. Люди провели здесь всю ночь под видом народных гуляний.
Люди еще очень мирны и, не сопротивляясь, дают себя арестовывать. Но позавчерашний бой внушает надежду. ОМОН должен помнить, что разъяренный народ – страшная сила. А ОМОН все эти годы ничем не занимался, как разъярял людей. И сколько бы ни согнали ОМОНа – народа явится вдесятеро больше.
Думаю, в Москве уважение к режиму упало почти до нуля. Его поддерживают лишь православные авторитаристы и неоконсерваторы, вроде Михалкова. Естественно, проще всего считать, что власть всегда права и защищает «порядок» (слово, которое давным-давно маскирует другое слово). Либо считать, что в этой стране ничего нельзя изменить, и поэтому надо или жить как-нибудь параллельно, или вовсе свалить...

Вчера у меня был суд. Так как в ОВД мне почему-то не вручили повестку, исписав гору бумаги, то я ломанулся в районный суд на ул. Татарская, д. 1. Там мне сказали, что подобные дела рассматривают мировые суды – и предложили мне выбрать какой-нибудь из них. Я выбрал № 100, потому что в нем присутствовало слово «Якиманка». Размещался он на Мытной улице, д. 46. Это смешно: искать место, где тебя будут судить, заведомо зная результат. Но раз я обещал прийти, значит, приду.
День, как назло, теплый и солнечный, провести бы его как-нибудь иначе, а не в поисках суда и в ожидании заседания.
А ждать пришлось долго, три часа, в немногочисленной компании ребят с Болотной: молодого невысокого короткостриженного парня в костюме, Сергея Б., с которым я сидел в одном автозаке, и ветерана последней чеченской войны, тоже из автозака, страстного проповедника, агитировавшего охранника суда, седого мужика, против режима. Причем охранник был целиком на его стороне и даже объяснил разницу между прежними ментами, «дореформенными», и новыми, получающими повышенную зарплату. Прежние насиловали задержанных черенком лопаты или швабры, а новые – горлышком бутылки от шампанского.
Другим примечательным соседом был Глеб Ш., 41-летний активист «Солидарности» из Уфы. 6-го его продержали в ОВД «Хамовники» целые сутки. Он рассказал, что из Уфы ехало восемьдесят человек, и при выезде у очень многих были проблемы, вроде тех, про которые мне рассказал в автозаке дядя из Воронежа. Политическая жизнь в Уфе довольна активна. Хотя на митинги выходит не более 1000 человек и все другу друга отлично знают, и протестующие, и ОМОН. И мероприятия проходят достаточно мирно.
Сергей был наблюдателем на последних выборах и рассказывал по вбросы. То же рассказывал и Глеб: проголосовавших на его участке было на треть больше, чем жителей.
Нами начали заниматься лишь около шести, когда суд должен был закрыться. Первым судили Глеба из Уфы – и дали ему сутки, которые он уже отсидел в ОВД в день задержания. Поэтому он не подвергся даже штрафу. Потом был я. Причем судья внимательно выслушал меня, даже посмотрел на карте района схему митинга, изображенного моим пальцем, которую нарушил именно ОМОН. Я внушал ему, что если с чьей либо стороны и была провокация – то только со стороны ОМОНа. Он очевидным образом сорвал разрешенный митинг и вынудил толпу к силовым действиям.
Судья посмотрел и мою справку из 54 больницы, и был, вроде, со всем согласен, но его решение было предсказуемо. Ибо доводы отсутствовавших свидетелей, омоновцев, «не вызывали сомнения». Так как суток у меня не было, мне присудили штраф в 500 р. Вполовину меньше, чем в 2007-ом. Просто девальвация какая-то, хоть не бунтуй! И ведь не скажешь, что штраф совсем не за что. Пять лет назад я дрался с ОМОНом ногами, пинал по наглым рожам, сейчас вовсе прорвал его строй – с помощью товарищей. Так и сказал судье, что хотел бы получить справедливое наказание, а не дурацкую 19.3: «Неподчинение законным требованиям сотрудника полиции». Никаких требований они и высказать не успели: ни в тот момент, когда мы их опрокинули, ни в тот, когда они опрокинули нас.
Суд проходил, как-то вольно, без формальностей, не суд, а какая-то игра, с подтекстом: и ты и я все понимаем...
А Сергея судить так и не успели, даже отказались принять его заявление, мол, рабочий день уже окончен. Причем все они там просто зашиваются, как сообщила нам секретарь: «Мы тут из-за вас завалены работой, каждый день нам несут во-от такие пачки дел!» Мне стало прямо неудобно.
Мы вышли вместе и втроем пошли к метро Октябрьская, попутно беседуя о политике. У нас царило удивительное единообразие мнений.
Сергей Б. рассказал «спартанскую притчу», согласно которой слепой спартанец шел в бой, чтобы затупить о себя меч врага. Вот и мы что-то вроде этого: тратим на себя энергию сапог и дубинок ОМОНа. Рассказчик получил сотряс дубинкой, я получил вообще много чего.
– И за все мои старания меня наказали лишь на пятьсот рублей! – возмущен я.
Я из них самый старый и вспоминаю совсем легендарные времена. Притом что оба они – настоящий высший средний класс: Сергей историк, теперь хозяин небольшой строительной фирмы, Глеб – директор с портфелем. Увидев их на улице – никогда бы не подумал, что это оппозиционеры.
Обменялись контактами.
Это был непростой для меня день: спина болела и мешала как идти, так и сидеть. В Текстильщики я вернулся совсем без сил. Тем не менее, сделал еду и жестко стимулировал Кота позвонить бабушке и сделать с ней алгебру. За весь день это его единственное задание, которое он начал в восьмом. А тут и Лесбия приехала с работы. Говорили с ней, естественно, о политике.
Еще я сходил в супермаркет за продуктами, принес поллитра пива, в том числе на нее.
Но, вообще, говорили мы мало, каждый занят своим. Она так и не прочла мой пост о 6 мая. Зато я прочел ее статью в «Октябре» о мифологических элементах в произведениях современных авторов. Ночью, как обычно, погулял с собаками, несмотря на ее возражения.

Понаблюдав все это, посмотрев посты в сети, поразмыслив, я пришел к выводу, что на данный момент радикализировать процесс все же ни к чему, хоть и хочется отомстить сатрапам за Болотную. Самый действенный путь: «тупить о себя мечи», то есть забивать собой автозаки, ОВД, суды – своими телами и делами, завалить их работой так, чтобы вся эта система треснула. В 87-ом мы уже проделали такое на Арбате, когда  менты закрылись в Пятере, не в силах больше никого арестовать.
Тогда смысл всех этих последних задержаний и митингов – распропагандировать изнутри наших «врагов»: ментов, ОМОН, судей, секретарей, объяснить, чего мы на самом деле добиваемся и зачем выходим? Что мы вовсе не куплены Западом и вовсе не хотим распродать Россию по частям диктатору Камеруна. Что всего, чего мы хотим, чтобы власть контролировалась народом, и потому была эффективна и менее коррумпирована. И лишь это объединяет таких разных людей, которые выходят на митинги. Например, меня и ветерана последней чеченской войны, с которым я сперва попал в один автозак, а сегодня встретился в суде.
Они сами «запустили» нас (как вирус) в свое логово, а спорить с нами – это не дубинками махать. В этом суть сатьяграхи: разрушить режим бескровно, когда он все более жесткими мерами борется против мирных оппозиционеров, студентов, девушек, почти детей – каждый день все более компрометируя себя. И не известно, как долго исполнители его приказов будут считать эти приказы справедливыми и адекватными.
Однако нельзя забывать, что в Росси  практически отсутствует демократическая традиция всего, в том числе передачи власти, а потому сознание и самосознание людей весьма специфично, сформировано долгой практикой несвободы – и в одночасье не меняется.
Поэтому в равной степени можно расценить современный момент, что, вот, мы дошли до точки, вернулись в совок (как считает Лесбия). А можно расценить, что только-только что-то нарождается, люди отказываются признавать эту точку, и поэтому совок не повторится.
При этом куча людей в сети по-прежнему недоумевает: чем мы, блин, недовольны?! Их слепота будет длиться ровно до тех пор, пока они не столкнутся с нашим «законом и порядком», с этим «горлышком» в том или ином виде.
Либерализм – не миф, не хитрое орудие «атлантистов», а состояние сознания. И в то время, как, условно говоря, либеральный проект предлагает людям год за годом, десятилетие за десятилетием разные интересные вещи, консервативный проект не предлагает ничего, кроме слепого подчинения, жесткой иерархии и нудного следования догме, которая названа «истиной».
На самом деле, думаю я, истина не может быть скучной, неизменяющейся, некреативной. Собственно, вся возможная истина – это беспрерывное творение нового, усовершенствование форм жизни и способов восприятия ее. Истина – (бесконечно) обретаемое, а не когда-то обретенное и застывшее. По сути, человеческая истина – есть жизнь в ее многообразии.

Ночью Лесбия у своего компа, я у своего. Рассматривая фото стояния-лежания у «Абая» на Чистых Прудах, что вывесил друг в ЖЖ, сказал:
– Пустых Холмов в этом году не будет – можно перенести их на Чистые Пруды. И ехать ближе.
Лесбия оглянулась.
– Это кто сказал?
– Я сказал, кто же еще?
– Ты никого не цитируешь?
– Нет, а что?
– Странно.
– Что странно?
– Я только что это написала в ФБ.
Я заглянул: она описала свою ночную поездку на Чистые Пруды – и ей они напомнили Пустые Холмы. И она только что это вывесила, чуть ли не в тот же момент, когда я произнес свою фразу.
Прежде у нас часто бывали телепатические моменты. Мы и сами были во многом похожи, еще более похожими нас сделала долгая совместная жизнь. Яркая иллюстрация, что бытие определяет сознание: общий опыт провоцирует одинаковые оценки.

Иногда она выглядит очень неплохо, иногда, как сегодня утром, со слишком яркой раскраской лица – весьма постаревшей и несвежей. Чем ярче грим, тем это виднее. Лучше совсем без него, но это ей не объяснишь, обидится.
Вдруг позвонил Принц, он в Москве, был 6-го на Марше, нес стометровую белую ленту. Договорились встретиться завтра, в субботу.
Еще позвонила Яна. Они взяли билеты в Севаст на 4 июля. Андрей следит в ЖЖ за моей политической деятельностью.
Потом приехала мама – из турецкой фирмы, где внесла первый взнос за турецкую квартиру. В середине сентября она поедет заказывать для нее мебель. Тогда же и вселение. Пятый этаж, балкон с видом на море, спальня и гостиная-кухня. Она счастлива – первый раз за все эти годы, со смерти В.И. «Идет и летает». Не думала, что еще будет такое.
Ну, дай бог, только бы не разочаровалась. Теперь будет продавать Мосфильмовскую. Видно, и мне придется туда съездить.
И еще я говорил с Эдуардом Львовичем и директором гимназии. Главная трудность – отсутствие мест. Но это будет окончательно ясно в начале июня. Нас вписали в список, и мы там третьи.

С утра Лесбия была в необъяснимо дурном настроении. Хотя нормально спали, и Кот, стимулированный мной, погулял с собаками. И оценки принес терпимые (три по математике). Однако он вдруг не захотел ехать с ней на дачу...
Десять дней назад он выносил нам мозг из-за этой дачи, что кончилось моей затрещиной. Теперь говорит, что Костян заболел, а он там со всеми поругался. Главная причина, думаю, возможность остаться один на один с компом и интернетом.
Лесбия то и дело цапается с ним, собирая вещи на дачу. И упрекает мою маму в нарушении обещания завещать Мосфильмовскую Коту... Опять об этом!
Я попросил его донести вещи. Он вернулся со словами, что у машины спустило колесо. Но Лесбия не хочет помощи ни от него, ни от меня. И я почувствовал себя в чем-то виноватым, как всегда.
Сделал с Котом историю, рассказав столько же, сколько есть в учебнике, но из того, чего там нет. Как дети могут понять даже недавнее прошлое и даже по хорошему учебнику – без вот таких комментариев?
Для меня его решение остаться в Москве тоже неожиданность. Но и мне нужен отдых. Я предложил сделать ему обед и, после его отказа, – поехал на Чистые Пруды, где у меня забита стрелка с Принцем.
Теперь это главная достопримечательность Москвы – уже, думаю, всемирно известная площадка между фонтаном у ресторана «Белый лебедь» и памятником Абаю Кунанбаеву. Кстати, данное место – моя малая родина, я прожил в этом районе 20 лет, каждый день я выгуливал на этом бульваре собаку. Помню возмущение жителей против установки памятника этому самому Абаю, действительно весьма малоэстетичному и топографически нелепому, чье появление объясняется лишь жестом дружбы московских властей в сторону близлежащего посольства Казахстана. Кто же знал, что этот памятник вдруг станет эмблемой протеста?
На газонах цветут тюльпаны и анютины глазки. Цветут каштаны. Ментов не видно, винтилова нет, солнце, тепло.
На вид тут человек сто, приходящих, уходящих и постоянных.
Мероприятие с первого взгляда напоминает загородный фестиваль: пенки, спальники, лежащие на траве люди, бесплатная еда, бесплатная пресса, любительская музыка, самодельные плакаты, в том числе с расписанием лекций, самоорганизация. Есть тут и ящик для пожертвований. Нет ни пьяных (тут сухой закон), ни мусора. И очень похожие лица. Хотя тут попадаются и представители сильно старшего поколения. Например, у фонтана сидит оппозиционерка 89 лет, Нина Семеновна, ветеран ВОВ, в пилотке и со всеми медалями.
Около нее мы и встретились с Принцем, прибывшим прямиком из Парижу, в котором он проживает последние 20 лет. В своем Париже он отрастил немалое пузо.
Он ходил на Марш Миллионов 6-го мая, но в драке не участвовал, напротив, умиротворял ментов. Был на Чистых сегодня ночью – и вот пришел вновь. Человек попал в самую гущу событий и очень этому рад.
Неожиданно столкнулся с Лесбией и Сентябрем. Он стриженный, лысеющий в свои тридцать с небольшим, но с лохматой бородкой. Лесбия не предупредила, что едет сюда, для обоих сюрприз. Принц спросил: какие у нас отношения? Вот такие отношения.
Подошла и Александра с фотоаппаратом. Я предложил Лесбии поздороваться с Принцем, которого она не узнала или не хотела узнать. И скоро ушла – с собаками и украинскими друзьями.
Мы с Принцем сели на каменное ограждение и начали рассказывать про жизнь. Хотя в основном рассказывал Принц: про своих детей, жизнь в Париже, Ришелье, про свои картины, которые пишет на Монмартре, про свою нумизматику, которая приносит ему гораздо больше денег... Узнал, насколько выгодна в Париже работа сантехника. Их просто не хватает со страшной силой. Если уеду – не пропаду.
Вспомнили, как ковали живописно-хипповый и хиппово-доверистский протест в 80-е (последний ковал в основном он, вместе с Рулевым)...
Кстати о былом: в этом же месте совсем уже в доисторические времена располагался культовый индийский ресторан «Джалтаранг», хипповый «Желток». Так что площадка для протеста определенно выбрана не случайно, что-то тянет сюда тех, кто ненавидит «режим» как феномен.
А потом появилась Йоко – и воспоминания приняли еще более угрожающие формы. Она была уверена, что найдет здесь кого-нибудь. Они с Принцем стали меряться шириной браслетов из бисера. У Йоко, как и положено, шире. Впрочем, больше она говорила о больных хипповых друзьях: умирающей Оле Джа, умирающем Михасе (это была для меня новость). Жаловалась на глупую молодежь, которая убивает себя торчем. Она через все это прошла, сама торчала. Ей помогла зона в 91-ом.
Она ушла, а мы с Принцем пошли в плавучий ресторан, что «плавает» на озере напротив «Ностальжи». Всегда считал его жлобским, но Принц уже побывал в нем в четыре ночи и ему понравилось.
У входа два суровых молодца. Я не был уверен, что пройду фейс-контроль, а пройдя – нагло спросил: нет ли скидки для обладателей белой ленты? Нет.
– Зря...
Заказали по картошке с грибами. К ней я заказал пиво, Принц – воду. Он не пьет из-за диабета. Поэтому злится на местных любителей пива: у «них» так не пьют! Возьмут кружку и сидят с ней два часа...
Я вспомнил, как в берлинском ресторане в 88-ом видел подобного любителя пива, который сидел два часа с одной кружкой. И было очевидно, что он сидит тут просто от одиночества, что ему хочется побыть среди людей, а пиво только предлог. Так и пьют на Западе. Все русское пьянство покажется по сравнению с этим одиночеством – счастьем.
Как и в случае с Максом Ст., трезвость только ему на пользу. Пьяный Принц тоже умел отжечь. Я вспомнил, как несколько лет назад он едва не устроил драку в ОГИ с алжирцами – под крики: «Они достали меня еще в Париже!». Он не помнит, ему стыдно.
– Вот и расплата за такое некрасивое поведение, – посетовал он.
Он вспомнил, как много-много лет назад после какой-то лекции Саши Художника (про Битлз, надо думать) – я отдал всю свою зарплату (которая по случаю была со мной), чтобы оплатить помещение. А он потом собирал для меня деньги по френдам. И до сих пор не может забыть этот мой поступок. А я совершенно забыл. Я помню лишь свои поражения.
Он настоял, что заплатит за обоих.
У фонтанов небольшое столпотворение, лезут люди с камерами. Это приехал Владимир Соловьев. Не философ, а известный телеведущий.
В другой кучке разгорелся жаркий спор о 93-ем, и где были тогда те, кто теперь здесь?! И что это они во всем виноваты! Принц бросился тушить разгоряченные головы. Чуть дальше пронесся крик: «Провокатор!» – и толпа бросилась туда.
За памятником Абаю настоящий круглосуточный лагерь: пенки, спальники, одеяла, спящие люди, люди с ноутами, работает генератор для подзарядки девайсов. Немолодой лысоватый бородач стал читать запланированную лекцию об экологии, что всем нам, в общем, трендец. Быстро собралась толпа. Теперь это напоминало «Оккупируем Уолл-стрит». Стихийно и неожиданно Москва присоединилась к мировому тренду. Даже газетка появилась «ОккупайАбай». Принц остался умиротворять, а я пошел к метро.
Не уверен, что власти позволят сей затее существовать долго. Ее, конечно, вскорости разгонят, сославшись на мнимые жалобы местных жителей.
В Жаворонках пил с мамой пиво в саду. Обсудили политические новости, послушали «Эхо». И нас накрыла черная туча. И ведь всегда так!
Ближе к ночи занялся постом про Абай с фото. Вот мое развлечение в отсутствие личной жизни.

На Чистом и вообще на всех митингах и шествиях видел огромное количество красивых девушек. И что? Все же женщина, как ни лениво звучит, – очень обременительный объект. Это все равно, что тащить на спине мраморную Венеру Милосскую. Когда-то, когда я чувствовал свою несамодостаточность, женщина могла многим обогатить меня. Теперь же, скорее, я могу обогатить ее.
Конечно, я был обогащен Мангустой, через нее я увидел много нового и интересного. Но это обогащение быстро исчерпалось. Оттого я и не ценил наши отношения настолько, чтобы стараться сохранить их.
С другой стороны, без женщины я лишаюсь сладости и красоты секса, тонкой увертюры раздевания, постепенно нагнетаемой страсти и нетерпения – и, наконец, судорожного адажио рывка друг в друга... Что же делать, универсальной позиции не бывает, приобретая одно – теряешь другое, нельзя сидеть на двух стульях – и т.д.
Я боюсь всего, что связано с женщиной, ее настроений, ее необъективности, ее изменчивости, претензий, обид. Они чудесны – пока недоступны нам. Даже их излишняя красота – подозрительна. Пагуба под слоновой костью, как говорил Феокрит.
Чем больше я самостоятелен и внутренне свободен – тем меньше я нуждаюсь в них. Хотя я вовсе не отказываюсь от романа, подобного последнему... После которого было так больно.

Даже если бы я вообразил возможность вновь жить с Лесбией (а я уже, по сути, живу), то не рискнул бы. Каждый день или через день я убеждаюсь, как трудно с ней жить. Прежде хоть секс скрашивал трудности.
С другой стороны, теперь мне проще не реагировать на ее настроения, не злиться из-за мелких наездов или криков – и хранить твердый нейтралитет между нами. Я здесь чтобы пасти Кота – и ни для чего больше. Поэтому должен быть невозмутим и полезен, как слуга.
Мне даже трудно представить кого-нибудь, кто мог бы жить с ней долго. Так раньше я думал о ее матушке. Они стали очень похожи. Хотя в тяжелом характере Лесбии превалирует, думаю, плохое здоровье, упадок сил, невысыпание, головная боль. Она то и дело в дурном настроении – и потому срывается на любую ерунду.
И ведь она довольно бескорыстна: откуда в ней эти претензии к моей маме? Ей мало того, что она сделала нам? Даниле? Что она делает теперь Коту? А Коту мало того, что у него уже есть и будет?..
Когда-то в ней было много нежности, теперь я не вижу ее совсем. Не ко мне нежности (куда там!), – вообще, это же не скроешь. А ведь это – главное женское качество.
По отношению ко мне она ставит эмоциональную стену – и это правильно. Хотя для негатива эта стена проницаема.
Будь у меня какая-то скрытая цель – я бы обламывался. Но я лишь выполняю долг, несу службу, которая скоро кончится. И это меня утешает. Хотя я радуюсь хорошим минутам с ней, когда нам, очень редко, удается поговорить, как когда-то.
Сам я все более привыкаю к себе теперешнему. Очень много времени понадобилось, гораздо больше, чем привыкнуть к калоприемнику.

Она приехала в четыре ночи, с собаками, кокая-то возбужденно-веселая, словно покурившая, и спросила: чего я не сплю? Будто она не разбудила бы, если бы спал. И будто бы я ложусь так рано.
– Знаю. Но ведь ты и не встаешь так рано! – заявила она.
– Разве?
Странное утверждение. Или это скрытый упрек моей теперешней жизни?
На этом общение закончилось, и оба легли спать.

Готовил Кота к контрольной по русскому – на чеховском «О любви». Учил писать изложение, вычленяя главную мысль каждого абзаца, так что все они оказываются связанными диалектическим принципом, чего раньше сам не замечал.
А потом вновь правил «Голоса полосатого моря», писал, читал, пытаясь заставить читать и Кота.
Спросил Лесбию: знает ли она, что такое актант и сирконстант? Она не знала, но завязался интересный спор, в ходе которого я еще раз убедился в ее отличных интеллектуальных способностях. За это я и прощал ей все остальное.

Понаблюдав сомоорганизующиеся, автономно функционирующие группы, как на Пустых Холмах или у Абая, постиг простую мысль, что самоорганизующаяся группа ответственна перед самой собой, она не перекладывает ничего на государство, она сама решает все свои проблемы, в том числе и мусора.
Обычный гражданин привык, что его проблемы решает кто-то другой. Он рассуждает, что у большого и богатого государства есть миллион дворников – вот пусть они и работают. Не барское это дело – морочиться о собственном мусоре, а почувствовать себя барином – чрезвычайно приятно. Особенно, будучи маленьким и униженным.
Гуляя по спально-рабочему району, я с удовлетворением отметил, что наши люди по-прежнему предпочитают пить на детских площадках. А где же еще пить в спально-рабочем районе? Не в кафе же. Да и нет их тут. Пиво продают всюду, причем иногда очень хорошее, а где его распивать – это уже твоя проблема. Так же как – и облегчиться после него.
Но, в общем, плохо знакомая или, скорее, сильно забытая жизнь в спально-рабочем районе представляется мне в нынешнем ее варианте совершенно допустимой и не такой жалко-некрасивой, как прежде. А люди – что ж, каждым поступком они выписывают иероглиф собственной жизни, который сами не могут прочесть, но который, как секретный шифр, запускает землетрясение или штиль, весеннее солнце над морем или мокрые простыни в больнице.

Абай (ожидаемо) разогнали... Трагедия России в том, что власть у нас может меняться только при крушении политического строя и всего государства сразу. А иначе – никак!
...Авторитарный режим может быть эффективен в ситуации экономического и политического кризиса, когда надо привести в гармонию разбушевавшиеся антагонистические силы, разрывающие страну ради своих эгоистических интересов. Но цена за эту «гармонию» очень велика: дальнейшее уменьшение свободы и усиление авторитаризма. Будучи фактором стабильности, усилившаяся авторитарная власть становится фактором стагнации, а потом и нового экономического упадка.
...Боясь законной конкуренции в рамках правового поля, власть провоцирует конкуренцию незаконную, герилью, бунт и революцию. Первым знаком, предвестьем этого возможного бунта были события 6 мая.

Москва богата революционной топонимикой – победившие большевики постарались, истребив всякую крамолу, – увековечить собственную. Они не догадывались, что революция никогда не бывает последней.
Поэтому в 91-ом район Баррикадной вновь покрылся баррикадами: накликали. А вчера бывшая площадь Восстания вновь наполнилась протестующими, изгнанными с Абая.
Я узнал о них, войдя в десять вечера в Сеть, чтобы вывесить пост. По «Эхо Москвы» транслировался прямой репортаж самодельного телевидения с места событий, где толпа митингующих окружила и не давала отъехать трем автозакам с задержанными. Корреспондент настоятельно призывал приехать и поддержать – и тем самым закрепить новое место протестной дислокации.
Лучше бы я не слышал: на вечер у меня были другие планы. К тому же до сих пор не прошла спина от прошлой встречи с ОМОНом. А если меня снова свинтят: кто утром отправит ребенка в школу?
Предупредил Кота, дал цу и поехал. Когда вернусь?..
И все же я не простил бы себе, что, услышав такой призыв, остался бы дома, изменив многолетней традиции быть по мере сил на «острие революции», чтобы вызвать когда-нибудь у какого-нибудь нового поэта новую «зависть». Дело, конечно, не в «зависти», просто единственный долг гражданина, черт побери, – защищать свои гражданские права. И в этом парадокс, что законопослушные люди – не есть граждане. Они жмутся по теплым квартирам – в надежде, что их гражданские права защитит кто-нибудь другой, более смелый, принципиальный и выносливый. Именно из-за их инертности и трусости Россия по сей день живет без свободы.
Либо они напыщенно заявляют, что вовсе не граждане, тем более этого скверного государства, что они граждане мира, и не хотят возиться в политическом дерме. Их позиция уязвима тем, что если бы никто не возился, то свободы не было бы не только тут, но и нигде, и что мир был бы совсем не тем миром, гражданами которого им хочется быть.
Однако охватывает и отчаяние: тридцать лет я все хожу, митингую, «дерусь» с ОМОНом и задерживаюсь. А свободы как не было так и нет. Ужасная страна!
Новый «лагерь» утвердился в сквере напротив знаменитой высотки. Его преимущество перед Абаем, что тут нет жителей, которые могли бы чем-то возмущаться. И достаточно много покрытого плитами места, которое невозможно вытоптать. Впрочем, в момент моего приезда все (а тут было несколько сотен человек) ждали зачистки. С двух сторон сквер был окружен автозаками с ОМОНом. В этой ситуации с помощью плаката была созвана «ассамблея», ведущей которой была Алена Попова. На «ассамблее» с помощью «живого микрофона», придуманного на уоллстритовской «оккупации», толпа решала, что им делать в случае нападения милиции: стоять ли до конца или перейти в другое место и в какое? Предлагались разные варианты, например Плешка, но, в конце концов, было решено остаться, но не винтиться без надобности и не оказывать сопротивления.
Видел Антона Носика – в кипе, с палочкой и в восточном халате. Из знакомых встретил Ксюшу Митрохину с дочерью. Видел Артура Аристакисяна.
Уже в первом часу ночи новый сбор: депутат Дмитрий Гудков сообщил, что достигнута договоренность с милицией: она не будет ничего предпринимать, если собравшиеся не будут вытаптывать траву, ставить палатки, скандировать лозунги и делать чего-то еще. Люди не верят, такие обещания давались много раз и каждый раз нарушались. И все же это какая-никакая победа, хоть на одну ночь.
Я позвонил Коту и призвал его спать. Пообещал встретиться утром (если ничего не случится). Впереди вся ночь.
Перед закрытием метро людей стало значительно меньше. Зато прибавилось людей на велосипедах, приехавших своим ходом. Появились пенки и спальники: люди укладывались спать на лавочки и плитах сквера. Была вода, какая-то еда, иногда появлялся горячий чай.
Это актуально, потому что стало холодно. Двое старичков азартно играли в бадминтон, чтобы согреться. Так как тут строго действует сухой закон, за соблюдением которого неукоснительно следят, согреваться алкоголем никто не пытается. И это положительно отличает «оккупаи» от, скажем, Пустых Холмов. Но, блин, холодно, и костер не разведешь!
Люди подчеркнуто законопослушны, чтобы избежать любых формальных претензий. Слабый звук создавала лишь одна акустическая гитара, игравшая всю ночь. Активистка с чаем конфликтует с фотографом, снимающим мусор и спящих.
Несколько раз за ночь появлялся Илья Понаморев и его помощник. Люди разных убеждений спорят о политике и методах действий. Людей все меньше, менты пытаются поднять спящих, но их блокируют, не слушаются, спят дальше. Или просто греются в спальниках. Я тоже зацепил один: их раздавали всем желающим, как и пенки.
Холодная ночь на улице тянется очень долго: помню это по стопному времени. Коротал время, читая «Путь предков» А. Антипенко («Традиционные мотивы в “Аргонавтике” Аполлония Родосского»). В пять выключили фонари. Тусклые спальники на земле вдруг стали яркими, как цветы. Скоро добровольцы стали собирать мусор в пакеты, даже бычки, хотя курящие педантично кидали окурки в урны. Без четверти шесть вставшее солнце осветило высотку за моей спиной.
Около шести, когда в лагере началась традиционная зарядка, я пошел к метро, перед закрытыми дверьми которого уже собрались люди с площади, в основном немолодые. В сквере осталось человек сто, их было жалко покидать, но силы уже не те, да и ребенка пора поднимать в школу.
Главное, что я увидел: новых людей. Да, похожих на тех, что были на баррикадах в 91-ом. И мы тогда упустили демократию. Но что мы о ней тогда знали? И как можно попасть в нее с первой попытки? На месте старого монстра появился новый, но – уже чуть менее страшный...

...Ночь так долго тянется,
Спит Москва у ног,
Хорошо читается
Про античный рок.

Девушки и ленточки,
Солнце на стене…
Послужили деточки
Собственной стране...

– как написал я потом.

Почти сразу после инаугурации прокуратор улетел в преданный Сочи – из ненавистной и ненавидящей его Москвы.
На самом деле, я не люблю писать о политике, это одна из самых неинтересных для меня тем. Хотя именно политика через достаточно короткое время становится историей, а ее-то я люблю весьма сильно. Пока история есть политика – она какой-то недоразвитый младенец, про будущее которого нельзя сказать ничего определенного. Скорее хочется предположить, что у такого заморыша никакого славного будущего и не может быть. А случается по-разному...

Причиной ошибок является слабость. Человек боится лишиться удовольствий или остаться один. Очень тяжело быть одному, еще и без удовольствий.
То есть источник ошибок вовсе не неведение, во всяком случае – далеко не всегда. Скорее – искусственно наведенная слепота.
Иногда человек делает «вынужденные ошибки» – в дилемме между долгом и смыслом жизни. Ибо он никогда не находится в «чистом» пространстве, он попадает в мир, где у него есть родственники, благодетели детских лет, он многим должен, он связан многими связями. А потом до кучи связывается еще брачными. Причем сначала, может быть, для того, чтобы разорвать прежние, отягощающие и ложные (с его точки зрения).
Он рвет одни и заводит другие связи, еще более крепкие, с еще большим долгом и обязанностями.
Неужели я не знал все это в 20 лет? Знал! Неужели у меня не было принципов, которые я очевидно нарушал?.. Но думал, что у меня нет выхода, одному мне будет гораздо тухлее.
Естественно, нет идеальных путей в неидеальном мире. Нельзя требовать от человека слишком многого. Поэтому все ошибки так или иначе «вынужденные».
И все-таки хочется быть сильнее. Особенно, когда смотришь отсюда – туда. И видишь, что я потерял столько сил и времени не на свою жизнь! Прямо дядя Ваня, блин!
И все потому, что был трус и слабак! Потому что не верил в себя, все время сомневался, не видел подтверждения амбиций. В таком случае уж лучше умная жена, чем неоправданные риски. Это ведь огромная удача – умная жена. Это была моя главная удача. И эта «удача» лишила меня сил и значительной части судьбы.

За выходные написал свой большой обнаженный портрет.
Ночью в воскресенье, по дороге на электричку обнаружил, что накануне в лесу забыл любимую бандану. Чуть не пошел за ней в лес! Она была куплена в Симеизе в 05-ом году, когда мы были там с Лесбией, в то сумасшедшее лето. Неделю она, конечно, не пролежит. Ну, ладно, это всего лишь бандана, хоть и дорогая, как память. Да и удобная. Я пошел бы, если бы не последняя электричка.
А тут еще Пудель вывесил в ФБ меня в ней на 1 июня 10-го года. Там все бешено постят фото.
Но неделя получилась короткой: я даже Лесбию толком не видел. Вчера она уехала ночью к Даниле, чинить комп, и осталась ночевать. А сегодня Кот отпросился на два дня, до 25-го, в Жаворонки, готовиться к экзамену по алгебре. В понедельник, вчера, он нас обманул, прогуляв литературу. Большого труда стоило заставить его сфотографировать на мобильный (не переписать!) расписание экзаменов. А потом узнать, какими материалами и билетами надо пользоваться. Но мне это удалось. Удалось затащить его и на выставку Коровина в ЦДХ. Ему даже понравилось – с перспективой пиццерии после нее. В конце концов, я давно обещал ему пиццу – за школьные успехи. Они очень невелики, но все же есть – моей кровью! А он приписывает их себе.
Вышло больше, чем на 1000 р. Но культура стоит жертв. Дальше он поехал в Жаворонки, а я за деньгами на ВДНХ. Мужик у метро играет смычком на пиле.
Жара несусветная, +31! А я в толстой джинсовой куртке. Утешаю себя, что у меня всегда был отличный теплообмен, а, значит, здоровое сердце.
С ВДНХ поехал на Савеловский рынок – покупать роутер для Жаворонок. Хочу, чтобы во всем доме был интернет, а не только на кухне. Мне понравился вариант в Текстильщиках, даже роутер я решил брать такой же. И хотя приехал уже после семи, когда все палатки закрывались, все же купил, за 1,5 тысячи.
Почти без сна, с тяжелым рюкзаком, где едва не все мои вещи, доехал до Жаворонок. Бросил рюкзак и около 10-ти в сгущающихся сумерках пошел в лес за банданой. И нашел ее: она лежала на том же месте, настиле, на который я ее положил, чтобы не сидеть на мокром. А дикие комары заставили бежать бегом.
Я не бросаю друзей, даже если они – вещи. Маленькая удача. Если бы было чуть больше больших!
Когда шел по лесу, говорил себе: если найду – все будет хорошо! Что «хорошо»? И что так уж теперь плохо? И неужели потеря банданы такая трагедия? Смешно!
Но я очень серьезно отнесся к этому делу, тем более, когда случай позволил мне приехать назад на несколько дней раньше. И бандана меня дождалась. Так бы все!

Хипповая психология во многом противоположна писательской. Хиппи тяготеет к обществу, стайности, ему плохо одному, он – коллективное животное. Настоящий писатель ненавидит коллектив, ему невозможно работать в гуще людей, он одиночка и индивидуалист. Поэтому настоящий писатель никогда не поселится в хипповой коммуне.

Две ночи подряд – поллюции, как у юноши, причем одна на Саратовской, что было не очень удобно. И повод был смехотворный: во сне я просто целовался с девушкой, похожей на Иру Ш. (почему-то). Второй раз пассией была девушка «из Киева», под которой смутно угадывалась Мангуста.
Еще про сон. Во сне отсутствует не только фрейдовская цензура – что позволяет материалам подсознания попадать в сознание, но и, условно говоря, внутренний Станиславский, который отвечает за верю-не верю в отношении этого материала и вообще любых образов сна. Поэтому эти образы могут быть столь нереалистичны. Поэтому и оценка ценности сновидческого материала может быть сильно завышена. Совершенно простые вещи оцениваются как великолепные.
Кстати, так же они оцениваются под травой.

С Котом в Жаворонках: лежит на качалке в меховой шапке-треухе, в шортах и босиком – и курит.
Пытался настроить роутер, но не одолел. В очередной раз правил «Голоса», писал фигуру на фоне Сюрю-Каи, уже без Сюрю-Каи – и без второй фигуры, для которой использовал Мангусту.
С Мангустой я начал новую картину: лежащая обнаженная в синих тонах, с большими падающими тенями. Источником было фото у бассейна в Крыму, по которому я сделал карандашный эскиз.
Еще вывесил пост, первый за шесть дней. Принц прислал несколько писем (как коряво он пишет!), в том числе со «статьей», где сравнивает Путина и Ирода.
Один ЖЖ-френд с Украины вывесил пост про свое путешествие на машине через Грузию в Турцию. Написал Роме, чтобы он подумал об аналогичном маршруте. Он же любитель Грузии. А в Турции будет мама, и мне к ней все равно придется ехать. Там же был бы гарантированный ночлег.
Но он отказался: сперва застремалса трассы через Кавказ, особенно Северный. Потом сослался, что не выносит жару. Предложил Прибалтику. Но мой магнит на юге. Если не Турция, то Италия. Или мой сад на Фиоленте. Полагаю, я заслужил его.

...В любви даже умные люди превращаются в полных дураков, путая свои внутренние порывы с достоинством объекта. Но не только это. Любить – это делать себя зависимым от совершенно свободного по отношению к тебе человека. Испытать на себе всю пагубу под слоновой костью...
По природе иначе анатомически устроенные должны, вроде, проявлять друг к другу большее расположение, ну, хотя бы терпение, – в интересах выживания, например. Но выживание давно уже зависит от усилий постороннего врача, сантехника или автослесаря. Психика же иначе устроенных так и осталась иначе устроенной, как и анатомия.
Да и вообще, что такое «психика»? В идеале она должна быть системой гармонического соотношения несоотносимых, не подчиняющихся человеку вещей: стремлением «я» видеть себя бесконечным – и его ограниченностью; желанием легкости и счастья жизни – и ее тяжестью; свободой – и неизбежностью. Но в реальности «психика» быстро превращается в изощренную систему путанных и гнусных самооправданий, и ничего больше.
Понятно, что единственная мотивация недолго живущих – это удовольствие. И любовь – одно из главных среди них. Любовь – поле столкновения двух эгоизмов, чьи векторы на короткое время направлены в одну сторону.

Сегодня я был вызван на Последний звонок – вместе с Ваней. Он очень не хотел, чтобы я шел, стеснялся, в том числе моего вида! Ну и не хотел, очевидно, того, что я мог услышать... Но я был неумолим.
В школе, с празднично одетыми детьми, его последовательно обругали Тамара Степановна – за выбор ГИА по математике, зауч – за выбор ГИА по математике и по обществознанию, заодно сообщив, что его, возможно, не возьмут в 10 класс с его тройками, когда из двух классов сделают один... Потом обругала учительница по русскому, Татьяна Иосифовна: когда он пришел в 7 класс, он еще что-то отвечал, за два года он перестал делать вообще хоть что-то. Потом мы долго ждали учительницу по обществознанию и МКХ, которая тоже его обругала – и за выбор ГИА по обществознанию, и за отсутствие тетради и знаний. Но Кот уверяет, что сдаст, он писал олимпиаду...
Заодно выяснилось, что ГИА по обществознанию точняком 1 июня. И у нас опять нет пособия. Как и по МКХ. Поэтому он пошел на Последний звонок, а я – в книжный магазин к метро Текстильщики. Купил пособия по обществознанию и МКХ, но пособия по русскому у них не было.
Вернувшийся домой Кот тайно вынес недопитую четвертинку коньяка – и пришел не хило подшофе: пил с приятелями из класса, отмечали!.. Естественно, я его выругал, особенно за воровство!
И мы поехали в Жаворонки.
Потом в Жаворонки приехал настройщик роутеров – и обрадовал меня тем, что система модема, установленного здесь, не подходит к моему роутеру. Он ничего не может сделать, но за вызов взял 1080 р., хотя я, когда вызывал его, назвал и марку роутера, и марку модема. И он мог бы сразу сообразить, что подходит, а что нет... Учат нас, лохов, а мы все не учимся.
Вечером немного писал, читал Ибсена, Геббу Габлер – в честь одной ЖЖ-френдесы с таким ником, которая высоко меня ценит. Интересно, что я иногда называю себя «строитель Сольнес». В книжке Ибсена это соседние пьесы. Заодно еще раз понял, что Ибсен мне интереснее Чехова.
А мужественная мама натаскивает Кота по математике для ГИА. «Поздно спохватились!» – сказала мне сегодня Тамара Степановна. И все они правы, но я все равно не понимаю, что можно сделать в этой ситуации? Надо было подождать с разводом до его поступления в институт?..

Уехал в Москву даже без завтрака. Приехал на Савелу и говорю:
– Гранаты не той системы.
– А какая нужна система?
– ADSL.
Поменял, доплатив 450 р.
На платформе, ожидая электричку, съел слойку с сыром под минводу. В Жаворонках, консультируясь по телефону «Ростелекома», подключил новый роутер. Но wi-fi, ради чего все затевалось, не появился. Как все сложно в этом технологическом мире!
И поехал в Крокус Сити Холл на King Crimson Festival.
Крокус Сити – это правда небольшой город, начинается у Строгино (но с другой стороны МКАД) и тянется на километры почти до Волоколамки. Большая часть этого «сити» еще в стройке. Но сам Холл готов и имеет даже подземную парковку немереных размеров, в которой можно заблудиться.
Я не только не опоздал, но еще пришлось ждать. В холле Холла видел Алхимика, но не подошел.
Странно, не набралось и ползала. Так что я дедовским полевым биноклем наперевес перебрался ближе к сцене. Много аксакалов, собирающихся на волшебное звукосочетание КС, как на зов роботов.
Александр Чепарухин, продюсер концерта, назвал проект несколько иначе: «The Crimson ProjeKct – Two Of a Perfect Trio». И оба трио были перфектны и громки. Первым трио был Тони Левин, Stick Men – с Маркусом Ройтером на гитаре и Пэтом Мастелотто на ударных. Проект напоминал тот, что я слышал пару лет назад в клубе на Столешниковом. Там третьим был Трей Ганн. Звук и свет – неплохие. Но звучало трио очень электронно и тяжело.
После них играло Adrian Belew Power Trio – с полной девушкой-басисткой с кудрявыми волосами, Джули Слик (нет, не Грейс) – и с парнем из Германии на ударных. Белью оказался сильным гитаристом, не знал. И басистка была лиха!
А потом оба коллектива стали играть вместе и даже вещи из первого Crimson’а. Старые кримсоновские хиты привели публику в устойчивый религиозный экстаз. Пожалел, что не взял Кота – посмотреть на настоящий рок!
Чепарухин уговаривал музыкантов сыграть на бис, а потом объявил, что больше эти «трио» сыграть вместе ничего не могут, не репетировали. Прикол! Уж старые кримсоновские вещи они должны уметь играть во сне и в любом составе...
Это был очень длинный концерт, два с половиной часа точно. И после него люди мотались по окрестностям Крокус Сити, ища вход на паркинг, ибо все входы были почему-то закрыты. И никаких указателей не существовало. А из паркинга на МКАД вел какой-то хитрющий серпантин, снова через монументальную стройку.
Эффект от музыки велик, но скоро понимаешь, что это только музыка. Она хороша, пока звучит. Она не решает проблем. Она поднимает настроение, она отвлекает. Но через полчаса жизнь снова наваливается во всей своей глухонемой литературности, и мысли летают мрачными совами, которых музыка ненадолго распугала. Но и то хорошо.

Иногда Кот радует: на вопросы по обществознанию он отвечает на мах, едва не быстрее и точнее, чем я, хотя, думаю, потому, что он не видит всех подводных камней. Но четко запоминать и хорошо излагать текст у него по-прежнему не получается.
Снова занимался роутером. В какой-то момент с отчаяния поехал в Москву, к сетевому админу, приятелю знакомых. И угодил на Минке в огромную пробку. Развернулся через две сплошные и вернулся в Жаворонки.
Все же этот wi-fi я установил, загнав (как лошадей) трех девушек-операторов из «Ростелекома». Сэкономил две тысячи.
Еще служу третейским судьей, громоотводом и палкой между мамой и Котом во время их занятий математикой. До экзамена ничего не осталось, но Кот все равно давит ленивого. Хотя с ним можно и интересно поговорить, иногда он даже удивляет зрелостью суждений, явно превосходящих его опыт. Он сам предложил вчера посмотреть «1984», не веселый и не детский фильм.

Вижу, что теперь основная причина моего дурного настроения – ощущение отчужденности. То есть я чувствую себя, как и раньше, как в юности, чужаком и шпионом в мире, среди людей, с которыми живу.
Они явно стали лучше, они и сами, очевидно, чужаки, особенно в этом районе, но мне от этого не легче. Я вижу, что это по-прежнему не мое место. И всю жизнь я явно или подспудно искал свое место, место, где мне приятно с утра и до вечера, и летом и зимой, под крышей и на открытом воздухе.
Я очень старался принять за это место Крым. Но полного отождествления не произошло. Слишком много моментов раздражало меня. Природа почти не раздражала, скорее восхищала. И климат мне нравится, хотя я предпочел бы, чтобы здесь были более теплые зимы.
Не заграница ли это место? Мне очень понравилось в Израиле и Греции. Я не мог представить, что в декабре можно быть счастливым и купаться в море.
Может быть, будут еще какие-нибудь чудные открытия – или беглец обретет родину только в могиле.

Первый экзамен позади. Накануне, в понедельник, поцапался с Лесбией. Она хотела, чтобы мы приехали пораньше, потому что договорилась со Стивеном о встрече. Но мы в Жаворонках не развлекаемся, а готовимся к ГИА по математике и обществознанию. Поэтому я сухо отверг эту возможность. Была бы она на работе и не могла бы погулять с собаками, но это лишь ее личная встреча, которой можно пожертвовать в такой момент.
И она разозлилась, позвонила маме и просила, чтобы я вообще не приезжал. Я перезвонил – и все урегулировал.
В Москве мы были встречены сухо. К тому же выяснилось, что на ее компе пропал правленый ею текст, ее работа. Я предложил помощь, но она ее отвергла. Зато она привезла с дачи две мои картинки, которые я решил там навсегда оставить. Они висели в доме с момента его появления и уже прижились. Видно, кому-то они не понравились, кто-то решил заменить их на что-то другое. Если она отдает дом Даниле, а сама перебирается в баню, значит, это идея Данилы.
С моей Вори изгнан не только я, как Лир, но даже мои картины. Сам дух мой им не по душе. Вот до чего дошло.
Поднял и отправил Кота на экзамен. Проходил он в щадящей форме, можно было списывать. А в какой-то момент наблюдающего учителя увели пить чай, и Тамара Степановна тут же раздала всем правильные ответы. Так что три по математике у Кота будет. Что-то, по его словам, он и сам написал, хотя буквально накануне решал уравнение 5х=9 как х=9-5... Это после года постоянных занятий с мамой! Лошадь уже научилась бы!
Зато обществознание у него гораздо лучше. Даже удивляет быстрота его ответов.
Прошли вчера еще один билет. Заходила мама. Слава Богу – математике конец! Я сделал обед и ушел гулять по району. Купил недостающие продукты и пива. Вернулся – Лесбия уже дома, собирается ехать на дачу. Ее отпустили, посочувствовав пропаже текста. Еще она настояла, чтобы Кот готовился к экзамену по русскому под ее руководством на даче, по пособию, которое я купил накануне. Не уверен, что это не кончится очередной ссорой и ерундой, чем кончаются почти все их уроки. Притом что мне надо готовить его к МКХ – и у меня совсем не останется времени!
И она здорово поругалась с Котом – из-за его хамства, из-за его нежелания одолжить ей десять тысяч, хотя накануне отказалась взять у меня (мои ежемесячные) пятнадцать. Все же взяла – но в долг. На Воре вовсю идет перестройка бани – для ее постоянной жизни. Основные строители – Сентябрь и Данила. Данила хоть этому у меня научился.
Тут она сама почти согласилась отдать его мне:
– Я умываю руки!
Но это только крик, и я так устал от него...
В ходе той же ссоры она заявила Коту:
– А что, может быть, у меня есть своя комната?! Но я же не жалуюсь!
Что это: намек, что комнаты нет, потому что тут живу я?
Ночью Кот, лежа в ванной, прикололся к Carmina Burana, которую я слушал. Оказывается, он давно хотел узнать, как называется? А потом сам попросил почитать Толстого или Достоевского. Дал ему «Преступление», снабдив комментарием, какое впечатление произвел этот роман на меня в 9 классе. Он же был у меня в программе – слава советскому образованию! Хотя сегодняшнее мне нравится в целом гораздо больше.
И он прочел довольно много.
А потом я, лежа в ванной в свой черед, сочинил стишок. Теперь стихи идут очень тяжело, и я каждый раз изумляюсь, когда они случаются, даже и такие.

Путешествие – вроде любви,
Открывает широты и длины,
По которым плывут корабли,
Чтобы не были длины пустынны.

Одиночество – вроде мостов,
У которых привязаны лодки.
Как свиданье в квартире пустой:
Не найти ни еды, ни полводки.

Да и эта река – не река,
А почти Тридевятое царство.
И все учит уму седока
То ли время, а то ли пространство.

Что является причиной ошибок? Самый простой ответ: неведение…
Но что такого мы до сих пор не знаем? Если мы не испытали это сами – то разве мы не читали об этом, не слышали, не видели в новостях или в кино? И даже если каждая ситуация уникальна, то все же она развивается по одному из известных шаблонов, и будь у нас желание – мы могли бы легко предвидеть последствия любого поступка.
Почему же мы этого не делаем, то есть не «предвидим»? А не хотим! Нам приятно считать, что мы свободны, а, значит, неспособны просчитать ситуацию, потому что ее, якобы, невозможно просчитать, и из причины могут последовать любые следствия, в том числе и приятные. И, конечно, нам не хочется разочаровываться в том, чем мы увлечены, осознавать нежелательные повороты событий, тем более – собирать негатив тех, кто уже обжегся. «Ведь, если жизнь могла обмануть нас, то только потому, что бессильный разум дался в обман» (Шестов). Бессильный ли?
Или, слава Богу, что бессильный? Не исключено, что обладай мы всеведением или хотя большей осведомленностью, мы не сдвинулись бы с места или покончили бы с собой...

Несколько лет назад Рома, прочитав одну из глав «Матильды», которую я вывесил в ЖЖ, написал, что он мог бы влюбиться в героиню. А я ведь писал ее с Лесбии. И при этом это был последний год нашей совместной жизни.
Однажды она бросила мне упрек, что, пока я миловался в Крыму с ОК, она писала повесть о нашей жизни, которую (повесть) посвятила мне («Это просто такие штаны»). И вот моя награда!
Ну, во-первых, я не знал, что она ее пишет. А, во-вторых, повестью о нашей с ней жизни были почти все мои произведения. В которых я оценивал Лесбию разнообразно. Ибо она такой и была, разнообразной: спасительной и убийственной, нежной и безжалостной. Но в «Матильде» я попытался создать в целом положительный образ, подчеркнуть лучшее и самое яркое, что в ней было, как бы поднявшись и над своими обидами, и над конкретными обстоятельствами.
Но ни повесть, ни все дела и «подвиги» не спасли наш брак. И теперь, после полутора месяцев сравнительно плотного общения с Лесбией – у меня нет никакого соблазна вернуть наши отношения, на что так надеется мама. Тут нет шанса.
Женщина вообще – ходячий куст проблем, так я и смотрю на них, даже на красивых. Эти – особенно! И Мангуста до сих пор дорога мне как воспоминание о самых ярких и чудесных днях, может быть, за всю мою жизнь. Потому что на сцену вышли два мастера, два опытных человека, которые смогли станцевать красивый танец. Без единой ошибки. 6.0.
Потом, увы, ошибки начались, и дуэт распался. Потому что он мог существовать только при 6.0 – и никак иначе.
6.0 с Лесбией невозможно. Даже 5.5. Не потому, что она плохо танцует, а потому что ни условия, ни прошлое не позволяют. Да и характер. Ей лучше танцевать одной. Возможно, мне тоже.

Утром отправил Кота на экзамен по обществознанию. Он вернулся довольно быстро, «все написал». По его словам, варианты были проще, чем решали мы. А мы-таки успели решить 8 из 10, используя пособие.
В награду заказал пиццу.
Посоветовал Коту одеться потеплее – и сам взял все, что у меня тут есть из одежды, кроме халата. Однако на солнце почти жарко. По совету Лесбии – поехали на электричке от платформы «Текстильщики» – и через пятнадцать минут оказались в Царицыно.
Было начало шестого, когда мы с Котом вышли на Поляну. Все потом говорили, что ряды не столь полны, как прежде. Что ж, теперь в городе много альтернативных площадок для веселья и приложения сил. Но эта – самая веселая, шумная, и никто не прибежит дрючить за вытоптанную траву.
Сходу меня заловил Ваня Шизофреник для «фотосессии». Нашел Настю с Егором – на одной пенке с Эйсой и ее мужем ПЕ. Они развиртуализировались и уже договорились ехать в Абхазию. Встретил Алхимика, который едет во Францию и ищет адрес Ришелье. Для этого я свел его с Мочалкиной. Она одна, с детьми, зато полполяны приятелей. Тут же и Нильс – с новой герлой, украинской Машей. Как все меняется. Встретил и Илью Ермакова – снова с Жужей. Но это – пока, как он объяснил.
– Только для Поляны, как старые феньки, – предположил я.
Долго говорил с Максом Ст., который только что вернулся из Крыма.
Аня Баркас без Макса, Алиса с Настей – и Таней Ш. (без своего Макса). Появился Иванов, которого я сперва не узнал: он покрасился в радикально черный цвет. В волосах и бороде никакой седины, но выглядит очень ненатурально, словно парик. Он комплексует, извиняется, мол, ему стало неприятно, что где-то его назвали дедушкой.
Вот кого не ожидал увидеть – Иру Нест. и Малека.
– Впадаем в детство, – откомментировал Малек.
Ира рассказала, что Маша Л. катается по Крыму на машине – с Пеперштейном и его новой (конечно же) девушкой. Дала мне ее крымский номер. Она и сама только оттуда. Малек продолжает «бомбить» – и рассказал смешную историю из своей таксисткой практики.
Лесбии все нет, и все про нее спрашивают. Долго говорил с Серой, которая на этот раз совершенно трезва. Я тоже ничего не пью, кроме кока-колы. Она жалуется, что Вера вынудила ее поехать в Англию, которая ей обрыдла!
Она похвалила нос Кота:
– Люблю мужчин с выдающимся шнобелем!
Да, нос у него правда «сфорцевский», как я его назвал, словно с картины Пьеро делла Франческа.
Пудель, Алиса Черная, стриженный Фули, которого можно узнать лишь по голым ногам. И понять, как всегда, совершенно невозможно, словно человек говорит с самим собой, себе же отвечает, причем как-то очень невнятно. Пит Подольский стал хвалить меня, как я себя «соблюл» и хорошо выгляжу – и напомнил ему Планта (!). Мастер комплиментов.
Попался умирающий, как я недавно узнал от Йоко, Михась, с палочкой и девушкой, которая его сопровождала. Сама Йоко... Режиссер Саша Куприн, Вася с Кентис – и прочие...
Видел почти всех, кто здесь всегда бывает, в том числе Шурупа, Аллу и Мафи. С Аллой у нас традиционно теплые отношения. Через несколько месяцев она станет бабушкой. В этом невозможно поверить: что за юные бабушки пошли!
Я вспомнил рассказ Брагинской, которая просила внуков: не кричите так громко «бабушка». Ей неприятно, да и люди не поймут.
Был замечен писатель Березин, с палочкой. Был замечен и Данила Давыдов, но он не столь редок в этом месте.
Вдруг позвонил Кот и сообщил, что у него неприятности. Но какие – не говорит. И где он есть – долго не мог объяснить. Оказывается, на взятые у меня деньги он с младшим ивановским сыном купил пива – и его поймали менты (ивановский убежал). Мент стал грузить меня: распитие в общественном месте, несовершеннолетний, сейчас они отвезут его в отделение, откуда – в комнату для несовершеннолетних, штраф 1000 р., потом телега в школу, ему будет сложно после этого поступить... Блеф чистой воды, но я молчу или киваю. Мент предлагает пройти в отделение. Я даю понять, что готов пройти. При этом я вижу, что ему не хочется, что нужны ему только бабки. Ну, пройдем мы – и выяснится, что все не так страшно. Да и какая ему от всего этого польза? А сколько он времени потеряет! Поэтому я жду, когда он сам созреет нас отпустить. Ибо денег у меня – сто рублей.
Так же я веду себя с гаишниками: выслушиваю все их угрозы и предлагаю писать протокол. А это полчаса работы. И ноль денег. И еще упущенная прибыль в виде других водителей. Поэтому, как правило, меня просто отпускают...
И когда мент уже почти созрел – прямо на нас выходит Лесбия, которая, наконец, приехала. С ней Сентябри. Я быстро объяснил ситуацию. Сентябри поспешили в гущу жизни, а она начала уламывать мента. Он артачится, корчит из себя честного, хочет показать принципиальность и власть. Но деньги берет – для чего увел ее к озеру. Ту самую тысячу.
Это немного омрачило карнавал. Теперь сильно перетрусивший Кот всем рассказывает о своем боевом крещении: первых ментах, – и всех расспрашивает: а было ли у них такое, а когда первый раз? Всех превзошел Нильс: менты приняли его за распитие в 14 лет.
Скоро Кот принес странную телегу, что бубновского Гришу повинтили с травой, 110 грамм, фасовал на дому, и весы взяли. Но без факта торговли. Откуда Кот узнал? Потом все подтвердилось. Это очень неприятно. Неприятно и то, как тут все пьют. Особенно «старая гвардия».
Весьма пьяна Оля Антонова кричит в трубку, вызывая Лесбию для прощания:
– Я стою у сосны, рядом с твоим мужем!..
– Бывшим, – говорю я в пространство.
К десяти очень похолодало. Лесбия замерзла и предложила отвезти меня до Текстильщиков. Но у нее в машине Сентябри (которые тут что-то как бы «играли») и Кот. И я решил ехать на электричке. До метро шел с Пуделем. Потом 20 минут ждал электричку. Из окна электрички видел сотни поднявшихся со стороны Царицынского пруда огней: китайских шаров со свечками. Очень впечатляет. Вот бы волосатые выдумали что-нибудь такое креативное, а не как пронести на Поляну алкоголь. На этом кончается вся их креативность.
Впрочем, Поляна все равно хороша. Сюда надо приходить только за тем, чтобы посмотреть, как люди могут быть пестры и красивы. И молоды. Надышаться на год этой веселой, бодрой молодостью. Увидеть будущее – ибо это именно будущее. Так будут выглядеть люди и планета через сто лет (если ничего фигового не произойдет).
Приехал на Саратовскую первым. Через минуту подъехала машина – и собаки, услышав, уже визжат и лают!
Я дал Лесбии книжку для подготовки Кота к экзамену по русскому. Сперва думал тут и заночевать. Но сообразил, что если уеду в Жаворонки завтра, а приеду послезавтра, то не останется ни одного полного дня. И поехал в ночь, на последней электричке, захватив картинки, которые Лесбия отказалась везти назад. Я не настаивал.
В Жаворонках я, наконец, почувствовал, как устал. И очень голоден: за весь день моей едой была пачка чипсов. Сделал сложный омлет и посмотрел совершенно сумасшедший фильм на купленном весной DVD-диске «Нью-Йорк, Нью-Йорк» (оригинальное название: Synecdoche New York). Словно покурил травы! Может отлично вогнать в депрессию. Но не на того напали! Последние два дня я чувствую себя удивительно бодро и уверено. И моя независимость снова радует меня.

Первое, что бросилось утром в глаза: листок со списком книг Каннингема, которые просила Мангуста в конце 10-го года. И чертеж, который я сделал в Бат-Шломо для «забрала» на ее каминную трубу. Как специально лежал на диване. Откуда?! Откуда-то выпал. Словно намек.
Позвонил Бубнову и поговорил с ним о Грише. Все правда, только была не трава, а гашиш.  Не столько-то грамм, а больше. Он, естественно, в Крым не едет. Едет Яна, да ей это и лучше, тут она с ума сойдет.
Посочувствовал, пожелал всех возможных благ, предложил звонить и консультироваться, если будут вопросы. Тема мне знакомая.
Потом почти весь день обрабатывал и вывешивал фото 1 июня, смотрел чужие. В журнале Мангусты увидел неплохой ее рисунок. Она «учится рисовать». Когда-то она хотела, чтобы я дал ей уроки, когда приеду в Израиль. Не вышло.

Сейчас я могу только в ужасе думать, как я жил с ней столько лет?! Нет, не всегда она была такая. «Такой» она стала после «Независьки», когда приходила пьяная, капризная, агрессивная и самоуверенная. Жестокая и эгоистичная.
Сегодня она заявила Коту:
– Потерпи два дня! – в смысле, что они уедут от меня на дачу, и Кот сможет делать все, что хочет.
– Курить сколько хочешь, мама благословляет! – прокомментировал я.
Это с утра я поставил ему ультиматум: он не курит в квартире (тут и так не продохнуть!). Иначе я лишу его компа. И он тут же демонстративно закурил. И я отобрал комп. А он стал привычно истериковать.
Она уехала на работу, он ушел на консультацию по русскому. Вернулся – и отказался со мной разговаривать. Развалился в одежде на кровати. Я его поднял, чтобы провести с ним серьезный разговор.
– Если ты меня ударишь, ты мне не больше не отец! – заявил он.
– Так не вынуждай меня. Я хочу мирного решения.
Но он заперся в ванной и сидел там час, пока не позвонила Лесбия на его мобильник, типа, узнать – жив ли он еще? Он стал жаловаться.
Оба считают, что я давлю, что я слишком прямолинеен. Я полтора месяца был криволинеен: уговаривал, убеждал, даже торговался. Результат – ноль. Однако на мне лежит ответственность за моего ребенка, это мне и мент напомнил. И я собираюсь эту ответственность блюсти.
Он угрожает, что возненавидит меня, как Данила, что я добьюсь того же. Не исключено. Но, во всяком случае, я добился того, что Данила не заторчал и не спился, а он мог, у него была большая предрасположенность. И он получил образование, отчасти и благодаря мне. И пусть теперь думает обо мне, что хочет. Я тоже не высокого о нем мнения.
Кота же я упустил, бросил его на три года. И он трансформировался во что-то жалко-уродливое. Он стал лгуном, абсолютным лентяем и хамом. Он курит пачку в день и начал движение в сторону алкоголя. Чудесное развитие! А для Лесбии все нормально. Пока он ей не хамит. Но она покричит, он попросит прощения – и у них опять мир. То есть он тупит и курит, она или на работе или у компа, каждый занять своим делом. Все это я хорошо тут разглядел.
Кот кричит, что это его дом, что он ждет не дождется, когда я уеду! Что может сбежать от меня на дачу, где у него все нормально. А тройку свою он получит.
Но мне нужна не тройка, оставляющая его в группе риска. Я попытался спокойно с ним поговорить, объяснить все мои резоны.
На мой довод, что самой ценной вещью в современном мире является образование, Кот ответил:
– И что тебе дало твое образование? Где твоя слава?!
Я напомнил ему про Ван Гога. Но уж он-то не хочет такой судьбы, даже и менее трагической. Весь смысл жизни для него сейчас – ловить кайф, любой и любыми способами. У многих это остается установкой на всю жизнь.
А насчет образования: не надо забывать, что у меня были весьма жалкие стартовые условия. Я не получил внешнего образования, меня выгнали из вуза. Я предпочел принципы карьере. Это было тогда, когда у меня был маленький Данила, ноль денег, много лет разной работы, много лет самообразования. Поэтому я обрел и свободу, и культуру очень поздно. Может быть, слишком...
Но он дал понять, что его это не интересует. Я не даю ему жить так, как он хочет – и он назло не будет ничего делать. То есть заниматься подготовкой к экзамену. Во всяком случае – со мной.
Ладно, я не хочу новой его истерики или еще каких-нибудь безумных действий. Подросток – очень ранимая и сложная материя. Преображать их надо постепенно, хотя у меня, увы, нет времени на это.

Как можно в чем-нибудь убедить ребенка, если мать все время противоречит отцу и играет против него? Я все делаю не так! А надо, как она: три года из истерик и полного пофигизма и всеприятия.
То же самое было и с Данилой, но тогда она благородно обвиняла меня, что я так жестко воспитываю его, потому что это не мой ребенок, потому что не отец, потому что не люблю! А она, вот, любит, поэтому все прощает.
Сейчас она бросить мне это не может, но результат тот же. И, главное, Кот уже воспитан так, что Лесбия всегда на его стороне против всех взрослых, что вот есть он и она – и больше никто не нужен. Это – несмотря на их частые дикие ссоры, когда она называет его негодяем – и заявляет мне, что умывает руки! Но она не способна воплотить ни один свой лозунг – хотя бы потому, что они слишком крайние. Она вполне удовлетворяется лицемерием и формальным извинением, которое ему ничего не стоит дать, как он и сам признался мне в Жаворонках, когда он поссорился с бабушкой.
А ей все равно, сколько бы ни было этих извинений и нарушенных обещаний. Каждый раз как первый. Только бы выкинуть проблему из головы, в полной уверенности, что она – отличная мать и отличный воспитатель. Вообще это классика женского воспитания: объединиться с ребенком против отца, деспота и тирана. Она решает свою внутреннюю проблему без внимания к тому, чем подобная практика может кончиться. Ситуация для нее в настоящее время совершенно безопасная, кроме того, что вырастает ребенок, который отлично манипулирует ею, играет на ее слабостях и не ставит ее ни во что. И побежденного отца, естественно, тоже. Он не верит ни в серьезность слов, ни в серьезность последствий, ни в серьезность наказания. Он под самым ее носом выстраивает параллельное существование – и быстро в нем разрушается.

Юбилейный год. Много годовщин: первого 1 июня, первого стопа, первого хиппового лета, первого «политического» задержания, первого (и последнего) дурдома – и первых серьезных отношений с женщиной. Это и начало совместной жизни с Лесбией. Более опытный и разумный Пудель испугался, а я рванул, не зная брода.
И все же для юного мэна близкие отношения с женщиной очень важны – для его окончательного возмужания. Ну, а потом...
Нет, права Мангуста: никакой любви! Да и нет ее вовсе, как когда-то догадалась лирическая героиня Ахматовой. Есть интерес, тоска одиночества и сексуальное влечение. Всё вместе называется «любовью». И все эти три вещи якобы удовлетворяются ею. О, да, – и еще как: интерес улетучивается, тоска от одиночества сменяется тоской по одиночеству, а сексуальное влечение либо переходит в пресыщенность, либо в желание трахнуть кого-нибудь другого. Впрочем, еще до этого рокового момента «любовь», как правило, удается забетонировать в семью, трансформировать в брак – и отсюда так просто не убежишь, хоть бы всё сменилось сто раз.
Конечно, многие живут и не жалуются. Или жалуются – и живут.
Нет, лучше встречаться, обниматься, обнажаться и «нежно овладевать друг другом», (Бегбедер) – и разъезжаться, не признавая никаких общих проблем, родственников и обязательств, кроме тех, что заводятся в пространстве встречи. Никто не навешивает на себя ничего, что может убить эту пугливую «любовь», готовую на подвиги, но не на обыденность.

...В тот ужасный понедельник вечером ушел гулять, пока вернувшаяся с работы Лесбия давала Коту диктант. Прошел по всему Волжскому бульвару, перешел Волгоградку и пошел по его продолжению, в сторону Кузьминок. Вдруг позвонил Мафи. И я воспользовался случаем и пожаловался на свою жизнь и роль: смесь Пилата и Ирода (мучающего детей), от которой я ужасно устал.
К ночи произошло какое-то успокоение, а на следующий день все вообще стало нормально. За ночь я подготовил Коту по МХК два вопроса, тряхнув интернет.

Заснул быстро: предыдущую ночь не спал совсем. Отправил Кота на экзамен и лег снова.
В 11 он уже вернулся: вроде – все хорошо. Была возможность списать из книжки, что я ему купил. Он хочет ехать на дачу. Взял с собой том «Детской энциклопедии», якобы будет читать. Я не хочу больше ссориться с ним и соглашаюсь. Буду готовить ему ответы в Жаворонках.
Лесбия уехала на работу, Кот на Ворю, я поехал на Ленинградский вокзал, где купил на 15 июня билет в Севастополь. Почти 2700, плацкарт, убитый и грязный.
В Жаворонках пил пиво в саду, под «Эхо», отбиваясь от комаров. Сделал пост в ЖЖ про 1 июня 82 года, продублировал его в ФБ. Теперь мне приходится раздваиваться.

Сегодня хорошо погулял. Это самое хорошее время в этих широтах. Душистый тихий воздух пахнет влажной древесиной и сиренью. И парит – как всегда перед грозой. А грозы почти каждый день. Цветут пионы, ирисы, шиповник, жасмин, калина...
А потом началась долгая гроза с градом. Хочется посидеть с пивом, но после него я уже не смогу подтянуться. Поэтому сперва физкультура. Хочется дорисовать картину с лежащей Мангустой, но надо заняться МХК. А ведь много-много лет я так и жил: все время прыгал туда-сюда, а для творчества не оставалось ни времени, ни сил.
Странно ли, что я так мало успел?

***

Вот и лето пришло,
Как и прежде бывало.
– Ну, и где же тепло? –
Говорю я устало.

Что ни день, то гроза.
Жизнь крадется по краю.
У калины глаза
В темноте полыхают.

Пахнет мокрым селом
И сиренью клыкастой,
Чтоб безумье крылом
Не накрыло напрасно.

Сад весь вдоль-поперек,
Как в сраженье затишье.
Хорошо без тревог
Жить под шапкою вишни.

Жизнь виляла хвостом,
Понарошку пугала.
Мне и правда везло:
Разве этого мало?

***

Стоило мне вывесить этот «тарковский» стих, как мне написали две «мои» женщины, Мангуста и ОК. Мангуста просто похвалила (там же в ЖЖ), а ОК завела разговор в чате ФБ о творчестве, а заодно о Крыме и ее поездке. Она едет 11-го, так что, вероятно, увидимся.
А, в общем, я рад той моральной свободе, что будет у меня в Крыму: я не должен ничего ни одной женщине. Такого у меня еще не было.

Три дня посвятил котовому МХК, готовил ответы по 29 билетам. Сколотил 12 страниц убористого текста и 6 страниц иллюстраций. Что-то узнал и сам, например, про рождение оперы. Что-то вспомнил. Мне точно больше пользы, чем ему.
Еще гулял, писал, читал, тренировался, играл на гитаре и бильярде, и, главное, – закончил картину с лежащей Мангустой. Одна из лучших у меня. В сумерках кажется живой. Живописал под Майлса Девиса – это оправдывает все.
И помчался в Москву, чтобы завтра утром отправить Кота на консультацию по МХК. К тому же позвонили из гимназии на Кутузовском – и предложили прийти на экзамен по литературе 14-го. Тогда же у него МХК. Я передал это Лесбии. Пусть решают: я сделал со своей стороны все, что мог...

Долгие годы моя сверхзадача заключалась в том, чтобы здесь выжить, то есть не попасться ни в одну из ловушек и случайных катастроф, из которых, как известно, и состоит здешняя жизнь. (Притом что моя внешность, мой образ жизни, мои убеждения и нетерпимость – создавали кучу дополнительных ловушек и «катастроф».) Поэтому ни о каком счастливом восприятии жизни не могло быть и речи. Все силы были отданы бдительности и борьбе.
Но последние годы я пытаюсь сменить парадигму, расслабиться, перестать бороться и искать врагов. Но пока ничего не получается. Этот мир по-прежнему не мой, я не испытываю к нему приязни – даже в теплый солнечный день. Кажется, что сознание навсегда отравлено. Я уже никогда не полюблю это место.
И лишь в каких-то иных краях, с которыми у меня не связано ничего дурного, я как-то оттаиваю. Притом что это как раз чужая земля, где мне все незнакомо, где мне труднее ориентироваться и не ошибиться. И, однако, там мне лучше и проще. И, наверное, многим моим соотечественникам тоже.

Выполнил свой гражданский долг – сходил на «Марш миллионов».
Надеюсь, до осени я лишу себя счастья демонстрировать свою гражданскую позицию. Так что теперь – последний репортаж из гущи событий.
Накануне власти подлили масло в огонь, срочно приняв поправки о митингах и проведя обыски у лидеров оппозиции.
Погода случилась очень странная: с утра жара под 30, но к тому моменту, когда я поехал в Москву, началась ужасная гроза. Когда я попал на Пушку – гроза только кончилась.
Людей на Пушке собралось не очень много, но ближе к Петровскому бульвару и рамкам их становится все больше. Толпа празднична и не агрессивна.
За рамками какой-то активист объявляет в мегафон, чтобы люди левых убеждений шли налево, то есть на левую часть бульвара, на проезжую частью, люди правых – соответственно, на правую. Остальные (умеренные) – по центру, то есть на сам бульвар. Это логично.
Я выбрал последний вариант. И правильно: слева реяли сплошные красные флаги и среди них – стояли анпиловские большевики. А справа хоть и стояла синяя «Солидарность», где я нашел Иванов с сыном Марком, но чуть дальше расположилось просто что-то ужасное, такие местные фашисты, даже нацисты, стилизующие свой внешний вид так, чтобы никто не сомневался, кто был их духовным предтечей (как сказал ЖЖ-френд Ярослав Головин),. Он же опознал их как партию «Великая Россия» некоего Савельева. У них русские национальные флаги, черно-желто-белые, и красно-оранжевые с белым кругом посередине, в котором пересечены буквы «Х» и «Р». Чтобы привлечь внимание – они еще бьют в барабаны. На черных рубашках оранжевые повязки с теми же буквами.
Честно сказать: и тем и другим я предпочту кровавую путинскую клептократию. И я легко представляю, как передерутся красные и либералы, как уже было в 90-е, стоит исчезнуть общему врагу. Разве среди либералов не обнаружатся клептократы, а среди красных – тираны? Главное, чтобы обнаружилось общество, которое больше не допустит игр в абсолютную власть. Собственно, только, чтобы посмотреть на этих людей, я и прихожу сюда. И снимаю их для истории.
В час колонны пошли. Они прошли мимо временно оккупированного Высоцкого, с белой ленточкой на руке.
Кстати, среди «левой» колонны шли представители ЛГБТ-сообщества под радужными знаменами. Тут им было спокойнее. Рядом с ними маршировали защитники Pussy Riot  с целой скульптурой – ярко раскрашенной головой в маске. Журналисты захватили оранжевую поливальную машину, перегородившую Крапивинский переулок, и снимают сверху.
Не доходя до Трубной, колонны встали. Я обогнал их и присоединился к журналистам и разрозненной публике на площади, когда-то популярной у студентов Мархи. Теперь печет солнце, от которого хочется спрятаться. Колонны пошли и быстро заполнили большую площадь. А конца им нет – это производит впечатление. И вся эта толпа двинулась по Рождественскому бульвару, потом по Сретенскому. Посередине Тургеневской площади стоит омоновское оцепление – и заворачивает всех на Сахарова.
Тут я снова в первых рядах. Расположился у конструкции, на которой висят колонки. Но приближающийся народ вынудил сперва сесть на ограждающий ее заборчик, а потом залезть и на саму конструкцию. Отсюда лучше видно. Одна девушка забралась еще выше. Несколько молодых людей вслед за нами забрались совсем наверх, откуда организаторы (не менты) попросили их слезть – под угрозой, что иначе митинг может быть прерван.
Первыми подошли красные, среди них обнаружился Анпилов с мегафоном.
Видел Диму Громова, Глеба из Уфы, который на этот раз приехал в составе четырехсот активистов! Со сцены объявили, что нас больше 100 тысяч, чуть ли не 200. Сахарова забита полностью – от Бульварного до Садового кольца. Картинка этой толпы и есть пока главное оружие оппозиции. Хотя Удальцов призывал устроить «оккупай суд», требуя выпустить задержанных по событиям 6 мая. А их уже 13.
Услышал Чирикову, Геннадия Гудкова, Илью Понамарева, Касьянова, которого засвистать, Немцова, единственному из лидеров оппозиции, которому вчера не вручили повестку. И, конечно, Удальцова, который, единственный из всех, кому вручили, отказался идти в суд. А остальные как зайчики пошли, революционеры!
Несколько раз начинался дождь, снова светило солнце. Отсутствие главных актеров позволило выступить Грише К., математику и хип-френду, которого когда-то вписала к нам на Фиолент Умка. А теперь он выступает от научного протестного сообщества. У него даже была своя колонна.
Из всех предложений со сцены самым разумным был призыв созвать референдум, на котором поставить вопрос о внесении поправок в Конституцию, ограничивающих полномочия президента.
Официальную часть сменила музыкальная, но люди стали массово расходиться. И правильно: во-первых, тяжелый рок, во-вторых, не успел я со знакомыми дойти до метро – ливануло...
В метро столкнулся с Сергеем Б., с которым вместе судился. Он рассказал мне забавные вещи, которых я не видел, например, что скульптуру Pussy Riot опрокинули нацики, врезавшиеся в ЛГБТ колонну на Трубной площади, где бульвар кончился и все колонны временно смешались... Едва не дошло до драки...
Параллельно выполнил родительский долг: после митинга повез в Текстильщики уже распечатанные ответы (вторую порцию) по МХК. Еще 24 убористые страницы, чтобы Кот завтра с утра начал читать. Впрочем – пустые надежды.
Под слабым дождем шел назад к метро. Тепло поговорил с Лесбией по телефону. Я, естественно, сразу раскис – стоит мне услышать в ее голосе какую-то старую сердечность.
А вообще, я в кризисе. Я вижу, что в моей жизни давно нет ничего яркого – при всех возможностях, обещаниях, ожиданиях. Что мне слабо, как Мочалкиной, прокатиться стопом по Европе. Нет, мне нужна компания и свой транспорт. Но не видать мне тогда таких ярких встреч и случайностей, которые бывают только у стопщиков. Она молодец – одна, без денег, практически без языка... Но и везло ей, конечно, изрядно.
А я живу, как буржуа, хотя и ввязываюсь в политику и даже получаю по голове. Это не равно интересному путешествию.
Но вернувшись в Жаворонки, я испытал облегчение: я с лихвой исполнил свой гражданский долг (начиная с зимы) и почти исполнил родительский. Я заслужил поехать в Крым, который, надеюсь, не будет отравлен глобальными затеями, как в прошлом году.
А для настоящего путешествия я, может быть, созрею. Всему свое время. В конце концов, за последние месяцы я обрел определенное спокойствие и написал несколько картин. Не так уж мало.

Ну, вот – все же еду в Крым. Позавчера Кот сдал последний экзамен ГИА. Опять неизвестно как. От его классной, Тамары Степановны, узнал, что по математике он получил 3. А разве могло быть иначе? От гимназии они совместно отказалась – и все мои усилия пошли прахом. Лесбия доказывает неизбежность такого решения: ее предел мечтаний, чтобы его в этой (теперешней) школе оставили бы – при его отношении!
– Он сам должен отвечать за свои поступки!..
Я спорю: он ни за что пока не может отвечать. В 15 лет он пользуется свободой безответственности. Он уверен в нашей любви, и что мы спасем его из любой ситуации, которую он создаст. Поэтому может хамить и экспериментировать.
Лесбия очень не довольна его характером и привычками, рассказала, что было на даче. Подробно рассказала про езду по Москве, свое приключение на ремонтирующейся улице у театра Советской Армии, где она чуть не потеряла колеса. Я договорился с ней о деньгах, которые она получит от моей мамы: ей же надо закончить с дачной стройкой. Она просит Кота поблагодарить меня за все усилия. Я в очередной раз пригласил его в Крым. Расстались тепло.
В Жаворонках говорил с мамой о продаже ее квартиры на Мосфильмовской – ради покупки квартиры в Турции. Дописываю Мангусту в тени черешни, собираюсь, пытаюсь написать последний пост. Последний урок физры.
«Путешествие – вроде любви», как я написал в недавнем стихе, сочиненном на «вахте» в Текстильщиках. И одно могло бы заменить другую...



2012 – январь 2025