Приём Чечено-Ингушской делегации Орджоникидзе

 
Вопли, стенания и протесты, возмущения в чечено-ингушском народе были настолько угрожающи для самого марионеточного «правительства» Чечено-Ингушской республики, что оно попыталось, наконец, довести до сведения ответственных представителей центрального советского правительства истинное положение Чечено-Ингушетии. Благоприятный случай представился, когда член Политбюро С. Орджоникидзе весной 1935 года отдыхал на Северном Кавказе – на курортах в Пятигорске. На просьбу правительства Чечно-Ингушетии принять его представителей для собеседования Орджоникидзе ответил пригласительной телеграммой. Чечено-Ингушская делегация в составе председателя правительства Али Горчханова, второго секретаря областного комитета партии Вахаева (первым секретарём Чеченского областного комитета партии никогда не назначался чеченец), членов правительства Гойгова, Мехтиева, Окуева, старых партизан и соратников Орджоникидзе во время гражданской войны – Х.Орцханова, Альберта Албогачиева и ещё несколько стариков, бывших партизан, выехали в Пятигорск и была принята Орджоникидзе с щедростью кавказского гостеприимства. Первое, что поразило самого Орджоникидзе – кавказца и знатока Чечено-Ингушетии, это отсутствие кинжалов у старых партизан. Ему объяснили, в чём дело. «Чеченец без кинжала, всё равно, что европеец без галстука», – сказал Орджоникидзе и обещал в Москве поговорить насчёт этого «головотяпского закона». С самого начала беседы предупредил своих посетителей, особенно старых партизан, что ему хочется истинную правду о причинах недовольства чечено-ингушского народа советской властью и о тех мерах, которые могли бы рекомендовать сами чечено-ингушские представители для устранения этих причин. Чечено-ингушские представители доложили Орджоникидзе обо всём самым подробным образом. – о колхозах, МТС (машино-тракторных станциях), дорогах, школах, нефти, н7о только об одном, а именно о главном они не доложили Орджоникидзе – об НКВД. Конечно, Чечено-ингушское правительство хорошо понимало, что, в конечном счёте, всё зло в НКВД и что пока последний чекистский сержант стоит фактически выше чечено-ингушского «премьер министра», не может быть и речи о политическом оздоровлении атмосферы в Чечено-Ингушетии. Но говорить об этом они боялись и вполне резонно. Орджоникидзе уедет к себе в Москву, а они должны вернуться в распоряжение своего собственного НКВД (кстати, из состава около 400 человек ответственных сотрудников Чечено-ингушского НКВД – чеченцев и ингушей было только четыре человека – С. Албогачиев, И. Алиев, У. Эльмурзаев, а в войсках Чечено-ингушского НКВД  – не было ни одного). Человек, который берёт под сомнение непогрешимость НКВД, умирает  в СССР  скорой и неестественной смертью. Сообщение делегации, что после организации колхозов у чеченцев и ингушей отобраны их верховые кони, возмутило Орджоникидзе до крайности – «Вы переборщили, товарищи, это прямо преступление отнимать у чеченцев и ингушей верховых коней – ведь горцы тем и славились, что как джигитов их не превзошёл ни один народ. Нет, товарищи, вы определённо переборщили», – заключил своё замечание Орджоникидзе. «Таков общий закон для всего СССР», – ответили ему. Однако Орджоникидзе обещал поговорить с «хозяином» в Москве и внести в ЦК и Совнарком ряд конкретных предложений для улучшения дела в Чечено-Ингушетии. Через месяц после возвращения Орджоникидзе в Москву, в центральной прессе появились два постановления.  – Одно Президиума ЦИК СССР о том, что «кинжалы разрешается носить там, где это является принадлежностью национального костюма».  Другое – ЦК ВКП (б) и Совнаркома СССР – «Как исключение из Устава сельскохозяйственной артели (колхоза) в Чечено-Ингушетии разрешается колхозникам иметь и содержать своих собственных верховых коней». Как бы велико не было значение этих решений советского правительства для поднятия морально-политического состояния чечено-ингушского народа, всё-таки они не достигли цели, поскольку не менялся, дух и не менялись методы чекистской политики в ауле. Эти позитивные меры, напоминали старую известную политику «кнута и пряника», чем серьёзнее желание власти понять и преодолеть трагедию этого маленького народа. В Москве не знали или не хотели знать, что причины этой трагедии заложены не в природе самого народа, не в его непримиримости ко всякой власти, а в органической порочности политики провокаций. Поэтому –то самое идеальное решение советского правительства сводилось на нет провокацией чекистов. Правда, после визита Чечено-Ингушского правительства к Орджоникидзе, чекисты начали вести себя более осторожно и менее заметно и нагло. Конец 1935 года, весь 1936 год и начало 1937 года прошли спокойно. Эти два с половиной года прошли без чекистских провокаций и без чеченских восстаний. Правда, было несколько случаев убийств работников НКВД – известными в Чечено-Ингушетии чекистами Ситниковым, Погиба, Никольским и другими, которые, в конце концов, за это были привлечены к ответственности.  Партизанское движение заметно перешло к оборонительной тактике, скрывая прежнюю тактику налётов и диверсий в зоне советских объектов. Сам вождь партизанского движения майор Саадулла Магомаев (он был неутомим и стоял во главе первых партизан около 14 лет, а майор был его почётной кличкой, данный ему самими партизанами) издал характерный приказ своим группам: «не трогать русских работников, кроме чекистов, и не щадить чечено-ингушских работников, если они коммунисты. Русские выступают против нас, по долгу службы, а чечено-ингушские работники из-за своей подлости. Честь службистам, смерть подлецам», – таково было содержание одного из приказов Саадулы. Один случай связанный с этим приказом, даже произвёл сенсацию по республике. Весной 1940 года секретарь областного комитета ВКП (б) по промышленности и транспорту Смолкин поехал в служебную командировку в Галанчожский район,  большая часть которого находилась под властью  партизан Саадулы. Секретаря областного комитета сопровождали три человека и один районный партийный работник – чеченец. В лесу между Шалажами и Ялхароем у перевала гор, компания Смолкина оказалась в окружении партизан Саадулы. Чекисты, быстро догадавшись, в чём дело, бросив своих лошадей, удрали в гущу леса. Растерявшийся Смолкин и его чеченский проводник были взяты в плен партизанами. Партизаны их обезоружили, забрали у них документы, и повели в партизанскую тюрьму в одно из партизанских сёл. В виду важности пленных персон судил их сам «майор». На этом суде Смолкин подтвердил данные из захваченных документов о том, что он является секретарём областного комитета партии, т.е. вторым лицом по республике и что он находится в командировке по выполнению воли партии и правительства.  Районный работник – чеченец заявил, что его долг сопровождать своего прямого начальника. Суд постановил: Смолкина освободить , как русского коммуниста, а чеченца расстрелять, как изменника Чечни.  Смолкин благополучно  вернулся в столицу республики, но вновь был арестован, на этот раз уже НКВД как «изменник родины».