Mother Goose

Mother Goose: танец масок в кривом зеркале

Гитарный аккорд рождается, словно первый луч солнца в дымном, промозглом утре. Но этот свет не приносит тепла. Он только обнажает гротескные тени, растянутые на кирпичных стенах. «Mother Goose» звучит как народная песня, вырванная из контекста веков и брошенная в нелепую современность. В ней есть что-то средневековое, но это не история о рыцарях и балладах. Это что-то другое — насмешка, фарс, карнавальный танец, в котором люди не просто носят маски, а становятся ими.
Андерсон поёт отстранённо, его голос будто рассказывает не свою историю, а чей-то странный, запутанный сон. Он ведёт нас через вереницу сцен, через зыбкую реальность, где персонажи кажутся одновременно и случайными, и символичными.
«As I did walk by Hampstead Fair,
I came upon Mother Goose 
So I turned her loose —
She was screaming ».
С первых строк нас бросает в атмосферу беспорядочного, театрализованного мира. Ярмарка в Хампстеде — место, где реальность смешивается с карикатурой, где можно встретить кого угодно. И вот она, Mother Goose — персонаж старых английских детских сказок. Только здесь она больше не добрая и не сказочная. Она кричит. Она вырвана из своей привычной роли. И этот крик — не от радости.
«And a foreign student said to me:
Was it really true there are elephants and lions too in Piccadilly Circus? »
На сцену выходит ещё один персонаж: иностранный студент, который с наивностью спрашивает о Лондоне. Но его вопрос звучит так, словно он верит, что центр города — это цирковая арена с экзотическими зверями. Глупость? Или отражение того, как британцы сами превратили свой мир в представление? Вопрос студента звучит так же нелепо, как всё остальное в этом городе, полном масок и теней.
«Walked down by the bathing pond
to try and catch some sun.
Saw at least a hundred schoolgirls
sobbing into handkerchiefs as one ».
И снова — образ, вырванный из контекста. Девочки-подростки, рыдающие хором, словно по команде. Зачем? Почему? Это неважно. Важно только то, что коллективный ритуал здесь важнее индивидуальной боли. Они даже плачут синхронно.
«And a bearded lady said to me: if you start your raving
and your misbehaving you’ll be sorry ».
И вот ещё одно лицо в этой галерее абсурда: бородатая леди, нечто среднее между гротеском и уличным пророком. Она предупреждает, она предсказывает наказание. За что? За попытку сбежать из этого карнавала? За желание найти смысл среди хаоса? Или это просто ещё одна нелепая угроза в мире, где всё давно потеряло связь с реальностью?
Музыка движется легко, почти танцевально. Флейта играет, будто поддразнивая нас, обещая веселье. Но за этим весельем скрывается что-то тревожное. Весь этот мир кажется праздничным, но праздник этот напоминает сумасшествие. «Mother Goose» — это не просто песня-история, это лабиринт символов, в котором невозможно найти выход.
И в этом хаосе остаётся только одно: идти дальше, сквозь образы, сквозь маски, сквозь абсурд. Потому что если ты остановишься и попробуешь разобраться, ты, возможно, обнаружишь, что сам уже стал частью этого странного танца.