Туман. книга восьмая. глава пятнадцатая

 

               

ПРОДОЛЖЕНИЕ – ЕСТЬ ОТРЕЗОК ПУТИ ОТ САМОГО НАЧАЛА И ДО ФИНАЛА. ИГНОРИРОВАТЬ ОНОЕ, ЛИБО НАОТРЕЗ ОТКАЗАТЬСЯ ЕГО ПРОЖИВАТЬ, ПРЕОДОЛЕВАЯ УПОМЯНУТЫЙ ПУТЬ, ТАК ЖЕ НЕЛЕПО, КАК И ПЫТАТЬСЯ ОБМАНУТЬ СОБСТВЕННЫЙ РАЗУМ.

Этот опус полноправно принадлежал Кирилле Антоновичу, который, всё так же сидя в кресле и покуривая свою трубку, размышлял вслух, имея за слушателя одного только Модеста Павловича. На этот момент на часах было 10 часов и 17 минут.

--А всегда ли продолжение так однозначно в самой сути своего определения? – Поскольку единственный слушатель не предоставил реакции на услышанное, помещик продолжил размышлять исключительно для себя.

--«Если да, то таки нет!» Да-да-да, именно так и сказал старый жид Кройцер, портной из Балаково, примерявший на меня потрескивающий костюм, спасший, к слову, мне жизнь. Да-а, было такое, было … и стало, дорогой мой Кирилла Антонович, иллюстрацией к моим размышлениям. Вот вам и потаённая суть обыденного словца – продолжение!

Помещик выпустил из ноздрей дым, попеременно зажимая перстом то одну ноздрю, то другую.

--Итак, я вышел из дома и направился по дороге к дому Модеста Павловича. Через минуту я увидал цветок на обочине, полюбовался им, и продолжил свой путь. В этом смысле «продолжил» имеет прямое значение перемещения меня пешим манером «от» и «до». В пути я встречаю некоего человека, с которым ранее водил знакомство, но, по стечению целого ряда случаев, видеться мы перестали на довольно долгий срок. Получается, теперь я продолжил, но не путь, а знакомство с этим некто? И куда меня приведёт это продолжение? В ресторацию? На скамью в городском парке, дабы потеребить память поиском событий, случившихся за время нашей разлуки? А может, приведёт к какому-либо третьему нашему общему знакомцу, чтобы тот возликовал по-поводу нашей встречи? Все перечисленные варианты вступают в острейшее противуборство с изначальным «продолжением», что выразится в изменении в сторону ухудшения моего первоначального плана.

Кирилла Антонович поворотил голову вполоборота в сторону штаб-ротмистра, и покачал ею так, словно он, нежданно для самого себя, загнал себя же в настоящий тупик. Модест Павлович же сделал вид, что не приметил подобного жеста своего друга.

--А не есть ли продолжение войны, продолжение прерванного разговора или продолжение чьего-то воспитания не тем же самым, чем есть продолжение движения по дороге? Мне видится это верным! И верно тем доказательством очевидного, что любое «продолжение», ставшее придаточным обстоятельством, имеет за цель увести меня с прямого пути? Может быть, и не увести, а, что хуже, поворотить меня обратно и не дать завершить задуманное? Внимание, дорогой Кирилла Антонович, сейчас будет смелое заявление! В приведённом примере новые «продолжение» пусть и не имеют рукотворной природы, но имеют такую, которая станет считаться продуктом слепого случая. Мне даются иные «продолжения» специально, чтобы подтолкнуть меня на повторный круг забега, на возврат к чему-то пройденному, не позволяя двигаться к чему-то важному здесь и сейчас! Считаю такое также верным! Надобен вывод? Пожалуйте – не все «продолжения» суть одинаковы по воздействию на наше, либо на обособленное моё поведение, а раз так, почему они одинаково поименованы? Называть различные по содержанию, по причине и следствию события одним и тем же термином означает обречь свою бытность на хождение по кругу, без надежды увидеть финал, поставленный себе за цель изначально. Каждое событие должно именоваться тем словом, кое его характеризует, а не возводит в ранг синонимов то, что частенько встречается на пути. Да, такой вывод мне нравится!

Главный слушатель, вдруг погружённый в тишину, ощутил наплыв нового приступа (хотя я бы поименовал таковое поведение припадком) озлоблённого разочарования.

Натурально же штаб-ротмистр не повышал голоса, не калечил мебель и не сыпал оскорблениями во все стороны. Озлоблённость выражалась в не довольстве по отношению к «ничего-не-деланию», и к пассивному протиранию своими штанами отельной мебели.

Прозрачнейшие, до состояния полнейшей невидимости намёки, якобы сокрытые в предложении «сменить условие задачи, дабы она сама себя решила», и на какие-то «продолжения» сперва обнадёжили офицера приближающимися действиями, а после, стыдливо скукожившись, стали обыденными намёками вообще ни на что.

И ещё, что даже объяснимо, помаленьку начало уходить из понимания это лениво-курительное поведение помещика.

--Я уж начинаю задумываться над тем, что раньше никогда не приходило мне в голову – а могут ли патроны в моём револьвере испортиться? Скажем … станут трухлявыми, как пень в лесу? И однажды, в один из радостных дней, когда я таки нажму на курок, из ствола не вылетит пуля, а высыпятся мне под ноги опилки. Нет, враги, понятное дело, тут же помрут со смеху, но надежды на это очень мало. Вот … чего мы сидим? Ждём, когда одно ваше продолжение сменится иным? Чёрт бы побрал этот Кисловодск с его бесполезным продолжением!

Штаб-ротмистр заметно накручивал сам себя, изменяя свою речь с лёгкой иронии на площадную брань.

--Дорогой Модест Павлович, - заговорил Кирилла Антонович, бережно укладывая свою трубку на столик, стоящий по левую руку, - как легко, умея читать мысли другого человека, вылепить из него послушную куклу с прогнозируемым поведением! Возможно, даже изменить его манеру поведения на таковую, коя никогда не была свойственна ему в обыденной жизни.

--Я восхищаюсь вашими мыслями, дорогой друг, но кто из нас умеет читать помыслы другого человека? Вы? Или мы с доктором? А не проще ли для нас было бы взять приступом этот дом, где … ну, вы меня поняли, да? И просто так решить это дело, применив обычное действие, а не бездейственное чтение мыслей? А уж после взятия дома те, кто окажутся в состоянии говорить, расскажут нам всё, испытав на себе уговоры и убеждения, основанные на раскалённом шомполе!

--Клянусь всеми святыми, план гениален! Я готов за него поднять обе руки! Знаете, а давайте приступим к нему тот час же, как только возвратится из лечебницы Карл Францевич? А пока у нас есть немного свободного времени, я предложу вам использовать его вот, для чего. Что мы скажем полутора десяткам жандармов, которые примчатся сюда из Минвод на своём паровозе? И примчатся они не позже, чем через три четверти часа после нашей атаки. Что мы скажем? Ну-у … можно сказать, что мы спасали таким способом …. А они в ответ: «Кого от кого спасали? А кто вас уполномочил? На подобную акцию?» Нет, Модест Павлович, не торопитесь отвечать, у меня ещё одна деталь осталась не продуманной. Пока сюда будут мчаться жандармы, вы станете шомполом уговаривать задержанных нами людей, ведь верно? Таков же ваш план? А как вы проверите правдивость сказанного ими после того, как Карл Францевич приведёт их в чувство после знакомства с шомполом? У нас нет ничего, что можно было бы пользовать, как оценочное мерило правдивости их слов! И поверьте, мы согласились бы считать правдой то, что нам будет сказано в состоянии крайнего телесного изнеможения! И они, допрашиваемые вами, это знают, поэтому правдой будет воспринято всё, что проговаривается с максимальной убедительностью.

--Не хочу вас разочаровать, Кирилла Антонович, но это может действительно оказаться правдой!

--Самое важное, даже ключевое словцо, которое вы проговорили – может. Стоило ли нам ехать в Кисловодск, чтобы в результате этой эпопеи довольствоваться словцом весьма неопределённого смысла?

--Не знаю, но я … по мне уж лучше так, чем пытаться читать мысли, совершенно не владея этим … если будет угодно – искусством.

--Не будет угодно.

--Тогда ….

--И тогда ничего не будет, дорогой Модест Павлович, - менторским тоном произнёс помещик, поднимаясь из кресла. – Никто и никогда не станет делать подлог только ради того, чтобы его сделать, Никто не совершает преступления из одного только удовольствия его совершить. Всегда имеет место желание воспользоваться плодами сотворённого преступления. Мы, дорогой друг, неосознанно объединяли воедино целую группу независимых фактов, и думали о них, как об одном. Это наш просчёт, это та ошибка, которую мы стремимся исправить. Но мы не станем вести себя, как люди, привыкшие к лёгким победам, и принимающим только быструю капитуляцию.

--Моё понимание этого …, - Модест Павлович указал левою рукою за окно, за которым лениво жил курорт Кисловодск, - отличается от вашего, и это бесспорно. Но согласитесь и вы, что хоть лёгкие победы, хоть трудные всегда происходят там, где есть сражение, а не … Кирилла Антонович, я просто застоялся! Мне опостылел этот нумер, этот чёртов отель, этот полусонный курорт, эта ….

--Тихо-тихо-тихо, - перебил друга помещик, и по-отечески обнял за плечи, - мы не станем воевать в том смысле, в каком хотите вы. Мы хотим побороть зло … нет, проявление зла, у коего нет внешнего облика, как у врага на войне. Это зло, конечно, задумано кем-то, имеющим высокое положение, но эта задумка бестелесна, и не имеет очерченных границ действия.

--Это снова философия, которая меня не успокаивает!

--Нет, это кое-какой опыт. Падение огромного здания влечёт за собою массу мелких осколков, так и падение какой-то высоко стоящей личности увлекает за собою всегда массу иных незначительных лиц, стоявших около неё. В моём представлении это и есть борьба со злом, с тем бесформенным злом, к коему мы подбираемся снизу, со стороны незначительных лиц.

--Если так, то …, - перст штаб-ротмистра проигнорировал недавнее окно, и устремился куда-то в пространство над головою помещика.

Продолжать Модест Павлович не стал, он просто отказался воспринимать окружающий мир. Он, разумеется, штаб-ротмистр, а не этот несовершенный мир, даже не обратил внимания на шумно вошедшего в нумер Карла Францевича, сиявшего, как сказочный неразменный рубль.

                11 часов ровно.

--Если так, то сведём итоги!

Такими словами начал штаб-ротмистр являть свою новую мысль, одновременно делая знак доктору, мол, дождитесь своей очереди!

--Если так, - зачем-то повторил Модест Павлович, - то расшатав здание, которое должно упасть, вместо осколков осыпятся упомянутые  незначительные люди. Они же, в свой черёд, поставят под угрозу падения высоко стоящую личность. Разве мы не сможем узнать того, кто верховодит? Я прав?

--Вы не просто правы, вы великолепно правы! – Ещё не понимая, о чём идёт речь, гоф-медик на всякий случай одарил похвалою друга.

--Вот медицинская душа! Увидел, что я опять в хандре, и пытается лестью меня подбодрить. Благодарю, Карл Францевич, за поддержку. Так, вот! Если мы сами расшатаем это мифическое здание, то сорвётся их «сонная» затея. А к чему это приведёт?

Теперь уже стало совсем очевидно, что штаб-ротмистр начал уговаривать, нет, даже убеждать самого себя, а не продумывать некий план Кисловодского дела.

--Приведёт это к прибытию эдакого комиссара, который захочет узнать причины неисполнения сна. Мы просто отследим всех прибывающих гостей в те дома, что указал филер, и тогда … что будет тогда?

--Когда вы планируете атаку, равных вам, Модест Павлович, не сыскать!

--Вы этот подхалимаж подхватили от доктора?

--Отнюдь, этим я в совершенстве страдаю с самого детства. Я хочу напомнить вам, господа, об одной детали, сообщённой нам господином Щукиным. Прискорбно, но эта деталь останавливает меня от любых действий, даже от таких, которые предложили вы, дорогой друг.

Карл Францевич поглядел на штаб-ротмистра, и принял в ответ такой же взгляд, в котором, из воспоминаний о разговоре с филером Щукиным, была только возня с отварными яйцами и попытка уговорить того же филера доложить цель прихода им, а не отсутствующему господину Богомазу.

Понимая, что неуверенность во взглядах не пристала таким серьёзным людям, лица из озадаченных стали наполняться пониманием, о чём припомнил помещик. Гоф-медик даже покачал головою, мол, ещё бы, нам-то, да и не помнить!?

--Филер Щукин передал на словах свой разговор с неким кочегаром, упоминавший приехавшую пару. Говорилось о весьма дорогой шубе, припоминаете? И я припоминаю. А ещё я не помню, чтобы хоть кто-то упоминал об их прогулках по курорту. Они ведут себя просто на зависть монахам-затворникам, притом, что они действительно находятся в Кисловодске. А кто они?

Доктор сложил руки на груди, и приготовился слушать. Такую же позу избрал и Модест Павлович, возвеличивая в степень силу их с доктором заинтересованности.

--Какого они чину? Порознь, или парою? Каков ранг? Какова родословная? А если это и есть та верхушка, о которой сказал Модест Павлович? А, не приведи Господь, это те самые жертвы, ради которых всё затевается? Вероятно ли предположение, что это некие зрители, прибывшие понаблюдать за «сонным» чудом? Нет, не зная о них в достоверности ничего, мы не начнём расшатывать не только строение из примера, но даже и этот отель не начнём. Вот, снова, к примеру, окажется, что эта пара, почуяв неладное с нашей стороны, кликнет свою охрану в десяток казаков? Они же просто изрубят нас, позабыв спросить: «Кто вы такие?»

Господа слушатели молчали, принимая такой нежданный поворот в делах так, словно он случился по их недосмотру. Однако правда в этом была, в недосмотре. Штаб-ротмистр рвался изо всех сил в бой, отнимая у остальных время, истраченное на уговоры приструнить темперамент.

 Доктор всецело положился на Кириллу Антоновича, став ему помощником, а не равноценной боевой фигурой.

Вот и выходило, что ничего не выходило, а напротив, входило непредвиденное и малоприятное.

--Мы с вами в положении человека, с тревогою ожидающего грозу – уж облака потемнели, уж ветерок холодный подул, а более никто не происходит. Мы с вами разбросали кое-какую наживку по курорту, даст Бог, нынче будем с уловом. А из хороших новостей могу предложить вам только догадку – «сонное» дело пока отложено. Надеюсь, что из-за нас. Насколько – не знаю. Ждём, пока клюнет.
Беседа завершилась, и помещик снова опустился в кресло, собираясь раскурить свою трубку.

Модест Павлович потянулся, прошёлся по нумеру и остановился напротив большого зеркала, висевшего на стене.

--Обещаю, господа, впредь держать себя в руках, и не отвлекать внимания от важного общего на пустяшное моё.

Говорил это штаб-ротмистр, глядя на своё отражение. Может, эти слова были только для иного штаб-ротмистра, видневшегося супротив нашего? Кто знает, только после этого Модест Павлович повернул своё отражение боком, поглядел на свой профиль, втянул живот и сказал.

--Ну, Карл Францевич, что у вас новенького? А то у нас тут … да, вы и сами всё слышали.

                11 часов 27 минут.

--Слышал, только не всё, начало я пропустил. Но, уверяю вас, господа, я порадую вас особыми новостями! Я хочу чаю!

--Вот это новость! Хоть бы на ногах устоять! – Сказал штаб-ротмистр, и тут же, нежданно для себя самого, да и вопреки данному себе обещанию быть в надёжных и крепких собственных объятиях, просто рухнул настроением в недавнюю хандру.

Тут ещё, как назло, для этого падения образовалась удобная передышка – Кирилла Антонович наслаждался табачным дымом, а доктор через коммутатор заказывал отельной прислуге чай в нумер. И кое-что ещё, чем ранее был сервирован стол во время завтрака.

--Чего я тут пыжусь? Чего я кривляюсь перед друзьями? Вон, доктор, придирается ко всякой кошачьей мелочи, да и мчится в лабораторию! Кирилла Антонович без устали решает задачи от хвоста к голове, стараясь найти верный выход. А я? Чего мне недостаёт? Боя? А кого недавно выволокли из нумера? Это не бой? Скажу по правде, дорогой Модест Павлович, ты просто стал капризничать! Не по вкусу это словцо? А плевать на твои вкусы, если это правда! Эти двое из воздуха достают себе занятия и полезные дела, а ты стоишь у окошка, как гимназистка, впервые услыхавшая словцо «попка», и впадаешь в расстройство духа. Это, мой дорогой, и есть каприз! Или примета приближающейся старости, что омерзительнее каприза. Так соберись, начни глядеть обоими глазами в одну сторону с друзьями, и не вздумай позволять впредь себе такое …. Хотя бы в Кисловодске не позволяй! А, кстати!

--А кстати! – Заговорил в голос штаб-ротмистр, пользуясь временным отсутствием новостей от гоф-медика. – А не кажется ли нам всем, сто эта «сонная братия» знает о нас? Филер же говорил, что местные о нас судачат.

--Даже не сомневайтесь в этом, дорогой друг, - спокойно ответствовал помещик, любуясь тлеющим табаком, - знают, но недостаточно для того, чтобы устранить нас с дороги. Мы для них либо любители зимнего нарзана, либо охотники на них. И то, и другое допущение требует доказательств, иначе ….

--Иначе они окажутся в том же положении, в котором находимся мы. – Подсказал Модест Павлович, пытаясь глядеть в одну сторону с друзьями.

--Почти. Они не могут ошибиться, давая нам оценку, иначе сорвётся их затея. А мы, как назло, не даём им возможности ….

--Заглянуть в наши карты! – Подсказал Карл Францевич, знаток всего, что с картами связано. – Господа, я готов отчитаться о находке! И сейчас подадут чай!
В дверь постучали.

                11 часов 45 минут.

Однако, быстро как принесли, - удивлённо сказал Карл Францевич, отворяя входную дверь.

--Вам срочная депеша! – Раздалось из дверного проёма. – Вы будете господин Лядский?

--Не Лядский, а Ляцких, и не я, а вот тот господин в кресле, - указал рукою на помещика доктор, и на всякий случай выглянул в коридор.

--Извинения просим, но конверт не подписан, фамилия только так, на слуху. Вам срочная депеша!

Прибывший нарочный, в форме жандармского унтер-офицера, протянул Кирилле Антоновичу конверт служебного коричневого цвета.

--Также прошу поставить роспись, нынешний день и время, когда вручено. Да, всё верно. Вот тут, ниже, собственноручно допишите, что доставил Унтер-офицер Малахов Павел. Благодарю! Если пожелаете отписать ответ, то я обожду.

--Я не знаю, что получил, поэтому отвечать не стану. Можете возвращаться, Малахов Павел.

Конверт без подписи был вскрыт сразу же, как только за унтером закрылась дверь.

--Я и … представить не мог, что … будет в этом надобность, просто не думал, - медленно проговорил помещик, передавая несколько листов обычной почтовой бумаги, исписанной крупными буквами, в руки штаб-ротмистра. – Это Циклида, золотая женщина, расстаралась, а видишь, столица-то и одобрила!

--Так это …, - удивлённо приподняв плечи, сказал Модест Павлович, протягивая прочитанное доктору, - заклинание?

--Да. Циклида утверждала, что весьма действенное.

--Как хотите, но вот это, - Карл Францевич потряс перед собою содержимым конверта, имеет прямую связь с тем, что попало мне в руки!

--Доктор, простите, сами видите, что тут … расскажите нам о находке.

--Рассказываю. Местная лаборатория оказалась совсем не хуже столичной, представляете? Оборудование, реактивы и … ну, всё на столичном уровне! И меня просто взяли, и допустили к цейссовскому микроскопу с иммерционным объективом, представляете? Взяли, и допустили! О таком микроскопе я только слышал, а тут – извольте! Да и дегидратация … простите, обезвоживание препаратов здесь производят креазотом, а не так, как повсеместно глицерином! Мало того ….

В дверь постучали.

--Кто? Опять чай? – Вернувшись в свой обычный ироничный стиль общения, спросил штаб-ротмистр.

                12 часов 12 минут.

--Позволите?

В нумер вошёл не кто-либо там с улицы, а настоящий филер Щукин, выглядевший так, словно он выжил после ночи любви с Клеопатрой.

--Я привёл к вам Холеру, как договорено. Только … не взыщите, господин Богомаз, я имею намерение остаться в нумере во время разговора. Рапорт, сами понимаете, мне всё же писать. И вот это, прочтите.

В руки Кирилле Антоновичу легла пара листов, подписанных филером.

--Да, конечно. Это на моё усмотрение, верно?

--Да, такой у нас уговор.

--Что ж, если нам не понадобятся прививки, пригласите сюда Холеру.

Илья Макарович кивнул, и впустил в нумер прилично одетого господина, у коего приличность заканчивалась одеждой.

Неприятный – вот единственное печатное словцо, кое можно подобрать для описания этой … или в нашем случае, этого Холеры.

По первам – рост. Он был ниже помещика на три, а то и на четыре дюйма, что тут же создавало особую напряжённость в предстоящих отношениях. Кирилла Антонович втихую недолюбливал любого, кто был ниже его роста, а росту у нашего героя, если кто и запамятовал, малость ниже среднего.

Другое – глаза, сидящие очень глубоко и близко друг к дружке. Эта пара органов зрения напрочь отвергала любое желание глядеть в них.

Ниже был длинный и тонкогубый рот, постоянно влажный, и демонстрирующий искривление, копирующее презрительную ухмылку.

Но, самой отталкивающей деталью вошедшего были руки, хотя, у большинства людей, эта часть именуется ладонями. По форме они походили на подборную лопату, уступая последней лишь по размеру.

Позывы отвращения у помещика вызывали не сами ладони, как таковые, и не ногти, более схожие на тонкие полоски ороговевшей ткани, по недосмотру прилипшие к пальцам, а тыльная сторона фаланг, сплошь укрытая густой и чёрной волоснёй.

Кирилла Антонович понимал, что от родительского наследования признаков далеко не скрыться, и что волосы на первых двух фалангах каждого пальца совсем не дань особой Кисловодской моде, и ещё минимум пяток объяснительных причин того же свойства всё равно давали нулевые шансы на снисходительное оправдание вошедшего. Но вот те волосистые пальцы вызывали у Кириллы Антоновича приступы морской болезни.

Будет, как нельзя, кстати, уместно припомнить одну статейку, писанную господином журналистом и публицистом Амфитеатровым в не так давно вышедшей книжице «Анекдоты».

В той статейке автор приводит старую алхимическую легенду про то, как некто, получив рецепт превращения металлов в золото, не мог им воспользоваться, ибо рецепт заключался советом.

--Главное же при этом – не думать о белом медведе!

Несчастный алхимик аккуратнейшим образом исполнял все предписания рецепта, но «не думать о белом медведе» он не мог. Этот последний, благодаря запрету, обратился в навязчивую идею. Чуть учёный в лабораторию, белый медведь уж тут как тут, и располагается в смятённых мыслях алхимика, как в собственной берлоге до тех пор, пока несчастный учёный в отчаянии не прекратит опытов.

Что, если предположить, что родственным образом белому медведю у помещика стал образ низкорослого человека с пальцами, поросшими волосом?

Тем временем конвульсивная гримаса на лице Холеры перекорчилась в улыбку.

--Приветствую собравшихся господ! Мне тут передали, что есть интерес меня видеть. Исключительно из порядочности спрошу – я интересен на посмотреть, или будет какой разговор?

--Это, господа, в девичестве Кушнир Самуил Аронов, в миру – Холера. Домушник и разбойник. Как вы и заказывали! – Представил вошедшего филер Щукин.

--Если я вам не по нраву, то зачем вот этот, - выставленный волосатый палец указал на Щукина, - передал приглашение? Меня не стоит обмазывать оскорблениями, я имею тут авторитет, и не всякому ….

--Ваш титул «авторитета», прошу прощения, что прерываю вашу арию, действует оглушительно на … э-э …, - Кирилла Антонович с ужасом понял, что не может, как раньше, полновесно держать ответное слово – но описанный выше образ коротышки с волосистыми пальцами просто-таки сковывал язык и вычищал до блеска ещё недавно живую мысль. Вот вам и помеха в виде белого медведя, вот вам и двойник той помехи, - ваших коллег. Вы приглашены, дабы спасти вас от одного прошлого греха, и получить … э-э … индульгенцию на новый грех.

--Чего-чего? Я не из этих, которые ….

--Индульгенция, -  вставил своё слово Карл Францевич, - это отпущение грехов.

--Или – что вам надо, или я ухожу!

--Второе – неисполнимо. В холле отеля стоят жандармы. Я предлагаю вам составить со …, - нет, не смог помещик проговорить «со мною», и эта фраза, да и остальные мысли просто перестали поступать из головы на язык, – с нами сделку. Откажетесь – внизу жандармы, соглашаетесь – завтра свободны, как Кисловодский ветер.

--Таки ты меня сдал! Щукин, ты человек, или нарочно?

Холера опустил голову, и покачал ею из стороны в сторону, показывая сильнейшее разочарование, опустошившее до сухого дна веру в людскую порядочность.

--И шо вы там придумали? Учтите, я ещё сваво согласия не показал! И нет у вас ничего на меня для жандармов!

Любой запрет самому себе, предписывавший хоть на время приглушить отвращение к этому коротышке, только сильнее возжигал огонь брезгливости, заодно испепеляя продуманный план разговора с Холерой. Ну, согласитесь, кто же мог предположить, что филер Щукин приведёт вот такое …. Помещик на себе испытал всё то, что чувствовал алхимик, посему и решил прекратить опыты.

--Модест Павлович, дорогой мой, не сочтите за труд, зачтите гостю вот это. - Почти не разжимая зубов, сказал Кирилла Антонович, после чего сильно сдавил перстами свою переносицу.

Штаб-ротмистр, вообще ничего не понимавший в том, что творится в нумере, а просто сразу обозначивший этот водевиль с гостем, как «чёрти-что и сбоку рюша», не стал ни взглядом, ни, тем паче, словом, становиться собеседником в разговоре. Он не понимал, для чего эти топтания на порядочности о сделке? Правда, используя лишь малую толику своего военного опыта, Модест Павлович добился бы того, что эта Холера уже бежала бы бегом исполнять не только какой-то уговор, а и вообще любую прихоть Кириллы Антоновича. Ну, и штаб-ротмистра, конечно.

Но, памятуя недавний разговор со своим отражением, Модест Павлович исполнил просьбу друга с таким видом, словно эта действие было оговорено загодя, и ожидался только условный сигнал. Который, как мы видим, таки раздался.

--Ноября 19 дня года 1907 в 7 часов вечера в доме господина Колодяжного появились грабители, кои назвались рабочими- каменщиками. Под угрозой убить его отняли 3000 рублей. После чего скрылись. Господин Колодяжный оказался сильно помятым, а у его жены случилась истерика.

В нумер заглянула тишина, и обнаружила, что филер Щукин своим равнодушием к происходящему мало отличался от настольной вазы. Доктор, понимавший в творящемся столько же, сколько и штаб-ротмистр, тёр левою рукою свой нос, а гость, по фамилии Кушнир, глядел в окно и томно вздыхал, после чего промямлил, заставив тишину спешно улетучиться.

--Ничего про то не знаю, и знать не имею.

--Некто Сысоев Марьян, для которого вы авторитет, - заговорил Кирилла Антонович, немного пришедший в себя за то малое время, когда зачитывался донос филера, - сейчас в Пятигорской кутузке. Он признался, что с вами, да ещё с тремя вольными каменщиками, - тут помещик снова прервался, и закрыл глаза, желая веками раздавить и уничтожить не отпускавший образ коротышки, после чего произнёс то, чего от него никто не ожидал, - масоны хреновы! Тебя, дурня, Сысоев сдал, а не Щукин! И ещё один из вашей пятёрки Лапшин Василий, который сейчас в Тифлисе поёт о тебе так громко, что слышно аж в Сибири! Признание Сысоева у меня … в руках. Зачитать?

--Выжил, Сиська, хряк слюнявый, выжил ….

Авторитетный вор Холера поднялся на ноги, поводил языком по дёснам, словно выискивал остатки недавнего завтрака, пощёлкал волосяными пальцами и … спросил так, словно предыдущего разговора не было.

--Что за сделка? Какие у кого интересы?

--Интересы? – Спросил Кирилла Антонович, глядя исключительно на носки своих башмаков.

--А как жа? Вы мне чего-то там от грехов, себе какую-то сделку, а про то, что всунуть в карман, так тихо. Кому сколько перепадает?

--Условия таковы – вы грабите дом. Всё, что найдёте, и что сможете унести – ваше. Мне нужна только одна вещица.

--Щукин, слыхал? Мне надо в такое верить?

--В доме четыре постояльца, - невозмутимо продолжал помещик, - одна из них дама. Берёте всё, что хотите, кроме имущества хозяина дома. Один ….

--И гешефт я не делю?

--… из четверых, скорее всего, в очках. Или же носит монокль. Мне надобна любая вещица, которой он пользуется постоянно. Какая-то важная для него вещица.

--Лады, пока – лады! Всё моё, и за это меня погладят на спасибо, или не так?

--Так.

--Я приношу вещицу от очкарика, и эти бумаги, - волосатый палец выстрелил в сторону штаб-ротмистра, - мои, или не так?

--Так.

--И после всего мы делаем расход, или не так?

--Так.

--Так, так … твою … в чём подвох?

--В том, что вещица мне нужна завтра утром.

--Та лучше я буду любоваться вашей спиной! Как я это всё до утра?

--Жандармы ещё в холле.

Холера, похоже, был обескуражен по-настоящему и надолго. Его буквально отшатнуло к окну, прижав к стеклу воровской лоб.

--Могу помочь людьми, - зачем-то сказал Кирилла Антонович, хотя помощников в радиусе ближайших пятиста вёрст не было ни одного.

--Себе помоги бумаги сберечь, - ответствовал Холера, выдержав паузу в добрые пять минут.

--Значица, так! – Тоном уставшего надзирателя продолжил собственник волосистых пальцев.

--Заткнись! – Совсем буднично не сказал, а выдохнул помещик, не поднимая головы. – Или вещица утром, или пшёл вон, к жандармам.

--Не, мил человек, я таки своё условие скажу! Я принесу, что заказано, но прям тут вели Щукину даже не думать подглядать за мной! Никого из ваших, пока я работаю!

--Согласен, господин Щукин согласен также.

--Теперь говори, чей домишко трусить надо?

--«Ретвизан» купца Лекарёва. – Это филер выдал справку, достойную Британской энциклопедии.

--Мать чесная! А проще у вас ничего не было?

Тут следует коротко описать эту дачу. Нет, это не дача, это комплекс дач с отдельно стоящей виллой, и это всё было воздвигнуто в 1904 году Эммануилом Багдасаровичем Ходжаевым для Владикавказского купца Лекарёва.

На вид это довольно громоздкое двухэтажное здание из кирпича жёлтого и красного цветов. А высокие полуподвалы и мансардные помещения под крышей … вот, если коротко, то в этом Ретвизане было где, если не спрятаться, то точно было, где затеряться.

--Господин Щукин, а вы говорили, что он лучший. Таких, как он, созывают, просто отварив окно в нужнике.

--Ну, мать чесная, гляди! Ты слово дал! Давай, убирай из холла зевак, мне надо идти готовиться!

--Я не давал слова. Я предложил сделку. Согласен?

Это воровское создание, в порыве доказательства своего согласия, взяло, да и поцеловало тыльную сторону правицы, прямо в самые густые заросли волос. Кирилла Антонович был единственным, кто пропустил это зрелище.

--Согласен! Ну, Щукин, сопровождай меня! Желаю оставаться! До утра!

--Господа, - обратился к друзьям помещик, как только нумер опустел на пару персон, - это был экспромт. Я не верил, что выйдет так удачно, пусть на этот час, но удачно, потому и не уведомил вас. Прошу простить, но время поджимало, поэтому в одиночку ….

--Лишь бы польза была. Вы, Кирилла Антонович, телефонировали бы приказчику, чтобы жандармы …, - подал голос доктор.

--Не было жандармов.

--Экспромт, - почти по буквам проговорил Модест Павлович, и звонко щёлкнул языком.


                13 часов 25 минут.

--Имею, так сказать, намерение задать вопросец. Нет, пожалуй, пару … а лучше всего три вопроса, - изображая задумчивого Гамлета, сказал Модест Павлович, медленно передвигаясь по нумеру и  так же медленно загибая персты правицы, - да, три будет в самый раз. Первый – а где чай, за которым последует обед? Не ловите меня на слове, дорогой доктор, чай и обеды относятся к одному вопросу. Но, раз уж вы такой въедливый, то вот вам два – а что вы от нас так долго скрываете? Тайну микроскопа? Нет-нет-нет, не оправдывайтесь, у вас был шанс нас порадовать лабораторными откровениями, но вы … снова – нет! Сперва третий вопрос – Кирилла Антонович, сколько у вас на сегодня припасено экспромтов? Погодите, сейчас я усядусь … во-от, так! Нуте-с, Карл Францевич, что у вас для нас из-под микроскопа?

--Парировать ваш выпад не стану, а сразу перейду к делу. Готовы? С зубов кота, который отмечен, как Торба, и из малой подъязычной впадины ….

В дверь постучали нерешительно и долго.

--Господи, слава тебе! Хоть кто-то заглянул к нам, - подарил шутку собравшимся штаб-ротмистр, и первым подошёл к двери, - хоть кто-то избавит нас от долгого рассказа нашего доктора. И, кто же тут?

Перед дверями стоял человек в белом фартуке, делавший сразу три действия – переступал с ноги на ногу, глядел неотрывно на порог и монотонно стучал по двери. Увидев полосу света от отварившейся двери, хозяин фартука сказал.

--Вам … ваш чай и к нему. Как заказывали.

--А до Пасхальной всенощной не удалось дотянуть? Чай заказывали почти час тому! Давай, волоки свой лафет к столу! – Строго заговорил Модест Павлович.

Карл Францевич развёл руками, и указал на неторопливого официанта, мол, тут промедление творится уж никак не по моей вине, а просто многовато лишних слушателей.

Спустя время стряслось невероятное – стол был сервирован, заказ на обеденный ужин записан и белый фартук поплыл в сторону входной двери.

--Полагаю, что задержка случилась по вине курицы, которая решила отложить на завтра то, что она совершенно не хотела откладывать. Приглашаю всех к столу! Карл Францевич, вам, как всегда, яйцо?

Пока за столом чистилось, намазывалось и наливалось то, что в обычай чистится, намазывается и наливается, в нумер проникла изголодавшаяся тишина и накрыла собою стол.

--Я готов продолжить, - наконец заговорил гоф-медик и скривился, отпив еле тёплый чай.

--Это вас сморщил предстоящий рассказ, или чай? – Спросил участливо штаб-ротмистр, реагируя на гримасу доктора.

В дверь нумера постучали. Коротко и требовательно.

--Это - вот это самое, - ответствовал Карл Францевич, и указал перстом туда, откуда происходил звук.

--Хоть кто-то заглянул к нам! – Повторил шутку Модест Павлович, направляясь к двери.

Отворяя, штаб-ротмистр едва успел отскочить в бок, чтобы не попасть под ворвавшийся в нумер ураган, громко вещавший прямо от порога.

--Тута всё одно к одному, как вы и  хотели! – Выпалил коридорный, и отчаянно вздохнул, словно в одиночку справился с работой, на кою некий Сизиф истратил не один век своей мифической жизни.

--Кирилла Антонович, к вам с экспромтом господин коридорный! – Зычным голосом шпрехшталмейстера объявил штаб-ротмистр и, откланявшись, зашагал в сторону своей чашки, остывавшей на накрытом столе.

--Что стряслось? – Спросил помещик, принюхиваясь к содержимому чашки.

--Тута - раз! Вас предали, и получили за то малость денёг, чтобы подглядать за вами! Потом, - пара разведённых врозь пальцев прошлась по воздуху, словно освящающее кадило, - хлеб, крендели и пироги заказывают в кондитерской Колодяжного.

--Это не тот Колодяжный, у которого масоны отняли три тысячи рублей? – Поинтересовался Карл Францевич, очищая отварное яйцо.

--Ага, тот самый!

--А где … яйцо хочешь? – Спросил доктор Фролку.

--Ага, - быстро ответил коридорный, выхватывая, и тут же запихивая яйцо целиком в рот.

--А где эта кондитерская?

Без промедления Фролка указал рукою перед собою в окно, после согнул руку вправо, сам поворотился туда же и вытянул вдоль левого плеча одноимённую руку.
 
Пока протекала жестикуляция, парнишка смог перемолоть яйцо во рту и ответить так, что переспрашивать уже не понадобилось.

--Рядом, на Эмировской.

--А, на Эмировской? Так это же совсем рядом! – Согласился Модест Павлович, и потянулся за джемом.

--Вот как, вы знаете, где это? – Учтиво поинтересовался гоф-медик, демонстрируя любезную увлечённость беседой.

--Нет, не знаю. Но, это же Кисловодск, тут везде всё рядом, - проворковал штаб-ротмистр, и надолго выбыл из разговора.

Тем временем, Фролка уже тряс тремя перстами, ожидая, когда господа приезжие наговорятся меж собою.

--Тама работает Клавка … такая … одна … и согласна, только нельзя, чтоб на неё подумали.

--Она одна работает? – Вопрос был задан механически, поскольку ответ, да и сам вопрос значения не имели.

--Не, просто я … ну-у … она одна моя знакомая.

--Старая? – Это снова ни к селу, ни к городу, и снова Кирилла Антонович.

--Та … какой там … нет, я спознался с ней в прошлом … летом … она там просто работает, и её условия я назвал.

--Я услышал тебя. Спознался … какое интересное словечко …. Ещё что? – Спохватившись, спросил помещик.

--Штрычку возверните, она сегодня мне будет кстати.

Шесть глаз в долю секунды прицелились в голову парнишки, но на выстрел отважился только Кирилла Антонович.

--С Холерой идёшь?

--Так … это же …, - затянул с ответом Фролка, перебирая спешно в уме варианты, по которым приезжий прознал о секретном сговоре с Холерой. На всякий случай было решено отделаться нейтральным полу ответом, полу рассуждением, - так, это же, как-никак, а куда ж, если это для вашей потребы. Так, штрычку возверните!

--Отдам. Есть ещё что-нибудь?

--А, да! Этот, из театра, который тута был, - коридорный завертелся на месте, словно искал точное место в нумере, которое пометил своим присутствие господин Черногорский, - велел передать, что всё сложилось одно к одному, и он уже репетировает со всеми вами.

--За новость спасибо! А скажи мне, разве те господа один только хлеб берут для пропитания? Больше ничего нигде не заказывают?

--А я не сказал? То я торопился! Те господа охочи до армянских шашлыков из курзаловской ресторации. Ещё берут кефир … раз брали, или больше … а так только вино. А-а-а, я по-онял! Так … я не туда! Понял-понял! Есть в курзале такая Ольга, с ней можно тоже, только чтоб никто на неё, вы поняли?

--На неё – никто! Это я понял! Что ещё?

--А этого мало? – Искренне удивился коридорный.

--Я впрок спросил. Благодарю, Фролка, и отблагодарю тебя! Теперь прошу тебя о ещё одной услуге.

--Меня из-за ваших услуг попрут из отеля! Позабудут, как я выгляжу, и попрут!

--Не попрут! Мы все, собравшиеся здесь, против, чтобы ты шёл куда-то с Холерой. Это опасная затея, по-настоящему опасная! Но слушать нас ты не станешь, верно?

--Нет, то есть да … вы меня путаете! Да, я не стану, и пойду.

--Раз мы не сможем тебя отговорить, сделай ещё кое-что. Скажи при Холере, но так, вскользь, что, мол, слыхал от постояльцев про нас такое, из-за чего люди опасаются не исполнить уговора с нами. И напротив, мол, мы те, кто всегда держит данное слово. Скажи при нём так, будто размышляешь над тем, что Холера затеял. Сделаешь?

--Когда штрычку возвернёте?

--Что попросил, сделаешь?

--Сделаю!

Уже стоя в дверном проёме, Фролка дёрнулся, словно от укола, и спросил.

--А … это, … у каких постояльцев я про вас узнал?

Парнишка выглянул в коридор, и по-хозяйски поглядел на доверенную ему часть отельного здания.

--Тут никого, кроме вас!

--Кого же тогда выносили санитары из нумера Модеста Павловича?

--Точно! Я и не туда! Всё! Я понял, и отбыл! Про всё помню!

Почему-то у наших героев пропал аппетит. Общий симптом не уютности, поделённый на каждого, но имевший общие смысловые корни, запутавшиеся внутри разговора с Фролкой, требовали пусть и не разрешения, но хоть обсуждения.

--Я, господа, совсем не склонен драматизировать, - не претендуя на робкий голосок, увесисто заявил Карл Францевич, - но мы все, повторюсь, мы все начали обходить стороною основные и обязательные качества, присущие нам же до недавнего времени. Видимо ваш экспромт, Кирилла Антонович, допускает незначительное преступление, даже потворствует оному, если оно направлено супротив преступления большего. Я не моралист, вы знаете, что по мере надобности я и сам лишал жизни некоторых … э-э … существ. Однако имею внутреннее опасение, что делаемое нами может мне настолько понравиться, что иного способа разрешить любую проблему кроме, как одним злом сразить иное зло, я не смогу увидеть принципиально.

--Значил ли это, что вы не осуждаете моего метода? – Спросил помещик.

--Избави Боже! Ни в коем случае! Я осуждаю весь мир, обступивший меня со всех сторон. И осуждаю его за то, что чем больше я в него погружаюсь, тем более мерзкое устроение оного я вижу. Признаюсь, что это всего лишь попытка выплеснуть надоедливую мысль – проговорил оную вслух, и как будто сжёг её. А в отношении ….

--«И злая тварь милей пред тварью злейшей».

--Я и не знал, Модест Павлович, что вам нравится Шекспировский «Король Лир».

--Нет, Кирилла Антонович, не нравится. В академии все зачитывались этим английцем, вот и мне пришлось. И, раз уж мы дружно предали кремации все внутренние тревоги, давайте развеем их прах над Кисловодском, и позволим наконец-то доктору договорить о его открытиях в лаборатории.

--Что ж, давайте о лаборатории. Знаете, что меня поразило более всего?

В дверь нумера настойчиво постучали.
         *                *                *
Завершая написание этой главы, и пересматривая записи, относящиеся к этому дню, автор не мог отделаться от мысли, что таковое изложение случившегося в нумере отеля, вызовет у читателей острейший приступ скуки, имеющий в своей основе появление всяческих подробностей, относящихся к основному повествованию, как Амурский лосось к Нильскому крокодилу.

Посему автор принял решение перенести толкование подобному описанию из финальной части последующей главы в конец этой.

Всё, что происходило в нумере в тот день, было не чем иным, как попыткой создания СОБЫТИЯ, выгодного для наших героев. СОБЫТИЯ, о сути которого долго и плодотворно размышлял Кирилла Антонович.

Увы, автор не станет соглашаться с именованием «экспромт», данным помещиком одной из частей  планируемого СОБЫТИЯ. Следовало бы переиначить термин «экспромт» на более упрощённый, скажем, «сумбурное, почти хаотичное деяние», более подходяще по смыслу, и по степени продуманности свершаемых шагов и последствия оных.

В оправдание подобного поведения помещика имею сказать, что это было его первая попытка создать вокруг разрешаемого дела искусственное вовлечение в него нужных персон помимо их воли. Если до сего дня наши герои сами оказывались «вовлечёнными в кем-то созданное СОБЫТИЕ персонами, а иногда и просто персонажами», то, начиная с описываемого дня, экзаменуемые поменялись местами с экзаменаторами, то есть на лицо попытка своими силами изменить условие задачи, которую им подготовили к решению.

Дальнейшее покажет, насколько удачной станет эта попытка, а пока из достоверного имеем только стук в дверь. Снова.