Cross-Eyed Mary

Cross-Eyed Mary: ангелы на задворках ада

Город просыпается с тяжелого похмелья. Сырость цепляется за стены, воздух дрожит от пара уличных котлов. Где-то далеко звонит школьный колокол, но он звучит глухо, словно зовущий не к знаниям, а к новому дню бессмысленных ритуалов. И среди этой серой рутины, в самом сердце ночных закоулков, живёт она — Cross-Eyed Mary,  косоглазая Мэри, девочка-блудница, на чьих плечах лежит больше грехов, чем может вынести даже взрослая душа.
Флейта Андерсона вступает первой — и это не просто музыка. Это издевка, кривая улыбка, насмешка над всей моралью, над всей «приличностью». Она звучит, как шутовская мелодия, как зазывной свист уличного фокусника, который покажет вам не трюк, а самую грязную правду. Но вот вступает гитара — и весь этот цирковой блеск обрушивается в рифф, тяжёлый, как ночной кошмар. Барабаны бьют рвано, нервно, как шаги бегущего по мостовой человека, которому больше некуда деваться.
Мэри — это персонаж, который мог бы быть карикатурой, анекдотом, газетным заголовком. Но в голосе Андерсона нет ни осуждения, ни жалости — только наблюдение. Он рассказывает о ней так, словно записывает хронику: девочка, у которой слишком рано появились тайны, которая научилась жить в мире взрослых до того, как научилась мечтать. Она — не просто индивидуальная трагедия, она — символ, лицо потерянного поколения, отброшенного в сторону, но неизбежно влияющего на тех, кто считает себя «выше».
Музыка ведёт нас по кругу, риффы закручиваются, как петли. В каждом куплете слышится цинизм, но в нём — не холодное презрение, а усталость. Песня не требует морали, не взывает к состраданию.
«Who would be a poor man, a beggar man, a thief,
if he had a rich man in his hand? »
С этих слов начинается повествование, и в них — вся суть грязной уличной математики. Здесь нет праведности, нет надежды, нет справедливости. Богатый всегда платит за свои грехи золотом, а бедному остаётся лишь воровать, выпрашивать или продавать себя. Кто же глупее — тот, кто берёт, или тот, кто готов платить? Этот вопрос Андерсон задаёт не нам, а самой реальности.
«Cross-eyed Mary goes jumping in again.
She signs no contract but she always plays the game ».
Мэри не нуждается в обязательствах. В её мире нет контрактов, нет соглашений, нет иллюзий о любви или честности. Она не жертва и не преступница, она просто играет по правилам, которые ей навязали. Каждую ночь она «прыгает в игру», потому что выбора нет. Общество написало для неё сценарий, но сделало вид, что это её собственный путь.
«She dines in Hampstead village, on expenses accounted gruel  ».
Этот образ — словно кривое зеркало, в котором отражается мораль всей истории. Хампстед — район Лондона, где живут богачи, где запах вина смешивается с ароматом дорогих сигар. Там, среди мягких кресел и хрустальных бокалов, её кормят не из милосердия, а потому что такова сделка. Она получает свой ужин, но этот ужин пропитан не вином, а отвращением и равнодушием.
Её жизнь — это не дом, не семья, не будущее. Всё, что у неё есть, — это трюки и взгляды, иллюзии и ложь. Она — фрагмент чужих жизней, тень, мелькающая в оконных отражениях, персонаж, о котором вспомнят только в случайном разговоре.
Но кто же на самом деле виноват?
Андерсон не даёт ответа. Он не осуждает и не оправдывает. Он просто показывает: вот она, Мэри, вот её мир. И вот ты, слушатель, сидишь в своём кресле, слушаешь этот рифф, этот голос, эту флейту, звучащую как смех уличного шута. И ты знаешь: где-то там, в темноте, она снова прыгает в игру.