Семейное гнездо

Ещё вчера у меня зашкаливал перфекционизм в плане порядка в доме.

И вдруг что-то случилось. Пошатнулся незыблемый.

Старею?

Мудрею?

Я пришла в чужой дом по делу. В дом, где живёт три поколения семьи. Молодая женщина проводила меня в просторную комнату и предложила сесть на диван. На диване спит мальчик. Она улыбнулась и махнула рукой, не обращайте, мол, внимания, он крепко спит. Видимо уснул там, где сон настиг его. Спит, раскинувшись звездой. Я потихоньку усаживаюсь в ногах. Он, наверное, почувствовал движение, вздохнул и свернулся калачиком.

От кучи белья на полу поднялась девчушка. Увидела мать и забыла об увлекательном вытягивании вещей из шкафа. Подняла ручонки и идёт к матери так быстро, как может на неустойчивых ножках. Женщина взяла девочку на руки, исцеловала ей личико и шейку. Они посмеялись, потискались и уселись в кресло. Привычно, по-хозяйски детские ручки подняли край блузки, и дитя нырнуло в материнское тепло. Примагнитилось и затихло. На лице матери застыла улыбка. И только причмокивания нарушают тишину, да кресло-качалка слегка покачивается под блаженной парой.

В комнату вбежали двое лет семи-восьми, пронеслись со смехом и выбежали. Через пару минут с криками «это моё, отдай» вновь ворвались вихрем. Мать шикнула на них и их опять, «как корова языком слизнула». В третий заход уселись на пол и раскладывают игру. Нет-нет, и один или оба сразу вскакивают, бегают, убегают, прыгают, болтают. И так всё время. Топливо вырабатывают.

В комнату вошёл престарелый глава семейства и кивнул мне. Прошуршал фантиком под ногой, что-то буркнул. Поднял со стула какую-то одежонку и повесил её на спинку стула. Сел и миролюбиво рассматривает меня. Я уловила его запах — земельный. Старики часто пахнут тёплой землёй. То ли от частой работы с ней, то ли от приближенья к последнему причалу. На нём старая, но свежая рубашка — рукава хранят утюжные стрелки. Он поглаживает бороду, ворчит о погоде, о том, что с такими холодами и картошка в земле сгниёт, и что надо осмотреть крышу, так как где-то с потолка капает.

Откуда-то из глубины дома донёсся голос: «Пирожки готовы!». Двое с полными баками сорвались с мест и через минуту, уже с пирожками, сидят за игрой. Немного погодя в комнату вошла ещё не старая, миловидная, маленького роста женщина, спрашивая на ходу, почему больше никто не идёт "на пирожки". Увидела меня, поздоровалась, улыбнулась и сказала, что раз у нас гостья, принесёт пирожки сюда.

Её цветастый платок и такой же фартук сработали для меня, как пусковой механизм машины времени. И вот я сижу за столом в деревенской кухне с русской печкой. Бабушка отрезает ломоть хлеба от здоровенной, ещё горячей, булки. Одной рукой прижимает её к груди, другой орудует ножом по направлению к себе. Её руки привыкли к горячему. Отрезает ломоть и кладёт передо мной. А я, чтобы не обжечься, сначала выщипываю мякиш из хлеба, и только потом принимаюсь за корочку — самое вкусное и хрустящее напоследок. Макаю хлеб в блюдце с мёдом, ем и запиваю молоком.

Пригласительное «угощайтесь» возвращает меня в реальность. Реальность обдаёт потоком воздуха: моторизированная пара, гружёная пирожками, проскакивает мимо, тормозит со свистом и приземляется. Реальность обдаёт запахом горячих пирожков и запахами кухни, которые будоражат не только обоняние, но и воображение.

Хлопнула входная дверь, и тут же мелькнули две трассирующие пули с криками «Папа пришёл!». Через несколько минут в комнату вошёл мужчина с висящими по бокам семи-восьмилетними гирями. Гири прокричали: «А папа нам шоколадки принёс!» и отвисли. Молодой хозяин поприветствовал всех, подошёл к жене и погладил её по плечу, малышку по головке. Присоединился к столу. Принёс с собой запах сигарет.

Мой маленький сосед по дивану завозился и проснулся. Сел, потянулся, зевнул, взлохматил ручонками и без того взъерошенные волосы. Увидел меня и застыл. Смотрит осоловевшими глазами — не совсем проснулся. На вид года четыре. Беру пирожок и протягиваю ему. Он не раздумывает, берёт и откусывает. Сидим с ним бок о бок. Бабушка наливает чай. Двое в кресле ещё медитируют. Пара на полу снуёт к столу и от стола, будто кто-то невидимый дёргает их за ниточки. Отец и сын изредка переговариваются.

Едим пирожки.

Пьём чай.

Знакомимся.

И вот здесь проникаешь в природу хаоса, из которого «вышли божества».

Проникаешь в природу хаоса и соглашаешься, что хаос – это любовь. В противовес хаосу строгий домашний порядок выглядит нежизнеспособным, когда вещи на месте, дети послушны, когда не пахнет едой в жилых комнатах.

Проникаешь в природу хаоса и соглашаешься, что хаос – это любовь. Что картина семейной жизни вовсе не вычищена и выглажена. Что рубашки мнутся. Что дети шумят и мусорят, а взрослые сердятся. Что малышня играет на полу и ест пирожки там, где вздумается. И тут же прячется за шторы, хватается за них руками «в пирожках», кукукает оттуда, хохочет. И всем весело. И всем счастливо. Что это и есть жизнь.

На какой-то момент, выхваченный из моей собственной жизни, я стала членом чужой семьи. Не просто заглянула за занавес, но и сыграла роль актрисы в одной из сцен пьесы, сцен жизни. В их пьесе мелькнула моя маленькая роль. В моей так и хранится художественная декорация счастливого семейного гнезда.