Вокруг дивана

У каждого подъезда есть свои бабушки.
Может, у парадных они и не сидят, а у подъездов, особенно в хорошую погоду, пройти не поздоровавшись, значит обречь себя как минимум на недоумевающий взгляд и дополнительные вопросы. Как максимум – не длительную недоброжелательность. Вам оно надо? Каждый день струиться сквозь недоброе?

Я здороваюсь.
Почему-то, несмотря на мои 70 лет, они меня за бабушку не держат, возможно в силу субтильной комплекции, скоростного велика, вождения авто, бадминтона и сапов, на которых мы с сыном осваиваем местные и отдалённые водоёмы.

– Что ж ты так быстро ходишь! –то ли возмущённо, то ли сочувственно, то ли из зависти говорят старушки.

Они такие разные!
Они настолько похожи!
Возмущение происходящим в мире, недовольство ценами и поведением соседей, рассказы о собственном и чужом прошлом, болезни, болячки, стоны и жажда навести порядок в мире.

Одна – самая возрастная, которой уже исполнилось 87 лет, умна и хитра. Она называет меня по имени-отчеству, помнит мою матушку, ушедшую 25 лет тому назад, в деталях рассказывает про её характер. В общем, человек в сознании.

Всегда в цветном платочке, чистая и аккуратная, в очках, она часто сидит на тумбе, которую кто-то поставил прямо у подъездной двери, и бдит. Когда однажды мой сын обронил поблизости кошелёк, именно она принесла его вместе с внучкой.

У той – успешный бизнес, огромный внедорожник, но бабушка, отдавая кошелёк, стояла рядом с нею и страстно повторяла:
– Денег ей дай, денег! – бабуся внимательно следила, как сын открывает кошелёк и отсчитывает благодарность.

Мне тоже довелось дать ей денег.
Иногда приятно позволить себе быть вовлечённой в сюжет, потому что порою тебе известно то, о чём другие действующие лица не догадываются, а значит есть шанс последить за развитием основной линии спектакля.

Выходя из подъезда, я поздоровалась с сидящей в одиночестве умной старушкой.
Помимо не вывезенного мусора, сваленного в кучу, рядом стоял поломанный диван.
– Это диван не ваш? – спросила она. – Вы ж ремонт делаете?
– О, такая модель и такое состояние! Откуда бы у нас быть такому шику? – посмеялась я. – К тому же ремонт делают и на седьмом, и на десятом этаже.
– Я уже спрашивала. Он сказал, что платит за вывоз мусора и не собирается диван убирать. Такое вот украшение, – посетовала она. – А там вон машина, крупный мусор вывозят.

У первого подъезда мужички грузили отслужившую свой срок мебель.
– Я их попросила и этот забрать. А они: «Мать, на пиво дашь?». Я пообещала сто рублей.
Она смотрела на меня поверх очков, и в глазах её был не вопрос, а утверждение, призыв.
Не вопрос!
– Хорошо! я с Вами поучаствую в этой акции, – сказала я, доставая из кошелька 50 рублей.

Диван стоял и на следующий день, и неделю спустя, и через месяц.
Бабуська пропала.
А если и появлялась на горизонте, то старалась свернуть в сторону.

Ба! Что ж, к твоим годам ты так и не поняла, что гештальт надо закрывать? Что нерешённая задача помнится дольше, чем решённая? Что про эти 50 рублей не я, которой они погоды не делают, буду постоянно помнить, а ты, ты сама?

И вот сегодня, подходя к подъезду и при этом даже не глядя по сторонам, наконец, кроме дежурного «Здравствуйте!», я от неё услышала:
– Диван увезли.
– Вот и ладно, – бесцветно ответила я.

Меня это заботит?
Гештальт закрыт.
Свободна, бабуся!