Сбор. ТК. Черновик

           Вариант ВК,ТК

Алексей Николаевич Арбузов
СТАРОМОДНАЯ КОМЕДИЯ
Марии Ивановне Бабановой
Парафраз

Действующие лица:
Лидия Васильевна, ей нет еще...
Родион Николаевич, а ему...
Действие происходит на Рижском взморье

Помнится, в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. В яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, сидел в плетеном креслице в тени большого каштана, возле окон своего кабинета. Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним появилась Лидия Васильевна - впервые предстала перед Родионом Николаевичем, Одета она была не без изящества. хотя и несколько пестро.

Она. Пожалуй, у меня никаких сомнений, что вас зовут Родион Николаевич.
Он. Что верно, то верно.
Она. А если это так, то вы, несомненно, главный врач данного санатория.
Он. И это не противоречит истине.
Она. Не найдя вас в кабинете, я по совету дежурной сестры спустилась в сад. Очень рада, что обнаружила вас.
Он. Прошу простить, но в неприемные часы я предпочитаю находиться в саду, возле окон своего кабинета. Прошу садиться.
Она. Благодарю. (Села.)
Пауза.
Она. Ну почему вы молчите?
Он. А вы полагаете, что я должен о чём-то говорить?..
Она. Это естественно. Ведь вы вызвали меня для беседы7
Он. Прошу прощения… Вы отдыхаете в нашем санатории?
Она (гордо). Я думала, что это вам известно.
Он. Но… я хотел бы узнать Вашу фамилию.
Она. Жербер.
Он (внимательно оглядел ее). Жербер? Та самая?
Она (с достоинством). Та самая? Как понять это словосочетание? Согласитесь, что звучит оно несколько странно. (Фыркнула.) Та самая!
Он. Прошу извинить, товарищ Жербер, но я назначил вам прием на десять утра, а сейчас как-никак уже второй час дня.
Она. Какие пустяки! Разве это имеет значение? Ведь я явилась.
Он (осторожно). Безусловно, это радует меня. Но почему вы не явились в десять?
Она. Неподходящее время. В десять я кормлю чаек. (Строго.) Я кормлю их ежедневно сразу после завтрака.
Он. Я все-таки думаю, что один раз вы могли бы покормить их и чуть позже.
Она (непререкаемо). Нет, это было бы нарушением режима.
Он. А вам кто-нибудь его устанавливал?
Она. Ни в коем случае. Я все делаю самостоятельно.
Пауза.
Как называется это дерево?
Он (удивился). Каштан.
Она. А эти кусты?
Он (удивляясь еще больше). Это акация.
Она. Мне необходимо все это запомнить. Увы, но последние годы я жила в каком-то диком отдалении от природы. Я путаю названия цветов, птиц. Решительно не помню, кто – кто. Теперь мне следует все это вспомнить. Но почему вы все время молчите? Я пришла, сижу тут с вами, теряю время – а вы молчите… притаились как-то. Может быть, у меня дурная кардиограмма? Анализ крови никуда? Или иные неприятности? Не таитесь.
Он (поспешно). Нет, нет… Пока я не располагаю никакими тревожащими данными. Суть совсем в ином, товарищ Жербер. Видите ли… Наш санаторий – в какой-то мере лечебное учреждение… Это не гостиница, не дом отдыха... Тишина и порядок должны быть тут неукоснительными. Между тем… Ваше поведение вызывает обильные жалобы окружающих. Вы находитесь у нас всего шесть дней, а нареканий в Ваш адрес накопилось предостаточно… Поверьте, в нашем санатории еще никогда не было такой необычной больной.
Она. Прежде всего должна заметить, что слово «больная» меня решительно не устраивает. Этот термин не может не угнетать любого нормального человека, приехавшего к вам с чистой душой и открытым сердцем.
Он. Видите ли… не я его, к сожалению, устанавливал… но таков уж порядок.
Она (презрительно). «Порядок»!… Порядок обычно устанавливают те, кому нечего делать.
Он. Но позвольте…
Она. В чем меня обвиняют?
Он. Прежде всего в том, что вы никому из окружающих не даете спать.
Она (ледяным тоном). И каким же образом я не даю спать этим окружающим?
Он. Находясь в постели, среди ночи вы вдруг совершенно неожиданно для Ваших соседей начинаете вслух читать стихи.
Она. Немыслимо! Им не нравится, видите ли, что я читаю стихи! Неужели они думают, что храпеть предпочтительнее? А знаете ли вы, что моя соседка – назовем ее гражданкой Икс – храпит с такой сокрушающей силой, что стоящие у моего изголовья цветы колышутся – уверяю вас! – колышутся от ее храпа… В те же самые минуты моя другая визави – назовем ее гражданкой Игрек – стонет и охает во сне таким образом, что можно подумать о ней ну просто бог весть что… Однако, как видите, я не теряю бодрости и сношу эти стоны совершенно безропотно.
Он. Хорошо, допустим… Но замечено также, что ни свет ни заря вы начинаете внезапно петь, чем и будите окружающих.
Она. Неужели вы думаете, что можно удержаться от этого в летнее солнечное утро? К тому же я пою очень тихим голосом, еле слышно.
Он. Тем не менее вам следует учитывать, что некоторые люди спят чрезвычайно чутко.
Она. Ничего, ничего – могут и не поспать немножечко! В конце концов, ничто так не укорачивает нашу жизнь, как беспробудный сон.
Он. Все это, безусловно, так, однако утренний сон…
Она (прерывает его). Вообразите к тому же, что некоторые из моих соседок, несмотря на то, что давно уже тут находятся, ни разу – понимаете? – ни разу не видели восхода солнца! Между тем восход солнца на море оставляет, как я выяснила, необыкновенное впечатление.
Он. Совершенно солидарен с вами. Но почему вы, как утверждают потерпевшие, лазаете по ночам из окон в сад, а через некоторое время таким же путем возвращаетесь обратно? Многие из проснувшихся терпеливо ждут Вашего обратного появления, дабы уснуть снова, но иногда вы возвращаетесь часа через полтора и тем самым травмируете их еще более.
Она. Дежурная сестра закрывает на ночь корпус на ключ, а у меня возникает иной раз непреодолимое желание выйти в ночной сад, полюбоваться светом луны, добрести до моря, остаться наедине с природой… Поймите, я – горожанка, уж много лет я не видела моря, не бродила по лесу… Здесь все вокруг решительно сводит меня с ума… (Ей стало вдруг совестно своих признаний.) В свое оправдание я могу сказать одно – в окно я лазаю с самой величайшей тщательностью.
Он. К сожалению, я обладаю противоположными сведениями. Прошлой ночью, покидая окно, вы опрокинули три бутылки кефира, и они, как утверждают очевидцы, разбились все разом, перебудив таким образом не только Вашу палату, но и весь нижний корпус.
Она. Поверьте, Родион Николаевич, что в дальнейшем я буду лазать в окно с ещё большей осторожностью.
Он. Черт возьми! С вами довольно затруднительно вести беседу.
Она (сочувственно). Какие еще претензии вы имеете ко мне, доктор?
Он. Видите ли… в качестве эксперимента, чтобы ближе знать наших… э… пациентов… мы предлагаем им по приезде заполнить небольшую анкету. Скажу прямо, что Ваши ответы на нее несколько меня озадачили. Начнем с того, что в графе «возраст» вы поставили прочерк.
Она (жестко). По отношению к женщине этот вопрос я считаю бестактным. Право, вы могли бы спросить о чем-нибудь другом. Возраст – сугубо личное дело каждого гражданина. И вообще… к чему это нездоровое любопытство? Я, например, не спрашиваю, сколько вам лет.
Он (гордо). Могли бы и спросить. В отличие от вас, женщин, которые по каким-то неясным соображениям скрывает свой возраст, я отвечаю совершенно откровенно – мне шестьдесят пять.
Она. Серьезно?
Он. Что – серьезно?
Она. Я предполагала, что вам гораздо меньше.
Он. Хм… Вы думали? (Вновь становится суровым.)
Она. Что ж, мне по душе Ваша прямота, и я постараюсь ответить на нее полной откровенностью – мне еще нет восьмидесяти. Надеюсь, вас это удовлетворит?
Он (сухо). Однако идем дальше – почему на вопрос «ваша профессия» вы ответили довольно-таки расплывчато: «Работаю в цирке»?
Она. Но я действительно там работаю.
Он. Кем? Какова Ваша профессия?
Она. Вы думаете, это поможет лечению атеросклероза, который Ваши врачи наконец-то у меня обнаружили, хотя я им совершенно не страдаю.
Он. Ей-богу, я теряю терпение. (Яростно.) Ваша профессия? Что вы делаете в цирке, товарищ Жербер? Кувыркаетесь, играете на барабане, глотаете живых лягушек?
Она. Ваше нездоровое любопытство когда-нибудь погубит вас. (Вдруг тихо улыбнулась.) Я показываю фокусы. Что еще может делать женщина в моем возрасте, Родион Николаевич. (Развела руками.) Показываю фокусы.
Он. Ну хорошо… допустим, (пауза). Отчего вы не заполнили графу о семейном положении?
Пауза.
Она. Этот вопрос бывает иногда слишком сложен для краткого ответа.
Он (нетерпеливо). Черт возьми… Вы замужем или нет?
Она (помолчав). Знаете – даже мило, что это так волнует вас. Меня это даже трогает в какой-то степени. Ну что ж, придется во всем вам сознаться. Я решительно не замужем. Решительно. Теперь вы удовлетворены? Никаких новых вопросов? В таком случае, заявляю, что мне это безумно надоело. Задаете бестактные вопросы, а сами даже халата не удосужились надеть! (Грозно.) Сидите в дурно выглаженном пиджаке, у которого одна пуговица оторвана! Непрестанно жуете конфеты. И это врач!
Он (взорвался). Ну вот что – хватит!… Знаете ли вы, что я непрестанно сосу леденцы, дабы избавиться от пагубной привычки курения. Вы просто вздорное существо… Издеваетесь надо мной самым изощренным образом. Довольно! Перепишите анкету, или я немедленно выпишу вас из санатория!
Она (с достоинством берет из его коробочки леденец, кладет в рот.
Она. Должна признаться, что ужасно люблю новых знакомых – они куда предпочтительнее старых… Те всегда талдычат что-нибудь общеизвестное, а новые нет-нет, а сообщат что-нибудь новенькое… Мы так прелестно поговорили…
Некоторая пауза.
Она. Отчего вы так вытаращили глаза, Родион Николаевич?
Он (окончательно сбит с толку). Вытаращил?
Она. Вытаращили.
Он. Нда… Должен подчеркнуть, что у вас, видимо, очень переменчивый характер.
Она. Мне многие сообщали об этом. Я решительно не могу понять, отчего это происходит. Общаясь с людьми, я обычно бываю полна самых добрых намерений. Но велика ли тут моя вина? Вас не радует солнышко, когда оно появляется из-за туч? Сегодня я всех люблю. Всех решительно! И вас тоже, Родион Николаевич… Что с вами, бедненький?
Он (откашливается). Поперхнулся...
Он кладет в рот леденец
Она. Сладкоежка. Кстати… давно вы бросили курить?
Он. Назад лет пять.
Она. Может быть, вам стоит снова приняться за курение, чтобы освободиться наконец от пагубной привычки сосать леденцы?
Он. Вы мире много неразрешимых вопросов.
Она. Хотите, я пройду в буфет и принесу вам булочку с маком? Мне бы так хотелось сегодня видеть вокруг счастливые лица.
Он. Нет уж, увольте, я сыт.
Она. Вас не радует солнышко, когда оно появляется из-за туч? Я получила письмо от мужа. Оказывается, он в данное время находится на Каспии, и там ужасающая жара.
Он. Но позвольте… вы сказали, что вы не замужем.
Она. Неужели?
Он. Уверяю вас.
Она. Вы запомнили? Вот странно. Очевидно, я была зла на него. Вот и объявила несуществующим. Со мной это бывает. Всему виной мой, как вы заметили, переменчивый характер. Тем не менее мой муж Прекрасный человек. Но я вижу, что вас это совершенно не радует.
Он. Отчего же.
Она. Вообще-то они встречаются не часто – мужчины, достойные интереса. Такие все приблизительные. Ни то ни се!..
Он. Должен заметить, что и о женщинах подчас трудно сказать что-либо одобрительное.
Она. Так уж и ничего?
Он. Решительно. Я ведь главный врач санатория – передо мною тысячи лиц проходят. Не скажу о всех, но иногда такие особы возникают… Вот в прошлом месяце одна появилась – снимает платок, а у нее синие волосы. Синие – совершенно. К сиреневым я уж привык- их тут уже штук пять гуляло, но синие!… А затем эти мини, макси, миди!… Штаны клоунские, широченные… Ну разве не безобразие?…
Она. Вот тут я с вами совершенно не согласна. Женщина всегда должна быть в форме. И она просто не имеет права отставать от моды… Если хотите, она должна блистать!… И сдаваться ей нельзя. Ни при каких обстоятельствах!
Он (продолжает сердиться). Сомнительные рассуждения… Весьма сомнительные – женщину скромность украшает, постоянство, чувство меры, а все эти завитушечки, побрякушечки… (Распаляясь все больше.) Вот к примеру – ну что за странный убор вы воздвигли у себя на голове… что за удивительное сооружение? Постите – не разбери-поймешь.
Она (сражена, убита). Правда? Не разбери-поймешь?
Он. Безусловно.
Она. Печально… Я не думала… Мне так нравилась эта чалма. (С надеждой.) Ведь это чалма, Родион Николаевич.
Он. Чалма? вы так считаете? А зачем вы надели ее? Из каких, простите, соображений?
Она. Какая ерундистика!… Чалма моя почему-то ему не приглянулась! На себя взгляните – пуговицы, как не было! Мало того – вон уж и другая на ниточке висит… Просто любопытно, кудаОна. Тем более должны были бы в порядке находиться. Есть же у вас знакомые женщины, которые вас ценят, симпатизируют… благоволят, в конце концов…
Он (сдерживая гнев). Для того чтобы навечно поставить все точки над «и», должен заявить, что я занят делом и мне решительно не до женщин. Как я уже указал, они мне абсолютно безразличны. Все! До единой!
Она. Непостижимо! Врач на курорте! И притом холостяк – заметьте… У вас, наверное, была бездна романов.
Он. Бездна? У меня? Вы полагаете?
Она. Я просто уверена в этом. Это естественно.
Он. Предпочел бы ограничить наши беседы рамками лечебно-санаторного характера. Исключительно!
Она. А не скучно вам... одному?
Он. Одному? (Очень оскорбился.) Простите, но это просто смешно. Я постоянно окружен множеством людей. Можно даже сказать, я чрезмерно ими окружен! И какие интересные личности встречаются, сколько судеб наблюдаешь!… Врачу открыто то, что совершенно неизвестно простому смертному… Судьба любого моего пациента – это живая книга, которую читаешь с неподдельнейшим интересом… Казалось бы, чужие судьбы. Но стоит тебе как врачу в них вмешаться, и они уже становятся в какой-то мере и твоими… О каком же одиночестве может тут идти речь? Нет-нет, только полным незнанием предмета можно объяснить ваши заблуждения по поводу меня, товарищ Жербер.
Она. Ну вот – вы опять рассердились, Родион Николаевич.
Он (ворчливо). Я вовсе не рассердился.
Она. Рассердились, рассердились.
Он. Не рассердился, черт возьми! Хотя женщины, если с ними беседуешь продолжительно, обязательно тебя рассердят.
Она. Не пойму, чем они так немилы вам – бедные женщины? Надеюсь, к Вашей жене вы относились не так сурово,
Он (негромко). Моя жена была прекрасная женщина.
Она (тихонько). А сейчас где она?
Он (внимательно поглядел по сторонам и сказал почти спокойно). Ее нет.
Она. Она ушла от вас?
Он. Её нет.
Она. Что же случилось,
Он. Война случилась. Она пошла на фронт и не вернулась. Она тоже была хирургом, но мы воевали на разных фронтах.
Она. Ах, вот что.
Он. Ну вот… дождь. В таком случае я зонт открою?..
Она. Да не рассуждайте вы!… Лучше открывайте поскорее. Господи, медлительный какой… Промокнем ведь.
Он (открыл зонт). Почему же медлительный. Поспешишь – зонт сломаешь… Ну, берите его за ручку.
Она. Взяла.
Он. Теперь хорошо?
Она. Ничего себе.
Он. Отличный зонт. Вместительный. Знаете, тут даже уютно.
Она. Нашли удовольствие!…
Он. Но почему же?…
Она. Я так любила дождь когда-то. Боже мой, как я безумно его любила! Мне такие чудесные мысли приходили в голову под дождем… И я ненавидела зонты, прыгала по лужам!… А теперь боюсь… Наверное, боюсь простудиться… Боюсь радикулита. нефрита. плеврита. И скорее, скорее лезу под зонт… самым жалким образом. Как обидно-то, господи!
Он. Что же тут обидного, позвольте?
Она.Поспешность, с которой я стремлюсь под зонт?.. Вот что, давайте сломаем зонт.
Он. Зачем!
Она. Сломаем! Будем сопротивляться… не дадимся ей в руки…
Он. Кому?
Она. Старости. Это она!… Несомненно она! Не сдадимся! Сломаем зонт и будем стоять под дождем с непокрытой головой… Черт возьми,- сломаем эту дурацкую палку пополам!
Он. Что вы делаете? Остановитесь!
Она (закрывает зонт). Вот как я сейчас ударю его об коленку!… Раз! Э-э… не так-то просто… (Замечает, как он, пошатываясь, теряет равновесие.) Что с вами?
Он. Ничего… Мне надо сесть.
Она. Зачем?
Он. Так будет лучше.
Она (напугалась.) Вам плохо?
Он. Пустяки. (вынимает таблетки. Глотает.) Бывает.
Она. Сердце?

Он кивнул головой.

Она. Какой ужас… И никого поблизости. Ой, вы сидите на мокром.
Он. Мило..
Она. вам лучше?
Он. Еще нет. Но сейчас будет. Вот увидите.
Она. Скорее давайте.
Он. Дождь кончился?
Она. Да.
Он. А где мой зонт?
Она. Лежит в луже.
Он. Вы его сломали?
Она. Не удалось.
Он. Какое чудесное известие. (Вздохнул.) Ну вот, кажется, отпустило… (Поднял голову.) Как вас зовут?
Она. Меня?.. Товарищ Жербер.
Он. Не то… Как вас зовут?
Она. Лидия Васильевна…
Он. Вы только оглянитесь вокруг…
Она. Огляделась… И что же?
Он (изумляясь). Как прекрасно жить, Лидия Васильевна.
ОНА. Лидия Васильевна совершенно с вами согласна. И я хотела бы вас обрадовать ещё. У меня за последние дни очень наладились отношения с моими соседками по этажу. Дело даже дошло до того, что некоторые из них, воспользовавшись моим примером, прогуливаются теперь по ночному саду, а наиболее активные доходят до того, что любуются иногда восходом солнца. При этом нарушения тишины сведены практически на нет – мы не лазаем больше в окно, так как симпатизирующая мне медсестра выделила нам запасной ключ от входной двери.
Он (тревожно). Но не кажется ли вам, что вследствие всех этих, кхм… перемен отдельные нарушения распорядка приняли несколько массовый характер?
Она. Но так ли это существенно? Важно, что мы сплотились в единый коллектив. По утрам, например, меня просто умоляют спеть что-нибудь. Мало того, некоторые даже присоединяются к моему пению.
Он. Надеюсь, что весь остальной этаж находится все же в относительном покое?
Она. Не совсем в этом уверена. Но зато все меньшее число лиц опаздывает к утреннему завтраку.
Он (неожиданно мягко). У нас довольно дождливый климат, и этот зонт действительно нередко меня выручал… Но все же дело не в нем… Как-никак две войны.
Она. Неужели? И в гражданскую успели?
Он. Мальчишкой, на подступах к Петрограду. И дальше.... (Задумался.) Голод, разруха, блокада… сколько бедствий! Лучшие друзья рядом гибли, а я и помочь не умел. Оттого, вероятно, и отправился на лекаря учиться. Помню, долго копил деньги на брюки, недоедал – купил наконец. И в первый же день прожег их папиросой. Представляете – огромная дыра на коленке. Иногда мне кажется, что я мамонт. Иду по улице, оглядываюсь и понимаю. Мамонт. Динозавр.
Она. Нет, счастливые времена… Молодость. Не страшны были ни голод, ни холод. Училась театру. Я ведь была драматической актрисой. Не верите? Мы всем курсом на Магнитку ездили, на Днепрогэс – с выступлениями. Боже мой, сколько надежд!
Он. И я в первую пятилетку по всей России колесил… Теперь уж и вообразить себе не могу, каким был в те годы.
Она. А я вот весьма живо Вас представляю на каком-нибудь диспуте-«Может ли комсомолец носить галстук?».
Он. Вы небось в те времена тоже шустренькой были?
Она. А Вы думаете! Мне даже иногда самой себя страшно становилось!…
Он. И сколько же Вам было в ту славную пору?
Она. Восемнадцать, я уж замуж вышла… А затем через годик у меня и сын родился.
Он. Такую рань? Будет вам.
Она. Нет, правда… (Улыбнулась.) Петей назвали.
Он. А Ваш муж… он тоже артистом был?
Она. Что вы! Тогда у меня был совершенно другой муж… Ничего общего! Дело в том, что замужем мне пришлось быть неоднократно. Впрочем, все это дела довоенные. В дальнейшем я как-то урезонилась. Взяла себя в руки. И после войны всего лишь однажды замуж вышла.
Он. Ну, знаете… с вами просто опасно иметь дело.
Она. Теперь-то? Эх, Родион Николаевич… Эх!
Он. А кто он был… Ваш первый супруг?
Она. Ни то ни сё. Проба пера. Как только родился Петя, я мгновенно поняла, что муж мне больше совершенно не нужен.
Он. Но зачем же вы вышли за него замуж?
Она. Как зачем? Я его безумно полюбила.
Он (сердится все больше). За что?
Она. Но откуда же я это знаю. Никто никогда этого не знает. Ну придумывают там иногда что-то… для очистки совести. Я теперь совсем другой человек, совершенно нелегкомысленная… Двадцать лет назад вышла замуж. В последний раз! И до сих пор люблю его. Нежно и преданно.
Он. Нежно и преданно?
Она. Нежно и преданно. Ну теперь-то вы успокоились?
Он. В какой-то мере. (Помолчав.) А я только один раз был женат.
Она. И всю жизнь любили только её... Как .то интересно. Всю жизнь.
Он. Да. Всю жизнь. У нас долго детей не было. А потом появилась девочка, Катя. А потом...
Она. А мой сын почти взрослым был тогда. Его убили... Под Кёнигсбергом, в самом конце войны. Я как раз в эти дни тоже на фронте была. С концертной бригадой, под Берлином, совсем близко. Мы там день победы праздновали, радовались очень. Ничего не знала. Ему не было и восемнадцати лет... Разболталась я что-то. Всё говорю, говорю, совершенно не учитываю ваше болезненное состояние, Вам же нужен покой. Простите. Да забыла, ваши любимые леденцы. (Подаёт коробочку.)
Он. Очень признателен. Только, за что же мне...
Она. Ну, если не я, то кто же другой?

Пауза.

Она. А знаете, что меня всё время терзает?
Он. Было бы любопытно узнать.
Она. Я привезла с собой один прелестный наряд. Но выйти в нём я как-то не удосужилась… Совершенно некуда! В конце концов решила посетить в них музей, но вовремя одумалась. Что ни говори, музей требует чего-то строгого, а они у меня несколько… Нет-нет, не какие-нибудь там слишком разнузданные, но все-таки… Так обидно, так обидно везти их обратно ненадеванными… Хотя вам этого не понять – ведь вы не женщина, Родион Николаевич.
Он. Что верно, то верно. (Осторожно.) А не могли бы вы появиться в них на каком-либо нашем вечере отдыха?
Она. Нет-нет – в обстановке санатория мне не хотелось бы выделяться. Поверьте, это было бы нетактично… (Помолчала.) Да и волнует меня несколько иной вопрос.
Он. Какой именно?
Она. Любите ли вы посещать рестораны?
Он. Что касается питания... Я уже несколько лет не был в ресторанах, они не представляет для меня достаточного интереса. А ваш муж в Москве, после долгой разлуки безусловно мог бы отправиться с вами в ресторан .
Она. Нет, это вряд ли. Хотя, он вернётся в Москву в те же числах, что и я... Но это совпадение. Может, мы даже не увидимся с ним. В Москве он всегда бывает страшно занят.
Он. Я как-то не могу взять в толк, уяснить себе, у вас, видимо, с мужем очень своеобразные отношения?
Она. Что тут удивительного? В конце концов, брак сам по себе - своеобразное явление. Вступить в него настолько же просто, насколько трудно бывает его сохранить. Кстати, знаете, кто мой муж? Знаменитый музыкальный эксцентрик!
Он. Невероятное везение! Быть женой музыкального эксцентрика – величайшее счастье, вероятно.
Она (строго). И нет тут ничего смешного. Мой муж – человек необычайного таланта. Немыслимо передать словами, какое он производил впечатление в молодости. Это было совершенное чудо!… Своими невероятными трюками он мгновенно покорял зрителей. Многие из них буквально плакали от восторга… Трудно ли представить, что я полюбила его бесконечно! Я оставила театр и стала всюду за ним ездить… Он видел, что мне тоже хочется выступлений, нужен успех, аплодисменты – ведь я была актриса, он прекрасно это понимал… Мы сделали с ним совместный номер. (Восторженно.) Я появлялась в серебристой пелерине и розовом трико, а пепельного цвета парик довершал картину. Вступал оркестр, я раскланивалась и пела вступительную песенку. (Поет.)

Парам-пара, забыть пора
Все наши ссоры и придирки,
Мы все добры, как детвора,
Мы все дружны, пока мы в цирке.
Ах, как умен вот этот слон,
Как чудеса неотвратимы,
Цирк любит нас, он в нас влюблен,
Пока мы в цирке - мы любимы.
Ах, что за номер, что за трюк,
Всё спуталось и всё смешалось,
Ах, что за труд, но этот труд
похож на маленькую шалость.
Недаром купол так высок,
Здесь столько блеска, столько риска,
И свой прозрачный голосок
Дарует вам одна артистка.

Он. Да, несомненно, жаль, что в свое время я не посмотрел этого номера.
Она. О нем только вспоминают… только вспоминают. Вы не можете представить, Родион Николаевич, как я благодарна мужу за все, что он сделал для меня… На арене цирка я пережила величайший успех.
Он. Приходится только сожалеть, что вы видитесь с ним, судя по Вашим словам, не так уж часто.
Она. Что поделаешь? Что поделаешь… Дело в том, что мой муж давно уже женат на другой женщине.
Он (потрясен). То есть как это женат?…
Она. Довольно просто: женат – и все тут.
Он. Но это же… просто черт знает что!
Она. Вы думаете? Но, с другой стороны,- что ему было делать? Он встретил женщину, которую безумно полюбил… Что же тут плохого? Разве он виноват, что полюбил ее? К тому же следует учесть, что я была значительно старше. Если говорить честно, привлекательна совсем не в той мере, что молодая,- надеюсь, с этим-то вы не станете спорить? Это сыграло немалую роль.
Он. Не знаю. Но…
Она (рассудительно). Не будем все-таки сбрасывать со счетов, что любовь – святое чувство. Можете быть уверены – я сдалась не сразу… я сделала самостоятельный номер… Некоторые даже поздравляли меня, представьте, я месяц выступала с ним на арене.
Он. И что за этим?
Она. Видите ли… Впоследствии этот номер не имел шумного успеха… И по истечении некоторого времени, мои друзья предложили мне перевестись в кассу. Немыслимое везенье – не правда ли? Ведь я так люблю цирк! М я стала кассиршей.
Он (помолчав). Позвольте поцеловать Вам руку (берет ее руку и почтительно целует).
Она (вырывает руку). Если вы жалеете меня, то поступаете очень глупо. У меня с мужем отличные отношения… Дай Бог каждому! Не более двух месяцев назад, перед отъездом на Каспий, он даже одолжил у меня сто пятьдесят рублей… И может быть, отдаст их! Возможно, все… Решительно все! (Очень рассержена.)
Он (в растерянности). Лидия Николаевна... (Ласково) Лидия Николаевна - Лидия Николаевна... Успокойтесь, прошу вас.
Она. Я хотела сказать вам еще что-то, но совершенно забыла что.
Он. Нда. (Неожиданно.) Вы заметили, что теперь как-то странно танцуют?
Она. Нет, не заметила.
Он. Бог знает что! (Показывает движения.)
Она. Это твист. Вы просто отстали от жизни. Ваша жена смотрит!
Он (холодно). Прошу простить, но я холост, товарищ Жербер.
Она (чуть помедлив). Неужели?
Он. Представьте себе.Он. Да-а?..
Она. Это пугает только в начале, потом привыкаешь.
Он. Вы думаете?
Она. Да.
Он. Все мы страшно шагнули куда-то... вперёд.
Она. Некоторые ученые полагают, что твист возник в противовес телевизору. После долгого сидения в кресле требуется определенная разрядка. Твист как бы снимает некоторое окостенение. Несколько легких движений (демонстрирует элементы твиста)…, и напряжение снято. Впрочем, стоит ли серьезно говорить о твисте. Практически он уже вышел из моды.
Он. Неужели? Это меня значительно ободряет. Хотя остальные танцы… удивляют в той же мере. Все-таки безобразие.
Она. Тут я с вами решительно не согласна. Вы просто варвар. Представляю, каким увальнем вы были в молодости.
Он. Вы полагаете? А известно ли вам, что я до упаду танцевал шимми и чарльстона.
Она. Как? Вы танцевали шимми и чарльстон?
Он. Танцевал. И чарльстон тоже.
Она. Нет, никогда не поверю, что вы могли танцевать чарльстон.
Он (упрямо). А я вам говорю, что танцевал.
Она. Докажите.
Он. Где?
Она. Здесь.
Он. Когда?
Она. Сейчас. Сию минуту.
Он. И докажу.
Она. Валяйте.
Он (пытается танцевать). Так. Погодите… Во-первых, так… Нет, не то… Постойте-ка… (Решительно.) Не могу.
Она. Почему?
Он. Я лишен музыкального сопровождения.
Она. Не приходите в отчаяние, сейчас вы услышите его. (Напевает мелодию старинного чарльстона, прихлопывая в такт руками.) Ну – что же вы? Стыдитесь…
Он (яростно). Никогда!… (Неуверенно проделывает несколько движений, отдаленно напоминающих то чарльстон, то лезгинку.) Прошу усилить музыкальное сопровождение. Громче!
Она. Нас отправят в милицию.
Он. Пусть! (С некоторым азартом и уже увереннее выделывает замысловатые па.) Ну как?
Она. Прогрессируете…
Он (перестает танцевать). Все понятно. Чарльстон – парный танец.
Она (настороженно). Что вы хотите этим сказать?
Он. Его нельзя танцевать в одиночку.
Она. Уж не считаете ли вы, что в Вашем танце должна принять участие и я?
Он. Несомненно.
Она. Побойтесь Бога… Вспомните о Вашем сердце.
Он. Поздно. Меня не остановишь! Танго?
Она. Эх! Пропади все пропадом.

Они танцуют.

Он. Ага! Вот видите… танцуем!
Она. Мягче! Не надо так прыгать. И не выбрасывайте свои ноги с такой адской силой! Где чувство меры? Помните об изяществе. Вот уж не думала, что вы такой неуемный…
Он. Никаких полумер – танцевать так танцевать!
Она. Вы молодец.
Он. Вы тоже не промах.
Она. Боже мой, как прекрасно.
Он. Лучше не бывает.
Она. Тем не менее нам решительно следует передохнуть.
Он. Пожалуй.
Она. Да, жизнь прекрасна.
Он. Вы правы. Давайте поедем на пароходе в Каунас.
Она. Нельзя. Это может быть дурно истолковано.
Он. Как? Неужели мы еще в таком возрасте?
Она. А вы сомневаетесь?!
Он. Черт возьми – вы опасное существо.
Она. Но не для вас. Как вы могли забыть – ведь вы женоненавистник.
Он. Именно так. Разве есть еще на свете женщины, с которыми хоть в малейшей степени можно было бы сравнить… Испарились.
Она. Д-да. И мужчины тоже… которых можно было бы сравнить… Испарились.
Он. И мужчины испарились… и женщины испарились.
Она. Все испарились.
Он. Вот ужас-то.
Она. Но нам с вами это безразлично?
Он. Нам это безразлично.
Она. Вы полагаете?
Он. А вы?
Она. Я?… Полагаю.
Он. И я тоже…
Она. Вот и хорошо. Мы оба полагаем.
Он. Полагаем – и все.
Она. И все.

Улыбаются.

Он. Вальс? Лидия Васильевна, напоследок вальс!
Она. Если только последний раз...

Танцуют вальс.

Она. А ведь находятся такие глупцы… уверяют, будто одиночество страшит…
Он. Надо же!
Она. Вот уж не страшит…
Он. Смешно подумать… Хотя иногда под вечер… вдруг взгрустнется.
Она. Разве уж совсем немножечко…
Он. Еле-еле.
Она. Совсем чуть-чуть.

Медленно кружатся. Останавливаются.

Он. Лидия Васильевна, я прошу отнестись к моим словам совершенно серьёзно, сохранив это, естественно, в тайне от моих сослуживцев и отдыхающих. Я предлагаю Вам посетить какой-нибудь ресторан. Правду сказать, мне просто не терпится взглянуть на Ваш, так и ненадёванный здесь наряд.
Она. Ах! Родион Николаевич... Дайте мне руку. Идёмте.

Они выходят. Раздаётся звуки грома. Звучит музыка, переходящая в песенку о цирке.

Пока мы здесь, мы ждём чудес,
Пока мы здесь, мы им причастны,
Побудем здесь, пока мы есть,
Пока мы в цирке, мы прекрасны.
Но все пройдет, увы-увы,
И будет только то, что будет,
Забудете артистку вы,
Зато она вас не забудет.

Помнится, в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. В яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, сидел в плетеном креслице в тени большого каштана, возле окон своего кабинета, Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним появилась Лидия Васильевна, впервые предстала перед Родионом Николаевичем, Одета она была не без изящества. хотя и несколько пестро.


                "Занавес"


















                Вариант 2


ТК
Алексей Николаевич Арбузов
Старомодная комедия

Марии Ивановне Бабановой

ПАРАФРАЗ

Действующие лица:
Лидия Васильевна, ей нет еще...
Родион Николаевич, а ему...

Действие происходит на Рижском взморье

Помнится, в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. В яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, сидел в плетеном креслице в тени большого каштана, возле окон своего кабинета. Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним появилась Лидия Васильевна, впервые предстала перед Родионом Николаевичем, Одета она была не без изящества. хотя и несколько пестро.

Она. Пожалуй, у меня никаких сомнений, что вас зовут Родион Николаевич.
Он. Что верно, то верно.
Она. А если это так, то вы, несомненно, главный врач данного санатория.
Он. И это не противоречит истине.
Она. Не найдя вас в кабинете, я по совету дежурной сестры спустилась в сад. Очень рада, что обнаружила вас.
Он. Прошу простить, но в неприемные часы я предпочитаю находиться в саду, возле окон своего кабинета. Прошу садиться.
Она. Благодарю. (Села.)

Пауза.

Она. Ну почему вы молчите?
Он. А вы полагаете, что я должен о чём-то говорить?..
Она. Это естественно. Ведь вы вызвали меня для беседы?
Он. Прошу прощения… Вы отдыхаете в нашем санатории?
Она (гордо). Я думала, что это вам известно.
Он. Но… я хотел бы узнать Вашу фамилию.
Она. Жербер.
Он (внимательно оглядел ее). Жербер? Та самая?
Она (с достоинством). Та самая? Как понять это словосочетание? Согласитесь, что звучит оно несколько странно. (Фыркнула.) Та самая!
Он. Прошу извинить, товарищ Жербер, но я назначил вам прием на десять утра, а сейчас как-никак уже второй час дня.
Она. Какие пустяки! Разве это имеет значение? Ведь я явилась.
Он (осторожно). Безусловно, это радует меня. Но почему вы не явились в десять?
Она. Неподходящее время. В десять я кормлю чаек. (Строго.) Я кормлю их ежедневно сразу после завтрака.
Он. Я все-таки думаю, что один раз вы могли бы покормить их и чуть позже.
Она (непререкаемо). Нет, это было бы нарушением режима.
Он. А вам кто-нибудь его устанавливал?
Она. Ни в коем случае. Я все делаю самостоятельно.

Пауза.

Как называется это дерево?
Он (удивился). Каштан.
Она. А эти кусты?
Он (удивляясь еще больше). Это акация.
Она. Мне необходимо все это запомнить. Увы, но последние годы я жила в каком-то диком отдалении от природы. Я путаю названия цветов, птиц. Решительно не помню, кто – кто. Теперь мне следует все это вспомнить. Но почему вы все время молчите? Я пришла, сижу тут с вами, теряю время – а вы молчите… притаились как-то. Может быть, у меня дурная кардиограмма? Анализ крови никуда? Или иные неприятности? Не таитесь.
Он (поспешно). Нет, нет… Пока я не располагаю никакими тревожащими данными. Суть совсем в ином, товарищ Жербер. Видите ли… Наш санаторий – в какой-то мере лечебное учреждение… Это не гостиница, не дом отдыха... Тишина и порядок должны быть тут неукоснительными. Между тем… Ваше поведение вызывает обильные жалобы окружающих. Вы находитесь у нас всего шесть дней, а нареканий в Ваш адрес накопилось предостаточно… Поверьте, в нашем санатории еще никогда не было такой необычной больной.
Она. Прежде всего должна заметить, что слово «больная» меня решительно не устраивает. Этот термин не может не угнетать любого нормального человека, приехавшего к вам с чистой душой и открытым сердцем.
Он. Видите ли… не я его, к сожалению, устанавливал… но таков уж порядок.
Она (презрительно). «Порядок»!… Порядок обычно устанавливают те, кому нечего делать.
Он. Но позвольте…
Она. В чем меня обвиняют?
Он. Прежде всего в том, что вы никому из окружающих не даете спать.
Она (ледяным тоном). И каким же образом я не даю спать этим окружающим?
Он. Находясь в постели, среди ночи вы вдруг совершенно неожиданно для Ваших соседей начинаете вслух читать стихи.
Она. Немыслимо! Им не нравится, видите ли, что я читаю стихи! Неужели они думают, что храпеть предпочтительнее? А знаете ли вы, что моя соседка – назовем ее гражданкой Икс – храпит с такой сокрушающей силой, что стоящие у моего изголовья цветы колышутся – уверяю вас! – колышутся от ее храпа… В те же самые минуты моя другая визави – назовем ее гражданкой Игрек – стонет и охает во сне таким образом, что можно подумать о ней ну просто бог весть что… Однако, как видите, я не теряю бодрости и сношу эти стоны совершенно безропотно.
Он. Хорошо, допустим… Но замечено также, что ни свет ни заря вы начинаете внезапно петь, чем и будите окружающих.
Она. Неужели вы думаете, что можно удержаться от этого в летнее солнечное утро? К тому же я пою очень тихим голосом, еле слышно.
Он. Тем не менее вам следует учитывать, что некоторые люди спят чрезвычайно чутко.
Она. Ничего, ничего – могут и не поспать немножечко! В конце концов, ничто так не укорачивает нашу жизнь, как беспробудный сон.
Он. Все это, безусловно, так, однако утренний сон…
Она (прерывает его). Вообразите к тому же, что некоторые из моих соседок, несмотря на то, что давно уже тут находятся, ни разу – понимаете? – ни разу не видели восхода солнца! Между тем восход солнца на море оставляет, как я выяснила, необыкновенное впечатление.
Он. Совершенно солидарен с вами. Но почему вы, как утверждают потерпевшие, лазаете по ночам из окон в сад, а через некоторое время таким же путем возвращаетесь обратно? Многие из проснувшихся терпеливо ждут Вашего обратного появления, дабы уснуть снова, но иногда вы возвращаетесь часа через полтора и тем самым травмируете их еще более.
Она. Дежурная сестра закрывает на ночь корпус на ключ, а у меня возникает иной раз непреодолимое желание выйти в ночной сад, полюбоваться светом луны, добрести до моря, остаться наедине с природой… Поймите, я – горожанка, уж много лет я не видела моря, не бродила по лесу… Здесь все вокруг решительно сводит меня с ума… (Ей стало вдруг совестно своих признаний.) В свое оправдание я могу сказать одно – в окно я лазаю с самой величайшей тщательностью.
Он. К сожалению, я обладаю противоположными сведениями. Прошлой ночью, покидая окно, вы опрокинули три бутылки кефира, и они, как утверждают очевидцы, разбились все разом, перебудив таким образом не только Вашу палату, но и весь нижний корпус.
Она. Поверьте, Родион Николаевич, что в дальнейшем я буду лазать в окно с ещё большей осторожностью.
Он. Черт возьми! С вами довольно затруднительно вести беседу.
Она (сочувственно). Какие еще претензии вы имеете ко мне, доктор?
Он. Видите ли… в качестве эксперимента, чтобы ближе знать наших… э… пациентов… мы предлагаем им по приезде заполнить небольшую анкету. Скажу прямо, что Ваши ответы на нее несколько меня озадачили. Начнем с того, что в графе «возраст» вы поставили прочерк.
Она (жестко). По отношению к женщине этот вопрос я считаю бестактным. Право, вы могли бы спросить о чем-нибудь другом. Возраст – сугубо личное дело каждого гражданина. И вообще… к чему это нездоровое любопытство? Я, например, не спрашиваю, сколько вам лет.
Он (гордо). Могли бы и спросить. В отличие от вас, женщин, которые по каким-то неясным соображениям скрывает свой возраст, я отвечаю совершенно откровенно – мне шестьдесят пять.
Она. Серьезно?
Он. Что – серьезно?
Она. Я предполагала, что вам гораздо меньше.
Он. Хм… Вы думали? (Вновь становится суровым.)
Она. Что ж, мне по душе Ваша прямота, и я постараюсь ответить на нее полной откровенностью – мне еще нет восьмидесяти. Надеюсь, вас это удовлетворит?
Он (сухо). Однако идем дальше – почему на вопрос «ваша профессия» вы ответили довольно-таки расплывчато: «Работаю в цирке»?
Она. Но я действительно там работаю.
Он. Кем? Какова Ваша профессия?
Она. Вы думаете, это поможет лечению атеросклероза, который Ваши врачи наконец-то у меня обнаружили, хотя я им совершенно не страдаю.
Он. Ей-богу, я теряю терпение. (Яростно.) Ваша профессия? Что вы делаете в цирке, товарищ Жербер? Кувыркаетесь, играете на барабане, глотаете живых лягушек?
Она. Ваше нездоровое любопытство когда-нибудь погубит вас. (Вдруг тихо улыбнулась.) Я показываю фокусы. Что еще может делать женщина в моем возрасте, Родион Николаевич. (Развела руками.) Показываю фокусы.
Он. Ну хорошо… допустим, (пауза). Отчего вы не заполнили графу о семейном положении?

Пауза.

Она. Этот вопрос бывает иногда слишком сложен для краткого ответа.
Он (нетерпеливо). Черт возьми… Вы замужем или нет?
Она (помолчав). Знаете – даже мило, что это так волнует вас. Меня это даже трогает в какой-то степени. Ну что ж, придется во всем вам сознаться. Я решительно не замужем. Решительно. Теперь вы удовлетворены? Никаких новых вопросов? В таком случае, заявляю, что мне это безумно надоело. Задаете бестактные вопросы, а сами даже халата не удосужились надеть! (Грозно.) Сидите в дурно выглаженном пиджаке, у которого одна пуговица оторвана! Непрестанно жуете конфеты. И это врач!
Он (взорвался). Ну вот что – хватит!… Знаете ли вы, что я непрестанно сосу леденцы, дабы избавиться от пагубной привычки курения. Вы просто вздорное существо… Издеваетесь надо мной самым изощренным образом. Довольно! Перепишите анкету, или я немедленно выпишу вас из санатория!
Она (с достоинством берет из его коробочки леденец, кладет в рот.
Она. Должна признаться, что ужасно люблю новых знакомых – они куда предпочтительнее старых… Те всегда талдычат что-нибудь общеизвестное, а новые нет-нет, а сообщат что-нибудь новенькое… Мы так прелестно поговорили…
Некоторая пауза.
Она. Отчего вы так вытаращили глаза, Родион Николаевич?
Он (окончательно сбит с толку). Вытаращил?
Она. Вытаращили.
Он. Нда… Должен подчеркнуть, что у вас, видимо, очень переменчивый характер.
Она. Мне многие сообщали об этом. Я решительно не могу понять, отчего это происходит. Общаясь с людьми, я обычно бываю полна самых добрых намерений. Но велика ли тут моя вина? Вас не радует солнышко, когда оно появляется из-за туч? Сегодня я всех люблю. Всех решительно! И вас тоже, Родион Николаевич… Что с вами, бедненький?
Он (откашливается). Поперхнулся...
Он кладет в рот леденец
Она. Сладкоежка. Кстати… давно вы бросили курить?
Он. Назад лет пять.
Она. Может быть, вам стоит снова приняться за курение, чтобы освободиться наконец от пагубной привычки сосать леденцы?
Он. Вы мире много неразрешимых вопросов.
Она. Хотите, я пройду в буфет и принесу вам булочку с маком? Мне бы так хотелось сегодня видеть вокруг счастливые лица.
Он. Нет уж, увольте, я сыт.
Она. Вас не радует солнышко, когда оно появляется из-за туч? Я получила письмо от мужа. Оказывается, он в данное время находится на Каспии, и там ужасающая жара.
Он. Но позвольте… вы сказали, что вы не замужем.
Она. Неужели?
Он. Уверяю вас.
Она. Вы запомнили? Вот странно. Очевидно, я была зла на него. Вот и объявила несуществующим. Со мной это бывает. Всему виной мой, как вы заметили, переменчивый характер. Тем не менее мой муж Прекрасный человек. Но я вижу, что вас это совершенно не радует.
Он. Отчего же.
Она. Вообще-то они встречаются не часто – мужчины, достойные интереса. Такие все приблизительные. Ни то ни се!..
Он. Должен заметить, что и о женщинах подчас трудно сказать что-либо одобрительное.
Она. Так уж и ничего?
Он. Решительно. Я ведь главный врач санатория – передо мною тысячи лиц проходят. Не скажу о всех, но иногда такие особы возникают… Вот в прошлом месяце одна появилась – снимает платок, а у нее синие волосы. Синие – совершенно. К сиреневым я уж привык- их тут уже штук пять гуляло, но синие!… А затем эти мини, макси, миди!… Штаны клоунские, широченные… Ну разве не безобразие?…
Она. Вот тут я с вами совершенно не согласна. Женщина всегда должна быть в форме. И она просто не имеет права отставать от моды… Если хотите, она должна блистать!… И сдаваться ей нельзя. Ни при каких обстоятельствах!
Он (продолжает сердиться). Сомнительные рассуждения… Весьма сомнительные – женщину скромность украшает, постоянство, чувство меры, а все эти завитушечки, побрякушечки… (Распаляясь все больше.) Вот к примеру – ну что за странный убор вы воздвигли у себя на голове… что за удивительное сооружение? Постите – не разбери-поймешь.
Она (сражена, убита). Правда? Не разбери-поймешь?
Он. Безусловно.
Она. Печально… Я не думала… Мне так нравилась эта чалма. (С надеждой.) Ведь это чалма, Родион Николаевич.
Он. Чалма? вы так считаете? А зачем вы надели ее? Из каких, простите, соображений?
Она. Какая ерундистика!… Чалма моя почему-то ему не приглянулась! На себя взгляните – пуговицы, как не было! Мало того – вон уж и другая на ниточке висит… Просто любопытно, куда Ваша жена смотрит!
Он (холодно). Прошу простить, но я холост, товарищ Жербер.
Она (чуть помедлив). Неужели?
Он. Представьте себе.
Она. Тем более должны были бы в порядке находиться. Есть же у вас знакомые женщины, которые вас ценят, симпатизируют… благоволят, в конце концов…
Он (сдерживая гнев). Для того чтобы навечно поставить все точки над «и», должен заявить, что я занят делом и мне решительно не до женщин. Как я уже указал, они мне абсолютно безразличны. Все! До единой!
Она. Непостижимо! Врач на курорте! И притом холостяк – заметьте… У вас, наверное, была бездна романов.
Он. Бездна? У меня? Вы полагаете?
Она. Я просто уверена в этом. Это естественно.
Он. Предпочел бы ограничить наши беседы рамками лечебно-санаторного характера. Исключительно!
Она. А не скучно вам... одному?
Он. Одному? (Очень оскорбился.) Простите, но это просто смешно. Я постоянно окружен множеством людей. Можно даже сказать, я чрезмерно ими окружен! И какие интересные личности встречаются, сколько судеб наблюдаешь!… Врачу открыто то, что совершенно неизвестно простому смертному… Судьба любого моего пациента – это живая книга, которую читаешь с неподдельнейшим интересом… Казалось бы, чужие судьбы. Но стоит тебе как врачу в них вмешаться, и они уже становятся в какой-то мере и твоими… О каком же одиночестве может тут идти речь? Нет-нет, только полным незнанием предмета можно объяснить ваши заблуждения по поводу меня, товарищ Жербер.
Она. Ну вот – вы опять рассердились, Родион Николаевич.
Он (ворчливо). Я вовсе не рассердился.
Она. Рассердились, рассердились.
Он. Не рассердился, черт возьми! Хотя женщины, если с ними беседуешь продолжительно, обязательно тебя рассердят.
Она. Не пойму, чем они так немилы вам – бедные женщины? Надеюсь, к Вашей жене вы относились не так сурово,
Он (негромко). Моя жена была прекрасная женщина.
Она (тихонько). А сейчас где она?
Он (внимательно поглядел по сторонам и сказал почти спокойно). Ее нет.
Она. Она ушла от вас?
Он. Её нет.
Она. Что же случилось,
Он. Война случилась. Она пошл на фронт и не вернулась. Она тоже была хирургом, но мы воевали на разных фронтах.
Она. Ах, вот что.
Он. Ну вот… дождь. В таком случае я зонт открою?..
Она. Да не рассуждайте вы!… Лучше открывайте поскорее. Господи, медлительный какой… Промокнем ведь.
Он (открыл зонт). Почему же медлительный. Поспешишь – зонт сломаешь… Ну, берите его за ручку.
Она. Взяла.
Он. Теперь хорошо?
Она. Ничего себе.
Он. Отличный зонт. Вместительный. Знаете, тут даже уютно.
Она. Нашли удовольствие!…
Он. Но почему же?…
Она. Я так любила дождь когда-то. Боже мой, как я безумно его любила! Мне такие чудесные мысли приходили в голову под дождем… И я ненавидела зонты, прыгала по лужам!… А теперь боюсь… Наверное, боюсь простудиться… Боюсь радикулита. нефрита. плеврита. И скорее, скорее лезу под зонт… самым жалким образом. Как обидно-то, господи!
Он. Что же тут обидного, позвольте?
Она.Поспешность, с которой я стремлюсь под зонт?.. Вот что, давайте сломаем зонт.
Он. Зачем!
Она. Сломаем! Будем сопротивляться… не дадимся ей в руки…
Он. Кому?
Она. Старости. Это она!… Несомненно она! Не сдадимся! Сломаем зонт и будем стоять под дождем с непокрытой головой… Черт возьми,- сломаем эту дурацкую палку пополам!
Он. Что вы делаете? Остановитесь!
Она (закрывает зонт). Вот как я сейчас ударю его об коленку!… Раз! Э-э… не так-то просто… (Замечает, как он, пошатываясь, теряет равновесие.) Что с вами?
Он. Ничего… Мне надо сесть.
Она. Зачем?
Он. Так будет лучше.
Она (напугалась.) Вам плохо?
Он. Пустяки. (вынимает таблетки. Глотает.) Бывает.
Она. Сердце?
Он кивнул головой.
Она. Какой ужас… И никого поблизости. Ой, вы сидите на мокром.
Он. Мило..
Она. вам лучше?
Он. Еще нет. Но сейчас будет. Вот увидите.
Она. Скорее давайте.
Он. Дождь кончился?
Она. Да.
Он. А где мой зонт?
Она. Лежит в луже.
Он. Вы его сломали?
Она. Не удалось.
Он. Какое чудесное известие. (Вздохнул.) Ну вот, кажется, отпустило… (Поднял голову.) Как вас зовут?
Она. Меня?.. Товарищ Жербер.
Он. Не то… Как вас зовут?
Она. Лидия Васильевна…
Он. Вы только оглянитесь вокруг…
Она. Огляделась… И что же?
Он (изумляясь). Как прекрасно жить, Лидия Васильевна.
ОНА. Лидия Васильевна совершенно с вами согласна. И я хотела бы вас обрадовать ещё. У меня за последние дни очень наладились отношения с моими соседками по этажу. Дело даже дошло до того, что некоторые из них, воспользовавшись моим примером, прогуливаются теперь по ночному саду, а наиболее активные доходят до того, что любуются иногда восходом солнца. При этом нарушения тишины сведены практически на нет – мы не лазаем больше в окно, так как симпатизирующая мне медсестра выделила нам запасной ключ от входной двери.
Он (тревожно). Но не кажется ли вам, что вследствие всех этих, кхм… перемен отдельные нарушения распорядка приняли несколько массовый характер?
Она. Но так ли это существенно? Важно, что мы сплотились в единый коллектив. По утрам, например, меня просто умоляют спеть что-нибудь. Мало того, некоторые даже присоединяются к моему пению.
Он. Надеюсь, что весь остальной этаж находится все же в относительном покое?
Она. Не совсем в этом уверена. Но зато все меньшее число лиц опаздывает к утреннему завтраку.
Он (неожиданно мягко). У нас довольно дождливый климат, и этот зонт действительно нередко меня выручал… Но все же дело не в нем… Как-никак две войны.
Она. Неужели? И в гражданскую успели?
Он. Мальчишкой, на подступах к Петрограду. И дальше.... (Задумался.) Голод, разруха, блокада… сколько бедствий! Лучшие друзья рядом гибли, а я и помочь не умел. Оттого, вероятно, и отправился на лекаря учиться. Помню, долго копил деньги на брюки, недоедал – купил наконец. И в первый же день прожег их папиросой. Представляете – огромная дыра на коленке. Иногда мне кажется, что я мамонт. Иду по улице, оглядываюсь и понимаю. Мамонт. Динозавр.
Она. Нет, счастливые времена… Молодость. Не страшны были ни голод, ни холод. Училась театру. Я ведь была драматической актрисой. Не верите? Мы всем курсом на Магнитку ездили, на Днепрогэс – с выступлениями. Боже мой, сколько надежд!
Он. И я в первую пятилетку по всей России колесил… Теперь уж и вообразить себе не могу, каким был в те годы.
Она. А я вот весьма живо Вас представляю на каком-нибудь диспуте-«Может ли комсомолец носить галстук?».
Он. Вы небось в те времена тоже шустренькой были?
Она. А Вы думаете! Мне даже иногда самой себя страшно становилось!…
Он. И сколько же Вам было в ту славную пору?
Она. Восемнадцать, я уж замуж вышла… А затем через годик у меня и сын родился.
Он. Такую рань? Будет вам.
Она. Нет, правда… (Улыбнулась.) Петей назвали.
Он. А Ваш муж… он тоже артистом был?
Она. Что вы! Тогда у меня был совершенно другой муж… Ничего общего! Дело в том, что замужем мне пришлось быть неоднократно. Впрочем, все это дела довоенные. В дальнейшем я как-то урезонилась. Взяла себя в руки. И после войны всего лишь однажды замуж вышла.
Он. Ну, знаете… с вами просто опасно иметь дело.
Она. Теперь-то? Эх, Родион Николаевич… Эх!
Он. А кто он был… Ваш первый супруг?
Она. Ни то ни сё. Проба пера. Как только родился Петя, я мгновенно поняла, что муж мне больше совершенно не нужен.
Он. Но зачем же вы вышли за него замуж?
Она. Как зачем? Я его безумно полюбила.
Он (сердится все больше). За что?
Она. Но откуда же я это знаю. Никто никогда этого не знает. Ну придумывают там иногда что-то… для очистки совести. Я теперь совсем другой человек, совершенно нелегкомысленная… Двадцать лет назад вышла замуж. В последний раз! И до сих пор люблю его. Нежно и преданно.
Он. Нежно и преданно?
Она. Нежно и преданно. Ну теперь-то вы успокоились?
Он. В какой-то мере. (Помолчав.) А я только один раз был женат.
Она. И всю жизнь любили только её... Как .то интересно. Всю жизнь.
Он. Да. Всю жизнь. У нас долго детей не было. А потом появилась девочка, Катя. А потом...
Она. А мой сын почти взрослым был тогда. Его убили... Под Кёнигсбергом, в самом конце войны. Я как раз в эти дни тоже на фронте была. С концертной бригадой, под Берлином, совсем близко. Мы там день победы праздновали, радовались очень. Ничего не знала. Ему не было и восемнадцати лет... Разболталась я что-то. Всё говорю, говорю, совершенно не учитываю ваше болезненное состояние, Вам же нужен покой. Простите. Да забыла, ваши любимые леденцы. (Подаёт коробочку.)
Он. Очень признателен. Только, за что же мне...
Она. Ну, если не я, то кто же другой?

Пауза.

Она. А знаете, что меня всё время терзает?
Он. Было бы любопытно узнать.
Она. Я привезла с собой один прелестный наряд. Но выйти в нём я как-то не удосужилась… Совершенно некуда! В конце концов решила посетить в них музей, но вовремя одумалась. Что ни говори, музей требует чего-то строгого, а они у меня несколько… Нет-нет, не какие-нибудь там слишком разнузданные, но все-таки… Так обидно, так обидно везти их обратно ненадеванными… Хотя вам этого не понять – ведь вы не женщина, Родион Николаевич.
Он. Что верно, то верно. (Осторожно.) А не могли бы вы появиться в них на каком-либо нашем вечере отдыха?
Она. Нет-нет – в обстановке санатория мне не хотелось бы выделяться. Поверьте, это было бы нетактично… (Помолчала.) Да и волнует меня несколько иной вопрос.
Он. Какой именно?
Она. Любите ли вы посещать рестораны?
Он. Что касается питания... Я уже несколько лет не был в ресторанах, они не представляет для меня достаточного интереса. А ваш муж в Москве, после долгой разлуки безусловно мог бы отправиться с вами в ресторан .
Она. Нет, это вряд ли. Хотя, он вернётся в Москву в те же числах, что и я... Но это совпадение. Может, мы даже не увидимся с ним. В Москве он всегда бывает страшно занят.
Он. Я как-то не могу взять в толк, уяснить себе, у вас, видимо, с мужем очень своеобразные отношения?
Она. Что тут удивительного? В конце концов, брак сам по себе - своеобразное явление. Вступить в него настолько же просто, насколько трудно бывает его сохранить. Кстати, знаете, кто мой муж? Знаменитый музыкальный эксцентрик!
Он. Невероятное везение! Быть женой музыкального эксцентрика – величайшее счастье, вероятно.
Она (строго). И нет тут ничего смешного. Мой муж – человек необычайного таланта. Немыслимо передать словами, какое он производил впечатление в молодости. Это было совершенное чудо!… Своими невероятными трюками он мгновенно покорял зрителей. Многие из них буквально плакали от восторга… Трудно ли представить, что я полюбила его бесконечно! Я оставила театр и стала всюду за ним ездить… Он видел, что мне тоже нужен успех, аплодисменты – ведь я была актриса, он прекрасно это понимал… Мы сделали с ним совместный номер. (Восторженно.) Я появлялась в серебристой пелерине и розовом трико, а пепельного цвета парик довершал картину. Вступал оркестр, я раскланивалась и пела вступительную песенку. (Поет.)

Парам-пара, забыть пора
Все наши ссоры и придирки,
Мы все добры, как детвора,
Мы все дружны, пока мы в цирке.
Ах, как умен вот этот слон,
Как чудеса неотвратимы,
Цирк любит нас, он в нас влюблен,
Пока мы в цирке - мы любимы.
Ах, что за номер, что за трюк,
Всё спуталось и всё смешалось,
Ах, что за труд, но этот труд
похож на маленькую шалость.
Недаром купол так высок,
Здесь столько блеска, столько риска,
И свой прозрачный голосок
Дарует вам одна артистка.

Он. Да, несомненно, жаль, что в свое время я не посмотрел этого номера.
Она. О нем только вспоминают… только вспоминают. Вы не можете представить, Родион Николаевич, как я благодарна мужу за все, что он сделал для меня… На арене цирка я пережила величайший успех.
Он. Приходится только сожалеть, что вы видитесь с ним, судя по Вашим словам, не так уж часто.
Она. Что поделаешь? Что поделаешь… Дело в том, что мой муж давно уже женат на другой женщине.
Он (потрясен). То есть как это женат?…
Она. Довольно просто: женат – и все тут.
Он. Но это же… просто черт знает что!
Она. Вы думаете? Но, с другой стороны,- что ему было делать? Он встретил женщину, которую безумно полюбил… Что же тут плохого? Разве он виноват, что полюбил ее? К тому же следует учесть, что я была значительно старше. Если говорить честно, привлекательна совсем не в той мере, что молодая,- надеюсь, с этим-то вы не станете спорить? Это сыграло немалую роль.
Он. Не знаю. Но…
Она (рассудительно). Не будем все-таки сбрасывать со счетов, что любовь – святое чувство. Можете быть уверены – я сдалась не сразу… я сделала самостоятельный номер… Некоторые даже поздравляли меня, представьте, я месяц выступала с ним на арене.
Он. И что за этим?
Она. Видите ли… Впоследствии этот номер не имел шумного успеха… И по истечении некоторого времени, мои друзья предложили мне перевестись в кассу. Немыслимое везенье – не правда ли? Ведь я так люблю цирк! М я стала кассиршей.
Он (помолчав). Позвольте поцеловать Вам руку (берет ее руку и почтительно целует).
Она (вырывает руку). Если вы жалеете меня, то поступаете очень глупо. У меня с мужем отличные отношения… Дай Бог каждому! Не более двух месяцев назад, перед отъездом на Каспий, он даже одолжил у меня сто пятьдесят рублей… И может быть, отдаст их! Возможно, все… Решительно все! (Очень рассержена.)
Он (в растерянности). Лидия Николаевна... (Ласково) Лидия Николаевна - Лидия Николаевна... Успокойтесь, прошу вас.
Она. Я хотела сказать вам еще что-то, но совершенно забыла что.
Он. Нда. (Неожиданно.) Вы заметили, что теперь как-то странно танцуют?
Она. Нет, не заметила.
Он. Бог знает что! (Показывает движения.)
Она. Это твист. Вы просто отстали от жизни.
Он. Да-а?..
Она. Это пугает только в начале, потом привыкаешь.
Он. Вы думаете?
Она. Да.
Он. Все мы страшно шагнули куда-то... вперёд.
Она. Некоторые ученые полагают, что твист возник в противовес телевизору. После долгого сидения в кресле требуется определенная разрядка. Твист как бы снимает некоторое окостенение. Несколько легких движений (демонстрирует элементы твиста)…, и напряжение снято. Впрочем, стоит ли серьезно говорить о твисте. Практически он уже вышел из моды.
Он. Неужели? Это меня значительно ободряет. Хотя остальные танцы… удивляют в той же мере. Все-таки безобразие.
Она. Тут я с вами решительно не согласна. Вы просто варвар. Представляю, каким увальнем вы были в молодости.
Он. Вы полагаете? А известно ли вам, что я до упаду танцевал шимми и чарльстона.
Она. Как? Вы танцевали шимми и чарльстон?
Он. Танцевал. И чарльстон тоже.
Она. Нет, никогда не поверю, что вы могли танцевать чарльстон.
Он (упрямо). А я вам говорю, что танцевал.
Она. Докажите.
Он. Где?
Она. Здесь.
Он. Когда?
Она. Сейчас. Сию минуту.
Он. И докажу.
Она. Валяйте.
Он (пытается танцевать). Так. Погодите… Во-первых, так… Нет, не то… Постойте-ка… (Решительно.) Не могу.
Она. Почему?
Он. Я лишен музыкального сопровождения.
Она. Не приходите в отчаяние, сейчас вы услышите его. (Напевает мелодию старинного чарльстона, прихлопывая в такт руками.) Ну – что же вы? Стыдитесь…
Он (яростно). Никогда!… (Неуверенно проделывает несколько движений, отдаленно напоминающих то чарльстон, то лезгинку.) Прошу усилить музыкальное сопровождение. Громче!
Она. Нас отправят в милицию.
Он. Пусть! (С некоторым азартом и уже увереннее выделывает замысловатые па.) Ну как?
Она. Прогрессируете…
Он (перестает танцевать). Все понятно. Чарльстон – парный танец.
Она (настороженно). Что вы хотите этим сказать?
Он. Его нельзя танцевать в одиночку.
Она. Уж не считаете ли вы, что в Вашем танце должна принять участие и я?
Он. Несомненно.
Она. Побойтесь Бога… Вспомните о Вашем сердце.
Он. Поздно. Меня не остановишь! Танго?
Она. Эх! Пропади все пропадом.

Они танцуют.

Он. Ага! Вот видите… танцуем!
Она. Мягче! Не надо так прыгать. И не выбрасывайте свои ноги с такой адской силой! Где чувство меры? Помните об изяществе. Вот уж не думала, что вы такой неуемный…
Он. Никаких полумер – танцевать так танцевать!
Она. Вы молодец.
Он. Вы тоже не промах.
Она. Боже мой, как прекрасно.
Он. Лучше не бывает.
Она. Тем не менее нам решительно следует передохнуть.
Он. Пожалуй.
Она. Да, жизнь прекрасна.
Он. Вы правы. Давайте поедем на пароходе в Каунас.
Она. Нельзя. Это может быть дурно истолковано.
Он. Как? Неужели мы еще в таком возрасте?
Она. А вы сомневаетесь?!
Он. Черт возьми – вы опасное существо.
Она. Но не для вас. Как вы могли забыть – ведь вы женоненавистник.
Он. Именно так. Разве есть еще на свете женщины, с которыми хоть в малейшей степени можно было бы сравнить… Испарились.
Она. Д-да. И мужчины тоже… которых можно было бы сравнить… Испарились.
Он. И мужчины испарились… и женщины испарились.
Она. Все испарились.
Он. Вот ужас-то.
Она. Но нам с вами это безразлично?
Он. Нам это безразлично.
Она. Вы полагаете?
Он. А вы?
Она. Я?… Полагаю.
Он. И я тоже…
Она. Вот и хорошо. Мы оба полагаем.
Он. Полагаем – и все.
Она. И все.

Улыбаются.

Он. Вальс? Лидия Васильевна, напоследок вальс!
Она. Если только последний раз...

Танцуют вальс.

Она. А ведь находятся такие глупцы… уверяют, будто одиночество страшит…
Он. Надо же!
Она. Вот уж не страшит…
Он. Смешно подумать… Хотя иногда под вечер… вдруг взгрустнется.
Она. Разве уж совсем немножечко…
Он. Еле-еле.
Она. Совсем чуть-чуть.
Медленно кружатся. Останавливаются.
Он. Лидия Васильевна, я прошу отнестись к моим словам совершенно серьёзно, сохранив это, естественно, в тайне от моих сослуживцев и отдыхающих. Я предлагаю Вам посетить какой-нибудь ресторан. Правду сказать, мне просто не терпится взглянуть на Ваш, так и ненадёванный здесь наряд.
Она. Ах! Родион Николаевич... Дайте мне мне руку. Идёмте.

Они выходят. Раздаётся звуки грома. Звучит музыка, переходящая в песенку о цирке.

Пока мы здесь, мы ждём чудес,
Пока мы здесь, мы им причастны,
Побудем здесь, пока мы есть,
Пока мы в цирке, мы прекрасны.
Но все пройдет, увы-увы,
И будет только то, что будет,
Забудете артистку вы,
Зато она вас не забудет.

Помнится, в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. В яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, сидел в плетеном креслице в тени большого каштана, возле окон своего кабинета, Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним появилась Лидия Васильевна, впервые предстала перед Родионом Николаевичем, Одета она была не без изящества. хотя и несколько пестро.

"Занавес"

;;