Дело Пушкина 8. Досье. Дело швах

        Но это потом, а пока она – счастливая и на сносях – дает кавалергарду от ворот поворот, как героиня самого знаменитого романа ее мужа. И грело ей самолюбие вот это сходство с пушкинской Татьяной, когда с достоинством, тактом, достойными нового романа, она отказала желающему ее мужчине, неосторожно признавшись ему в чувствах. Будем любить друг друга издали, милый… 

        Он мается, ему тяжко оставаться в одиночестве, и чтобы окончательно излечить воспитанника, голландец подбрасывает ему лекарство. Зимой 1836 года в свете появляется Мария Барятинская, девица родовитая, богатая и красивая, лакомый кусочек для авантюристов всех мастей. Судя по записям в ее дневнике и кой-каким сплетням в общем болотце, в котором они бултыхались, весной Дантес приударил за хорошенькой княжной. Уже в апреле он пишет посланнику:
        «…Лекарство, что ты мне дал, оказалось благотворным, миллион раз благодарю тебя, я понемножку возвращаюсь к жизни, - а затем добавляет: - Надеюсь, что деревня исцелит меня окончательно: несколько месяцев я не буду видеть её», - единственное упоминание в этом письме о великой страсти, которая еще три недели назад сводила его с ума.
        Теперь он без лукавых реверансов принимает подношения, став несколько бесцеремоннее. Сильно напуганный посланник задаривал и задабривал, и, вернувшись в мае, усердно сводил ветреного любовника с молоденькой княжной, которая была польщена и тронута волокитством блестящего кавалергарда. Завидная партия – состоятельные князья Барятинские колена считали от Рюрика и были вхожи во дворец в качестве близких людей:
        «Только немногие приглашенные собирались по вечерам у Мама в зеленом кабинете, где по большей части читали вслух. Между этими гостями часто бывали княгиня Барятинская со своей дочерью Марией, - вспоминала великая княжна Ольга Николаевна. Впоследствии девушки тесно подружилась: - Она была серьезной и глубоко верующей. Дружба между нами была такой, о какой я всегда мечтала: она облагораживала наши натуры. Мы обе были полны идеалов соответственно нашему возрасту и при всей нашей сдержанности очень мечтательны».
        «Папа» «сын» на пару обхаживали княжну, Геккерен уже закидывал удочку, советуясь о возможном браке с некими дамами…
Что сказать… Милый Жорж изменял всем и всегда. Отечеству – с соседней страной, родному отцу – с приемным. Роялистам с республикой, республике – с Бонапартом. На каждом шагу – Геккерену, волочась за красотками, покуда у него сохранялся к ним интерес. Тот был вынужден терпеть, тем более что связи с «сына» с женщинами служили отличной ширмой для их отношений. После незапамятного объяснения минуло несколько недель, а Жорж уже увивался за другой, от которой в конце лета побежал все к той же мадонне. Он изменил Пушкиной с Гончаровой, а Гончаровой, ставшей Дантес, изменял с… Геккереном. И если б эти бестолковые измены были ему впрок!..

        С весны и до середины лета Дантес почти не видался с женой Пушкина; она дохаживала последние месяцы, живот уже не скрывал никакой корсет. По светским приличиям брюхатая на позднем сроке дама не могла выходить из дому, да и какие уж танцы, когда живот на нос лезет!.. Молодые люди расстались, поэт получил передышку. В мае она благополучно разрешилась дочерью, отдышалась, однако, траур, увы, продолжался; на общее веселье Наталья Николаевна половину лета смотрела издали.
        С 1835 года Пушкины жили вместе с сестрами Гончаровыми, которых, по меткому замечанию Ахматовой, Наталья Николаевна навязала поэту, мало ему было своих проблем. Через много лет, помудрев, женщина признает свою ошибку: между супругами не должны становиться третьи лица.
        И лето еще не минуло, а она уже вновь оттаптывала паркет в бальных залах. Новорожденному ребенку к тому времени не исполнилось и трех месяцев.
        И вот они встретились вновь. Опроставшаяся, похорошевшая (окружающие отмечали, как расцвела Натали после этих родов… родов или любви?) По-прежнему красивый, лихой, популярный, - лакомый кусочек для дам…
        Расставание сыграло на руку Наталье Николаевне. Бесхитростная, она по неведению сделала ход конем, поступив, как записная кокетка. Чтобы раз и навсегда прекратить домогательства, нужна жесткость, безоговорочное «нет». Если женщина ответила: нет, но… - можете быть уверены, мужчина, покрутившись, обязательно вернется. Это пикаперский прием. Я тебя люблю, но не могу быть твоей, - и причина: то, се, другое, пятое, - роман Пушкина не закончен. Онегин вновь придет к Татьяне, она кинула крючок, он проглотил наживку – нет, Пушкин был неправ, считая свою героиню наивной. Вот такие наивные девочки, сами не ведая, что творят, по наитию осваивают ремесло прожженной кокетки. Геккерен был прозорливее, чем его юный друг. Выслушать мужчину. Печально сказать: люблю, но не могу быть твоей. Расстаться на время – пусть потоскует. Как ни в чем не бывало, встретиться вновь. Разлука умножает цену любви вдвое. Препятствия – вчетверо. Любовь становится практически нестерпимой, если препоны ставит сама женщина, любящая и любимая. Дантес не мог не вернуться. Роковой ошибкой Натальи Николаевны было сказать мужчине о своей любви. По сути, она поощрила его на последующие ухаживания.
        Разлучив героев после памятного разговора, Пушкин оставил их на перепутье. Что было дальше? Онегин уехал. Они не виделись. А если б встретились, что бы произошло?
        Не наивная Наталья Николаевна сделала Жоржа Дантеса лучше – пусть и на один миг. Следуя героине романа своего мужа, она сумела удивить поклонника и зацепить его неожиданно крепко для него самого. Увы, то была целиком и полностью заслуга ее гениального мужа и его романа о самой странной женщине в русской литературе.

        Наступила осень. Вновь замаячивший Дантес вился вокруг женщины, слухи об их романе расходились как круги по воде - все шире и шире. Пушкин помрачнел. Его сестра уже с лета отмечала нервозность поэта, он похудел, пожелтел, вздрагивал, не мог сидеть на одном месте. Затосковал он раньше, раньше; последний год метался по стране, брался за один проект, другой, мучительно пытаясь упрочить свое положение. «Современник» продавался неважно, цензура заедала. Страшная кабала – долги – все туже затягивалась петля вокруг шеи. Порой казалось, он и домой не торопится, да так, что до слез напуганный первыми родами (то же было с не менее впечатлительным Львом Толстым), к двум последним - вольно или невольно, - не поспел. А тут еще свояченицы, вроде и дома не хозяин…

        Как-то наткнулась я на статью: мол, в преддуэльное время поэта и его семью содержали сестры Натальи Николаевны. Ну да, сначала тетка Загряжская, потом девы Гончаровы. Мол, платили за квартиру 50 на 50, но девушки занимали всего две комнаты из одиннадцати. Однако, те, кто упрекает Пушкина в иждивенчестве, забывает, что в любом доме есть места общего пользования. В квартире на Мойке шесть общих помещений: передняя, гостиная, столовая, буфетная, парадная лестница, чулан. Три: кабинет самого поэта (должен же он был где-то работать!), спальня и детская, - приходились на Пушкиных, три комнаты на 6 (шесть) человек. Так что, кто кого содержал, большой вопрос. Снимать квартиру вскладчину было выгодно и девицам Гончаровым.
        В квартире Баташова Пушкины и Гончаровы жили в 34-36 гг., сообща платили 6000 рублей; в чем выгода для поэта, совершенно непонятно, если учесть, например, что квартира у купца Жадимерского стоила 3300 в год, т.е. в два раза дешевле.
        Теперь Натали выезжала с подружками-сестрицами. Дантес беспрерывно вертелся рядом, и очень способствовала амуру ихнему старшая сестрица Екатерина…

        Почему же Пушкин, снисходительно-лояльный к бесчисленным ухажерам своей жены, возненавидел нахрапистого варяга?

        Мы помним, что поначалу Дантес даже нравился Пушкину. Озорун, говорун, приятен в общении… Однако была в нем, как отмечал его дружбан Трубецкой, какая-то неистребимая наглеца, тонкая, как налет грязи, ухарство, пренебрежение к женщинам, возможно, приемлемые во Франции, но пошловатые в северной стране:
        «Он относился к дамам вообще, как иностранец, смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже было принято в нашем обществе».
        С Геккереном у поэта не срослось изначально. Едва ли не с первой встречи они обменялись колкостями; надо сказать, пронырливый голландец, умело работающий лицом, у многих вызывал неприязнь.
И все же, почему он, который сквозь пальцы смотрел, как жена хихикает с молодыми ребятами, лишь бы прилично себя вела (в ту галантную эпоху ухаживания напоминали нашу игривую переписку в соцсети; у Пушкина, неравнодушного к женской красоте, самого были, как тогда говорилось, «отношения», он как-то даже плюху схлопотал от мадонны за чересчур горячий флирт; он флиртовал сам и позволял флиртовать Натали, в этом была его ошибка; однажды, как ни старался он руководить молодой женщиной, ситуация вышла из-под контроля), - почему он помрачнел и встревожился, когда на горизонте нарисовался Дантес? В сентябре он крайне невесел и то и дело ищет «растерянным взглядом» жену и молодого офицера. А им хорошо вдвоем, ей с ним забавно, он возле нее беспрестанно; потерпев фиаско полгода назад, нынче он надеется овладеть женщиной, ведь она сказала когда-то, что влюблена… и не отталкивает теперь. Страсть его возросла, по поводу любви…
        Об этой неземной жертвенной любви было сказано так много… избалованная мужским вниманием, простодушная мадонна настолько верила этим необыкновенным чувствам, что даже брак сестры не убедил ее в обратном. Но вот свидетельство человека, который сам едва не попал под раздачу поэта – и все из-за той же прелестной Натали. «Милый мой, но ведь это ломака, жеманница», - сказал Дантес Сологубу, первому секунданту Пушкина в первой, несостоявшейся дуэли. Слышите голос Трубецкого: набитая дура, непроходимо глупа? И как в казарме два приятеля-кавалергарда перемывают косточки женщине?..
        Пушкин первым понял характер чувств молодого шалопая, он был мужчиной, он был опытным мужчиной, и он хорошо разбирался в людях. Женщина сделала молодого человека лучше – на миг, но мгновение прошло… Дантес не будет, подобно Онегину, страдать по возлюбленной издали.
        Юный офицер подходит все ближе. Она сияет, ей радостно его видеть. Где-то на периферии маячит муж, ей даже в постель с ним не хочется, и, не дай бог, опять забеременеешь… Он злится, он встревожен, он не сводит с них, двоих, растерянных глаз… Осень, время ехать в деревню – это единственная осень, когда он не уехал и ничего, ничего не написал… Дантес накручивает круги вокруг его жены, та охотно принимает знаки внимания, но в постель с красивым офицером... зачем? Ей и так хорошо.
        Вероятней всего, Наталья Николаевна не была страстной женщиной. «О, как мила ты мне, смиренница моя… И пламень мой ты делишь поневоле…» - там была разница в темпераментах, мужу приходилось ее улещивать, а от любовников надежно, как пояс верности, ограждали собственная добродетель, истерическая впечатлительность и набожность. Наталья Николаевна была религиозна. В общем, охотникам за красивой шкуркой там делать было нечего. Ей грели душу платонические радости; как у любой чрезмерно кокетливой женщины (а любая сверхкокетливая женщина – актерка и истеричка), у Натали пар уходил в гудок. Ее стойкая добродетель при встречах тет-а-тет с молодым Геккереном объяснялась не только религиозностью и душевной чистотой, но и, вероятно, природной нестрастностью; оставаться добродетельной ей было легко.

        Пушкин знал свою жену, но трещина росла. Печаль в том, что у женщины измена начинается в голове, и если Леила бежит, а на балу у двоих сияющие лица – дело швах.

        Небольшой оффтоп. Об адюльтере.
        Слышала, и неоднократно (ах, сколько обвинений, ни одного русского писателя не пинали так, как первого поэта России, как будто славу родине он не заслужил, а украл), что, мол, Дантес – это месть Пушкину за его волокитство. Погулял в молодые годы, ох, погулял, понаставлял рога графьям Воронцовым, вот и его черед пришел, в жизни все заканчивается бумерангом. Кстати, первым кинул эту злорадную мыслишку Алексей Вульф, с коим вместе обхаживали они когда-то прекрасную Анну Керн: если круговая порука в порядке вещей, то носить ему, Пушкину, рога – не переносить… Добрые у поэта были приятели.
        Как античный Протей, Пушкин был изменчив не только в своих произведениях, он и с людьми был изменчив – перенимал манеру поведения, в глубине сохраняя железобетонный стержень собственных убеждений и принципов. Он был крепкий орешек, поэт Пушкин. В эпистолярной болтовне с Вульфом двумужница Керн могла быть «вавилонской блудницей», но в стихах она становилась «гением чистой красоты». О нравственной силе Пушкина говорил Петр Вяземский и силой этой называл неодолимую потребность в труде: «Когда чуял он налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал, перерождался». Вульфу – вульфово, гению – гениево.
        Упрекнув Натали в легкомыслии, с беспристрастностью постороннего отметим, что долгу своему она не изменяла. Физической измены – того дьявола, коего всем нутром страшатся мужчины – в пушкинском браке не случилось. Ее имя связывали с именем Николая, царь шастал мимо окон красавицы, как «офицеришка», но, польстив тщеславию, царево ухаживание не затронуло ее славной души. Это была странная девочка. В свое время она влюбилась в поэта, затем на минуту (злую для нее, мужа и целой страны) загляделась на пришлого офицера без полушки в кармане (если не считать состояния сомнительного «папеньки»), а оставшись вдовой, выбрала самого бедного, самого неказистого, но самого чадолюбивого поклонника. Чем больше вглядываешься в сердце первой красавицы России, тем сильней ощущение, что мотало ее по петербургским гостиным не столько тщеславие, сколько все та же детская жажда любви.
        Конечно, прямого отказа царю быть не могло. Император российский приволокнулся, но встретив вежливое безразличие, как человек понятливый, отступился, на всю жизнь сохранив уважение к женщине, которая пожелала остаться добродетельной, и помог опосля не как любовнице, для любовницы содержание было мизерным, и не как вдове официального историографа - семье Карамзина кусок пожалован был куда обильнее, - Николай помог (чем захотел) женщине, которая ему нравилась, и которая тактично удержала его на расстоянии. Значит, была она, эта ее тактичность?..

        «А душу я твою люблю…»

        А теперь собственно об адюльтере.

        Аморальна ли измена – как с той, так и с другой стороны? Безусловно, аморальна. Основной безнравственной составляющей измены является, конечно же, ложь. Оставим в стороне различные обстоятельства, смягчающие и не очень, берем голый факт; в его основе лежит, повторяю, ложь, и никогда, ни в какие времена адюльтер не считался делом нравственным.
        Однако эпоха эпохе рознь. Что нестерпимо для дворянина XIX века, современному человеку покажется ерундой. Уклад жизни людей двух разных веков категорически отличается, как отличаются и некоторые нравственные понятия.
Юный дворянин начинал половую жизнь в публичном доме, совращенный, как правило, друзьями; второй вариант, вторая категория доступных женщин – служанки - был «чистенький» вариант. Все мы читали классиков, и «Воскресенье» в том числе, все сочувствовали Катюше Масловой. Кто бы посочувствовал Нехлюдову?..
        И той, и другой категории платили, иного выбора у вчерашних подростков попросту не было. В патриархально-религиозном обществе, тщательно охранявшем девственную плеву для будущего мужа, барышни своего, дворянского круга были табу. Девушка должна выйти замуж невинной, аки овечка; несчастные агницы подчас имели представление о сексуальной жизни не больше, чем о двупольном землепашестве. Вспомним роман Пушкина. Конфликт был в том, что милая Татьяна – девушка – сильно рисковала, повесившись на шею Онегину. Жениться он не хотел, переспать не мог – добрачный секс бесчестил не только деву, но и соблазнителя. А вот венец покрывала все. Брак невозможно было расторгнуть, браки свершались на небесах, а не в казенном учреждении под названием ЗАГС, а посему супруги терпели друг друга до тошноты и гробовой доски. И только смерть разлучит вас… Порой мужчина, по меткому замечанию французского писателя Оноре де Бальзака, в мимолетном опьянении страсти «женившись на ямочке на щеке», «вынужден был терпеть всю женщину целиком».
        Но что происходит в кипящем котле? Правильно, срывает крышку. Стаи молодых, неокольцованных самцов наводняли гостиные, измены были повсеместны; подростки, повзрослев, из публичного дома переходили в модный салон и становились-таки аманатами порядочных женщин. Некоторые из порядочных меняли любовников как перчатки. Поначалу разница в возрасте была значительна, соблазняла мальца женщина опытная, прожженная. Затем он переходил от одной дамы к другой, по мере своего взросления избранницы становились все моложе, пока в возрасте около 30 лет мужчина не ощущал потребности жениться… на невинной барышне. Круг замыкался. Окольцованного ждал бумеранг.
        В принципе, мужчины и женщины тех лет меняли партнеров не больше, чем в нынешнем веке, когда развод перестал быть публичной церемонией, ломающей жизнь (вспомним «Анну Каренину»), а превратился в обычную процедуру. У Бальзака, писателя умного, есть не очень известная книга «Физиология брака», по сути, это предтеча нынешних психологических исследований. Корни повсеместных адюльтеров он видел именно в том, что молодые люди не имели возможности полноценно общаться с незамужними сверстницами, равными им по положению, а вынуждены были либо спать с проститутками-служанками, либо влюбляться в связанных узами брака матрон из высшего общества.
        Не в силах загнать сексуальные устремления в приемлемое русло, общество смотрело на измены сквозь пальцы, лишь бы блюлась благопристойность. Сомнительное устройство общества, в котором свободным женщинам секс запрещен, а связанные обетом замужние дамы пользуются практически полной свободой, крайне возмущало автора «Человеческой комедии».