Перевертыши

Пятница. Вечер. Пробки. Город серый и унылый, несмотря на вечерние огни, которые светят, как в фальшивом театре. Снега в январе мы так и не дождались. У нас больше полгода – межсезонье. 
Троллейбус  «ползет» в пробках и межсезонье, дергаясь и чертыхаясь, и на каждой остановке людей в него входит больше, чем выходит. Он почти резиновый и очень медленный, и люди в нем тоже резиновые. В вертикальном виде они укладываются плотно между сидений и терпеливо ждут, когда, наконец, закончится поездка, этот день и вместе с ним – рабочая неделя. Пятница – время надежд на два дня относительной свободы. 
Мне повезло. Я сижу, прижатая со всех сторон, и даже могу смотреть в телефон, чтобы ускользнуть отсюда в виртуальное пространство. Но я не достаю телефон. Смотрю  на огни за окном, понурые, терпеливые лица пассажиров и время от времени - на женщину с непроницаемым выражением, которая стоит,  упираясь мне в бок. Немолодая, маленькая, в старой  немодной дубленке, железным обручем сковывающей сутулые плечи, в очках на узком лице,  без макияжа и даже какого-то намека приукрасить себя. Так выглядит человек, который, в принципе, не глядит на себя в зеркало, потому что он себя уже когда-то видел, и которому нужно что-то надеть на себя, чтобы выйти на улицу. Больше всего меня напрягает даже не то обстоятельство, что мне упираются в бок, а запах какой-то затхлости, давно нестиранного тряпья. И от этого запаха никуда не денешься.
Чтобы не впасть в раздражение, начинаю думать о женщине  с жалостью: что она живет бедно, гнет спину на какой-нибудь нелюбимой работе.  Может, ухаживает за лежачей мамой. Может, у нее высшее образование (судя по очкам), а карьера не сложилась и муж бросил. Даже не так: сначала «выпил все соки», изменил и бросил. Может, у нее дома десять подобранных кошек, и ползарплаты уходит на их лечение и питание. Может, у нее ребенок – инвалид, и она всю свою жизнь посвятила ему, а он так и смог нормально адаптироваться к жизни.  Может, на работе она вкалывает за троих, а платят ей полставки. Может, у нее больная печень или желудок, или еще хуже рак, и ей недолго осталось…
В моем сознании растет желание уступить бедной женщине место: пусть хоть в  троллейбусе посидит немного. А еще лучше посадить ее и протянуть слегка помятую купюру: возьмите вашим кошкам и вам…
И вдруг  все благие намерения рушит чья-то просьба передать  водителю за проезд. Вообще-то все оплачивают проезд с помощью терминала, но  тут вдруг кто-то решает обойти узаконенный порядок вещей. Может, у него просто карты с собой не оказалось,  а оказалось много мелочи, и она оттягивает карманы.
Моя соседка «вскидывается» подобно змее, которую тронули за хвост. Она с гневом шипит в сторону руки с мелочью:
- Передавайте сами!!! Куда я вам передам?!!
Фигурка моей соседки меняется: она расходится клубами, раздается в стороны и поблескивает чешуей. Внутри меня постепенно умирает жалость  с желанием уступить  женщине место. А это вообще женщина? А мужчина в серой кепочке с очень острым носом…Что-то он на человека не очень. ..
Троллейбус наполняется  зловещими  существами, и мимо моего лица все дальше и дальше тянется длинная белая рука, сложенная лодочкой. Я инстинктивно перехватываю мелочь, которая звонко рассыпается серебряной пылью.
Теперь сотни глаз: маленьких с прищуром, круглых, как жернова мельницы, квадратных, как квадрат Малевича, смотрят только на меня. Я слышу, как вздымаются  груди и нервно подергиваются хвосты – и в самый последний момент выскакиваю из дверей, которые захлопываются со вздохом и неприличным словом. Я стою теперь на остановке, пытаясь вернуть себе нормальное зрение и дыхание, и думаю, глядя на  отчаливающий троллейбус: как это раньше не заметила, что он какой-то странный…