Бугры

В совхоз Бугры нас, студентов-медиков, послали поздней осенью, в октябре. В непролазной грязи мы собирали никому не нужный турнепс и гнилую картошку. Погода была, как и подобает ленинградской, промозглая, холодная, с непрерывным косым дождем и ночными заморозками. Поселили нас в бараки.

На третий день я вдруг почувствовала озноб, зуб на зуб не попадал, никак не могла согреться. К вечеру присоединился сухой кашель и боль в ребрах. И, как всегда, заболел живот.

Я слегла на нары, не раздеваясь, прикрывшись еще влажной от дождя курткой. Высушить одежду негде. Есть нечего. Вокруг студенты-медики, но толку мало. Второй курс — одно название, что врачи, птенцы желторотые. Да и лечить все равно нечем.

Руководитель наш по кличке Mусор, в ватнике больше напоминал пьяного прораба, чем ассистента кафедры.  Хам страшный, морда опухшая, пришел и харкнул в кухонную раковину. Обратились к нему за помощью, он сказал: «Эта девка пусть работает на кухне», — и исчез. Наверное, слинял в город.

За окном дождь, непогода. Но и среди дураков всегда найдется, кто поумнее. Незнакомый студент Алик, с другого потока, моему мужу сказал: «Если бы у меня была такая жена, я бы ее отправил домой».

— Без разрешения?

— Да!

(Эх, надо было мне за такого Алика замуж выйти.)

Собрались и пошли на станцию. Дождь моросит. На пустом перроне муж посадил меня в электричку. Скоро Финляндский вокзал, а там в метро, и, глядишь, — дома. А дома, как известно, и стены лечат. Вагон метро теплый, укачивает, убаюкивает, в туннеле летят огоньки. Когда, наконец, доползла до квартиры, было близко к полуночи.

Открыла мне мама.

— Что случилось?

— Заболела я...

Шлепнулась на табуретку в углу. Душит кашель. Папа проснулся. Вышел в коридор:

— Как ты могла? Ты проявила слабость! Ты дезертировала с трудового фронта! Ты оставила своих товарищей! Своего мужа! Что теперь будет?

— Пап, я заболела.

— Тебя выгонят из комсомола…

— Не выгонят. (Ох, лучше бы я и вправду осталась.)

— Как ты будешь жить дальше? Жизнь тебя бить будет! (И ведь единственное дитя, и любит больше жизни.)

—- Мам, у нас есть что-нибудь поесть? Два дня не ела… (И так стыдно, да еще сейчас буду задарма хлеб есть.)

Папа ходит в трусах по коридору, лицо озабоченное. Продукт своего времени, самого худшего напредставлял… «Исключение из комсомола — автоматическое исключение из института!» Теперь ночью спать не будет.


Вот уже почти сорок лет прошло с того дня… И никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом.

Била жизнь? Конечно! Было трудно, но как-то выкарабкались. Время пронеслось, выросли мои сыновья, вот уже внуков дождалась. Но вечное чувство вины меня не покидает. Вечно я виновата перед кем-то… Вечная тревожность…

Папе скоро девяносто два. Конечно, годы берут свое, но голова светлая. Мы по-прежнему живем вместе. Слышу, как он на кухне громко поучает моего великовозрастного сына: «Андрей, надо шевелиться! Тебя жизнь бить будет! Сильно будет бить. Жизнь такая тяжелая…»


TA 7/2021