Киносценарий Итальянские Слезы

                Киносценарий
                "Итальянские Слезы"
         (По мотивам одноименного стихотворения Е. Евтушенко)

                Предисловие

«Этот сценарий-интерпретация известного стихотворения Евгения Евтушенко "Итальянские слезы" был написан мною в 2021 году – до того, как мир попрощался со многими мифами, в том числе и с иллюзией о том, что в свое время была окончательно одержана победа над фашизмом. И тем более трагичны образы тех, кто на пути к этой цели отдавали все...»
                Диана Шулинская, май 2022 года.

1)70-е годы XX-го века.
Италия, Тренто.
Дом сеньоры Марии.
Сильный дождь. Сеньора Мария, дама лет пятидесяти, возвращается домой, отпускает водителя и входит в дом. Горничная Габриелла принимает у нее мокрый зонтик.

Габриелла: "Добро пожаловать, сеньора, как прошла поездка?"
Сеньора Мария (снимая пальто): "Все в порядке, Габриелла, немного устала. У Марио родился чудесный сын, такой забавный! Как тут без меня, какие новости?"
Габриелла: "После полудня заходил сеньор, оставил вам это..." (передает сеньоре Марии небольшую коробочку).

Сеньора Мария открывает коробочку и меняется в лице. Какое-то время смотрит на содержимое коробочки, потом переводит взгляд на стену, где рядом с иконой Иисуса Христа висит фотография рыжего парня лет девятнадцати с голубыми глазами.

2) Россия, поселок Анзеба возле Братска, 70-е годы.

Деревенская изба, двор. Женщина с платком на голове кормит кур. Из дома несется пьяное мужское пение и временами ругань. Женщина слышит, как открывается калитка и видит, как входит хорошо одетый человек средних лет, городского вида. Оборачивается.

Незнакомец: "Добрый день."
Женщина: "Да уж вечер, поди. Вы кто будете?"
Незнакомец: "Я Глеб. Иван Перепелкин здесь живет?"

Заходят в избу. Обстановка очень скромная, но чисто. На столе - бутылки, закуска, накурено. Негромко работает радио. За столом сидит пьяный человек с рыжими волосами и конопушками, выглядит неопрятно, курит и наливает себе в граненый стакан.

Галина: "Вань, уж который день-то, хватит уже! Гляди вон, гости у нас!"
Незнакомец: "Здравствуй, Иван! Не признал?"
Иван смотрит на гостя мутным взглядом.
Незнакомец: "Глеб я, брат Георгия. Его-то помнишь?"

Иван встает, покачиваясь. Обнимаются.

Иван: "Галка, это ж Глеб! Я ж тебе рассказывал... Глеб!"
Галина: "Ага, ага, я сейчас..."
Убегает на кухню, возвращается с тарелкой. Глеб садится за стол.
Глеб: "Давно ты так?"
Иван (махнув рукой): "Да знамо дело, что Георгий бы не одобрил... Да ты какими судьбами! Давай за встречу!"

Наливает Глебу водку в стакан. Глеб берет стакан, неожиданно Иван вскакивает и делает радио погромче. По радио объявляют песню в исполнении Муслима Магомаева "Белла, Чао!" Звучит песня, Иван стоит спиной к Глебу и смотрит на радиоприемник.

3) Италия, Тренто, 1943 год.
Яркое солнце, жаркое утро. Советские военнопленные с лопатами работают на шоссе, долбят дорогу. Их охраняет не очень многочисленный конвой, автоматы у многих нацелены и наготове. Но некоторые конвоиры отвлеклись и о чем-то между собой общаются, шутят и смеются. Пленные измождены, особенно среди них выделяется Георгий, брюнет лет двадцати трех с перевязанной рукой и окровавленной повязкой вокруг лба. Рядом с ним - Ваня, рыжий голубоглазый паренек лет семнадцати, не ранен.

Георгий (почти падая, с надрывом): "Перепелкин, а как думаешь, есть он, тот свет?"
Ваня (подставляет ему свое плечо): "Бабаня сказывала, что есть, товарищ командир. Только нам с вами туда еще рановато, тем паче, что здесь он нерусский, тот свет! Это нам с вами совсем не годится. Помрете на своей земле, а не тут! У вас в Москве невеста, а я у мамки один. Как в глаза-то им посмотрим на том свете?"
Георгий (тяжело дышит): "Это ты прав, вернуться должны... Перепелкин! Если живы останемся, не говори никому, что я спросил тебя про тот свет. От жары это да от кровопотери. Запомни, Перепелкин: нет никакого того света, и бога тоже нет, ошибалась твоя бабаня! Ад и рай люди творят на земле... Ну ничего, Перепелкин, мы с тобой как-нибудь выберемся из этого ада..."

Конвоир ударами прикладов заставляет обоих замолчать и продолжать работать.

4) Итальянский поселок неподалеку от горной местности, таверна сеньора Роберто Риччи.
Полно посетителей, обслуживает сам хозяин, помогает ему его дочка лет шестнадцати, Мария, очень хорошенькая девушка с длинными черными волосами. Ее то и дело окликает то тот, то другой, видно, что все ее знают и любят. Один из посетителей в форме карабинера, Винченцо, смотрит на Марию плотоядным взглядом.

Сеньор Роберто: "Мария! На вот корзину, отнесешь хлеба, фруктов и вина сеньоре Бьянке, она еще не встает с постели. Смотри, не задерживайся, у нас полно работы!"
Мария (с готовностью): "Конечно, папочка! А сыр не забыл положить?"
Сеньор Роберто: "Вот черт! Пойди, дочка, возьми... Столько хлопот сегодня, давно не было такого дня!"

Мария убегает с корзиной.

Винченцо: "Красивая у тебя дочка выросла, Роберто. Ни дать, ни взять, покойная Беттина... Не много ли воли ей даешь? Смотри, как бы кто не украл!"
Сеньор Роберто (со смехом): "А кто украдет, не ты ли? Вот насмешил! Не родился еще тот на свете, кто украдет мою Марию! Сам говоришь, вся в мать-покойницу!"

Винченцо криво усмехается.

5) Маленький деревенский домик сеньоры Бьянки на окраине села.
Мария входит без стука. Сеньора Бьянка суетится на кухне. По внешнему виду совсем не больна, даже наоборот.

Сеньора Бьянка: "Наконец-то, Мария! Давай сюда корзину! Что отец положил? Вина пока не надо, тяжело будет, не донесешь! Назарио любит окорочка, вот, я положу вместо вина! И еще рыбы, табака и фруктов..."

Спешно упаковывают корзину.

Рядом с домом сеньоры Бьянки начинается небольшая роща, за ней дорога, на которой работают советские военнопленные. Недалеко за ней виднеются горы. Мария идет по дороге с корзиной в руке. Увидев людей на дороге (впервые), неожиданно останавливается - это для нее неожиданность. Прячется между деревьев. Раздумывает, что ей делать.
Один из конвоиров, попив из бутылки воду, льет ее себе на голову. К нем подходит седой пожилой мужчина и просит хотя бы глоток. Просьба вызывает всего лишь смех - конвоир в хорошем настроении. Военнопленный начинает умолять, в отчаяньи хватает его за руки. Другой конвоир стреляет в него, старик падает замертво.
Мария закрывает себе рот рукой.

Конвоир (сделавший выстрел): "Кто-то еще здесь хочет пить? Эй, ты, переведи!"

Один из военнопленных, знающий итальянский язык, переводит.

Конвоир: "Еще переведи, что через час все получат воды, а пока работать!"

Переводчик оказывается рядом с Георгием и Иваном.

Ваня: "Батя, ты никак знаешь итальянский?"
Федор: "Знаю, на кафедре до войны преподавал."
Ваня: "А я вот считал, что ни к чему, немецкий хотел выучить, думал, пригодится. А оно вона как..."
Федор (устало, вытирая пот): "Теперь нам всем тут ни немецкий, ни итальянский не помогут. Друг-то твой совсем плох. Не доживет до завтра, думаю... Оно, может, и лучше!"
Ваня: "Да иди ты, батя! Раскаркался тут... Итальянский он знает! Нюни распустил! Слезы вон утри, итальянец! А еще ученый!"
Федор (качая головой): "Воды бы ему, иначе Богу душу отдаст прямо сейчас... Не слезы это, пот..."

Георгию совсем плохо, Иван не успевает его поддержать, он падает на песок. Конвоир наводит на него автомат, но все прерывает резкий окрик его напарника, заметившего Марию. Марии не остается ничего другого, кроме как подойти.

Конвоир: "Кто такая? Куда идешь? Что это у тебя?"
Мария (скороговоркой, вживаясь в роль, очень органично): "Я Мария, живу тут неподалеку... Да еще, как назло, лошадь вчера пала, приходится пешком до города добираться, чтобы продукты продать. Апельсины вон какие спелые, попробуйте, сеньор офицер! А может, сразу всю корзину купите? Изнемогла, ей-богу, тяжело!"

Офицер пристально смотрит на девушку, берет пару апельсинов и жестом показывает ей, чтобы проходила. Мария проходит мимо лежащего на обочине Георгия и как можно незаметнее бросает ему апельсин. Офицер замечает это и ударяет девушку по голове прикладом. Мария падает, он бъет ее сапогом в лицо. Девушка хватается за лицо, оно в крови.
Ваня, который стоит к ним ближе других, неожиданно поднимает кирку на офицера и рассекает ему голову, тот падает и умирает мгновенно. Остальные военнопленные как по команде бросаются с лопатами и ломами на конвой. Те стреляют из автоматов, большая часть пленных погибает. Но так как изначально пленных было намного больше, они расправляются с охраной. В живых остаются человек десять, в том числе Ваня (снова не ранен), Федор (ранен в плечо) и Георгий, который уже лежит без сознания.

6) Россия, поселок Анзеба возле Братска, 70-е годы.
Иван с гостем сидят за столом, за которым уже чисто и прибрано. Галина приносит котелок с дымящейся картошкой и котлеты, накладывает гостю в тарелку, предлагает соленые огурчики. Стол накрыт аппетитно, по всему заметно, что Галина хорошая хозяйка. Глеб поднимает глаза на стену и видит ее портрет в молодости.

Глеб: "Галина Федотовна, это вы в молодости?"
Галина (оглядываясь на портрет): "Да уж я... Было время, да все вышло... И как еще узнали-то?"
Глеб: "А вы и не изменились. Пополнели только немного. Такая же красавица!"
Галина (со стыдливым смехом): "Да где уж нам, не до красоты ведь и тогда было, а уж сейчас... Да и что проку в красоте! С лица воды не пить... Ох, батюшки, пирожки!" (убегает на кухню)
Иван (немного как будто пришедший в себя): "А как Тамара-то? Видитесь когда?"
Глеб: "У Тамары все хорошо. Дочек обеих давно замуж выдала. Бабушка уже..."
Иван: "Дочек, говоришь? От Георгия был бы сын..."
Глеб: "Не сердись на нее, Иван, не стоит."
Иван (выпивает): "Да чего уж... Бог всем судья! Красивая была, помню до сих пор..."

7) Италия, 1943 год, Альпы.
Партизанский лагерь в горах.
Георгий лежит в палатке на матрасе без сознания. Над ним наклонился Назарио и оперирует: извлекает из руки пулю. Вокруг стоят партизаны.

Ваня: "Слышь, батя, ты спроси их, нешто тут доктор у них есть? Аль так полосует, без науки?"
Федор: "Спрашивал уже. Говорят, нет доктора, этот человек ветеринар, Назарио зовут."

Ваня ощущает, что его хлопнули по плечу и оглядывается. Перед ним стоящий смуглый мужчина огромного роста белозубо улыбается и что-то говорит, активно жестикулируя.

Федор: "Его зовут Алессио. Говорит, чтобы ты не беспокоился. Назарио знает, что делает. У них в селеньи он не раз у скотины из ног колючки вытаскивал, нарывы вскрывал, овцам, которых у волков собак отбили, швы накладывал... Что, мол, человек и скотина не так уж сильно отличаются."

Алессио протягивает Ваня руку, тот жмет ее и кивает.

Ваня (Алессио): "Сам ты скотина... А впрочем, понятно. Это как у нас в деревне телятница роды у баб принимала, покуда повитуху не прислали. (Федору) Жить-то будет товарищ командир, спроси?!"

Назарио делает жест рукой, чтобы все замолчали, потом показывает пулю, которую извлек. Дает Георгию попить, кладет ему руку на лоб, слушает сердце и что-то говорит по-итальянски, обращаясь к присутствующим.

Федор: "Говорит, будет теперь жить, не таких поднимал. Моя, говорит, теперь очередь..."

8) Дом сеньора Роберто Риччи, комната Марии.
 Мария лежит на кровати, сеньора Бьянка обрабатывает ее распухшее лицо с кровоподтеком.

Сеньора Бьянка: "Так... еще немного... потерпи чуточку, сейчас..."

Входит запыхавшийся сеньор Роберто.

Сеньор Роберто: "Мария, как ты? Еще кружится голова?"
Мария: "Нет, ничего, папа, пустяки, не стоит волноваться."
Сеньора Бьянка: "С ней все в порядке, Роберто, только вот лицо пострадало. Недели две пусть не показывается лучше, управляйся сам с Джованни, если ее кто-то увидит, будут задавать лишние вопросы."
Сеньор Роберто: "Слышишь, дочка, из дома не выходи, я справлюсь один с Джованни!"
Мария: "А кто же им теперь будет носить еду, папочка?"
Сеньора Бьянка: "Найдется кому, не переживай. Лежи, выздоравливай! Тебе еще пригодятся силы. Она у тебя такая храбрая, Роберто!"
Сеньор Роберто: "Да уж кому и знать, как не мне. Вся в Беттину, не только лицом, но и сердцем!"
Сеньора Бьянка (улыбаясь): "И в тебя тоже, Роберто."
Мария: "Папочка, Назарио велел вам передать, что им нужен йод, спирт и бинты. Еды и табака пока достаточно, найдите йод, спирт и бинты!"
Сеньор Роберто: "Оружия и людей, как я понимаю, благодаря тебе тоже прибавилось... Ночью отправлю к ним Джованни, не волнуйся. Он ориентируется не так хорошо, как ты, но, думаю, справится. Паоло еще передавал что-нибудь?"
Стук в дверь. Просовывает голову Джованни, паренек лет четырнадцати.
Джованни: "Сеньор Роберто, вас зовут!"

Сеньор Роберто спешно уходит за дверь и вместе с Джованни спешит в свою таверну.

В таверне музыка, веселье и вино льется рекой. Сеньор Роберто занимает свое место за стойкой. Прямо перед ним сидит Винченцо и смотрит на него тяжелым взглядом.

Винченцо: "Мария еще не вернулась, Роберто?"
Сеньор Роберто: "И правда, уже давно пора вернуться. Видно, как всегда, стала цветы собирать по пути домой, а после решила искупаться. Уж я ей задам, когда вернется!"
Винченцо: "Я же говорю, ты дал ей слишком много воли. Знаешь, Роберто, я думаю, ей нужен хороший муж, который будет держать ее в узде. Что думаешь, Роберто, я подхожу на роль твоего зятя?"
Сеньор Роберто (одновременно наполняя бокалы, которые ставит на поднос Джованни и уносит): "Что я думаю, Винченцо? Я о таких вещах не думал, моя дочь еще слишком молода!"
Винченцо: "Ты сам говорил, что Беттине было шестнадцать, когда ты на ней женился. Так что, Роберто?"
Сеньор Роберто: "Ты шутишь, Винченцо! (уклончиво) Когда придет время отдавать Марию замуж, я отдам ее за того, кто согласится продолжить мое дело и помогать мне делать вино. А ты разве готов мне в этом помогать?"
Винченцо: "Нет, виноградники и таверна - это не мое. Ты не думал, что Мария заслуживает лучшей доли? Я отвезу ее в Рим. Если хочешь, и сам со временем переберешься к нам. Моя карьера идет в гору. Смотри, не пропусти выгодного зятя, Роберто. Тем более, времена так изменились... А как ты смотришь на то, чтобы открыть заведение в Риме? Я обеспечу тебе клиентов, или я не Винченцо Пелагатти! К тебе будет ходить самое близкое окружение дуче, а может, и сам дуче как-нибудь заглянет... Что скажешь?"
Сеньор Роберто: "Скажу, что как-бы не менялись времена, а мое дело - виноград и вино, Винченцо. Тут, в нашем поселке. Здесь умер мой отец, моя мать, тут похоронят и меня, а большой город - это не по мне. Да и не привык я к таким высокопоставленным гостям. Тут я обслуживаю своих и каждого знаю по именам. Каждый у меня в таверне - как дома. Так что не обессудь, Винченцо, и давай закончим этот разговор. А если совсем откровенно, то Мария сама будет выбирать себе судьбу! Налить тебе еще?"

Винченцо выходит из таверны, закуривает, садится в машину и едет по сельской дороге. Видит идущую впереди сеньору Бьянку, догоняет ее и тормозит.

Винченцо: "Сколько лет, сколько зим, тетя Бьянка! Садись, давай подвезу!"

Сеньора Бьянка садится к нему в машину.

Винченцо: "А я было слышал от Роберто, будто ты захворала и не встаешь с постели?"
Сеньора Бьянка: "Все так, Винченцо, замучила проклятая спина. Ты же знаешь, меня как прихватит, так на несколько дней. А потом раз - и отпустит! Роберто прислал мне тут корзину всякой всячины, дай, думаю, схожу, отблагодарю его свежим пирогом с сыром, ты знаешь, Мария любит..."
Винченцо: "Слышал, слышал, как он о тебе заботится. Да и ты у него частенько появляешься, а, Бьянка? Что, старая любовь не ржавеет? Ну, не смущайся. Все говорят, что он бросил тебя ради твоей подруги Беттины, а ты тогда чуть руки на себя не наложила..."
Сеньора Бьянка (крестится): "Пресвятая Мадонна, чего только люди не придумают, чуть руки не наложила! Ну, выбрал он тогда Беттину, ну и что? Я в девицах тоже не засиделась и со своим Ансельмо счастливо жила, царствие ему небесное! А перед смертью Беттина поручила мне свою дочку..."
Винченцо: "Да я разве в упрек, Бьянка. Известное дело, вдовец. Трудно одному, это понятно. Не понимаю, чего тут скрывать? Скрытная ты какая-то стала. Что в гости не зовешь?"
Сеньора Бьянка: "Да ты и не просишься, племянник. Вижу, что некогда тебе."

Подъезжают к дому сеньоры Бьянки, Винченцо тормозит.

Винченцо: "Что, и сейчас не позовешь?"
Сеньора Бьянка: "В четверг приходи, милости прошу, приготовлю ужин и встречу тебя, как полагается крестной. А сейчас не обессудь, что-то снова спина болит, пойду прилягу..."

Сеньора Бьянка делает попытку выйти из машины, но Винченцо хватает ее за руку.

Винченцо: "Как Назарио поживает в Риме? Что пишет?"
Сеньора Бьянка: "Не писал давно, вот, беспокоюсь..."
Винченцо: "Я недавно вернулся оттуда, Бьянка. Там, где ты сказала, что он работает, ни о каком Назарио даже не слышали. Ты точно ничего не перепутала? Так где именно он работает? Соскучился, хотел навестить."
Сеньора Бьянка (отнимая руку): "С чего бы это? Вы никогда не были близки."
Винченцо: "Бьянка, мне это не нравится. Учти, я давно за тобой примечаю. В полдень тут военнопленные напали на конвой, всех убили, завладели автоматами. Может, в горы ушли, а может, где еще прячутся. Так что двери в дом, смотри, запирай. И будь осторожна, черт тебя подери!"
Сеньора Бьянка: "Спасибо, что предупредил!"

Выходит из машины и смотрит, как Винченцо уезжает. Потом заходит в дом и запирает дверь на засов. Проходит в одну из комнат, там открывает люк в полу.
Сеньора Бьянка: "Джакобо, выходи!"

Из люка поднимается подросток лет пятнадцати.
Тем временем к дому сеньоры Бьянки подходит Винченцо и влезает в открытое окно дома.

Сеньора Бьянка: "Джакобо, сегодня ночью ты уйдешь к моему сыну Назарио в горы. Там их много, Джакобо, не бойся! За тобой придут и отведут тебя, но надо дождаться темноты. Мой крестник что-то подозревает, к тому же, пленные тут перебили охрану и пустились в горы, вам надо будет быть осторожными. Но оставаться здесь ты больше не можешь, завтра начнутся обыски, если тебя найдут, то это - верная смерть! И еще - сними наконец то, что у тебя на шее, я не выпущу тебя с этим за порог!"

В комнату входит Винченцо. Он в ярости.

Винченцо: "Значит, мой кузен Назарио все-таки у партизан и ты еще укрываешь евреев!"
Сеньора Бьянка: "Винченцо!"
Винченцо: "Да, тетя Бьянка, твой Винченцо! Но надеюсь, ты не думаешь, что наше родство спасет тебя в этот раз?!"
Сеньора Бьянка (бросается к нему): "Винченцо, он постучался ко мне в дверь два дня тому назад, я не могла его прогнать, пойми! Он скоро уйдет, я обещаю!"
Винченцо (хватает ее за горло): "Ты старая дура, Бьянка! Как ты могла так поступить? Хватает с меня твоего Назарио, я ведь давно это подозревал! Не думай, что я готов подставляться из-за таких родственников!"

Отшвыривает сеньору Бьянку и направляется к двери. Сеньора Бьянка вскакивает и решительно преграждает ему путь.

Сеньора Бьянка: "Если ты сейчас отсюда выйдешь, я им скажу, что ты обо всем знал и покрывал меня."
Винченцо: "Кто тебе поверит, какой смысл тогда мне заявлять об этом?"
Сеньора Бьянка: "Может, и не поверит, но подозрение разрушит твою карьеру, которой так дорожишь! Только попробуй! Перед смертью я прокляну тебя от своего лица и от лица Назарио! Ты получишь проклятье своей крестной матери и твой конец будет близким и ужасным, клянусь Пресвятой Мадонной!!"

Винченцо меняет свое намерение. Смотрит тяжелым взглядом на крестную и на Джакобо.

Винченцо: "Даю тебе сутки, Бьянка. Завтра его здесь быть не должно. Если я застану его здесь завтра, убью вас обоих! И запомни, я слежу за тобой!"

Захлопывает за собой дверь.

9) Горы, смеркается, партизанский лагерь.
Георгий приходит в себя и видит перед собой Марию, которая держит в руках фотографию его невесты. Неподалеку сидит крепкий мужчина лет пятидесяти.

Мария: "Падре Игнассио, он открыл глаза!"
Падре Игнассио: "Паоло!"
К ним подходит Паоло, командир партизан.
Паоло: "Это хорошо. Эй, Джованни, Теодоро!"
Подбегает Ваня, за ним подходит Федор, затем остальные партизаны.
Ваня (радостно): "Товарищ командир! Никак оклемались! А я уж весь извелся!
Георгий: "Уж как-нибудь, Перепелкин. Где мы?"
Ваня: "В горах, товарищ командир, у ихних партизан! Тут у них людей и оружия пропасть, повезло нам!"

Паоло жмет руку лежащему Георгию обеими руками, улыбается и энергично говорит по-итальянски.

Федор: "Добро пожаловать, говорит. Никогда, говорит, не встречал еще советских солдат. Говорит, если все они дерутся так, как мы, конец войны близок. За автоматы благодарит."
Георгий (видно, что с трудом соображает): "Автоматы?"
Ваня: "Так мы ж окромя вас на себе в горы немецкие автоматы перли, целых шестнадцать штук! Все добротные, загляденье! Ихний командир плясал от радости, как увидел!"
Георгий: "Переведи им, Федор, что конец войны очень близок. Раздавим скоро фашистскую гадину, пусть не сомневаются!"
Ваня (радостно): "Это я переведу! (обращаясь к Паоло) Гитлер капут, понимаешь? И ваш Муссолини тоже!"

Паоло хлопает Ваню по плечу с явной симпатией и что-то говорит.

Федор: "Он говорит, конечно, капут. Говорит, мы очень смелые люди, особенно ты, Джованни."
Ваня: "Кто-кто? Скажи ему, Ванькой меня нарекли, Ванькой и помру!"
Федор: "Понимаешь, им трудно это выговорить. Командир твой у них - Джорджио, я - Теодоро, а ты - Джованни. Ну вот к примеру, Назарио по-русски - Назар, а Паоло - Павел!"
Мария (глядя на Ваню и улыбаясь): "Ванья!"
Ваня (покраснев): "Вот, Мария дело знает! Понял, Пашка? Ваней зови, а не Джованни, усек?"

Партизаны, догадываясь, благожелательно кивают головами и все подходят пожать Ване руку, похлопывают его по спине и говорят "Ванья!"
Мария смотрит на Георгия и замечает, что его взгляд прикован к фотографии в ее руках.

Мария: "Джорджио, это твоя невеста?"
Георгий: "Да, невеста."
Мария: "Очень красивая. Какие светлые волосы и глаза! Как ее зовут?"

Федор переводит.

Георгий: "Тамара."
Мария: "Та-ма-ра. Какое интересное имя! Она выпала из кармана твоей рубашки. Не беспокойся, я сейчас положу назад (кладет). Тебе чего-нибудь нужно, Джорджио?"
Георгий: "Спасибо... Только поспать."
Мария: "Ясно, Джорджио. Мы все сейчас уйдем, отдыхай!"

Все уходят, кроме Вани, Федора и падре Игнассио. Падре Игнассио начинает читать молитву.

Ваня (Федору): "Никак поп?"
Федор: "У них он называется падре."
Ваня: "А пошто не в рясе?"
Федор: "Ну посуди сам: сподручно ли в рясе с оружием по горам бегать?"
Ваня (задумчиво): "Товарищ командир говорит, что религия - это опиум для народа. А они что, с этим не согласны?"
Федор: "Выходит, не согласны. Не знаю, не понял пока..."
Ваня: "Я вот тоже не понял пока. Батя мой в гражданскую попов саблей рубил, а бабаня сказывала - грех это большой..."
Федор: "Рубить без надобности - это действительно грех большой, тут я с твоей бабаней согласен. А попы тоже разные бывают. Пойдем, дадим Джорджио поспать..."

Выходят из палатки. Неподалеку Мария разговаривает с Паоло.

Ваня: "Ты глянь, какое у нее лицо... Я у бабани на иконах такие видал. Даже синяк не портит!"
Федор: "Классическое итальянское лицо, ничего особенного. Вот волосы действительно хороши!"
Ваня: "Ни дать ни взять - черный каракуль!"
Федор (смеется): "Лапоть ты деревенский!"
Ваня (обижаясь): "А ты сам-то откуда?"
Федор: "Из Ленинградской области."
Ваня: "Тоже чай, не Москва!"
Федор: "Не Москва."
Ваня: "А вот товарищ командир - из Москвы, а лаптем деревенским меня ни разу не назвал. Потому как уважает пролетариат!"
Федор: "Пролетариат здесь ни причем, чудак..."

Подходит Мария, берет Ваню за руки и долго говорит, глядя на него сияющими глазами.

Ваня (тая): "Чего это с ней?"
Федор: "Благодарит тебя за то, что ты за нее заступился. Говорит, ты герой. Советский богатырь, говорит! Говорит, она теперь тебе обязана по гроб жизни и никогда этого не забудет. Все, что у нее есть, всегда будет твоим."
Мария неожиданно обнимает Ваню и целует его в щеку. Ваня краснеет, как рак.
Федор: "Еще сказала, что ей надо кого-то там встретить, а то они плохо знают дорогу. До встречи, говорит..."

Мария убегает.

10) Дом сеньоры Бьянки.
Раздается условный стук в дверь, сеньора Бьянка отпирает, входит Джованни.

Джованни: "Раньше не мог, сеньора Бьянка, сеньор Роберто велел дождаться темноты."
Сеньора Бьянка (поворачиваясь к Джакобо): "Ну, с Богом, пусть вас хранит Пресвятая Дева! Только сними вот это! (делает попытку снять с него звезду Давида)
Джакобо: "Не могу, сеньора Бьянка, я же вам говорил! Моя мать, которую убили у меня на глазах, в свое время взяла с меня обещание никогда ее не снимать. Я обещал!"
Сеньора Бьянка (теряя терпение, но ласково): "Джакобо, я все понимаю, но думаю, что твоя мать предпочла бы, чтобы ты сейчас снял со своей шеи эту звезду, иначе она рискует остаться без головы! (делает снова попытку, Джакобо упирается) Послушай, сынок, я сохраню ее, обещаю. Придет время, когда я сама на тебя ее надену, и никто ее больше не снимет! А пока, не взыщи, придется снять и спрятать!"

Снимает с него звезду Давида и прячет в карман.
Сеньора Бьянка: "С Богом!"
Закрывает за ними дверь.

11) Альпы.
По тропинке поднимаются Джованни и Джакобо. Навстречу им выходит Мария.

Джованни: "Мария!"
Мария: "Я в порядке, не беспокойся."
Джованни: "Я же говорил тебе, что мы найдем дорогу! Возвращайся, пока твой отец не обнаружил, что тебя нет!"
Мария: "Вернусь, конечно. А пока идите за мной!"

Все трое поднимаются по тропинке и выходят к партизанскому костру. Подходят к Паоло, который какое-то время серьезно слушает Марию, потом кладет руку на плечо Джакобо. Общаются на итальянском.
Ваня, сидя у костра с остальными, не сводит глаз с Марии.

Ваня: "Глянь, она еще кого-то привела. Вот девка!"
Федор (внимательно глядя на Ваню): "Что, понравилась?"
Ваня: "Понравилась. Люблю отчаянных!"
Федор: "Особо не заглядывайся. Не время сейчас, неизвестно, сколько мы здесь пробудем. Да и не твоего поля ягода."
Ваня: "Почему это? Она отчаянная и я не робкого десятка!"
Федор: "А впрочем, дело молодое... Смотри сам!"
Мария и Джованни прощаются и уходят вниз по тропинке.
Джованни (в спешке): "Сеньор Роберто меня убъет..."
Мария: "Перестань! Ты же не знал, что я пошла. Отец давно спит, не беспокойся. Я хотела еще раз поблагодарить этого русского за то, как он вступился за меня... И еще было жалко его друга, Джорджио... Он такой красивый. Я, когда поднималась в горы, все боялась, что он уже умер... Теперь я спокойно смогу уснуть."
Джованни: "Красивый? Я впервые слышу это от тебя о мужчине! Неужели тебе кто-то понравился?"
Мария: "Глупости. У него есть невеста, я видела фотографию. Я ей в подметки не гожусь... Так что будь спокоен, Джованни! Смотри лучше под ноги!"

12) Трактир сеньора Риччи.
Утро, посетителей немного. За стойкой - сеньор Риччи, Джованни протирает столы.
Входит Винченцо и несколько карабинеров.

Сеньор Риччи: "Доброе утро, Винченцо, ты так рано?"
Винченцо: "Как видишь, я не один. Не взыщи, Роберто, мои парни должны обыскать твой погреб и дом."
Сеньор Риччи: "Обыскать? И что они хотят там найти?"
Винченцо: "Ты же знаешь, что тут неподалеку случилось. (обращаясь к напарникам) Давайте, ребята, не мешкайте! (обращаясь к сеньору Риччи) А где Мария?"
Сеньор Риччи: "Прихворала Мария, дома отлеживается. Скажи своим приятелям, чтобы не беспокоили ее."
Винченцо: "Ну что ты, Роберто. Марию я проведаю сам."
Сеньор Риччи: "Она наверное, сейчас спит. Не ходи туда, Винченцо! Нехорошо девчонке было с утра!"
Винченцо: "Что же ты оставил ее одну, если ей было нехорошо? Нет, оставайся здесь, я сам!"

Выходит из трактира и заходит в дом. Поднимается по лестнице в комнату Марии и стучит. Мария открывает дверь, Винченцо видит ее лицо с ссадиной.

Винченцо: "Пресвятая Мадонна, что с тобой случилось?"
Мария: "Ах, это вы, сеньор Винченцо... Ничего особенного, зацепилась вчера по дороге домой за корень дерева и упала. Побаливает сегодня голова, папа велел мне остаться дома и отдыхать."
Винченцо (проходя в ее комнату без приглашения и осматривая все вокруг): "Это верно, отдыхай, Мария... Что же ты так неосторожна? Кстати, хотел поблагодарить тебя за то, что ты так заботишься о моей тетке!"
Мария: "Мне это совсем не трудно. Я с детства привыкла к сеньоре Бьянке, она мне как родная, вы же знаете."
Винченцо: "Знаю, знаю... Может, прогуляемся, когда поправишься?"
Мария: "Даже не знаю... Столько работы в таверне... Папа вряд ли разрешит."
Винченцо: "Твой отец слишком уж сильно эксплуатирует тебя. Разве пристало такой красивой девушке, как ты, носиться туда-сюда с подносами? Ты бы хотела другой жизни, Мария?"
Мария: "Я не понимаю, о чем вы говорите, сеньор Винченцо."
Винченцо (подходит к ней вплотную и берет за подбородок): "Я говорю о жизни в Риме, например. Ты бы хотела поехать туда со мной? Я сделаю для тебя все возможное, Мария. Мы будем ходить в лучшие театры, рестораны, я буду исполнять все твои капризы, ты будешь моей королевой!"
Мария (отстраняясь): "Сеньор Винченцо!"
Винченцо (зажимает ее в угол и начинает откровенно приставать): "Ну перестань же сопротивляться, дурочка! Ты не понимаешь, от чего отказываешься!"

Мария сопротивляется. Входит сеньор Роберто.

Сеньор Роберто: "Винченцо! (одним движение отрывает его от Марии) Вон из моего дома!!! Твои головорезы уже внизу, присоединяйся к ним!!!"

Винченцо уходит, сверкнув на него глазами. Сеньор Роберто прижимает к себе испуганную Марию.

11) Партизанский лагерь.
Время обеда. Исполняющий обязанности повара партизан Томмазо накладывает каждому в тарелку спагетти с оливковым маслом и куском мяса.

Ваня (глядя в тарелку с отвращением): "Что это?"
Томмазо: "Спагетти с оливковым маслом и говядиной! Вкусно, Ванья, попробуй!"
Федор: "Макароны итальянские, спагетти называются. Не знаю, как ты, а я поем с удовольствием."
Ваня: "На червей похоже... Ну, я-то ко всему привычный... Держите, товарищ командир!" (подает тарелку сидящему Георгию, потом поворачивается к Томмазо) Давай еще порцию!"

К Георгию подсаживается Паоло, между ними завязывается разговор.

Федор: "Паоло говорит, что они - 48 Гарибальдийская бригада, и что он коммунист..."
Ваня: "Коммунист?!"
Федор: "Да, говорит, большинство гарибальдийских партизан - коммунисты, хотя не все. Падре Игнассио, говорит, не коммунист, но зато хорошо держит в руках оружие. Алессио, Назарио и Томмазо - тоже не коммунисты, но это не важно. Важно то, что они хотят сражаться против Муссолини. Говорит, в отряде у них есть две женщины, мы скоро их увидим. Не коммунистки, но он верит, что они ими станут. Спрашивает, все ли из нас коммунисты."
Георгий: "Скажи, я коммунист, еще Антипов и Решетов. Остальных убили. Ивановский, кстати, а вы?"
Федор: "Я был когда-то."
Георгий: "Что это значит?"
Ваня: "Да поперли его, товарищ командир, ясное дело... Я вот, как только война закончится, скажи, тоже вступлю в компартию!"

Федор переводит. Паоло широко улыбается и говорит что-то по- итальянски.

Федор: "Он говорит, если бы мог, принял бы тебя в коммунисты хоть сейчас."
Ваня (смущаясь): "Ну, скажи ему спасибо... Только на родине меня примут, в моей Анзебе... Спроси, когда ихних фашистов будем бить."
Федор: "Он говорит, что его отряд занимается диверсиями, что долго ждать не придется и что ты, Ванья, конечно же, примешь участие в задании. Он надеется, что и Джорджио окончательно поправится к этому времени."

Георгий протягивает Паоло руку, тот горячо ее пожимает.
К ним подходят две женщины, Инес, хрупкая, лет тридцати и Агата, чуть постарше, пополнее, под сорок. Рядом с Инес - бергамская овчарка по имени Белла. Паоло знакомит их с новоприбывшими, те смотрят с любопытством, здороваются за руку. Белла всех обнюхивает и виляет хвостом.

Ваня: "Ты гляди, тетку мою по отцу звали Агата... Такой же крепкой бабой была..."

Агата смотрит вопросительно.

Федор (Агате): "Он говорит, есть женщины в итальянских селеньях... Как и в русских... И что он очень рад увидеть здесь такую привлекательную сеньору."

Агата улыбается и жмет им обоим руку. На Федора смотрит дольше и жмет ему руку дольше.

12) Россия, 70-е годы, поселок Анзеба.
Галина выносит подушку во двор и взбивает ее прямо на раскладушке под яблоней. Глеб курит возле крыльца.

Галина: "Уснул наконец, горе мое... Ложитесь и вы, чай, утомились за день, дорога была неблизкая! Завтра наговоритесь... А мне еще на кухне прибрать надо..."
Глеб: "Галина!"
Галина останавливается.
Глеб: "Как долго он пьет?"
Галина (мнет в руках передник, потом подходит ближе к Глебу): "Как познакомились, лет пять не пил. А потом как понеслось... Вы не думайте, за двадцать лет он меня ни разу пальцем не тронул. Мужик он работящий, прогулов отродясь не бывало. Дров наколоть, воды там принести али крышу починить никогда не откажется... когда трезвый... ни самим, ни соседям.  Ребятишкам вон ихним из дерева коньков разных да кукол мастерит, своих-то Бог не дал... А после работы пьет, и в выходной тоже. Я иногда думаю, ну за что мне такая морока? А потом погляжу, сидит плачет. И так жалко становится, что хоть рядом садись да волком вой... (утирает глаза передником) Ну куда я от него? Пропадет ведь... Судьба, видно, у меня такая!"

Махнув рукой, уходит в дом.
Глеб снимает с себя пиджак, ботинки и укладывается на раскладушку. Глядит на звездное небо.

13) Италия, 40-е годы.
Партизанский лагерь. Все вокруг спят.
Федор лежит с отрытыми глазами, смотрит на звездное небо над собой.

Георгий (рядом): "Не спится?"
Федор: "На звезды смотрю. Думаю о нравственном законе внутри нас."
Георгий: "Любите Канта?"
Федор (поворачивает голову в его сторону): "Вы читали Канта?"
Георгий: "Читал, конечно. Красиво сказал. Только не знал, что его будущие соплеменники в скором времени наплюют на этот закон."
Федор: "До звезд не доплюнут. Вы что заканчивали?"
Георгий: "Ушел добровольцем на фронт с кафедры марксизма-ленинизма при пединституте. Не успел закончить. А вы?"
Федор: "А я - языковед. Итальянский всегда был моим коньком. И надо же, чтобы жизнь такую шутку сыграла..."
Георгий: "Послушайте, Федор, вас за что из партии исключили?"
Федор: "Читал студентам "Божественную комедию".
Георгий: "Что читали?!!"
Федор: "Данте. "Божественную комедию". Не успели освоить?"
Георгий: "Не успел и не жалею. Я атеист."
Федор: "Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу..."
Георгий: "Это Данте?"
Федор: "Данте."
Георгий: "Красиво... А что же там дальше, о боге, что ли?"
Федор: "Нет, о человеке. Об аде, чистилище и рае."
Георгий: "Значит, все-таки о боге!"
Федор: "Иногда Бог не нужен, чтобы попасть в тот же ад. Мы с вами там были и чертей тех видели."
Георгий (покраснев): "Да, пожалуй, вы правы. И что же, вас за это из партии исключили?"
Федор: "Велели не читать, в программе, мол, нет. Я отказался и продолжил. Пришли ко мне на лекцию и устроили показательную порку, мол, засоряю умы рабоче-крестьянской молодежи всяким то ли буржуазным, то ли поповским мусором. Я спросил, читали ли они ее сами. Они ответили, как вы: не читали и читать не будем, атеисты."
Георгий (весь красный): "Ну?"
Федор: "Ну и сказал я уважаемой делегации, что советская власть не может строиться на таком невежестве. Что мусор - это стихи Демьяна Бедного, а не Данте."
Георгий: "Так и сказали?"
Федор: "Так и сказал. Был исключен из партии, уволен с работы и попал в лагерь, потом в штрафбат."
Георгий: "В лагерь и штрафбат? Что вы имеете ввиду?"
Федор: "Ладно, разговорился я что-то. Не ровен час, разбудим кого-нибудь. Спокойной ночи!"

Поворачивается спиной к Георгию и закрывает глаза.
Георгий с минуту молчит и смотрит в небо, потом приподнимается на локте.

Георгий (резко): "Послушайте, если правду не хотите говорить, то и лгать, пожалуй, не надо. За что вас посадили? За чтение какого-то произведения вне программы, хотите сказать? Это клевета на советскую действительность, я вам запрещаю...! как ваша фамилия?!"
Федор (устало): "Ивановский. Спите, товарищ командир, поздно уже."

14) Кабинет начальника карабинеров.
Заходит Винченцо. Его начальник стоит, держа трубку у уха, взволнованный и бледный.

Начальник карабинеров (по-немецки): "Так точно, господин рейхсфюрер... нет, я же... все понял... Да, он здесь... Передаю ему трубку..."

Жестом подзывает к себе Винченцо и дает ему трубку.

Винченцо (на немецком): "Слушаю, господин рейхсфюрер! Да, так точно..."

Начальник карабинеров опускается в кресло и вытирает пот со лба.
У Винченцо на лице радость, смешанная с чувством глубокого удовлетворения.

Винченцо: "Благодарю вас, господин рейхсфюрер, это большая честь! Рад буду стараться... Да, конечно, сделаю все возможное, чтобы их ликвидировать! Еще раз благодарю! Хайль Гитлер!"

Кладет трубку и смотрит на начальника. Тот поднимает на него воспаленные глаза.
Начальник карабинеров: "Поздравляю, Винченцо. Знаю, что ты это заслужил. И все равно как-то неожиданно и обидно..."

Винченцо: "Не переживай, Альберто. Это всего лишь значит, что мы с тобой поменяемся местами. Теперь я твой начальник, а ты мой заместитель. Это ведь мало что меняет, не так ли?"

Альберто с досадой машет рукой и выходит из кабинета.

15) Альпы.
Ажиотаж вокруг коровы, независимо пасущейся в горах.
Алессио пытается удержать ее и поставить под нее ведро, она отходит, опрокидывая ведро. Партизаны хохочут.
К корове подходит Назарио, что-то начинает нашептывать на ухо. Агата берет ведро, присаживается возле коровы и начинает ее доить.

Ваня: "Ты глянь, Антипов, сладила-таки! А я уж думал, мне придется. Помню еще, как матери помогал по утрам..."
Антипов: "А как думаешь, какое оно, здешнее молоко? Наше, вологодское, маслом так и отдавало... Эх, домой бы!"
Георгий: "О доме да о вологодском масле после войны будешь думать, Антипов. Мы пока еще до Берлина не дошли!"
Антипов (виновато): "Разве ж я об этом, товарищ командир. Известно, дойдем!"
Ваня: "А вот любопытно мне, что это Назарио ей на ухо прошептал?"
Федор: "На ухо прошептал?"
Ваня: "Ну да, ласково так..."
Федор (немного нервно): "А что это тебе все интересно, мне интересно знать?"
Ваня смотрит на него изумленно, потом смеется.
Ваня: "Ну ты, батя, даешь! Да не Агате!!! Корове!!!"

Все, кто понимает по-русски, начинают хохотать. Итальянцы смотрят в недоумении, смеющийся Федор им переводит. Хохочут всем лагерем. Назарио и Агата тоже смотрят на них и смеются. Партизаны подходят с кружками, зачерпывают ими молоко и пьют.

Антипов: "Добротное молоко!"
Федор: "Да, не хуже, чем на родине!"
Антипов (хлопает Федора по плечу): "И доярка хороша, не так ли, Михалыч?"

Подмигивает окружающим, все хохочут.
Назарио подходит к Ване и говорит по-итальянски.

Федор: " Он говорит, слова ласковые корове действительно шептал, словно женщине. Но, говорит, дело не в словах, а в специальных интонациях, которым его еще отец обучил..."
Решетов: "Ну чисто как с бабами, во дает!"

Федор переводит это Назарио, тот смеется, машет на них рукой и отходит. К Федору подходит Агата.

Агата (с сияющими глазами): "Как тебе наше теплое молоко, Тео?"
Федор: "Спасибо, Агата, очень вкусно. В России оно называется "парное".
Агата: "А знаешь, как это вкусно со свежим хлебом и с апельсиновым джемом?"
Федор: "Знаю... то есть, не пробовал, но представляю... Ел со свежеиспеченным хлебом и гречневым медом... Очень вкусно!"
Агата: "Да, это тоже, наверное, вкусно..."

Вокруг них образовывается некоторый вакуум.

Агата: "Когда закончится война, я бы хотела угостить тебя лазаньей, я прекрасно ее готовлю. Ты знаешь, что это такое?"
Федор: "Я читал, но никогда не пробовал..."
Агата (радостно): "Значит, это будет сюрприз!"
Федор: "Я тоже когда-то умел готовить, но забыл. Ну что же, придется вспомнить! Устроим интернациональное кулинарное состязание после победы?!"
Агата (смеется): "Договорились, Тео!"

Жмут друг другу руки.

16) Вечер, партизаны сидят вокруг костра и поют "Bella ciao".
Советские военнопленные не знают слов, но с энтузиазмом подпевают непосредственно слова "Белла чао". Ваня сидит рядом с Георгием, Алессио обнимает за плечи Инес, Федор и Агата держатся за руки. Поют громко и темпераментно, царит атмосфера всеобщего единения. Потом - смех, шутки, едят, пьют вино (включая падре Игнассио), обнимаются, всем комфортно и хорошо. Назарио треплет по шерсти Беллу. Очень теплый вечер в Альпах.
Появляется Мария и садится рядом с Георгием.

Мария: "Как себя чувствуешь, Джорждио?"
Георгий (улыбается, догадываясь о смысле вопроса): "Спасибо, Мария, хорошо!"
Мария: "Я принесла апельсины. Вот, держи один!"

Георгий принимает апельсин и благодарит.

Мария: "Попробуй!"

Георгий пытается очистить, у него это не получается.

Мария: "Они не растут у вас на родине?"
Георгий (не понимая, но догадываясь): "Не получается... Я все больше к яблокам привык."
Мария: "Давай помогу!"
Очищает для него апельсин и подает ему.
Мария: "Ешь, вкусно!"

Георгий ест и мимикой показывает ей, что ему действительно вкусно. Мария расцветает от радости.
Падре Игнассио что-то говорит.

Федор: "Падре говорит, что пути Господни неисповедимы и что вас сюда привел апельсин, который бросила Мария. И что если яблоко, которое подала Адаму Ева, погубило его, то нас всех спас ее апельсин."
Ваня: "Ишь как вывел!"
Георгий (тепло улыбаясь Марии): "Спасибо, Мария. Действительно, если бы не твой апельсин, может, и не сидеть бы нам здесь! И клянусь тебе, я теперь никогда не забуду вкуса этих фруктов!"

Федор переводит. Мария краснеет. Ваня наблюдает за ней исподтишка. Мария угощает апельсинами его, Федора и всех остальных.

Ваня (ест): "Вкуснотища, товарищ командир, что и говорить. Молодец девка..."
Мария: "Джорджио, хочешь еще? Смотри, чистить надо вот так..."

Учит Георгия чистить апельсин, тот улыбается и слушает ее. У Марии все написано на лице. Ваня ревниво наблюдает за ней.

17) Домик сеньоры Бьянки.
На машине подъезжает Винченцо и заходит без стука. Сеньора Бьянка выходит к нему, вытирая руки передником.

Сеньора Бьянка: "Винченцо?"
Винченцо: "Да, тетя Бьянка. Ты же звала меня к себе в четверг на ужин, или уже забыла?"
Сеньора Бьянка: "Помню, Винченцо. Приходи, садись."

Винченцо садится за стол, сеньора Бьянка ставит ему приборы.

Винченцо: "Не поздравишь меня? Ты уже слышала новость?"
Сеньора Бьянка: "Разве такое утаишь! Об этом все говорят. Поздравляю, ты же давно к этому стремился. Твой отец явно гордился бы тобой."
Винченцо: "Так как ты и мой отец ненавидели друг друга, я понимаю, что из твоих уст это просто насмешка, тетя Бьянка."
Сеньора Бьянка: "Послушай, Винченцо. Мы действительно не ладили с твоим отцом, так как я видела, что моя сестра, твоя мать, несчастна с ним. Но к тебе это не имело никакого отношения..."
Винченцо: "Ты не ладила с моим отцом, мы с детства не ладили с Назарио, верно? И как он сейчас, в Альпах? Со всеми там ладит?"
Сеньора Бьянка: "Извини, Винченцо, я не буду обсуждать это с тобой. Если пришел ужинать, ешь."
Винченцо: "Вот что, Бьянка. Я не буду юлить и ходить вокруг да около. Как начальник карабинеров я больше не потерплю наличия всякого сброда в горах, я должен принять меры, черт возьми! Ты, конечно, считаешь меня последней сволочью, однако, я пришел предупредить тебя: скажи Назарио, что если ему дорога его жизнь, пусть убирается оттуда! Им всем там скоро придет конец, ты поняла меня?!"
Сеньора Бьянка: "Ты так кричишь, как будто не Назарио, а тебе скоро придет конец..."
Винченцо: "Ты, кажется, не осознаешь, какое я одолжение делаю тебе!"
Сеньора Бьянка: "Я все прекрасно осознаю, Винченцо. Пожалуйста, не кричи так!"
Винченцо: "Тетя Бьянка, почему ты никогда не любила меня?"
Сеньора Бьянка: "Я была тебе плохой крестной, признаю. Но неправда, что я не любила тебя. Твой отец препятствовал нашему общению, ты знаешь..."
Винченцо: "Прекрати во всем винить моего отца! И, наверное, ты считаешь себя хорошей матерью своему сыну? И считаешь, что он у тебя хороший, не так ли?"
Сеньора Бьянка: "Винченцо..."
Винченцо: "Я все сказал. Добавлять к этому ничего не буду. Смотри, не пожалей потом!"

Надевает шапку и выходит из дома.
Сеньора Бьянка сидит неподвижно минут десять, потом одевается, выходит из дома, оглядывается, снова заходит в дом, выходит через какое-то время и идет по направлению к горам.
Не замечает следящего за ней человека Винченцо.

18) Трактир сеньора Роберто Риччи.
Вечер, музыка, посетители. Сеньор Роберто жестом подзывает к себе Джованни.

Сеньор Роберто: "Поднимись наверх к Марии, она мне нужна."
Джованни: "Сеньор Роберто, ее там нет."
Сеньор Роберто: "Что ты имеешь ввиду?"
Джованни: "Я не знаю наверняка, но думаю, она снова в горах."
Сеньор Роберто: "Что за чушь, она же вчера у них была!"
Джованни: "Сеньор Роберто, я скажу вам как есть, потому что беспокоюсь за нее. Мария туда что-то зачастила. Мне кажется, увлеклась одним из новеньких. Может, я и не должен вам этого говорить, но уж слишком часто она туда бегает, сеньор Роберто! Боюсь, кто-нибудь может ее выследить!"
Сеньор Роберто: "Значит, меня она не больше не слушает. Придется поговорить с Паоло. Посетителей немного, справишься один. Через полчаса закрывай, поздно уже."

19) Альпы, вечер.
Сеньор Роберто, оглядываясь и вытирая пот со лба, идет по тропинке в горах. Останавливается, чтобы перевести дыхание. Вдруг видит впереди себя фигуру человека и прячется в заросли. Приглядывается и видит, что человек как-то странно себя ведет, как будто кого-то высматривает. Показываются сеньора Бьянка и Мария, человек прячется в кусты. Сеньор Роберто замечает на нем форму карабинера и понимает весь ужас ситуации. Выжидает, пока пройдут сеньора Бьянка и Мария, потом нападает на следящего за ними человека сзади. Завязывается борьба. Сеньору Роберто удается отнять у карабинера пистолет и отбросить в сторону, но тот успевает выстрелить в воздух. Мария и сеньора Бьянка спешат на помощь с одной стороны, с другой стороны появляется Белла и вгрызается в шпиона. Подоспевший Паоло стреляет и убивает его.

Паоло: "Дело плохо, Бьянка. За вами следили!"
Назарио (подбегает): "Что произошло?"
Мария: "Папа, ты в порядке?"
Сеньор Роберто (тяжело дыша): "В порядке... Выходит, должен был я пойти за вами сегодня ночью, иначе случилась бы беда..."
Паоло: "Роберто, ты молодец. Не ходите сюда какое-то время, это может быть опасно для всех."
Сеньора Бьянка: "Винченцо! Ах, я старая дура, поверила, что он просто хочет меня предупредить!"
Назарио: "Мама, я же сказал тебе, если он теперь все знает, тебе опасно оставаться в поселке. Брось все и перебирайся к нам!"
Сеньора Бьянка: "Для меня это не опасно, сынок, это опасно для вас. Он не будет компроментировать себя и рисковать своей карьерой, не волнуйся. Но Паоло прав, придется не видеться какое-то время. А теперь с Богом, надо поспешить! Мария, Роберто, идем!"

Втроем спускаются по тропинке. Проходят по дороге, потом идут по небольшой роще совсем рядом с домом сеньоры Бьянки. Слышат звук мотоцикла.

Сеньора Бьянка: "Мария, прячься в кусты, скорее!"

Мария скрывается в кустах. Сеньора Бьянка снимает с плеч платок, заголяет себе одно плечо, рывком усаживает сеньора Роберто на небольшую скамеечку, обнимает и целует его.
Рядом тормозят два мотоцикла с карабинерами. Те гогочут и показывают на "сладкую парочку".

Карабинер: "Гляди, Оттавио, это никак тетка нашего начальника с хозяином трактира! Ну и дела! Значит, не зря люди чешут языками!"
Оттавио: "Эй, сеньора Бьянка! Передавать привет племяннику?"

С хохотом уезжают.
Все трое добираются до дома сеньоры Бьянки, через какое-то время оттуда выходят сеньор Роберто и Мария и идут к себе домой.
За сеньором Роберто тоже следят.

20) Альпы, утро.
Георгий любуется восходом. К нему подходит Ваня.

Ваня: "Сапоги-то, поди, сами еще не можете чистить, товарищ командир? Сюда давайте, я свои почистил, ваши тоже могу..."
Георгий: "Перепелкин, посмотри, какой восход. Ты видел такой когда-нибудь?"
Ваня: "А чего ж не видать? В деревне с петухами вставал, видал, чего ж. Сапоги-то давайте."
Георгий: "Да уймись ты с сапогами. Посмотри вон на те вершины!"
Ваня (невольно залюбовавшись): "Оно, конечно, красота... Точно в золоте облака..."

Георгий достает их кармана блокнот, карандаш и начинает делать наброски.

Георгий: "Эх, жаль, красок тут нет... Ну ничего, дома все раскрашу по памяти."
Ваня (глядя в блокнот): "Ишь, как вы ловко! Учились где?"
Георгий: "Нет, с детства любил..."
Ваня: "А я по дереву резать с сызмальства мастер был, только мне для того наша береза нужна!"
Георгий: "Думаешь, оливы не подойдут?"
Ваня: "Скажете тоже, товарищ командир! Русских коньков-горбунков да из итальянских олив!"
Федор (подходя и обтираясь полотенцем): "Вот и выходит, что ты сказочный Иван-дурак. Какая разница, березы или оливы? Главное, чтобы руки у мастера росли из правильного места."
Ваня: "У тебя вон из правильного, видать, растут, баб ихних лапать! Скажите ему, товарищ командир..."
Георгий: "Ивановский, отставить унижать Перепелкина. Думаете, если Данте студентам читали, можете русский фольклор презирать?"

Федор смотрит на Георгия с изумлением, потом понимает, что он шутит. Оба смеются. Ваня обиженно отходит в сторону.

21) Тренто, рыночная площадь.
Мария неспеша идет по базару. К ней подходит Винченцо.

Винченцо: "Здравствуй, Мария, ты - ранняя пташка!"
Мария: "Сеньор Винченцо... Да, уже все распродала, скоро собираюсь домой."
Винченцо: "Надо же, и я уже купил все необходимое. Идем, подвезу до дома!"
Мария: "Нет, спасибо, сеньор Винченцо, я сама дойду."
Делает попытку обойти его, он преграждает ей путь.
Винченцо: "Послушай, Мария, я знаю, что вел себя недозволенно. Выпил лишнего, ты уж прости. Клянусь, это не повторится. Садись в машину, подвезу!"
Мария: "Простите, сеньор Винченцо, я все-таки сама."
Винченцо: "Мария, садись в машину. Есть разговор о твоем отце."
Выводит ее с площади за руку и усаживает в машину. Машина трогается с места.
Мария: "Что вы хотели сказать мне о моем отце, сеньор Винченцо?"
Винченцо: "Все те же вещи. Он, наверное, сильно утомляет тебя разными поручениями?"
Мария: "Нет, нисколько. Я рада помогать ему."
Винченцо: "Ну тогда давай сначала доедем. Солнце такое яркое, что трудно разговаривать."

Оставшийся отрезок пути едут молча. Потом вдруг резко останавливает машину у своего дома, открывает дверь и силой втаскивает Марию в дом.

Мария: "Что вы задумали, вы с ума сошли, немедленно отпустите меня!!"
Винченцо (запирая дверь): "Ну вот. А теперь спокойно поговорим. Я тебе не нравлюсь, верно, Мария?"
Мария: "С чего вы должны мне нравиться? Я даже не думала об этом, отпустите меня!!"
Винченцо (снимая пиджак): "Иисусе, какая жара.. (наливает себе воды) Хочешь выпить чего-нибудь?"
Мария: "Я ничего не хочу, откройте дверь, сеньор Винченцо!"
Винченцо: "Да успокойся же наконец. Обещаю, что не сделаю тебе ничего против твоей воли. Слово начальника карабинерии!"

Мария смотрит на него напряженно и недоверчиво.

Винченцо (наливая себе на этот раз вина): "Хотя и испытываю к тебе сильные чувства, черт побери! (выпивает) А вот ты кого-нибудь любишь? Своего отца, например? Мою тетю Бьянку, эту старую курицу?"
Мария (настороженно): "К чему все эти вопросы, сеньор Винченцо?"
Винченцо: "Тогда ты спасешь их, не сомневаюсь. Их судьба в твоих руках. Решай, Мария. Если ты согласна быть моей, я подумаю, как сделать так, чтобы их не вздернули за помощь партизанам. Если же нет..."
Мария: "Я не понимаю, о чем вы говорите, немедленно отпустите меня!"
Винченцо: "Ну надо же, какая актриса. Я всегда говорил Роберто, что наш поселок тесен для тебя. Тебе прямая дорога в Рим, моя красавица. Думаю, мы там будем уже через пару месяцев, или я не Винченцо Пелагатти! Ты не думай, Мария, я ведь жениться готов, клянусь Пресвятой Мадонной!"
Мария: "Мой отец никогда не даст на это согласие!"
Винченцо: "Сейчас все зависит от тебя, а не от твоего отца. Сама жизнь твоего отца зависит от тебя (закусывает). Присаживайся, поешь."

Мария в шоке садится.

22) Альпы.
Партизан в лагере немного, большинство ушли на задание. Томмазо пробует суп из котла на готовность. Неподалеку сидит Джакобо, человек восемь итальянцев и шестеро бывших советских военнопленных.

Томмазо (поворачиваясь к Решетову): "Минестроне... Вкусно!"
Решетов: "Минестроне, говоришь? Суп, что ли? А ну-ка, налей! Ребята, в очередь!"
Все выстраиваются в очередь, получают свою порцию, садятся, едят. Джакобо отставляет свой суп и отходит в кусты по нужде.
Томмазо: "Ну что, вкусно?"
Решетов (показывает жестом, что вкусно): "Когда вернусь домой, научу свою хозяйку такой варить. А ну-ка, налей еще..."

Его слова прерывает внезапная очередь. Появившийся отряд карабинеров застает их врасплох. Почти никто из партизан даже не успевает выстрелить. Убивают всех на месте. Джакобо, стараясь остаться незаметным, смотрит на это в ужасе из кустов.

23) Дом Винченцо.
Винченцо сидит за столом и ест, Мария сидит напротив него и думает, что предпринять.

Винченцо: "Их всех уже нет в живых, Мария, забудь о них. Будь рассудительной и подумай, как спасти себя и своего отца."
Мария: "Вы даете мне слово, что не тронете его и сеньору Бьянку, если я соглашусь?"
Винченцо: "Слово Винченцо Пелагатти!"
Мария: "Хорошо, я согласна. Если только так можно спасти их, я согласна."
Винченцо (широко улыбаясь): "Умница. Только не думай, что проведешь меня. Ты должна будешь мне доказать свою готовность. Сегодня же ночью!"
Мария (в панике): "Сегодня ночью?"
Винченцо: "Да, и ты не выйдешь отсюда, пока это не случится. А впрочем, зачем ждать ночи? У меня много времени..."

Встает и подходит сзади к сидящей Марии. Та сидит в оцепенении. Ее спасает стук в дверь. Винченцо отпирает. На пороге - его подчиненный, который, видя Марию, что-то шепчет Винченцо на ухо. Тот мигом становится серьезным.

Винченцо (Марии): "Посидишь здесь, моя красавица, покуда я не вернусь. Спальня на втором этаже, иди пока, отдохни к моему приходу. Я скоро!"

Уходит и запирает дверь на ключ.
Мария в панике оглядывается. Все окна на первом этаже закрыты и на них - решетки. Поднимается на второй этаж, смотрит в окно. Рвет простыни, связывает их между собой, привязывает к железной спинке кровати, спускается вниз и бежит.

24) Карабинерия.
Винченцо, не дойдя до своего кабинета, видит спешащего к нему по коридору Альберто.

Альберто: "Винченцо, где тебя черти носят?!"
Винченцо: "Давай пройдем в кабинет. Так это правда?"
Альберто: "Что правда? Что к нам едет начальство из Рима с кураторской проверкой - сущая правда!"
Винченцо: "Немного раньше, чем я предполагал, но ничего. Думаю, у нас будут для них радостные новости... А ты все-таки паникер, Альберто! Так за столько лет службы начальником карабинерии и не научился себя держать в руках! А люди это чувствуют..."
Альберто (разозлясь): "Ну что ж, я надеюсь, ты справишься лучше меня. В конце концов, тебе сейчас придется отчитываться, а не мне! Я очень надеюсь, что наши ребята сделали дело, не то твое пребывание на посту начальника будет коротким!"
Винченцо (треплет его по плечу): "Не сомневайся, мне уже доложили. Все прошло успешно! У меня сегодня отличный день! Давай выпьем за это, Альберто!"

25) Альпы.
Партизаны возвращаются в лагерь и видят убитых. Из кустов выходит Джакобо и рассказывает им о том, что случилось. Накал эмоций, смесь гнева с горем. Некоторые начинают обвинять Джакобо в том, что он отсиживался в кустах, пока умирали их товарищи.

Паоло (жестко): "Прекратите! Он всего лишь мальчишка! Никому из нас не было бы пользы от еще одного трупа. Благодаря ему мы точно знаем, что произошло. Теперь надо подумать, как действовать. Назарио, ты знаешь, чьих рук это дело. Ты понимаешь, что сейчас должно случиться, ведь так?"

Назарио мрачно кивает.

Паоло: "Придется оставить это место и уйти в наше запасное убежище. Назарио, я боюсь, что твоя мать в опасности. Ты должен убедить ее оставить дом и перебраться к нам! У нас в поселке помимо нее есть еще надежные люди. Алессио, иди за мной!"
Белла скулит над трупами, Инес и Агата осматривают убитых и плачут. Падре Игнассио читает молитву. Еще дымится суп в котле. Георгий, Федор, Ваня и Антипов стоят, сняв головные уборы.
Георгий: "Решетов, Свиридов, Черных, Каримов, Никоненко, Сокович... Пусть вам будет пухом итальянская земля! Вы навсегда в наших сердцах! Клянусь, мы отомстим!"

Федор угрюмо молчит, Ваня утирает слезы. Антипов наклонился над своим другом Решетовым...
Алессио приносит лопаты и что-то говорит.

Федор: "Говорит, надо скорее закапывать и уходить в другое место. Оплакивать будем после..."

26) Россия, Анзеба, 70-е гг.
Утро. Глеб просыпается от крика петуха, жмурится от солнца. Заходит в дом, где уже накрыт стол. Галина режет хлеб и колбасу.

Галина: "А, проснулись? Доброго вам утречка. Садитесь, позавтракайте!"
Входит Иван, первым долгом наливает себе рассола из банки и жадно пьет, потом закусывает черным хлебом.
Иван: "Ну как спалось-то на свежем воздухе?"
Глеб: "Хорошо, Иван. Давно так не спал. Тут у вас благодать!"
Иван (дает кусок колбасы вертящемуся рядом коту): "Благодать... Вот Галка-то лет десять назад все в город хотела рвануть, а я ни в какую! Тут родился, тут мне и помирать. Я ведь, как вернулся в Анзебу, все годы-то на складе проработал. Оно, конечно, работа скучная, но спокойная. А для души да интересу в школу хожу, учитель труда часто зовет хитрости всякие по дереву ребятишкам показывать... А они обступят тебя, лопочут, ручонки тянут: "Дядь Вань, покажи, как петушка мастерить, дядь Вань, покажи, как ослика..." (улыбается и как будто светлеет) Твои-то пацаны, поди, взрослые уже?"
Глеб: "Четырнадцать и двенадцать. Младшему никак языки не даются, все тройки домой носит..."
Иван: "Мне вот тоже языки никогда не давались, а все хотел немецкий выучить и после ребят в школе учить. Не взяли в институт, не судьба..."
Глеб: "Пытался поступить?"
Иван (неохотно): "Чего ж, пытался. Биография не та, сказали. Ну я и пошел на склад..."

Наливает себе водки.

Глеб: "Это не судьба, это люди, Иван. Зря повторно не попытался."
Иван: "Судьба или люди - все едино. Не стал я ни родителем, ни учителем. Галка вон, терпит меня пока, а скоро и она сбежит..."
Галина (ворчливо): "И сбегу, допьешься! Ну куда ж ты стакан-то опрокидываешь с утра пораньше, ирод?! Нет, вы поглядите на него! Гостя бы постыдился! Ну сил моих нет никаких, мука одна!"

Утирает слезы и выходит.

Глеб: "Ты жену-то побереги. И правда, сбежит, что делать будешь?"
Иван: "Не сбежит, грозится только. Виноват я перед ней, сам знаю. Только вот поделать не могу ничего."
Глеб: "Можешь. Человек в любой ситуации может взять себя в руки и выбор всегда есть!"
Иван: "Говоришь, всегда есть выбор? А у Марии он тогда какой был? То-то и оно..."

26) Италия, 1943 год. Трактир сеньора Риччи.
Полно посетителей. Джованни подходит к хозяину.

Джованни (взволнованно): "Сеньор Роберто, Мария просит вас подняться."
Сеньор Роберто: "Ты в своем уме? Мы сбились с ног, работы невпроворот, пусть сейчас же сама спускается!"
Джованни: "Сеньор Роберто, это важно, клянусь Пресвятой Мадонной! Поднимитесь наверх, я уж тут как-нибудь!"

Сеньор Роберто смотрит на него внимательно и спешит в дом. Открывает дверь, Мария сразу же бросается к нему.

Мария: "Папа, я только что от Винченцо. Он все знает! Он знает про партизан, тебя и сеньору Бьянку, нас раскрыли!"
Сеньор Роберто: "Ты в этом уверена?"
Мария: "Я сбежала от него, он силой заволок меня к себе в дом и предложил выбор: или я отдаюсь ему, или тебе и сеньоре Бьянке конец! Еще сказал, что они там все убиты! Я не верю в это, но очень волнуюсь за Паоло, Назарио и всех остальных! Папа, мы должны уходить отсюда!"
Сеньор Роберто: "Бьянка об этом знает?"
Мария: "Да, я была у нее, она сейчас собирает все необходимое! Папа, мы должны уходить прямо сейчас!"
Сеньор Роберто: "Прямо сейчас нам всем не получится, Мария, сейчас полдень, это надо делать с наступлением темноты. Но ты можешь уйти одна!"
Мария: "Папа, как только Винченцо поймет, что я сбежала, он направится прямо сюда, нужно уходить сейчас!!!"
Сеньор Роберто: "Да, ты уйдешь прямо сейчас, дочка. Мне в любом случае надо забрать выручку, все обсудить с Джованни. Его ведь тоже раскрыли? Как ты себе это представляешь: мы вчетвером сейчас бежим из поселка прямо в горы?! Это невозможно. Иди одна, ты знаешь дорогу лучше нас всех. Я в тебя верю. Возьми корзину, если что, скажешь, идешь в город, несешь заказ одной сеньоре. Будь осторожна! С Богом, Мария, мне надо вниз!"

Обнимаются. Мария плачет. Сеньор Роберто уходит.
Мария выходит из дома через черный ход, в руках корзина. Минует привычный ей путь, поднимается в горы. Видит условный знак, означающий, что партизаны находятся в другом месте. Поворачивает в хорошо известном ей направлении, находит партизан, обнимается с Паоло, Назарио, говорит с ними, затем ищет глазами Георгия.

Мария (радостно бросаясь к нему): "Джорджио! Я знала, что ты жив!"
Федор переводит.
Георгий: "Я жив, Мария, но многие из наших друзей погибли... Вас раскрыли? Где твой отец и соседка?"

Федор переводит.

Мария: "Они придут с наступлением темноты. Мы теперь будем с вами, Джорджио, так получилось. А где Ванья?"

Подходит Ваня и смущенно здоровается по-итальянски. Мария смеется и обнимает его.

Ваня (покраснев, смущенно, Федору): "Что, не так сказал?"
Федор: "Да все так. Акцент у тебя только сильный, вот ей и забавно."
Ваня: "Ну вот... Я ж часа два эту фразу учил..."
Федор: "Да все в порядке, ты молодец! Пойдем, оставим их тут в сторонке..."
Ваня: "Это еще зачем?!"
Федор: "Затем. Идем, Агата обедать зовет."

Берет Ваню под локоть и уводит к остальным. Тот оглядывается на Марию и Георгия.

27) Карабинерия, кабинет Винченцо.
Входит офицер в немецкой форме. Винченцо вскакивает. Разговор происходит на немецком языке.

Винченцо: "Хайль Гитлер, господин оберфюрер! Как добрались?"
Оберфюрер: "Неплохо, неплохо, Винченцо! Расслабься! Налей мне чего-нибудь, как тогда, в Риме!"
Винченцо спешит налить оберфюреру вина.
Винченцо: "Вот, попробуйте, господин оберфюрер, это лучшее, что у меня есть… Присаживайтесь!"
Уступает ему свое кресло. Оберфюрер пьет.
Оберфюрер: "Отменное вино, узнаю своего друга Винченцо! Чем еще порадуешь меня?"
Винченцо: "Думаю, весть о том, что мои люди ликвидировали в горах местный отряд партизан - это хорошая новость для вас!"
Оберфюрер: "Неплохо для начала. Сколько их было?"
Винченцо: "Совсем немного, господин оберфюрер, человек пятнадцать-двадцать. Отщепенцы и маргиналы, сами понимаете. Итальянцы в основной своей массе верны идеям рейха и симпатизируют дуче и фюреру. Уверен, вы уже убедились в этом в Риме, убедитесь и у нас..."

Дает прикурить оберфюреру.

Оберфюрер (затягиваясь): "Да, но не все. Я тут располагаю некоторыми сведениями, которые, возможно, вас удивят, мой друг..."

28) Партизанский лагерь.
Вечереет. Георгий сидит на камне и делает наброски. Мария подходит и усаживается подле. Федора рядом нет.

Мария: "Это горы? Красиво!"
Георгий (догадываясь): "Да, горы... Нравится?"
Мария: "Ты молодец, Джорджио. Я вот совсем не умею рисовать."
Георгий не понимает. Она старается объяснить жестами.
Георгий: "Что, не нравится? Ах, не умеешь так... Это совсем не сложно. Я могу научить!"

Берет ее руку, вкладывает в нее карандаш и водит ее рукой. Мария задерживает дыхание.

Георгий: "Вот, смотри... Почувствовала?"
Мария: "Ты красивый, Джорджио..."
Георгий: "Да, красиво получается... Красивая у вас тут природа, Мария!"
Мария: "Я не понимаю, что ты мне говоришь, но мне нравится, как звучит твой голос. Что, Джорджио? Ты говоришь мне, что я красивая?"
Георгий: "Белла... белла... натура, что ли?"

Мария протягивает руку и кладет Георгию на грудь, запускает ее в карман и вытаскивает фотографию его невесты.

Мария: "Та-ма-ра. Расскажи мне о ней!"
Георгий: "Рассказать о Тамаре? Ну, это моя невеста. Она - самая чудесная на земле. Работает в госпитале медсестрой, вечерами учится на врача. Я за ней до войны целый год бегал, думал, и не посмотрит никогда на меня, видела бы ты ее в жизни!"
Мария: "Я поняла. Ты ее любишь..."
Возвращает Георгию фотографию. Тот несколько секунд любуется изображением, потом прячет фото у сердца.
Мария: "Она ждет тебя, конечно, не волнуйся. Ей повезло с тобой, Джорджио. Я бы хотела быть на ее месте."
Георгий: "Не понимаю, Мария. Позвать Федора? Позвать Теодоро?"
Мария (качает головой): "Не надо Теодоро. Я вижу, что ему хорошо рядом с Агатой, пусть разговаривают. Как им повезло, что они понимают друг друга! Я вижу, что им повезло..."
Георгий: "Хочешь, я нарисую тебя?"

Мария качает головой в знак того, что не понимает его. Он усаживает ее перед собой и начинает делать набросок. Мария сидит, улыбаясь, и смотрит на него влюбленными глазами.
Вдруг все приподнимаются. Георгий и Мария тоже оглядываются и видят запыхавшегося Джованни.

Мария (догадавшись, с ужасом): "Джованни!!!"

29) Трактир сеньора Риччи, часом ранее.
Вечер, трактир закрыт, посетителей нет. Сеньор Роберто считает выручку. Рядом с ним Джованни.

Джованни: "Быстрее, хозяин, надо уходить!"
Сеньор Роберто: "Сейчас, Джованни. Кстати, спустись в подвал, забери все, что там лежит, в известном тебе месте. Слушай меня, черт бы тебя подрал, я не собираюсь это им оставлять!!!"
Джованни спускается в подвал, находит искомое, слышит какой-то грохот наверху и замирает.
Голос сеньора Роберто: "Какого дьявола, трактир уже закрыт!"
Немецкая речь.
Голос сеньора Роберто: "Что он говорит, Винченцо?"
Голос Винченцо: "Извини, приятель. Кажется, я ничего не смогу поделать. Ты сам виноват! Теперь тебе придется поехать с нами."
Голос сеньора Роберто: "Куда это с вами?"
Голос Винченцо: "Пока ко мне, в карабинерию. Не будь дураком, за дверью стоят наши люди. Где Мария, в доме?"
Голос сеньора Роберто: "Ее нет в доме."

Немецкая речь.

Голос Винченцо: "Обыщите дом!"

Звуки удаляющихся шагов, хлопает дверь.
Немецкая речь.

Голос Винченцо: "Он говорит, за связь с партизанами тебе в любом случае смерть. Но если ты хочешь, чтобы она была быстрой, ты сейчас поедешь с нами и все расскажешь обстоятельно."
Голос сеньора Роберто: "Мне с вами не по пути, Винченцо!"

Далее грохот, звук разбитой бутылки, опрокинутого стола, помесь итальянской и немецкой ругани, затем три выстрела.
Джованни внизу зажимает себе рот рукой. Когда все стихает, осторожно выходит. Видит тело убитого сеньора Роберто, лежащего с открытыми глазами.

30) Дом сеньоры Бьянки.
Сеньора Бьянка делает движение, чтобы открыть входную дверь, и видит на пороге нежданных гостей: Винченцо, оберфюрера и человек десять карабинеров.

Сеньор Бьянка (растерянно): "Винченцо?.."
Винченцо (хмуро): "Обыск, тетя Бьянка. Я очень надеюсь, что ты одна..."

Карабинеры отодвигают Бьянку и проходят к ней в дом. Обнаруживают погреб, спускаются туда.

Оберфюрер (по-немецки, с подозрением): "Я слышал, она твоя крестная, Винченцо. Как ты мог не знать?"
Винченцо: "Черт разберет этих баб, господин оберфюрер. Я думал, она только с гусями горазда управляться да в церковь ходить по воскресеньям... А вы уверены в своем источнике?"

Из подпола появляются карабинеры.

Винченцо (грубо): "Ну, что там?"
Карабинер: "Там никого нет, сеньор Винченцо. Но в углу мы нашли вот это."

Протягивает руку. На ладони у него - звезда Давида Джакобо. Оберфюрер резко выхватывает находку и, тыча ее в лицо сеньоре Бьянке, разражается гневной тирадой на немецком.
Винченцо закрывает глаза.

Винченцо: "Бьянка, разрази тебя гром, он спрашивает, откуда у тебя это."
Сеньора Бьянка: "Ну так ты все расскажешь ему, верно?"
Винченцо: "То, что я скажу или не скажу, уже не играет никакой роли. Я предупреждал тебя. От меня теперь ничего не зависит. У меня нет никакого выбора, Бьянка!"

Оберфюрер дает команду, сеньору Бьянку выводят во двор. На дерево уже накинута петля, под ней - небольшая скамеечка. Сеньору Бьянку заставляют встать на скамеечку.

Оберфюрер: "У тебя есть сейчас шанс реабилитироваться, Винченцо, развеять все мои сомнения и еще раз доказать свою верность рейху. Сделай это сам!"

Винченцо мрачно подходит к сеньоре Бьянке, которая стоит на скамеечке с петлей на шее. Она смотрит на него широко раскрытыми глазами, как-бы не веря в происходящее. Он наконец решается посмотреть ей в глаза. И в следующее мгновение выбивает у нее опору из-под ног.

31) Паоло, Назарио, Алессио и падре Игнассио спускаются по склону, за ними спешит Джакобо.

Алессио (показывая в сторону): "Смотрите, что это?"
Джакобо: "Это горит дом сеньоры Бьянки!"

32) Двор дома сеньоры Бьянки.
Алессио, Назарио и Паоло вбегают во двор горящего дома сеньоры Бьянки и видят ее висящей на дереве. Перерезают веревку, пытаются что-то сделать, но поздно.

Назарио (обезумев от горя и прижимая к себе труп матери): "Мама!!! Мама!!! Мама!!!"

Эхо в горах.

33) Россия, Анзеба, 70-е годы. Местное кладбище. Иван, Галина и Глеб у могилы, на которой значится "Перепелкина Авдотья Трофимовна, 1908 - 1952". Галина выщипывает сорняки.

Глеб: "Вот, значит, где твоя мать похоронена..."
Иван (хмуро): "Да, не дождалась... Соседи сказывали, во время войны все крепилась и надеялась, а после войны сильно сдала, в окно смотрела, тосковала да плакала... Твоя-то жива еще?"
Глеб: "Жива, на ноги только жалуется."
Иван присаживается у могилы, ставит в вазу ромашки, с минуту сидит, опустив голову, потом встает и крестится.
Иван: "Падре говаривал, что матери никогда не умирают, они всегда с нами. Особенно такие, как мать Назарио. Только тот на первых порах совсем ничего не соображал, даже не слышал сперва, что ему говорят. Будто окаменел. А Мария... Известно, девчонка. Плакала много, кричала по ночам. Я когда ночью по нужде вставал, бывало, слышал. А иной раз встану, гляжу, она спит между Агатой и Инес, а у самой слезы на загорелых щеках до конца не высыхают..."
Галина (вставая): "Так-то лучше, прибралась маленько. Все одно пришли, давайте-ко и к моим подойдем!"

34) Италия, партизанский лагерь, 1943 год.
Вечер, партизаны во главе с Паоло что-то активно обсуждают. Мария сидит в сторонке, чистит овощи. К ней подходит Ваня.

Ваня: "Давай помогу, что ли?"
Мария (догадываясь по жестам): "Спасибо, Ванья. Вот, держи нож!"
Ваня (чистит овощи): "Ты это, Мария... знаю, что переживаешь. Оно, конечно, горе. Когда мой батя помер, я тоже шибко горевал. А ведь прошло, веришь? И ты отойдешь, не горюй!"
Мария: "Что, Ванья? Я не понимаю."
Ваня: "Знаю, что не понимаешь. Помочь только хочу. (С обидой) Вот ты все с командиром моим болтаешь, а меня будто не видишь. Нравишься ты мне. А у Георгия невеста есть!"
Мария: "Джорджио? Что Джорджио?"
Ваня (с досадой): "Ничего Джорджио. Забудь, говорю, невеста у него есть, Тамара."
Мария (мрачнеет): "Тамара. Да, знаю, Ванья, у Джорджио есть Тамара. Мой папа сказал бы то же самое..."
Начинает плакать.
Ваня: "Ну не плачь же, Мария... Ты не думай, мы за батю твоего отомстим. Паоло сейчас об этом говорит партизанам. Скоро отомстим, слышишь?"
Делает неуклюжую попытку ее обнять, Мария обнимает его в ответ и плачет.
Ваня (робко поднося руку к ее голове и гладя ее по волосам): "Ну не реви же..."
Робко целует ее в щеку.
Подходит Федор.
Федор: "Эй, что это ты делаешь?"
Ваня: "Чего, чего... Горе у человека, понимаешь?"
Федор: "Понимаю. А ты не слишком ли навязчиво утешать принялся?"
Ваня: "Да иди ты!.. Скажешь тоже!"
Подходит Георгий.
Георгий: "Мария... Ивановский, переведите ей, что ее отец погиб, как герой. Переведите, что в Советском Союзе после войны таким, как он, будут ставить памятники и они будут жить в веках!"

Федор переводит.
Мария отрывает заплаканное лицо от груди Вани и смотрит на Георгия.

Мария: "Спасибо, Джорджио. Я не знаю, герой мой отец или нет. Он просто делал то, что он мог и не делал того, что не мог. Я такая же, как он. Сеньора Бьянка была такой же. Это даже не выбор, мы просто следовали за своим голосом совести."
Падре Игнассио (подходя): "Как верно ты это сказала, Мария. Да, все мы, кто здесь, последовали в Альпы за своим голосом совести. Господь дал нам его, чтобы мы не сбились в пути. Поэтому все мы здесь!"

Федор переводит.

Георгий: "Скажи ему, что нас к победе приведет не бог, а вера в коммунизм. И итальянцев в том числе!"

Федор переводит.
Падре Игнассио внимательно смотрит на Георгия и что-то говорит.

Федор: "Он спрашивает, почему вы не верите в Бога. Говорит, вы такой красивый, умный, молодой и вам повезло уйти от смерти. Спрашивает, разве вам не за что Его благодарить?"
Георгий: "Скажи ему, что я из той страны, где в бога не верит никто. Но все равно в этой войне мы одержим верх, сам увидит! Бог нам не нужен, чтобы победить фашизм!"

Федор переводит. Падре Игнассио улыбается и что-то говорит.

Федор: "Говорит, тоже верит в победу, и что это будет только по воле свыше."
Георгий: "Значит, все, что происходит, происходит по воле свыше? А Гитлер тоже пришел к власти по воле свыше?"
Федор: "Бог попустил, говорит. А потом дал нам всем в руки оружие, чтобы мы боролись."
Георгий: "А зачем попустил?"
Федор: "Говорит, у Бога свои расчеты. Может, для того, чтобы люди сделали выбор в пользу добра или зла."
Георгий: "Мне не нужен бог, чтобы видеть, где зло, а где добро. Нас всему этому уже научила партия!"

Падре Игнассио еще раз качает головой.

Федор: "Говорит, партий много, а Бог один!"
Георгий: "Переведи ему, что в СССР только одна партия и одна истина!"
Федор: "Он говорит, что вы еще молоды. Говорит, что страна, которая изгнала Бога, даже если победит, все равно проиграет."
Георгий (разраженно): "Все это поповская болтовня. Не понимаю, как его держат в отряде!"

Отходит от падре Игнассио.

35) Партизанский лагерь.
Утро, партизаны все еще спят. Ваня что-то мастерит ножом. По тропинке к нему поднимаются Федор и Агата. Вид у обоих счастливый. Подходят к Ване.

Федор: "Ты глянь-ка! Сгодились-таки итальянские оливы для русского конька-горбунка?"
Ваня: "Сгодились. И нож хороший, как по маслу идет!"
Федор: "Для Марии делаешь?"
Ваня: "Для Марии. Может, улыбнется хоть разок за неделю-то..."
Федор: "Хороший ты парень, Ваня. Жалко, что..."
Ваня (поднимает на него глаза): "Что?"
Федор: "Ты уж прости. Разные вы!"
Ваня: "А вы с Агатой будто одинаковые?"
Федор: "Мы тоже разные, только вот потянулись друг к другу. А Мария не к тебе тянется, сам видишь."
Ваня: "А я мнения твоего не спрашиваю. Что надо видеть, вижу. А еще вижу, что страдает девка... Ну вот, готово!"

Агата протягивает руку, берет конька-горбунка и удивленно рассматривает, потом спрашивает о чем-то Федора, тот ей отвечает. Она о чем-то спрашивает Ваню.

Федор: "Агата говорит, что сделано очень хорошо, ее отец резал по дереву, она понимает в этом."
Ваня: "Ну что ж, спасибо. Коли нравится, ей тоже сделаю! А этого пусть Марии отдаст."
Федор: "Сам-то вручить не хочешь? Вот она идет!"

Агата поворачивается к Марии и показывает ей конька-горбунка. Та с любопытством изучает его.

Федор: "Это Ваня тебе сделал."
Мария: "Ванья? Мне? Что это такое?"
Федор: "Русский фольклор. Конек-горбунок из сказки, есть такая. В этой сказке Иван-дурак, крестьянский сын, приручил дикого конька-горбунка, который много носил его по белу-свету, а потом помог завоевать одну прекрасную царевну... принцессу."
Мария: "Иван-дурак? Почему дурак?"
Ваня: "О чем она спрашивает? Ей нравится? Переведи!"
Федор (не переводит, продолжает обращаться к Марии): "Только с виду дурак, на самом же деле он лучше всех в сказке. За золотое сердце и получает больше всех остальных... А внешность дурацкая... Ну что внешность. В финале он прыгает в котел с парным молоком и выскакивает оттуда писаным красавцем. Царь-девица тут же в него влюбляется. Как и все девицы, она любит красавцев..."
Мария (улыбается): "Какой хороший конец! Спасибо, Ваня!"
Ваня (краснея): "Ну вот, улыбнулась... Не зря мастерил!"

Мария обнимает Ваню и целует его в щеку, не выпуская из рук конька-горбунка.

36) Италия, Тренто, 70-е гг.
Сеньора Мария медленно поднимается по лестнице с коробочкой в руках и заходит в свою спальню. Кладет коробочку на трюмо, подходит к шкафу и достает оттуда конька-горбунка. Конек-горбунок лакирован, видно, что с ним обращались очень бережно. Сеньора Мария вытирает с него несуществующую пыль, гладит дрожащими пальцами, улыбается сквозь слезы и прижимает к сердцу.

37) Италия, Альпы, 1943 год.
Машина, в которой едут Винченцо и оберфюрер, движется по дороге, прилегающей к Альпам. Спереди - еще одна машина, сзади - еще одна.

Винченцо: "Я надеюсь, вы всем довольны, господин оберфюрер."
Оберфюрер: "Разумеется, мой друг. Я рад, что не ошибся в тебе! Послужишь здесь еще немного, а там переберешься поближе ко мне, в Рим. Не обижайся, неуютно мне все же как-то от ваших гор..."
Винченцо: "Насладитесь видом в последний раз. Через полчаса поезд увезет вас..."

Оберфюрер в прекрасном настроении привстает в машине и поворачивается лицом к горам, взмахивает рукой, как-бы прощаясь. Затем - звук выстрела, он падает на свое сиденье замертво. Взрывается машина спереди. Винченцо и оставшиеся в живых карабинеры стараются обороняться, но партизаны на этот раз оказываются сильнее и убивают всех. Винченцо тоже падает.

Паоло: "Прекрасный выстрел, Джорджио! Даже чересчур! Жаль, что уложил эту сволочь одним махом..."

Спускаются вниз к машинам, чтобы забрать оружие.

38) Партизанский лагерь.
Партизаны волокут уже не сопротивляющего Винченцо, у которого связаны руки.
Мария, Агата, Инес, Джованни и Джакобо привстают.

Паоло: "Хитрый лис. Притворился убитым... Назарио, отдаю его тебе, ты знаешь, что делать."

Винченцо бросают на землю. Он потрясенно озирается вокруг.

Винченцо: "Как вас здесь много! Анджело, Витторе, Паскуале, Эммилио, Хромой Уго, падре Игнассио, вы все здесь!"
Назарио (подходя): "Не все. Нет Томмазо, Умберто, Фаусто, Чезаре, Бертольдо, Серджио, Джузеппе, Карла, Сильвио. Нет отца Марии и моей матери!!!"

В руках у Назарио винтовка, он прицеливается.

Винченцо: "Я не хотел убивать ни Бьянку, ни Роберто! У меня не было выбора! Падре Игнассио, вы же не дадите этому случиться?"
Падре Игнассио: "Прости, Винченцо. Я боюсь, что в данной ситуации у меня тоже нет выбора."
Винченцо (судорожно пытаясь освободиться от веревок): "Падре Игнассио, вы просто обязаны меня защитить! Мария, скажи хоть слово! (узнает Джакобо) А ты, как там тебя... моя тетка прятала тебя в подвале, а я тебя не выдал, помнишь?!"

Джакобо молчит.

Винченцо: "Падре Игнассио! Вы же христианин! Это неправильно! Ведь сказано:"Не убий!"
Падре Игнассио: "Эх, Винченцо. Ты не изменился с тех пор, как я разнимал вас в детстве в драках с Назарио. Тогда ты обвинял его, что он никогда не подставлял другую щеку... И я тоже виноват, что не воспитал из тебя человека. За это я понесу ответственность перед Всевышним. Уйди с миром, Винченцо, пусть Господь простит тебе твои грехи."
Винченцо (теряя самообладание): "Лицемер!! Словоблуд!! Волк в овечьей шкуре!!"
Падре Игнассио: "Не проси меня о помощи, Винченцо. Человек, убивший свою крестную мать, не имеет права ни о чем просить священника. Если я неправ, то отвечу и за это перед Богом. Я готов!"
Винченцо: "Назарио, кузен... Вспомни, ведь когда-то мы были детьми... Когда-то мы не ссорились и не дрались... Я прибегал к вам в гости и твоя мать угощала меня лазаньей и пирогом с вишней... Назарио!!"
Назарио стреляет. Винченцо падает замертво. Назарио хватается за голову, садится на камень и сгибается пополам, как от боли. К нему подходит Мария и обнимает его. Назарио рыдает в голос.
Ваня: "Чего это с ним?"
Федор: "А как ты думаешь, легко ли убить своего кузена?"
Ваня: "Кого?"
Федор: "Ну, двоюродного брата. Шок у него. Сначала мать увидел в петле, потом пришлось застрелить брата."
Георгий: "Ничего, отойдет. Правильно сделал!"

Инес подносит Назарио какой-то отвар, тот жадно пьет, потом начинает понемногу успокаиваться.

Антипов: "Это вы верно сказали, товарищ командир, туда ему и дорога!"

39) Россия, Анзеба, 70-е годы.
Глеб и Ваня сидят за столом на улице, Галины рядом нет. Рядом вьется собака, ходят куры.

Глеб: «Ты посмотри, что я тебе привез!»
Показывает Ивану тетрадь с рисунками.
Ваня: «Никак Георгия?!»
Глеб: «Его самого, еще до войны!»
Ваня (листает тетрадь): «А это вот что?»
Глеб (смотрит): «Это двое влюбленных.»
Ваня: «Он и Тамара?»
Глеб: «Да нет, по-моему, это абстракция. Фантазия на тему любви, что ли…»
Ваня: «Красивая фантазия. Жаль только, не сбылась.»
Глеб: «Это ты о чем? О Марии?»
Ваня: «Да это я в общем. Он-то фантазер, был, конечно. Бывало, возьмет в руки блокнот, смотрит в даль и рисует. Я и так, и эдак, а ему и дела нет. Точно проваливался куда-то… Ты бы оставил мне эти рисунки, Глеб?»
Глеб: «Для того и привез, забирай! Да ты погляди, что тут…»
Открывает тетрадь посередине, достает вложенный лист.
Глеб: «Это он прислал с фронта, вместе с письмом, в котором писал, мол, посылаю вам портрет моего фронтового товарища и друга Вани Перепелкина…»
Иван (берет рисунок в руки и жадно разглядывает его): «Мать честная! А когда успел-то? Не помню, как есть не помню, как отрезало… Это еще до плена, видать. Эх, товарищ командир… Похож ты на него лицом, Глеб! А мне он письма твои показывал, я почерк-то твой детский еще помню… Выпьем за старшего брата твоего, друга моего Георгия!»

Чокаются стаканами и выпивают.
Галина выходит на крыльцо и всплескивает руками.

Галина: «Нет, вы поглядите! И вас споил! Да что ж это за напасть такая…»
Иван: «Галка, не бранись… Сядь лучше, выпей с нами!»

Галина машет рукой и уходит назад в дом.

Глеб: «Георгий писал, когда в первый раз в немца выстрелил, ему тоже нехорошо сделалось, хоть виду и не показал. А у тебя как было?»
Иван: «Не, я, видно, другой породы. Бог миловал, я, как Назарио, в брата не стрелял, а фашистов никогда не жалел… Это Георгию нехорошо сделалось? Никогда бы не подумал. Я всегда брал в этом с него пример.»

40) Италия, партизанский лагерь.
Вечер. Алессио и Инес занимаются любовью в уединенном месте, потом лежат в обнимку.

Алессио: «Ты знаешь, когда закончится война, я бы хотел попутешествовать и увидеть мир. Какой он? Я ведь до сих пор видел только наш поселок и горы.»
Инес: «Мне иногда кажется, что она никогда не закончится, и мы всегда будем жить тут…
Алессио: «Конечно, закончится. Я бы хотел свозить тебя в Париж, Лондон и может быть, даже в Россию.»
Инес: «В Россию? Почему в Россию?»
Алессио: «Не знаю. Наши друзья из России, наверное, поэтому. А еще Паоло говорит, что они там у себя уже построили коммунизм. Мне не важен коммунизм, я бы просто покатался на санках зимой и посмотрел Москву…»
Инес: «Алессио, я очень хочу детей сразу после войны. Я не хочу путешествовать, я хочу свой дом и троих детей!»
Алессио (улыбаясь): «Троих? Да, с тремя не попутешествуешь. Придется отложить! Но я согласен, что дети лучше путешествий.»

Целуются и начинают все сначала.

41)Партизанский лагерь, Альпы. Мария умывается из кувшина, Агата помогает ей.

Агата: «Мария, тебе сколько лет?»
Мария: «Скоро будет семнадцать. А тебе?»
Агата: «Пресвятая Мадонна! И не спрашивай. Скоро будет сорок…»
Мария: «Сорок?!»
Агата: «Что, не выгляжу? Ничего не успела с этой войной… Сначала работала в городе, надо было родителям помогать, было не до себя, а потом пришел Муссолини, и опять стало не до себя… Ты такая юная, Мария, у тебя еще все впереди!»
Мария (вытирая лицо): «Сорок… А сияешь, как в двадцать… С чего бы это?»
Агата (улыбаясь): «Так хочется жить, Мария! Кажется, вчера только родилась. Все проходит так быстро. Ты даже не представляешь, какая ты счастливая. Я знаю, что сейчас тебе так не кажется, но поверь мне, это так. Скоро закончится война, ты еще все успеешь: и семью, и детей… Сколько бы ты хотела детей, Мария? Ох, прости, конечно, ты еще об этом не думала…»
Мария: «Ну почему? Я бы хотела сына… (краснеет) Я даже знаю, как бы его назвала…»
Агата (догадываясь): «Джорджио? Ды ты не смущайся, уж кто-кто, а я отлично тебя понимаю… Сколько бы нам не было лет, сколько бы миров нас не разделяло, а сердцу не прикажешь.»

Мария берет Агату за руку и уводит в сторону.

Мария: «Послушай, вы счастливы с Теодоро, это видно! Скажи мне, Агата, как сделать так, чтобы Джорджио меня полюбил? Он, как и Теодоро, русский, какие они в любви? Как ты призналась ему в любви?»
Агата: «Я не признавалась, и Тео как-то не признавался пока. Но мы оба это знаем… Я не знаю, какие все русские в любви, но мой Тео замечательный. Иногда я ловлю себя на страшных мыслях, что не хочу, чтобы война закончилась, он ведь тогда должен будет уехать в свою страну… Подумай об этом тоже, Мария. И положись на Пресвятую Мадонну, она знает, что делает!»

Партизаны занимаются обычными бытовыми делами. Георгий и Ваня чистят сапоги. Рядом – Антипов и Федор.

Ваня: «Товарищ командир, спросить хотел… Вы своей невесте как в любви признались?»
Георгий: «Чего это ты, Перепелкин?»
Антипов (с хохотом): «Неужто не поняли, товарищ командир? Он ведь влюбился в Марию, а на какой кобыле к ней подъехать, и не знает!»
Ваня (вскакивает): «Сам ты ржешь, как конь… За собой гляди, а Марию мне не трожь!»
Георгий (становясь между ними): «Отставить! Это правда, Перепелкин?»
Ваня (отводя глаза): «Чего уж… Не буду вам врать… Нравится она мне, сразу понравилась!»
Георгий: «Ты вот что, Перепелкин. Я, конечно, понимаю, самому было восемнадцать не так давно. Все понимаю, и Марию уважаю, и тебя мне жаль. Только помни одно: война скоро закончится, мы должны вернуться домой, Перепелкин! Слушай мою команду: влюбляться будешь после! Я не позволю тебе даже думать о таком, потому что из этого ничего не выйдет, только мука одна. Не дури мне, понял?»
Ваня (хмуро): «Понял…»

Отходит от Георгия, тот смотрит ему вслед. Федор подходит к Георгию.
Федор: «Вы бы помягче с ним, товарищ командир. Переживает он. Мария н
а него даже и не смотрит, ей другой нравится, видно это… А Перепелкин не дурак, замечает все.»
Георгий: «Вы на что намекаете, Ивановский?»
Федор: «Не намекаю я ни на что, прямо говорю. А вы поступайте, как знаете.»
Георгий: «А вы сами что же? Тоже тут интрижку завели, как я вижу?»
Федор: «Я и Агата люди бывалые, знаем, на что идем. А у вашего Перепелкина первая любовь, еще и несчастливая. Судите сами.»
Георгий идет к Ване и кладет ему руку на плечо.
Георгий: «Ты вот что, брат. Я ведь для твоего же блага сказал. Слова мои расценивай не как приказ, а как совет старшего по званию… старшего друга. Я просто хотел предупредить, чтобы ты потом не каялся, понимаешь?»

Протягивает Ване руку. Ваня пожимает ее.

42)Сцена в горах. Бой партизан с фашистами.
Карабинеров возглавляет Альберто. Георгий находится между Паоло и падре Игнассио. Ваня – рядом с Федором, Антипов – рядом с Алессио.
Паоло хватается за руку, он ранен, Георгий занимает его место, Инес перевязывает рану Паоло.
В рядах карабинеров заметны потери, Альберто дает команду к отступлению. Партизаны преследуют их, многие убиты, Альберто удается скрыться.
Паоло, тяжело дыша, говорит что-то, обращаясь к Георгию.

Федор: «Он говорит, вы молодец, он давно не видел такой меткой стрельбы. Говорит, только падре Игнассио может сравниться с вами в меткости…»
Георгий (глядя на падре с уважением): «Да уж… теперь я понял, почему его держат в отряде. Ивановский, поблагодарите его за то, как он пару раз меня прикрыл!»
Федор переводит, падре жадно отпивает воды из фляги, дружески хлопает Георгия по плечу и что-то говорит.
Федор: «Он говорит, теперь вы у него в долгу.»
Георгий: «Скажи, что я ему его верну, пусть не сомневается!»
Федор: «Он сказал, что долг вы можете вернуть, если согласитесь на досуге с ним почитать Евангелие.»
Георгий (было нахмурившись, но потом махнув рукой): «Согласен! Только недолго!»

Он и падре Игнассио ударяют по рукам.

43)Партизанский лагерь. Падре Игнассио знакомит Георгия с Евангелием (22 глава Деяний Апостолов). Федор переводит.

Падре Игнассио: «Когда же я был в пути и приближался к Дамаску, около полудня вдруг осиял меня великий свет с неба. Я упал на землю и услышал голос, говоривший мне: Савл, Савл! что ты гонишь меня? Я отвечал: кто Ты, Господи? Он отвечал: я Иисус Назорей, которого ты гонишь. Бывшие же со мной свет видели, и пришли в страх; но голоса говорившего мне не слыхали. Тогда я сказал: Господи! что мне делать? Господь же сказал мне: встань и иди в Дамаск, и там тебе сказано будет все, что назначено тебе делать. А как я от славы света того лишился зрения, то бывшие со мной за руку привели меня в Дамаск…»
Георгий: «Ивановский, стойте. Спросите его, почему именно этот отрывок он выбрал. Он хочет сказать, что я слеп, как тот самый Савл?»

Федор переводит, падре Игнассио отвечает.

Федор: «Говорит, слепы, только не от славы света, а от необразованности. И невиноваты в этом.»
Георгий (с обидой): «Скажите, что у себя на курсе в институте я был лучшим! То, что нас всяким их поповским штучкам не обучили, не означает, что я круглый дурак!»
Федор: «Падре говорит, конечно, не означает. Хотя, говорит, в Ватикане тоже полно дураков и слепцов, мнящих себя зрячими. Говорит, это история прозрения одного из величайших апостолов христианства, Павла. В свое время он не только не признавал Бога, он убивал его последователей. Но для Христа нет ничего невозможного, раз он сделал так, что самый ярый его противник стал его самым пламенным апостолом.»
Георгий: «Скажите ему, Ивановский, что стреляет он прекрасно, но пусть не старается, я не буду ничьим апостолом. Кстати, как вяжутся его убеждения с его винтовкой, спросите.»
Федор: «Говорит, вяжутся, так как он сражается против апостола тьмы. Говорит, у тьмы тоже много апостолов.»
Георгий: «Там так написано или это он отсебятину несет?»
Федор (не переводя падре Игнассио, негромко): «Конкретно в этом фрагменте так не написано, но он говорит правду. Эти апостолы руководят сейчас нашей страной.»
Георгий: «Ивановский… отставить! Замолчите, вы с ума сошли? Кого вы называете апостолом тьмы?! Что вы несете?!»
Федор (с иронией): «Виноват, товарищ командир, заговорился. Падре Игнассио спрашивает, читать ли вам дальше.»
Георгий (резко вставая): «Пошли вы к черту вместе с вашим падре! И я, дурак, уши тут развесил, забыл, с кем дискуссию веду!»

Нервно уходит. Его догоняет Антипов, идет за ним следом.

Антипов: «Товарищ командир, да вы не серчайте, плюньте на них! Поп – известное дело, хлеб у него такой, с него взятки гладки… А вот Ивановский, сука, на товарища Сталина посмел поклеп возвести, сатаной его называет, шкура продажная! Не зря в лагере срок мотал, ясно же! (заглядывая Георгию в глаза) Ничего, товарищ командир, как вернемся, я первый против него свидетельствовать стану, а вы подтвердите!»

Георгий резко останавливается и смотрит на Антипова.

Георгий: (жестко) «Ты что это, Антипов? Белены объелся? Какой поклеп на товарища Сталина? Ты о чем?»
Антипов: «Да слышал же я…»
Георгий: «Антипов! Ты для чего здесь? С фашистами сражаться или подличать? Я сам отродясь Иудой не был и в своем отряде предателей не потерплю, запомни!»
Антипов: «Да я же… Да вы же сами…»
Георгий: «Отставить, Антипов! Еще одно слово, и я за себя не отвечаю! Иди вон Перепелкину помоги огонь развести, шагом марш!!!»

44)Поселок Анзеба, Россия, 70-е годы.
Глеб и Иван парятся в бане.

Иван (добавляя жару): «Не горячо будет-то?»
Глеб: «Нет, хорошо, еще поддай!»
Иван (с удивлением): «Ты погляди, даром что городской! Не сомлеешь?»
Глеб: «Да нет, смело поддавай, я баню с малых лет уважаю, в деревне у тетки мы оба с Георгием это дело любили!»
Иван: «Не знал, не сказывал он… Ну, держись!»
Добавляет жару, хлещут себя вениками, парятся, выходят в предбанник, там - заботливо накрытый Галиной столик, на котором квас, моченые яблоки и т. д.
Глеб: «Хорошая жена у тебя, Иван! Завязывай, ей-Богу, грешно ведь сейчас тебе жаловаться…»
Иван: «А я и не жалуюсь, баба она правда неплохая.»
Глеб: «А что тогда? За ум берись, не дело это. Завязывай вот прямо с сегодняшнего дня, пожалей себя и ее.»
Иван: «Да уж сколько раз пытался, рука, проклятая, сама тянется. Прав ты. Не одобрил бы этого Георгий. Все, бросаю с сегодняшнего дня!»
Выходят из бани, Галина накрывает на стол рядом с домом.
Глеб: «Слышали, Галина Федотовна, муж ваш слово дал – пить не будет больше. Вы уж не ругайте его, а поддержите ласковым словом, нужно ему это.»
Галина (ворчливо): «Поддержите ласковым словом… Будто слов-то тех я ему, ироду, за всю жизнь мало сказала! А что проку!»

Глеб вопросительно смотрит на Ивана. Тот кивает головой.

Иван: «Говорю же, баба она хорошая. Ты не гляди, что ругается много, заслужил.»

Галина делает вид, что замахивается на него полотенцем и уходит в дом. Садятся за стол, на тарелках дымится еда. Галина возвращается с кувшином молока и присаживается к ним.

Детский голос за воротами: «Дядя Ваня, дядя Ваня!»
Иван (оборачиваясь): «Ты, что ли, Мишка? Заходи!»
Калитка открывается, подбегает мальчик лет десяти, показывает Ивану поделку.
Иван (берет в руки): «Ты погляди! Как хорошо вышло-то! Ну чистый леший, ты глянь, Глеб!»
Мишка (шмыгая носом): «А Алексей Петрович сказал, что на пятерку не тянет, четверку только поставил...»
Иван: «Дурак твой Алексей Петрович! Только ты это, Мишка… не говори, что я так сказал, ладно? А почему четверку-то, объяснил хоть?»
Мишка (уныло): «Объяснил… Сказал, что леший у меня какой-то не страшный, а веселый…»
Иван: «Ну я же говорю, что ду… А ты, Мишка, скажи ему, что лешак твой людей не пугает, а веселит. Лешаки-то они тоже разные бывают, понимать надо! А исправлять тут нечего, дело тебе говорю, брат. Пятерку ставлю. Иди, выстругай мне к воскресенью еще Бабу Ягу, чтоб лешаку нескучно было! Ступай!»

Мишка обнимает Ивана и убегает радостный. Галина догоняет его и сует с карманы печенье.

Галина: «На вот, пострел, сестренкам отнесешь! Ну, беги! (возвращается и садится за стол) Вот, не дал Бог сыночка, а я себе всегда такого представляла!»
Иван сумрачно опускает голову.

45)Партизанский лагерь, Альпы.
Назарио перевязывает рану Паоло. Рана выглядит плохо, у Паоло на лбу испарина. Рядом сидит Мария и остальные партизаны.

Паоло: «Мария, ты покажешь им дорогу. Вместо меня на этот раз пойдет Джорджио, слушайтесь его как вашего командира. Алессио, падре Игнассио, Теодоро и Ванья будут с вами. Выберите себе еще пару человек. Смотрите, будьте внимательны не рискуйте без крайней нужды, Альберто старый лис, намного осторожнее, чем Винченцо.»
Джованни: «Паоло, я тоже хочу пойти!»
Мария: «Да, Паоло, позволь ему!»
Паоло: «Хорошо, ты тоже идешь.»
Назарио: «И я, Паоло?»
Паоло: «И ты. Утром двинетесь в путь. Все, мне надо отдохнуть…»
Назарио помогает ему подняться и отводит в палатку. Мария подходит к Георгию и что-то, краснея, говорит по-итальянски. Федора рядом нет.
Георгий (глядя ей в лицо): «Не надо, Мария. Я, кажется, понял. Ты правда, очень красивая и храбрая девушка. Когда-нибудь ты встретишь человека, который тебе нужен. Поверь, это не я…»
Мария: «Я знаю, что ты любишь свою Тамару. Я хочу спросить, если бы ее не было, ты полюбил бы меня?»
Георгий: «Да, я люблю Тамару. Вот видишь, ты все понимаешь. Ты же еще маленькая… Тебе учиться надо, а не о любви думать. Вот победим фашизм, в институт поступишь. Тут ведь есть у вас институты, пусть и капиталистические? Эх, Мария… Приезжай после победы к нам с Тамарой в Москву, мы тебе столько всего покажем! У нас будет такая страна после победы! Ничего, вместе одолеем вашего Муссолини, у вас тоже наступит коммунизм! Не плачь, Мария, жизнь прекрасна, впереди столько всего!»

Берет ее за руки, Мария неожиданно обнимает его. Георгий невольно делает движение, чтобы погладить ее по голове, но вместо этого мягко отстраняет ее.
Мария смотрит ему в глаза, в глазах – страдание и слезы. Сцена «глаза в глаза»: полные чувства карие глаза Марии и полные неожиданного смятения серые глаза Георгия.

Ваня (мрачно, подходя): «Товарищ командир, вас Назарио кличет.»
Георгий разворачивается и идет в сторону палатки Паоло.
Ваня (Марии): «Мария, ты это… заканчивай, говорю. Идем, помощь твоя нужна!»

Берет ее за руку и уводит в другую сторону. Она идет, оглядываясь на Георгия. Глаза полны слез.

45) Карабинерия.
Альберто сидит в своем кресле и изучает какие-то документы. Потом поднимает трубку телефона.

Альберто: «Жерардо ко мне, быстро!»
Через полминуты входит Жерардо, отдает честь начальнику.
Альберто: «Я надеюсь, все готово?»
Жерардо: «Все готово, сеньор Альберто, не беспокойтесь. Машины уже подъехали. Через минут десять можем начинать.»
Альберто: «Мне не нужен лишний шум, Жерардо, сделайте все быстро, аккуратно, а главное, как можно тише.»
Жерардо: «Все будет в лучшем виде, сеньор Альберто, положитесь на меня!»
Альберто: «Полагаюсь. Выезжайте, не медлите.»

Жерардо отдает честь и выходит.
Альберто заполняет какие-то бумаги. За окном – шум машин и окрики, через минут 5 все стихает. Альберто доделывает свое дело, закуривает сигару, выходит, садится в свой автомобиль и едет домой. Подъезжает к своему дому, выходит из автомобиля, становится на крыльцо, оглядывается. Выбрасывает сигару, достает из кармана ключ, вставляет его в замочную скважину. Раздается выстрел сзади, Альберто падает замертво.

46) Дорога, по которой едут машины карабинерии. В машинах – избитые люди. Из зарослей за ними следят партизаны, у всех автоматы наготове.

Ваня: «Товарищ командир, чего ждем-то? Сейчас бы их да…»
Георгий не отвечает, сосредоточенно смотрит на дорогу, целится.
Машины проезжают еще немного, останавливаются и из них выходят люди, которым велят отойти в сторону и выстроится в ряд. Карабинеры занимает позицию перед ними, направляют против них оружие, щелкают курки.
Назарио что-то говорит по-итальянски Федору.
Федор (Ване): «Говорит, двое из их деревни, связные, остальных не знает…»
Ваня: «Чего уж, ясное дело… Ванька, мать твою, как винтовку-то держишь? Стрелять хоть умеешь аль в первый раз?!»

Джованни не понимает. Ваня показывает ему, как лучше держать автомат. Джованни молча кивает. Видно, что волнуется – у него это впервые.
Георгий наконец дает команду, партизаны открывают огонь по карабинерам. Пленные падают на землю, некоторые карабинеры убиты, остальные прячутся за машины и начинается перестрелка.
Алессио бросает гранату, одна машина взрывается. Понемногу партизаны расправляются с оставшимися карабинерами. Бывшие пленные и партизаны спешат друг другу навстречу, обнимаются, жмут друг другу руки. У убитых забирают оружие.
Ваня хлопает Джованни по плечу.

Ваня: «Ты, брат, молодец, не подвел, а я уж было засомневался!»
Джованни (ликуя и обнимая его): «Я ведь попал, слышишь, Ванья, в того в очках, попал!»
Ваня: «Знаю, знаю… Добро, будет, будет…»

Раздается выстрел, Джованни обмякает у Вани в руках, голова запрокидывается, голубые глаза смотрят в небо. Ваня, поддерживая его, смотрит перед собой и видит окруживших их солдат Муссолини.

47) Партизанский лагерь.
Мария у постели Паоло, который мечется в бреду. Рядом Инес.

Инес: «Дело плохо, Мария. Когда Назарио вернется, возможно, придется отнимать ему руку.»
Мария: «Не говори так… Когда они вернутся?»
Инес: «Должны с минуты на минуту… Что-то я волнуюсь, Мария. Надеюсь, все пройдет удачно.»

Мария выходит из палатки. Рядом с ней оказывается Белла, которая начинает скулить и словно зовет ее за собой. Мария внимательно смотрит на собаку, оглядывается на палатку, потом идет за Беллой.
Выходят за пределы лагеря, бегут вниз по тропинке, потом по дороге, забегают в лес. Мария слышит звуки выстрелов, бежит по направлению к ним за собакой. Выстрелы неожиданно стихают. Белла останавливается.

Мария: «Куда дальше, Белла? Хорошая собака, покажи, куда дальше?!»
Белла, словно все понимая, определяется с направлением. Бегут.
Натыкаются на Алессио, Назарио и падре Игнассио. Алессио и Назарио ранены, но не тяжело. Белла бросается к Назарио и лижет ему лицо, которое в крови. Пытаются перевязать друг другу раны, Мария тоже бросается на помощь.

Алессио: «Мария!! Какого дьявола ты здесь делаешь?!!»
Мария (перевязывая ему рану куском своего рукава): «Белла привела меня сюда, и не случайно! Вы их отбили?»
Алессио: «Большой ценой. Почти все погибли, сама видишь, сколько трупов. С карабинерами расправились, сейчас главное, добраться до лагеря.»
Мария: «Где Джорджио, Ванья, Теодоро?»
Алессио: «Не знаю, Мария. Надо идти, пока не подоспела подмога. Помоги мне встать!»

Мария помогает ему встать. Назарио и падре Игнассио тоже встают, приходят на помощь Марии.

Алессио (отстраняя их): «Не надо, я могу идти. Инес увидит, что я вернулся в лагерь на своих двух, не будь я Алессио Пелегрини! Идем, Мария!»
Двигаются в определенном направлении. Мария несколько минут идет за ними, а потом отстает и убегает куда-то в лес, невзирая на окрики мужчин.
Бежит по лесу, пока не натыкается на Георгия и Ваню. Георгий ранен в живот, Ваня перевязывает его.
Мария: «Пресвятая Мадонна, Джорджио! Ты ранен!»
Ваня (заметно нервничая и показывая ей жестами): «Мария! Помоги мне его поднять!»
Мария и Ваня пытаются его поднять, Георгий стонет. Они опускают его на землю.
Мария: «Где Теодоро, он жив?»
Ваня: «Не знаю про Теодоро, ничего не знаю! Кровь не останавливается, Мария, кровь!!»

Мария рвет куски своей юбки, дает Ване, тот пытается остановить кровь.
Георгий открывает глаза.

Георгий: «Перепелкин! Мария…»
Мария: «Да, Джорджио?»
Георгий: «Мария… пить…»
Мария: «Сейчас… сейчас, Джорджио!»
Ваня (давая ей пустую флягу): «Беги к озеру, зачерпни, тут рядом! Быстро!»

Мария кивает, хватает флягу и убегает.

Ваня: «Ничего, потерпите, товарищ командир, сейчас Мария воды принесет, а апосля за помощью сгоняет, не справимся с ней вдвоем, носилки тут надобны!»
Георгий (слабея): «Перепелкин…»
Ваня: «Тише, товарищ командир, молчите, нельзя вам говорить!»
Георгий: «Ваня…»
Ваня (с трудом сдерживая слезы): «Что, товарищ командир?»
Георгий: «Фотокарточку ей передай… рисунки мои… найди и передай… Скажи… что любил до последней минуты…»
Ваня (стараясь сделать беззаботное лицо): «Тамаре-то? Еще чего! Бабаня сказывала, карточки возвращать – примета плохая, в другую влюбитесь! Нет уж, сами невесте вашей рисунки и отдадите…»
Георгий (с трудом и через паузы): «Ванька… А ты ж у меня герой… Не зря, выходит, тогда не прогнал тебя… когда ты на фронт несовершеннолетним сбежал… Ты смотри… живи за себя и за меня… успей все…»
Далее следует приступ сильной боли и потеря сознания.
Ваня (сквозь слезы): «Товарищ командир! Товарищ командир!»

Сжимает его в объятиях, пытаясь привести в чувство.

Георгий (в бреду): «Не может быть, Ивановский… вы лжете… Падре Игнассио! Дамаск, Дамаск в огне…»

По телу проходят конвульсии, затем Георгий затихает. Взрыв горя у Вани, он рыдает и постоянно повторяет «Товарищ командир! Товарищ командир!» Трясет Георгия.
По направлению к ним бежит Мария с фляжкой в руках и несколькими ветками земляники, вырванной прямо с корнем. Видит, что произошло и роняет все из рук. Бросается к ним и кричит: «Нет! Нет!» У Марии начинается истерика, Ваня обнимает ее и плачет вместе с ней.

48) Часом ранее.
Бой между карабинерами и партизанами. Партизаны отступают в лес и отстреливаются оттуда. Георгий дает команду разделиться, Алессио, падре Игнассио и Назарио уходят в одну сторону, другие партизаны – в другую. Удобная позиция дает им некоторые преимущества. Возникает затишье. Георгий, Ваня и Федор лежат в небольшом углублении, делятся одной флягой с водой.

Ваня: «Замолкли, гады… Нешто всех уложили?»
Федор находит палку, цепляет на нее головной убор и приподнимает. Следует выстрел.
Георгий: «Ивановский! Вас правда за Данте из партии исключили?»
Федор: «Что?! А… правда…»
Георгий: «Так не должно было быть… Даю вам честное слово, что вас восстановят и реабилитируют. Сам буду ходатайствовать!!»
Перестрелка возобновляется, Карабинеры наступают.
Ваня: «Мало их осталось, товарищ командир, да патроны у меня кончились! Граната есть, швырнуть бы, а?!»
Георгий (целясь): «Далековато, промажешь, подожди…»
Федор делится с Ваней патронами.
Через пару минут патроны заканчиваются у всех.
Федор: «У меня последний!»
Георгий: «Не стрелять! Пусть подходят ближе… еще ближе… ближе… Перепелкин, давай!»

Ваня выскакивает из окопа и бежит вперед.

Георгий (приподнимаясь рывком): «Куда?!!! Ванька!!!! Бросаааай!!!»

Федор выпускает последний патрон, стараясь его прикрыть. Карабинеры инстинктивно пригибаются в ответ на его выстрел, что позволяет Ване выиграть несколько мгновений. Наконец он бросает гранату и сам падает. Раздается взрыв, все карабинеры погибают. Георгий выскакивает из укрытия и бросается к Ване, Федор привстает.

Георгий (хватая его): «Жив?! Вставай, поговорим еще!!»
Ваня: «Оглох маленько… Так, товарищ командир, вроде как победа?!»
Георгий: «Я тебе дам «победа»!! Ты зачем побежал?! Назад!!»

Ваня успевает прыгнуть в овраг, Георгий получает неожиданный выстрел в живот и падает прямо на него.

Ваня и Федор: «Товарищ командир! Товарищ командир!»
Федор: «Навылет, плохо дело… Нельзя его нести, я видел такие ранения…»
Ваня (глядя на него безумными глазами): «Не каркай, батя, просил же! Не каркай, мать твою так!!!»
Федор: «Оставайся тут, я найду кого-нибудь!! Помощь нужна, приведу Назарио или кого там еще, кто остался жив!!! Если не найду, вернусь сам!!! Кровь постарайся остановить!!»

Выскакивает из укрытия.

49) Место гибели Георгия. Ваня и Мария рядом с его телом.
К ним подходят партизаны: Федор, Назарио, Алессио и падре Игнассио.
Назарио присаживается к Георгию, осматривает его, снимает шапку и в знак сочувствия хлопает Ваню по спине. Падре Игнассио крестится, обнимает Марию и что-то говорит ей утешающее по-итальянски. Ваня впервые в жизни крестится, стоя на коленях над телом Георгия.

50) Багровый закат в Альпах.
Партизанский лагерь. Настроение у всех соответствующее.
Назарио с перевязанной головой выходит из палатки Паоло. Белла вьется возле него. Неподалеку сидит Алессио в обнимку с Инес.

Назарио (устало присаживаясь к ним): «Ему лучше. Думаю, спасем руку. Выживет!»
Агата приносит им еду. Молча едят.
Агата идет к Федору, приносит ему тарелку супа и садится рядом.
Агата: «Ешь, Тео… Это Паста э фаджоли, в нашей семье часто ее готовили… Набирайся сил!» Да, вот еще хлеб, я знаю, что ты любишь с хлебом…»

Федор берет суп, хлеб и ест. Вид у него подавленный.

Агата (сочувственно, гладя его по плечу): «Я знаю, что ты расстроен. Мы все любили Джорджио…»
Федор: «Здесь есть два человека, Агата, которые больше, чем расстроены…»
Агата: «Я понимаю, о ком ты говоришь… Ничего, с помощью Пресвятой Мадонны им придется это пережить, что делать…»
Федор: «Я не вижу их здесь. Где они?»
Агата машет рукой в сторону, в которой сидят Мария и Ваня. Рядом с ними – падре Игнасио, который держит Марию за руки и что-то говорит.
Агата: «Бедная девочка… Сначала отец и Бьянка, теперь Джорджио и еще Джованни. Бедняжка ужасно выглядит, боюсь, как бы не повредилась рассудком.»
Федор: «Надеюсь, что она сильнее, чем ты думаешь. Она молодец. Должна выдержать…»
Агата (неожиданно начинает плакать): «Не знаю… Я бы умерла, если бы ты погиб. Мне кажется, я почувствовала бы это еще здесь и умерла...»
Федор (ставит миску на землю): «Ты тоже намного сильнее, чем думаешь, иначе не была бы здесь. Сильнее, смелее, чище, красивее и благороднее. Ты - настоящая сеньора, Агата. При этом не осознаешь себя таковой. Наверное, за это я тебя и полюбил. А вот я сегодня испугался. Испугался прямо во время боя. Испугался, что у меня уже не будет времени тебе это сказать. А я ведь давно хотел!»

Крепко обнимаются с Агатой.

51) Анзеба, 70-ые годы.
Иван и Глеб колят дрова.

Иван: «Ты, брат, колуном-то шибко не замахивайся, не размах тут надобен… Гляди!»

Ловко перерубает полено.

Иван (берет другое полено): «И лупи, гляди, не вдоль сучка, а поперек! Сразу не рассек по самую плашку, цель аккурат в трещину!»

Глеб пытается повторить.

Иван: «Ну, вроде того. Ноги только поширше расставляй… Вот, другое дело!»

Открывается калитка, входит Галина с авоськами, из которых торчит хлеб и другие продукты.

Галина: «Батюшки, теплынь-то какая! Ты что это мучишь человека?»
Иван: «А я что, сам напросился!»
Глеб (рассекая полено): «Сам, сам, Галина Федотовна…»
Галина (ставя сумки на лавочку): «Ну коли сам… А я по дороге из магазина Воробьяниху встретила, пытала, трезвый ты аль нет. Спрашивала, крышу когда чинить придешь, обещался ведь!»
Иван: «А вот сейчас дрова доколем и приду, делов-то там немного. Ты, Глеб, тут меня обождешь али со мной пойдешь?»
Глеб (раскалывая последнее полено): «С крышей я точно не справлюсь, для меня это чересчур. А прогуляться можно. Далеко соседка ваша живет?»
Иван: «Да рукой подать. Погоди, инструменты только возьму.»

Заходит в дом.

Галина (подходя к Глебу): «Вы, пожалуй, и правда с ним сходите, а я туточки пока обед приготовлю. Только просьба у меня есть. Заведено тут у нас за работу чарку подносить, вы уж за ним, дураком, приглядите, на работу ему завтра…»
Глеб (вытирая руки): «Понял, сделаю.»

Иван выходит из дома с сумкой, выходят с Глебом за ворота. Галина, прикрывая глаза рукой и щурясь от яркого солнца, смотрит им вслед.
Иван и Глеб выходят за ворота, сворачивают налево, идут мимо ряда деревенских домов. Мимо пробегает ватага деревенский пацанов («Здрасьте, дядь Вань!»), собаки, идут деревенские, здороваются, с любопытством оглядываются на них. Затем навстречу им на велосипеде едет человек лет тридцати пяти, видит их, затормаживает.

Иван: «Доброго вам утречка, Алексей Петрович! Куда спешите?»
Алексей Петрович: «И вам, Иван Фомич! Гости у вас?»
Иван: «Да уж как видите… (Глебу) Это Мишкин учитель по труду, Алексей Петрович. А это друг мой, можно сказать, родственник, Глеб…»
Глеб и Алексей Петрович жмут друг другу руки.
Алексей Петрович: «Очень приятно! Кстати, о Мишке… Тут он обмолвился, что «дядя Ваня» ему пятерку за лешего поставил, в несправедливости меня упрекнул.»
Иван (деланно): «Да вы что?»
Алексей Петрович: «Да-да… Говорит, дядя Ваня сказал, не смыслит твой учитель ничего… Это я… гхм… несколько смягчил. А вас кто уполномочил, Иван Фомич, моим ученикам оценки ставить?»
Иван (заметно смутясь): «Так… никто не уполномочивал, Алексей Петрович. А только вижу я, работа хорошая, на пятерку.»
Алексей Петрович: «Видите, значит? А пединститут заканчивали?»
Иван: «Правда ваша, не заканчивал. На войне все мои институты прошли. Что, не позовете больше?»
Алексей Петрович (немного меняя тон): «Сами знаете, что позову. Вы уж, как-нибудь, Иван Фомич, поаккуратнее в оценках… в любом смысле! Идет?»
Иван: «Идет…»

Алексей Петрович уезжает, Иван и Глеб идут дальше. Глеб с трудом удерживается от смеха.

Иван (тоже весело): «Ну и Мишка, ну и трепло! Вот только прибеги, я ужо тебе задам!»

Так доходят до дома Воробьянихи. Бабка Воробьяниха что-то рвет в огороде. Иван сам открывает калитку, входит вместе с Глебом.

Иван (громко): «Доброго утречка, Ильинична!»

Воробьяниха выпрямляется, смотрит на пришельцев. Глеб здоровается.

Воробьяниха: «А ты хто ж такой будешь? А, знаю, Галя сказывала, московский гость! Ну, садитесь, сынки…»
Иван: «Ты его вон усади, коли хочешь, а я пойду крышу доделаю, самое время…»
Уходит за дом.
Воробьяниха: «Далекий-то путь проделал, сынок? Я в той Москве отродясь не бывала, и знать не знаю…»
Глеб: «Далекий, и не спрашивайте. Как ваше здоровье?»
Воробьяниха: «А ты, стало быть, про здоровье не спрашивай! Садись, в ногах правды нет!»

Садятся на лавочку.

Воробьяниха: «Коли водицы хочешь, сходи вон к колодцу, зачерпни, трудно мне теперь…»
Глеб: «Да нет, спасибо… Разве вам в дом наносить? Нужно?»
Воробьяниха: «Спасибо, родимец, Иван уж наносил… Они-то с Галей не забывают меня, а за заботу спасибо. Как мой старик да трое-то сынов с войны не вернулись, на добрых людей только и надежда…»
Глеб: «Все трое?»
Вороьяниха: «Трое, милый, на каждого похоронку получила, а опосля и на мужа… Было, да быльем поросло, давно не плачу, только вот по хозяйству без Ивана никак нынче, зажилась я на этом свете. Ты лучше скажи, как там в Москве люди живут-могут?»
Глеб: «Ничего, спасибо.»
Воробьяниха: «Слыхала я, другое там все?»
Глеб: «Другое, Ильинична. Совсем другое.»
Воробьяниха: «Лучше али хуже?.. Что молчишь, милок? Лучше, стало быть!»
Глеб: «Да как вам сказать. В чем-то легче, в чем-то труднее.»
Воробьяниха: «А в чем труднее-то?»
Глеб: «Дышать там трудно, летом особенно. А у вас легко…»
Воробьяниха: «Да уж что верно, то верно. На речку нашу Иван водил тебя?»
Глеб: «Нет еще.»
Воробьяниха: «А сходите вечерком. Благодать… Я, до войны, помню, любила бегать… А в домах в Москве и вправду горячая вода у всех аккурат из крана идет аль брехня?»
Глеб: «Да нет, Ильинична, не брехня. Только вот и минусы есть. Вот я сейчас живу в многоэтажном доме на девятом этаже…»
Воробьяниха (крестясь): «На девятом! Страсть-то какая!»
Глеб: «…а лифты, бывает, ломаются. И вот представьте, каково это – с продуктами на девятый этаж…»
Воробьяниха: «Мать честная! А пошто так высоко взлетел, сокол?»
Глеб: «Так… не выбираем мы… На каком этаже квартиру дали, там и есть.»
Воробьяниха (задумавшись): «Да уж, кажись, и в самом деле труднее. Мы тут себе сами молодые избы рубили, какие хотели, хто из сосны, а хто из ели… Дай-ка я тебе, сердешный, все ж-таки молочка парного принесу!»

Встает с трудом, Глеб пытается возражать, но напрасно. Через минут пять Воробьяниха возвращается с алюминиевой кружкой с молоком.

Воробьяниха: «Да ты пей, не спорь, ишь как высох весь в Москве-то своей, чистый Кощей, в магазинах-то ваших небось такого нет!»
Глеб, смиряясь, выпивает молоко. Из-за дома выходит Иван.
Иван: «Принимай, мать, работу, закончил! Гляди, завтра вроде дождь обещали, будет капать, зови!»
Воробьяниха: «Не знаю, как и благодарить-то тебя опять! У Пахомыча моего только руки такие золотые были, как у тебя… Погоди-ка, есть у меня…»
Глеб не успевает ничего сказать, Иван перехватывает инициативу.
Иван: «Не надо сегодня, Ильинична. В молитве лучше помяни и будет с тебя!»
Воробьяниха: «В молитвах-то завсегда поминаю… А как же без чарки-то? Тебе и другу твоему?»
Иван (твердо): «Обойдемся, мать. Галка завтра вечером забежит, велела передать. Ты держись!»

Прощаются и уходят. Воробьяниха закрывает на ними калитку.

Глеб: «Велела твоя соседка на речку сходить, красота, говорит…»
Иван (приостанавливаясь): «А рыбачить любишь?»
Глеб: «Честно говоря, и не пробовал никогда.»
Иван: «Научу. Вечером пойдем!»

52) Анзеба, вечер, берег Ангары.
Вокруг очень живописно: утки, камыши. Поют сверчки, пахнет скошенной травой. Иван и Глеб сидят в лодке недалеко от берега, удят рыбу.

Глеб: «Давно я не был в таком месте. Это ж какой-то сибирский рай!»
Иван: «Рай не рай, а как сказал: тут помру.»
Глеб: «Если честно, я и сам тут у вас не против помереть. Красота!»
Иван: «Тебе-то о смерти чего помышлять? Молодой ишшо, жить да жить. А от нее, проклятой, не убежишь нигде: ни тут, ни в Москве, ни…»
Закуривает, дает закурить Глебу. Оба какое-то время молчат.
Иван: «Ты в справедливость еще веришь, Глеб?»
Глеб: «Как-то разуверился в последнее время.»
Иван (кивая): «А во что веришь?»
Глеб: «В то, что пока мы живы, все можем изменить. В любовь верю. В себя стараюсь верить. А вот кому верю, это уже другой вопрос. Начальству и партии давно не верю. Младшему сыну верю не всегда, врет много. Жене верю.»
Иван: «Повезло с женой-то?»
Глеб: «Повезло. И тебе повезло, нечего себя жалеть.»
Иван: «Да разве ж я себя жалею?»
Глеб: «Выходит, жалеешь, раз пьешь.»
Иван: «Ну вот, заладил! Завязал же, говорю… Клюет, гляди!»

Помогает Георгию вытащить рыбу.

Иван: «Мелюзга, а все коту лакомство… Держи ловчей!.. (насаживая наживку на удочку Георгия). Начальству и партии, говоришь, не веришь. Понятно, кто ж им нынче верит. А ты скажи-ка мне одну штуку: в Бога веруешь?»
Глеб: «Не принято это было у нас в семье. Пожалуй, что не верю.»
Иван: «Готово, бросай!.. А я вот верю.»
Глеб (забрасывая удочку в воду): «Веришь и пьешь?»
Иван: «Падре Игнассио говорил, мол, если в человеке есть вера размером с горчичное зернышко, то человек тот может горы ворочать. Моя, стало быть, вполовину горчичного зернышка, а все одно, верю.»
Глеб: «Так ты в Италии поверил?»
Иван: «В Италии только перекрестился в первый раз и помолился о брате твоем, сам не понимая, кому. Поверил позже. Тут уже, на родине.»
Глеб: «Не ожидал, прости. Да ведь с верой, говорят, легче должно бы жить?»
Иван: «Видать, кому как. Для этого, видать, надо все принять и душой, и сердцем, и разумением.»
Глеб: «А ты чем же?»
Иван: «А я только сердцем. Вот и маюсь, видать…»
Глеб: «Ты что же, после Марии не любил никого?»
Иван: «Ну как не любил? Как Галку-то не любить, сам говоришь, хорошая она.»
Глеб: «Так я ж снова не о разумении, а о сердце…»
Иван (соглашаясь): «Ему не прикажешь. Сердце, брат, штука непредсказуемая…»

53) Альпы, недалеко от партизанского лагеря. Август 1944 года.
Мария ходит по альпийскому лугу и собирает цветы. Хрупкая девушка, солнце, прекрасная природа вокруг и тишина, нарушаемая только пением птиц. Очень, очень красиво. Лицо Марии, рвущей цветы, также прекрасно.

Голос Инес издалека: «Мария! Мария, идем, пора! Мария!»
У Инес в руках тоже цветы.
Мария жестом показывает ей, чтобы не ждала ее. Инес уходит.
Федор и Ваня неподалеку.
Ваня: «Никак еще рвет? Охапку ведь целую на могилу принесла…»
Федор: «Девчонка еще. Красоты душа жаждет. Гляди, как красиво кругом!»
Смотрят вокруг, любуется.
Федор: «Есть уже охота. Идем!»
Ваня: «Я ее подожду, неспокойно мне, мало ли что. Ты иди!»

Федор уходит.
Ваня садится в траву, срывает травинку, пробует на вкус, смотрит вдаль. Через какое-то время к нему приближается Мария.

Мария: «Ванья!»

Он привстает, но она жестом предлагает ему сесть и сама садится рядом. У нее в руках букет цветов.

Мария: «Смотри, Ванья: это незабудки. А это – местные альпийские розы, посмотри, какие на них волосики, такие растут только здесь. А это стелла альпина [эдельвейс - я], я его на самой вершине сорвала. Красивый, правда? Он символизирует двух влюбленных, которых разлучила смерть. Они оба умерли, понимаешь, Ванья?»
Ваня (глядя на цветы): «Незабудки – как же, знаю, растут и у нас… Роз таких диковинных прежде не видал. А вот этот, белый, красивый. Как ты сказала, называется? Таких тоже не видел… Снова плачешь никак?»
Мария: «Все в порядке, Ванья. Солнце просто яркое очень. Красиво кругом, будто и нет войны. Правда, красиво?»

Жестом пытается передать восторг перед цветами и природой.

Ваня: «Чего уж, и вправду… белла натура.  На моей родине такие-то яркие цветы не растут, а тоже, небось, цветут сейчас. Георгий сейчас бы за карандаш ухватился, как пить дать…»

Оба какое-то время молчат, повесив головы. Мария неожиданно извлекает из кармана блокнот и карандаш.

Ваня: «Ты чего это удумала?»
Мария: «Джорджио дал мне несколько уроков рисования, хочу попробовать нарисовать твой портрет, Ванья! Сиди спокойно!»

Ванья сидит в изумлении, Мария пытается его рисовать. Продолжается это несколько минут, потом она бросает блокнот и карандаш и разражается слезами.

Мария: «Нет! Ничего у меня не получается! Я не смогла у него научиться! Я не смогла!!»

Падает на землю и горько плачет.

Ваня (тормоша ее за плечо): «Эй… Ты чего? Мария!»

Мария рыдает.

Ваня: «Ну ты даешь, однако… А я как тебя увидал впервые, подумал, вот девка так девка, ровня сибирячкам нашим, в партизанах ходит, стрелять умеет, словом, бой-девка! Разве ж я мог подумать, что ты так реветь горазда… Ну, будет, будет!»

Мария не унимается.

Ваня (пытается ее обнять): «Ну успокойся же, идти пора. Ты сильная, я знаю. Успокойся, Маша…»

Поднимает ее, берет ее лицо в свои руки.

Ваня: «После войны еще поревешь, а сейчас будет, слышишь?»

Мария обнимает его и продолжает плакать, но уже беззвучно. Иван гладит ее по волосам, Мария успокаивается, потом вытирает слезы и слегка отстраняется. Пауза, затем их взгляды встречаются, и неожиданно для них самих происходит поцелуй.
Поют птицы. Синее, синее альпийское небо.

54) Альпы, партизанский лагерь.
Партизаны занимаются повседневными делами. Рядом с Паоло сидят падре Игнассио и Федор.

Паоло: «Плохие новости, падре. В Милане на Пьяцца Лорето были казнены пятнадцать партизан-антифашистов. Увы, им не смогли помешать…»
Падре Игнассио: «Зато есть и хорошие, Тео. Рим давно освобожден, в Варшаве происходит антифашистское восстание. Французское Сопротивление активизировалось, Тулон и Марсель свободны, союзники уже недалеко от Ниццы, Париж скоро будет освобожден. Наши ребята тоже не сидят сложа руки. С Божьей помощью управимся, вот увидишь!»
Паоло: «Советская армия стоит на восточном берегу Вислы. Им конец, Тео, не сомневайся. Мы должны скопить силы для последнего этапа борьбы. И мы это сделаем!»
Федор: «Я в этом не сомневаюсь, Паоло. Конечно, им конец. Не обращайте внимания, что выгляжу усталым.»
Паоло (хлопая его по плечу): «Скоро выпьем за победу и отдохнем, Тео. Мы с Алессио уже бьемся о заклад, кого вздернут первым, Муссолини или Гитлера. Ты как думаешь?»
Федор: «Без разницы, главное, чтобы вздернули.»
Падре Игнассио: «В преисподней уже для них готовы теплые местечки. Думаю, отправятся туда дружно, рука об руку! Не печалься, скоро вернешься на родину, хоть нам и жаль будет тебя отпускать.»
Федор: «Я вот думаю… как это происходит? Почему за такими людьми, как Гитлер и Муссолини, пошли люди? Как это все получилось?»
Падре Игнассио: «Темные инстинкты толпы, Тео. Почему в свое время распяли Христа? Пилат пошел на поводу у страха, а народ - на поводу у своих низких инстинктов. С тех пор ничего не изменилось.»
Паоло: «Будем откровенны с Тео, падре. Расскажите ему, что было в Ватикане в 1923 году и как это все получилось.»
Падре Игнассио: «Расскажу, Паоло. Видишь ли, Тео, в 1923 году Муссолини был принят в Ватикане кардиналом Пьетро Гаспарри и пообещал ему очистить Италию от коммунистов, укрепить церковь и защитить религию. Кардинал попался на эту удочку Муссолини и пообещал ему свою поддержку, а также заключил с ним договор. А годом ранее, когда сторонники Мусолини предприняли поход на Рим, наш король Виктор Эммануил III, испугавшись, не объявил чрезвычайное положение, а сделал его премьер-министром. Дуче в этой стране сотворили две вещи, Тео: страх и ошибка кардинала, который думал, что выбирает из двух зол меньшее. Подумай тогда король «Если Бог со мной, то кто против меня?» и будь у нас кардинал, который понимал бы, что бороться надо с любым злом, фашисты бы к власти не пришли. И толпа, Тео, непросвященная и темная. Все как всегда, Тео. Ничего нового.»
Паоло: «Вы забыли рассказать о папе Пии XII, который разрешил католикам сотрудничать с Гитлером и поддержал вторжение Италии в Эфиопию…»
Падре Игнассио: «Папа Пий XII видел свою высшую миссию в сокрушении коммунизма, также как и кардинал Гаспарри. Все то же самое, Паоло. Они решили, что им удастся избежать большего зла за счет компромисса с меньшим, как они думали. Страх ослепил их, и они не разглядели размера зубов этой гидры, увы. А я боюсь только Бога и к компромиссам не склонен и никогда склонен не был, как не был склонен к ним наш Господь, в свое время изгнавший бичoм торговцев из храма, дабы тот не стал вертепом разбойников. Я не разделяю зло на «большее» и «меньшее». Именно поэтому я здесь, а не в Ватикане, и так неплохо научился стрелять…»

Паоло и падре ударяют по рукам. Федор кладет обе свои руки на сплетение их рук.

55) Альпийский луг недалеко от партизанского лагеря.
Ваня и Мария лежат в обнимку.
Ваня открывает глаза и видит рядом с собой эдельвейс. Поднимает его и подносит к лицу Марии.

Ваня: «Ты это… как назвала-то его?»
Мария открывает глаза, улыбается ему.
Мария: «Что? Я не понимаю, Ванья…»
Ваня: «Стелла… чего там было-то?»
Мария: «Стелла Альпина [эдельвейс – я]…»
Ваня: «Ясно. Красивый. И пахнет хорошо. Ишь какой затейливый… А знаешь, какой цветок хотел бы тебе показать? Иван-да-Марья… Растет у меня на родине… Сиреневый такой с желтым… Мать от головной боли пользовала, как сейчас помню.»
Мария: «Не понимаю, Ванья.»
Мария садится, надевает блузку.
Мария: «Пойдем, Ванья, пора…»

Оба встают и встречаются взглядом с Федором, который смотрит на них, не веря своим глазам.

56) Альпы, партизанский лагерь.
Мария и Агата под навесом. Мария жадно пьет воду из кувшина, Агата смотрит на нее.

Агата: «Что с тобой? Не заболела?»
Мария: «Нет… жажда просто замучила.»
Агата: «Ты какая-то странная. Все в порядке?»
Мария: «Все в порядке, Агата.»
Агата: «Я уж забеспокоилась, послала Тео вас искать…»
Мария отворачивается от нее, ее щеки пылают.
Мария: «Говорю же, не беспокойся, все хорошо.»
Агата: «Ванья тоже вернулся?»
Мария: «Вернулся.»

Ничего не добавляя, уходит из-под навеса.
К Агате подходит Федор, она наливает ему воды.

Агата: «Что это с ней?»
Федор: «Ничего, Агата. Ничего страшного не произошло.»
Агата: «А где Ванья?»
Федор: «Вот он, рядом с Джакобо, обедает. Ты сейчас свободна?»
Агата: «Да, а что?»
Федор (оглядываясь): «А вот что…»

Увлекает смеющуюся Агату в сторону кустов.
Ваня сидит рядом с Джакобо и с аппетитом ест. Видно, что он в хорошем настроении.

Ваня: «Ты вот что мне скажи, Яшка, тебе сколько лет?»

Джакобо показывает жестом, что не понимает.

Ваня: «Ну гляди, дурья твоя башка: мне – восемнадцать, девятнадцать скоро будет. Во, пальцами показываю: два раза по пять и еще восемь, усек? Марии – вон она – семнадцать вчера исполнилось. Антипову вон – двадцать восемь, Федьке, то бишь, Теодоро – сорок пять… пальцев не хватит, пожалуй… а тебе-то сколько?»

Джакобо, догадываясь, три раза показывает Ване по пять пальцев.

Ваня: «Пятнадцать, стало быть. Я тебя, выходит, на три года только старше. С Джованни был ровесником, значит… Царствие ему Небесное. Стало быть, счастливый я человек, Яшка. Мог ведь как Ванька… как Джованни… выстрел, и все… и не узнал бы, что такое счастье. А ты знаешь, что такое счастье? Ну чего ты глядишь сквозь свои очки? Понимаешь, о чем толкую?!»

Весело машет ложкой в его сторону и продолжает есть.

Джакобо: «Ты влюблен в Марию?»
Ваня: «Что Мария? Да, Мария, Яшка… Мария.»
Джакобо: «Об этом знают все. Почему ты так счастлив сегодня? Неужели Мария…»
Ваня: «Да, Мария, Яшка, Мария. Ты молиться-то Богу своему сегодня будешь? Сегодня вроде суббота? Ты вот что, Яшка. Передай ему и от меня спасибо, бабаня сказывала, за все доброе-то благодарить надо! Я и падре попрошу… (встает, весело и громко) Есть еще суп али все?!!»

57) Мария и падре Игнассио наедине, Мария в смятении.

Падре Игнассио: «Что исповедовалась, дочка, это хорошо. Не плачь. Будь мы сейчас в поселке в мирное время, я бы, может, и поругал тебя, что потеряла девственность вне брака, ну, назначил бы епитимью в виде милостыни или что-нибудь еще. Сейчас хочу сказать не это. Ты его любишь?»
Мария: «Я люблю его падре, конечно, очень люблю. Но…»
Падре Игнассио: «Но?»
Мария: «Простите, падре… Ме кажется, я люблю Джорджио до сих пор… Простите, падре!»
Закрывает лицо руками и плачет.

Падре Игнассио (гладя ее по голове): «Мария, ты должна ответить себе на этот вопрос. Я знаю, что можно любить и после смерти, мне твои слова не кажутся кощунством, не волнуйся. С момента гибели Джорджио прошло совсем мало времени. Что случилось, то случилось. Если ты правда полюбила Ванью, то положись на Господа, он все управит, а я помолюсь за вас. Но если ты по-прежнему любишь Джорджио и это случилось только потому, что Ванья напоминает тебе о нем… Мария?!»

Мария смотрит на падре полным мучения взглядом.

58) Анзеба.
Вечер, темно, двор Ивана, над входной дверью горит фонарь. Галина режет помидоры и поглядывает в открытое окно. Видит,как открывается калитка, Иван с Глебом заходят во двор и садятся на лавочку.

Иван (коту, который бросается ему навстречу): «Ты глянь, целый вечер тут сторожил, не иначе! Ну на, хватай, обжора, не подавись только!»
Иван закуривает. Глеб гладит кота.
Глеб: «Вкусно, Васька? Выходит, не зря старались, наловили тебе мелкой рыбки.»
Иван: «Большая-то сегодня не клевала, ты уж, Васька, прости!»
Галина (из окна): «Не попалась большая-то? Ну и хорошо, мороки меньше! Ужин готов, заходите в дом!»
Иван: «Погоди маленько, дай дух перевести… Ты голодный небось?»
Глеб: «Погоди, посидим еще пару минут, когда еще такой вечер увижу, поезд у меня завтра.»
Иван: «Уже завтра? Во сколько поезд-то?»
Глеб: «Вечером, в десятом часу.»
Иван: «Это хорошо, я в шесть с работы прихожу. Проводить смогу. А то бы еще погостил?»
Глеб: «Не могу, надо назад. Вырвался насилу, давно хотел. В командировку посылают, надо ехать.»
Иван: «Куда посылают-то?»
Глеб: «Сразу ведь хотел сказать, да не пришлось. В Италию, Иван.»
Иван: «Куда?!»
Глеб: «В Рим. На целую неделю. По обмену опытом, можно сказать. Их архитекторов к нам приглашают, а нас – туда.»
Иван: «Вот так штука… В Тренто заедешь?»
Глеб: «Это вряд ли, Иван. Не думаю, что у нас будет на это время, да и возможности. Обещать не буду, ты уж прости. Но если хочешь кому-нибудь письмо передать или еще что…»
Иван (бросая окурок): «Хочу. Покажу потом. А сейчас ужинать пойдем, Галка вон уже снова из окна выглядывает.»

Заходят в дом, садятся за стол. На столе – салаты, картошка, сосиски, отбивные.

Галина (торопливо протирая тарелку и ставя на стол): «Садитесь, не обессудьте – что успела. Вот вам еще и сальце с черным хлебом, зеленым лучком да с огурчиком – любите?»
Глеб (усаживаясь): «Обожаю… А вы, Галина Федотовна, часом не украинка?» 
Галина: «Мама моя чистой украинкой была, а я так – наполовину. В соседней деревне родилась, недалеко отсюда. А сюда уж после занесло. Кушайте, сметанки-то добавляйте, своя, сама делала! Выпить-то под сало не хотите?»

Глеб смотрит на нее выразительно. Та хлопает себя по лбу.

Галина: «Вот дурья моя голова! Понедельник ведь завтра, нельзя ему вовсе! А я уж и тост хотела предложить!»
Глеб: «А вы предложите, Галина Федотовна, а мы кваском запьем!»
Галина (смеясь): «Ну разве кваском! За вас! Скрасили наше житье-бытье, спасибо вам!»
Глеб: «Вам спасибо, я уже и не помню, когда так вкусно ел…»
Галина (в хорошем настроении): «Нешто жена ваша не готовит?»
Глеб: «Готовит, но до вас ей, честно сказать, далеко. Так что за вас!»
Иван: «Ну правда, Галка, что, и одной-то нельзя?»
Галина (меняясь в лице): «Нет, ну вы поглядите на него…»
Иван: «Шучу я. А выпил бы сейчас за любовь. Никогда тостов таких не говаривал, а сейчас бы сказал…»
Пауза.
Глеб (поднимая свой стакан с квасом): «Ну так и давайте все выпьем за любовь, правда, Галина Федотовна!»

Галина смеется, чокаясь с Глебом и Иваном. Глеб улыбается, Иван серьезен.
Выпивают квас.

Галина (накладывая себе на тарелку): «Чего забыла сказать-то. Мишка прибегал, Бабу Ягу уже выстругал, показать хотел. Ну чистая Яга, поглядишь потом, в сенях оставила! А еще Наталья забегала, спрашивала, надолго ли гость у нас. Видела вас, как на рыбалку шли, красавчик, говорит! Спрашивала, женаты аль нет. Я говорю, женат он, и дети есть, и не мечтай! А она знай свое: хорошенький, говорит, страсть! Так что ежели с супругой не заладится, приезжайте к нам, мы вам тут невесту живо подберем!»
Глеб (улыбаясь): «Спасибо ей передайте. Какой я красавчик, это старший брат у меня был красавец, а я так, просто неплохо выгляжу.»
Галина: «Это вы на себя наговариваете. У нас ведь тут с мужиками беда, еще с сороковых, баб хороших много, а мужиков-то наперечет! Вань, ты что это? Невкусно, что ли? Как будто задумался о чем?..»

Иван сидит с потерянным видом и думает о своем.

Галина: «Яблочный сок забыла, сейчас принесу!»
Выскакивает на кухню.
Глеб (трогает его за рукав): «Ты что это в самом деле?»
Иван: (приходя в себя): «А… ничего я… Ты ешь, ешь, вкусно ведь… А я сейчас…»
Выходит в комнату и приходит с небольшой коробочкой в руках.
Иван: «Вот. Поедешь – с собой возьми. Найдешь ее – передай. А нет – закопай где-нибудь в итальянскую землю.»

Раздаются шаги Галины. Глеб торопливо прячет коробочку в карман.

59) Альпы, партизанский лагерь.
Палатка. Назарио осматривает Антипова, который сидит перед ним, открыв рот. Рядом с ними – Федор. Неподалеку сидит Белла.
Назарио что-то говорит по-итальянски.

Федор: «Рвать, говорит, надо, делать нечего. Пломбу он тебе точно не поставит, да и поздновато уже.»
Антипов (держась за щеку): «Рвать? А иначе никак?»
Федор: «Иначе никак, только хуже может быть.»
Назарио протягивает флягу со спиртом Антипову.
Федор: «Прополощи, говорит, и отхлебни немного. Сейчас придет, говорит.»
Антипов (прополоскав рот, сплюнув и отпив несколько глотков): «Вот зараза, третью ночь не сплю… Пусть рвет к едреной матери, только быстрей.»

Назарио возвращается с небольшим ящиком для инструментов, вынимает оттуда щипцы. Антипов стонет от одного взгляда на них. Белла вскакивает и убегает.

Антипов: «Коновал хренов… Это он что же, свиньям больные зубы эдакой бандурой рвал?!»

Федор с улыбкой аккуратно переводит, Назарио отвечает, тоже широко улыбаясь.

Федор: «Говорит, и свиньям тоже приходилось, и Белле вон на прошлой неделе удалил один. С тобой, надеется, будет проще, чем с ней. В стул велит вцепиться покрепче…»

Мария приближается к их палатке с кувшином воды. Ее догоняет Ваня, хочет начать разговор.

Мария: «Пусти, Ванья, не могу сейчас…»
Ваня: «Ты как будто бегаешь от меня, Мария. Стряслось что?»
Мария: «Что, Ванья?»
Ваня: «Мария, я ж…»

Из палатки раздается вопль Антипова. Мария немедленно туда заходит. Назарио обрабатывает рану проспиртованным ватным тампоном, жестом показывает, что нужно закусить ее и показывает всем извлеченный зуб.
Мария ставит кувшин с водой рядом с ним и о чем-то говорит с Назарио. Ваня остается за пределами палатки. Федор внимательно смотрит на Марию и выходит из палатки.

Ваня: «Это что это там у вас?»
Федор: «Антипову удалили зуб. Что стоишь? Тоже, может, приболел?»
Ваня (почесывая голову в смущении): «Да нет, я-то… То есть, понимаешь…»
Федор: «Понимаю. Давай в сторонку отойдем.»

Отходят в сторону.

Федор: «Слушай, Ваня, я ведь о том, что видел, никому не сказал. Ты помнишь, что Георгий тебе говорил: влюбляться будешь после победы. Помнишь?»
Ваня: «Как не помнить.»
Федор: «И я всегда говорил и сейчас скажу: не пара вы, зря ты это затеял. Как это вышло? Утешить ее попытался?»
Ваня: «Не знаю я, как вышло. Не думал, что выйдет. Вышло, и вышло. Скажу одно только: не жалею, что вышло!»
Федор: «Сейчас не жалеешь, потом пожалеть придется. Я мораль тебе читать не собираюсь, будь как будет. Не сошлись бы ведь в мирное время, слишком разные! Война все управила… Может, и прав ты, а я неправ. Никто не знает, сколько кому осталось. Сам решай. Только совет я тебе даю: сердце обуздай, если можешь еще. Послушаешь меня – спасибо потом скажешь.»
Ваня: «Спасибо, батя. Ты-то свое обуздал? Иди-ка вон к Агате, глядит на тебя, как кошка мартовская… А я со своим сердцем сам разберусь!»

Решительно входит в палатку. Федор закуривает. Через минуту оттуда выходит Назарио с чемоданчиком и Антипов, держась за щеку. Еще через несколько минут Федор бросает папиросу, заглядывает в палатку и видит там Ваню, обнимающего Марию. Федор с досадой отходит в сторону.

60) Альпы, ноябрь, солнечное утро.
Очень красиво кругом. Заснежены не только вершины гор, но и луга. Все блестит под солнцем. Ваня и Мария, тепло одетые, спускаются с одной из гор. Ваня уже кое-что понимает по-итальянски, Мария – по-русски. На Марии – полушубок и шапка, из-под которой по спине по пояс вьются длинные черные волосы, Ваня – просто в фуфайке.

Мария: «Сюда, Ванья, сюда!»
Ваня: «Да куда сюда-то! Подожди, говорю!»
Мария: «Еще немного! Быстрее, пока они не проснулись!»

Проходят еще немного. Мария хватает его за руку.

Мария (показывая рукой) «Теперь посмотри наверх. Это Тре-Чиме-ди-Лаваредо.»
Ваня (глядя на трезубец одной из гор): «Чудно… Будто вилы кто воткнул!»
Мария: «Когда-то здесь было дно океана, Ванья. У нас в поселке говорят, что очень давно морской бог Нептун поднялся из Адриатического моря по реке Адидже к ее верховьям, чтобы стать властелином Альп – в Тренто на главной площади есть памятник Нептуна, потом покажу! – и воткнул вот сюда свой трезубец. А там гора Пять Пальцев, вон, в той стороне, посмотри.»
Ваня (глядя в указанном Марией направлении): «Были светлые, а стали белые… Что акульи зубы! У нас-то в Сибири снег поглубже будет, все больше сугробами да заносами, а чтоб так ладно лежало, такого нет…»
Мария: «А там, подальше – видишь кусочек голубого? Озеро Брайес, самое красивое в Долине Озер. Их тут всего семь. Смотри, не замерзло еще, переливается зеленоватым… Монте-Бондоне, вершину Тренто, ты уже видел…»
Ваня (обнимая Марию): «Что и говорить, красота! А знаешь, что здесь самое красивое?»
Мария качает головой.
Ваня: «Волосы твои да глаза… Черные на этом снегу…»

Следует поцелуй. Удаляются в небольшой выступ в горе и начинают заниматься любовью.

Мария (с закрытыми глазами, забываясь): «Джорджио…»

Ваня медленно отстраняется от нее. Мария открывает глаза. У Вани в глазах – боль, у Марии – растерянность и испуг. Оба не успевают ничего сказать. Раздается внезапный гул и вход в пещеру закрывает снегом.

61) Небо над Тренто.
Авиация союзников бомбит Тренто, стремясь разрушить коммуникации нацистских армий, связывающие Италию с Германией. Одна из бомб падает на церковь Санта-Мария Маджоре. Немногочисленные прохожие разбегаются с главной площади, в центре которой, невозмутимо, игнорируя шум самолетов и звуки взрывов, возвышается фонтан с роскошной статуей Нептуна, повелителя морей.

62) Альпы.
Партизаны, ведомые Беллой, находят место, где обрываются следы Марии и Вани. Белла бросается к пещере и начинает усердно копать лапами. Алессио, Назарио и Федор откапывают вход в пещеру, пока не натыкаются на Ваню, который расчищает вход изнутри.

Все хором: «Жив?! Мария с тобой?»
Ваня, тяжело дыша, вытаскивает из снега Марию, которая потеряла сознание. Назарио пытается послушать ей сердце.

Ваня: «Жива она, жива! Дышит! Сейчас! Мария!»
Лихорадочно пытается привести ее в чувство. Назарио, Алессио и Федор пытаются ее растормошить. Белла лижет ей лицо. Наконец Мария открывает глаза.
Мария (закашлявшись и хватая воздух ртом): «Что это… что это за шум?»
Все по очереди обнимают ее: Ваня с тревогой, остальные – громко смеясь.
Ваня (Федору): «Чего это они ржут?! Нашли повод… Я, кажется, за всю войну ни разу так не испугался, как сейчас с ней… Маша, ты как?!! (снова обнимает Марию) Ну ее к лешему, красотищу-то эту с такими-то обвалами!! А грохочет-то правда что?!!»
Федор: «Что за шум?! Ванька, это ж не лавина была… не природная лавина! Знаешь, отчего случился обвал? Наши их бомбят! Скоро конец войне, слышишь!!»

Партизаны наперебой сообщают эту новость Марии. Мария, уже полностью придя в себя, широко улыбается и обнимает Ваню. Партизаны со всех сторон обнимают их.

63) Альпы, вечер.
Партизаны у костра с энтузиазмом поют «Белла чао». Федор держит за руку Агату, Алессио – Инес, Ваня обнимает полулежащую на нем спереди Марию. Назарио на припеве интенсивно треплет по холке Беллу, которая в ответ на это словно улыбается и показывает язык. Подъем, смех, шутки, единодушие, у всех прекрасное настроение. После «Белла Чао» следует Fischia il Vento – итальянская «Катюша». Итальянцы поют на итальянском, русские – на русском, наливают друг другу вино.
Паоло подсаживается к Ване, обнимает его за плечи и показывает две бутылки – одну с вином, другую – с граппой.

Паоло (громко): «Ванья, что будешь пить?»
Ваня: «Не любитель я, не надобно ни того, ни другого.»
Паоло (весело качая головой): «Сегодня нельзя, Ванья. Выбирай, что будешь пить!»
Федор (с бокалом вина в руке, обнимая разрумянившуюся Агату за плечи): «Выпей немного, он прав. Граппа – это вроде виноградной водки. Да ты пригуби хотя бы вина, вкусно!»
Ваня: «Да чего там хорошего, в отраве-то этой?! Батя у меня после гражданской, как, бывало, напьется, с топором за мамкой гонялся, натерпелись мы от этого зелья. Помер до времени. Я тогда зарок дал, что пить никогда не буду. С души воротит, как погляжу.»
Мария: «Выпей, Ванья! Вот, попробуй мое…»

С улыбкой дает Ване отпить из своей кружки. Ваня немного отпивает и морщится. Мария хлопает в ладоши, смеется и целует его.

64) Анзеба, ночь.
Иван выносит в сад вторую раскладушку и укладывается рядом с Глебом.

Глеб: «Не спится? Вставать же рано тебе?»
Иван: «Не спится. Душно в избе, да и давно вот так не спал под открытым небом, с самой Италии.»

Оба какое-то время молчат. Теплая августовская ночь, поют цикады, в доме света уже нет.

Глеб: «Галина спит уже? Окно открыто, не разбудим разговорами?»
Иван: «Крепко спит, не волнуйся. Уснула – из пушек пали, не услышит ничего.»
Глеб: «У вас тут не пушки, а соловьи одни да девичьи песни за рекой. Даже спать жалко.»
Иван: «Ну, коли жалко, поговорим давай.»
Глеб: «Давай.»

Снова пауза.

Глеб: «Я тут недавно дневник Георгия нашел, школьный еще. Знаешь, что он в девятом классе о любви написал? Написал, что влюблен в Лиду Кравчук из параллельного, что это раз и навсегда, что никогда никого уже так не полюбит и что самое важное в его жизни – это Лида. В институте влюбился в Тамару. Потом грянула война, и она стала важнее любви. Жизнь такая штука, Иван. Все проходит, и наверное, к лучшему.»
Иван: «Оно, конечно, проходит… Только вот к Тамаре не прошла. В Альпах он, Глеб. Если заедешь в Тренто и остался там кто живой, спроси, покажут, где. Не может быть, чтобы забыли. Не может быть!»
Глеб: «Никто не забыт и ничто не забыто? Даже у нас забывают, Иван, знаешь сам.»
Иван (упрямо): «А они помнят. Коли живы, помнят! Верю я, понимаешь?»
Глеб: «Понимаю. Если вырвусь, конечно, спрошу. Сам всегда об этом думал.»
Иван: «Доберешься – поклон ему от меня передай. Скажи, все в порядке у меня. Живу за себя и за него, как он хотел…»
Глеб (поворачивает голову в его сторону): «Не так он хотел, Иван!»
Иван (нервно): «Да знаю я! Все одно – скажи, хорошо все. И партизанам, кто жив, тоже так скажи! Не болтай лишнего, усек?»
Глеб: «И ей так сказать?»
Иван: «А ей особливо. Если помнит меня, конечно, тридцать-то с лишним лет – не шутка. И коробочку передай уж, как просил… Ну ты глянь, Галка свет включила, разбудили-таки. Все, брат, отбой!»

65) Альпы, декабрь 1944 года, в преддверии Рождества.
Все партизаны в сборе, у всех серьезные лица.
Паоло: «Для этого задания мне нужна женщина. З
десь вас всего три, каждая из вас прекрасно знает город. Осталось решить, кто из вас пойдет.»
Напряженные лица Марии, Агаты и Инес.
Мария: «Паоло, ты знаешь, что лучше всех местность знаю я…»
Паоло: «Знаю! А также знаю, что за твою голову назначена награда и везде висят твои фотографии.»
Агата: «Это так, Мария. Если идти, то мне. Меня никто там не знает.»
Федор крепко сжимает ее руку.
Паоло: «Пойдет Инес. Думаю, это лучший выбор.»
Алессио (сглатывая): «Паоло, а почему женщина? Доверь это дело мне, я справлюсь, уверен в этом!»
Паоло (жестко): «Я знаю, что каждый из вас как истинный мужчина и итальянец хочет защитить свою женщину. Но не забывайте, что главная женщина в вашей жизни – это Италия! Ей вы обязаны как матери, для этого мы здесь. Защищая ее, мы защищаем наших женщин!..»

Федор переводит его слова Антипову и Ване.

Антипов (с ехидцей, Федору и Ване): «А вот вы оба, к примеру, не обязаны Италии как матери. Разве что, как теще…»
Ваня (с задором): «А чего, согласный я. Теща-то сносная, не забижает нас, скажи, батя?!»

Федор не отвечает, слушает выступление Паоло.

Паоло (заканчивая): «…поэтому будет лучше, если пойдет Инес. Если, конечно, она согласна. Ты справишься, Инес?»
Инес (серьезно): «Можешь не сомневаться в этом, Паоло.»
Паоло: «Тогда идем со мной.»

Паоло и Инес удаляются по направлению к палатке Паоло.

66) Тренто, небольшая рождественская ярмарка.
Центральная площадь города. Люди торгуют кто чем, иногда с тревогой поглядывая на небо.
Два торговца беседуют между собой.

Один: «Я говорил, Джузеппе, что не стоило сегодня приезжать, ты посмотри, народу кот наплакал. То ли дело было в прошлом году.»
Другой: «Да уж как есть. Ясно, что не развернешься, а все же семью кормить надо. Да и что скажешь детям, почему не принес домой гостинцев в день святой Лючии… А вот и она!»

По центру площади на осле, одетая в белое одеяние, едет Санта Лючия, по традиции, вся в белом, с распущенными волосами. В руках у нее корзина со сладостями. Это переодетая Инес. За ней бегут несколько ребятишек, которым она бросает конфеты.

67) Дом штандартенфюрера СС Герберта Фейгенбаума, примерно час дня. Штандартенфюрер в форме, его жена Клара в красивом платье и их пятилетний сынишка Эрвин обедают. Им прислуживает служанка-итальянка Симона.

Эрвин (капризничая): «Мама, снова рыба… Я не хочу!»
Клара: «Ешь, дорогой, не капризничай. Смотри, как папа хорошо ест. Ты ведь хочешь быть таким большим и сильным, как папа?»
Штандартенфюрер (заканчивая обед): «Не сюсюкай с ним, Клара. Если не съест рыбу, не получит сладкого, все очень просто.»
Эрвин: «Мама, я не получу сладкого?» (начинает плакать)
Клара: «Конечно, милый, получишь, если съешь хотя бы немного рыбы. (мужу) Я прошу тебя, Герберт, будь с ним помягче. Он и так расстроен, что не будет рождественской елки, как у всех его сверстников!»
Штандартенфюрер (в раздражении): «Какая елка, Клара, ты в своем уме? Ты хочешь, чтобы об этом сообщили фюреру? Черт подери, мы слишком много времени провели среди этих итальяшек, ты уже перенимаешь их повадки, пора домой, наконец! Как только позволят, мы немедленно уедем отсюда, здесь становится неприятно во всем смыслах!»
Клара: «Разумеется, мы уедем. Не стоит так нервничать. Эрвин здесь родился, он не знает другой родины, конечно, ему хочется, чтобы все было, как у всех! Посмотри на него! Ты довел его до слез! Ну, Эрвин, ну дорогой, съешь еще немного… Несите десерт, Симона!

Симона подает десерт.

Клара: «Ты только посмотри, мой сладкий – это же твоя любимая панакота с абрикосами!»

Эрвин, всхлипывая, начинает ковыряться в десерте.

Эрвин: «Мама, Алонсо сегодня получил много шоколадных конфет от Санты Лючии… Мне нельзя увидеть ее в этом году?»

Штандартенфюрер в раздражении встает, садится в кресло, берет газету и закуривает.

Клара (гладя сына по светлой головке): «Видишь ли, Эрвин…»

Симона наклоняется к хозяйке и, краем глаза с опаской глядя на штандартенфюрера, шепчет ей что-то на ухо.

Клара: «Где? На какой улице? Прямо у соседского дома? Симона, сбегай, приведи ее сюда, скажи, я зову!»
Симона: «Хорошо, сеньора, и в булочную заодно забегу, заберу заказ!»
Симона выходит из дома и идет навстречу Инес, которая спешивается с ослика и внимательно ее слушает.
Симона: «Ты как раз вовремя, Инес. Он только что пообедал, отдыхает.»
Вместе подходят к дому.
Симона (торопливо): «Вот, стучи в эту дверь! К сожалению, он не один, его жена передумала ехать в гости! Все, я побежала, меня уже ждут!»
Инес стучит в красивую черную дверь дома.
На стук выходит Эрвин, утирая остатки слез. При виде «Санты Лючии» его глазенки начинают сиять.
Эрвин (по-итальянски): «Ты – Санта Лючия?!»
Инес (потрясенно): «Да… Это я… А как тебя зовут?»
Эрвин: «Я – Эрвин! А что у тебя в корзине?»
Инес (присаживается и берет из корзины конфету): «Сладости, малыш. Ты любишь конфеты?»
Эрвин (берет конфетку и обнимает Инес за шею): «Спасибо, Санта Лючия! Я так тебя ждал! Ты самая-самая добрая на свете!»
На лице Инес – смятение.
Инес (сглатывая комок в горле): «Ты ведь не один дома, Эрвин?»
Эрвин: «Нет, мама и папа тоже дома! Пойдем, я тебя с ними познакомлю!»
Берет Инес за руку и вводит в гостиную.
Клара, улыбаясь, идет к ним навстречу.
Клара: «Эрвин, ты только посмотри, кто к нам пришел!»
Эрвин: «Я знаю, мамочка, это – Санта Лючия! Она уже угостила меня конфеткой!»
Штандартенфюрер (откладывая газету): «Это еще что за маскарад?»
Клара: «Это Санта Лючия, Герберт, она принесла Эрвину конфеты. Ты же тоже любишь сладкое, попробуй!»
Штандартенфюрер со словами «Черт знает что!» выходит в другую комнату.
Клара (поворачиваясь к Инес): «Не обращайте внимания на моего мужа, у него сейчас много хлопот и неприятностей… Но это ведь не значит, что у Эрвина не должно быть праздника, не так ли? Присаживайтесь, Симона сварила чудесный капучино, хотите?»
Инес (садясь и ставя корзину подле себя): «Да, конечно… Буду вам благодарна, сеньора.»

Клара наливает Инес капучино и угощает ее.

Голос штандартенфюрера из соседней комнаты: «Клара!»
Клара (весело): «Вы меня извините, Санта Лючия, я отлучусь ненадолго. Вы уж тут поболтайте с Эрвином."

Удаляется, стуча высокими каблуками.

Инес: «Эрвин, на, возьми еще конфет. У тебя ведь есть друзья?»
Эрвин: «Мой лучший друг – Алонсо, он живет в соседнем доме.»
Инес: «Послушай, Эрвин. Сбегай-ка угости Алонсо конфетами, ведь вы же друзья, не так ли?»

Эрвин кивает и направляется к дверям.

Эрвин: «А ты еще будешь тут, Санта Лючия?»
Инес: «Увидимся в следующем году, ладно, Эрвин? У меня еще много дел…»

Эрвин понимающе кивает и выходит за дверь.
Появляются штандартенфюрер и Клара.

Штандартенфюрер (в деланно хорошем настроении): «Я, кажется, должен извиниться перед дамой!»
Инес: «Что вы, не за что… Отменный капучино, спасибо! Вот, попробуйте конфеты! Это такая итальянская традиция на 13 декабря. Если откажетесь от угощения Святой Лючии, удачи не будет весь год!"

Клара и штандартенфюрер садятся, съедают по конфете и благодарят.
Инес незаметно достает что-то из корзины, стоящей рядом с ней и прячет под скатерть стола.

Инес: «Я слышала, у вас тут еще дети есть по соседству?»
Клара: «Да, буквально напротив живет Алонсо, я видела из окна, как Эрвин заскочил к нему, они неразлучны!»
Инес: «В таком случае загляну и к ним… Всего вам доброго!»

Выходит из дома и запрыгивает в машину, в которой ее уже ждут переодетые партизаны. Машина отъезжает и через пять минут прохожие вздрагивают от взрыва в доме штандартенфюрера. Пламя вырывается в открытые окна.

68) Альпы, партизанский лагерь. Сидят партизаны, в центре – заплаканная Инес.

Падре Игнассио (дотрагиваясь до нее): «Не плачь, Инес. Ты же не могла знать, что мальчик вернется так быстро… В этом нет твоей вины…»
Инес (потрясенно): «В этом нет моей вины…. Нет моей вины….»
Падре Игнассио: «Нет, Инес. Никто не мог этого предвидеть. Ты сделала все, что могла!»
Инес: «Нет, падре. Я убила ни в чем не повинного ребенка.»
Падре Игнассио: «Поверь мне, Тот, кто видел все, как было, прощает тебе это грех. И я тебе его отпускаю!»
Инес (взрываясь): «Вы мне его отпускаете, падре?!! А я сама?!! Отпускаю его себе?!!»
Паоло (повышая голос): «Хватит, Инес! Ты сделала то, что должна была сделать, и справилась с заданием, ликвидировала полковника Фейгенбаума! Ты знаешь, сколько крови итальянцев на его руках! Ответь себе на вопрос: его волновали кровь и слезы наших детей? Сколько детских жизней на его совести, ответь себе на этот вопрос! Сколько детей он и ему подобные погубили в концлагерях, причем намеренно и с особой жестокостью? Что-то мы не видим, что их мучает совесть! Утри слезы и запомни: на такие эмоции мы здесь не имеем права! Что произошло, то произошло! Это борьба, и она требует крови! Да, иногда и крови невинной! Но пусть это лучше будет их кровь, чем наша!

Инес отворачивается от него и прячет лицо на груди Алессио. Партизаны молчат.

69) Самолеты союзников в небе Тренто.

70) Альпы, Рождество.
Партизаны делят скромную рождественскую трапезу – и коммунисты, и не коммунисты. Хромой Уго устанавливает рождественскую елку. Мария смотрит на это, улыбаясь.

Мария: «Смотри, Ванья, какая она красивая!»
Ванья: «Красивая… А чем украсить-то?»
Мария не понимает, смотрит на Федора. Тот переводит.
Мария: «Повесим письма Баббо Натале!»
Федор (Ване и Антипову): «Это итальянский Дед Мороз. У них традиция писать ему письма с пожеланиями и вешать на елку.»

Агата выносит пирог в виде восьмиконечной звезды и старается всем разделить по куску. За куском пирога выстраивается очередь. При виде Федора улыбается, протягивает ему тарелку с его порцией.

Федор: «Неужели это и есть Пандоро?»
Агата: «Да, это и есть тот сладкий дрожжевой хлеб, о котором я тебе говорила. Видишь, а верхушки на нем напоминают вершины Альп? Чувствуешь запах ванили? Симона молодец, что нашла способ передать! Это из лучшей булочной в Тренто, я даже знаю, кто его приготовил! Мария, держи, вот тебе, а вот Ванье…»

Мария и Ваня садятся и едят пирог.

Ваня: «Это… это вкусно, Мария! Давно такого не едал!»

Мария улыбается и кивает.

Мария: «Ты что будешь писать Баббо Натале?»
Ваня: «Кому?! А… не знаю, а ты?»
Мария: «Ты должен его о чем-то попросить. Чего бы ты хотел?»
Ваня (доедая пирог): «Чтоб Гитлер сдох. И Муссолини ваш тоже. А остальное мы сами управим.»
Мария (смеясь): «Им конец, тут даже Баббо Натале не стоит беспокоить. А кроме этого? Чего бы ты еще хотел, Ванья?»
Ваня: «А что мне хотеть. Ты у меня есть. А Георгия уже даже ваш Баббо не вернет…»

Мария перестает улыбаться и опускает голову.

Ваня (сумрачно): «Полгода уже прошло, как его нет. Не увидит победы мой командир, хоть и верил в нее.»
Мария (грустно): «Мой папа, Бьянка и Джованни тоже не увидят ее, Ванья. Но знаешь, что? Я думаю, они очень рады там, высоко, тому, что ее увидим мы (замолкает на минуту, потом с тоской смотрит в небо). Как ты думаешь, им там слышны самолеты?»

Ваня порывисто обнимает ее, сглатывая комок в горле.

Ваня: «Я знаю, чего просить у вашего Баббо. Где бумага-то?»

Инес раздает всем коротенькие обрывки бумаги и карандаши. Все сидят и сосредоточенно пишут. Агата пишет, с любовью глядя на Федора. Федор пишет то сосредоточенно, то улыбаясь Агате. Инес и Алессио пишут на одной бумажке. Паоло пишет серьезно, падре Игнассио – с улыбкой, Антипов чешет в затылке. Затем каждый подходит к елке и старается прикрепить свою записку.

Паоло (Федору): «У нас, итальянцев, есть пословица: «Встречай Рождество с семьей, а Пасху,с кем хочешь.» Переведи своим, что мы очень рады иметь вас в своей семье!»

Пожимают друг другу руки, после чего Федор переводит эти слова Ване и Антипову. Паоло обнимает их по очереди.

Мария (Ване): «Знаешь, когда мы праздновали Рождество с папой, мы всегда оставляли для Баббо Натале под елкой с вечера стакан молока, у утром я находила там подарки. И у нас всегда было много красного везде – на елке, на столе, в одежде. Всегда цвела пуасентия, это такое растение с ярко-красными листьями, Ванья… Не понимаешь? Тео, переведи!»

Федор переводит.

Мария: «Ты любишь красный цвет, Ваня?»
Антипов (фыркая): «Чего ж… Солдату ясно, а дураку красно!»

Хохочет.

Ваня (пихая его в бок): «Сам ты дурак, чего ржешь! Как не любить-то красный, Мария? Цвет коммунизма это, понимаешь? Цвет крови нашей, пролитой в боях. Бати моего в гражданскую, Георгия. Цвет флага нашей страны. Ты бы хотела увидеть Советский Союз, Мария?»
Мария: «Москву?»
Ваня: «Ну, и Москву.»
Мария: «Джорджио родился в Москве, да?»

Федор рядом покашливает.

Ваня: «В Москве.»
Мария: «Да, я бы хотела.»
Ваня: «Поедешь со мной после победы?»

Федор легко толкает его в бок.

Ваня: «Ладно. После поговорим, стало быть…»

Молча пьют травяной чай. Федор делает знак Антипову, они отходят.

Мария: «Ванья, знаешь, что я написала Баббо Натале? Чтобы следующий год был самым счастливым в нашей жизни. Следующий – 1945. Я верю, что он должен быть счастливым, ведь так?.. А ты что написал?»

Ваня смотрит на нее некоторое время молча, как будто колеблясь, потом обнимает и целует в макушку.

Ваня: «Что написал, то написал. Поживем – увидим.»

71) Альпы, 25 апреля 1945 года.
Весна в Альпах. Солнце, поют птицы, цветут цветы. Ваня и Мария наслаждаются уединением на Альпе-ди-Союзи, самом красивом лугу. Мария в красивом венке из цветов лежит на Ваниной груди. Оба раздеты, Мария немного прикрыта роскошными черными волосами.

Мария: «Ванья…»
Ваня (открывая глаза): «А?»
Мария: «У тебя рыжие волосы, рыжие ресницы и даже брови рыжие… А глаза голубые, как в наших озерах…»
Ваня: «Да уж уродился такой. Люди баяли: в кого? А бабаня сказывала, дед мой рыжим был. Вот и я весь в него (берет прядь волос Марии и перебирает ее). А вот ты красавица писаная… Я как только волосы твои увидал, сразу пропал. Век бы гладил…»

Снова начинают целоваться.

Голос издали: «Ванька! Ванька!»

Оба в спешке приподнимаются.

Ваня: «Антипов, будь он неладен!»

В спешке одеваются.

Антипов (подбегая и тяжело дыша): «Ванька! Муссолини бежал из Милана! Везде забастовки и вооруженные восстания! Ты понимаешь, что это значит?!! Выходим из подполья, Ванька!!!»

Антипов и Ваня обнимаются.

Мария (не понимая все до конца, но догадываясь): «Что, Ванья? Муссолини мертв?»
Ваня (поднимая ее на руки): «Все одно как мертв, Маша, скоро вздернут, видать! Наша взяла!!»

С криками ликования кружит смеющуюся Марию по цветущему лугу. Антипов смотрит на них, согнувшись, тяжело дыша и смеясь одновременно.

72) Анзеба.
Вечер понедельника. Иван и Глеб сидят во дворе, рядом с Глебом стоит чемодан. Оба курят. Рядом вьется Васька.

Иван: «Ты глянь, вечер-то снова какой… Как на заказ…»
Пауза.
Глеб: «Скучать буду по твоей Анзебе, Иван. Понял, почему ты отсюда отказался уезжать. И сам бы, кажется, тут остался, да никак нельзя.»
Иван (соглашаясь): «Тебе ни к чему, так-то это так. Приезжай в следующем году, коли сможешь.»
Галина (выходя на крыльцо): «А и правда, Глеб, приезжайте почаще! Истинный крест, как родной уж стали. Завсегда буду рада!»
Глеб (встает): «Спасибо вам, Галина Федотовна, за хлеб-соль, век не забуду. Будете в Москве – милости прошу ко мне, будем рады отплатить тем же.»

Целует Галине руку, которую та стыдливо отнимает и отмахивается от него.

Галина: «Куда уж нам в Москву-то… Приезжайте вы!»
Глеб (Ване): «Видно, пора мне, девять часов уже.»

Обнимаются с Галиной. Иван встает, пытается взять чемодан Глеба, тот не позволяет.

Иван: «Ну что ж, пошли, коли так.»

Направляются к калитке, Галина идет за ними.

Галина: «С вами выйду, к Воробьянихе мне пора, ждет она. А вы – с богом! Легкой дороги вам! Васька, брысь домой!»

Выходят за калитку. Галина идет в одну сторону, Иван и Глеб - в другую, на вокзал. Она приостанавливается и смотрит им вслед.

73) Анзеба, железнодорожная станция.
Поезд уже стоит. На перроне нет никого, кроме Глеба и Ивана.

Иван: «Так, ты стало быть, от нас до Иркутска, а от Иркутска до Москвы?»
Глеб: «Да, с пересадкой.»

Пауза. Молча смотрят друг на друга.

Кондуктор (громко, Глебу): «Товарищ, заходите, через минуту трогаемся!»

Глеб и Иван обнимаются, жмут друг другу руки.

Иван: «Ну, брат, счастливого пути, стало быть!»
Глеб: «Спасибо, Иван. Напишу тебе письмо обязательно. Жди!»

Запрыгивает на подножку поезда, заходит в купе. В окно видит одинокую сутулую фигуру Ивана, сглатывает. Пытается открыть окно, оно не открывается. Поезд трогается. Наконец Глебу удается открыть окно.

Глеб (высунувшись из окна): «Я побываю там, слышишь! И передам все, как ты хотел, слышишь?!»

Громкий гудок поезда заглушает его слова. Силуэт Ивана растворяется в вечернем тумане.

74) Анзеба, дом Ивана и Галины.
На стенных часах бъет одиннадцать вечера. Галина шинкует капусту на кухне. Вздрагивает от скрипа входной двери, но не оборачивается. Входит пьяный Иван, видит Галину и прислоняется лицом к косяку.

Иван: «Галка… А ты что же, не ложилась еще…»

Галина на секунду замирает, но продолжает шинковать капусту.

Иван: «Ты это, Галка… не серчай… Как поезд отошел, шибко тошно мне сделалось… Я ведь только самую малость… На работу завтра поднимусь, сама знаешь…»
Галина медленно оборачивается, смотрит ему в глаза. На лице – ни тени гнева.
Галина (мягко): «Вань… А коробочку-то ей передал?»

Иван от неожиданности почти протрезвевает. Сначала молчит с закрытыми глазами, потом кивает. Галина с минуту сидит неподвижно, потом встает, и слегка пошатываясь, идет к кухонному шкафу. Вынимает оттуда начатую бутылку водки, возвращается к столу, за которым шинковала капусту. Берет граненый стакан и хочет себе налить. Иван в мгновение ока оказывается рядом с ней и хватает ее за руку.

Иван: «Нет!!»

Смотрят друг другу в глаза. У Галины в глазах боль, у Ивана – тоже.

Иван: «Прошу тебя, Галка, не надо. Отрава это. Не надо тебе! Христом-богом молю!»

Галина отпускает бутылку, медленно садится, запускает руки в волосы. Иван садится у ее ног, утыкается ей в колени, обнимает и плачет.

76) Рим.
Италия празднует победу над фашизмом. Звучит громкая музыка, улицы заполнены потоком народа, приветствующего партизан-участников движения Сопротивления в Италии. Люди ликуют, бросают идущим под ноги цветы. Над их головами – каскады цветов. Крупным планом - лица Паоло, Назарио, Алессио, падре Игнассио, Джакобо, Агаты, Инес, Марии, Вани, Федора, Антипова. Под ноги марширующим летят гладиолусы, партизаны шагают прямо по ним. Рядом с ними шагает Белла.

77) Таверна в центре Рима.
Люди ликуют, пьют вино, поют песни. За столами сидят партизаны, пьют, курят, смеются. Вино не успевают разносить. Хозяин заведения радостно объявляет, что сегодня всех угощает бесплатно. Очередной взрыв положительных эмоций. Песни «Белла Чао», «Катюша» на нескольких языках сразу и другие. Кто-то поет «Le chant des partisans» и «Марсельезу» на французском, кто-то – «A Las Barricadas» на испанском. Партизаны пьют, поют и раскачиваются в такт музыке. Некоторые пьяны до такой степени, что лежат на столах лицом вниз, другие смеются и тормошат их, третьи требуют еще вина. Мария хлопает в ладоши, смеется и пьет вместе со всеми. В удобный момент Ваня поднимает ее и увлекает вверх по лестнице. Поднимаются наверх в одну из комнат и закрывают за собой дверь.

Мария (со счастливой улыбкой, слегка покачиваясь): «Ванья… Как же я устала! Мне кажется, мы весь Рим прошли сегодня! Ты тоже устал, да?»
Ваня (подходя к ней и обнимая): «Ничего, и поболе вышагивал. Говорил тебе, не пей столько. Я-то сам только стакан выпил – за победу!»
Мария: «Сегодня можно. Может, я и выпила не один стакан, но сегодня можно.»

Мария отстраняется, делает шаг в сторону кровати, чуть не падает, Ваня ее подхватывает и заботливо усаживает.

Мария (смеясь): «Ванья, я, кажется, действительно, пьяна…»
Ваня: «Чудно! У нас в Сибири мужики только пьют, девок хмельных не видал пока. Дай туфли-то сниму!»
Разувает ее.
Мария: «Ванья…»
Ваня: «Чего?»
Мария: «Иди сюда…»

78) Милан, 24 апреля 1967 года.
Прием в роскошном особняке адвоката Моретти в честь восемнадцатилетия его дочери. Гости веселятся и танцуют, между ними снуют официанты, мужчины – в смокингах, дамы – в вечерних платьях. Франческа, дочь адвоката Моретти, пользуется всеобщим вниманием, ее приглашают на танец наперебой. К ней подходит очередной молодой человек и приглашает ее на фокстрот.

Франческа: «Как дела, Амадео? Ты все-таки пришел!»
Амадео: «Как я мог не придти, Франческа! Ты прекрасно выглядишь! Тебе идет эта прическа и это платье! Что тебе подарил отец на восемнадцатилетие?»
Франческа (поддразнивая его): «А что за любопытство, Амадео? Уж не интересуешься ли ты моим приданым? Папа не обидит меня, не волнуйся!»
Амадео: «А что мне волноваться? Мне не грозит стать твоим мужем в ближайшие лет двадцать, Франческа, твой отец скорее пристрелит меня!»
Франческа (смеясь): «Это точно! Поэтому больше танцуй и меньше разговаривай! Папа как раз на нас смотрит!»

Отец Франчески действительно какое-то время с явным неодобрением наблюдает за дочерью и ее кавалером, затем к нему подходит дворецкий и что-то говорит на ухо. Адвокат заметно оживляется и разворачивается в другую сторону. К нему подходит со вкусом одетая дама лет сорока.

Адвокат Моретти: «Мамма миа! Сеньора Ланди во всем великолепии! Наконец-то!»

Галатно целует ей руку, потом они обнимаются.

Сеньора Ланди: «Прости, Умберто, кажется, я опоздала! Где Франческа?»
Адвокат Моретти: «Проходи, Мария, присаживайся! Сейчас, дорогая!»
Спешно уходит за Франческой.

Мария комфортно чувствует себя в компании за столиком, завязывается светская беседа. Подходит Франческа в сопровождении Амадео и отца.

Мария (встает и обнимает ее): «Какой ты стала красавицей, Франческа! С днем рождения! Я попросила Диего поднять подарок к тебе наверх, надеюсь, тебе понравится.»
Франческа: «Это то, что я хотела, крестная?»
Мария: «Конечно, дорогая!»
Франческа (запрыгав и обнимая ее): «Спасибо, сеньора Мария! Амадео, пойдем, покажу тебе!»

Адвокат делает попытку остановить ее, но Мария, в свою очередь, останавливает его.

Мария (с улыбкой): «Оставь, Умберто. Дай им повеселиться. Не будь таким!»
Адвокат Моретти: «Если бы ты знала, Мария, как меня это беспокоит. Мне не нравится, что она проводит с ним столько времени!»
Мария (берет бокал и жестом приглашает адвоката сесть): «Что тебя беспокоит? Боишься мезальянса? Не бойся. Мезальянсы в итоге не так уж и плохи, не так ли?»

Улыбаются друг другу и выпивают.

Адвокат Моретти: «Если ты о себе, то это совсем другая история. Ты – женщина, а этот голодранец…»
Мария (прищурившись): «Я не только о себе, Умберто, ты же понимаешь!»

Столик неподалеку, беседа двух женщин.

Одна: «Посмотри вон туда, Патриция! Нет, левее! Видишь даму, ту, что за столиком с Моретти?»
Другая: «В черной шляпке с поднятой вуалью?»
Одна: «Ее самую. Это – вдова банкира Ланди, о которой я тебе рассказывала! Я знакома с ней лично, если хочешь, и тебя представлю!»

К адвокату и Марии подходят другие гости, адвокат знакомит их, усаживает к ней и отходит.

Первая гостья: «Дочь сеньора Моретти ваша крестница, не так ли, сеньора Ланди?»
Мария (с улыбкой): «Именно так. Мой покойный муж, как вам, возможно, известно, был кузеном сеньора Моретти…»
Вторая гостья: «Ах да, это все родственные узы, понимаю. Сеньор Моретти устроил такое торжество в честь дочери, не правда ли, безукоризненно, сеньора Ланди? Пусть даже и накануне дня освобождения Италии…»
Седовласый господин с животиком: «Сеньор Моретти много времени прожил в Англии, видимо, он по английской привычке отмечает этот праздник 8 мая, а не 25 апреля.»
Первая гостья: «Кстати, сеньор Бенцони, я слышала, что русские отмечают этот праздник не 25 апреля, как мы и не 8 мая, как вся остальная Европа, а 9 мая. Вы слышали об этом, сеньора Ланди?»
Мария: «Слышала.»
Седовласый господин с животиком: «Русские, как всегда, хотят отличиться. В газетах пишут, что в СССР пришел конец оттепели и Хрущева там сменил другой руководитель, кажется, Брежнев.»
Мария: «Да, Брежнев.»
Вторая гостья (в ажиотаже): «Это чудовищно, сеньор Бенцони. В этой стране никогда не наступят перемены. Я лично не верю ни в какую «оттепель», мне кажется, все это выдумки! И скажите мне, почему не 8 мая, как у всех, а 9 мая? Что они хотят этим сказать?»
Мария (вежливо, но натянуто улыбаясь): «Я прошу прощения, сеньора Гуерра. Я думаю, что русские заслужили свое право праздновать день победы тогда, когда они считают нужным. Дело не в дате, а в самом событии.»
Вторая гостья (тараща глаза): «Нет, сеньора Ланди, вы не понимаете! Эти русские…»
Мария: «Простите, сеньоры. Кажется, я должна подняться к Франческе.»

Резко встает и уходит. Все трое смотрят на нее в недоумении.

79) Рим, 8 мая 1945 года.
В Риме с новой силой проходят праздничные мероприятия. Люди маршируют под песни и музыку с флагами разных стран: Италии, Великобритании, Франции, США и т. д.
Партизаны фотографируются и все вместе, и по одиночке. Улыбки, объятия, братство.
Брошенное посольство Сиама с воротами нараспашку. Флаг посольства снят. Группа партизан обступила нечто в центре и громко переговаривается и смеется. Внутри – Мария, нашивающая что-то на красный флаг. Рядом на земле – ножницы.

Мария (заканчивая): «Готово. Держи, Паоло!»

Паоло поднимает красный флаг, на котором – советские серп и молот.

Антипов (вытирая глаза): «Из юбки сварганила! Ай да девка! А ихнего фашистского льва – на помойку! Ванька, подхватывай!»

Ваня бережно берет из рук Паоло красный флаг. Мария оправляет свою порезанную длинную юбку, смотрит в его глаза и улыбается. В глазах Вани – любовь и слезы. Присоединяются к марширующим, вливаются в общий поток. Флаги, флаги, флаги. Флаги Италии, Великобритании, Франции, Испании, США и СССР.

80) 9 мая 1945 года.
Партизаны, знакомы и незнакомые, сидят в кругу. В центре – пляшущий и поющий Антипов, исполняющий «Валенки». Один из присоединившихся к ним советских партизан из другого отряда играет на гармошке. Партизаны смеются, хлопают и выпивают.

Ваня (громко): «А что, правда, думаешь, Русланова спела «Валенки» на ступеньках рейхстага?»
Антипов (продолжая плясать): «Как пить дать, спела! Видел ее под Волоколамском! Кому и спеть, как не ей! Эх, прошлись наши валенки по Берлину!!!»
Мария (утирая слезы от смеха): «О чем эта песня, Ванья?»
Ваня: «Ну как тебе сказать, Маша. О русских валенках. Понимаешь?»
Мария отрицательно мотает головой.
Федор со смехом пытается объяснить ей на итальянском.
Мария: «А почему этот Коля не должен гулять?»
Федор: «Не гуляй – с девушками не заигрывай, понимаешь?»
Мария (широко раскрыв глаза): «Он заигрывает с девушками? И к такому она бегает босиком по снегу?»

Федор со смехом отмахивается от нее, Ваня ее обнимает и целует.

Антипов (в азарте, гармонисту): «Давай «Смуглянку», Гришка, ей яснее будет!»

Федор, Ваня, Антипов и присоединившиеся к ним советские партизаны поют «Смуглянку», Антипов пляшет и поет без остановки, втягивает в танец Ваню, у которого тоже получается неплохо, Мария и итальянцы смеются и хлопают.

             Раскудрявый, клен зеленый, клен резной,
             Здесь у клена мы расстанемся с тобой…
             Клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый, резной!

Всеобщий азарт. Алессио дает итальянским музыкантам команду играть Неаполитанскую Тарантеллу, подхватывает Инес, Агата увлекает за собой Федора, Мария – Ваню. Все становятся в круг, переплетают руки и начинают танцевать в веселом и бодром темпе. Ритм тарантеллы подчиняет себе и итальянцев, и русских, и всех, кто находится рядом.

81) Рим, ночь, комната на втором этаже таверны.
Ваня просыпается от того, что Мария мечется во сне. Наклоняется к ней, прислушивается, целует и обнимает. Мария затихает и спит дальше. Ваня садится у открытого окна, закуривает и смотрит на безмятежно спящую Марию. Слышит, как внизу на улице пьяный Антипов все еще поет «Смуглянку». Запускает руки в рыжие волосы, перегибается пополам и замирает в этой позе.

82) Рим, ночь, первый этаж таверны.
Паоло и Федор за столом, оба пьяные.

Паоло (обнимая Федора): «Не говори мне об этом, Тео, не могу я этого слышать. Не могу, понимаешь? Ну посуди сам, как это… Ты мне как брат… Налей еще, пусто уже!.. Я знаю, что тебе надо строить коммунизм в твоей прекрасной стране… А как думаешь, может, без тебя его построят, а?»

Федор пьет молча, глядя между собой.

Паоло: «А может, поедем вместе, а? У меня тут нет родных, не держит больше ничего. Как думаешь, пустят меня с тобой на корабль?»
Федор: «Не пустят, Паоло.»
Паоло (закрывает лицо рукой и плачет пьяными слезами): «Тысяча дьяволов! Ну как же это все устроено… Почему не пустят?! Я же коммунист и всегда мечтал увидеть СССР! Почему?!»
Федор: «Не положено, Паоло.»
Паоло (перестает плакать и прикрывает рот рукой, как от внезапного озарения): «Я придумал, Тео. Я спрячусь в трюме. А ты мне будешь приносить еду. Когда приплывем, ты скажешь, что я – советский… русский… как, советский или русский? И скажем, что глухонемой. Так ты согласен, брат Тео?»
Федор (хлопает его по плечу): «Отличная идея, Паоло! И как я только сам не догадался! Так и сделаем!!»
Хозяин трактира (подходя к ним): «Сеньоры, до утра осталось всего полчаса. Позвольте, я вас любезно провожу наверх?»
Паоло: «Идет. Налей-ка нам только еще по одной…»
Федор (встает, шатаясь и поднимает Паоло): «Нет, брат, он прав. Надо выспаться и дать ему тоже поспать. Ведь не фашисты же мы…»
Паоло (делая негодующую гримасу и тряся перед лицом Федора указательным пальцем): «Не фашисты… Ты прав, брат… Идем…»

Хозяин таверны становится между ними, подхватывает их обоих под руки, и, еле удерживаясь на ногах и еле удерживая их, помогает им подняться вверх по лестнице.

83) Рим, утро, второй этаж таверны.
Мария спит у Вани на плече. Ванины глаза открыты. Раздается гудок корабля. Ваня закрывает глаза.

Мария (сквозь сон): «Что, уже?»
Ваня (обнимая ее): «Нет еще, Маша. Спи.»
Мария открывает глаза, садится в постели, встряхивает волосами.
Мария: «А где мои четки, Ванья?»
Ваня: «На столе, должно быть. Видел вчера перед сном. А тебе зачем?»
Мария (встает): «Нужно. Именно сейчас… (подходит к столу) Нет… Может, в карманах? И в карманах нет…. Странно! Я же клала в карман перед сном, когда раздевалась? Или нет? Жалко, если потеряются, мамины еще…»

Поворачивается к Ване, ловит его взгляд и садится к нему на постель. Смотрит на него серьезно.

Мария: «Ванья… Неужели это все? Может, ты останешься здесь, со мной, Ванья? Скажи что-нибудь!»
Ванья: «Что сказать-то?»
Мария: «Я не знаю. Ты же скажешь что-нибудь?»
Ванья: «Как не сказать, скажу. Скажу, что как тебя, век никого не полюблю. И что никто другой, как ты, мне не надобен!»

Порывисто хватает и страстно целует ее. Оба снова забывают о времени.

84) Тирренское море, корабли, переполненная пристань.
Бывшие советские военнопленные, впоследствии партизаны поднимаются на корабли. Объятия, слезы, смех, радость – все смешалось воедино. Крики, итальянская и русская речь, звуки гармошек, рукоплескания – в этом шуме тяжело что-либо расслышать.
Падре Игнассио, Паоло, Назарио, Алессио, Хромой Уго и другие партизаны всей гурьбой обнимают Антипова. Белла стоит на задних лапах, как бы тоже стремясь обнять его.

Антипов (едва переводя дух): «Спасибо… Спасибо, братцы! Век не забуду! И своим дома о вас расскажу! Алессио, черт, с кем еще я в карты так сыграю, как с тобой! Джакобо, давай обнимемся в последний раз! Эх, не могу обнять Томазо и Джованни, пухом им земля! И командир наш с Решетовым здесь остаются! И другие!.. Спасибо, спасибо, братцы!! Не забуду, Назарио, как забыть-то!! Белла, псина, ну что, выходит, чао?!»

Ваня и Мария стоят немного в стороне, ближе к ним – Федор с Агатой.

Мария: «Ванья… А может, ты поедешь потом? Будут же другие корабли?»
Ваня: «Сейчас надо ехать, Мария. Нельзя потом.»
Мария (обнимает его и начинает плакать): «Тогда, Ванья, я поеду с тобой.»
Федор (подходит к нему): «Ваня… Правда, остался бы?»
Ваня (открывая глаза и медленно отпуская Марию): «Что?»
Федор (касаясь его плеча): «Ты правильно понял. Я остаюсь здесь, с Агатой.»
Ваня в шоке переводит взгляд с него на Агату, с Агаты на него. Потом берет Федора за руку и отводит немного в сторону.
Ваня: «Ты что это, батя, ума лишился?»
Федор (спокойно и уверенно): «Нет. Скорее, приобрел.»
Ваня: «Да ты… Да ты понимаешь, что это значит?»
Федор: «Я все понимаю, Ваня, но не могу иначе.»
Ваня: «Боишься, что снова посадят? Ты ж долг свой перед страной в штафбате закрыл и тут на пару-тройку медалей за отвагу заработал! Я свидетельствовать стану, не дрейфь! Ты что это, а? Да ты помнишь, как Георгий говорил, что вернуться мы должны?! Али забыл все?!»
Федор (с раздажением): «Помню! Да ты успокойся, чего кричишь?»
Ваня: «Да как на тебя не кричать-то, когда тебе вон, - кивает на Агату, которая смотрит на них с тревогой и растерянно. - Одна ее сиська всю родину застила?!!»
Федор (впервые повышая голос): «Беременна она, понимаешь? Ты понимаешь, что это для нас такое?! Ей сорок лет, мне сорок пять! Я всю жизнь этого хотел! А теперь я ее должен бросить?!»

Ваня смотрит на него с презрением.

Федор (снова берет его за плечи): «А как же Мария? Ты же ее тоже любишь?.. Ну, не смотри на меня так! Послушай, Ванька, я жизнь там прожил, видел то, чего ты не видел и знаю то, чего ты не знаешь! Знаю, что за попадание в плен нашему брату бывало! Не хочу я больше этого, нахлебался, понимаешь? Хоть на старости лет пожить хочу! Семью хочу, покоя и счастья!»

Ваня молча смотрит на него, не меняя выражения лица.

Федор (немного понижая тон): «Ванька, прошу тебя… Оставайся! Знаю, что зря прошу, но все же прошу… Боюсь, что все эти слухи правдой окажутся… Не уезжай! Твой командир был героем, таким будут ставить памятники, и правильно. Но мы же люди, Ванька, живые люди, ты пойми! Боюсь я за тебя…»

Делает попытку обнять его, но Ваня резко его отпихивает.

Ваня (почти весело): «А ты не бойся, Федька. Беги вон, прячься под юбку к Агате, там безопасно!»
Федор (меняясь в лице): «Дурррак! Ну и дурак же ты!! Жаль!!!»

Разворачивается, хватает за руку ничего не понимающую Агату и исчезает в толпе.
Ваня переводит взгляд на плачущую Марию, с которой разговаривает падре Игнассио.

Падре Игнассио (растерянно): «Жаль, Ванья. И мне жаль тебя отпускать…»
Мария (бросаясь к Ване на шею): «Ванья! Не уезжай! Прошу тебя, останься!»
Ванья (обнимает ее и плачет тоже): «Если судьба, Маша, еще свидимся.»
Мария (качает головой): «Судьба, Ванья, это то, что ты делаешь сам. Останься!»

Ваня отрывает ее от себя, берет в обе ладони ее голову, смотрит в ее заплаканные глаза.

Ваня (с надрывом и слезами): «Мария! Не проси, не могу я! Я должен вернуться, понимаешь ты?! Мужик я, пахать мне надо!!! В моей Анзебе мужиков не осталось, бабы одни, кто землю пахать будет, а? Как там мать моя без меня? Кто избы-то им отстроит? Нельзя без меня, пойми ты!!! Никак нельзя!!! И тебе со мной нельзя!! Понимаешь?!! Ты же полгода по ночам Георгия звала и плакала!! И нынче ночью тоже!! Дурак-то я дурак, но не глухой ведь и не слепой, понимаешь!!!»

Гудок парохода. На палубе толпа народа, ждут только Ваню.

Ваня (порывисто обнимая Марию): «Не плачь, Маша. Так, видно, будет лучше. О тебе думаю. Берегите ее, падре!»

В несколько прыжков оказывается на корабле. Мария смотрит на отходящий корабль в слезах и в шоке. Падре Игнассио обнимает ее.
Ваня стоит на задней части корабля, смотрит на Марию. Мария задыхается от слез.
Итальянцы машут руками на прощание, русские с корабля отвечают тем же.
Мария наконец выходит из ступора, вырывается из рук падре и начинает изо всех сил кричать «Я люблю тебя, Ванья!»
Корабль гудит, Ваня жестом показывает, что не слышит. Партизаны, поддерживая Марию, все хором кричат «Ti amo, Vanya!”

На корабле.

Антипов (Ване): «Ты глянь, никак она кричит, что любит тебя?»
Ваня (сглатывая): «Они все кричат, Антипов. Давай помашем им на прощание…»
На берегу.
Назарио (подходя к Марии): «Мария… Ты правда любишь его?»
Мария смотрит на Назарио сквозь пелену слез, не в силах разговаривать.
Назарио: «Я все понял, сестренка. Вот что я тебе скажу. Видишь тот корабль? Через час он отправится вслед за первым. Если думаешь, что это твоя судьба, езжай!»

Мария бросается в объятия к Назарио и рыдает.

Падре Игнассио (сердито): «Что ты говоришь, Назарио, куда она поедет?»
Назарио: «Не держите ее, падре, это ее жизнь!»

Целует Марию и отходит к остальным.

Мария (утирает слезы): «Простите, падре. Я поеду на этом корабле. Не надо отговаривать меня, не стоит.»

Падре некоторое время смотрит на нее, потом берет за руку.

Падре Игнассио: «Хорошо, Мария. Но у нас еще есть время, давай зайдем в небольшую таверну на углу, выпьем капучино. Приведешь себя в порядок. Это рядом, пошли!»

Продираются через толпу народа, находят пустую таверну (все на пристани). Падре Игнассио говорит несколько слов хозяину, тот кивает, после чего они поднимаются с Марией наверх в маленькую комнатенку с крохотным окошком с ладонь.

Падре Игнассио: «Приляг, дочка, ты так разнервничалась, ну куда это годится!»

Мария, действительно ощущая упадок сил, ложится на кровать.

Падре Игнассио: «Сейчас я скажу, чтобы тебе приготовили капучино.»

Уходит. Мария слышит, как за ним щелкает ключ в дверях, вскакивает.

Мария: «Падре Игнассио! Падре Игнассио! Немедленно откройте дверь!»
Падре Игнассио (с другой стороны двери): «Прости, Мария, я не могу позволить тебе погубить себя. Что я скажу Роберто на том свете?!»
Мария: «Откройте дверь, падре! Откройте! Я буду кричать и выломаю ее!»
Падре Игнассио: «Кричи, сколько влезет. На набережной такой шум, что никто тебя не услышит!»

Мария старается выломать дверь. Падре Игнассио подпирает ее собой снаружи. По скрипящей лестнице поднимается служащий.

Служащий (нерешительно): «Падре Игнассио? Что здесь происходит?»
Падре Игнассио (громогласно): «Тысяча дьяволов, это не твое дело, Бруно! Не суйся, куда не зовут!! Исчезни, и чтобы я тебя тут больше не видел, дьявол тебя подери!»

Бруно отшатывается в страхе и суеверном ужасе и почти скатывается вниз по лестнице.
Через час с лишним.
Падре Игнассио заходит в комнату к Марии. Слышен гудок отходящего судна.
 
Падре Игнассио: «Мария…»

Мария смотрит прямо перед собой и ничего не отвечает.

Падре Игнассио: «Мария, я сделал это ради твоего же блага. Если бы ты знала то, о чем мне поведал Теодоро…»
Мария: «Молчите, падре. Молчите. Я больше никогда не хочу вас слышать.»
Падре Игнассио садится напротив.
Мария (через силу, не глядя на него): «Вы всегда учили меня, что у человека должна быть свобода выбора. А сегодня доказали мне, что это все пустые слова.»
Падре Игнассио: «Если это не выбор между жизнью и смертью, Мария. Ты не понимаешь…»
Мария: «Молчите, падре. Я никогда вам этого не прощу.»

85) Корабль с советскими партизанами-репатриантами в открытом море.
Гармонист Гришка играет без остановки, все вокруг пляшут. Звучит «Яблочко» и другие песни, веселью, радости и смеху нет конца.
Ваня стоит в стороне, держится за корму и смотрит в голубое небо Италии. К нему подходит веселый Антипов.

Антипов: «Ну все, хватит, Ванька, пойдем. Забудь о своей смуглянке-итальянке, нас наши девки дома ждут-не дождутся! Все, хватит хандрить! А ну, Гришка, давай еще «Валенки!»

                Ах, ты, Коля, Коля-Николай,
                Сиди дома, не гуляй!
                Не ходи на тот конец,
                Да не носи девкам колец!»

86) Баку, кулинария-кондитерская, утро.
За прилавком – продавец, обслуживающий посетителей. Очередь за хлебом и кондитерскими изделиям, характерное азербайджанское многослословие, шутки.
В кондитерскую врывается пожилой человек, тяжело дыша, расталкивает очередь.

Женщина (сердито): «Куда тебя несет с утра нелегкая, смотри под ноги, уважаемый, тут все ждут своей очереди!»
Мужчина (поворачиваясь к ней): «Эх, Басура! Ты бы не ругалась, а спросила меня: «Что случилось, Джамал?»
Басура (прежним тоном): «И что же случилось, Джамал?»
Джамал (радостно): «Корабль сейчас подойдет к пристани, из самой Европы! Мой сын возвращается к своему отцу, вот что случилось, Басура! (обращаясь к продавцу) Бахтияр, дорогой! Пахлава и кята еще остались?»
Бахтияр (раскидывая руки): «Конечно, остались, дорогой! И мутаки шемахинские есть, и кутабы с творогом и зеленью!»
Джамал (в ажиотаже): «Давай, давай все сюда, да побольше! Не обессудьте, женщины, кто из вас не скупил бы все для своего сына, которого не видел четыре года? Вот что я вам скажу: приходите все сегодня к нам во двор, Туркан лепешек с сыром напекла и хлеба, а сластей не успела, неожиданно весть пришла! Мой Алпан скоро будет дома!!!»

87) Корабль с репатриантами, недалеко от Баку.
Партизаны на борту напряженно вглядываются в синие просторы, стараясь разглядеть землю вдали.

Антипов: «Ну и везет тебе, Алпан! Мы с Ванькой еще когда дома будем, мне до Вологды, ему до Сибири! А ты приехал, почитай! Кто тебя дома-то ждет? Жена аль невеста?»
Алпан (с характерным азербайджанским акцентом): «Не обзавелся пока, мать с отцом и с сестрой ждут. Отец в начале войны писал, что мать приглядела невесту по соседству, познакомить хотела. Не видел еще.»
Антипов (подмигивая Ивану): «Слышь, Ванька, как просто у них. Родители сказали – женись! Не вешай нос, может, и твоя тебе кого приглядела!»

Иван молча смотрит вдаль.

Алпан (с некоторой обидой): «Ты не думай, у меня хорошие родители. Познакомлюсь – не понравится, отец неволить не будет. И сестру не заставит против ее воли замуж выходить. У меня хороший отец!»
Антипов (хлопая его по спине): «Да кто ж говорит, что плохой. Завидую я, обнимешь их скоро! Ох, мать честная, даже не верится!»
Гришка (тихо): «Братцы, а что это там, вдали? Никак земля?»
Алпан (через мгновение, с ликованием, сквозь слезы): «Это Баку, дорогой!!! Это мой Баку, мой рай!!!»
Антипов (срывая головной убор и сжимая его в руке): «Да нешто ж мы дожили… Братцы, а?! Видим советскую землю, братцы!!»

Партизаны обнимаются, в том числе и Иван. Алпан плачет, у многих на глазах слезы.

88) Пристань Баку, полная людей.
Солдаты с собаками и автоматами пытаются сдержать напор толпы, чтобы освободить пространство. Джамал с объемным пакетом из кондитерской продирается через толпу.

Джамал: «Простите, уважаемый! Прошу прощения, надо мне! Сын у меня, сын! Простите, пакет!.. О, терпения мне!!!... Да что ж ты, разуй глаза, не толкайся!.. Я куда лезу? А ты сам куда лезешь?!!.. Простите, ханум… Очки мои, очки… да чтобы тебя шайтан!!! Очки разбились!!!... Что там происходит, уважаемый? Не пойму ничего!!... Кто-нибудь успокоит этих собак? Лают, как сумасшедшие! Будто привидение увидели!.. Что, мальчик, ты крикнул?.. Чтоб твой язык отсох и твоя мать подала его тебе на обед вместо бастурмы! Какие фрицы?! Вот я тебе! Э-э, видно, ты где-то шлялся, когда Аллах раздавал всем разум! Там не фрицы, это мой сын приехал, мой единственный, мой Алпан, отрада моей старости! Алпан! Алпан, где ты!!»

Видит, как мимо них, стоящих за вооруженными солдатами, ведут под конвоем людей.

На корабле. Наверху.

Антипов: «Ванька, я чего-то не пойму… Чего это они там затеяли внизу? Что за переполох? А музыка где? (Алпану) Мог бы и с фанфарами встречать наш твой рай, чай, заслужили! Гришка, а ну разверни гармонь!»

Гришка делает неуверенную попытку развернуть гармонь, но снизу немедленно следует сигнал прекратить.

Ваня: «Пошли. Разберемся!»

Спускаются вниз, двигаются к выходу вслед за всеми.

Молодой лейтенант, ровесник Вани (хмуро глядя в глаза): «Документы есть?»
Антипов: «Да какие документы, товарищ лейтенант?»
Лейтенант: «А вы молчите, не вас спрашивают. Так нет документов?»
Ваня: «Нет, отобрали в плену.»
Лейтенант: «Сдать оружие.»
Ваня: «Что?»
Лейтенант: «Оружие сдай, говорю! И вы все!»
Антипов: «Да что же это делается, братцы? Я ж это оружие у немцев отвоевал! Как так – сдать?»
Лейтенант: «Молча. Считаю до трех, потом открываю огонь на поражение!»
Ваня: «Да погоди, Антипов. Процедура, видно такая. Вот, товарищ лейтенант…»
Ваня кладет свое оружие в указанное место, за ним следуют остальные.
Ваня (проходя, Антипову): «Не кипятись, разберутся!»
Антипов (с обидой): «На поражение он огонь открывает… Моль прыщавая!»
Проходят мимо собравшейся толпы народа, сдерживаемой конвоем.
Джамал, беспомощно щурясь, выкрикивает имя сына.
Алпан (рванувшись): «Отец!»
Джамал (протягивая руки): «Алпан!!! Алпан!!!»
Конвоир: «Не положено! Назад!»

Алпана отталкивают.

Алпан: «Дайте хоть обнять! Это мой отец!»
Конвоир (толкая Алпана в грудь дулом автомата): «Сказано, не положено! Шагом марш вместе со всеми!»
Алпан (закипая): «Обижаешь, дорогой. Не встречают так героев!»
Конвоир: «Герой ты или предатель, разберемся еще. Герои в плен не попадают! Вперед!»

Сильным ударом приклада заталкивает Алпана в строй.

Джамал (дрожащим голосом): «Что ты сказал, человек? Как ты назвал моего Алпана?»
Конвоир (игнорируя его, остальным проходящим): «Быстрее, быстрее, не задерживай!»
Джамал (хватает его за рукав): «Как ты назвал моего Алпана?»
Конвоир (освобождаясь рывком): «Предателем назвал, предатель и есть! Уймись, дед, если не хочешь в ту же колонну!.. Живо, живо!»
Джамал: «Да у тебя совесть есть, человек? Ты же тоже чей-то сын? Да, хочу в ту же колонну, пусти меня! Вот, смотри, я принес это для моего сына Алпана, разреши, я передам ему!»

Конвоир делает знак своему напарнику, тот выводит Джамала из толпы и выталкивает его на мостовую. Кондитерский мешок рвется, и его содержимое высыпается прямо на дорогу. Джамал сидит прямо на камнях в состоянии шока, видит, как толпа понемногу расходится. К нему подходит заплаканная молодая женщина.

Женщина: «А вы что тут сидите, дедушка? Дайте, я вам помогу. Садитесь вон сюда. Вы где живете?»
Джамал (усаживаясь на скамейку, потрясенно): «Разве после того, что увидели мои седины, важно, где я живу, дочка? Только не говори, что проводишь меня до дома. Как я посмотрю в глаза Туркан? Что я ей скажу?!»

89)  Прямоугольное ярко освещенное помещение, куда заводят и обыскивают репатриантов. Один человек обыскивает, несколько вооруженных людей в форме стоят с автоматами. Входят Ваня, Антипов, Гришка-гармонист и Алпан.

Дежурный (Гришке): «Гармонь ставь сюда!»
Гришка: «А гармонь-то зачем, братцы?»
Дежурный: «Все лишние вещи изымаются, приказ такой.»
Гришка (с обидой): «Я на ней столько песен в день победы сыграл… А теперь, выходит, лишняя!»
Дежурный: «Не рассуждать! Гармонь на стол!»

Гришка ставит гармонь на стол. Обыскивают Антипова и Алпана. У Антипова забирают сигареты, у Алпана несколько фотографий. Подходит очередь Вани.

Дежурный: «Руки за голову! Ноги на ширину плеч!.. Что это такое?»

Извлекает из-под рубахи Вани красный флаг.

Ваня: «Чай, сам видишь. Советский флаг.»
Дежурный (бросая его на стол): «Когда докажешь, что не враг, будешь достоин. А пока пусть тут полежит!»
Ваня (закипая): «Это кому я доказать должен? Тебе?»
Дежурный: «Не мне, а родине. (продолжает его обыскивать, засовывает руку в карман штанов и находит четки Марии) Это что за цацки?»
Ваня (в изумлении): «Это же четки ее, те самые… А это не трожь! Слышь, это дай сюда!»
Дежурный (невозмутимо): «Не положено!»

Ваня делает попытку забрать у него четки, за что получает от стоящего рядом человека удар под дых, а от его напарника - удар прикладом по голове. Его товарищи было бросаются ему на помощь, но их быстро ставят к стене. Входит человек в погонах, при виде которого все становятся навытяжку.

Вошедший: «Что тут у вас?»
Дежурный (показывая на флаг и четки): «Да вот, товарищ Смирнов, вещи сдавать не хочет. Пришлось объяснить, что к чему.»
Смирнов (глядя на постепенно разгибающегося и держащегося за голову Ваню): «Католические четки? Верующий? Почему не православный? Католичество приняли?»
Ваня: «Ничего не принимал… Девушке принадлежали одной…»
Смирнов: «Присвоили?»
Ваня (снова вскипая и забывая про боль): «Да что ж тут у вас происходит!! Люблю я ее, карманом в темноте ошиблась, верно! Скажите им, чтобы отдали четки!»
Смирнов: «Любите, значит… Этого ко мне в кабинет!»

90) Кабинет следователя Смирнова. За столом – сам Смирнов, неподалеку в кресле в тени – еще одна фигура.
Ваня сидит напротив следователя.

Смирнов (благожелательно): «Вы не волнуйтесь, сейчас мы все выясним. Ответите нам на пару вопросов – только и всего.»
Ваня (мрачно): «Да уж, вопросы есть. Ладно, оружие у нас временно забрали – это я еще могу понять. А личные вещи пошто отнимают? Как с врагами-то с нами пошто?!»
Смирнов (почти весело): «Ну посудите же сами: откуда же нам знать, пока мы с вами не побеседовали? А вы не волнуйтесь. Будете честны, все отдадим и еще извинимся…. Ну а теперь все-таки, простите, к делу! Фамилия, имя, отчество?»
Ваня: «Перепелкин Иван Фомич.»
Смирнов: «Дата и место рождения?»
Ваня: «2 сентября 1926 года, поселок Анзеба Иркутской области.»
Смирнов: «Национальность?»
Ваня: «Русский я… нешто не видать?!»
Смирнов: «В каком объединении служили?»
Ваня: «16 армия, 32 стрелковый корпус 46 стрелковая дивизия, взвод старшего лейтенанта Георгия Никанорова.»
Смирнов: «Где попали в плен?»
Ваня: «Известно, где. Под Смоленском.»
Смирнов: «Вам известна судьба вашего командира?»
Ваня (мрачно): «В Альпах лежит товарищ командир. Пухом ему земля. Вместе были в плену у немцев, а потом партизанили.»
Смирнов (поднимая голову): «А вам известна судьба генерал-лейтенанта Лукина, командующего 16 армией? Нет? А я вам скажу. Представляете, тоже в плену побывал. И тоже проверку сейчас проходит. Видите, все справедливо. С генералами, как с рядовыми. В нашей советской стране все равны. Никаноров в июле попал в плен, так у нас числится, Чичкаленко?.. А Лукин в октябре. Так что не волнуйтесь, Перепелкин, отвечайте на вопросы. В каком концлагере находились?..»

91) Длинный коридор, в котором стоя ждут своей очереди Антипов, Алпан и Гришка.

Алпан (конвойному): «Слушай, меня отец ждет. Долго еще?»
Конвойный: «Сколько нужно. Вопросы не задавать и не разговаривать!»
Алпан: «Волнуюсь я за него, у него сердце, понимаешь? У него сердце, у матери сердце, что с сестрой будет, ей пятнадцать всего, понимаешь, да? Скажи, кому адрес дать, пусть сходят, успокоят их, а?»

Открывается дверь соседнего с кабинетом Смирнова кабинета, Алпана грубо вталкивают туда.

92) Типичный бакинский дворик.
Между домами натянуты веревки, на которых сушится белье.  Под ним – составленные вместе несколько столиков, которые образуют один большой. Туркан, жена Джамала вместе с дочкой накрывают на стол. Им помогают соседи. При появлении Джамала, вид у которого потерянный и как бы отрешенный, все замирают. Джамал тяжело садится на табурет и смотрит в никуда.

Туркан: «Что ты молчишь? Где наш сын Алпан?»

Джамал опускает голову, опираясь на трость.

93) Кабинет следователя Смирнова.

Смирнов (вертит в руках четки Марии): «Красивые четки, опаловые… Так говорите, католичество не принимали… А как священника звали, простите, запамятовал?»
Ваня: «Падре Игнассио.»
Смирнов: «И тоже сражался против фашистов?.. Н-да… А череп, говорите, охраннику киркой раскроили, при этом сами живы остались…»

Ваня мрачно смотрит на следователя.

Смирнов: «Еще один вопрос, Перепелкин. Все советские граждане, что в вашем отряде воевали, вернулись вместе с вами?»
Ваня (после недолгой паузы): «Из нашего взвода все.»
Смирнов: «А из других? Были такие, кто не вернулся?»
Ваня: «Может, и были, да я за них ответ не держу. Из нашего взвода в живых остались я да Антипов.»
Смирнов (записывая в книжке): «Ну что ж… Пока это все, Перепелкин. У вас к нам вопросы есть?»
Ваня: «Были, да вышли все. Оружие нам не отдадут, верно? Четки хоть отдайте!»
Смирнов: «Четки? А зачем вам четки, позвольте спросить?»
Ваня: «Говорил же… Память о Марии.»
Смирнов: «Четки опаловые, хорошие. У меня пока побудут. Следующий!»
Ваню уводят, заводят Антипова. Следователь внимательно смотрит на вошедшего, потом жестом предлагает сесть.
Смирнов: «Фамилия, имя, отчество?»
Антипов: «Антипов Родион Карпович.»
Смирнов: «Дата рождения?»
Антипов: «5 апреля 1917 года.»
Смирнов: «Место рождения?»
Антипов: «Вологда.»
Смирнов: «Национальность?»
Антипов: «Русский.»
Смирнов: «Служили с Перепелкиным? В каком объединении?»
Антипов: «16 армия, 32 стрелковый корпус 46 стрелковая дивизия, взвод старшего лейтенанта Георгия Никанорова.»
Смирнов: «В плен попали под Смоленском?»
Антипов: «Так точно.»
Смирнов (резко захлопывая записную книжку): «А теперь скажи мне, Антипов, зачем сели на корабль и вернулись в СССР?»
Антипов: «Не понял вопроса?»
Смирнов: «Чичкаленко, объясни.»

Чичкаленко встает из полумрака и одним профессиональным ударом сваливает Антипова с ног.

94) Прямоугольная камера с одним окном высоко под потолком. В камере прямо на полу сидят Ваня, Алпан, Гришка и еще несколько человек. У Алпана синяк под глазом.

Один из заключенных (Алпану): «Кто допрашивал? Лебедев чи Смирнов?»
Алпан: «Лебедев допрашивал. Чтоб его коршуны заклевали!»
Заключенный (Ване): «А тебя?»
Ваня (подавленно): «Смирнов.»
Заключенный: «Один черт. Два, вернее. Не били еще?»
Ваня: «Не били. У Смирнова не бьют, видать…»

Открывается дверь, в камеру бросают окровавленного Антипова. Он без сознания. Потрясенный Ваня наклоняется над ним.

Заключенный (бесстрастно): «А этого хто допрашивал?»
Конвоир (открывая дверь): «Перепелкин! На выход!»

Ваня под конвоем идет по узким коридорам. Доходят до двери с надписью «Д.С. Смирнов», Ваню вталкивают внутрь.
Следователь Смирнов смотрит на Ваню со странным выражением лица. Чичкаленко невозмутимо ест бутерброд с колбасой и запивает чаем.

Смирнов: «Садитесь, Перепелкин.»

Ваня, садясь, замечает следы крови на полу. Вопросительно и хмуро смотрит на следователя.

Смирнов: «Бутерброд хотите? Ну, не стесняйтесь… Чичкаленко, дай ему хлеба с колбасой!»

Чичкаленко протягивает Ване бутерброд. Ваня берет его.

Смирнов: «Не стесняйтесь, ешьте.»
Ваня, действительно испытывая голод, надкусывает.
Смирнов: «Вкусно?»
Ваня (жадно доедая бутерброд): «Когда жрать охота, все вкусно. Никак покормить позвали?»
Смирнов: «Ешь, Перепелкин. Ешь. Бутербродов теперь тебе долго не видать.»
Ваня: «Товарищу моему тоже не видать? За что его так?»
Смирнов: «Товарищей надо уметь выбирать, Перепелкин. А этот… так! На первом же допросе сдал. Видал я и получше товарищей! Правда, и помощник мой сегодня в хорошем настроении… так, сказать, в ударе!.. (при этих словах Чичкаленко ухмыляется) Так что, Перепелкин, может, сам все расскажешь?»
Ваня: «Да что рассказать-то?»
Смирнов: «Ну как что. Кто такой Федор Ивановский?»

Ваня отводит взгляд.

Смирнов: «В Италии остался, верно? Бывший преподаватель итальянского языка, был признан врагом народа, сдался в плен из штрафбата. Вот видишь, нам все известно. Ну, так как?»
Ваня: «За Федьку я не ответный. Сказал, баба его в тягости. С ней и остался. А дрался честно, плечом к плечу с нами, ничего сказать не могу. Вместе против фашистов воевали. Не знаю, что там у него прежде было, только стыдно за него никогда не было. Командир мой хотел за него просить, как вернемся, чтоб в партии восстановили.»
Смирнов: «Что ж не вернулся?»
Ваня: «Сказал же, не ответный я за него!»
Смирнов (наклоняясь и глядя в глаза Ване): «Командир-то твой, Никаноров… что ж не вернулся?!»
Ваня (закипая, но стараясь сдержаться): «Так я ж сказал, в Альпах могила товарища командира! С фашистами в бою погиб, как герой! Вот, глядите! (достает что-то из-за пазухи) Не успели забрать! Фотография его невесты и рисунки! Отдал бы он это мне, будь жив?!
Смирнов (глядя на фотографию Тамары): «Красивая. И рисунки неплохие (следующим движением разрывает рисунки на части). Только автор – предатель!»

Ваня, не выдержав, бросается на Смирнова. Чичкаленко реагирует мгновенно, Ваню валят на пол, на спине защелкивают наручники и избивают. Бьют долго и методично, пока тот не теряет сознание. Потом отливают водой из кувшина, приводя его в чувство.

Смирнов (со всей силой пиная Ваню ногой в живот): «Говори, мразь… Возводил Ивановский поклеп на товарища Сталина? (еще удар) А ты ему вторил? (еще удар) И командир твой при том был и поддакивал?» (еще удар)
Чичкаленко (со знанием дела): «Передышку надо дать, Дмитрий Сергеич, а то загнется прямо сейчас. Нехай отдышится.»
Смирнов (отходит на несколько мгновений к столу, потом возвращается к лежащему Ване, наклоняется и орет ему в ухо): «Апостолом тьмы называл товарища Сталина?! Порочил в глазах итальянских товарищей?!»

Ваня, не в силах говорить, отрицательно мотает головой.

Смирнов: «Врешь, сука! (еще удар ногой в лицо) Признавайся! (удары еще и еще) Вернулся сюда с какой целью? Шпионить? (еще удар) Чичкаленко, твоя очередь!!!»

95) Камера.
Дверь открывается, конвоиры бросают внутрь Ваню, окровавленного и без сознания.

Конвоир: «Петкевич, на выход!»

Гришка выходит.
Алпан пытается привести Ваню в чувство. Рядом с Ваней постепенно приходит в себя Антипов, поворачивает голову и видит Ваню.

Антипов (тяжело дыша, с трудом): «Ванька… Ванька… прости… не хотел я… Прости!»

96) Через месяц. Люберцы, допрос генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина.
Следователь и Лукин смотрят друг на друга. Следователь – взглядом усталым и как-бы немного скучающим, Лукин – презрительно-холодным. У Лукина – протез правой ноги, правая рука висит. Немного поодаль сидит помощник.

Следователь: «Знаю, Михаил Федорович, что уже спрашивал. Простите, по форме обязан. Закурить не желаете? Нет? А я закурю (закуривает). Так, где, говорите, попали в плен?»
Лукин: «В Вяземском котле.»
Следователь: «Какого числа?»
Лукин: «15 октября 1941 года.»
Следователь: «При каких обстоятельствах?»
Лукин: «Попал в окружение и стал отходить со своим штабом в направлении реки Вязьма. Находился под огнем немецкой артиллерии и бомбардировками. Мои комиссары меня бросили, боясь попасть в плен. Был тяжело ранен в обе ноги и в руку, без сознания пролежал двое суток. Был взят в плен немцами в бессознательном состоянии. Наизусть ведь помните?»
Следователь: «Помню, помню… А если бы были в сознании, сдались бы в плен?»
Лукин: «Был бы в сознании, застрелился бы.»
Следователь: «Почему не предвидели окружение?»
Лукин: «Предвидел. И даже переслал в столицу план обороны, в котором выразил желание укрепить фланги фронта, предполагая, что немцы будут наступать слева или справа. Но в Москве предполагали, что наступления следует ждать в центре. Обученного персонала для средств связи не было, хотя сама техника была.»
Следователь: «Да-с… Вы, кажется, были офицером царской армии?»
Лукин: «Был.»
Следователь: «И до конца 1938 были беспартийным?»
Лукин: «Да.»
Следователь: «Почему так поздно вступили в партию?»
Лукин: «Было недосуг, был занят делом.»
Следователь: «А вступление в партию вы считаете пустяком?»
Лукин: «Я этого не говорил. Я сказал, что у меня было много других важных дел.»
Следователь: «Верно ли то, что еще до Великой Отечественной вы были лично знакомы с офицерами верхмахта?»
Лукин: «Да, когда в 1931 командовал дивизией на Украине, меня посещал немецкий офицер Лист и сын фельдмаршала Макензена.»
Следователь: «О чем беседовали?»
Лукин: «Был обычный обмен любезностями, принятый между офицерами нашего ранга.»
Следователь: «Кто вас вербовал в немецком плену?»
Лукин: «Приезжали Власов, Малышкин, Меандров, Трухин.»
Следователь: «Что предлагал Власов?»
Лукин: «Подписать «Воззвание к русскому народу», где объявлялись врагами Политбюро, Сталин и все наше правительство.»
Следователь: «Говорите, не подписали?»
Лукин: «Не подписал и старался удержать Власова от этого.»
Следователь: «Да-да… А Малышкину предложили удавиться в уборной на своем ремне… помню-помню…»
Лукин (наклоняясь вперед, прищурясь): «Давайте напрямик. В центре сомневаются в моих показаниях?»
Следователь (как бы испугавшись, замахав руками): «Что вы, что вы, Михаил Федорович, даже не думайте! Это все формальности. По протоколу я должен спрашивать, понимаете?»
Лукин: «Пять месяцев подряд?!»
Следователь: «Ну, Михаил Федорович… Разве это срок для такого дела? Поймите всю серьезность положения – и вашего, и моего. Не нервничайте. Рано или поздно все решится.»

Лукин некоторое время пристально смотрит на следователя, потом принимает прежнее положение.

Следователь: «Вы скажите, может, желаете чего-нибудь? Боли еще мучат? Врача прислать?»
Лукин (устало): «К болям привык уже. На свежий воздух велите вывести. Душно тут у вас, мочи нет.»

Следователь нажимает на звонок. Входит дежурный.

Следователь: «Петров, проводи товарища генерала на воздух. Пусть как следует подышит.»

Лукина выводят.

Следователь (помощнику, с явной досадой): «Черт знает, что с ним делать. От Абакумова ничего конкретного, хоть бы подсказал что! Велят давить, но знать меру. И как это понимать прикажете?! Душно ему, видите ли! Носимся, как с cырым яйцом!»

Лукин, опираясь на костыли, выходит во двор в сопровождении дежурного, прислоняется к стене, щурясь от яркого солнца. Во дворе – вооруженные солдаты, стоит грузовая машина. Лукин наблюдает, как из грузовика под дулом автомата выводят людей. Среди них – Ваня и Гришка-гармонист. Оба измучены, со следами побоев.
Лукин достает портсигар и спички.
Гришка (глядя на него, Ване): «Глянь туда! Знаешь, кто это? Это ж наш командующий, генерал Лукин, еще на Украине видел его!»

Ваня молча смотрит в указанном направлении. Один глаз полностью закрыт кровоподтеком. Неожиданно Лукин делает жест, подзывая его к себе. Ваня неуверенно подходит.

Лукин: «Помогите закурить, не владею рукой.»
Ваня неловко чиркает спичкой, помогая генералу закурить.
Лукин: «Сами курите?»
 
Дает ему сигарету, Ваня не удерживает ее и роняет. Приставленный к Лукину дежурный нарочито смотрит в сторону. Наконец Ваня с большим трудом поднимает сигарету, зажимает ее между пальцев и закуривает.

Лукин (внимательно глядя на его руки): «Что с пальцами?»
Ваня: «Сломали во время допроса.»
Лукин: «Лицо и зуб – тоже во время допроса? В плену были?»

Ваня кивает и жадно курит.

Лукин: «Где служили?»
Ваня: «Взвод старшего лейтенанта Георгия Никанорова. 46 стрелковая дивизия, 32 стрелковый корпус, 16 армия.»
Лукин: «Моя армия… И Никанорова знаю лично. Он тоже здесь?»
Ваня: «Нет, погиб в Италии. Партизанили вместе.»
Лукин (подавленно): «Жаль… Хороший командир был. Как звать?»
Ваня: «Иван Перепелкин.»
Лукин: «Еще есть кто из рядовых Никанорова?»
Ваня: «Был Родион Антипов. Не выдержал пыток, повесился в камере.»
Лукин: «Чего от вас хотят?»
Ваня: «От Антипова оговора хотели. От меня – чтобы подтвердил все.»
Лукин: «Оговора?»
Ваня: «Клевета на товарища Сталина.»

По лицу Лукина проходит судорога.

Лукин (глухо): «Родственники есть?»
Ваня: «Мать в Анзебе, Иркутская область. У Антипова мать в Вологде, тоже одна, ждет, поди…»
Лукин (негромко): «Слушай меня, Перепелкин. Я нынче сам не в чести, как видишь, ничего обещать не могу, но кто знает. Мне от моего прежнего статуса только вот этот портсигар и оставили. Если хочешь еще что сказать, говори.»
Ваня: «Что сказать-то, товарищ генерал. Жалею, что оружие сдал добровольно, в честном бою отвоеванное. Что флаг им отдал безропотно. Четки у меня были, память дорогая… вернуть когда-нибудь надеялся… А, пустое!»
Лукин: «Куда вас везут?»
Ваня (мрачно): «Про то нам не докладывают. А коли есть у вас надежда, товарищ генерал, так вы уж про мою мать да мать Антипова не забудьте…»

Конвоиры, прервав свою беседу и заметив Ваню рядом с Лукиным, грубыми пинками отгоняют его в сторону, за грузовик.
Гришка-гармонист внезапно с криком «Товарищ командующий! Товарищ командующий!» бросается к Лукину, который уже поднимается по ступеням крыльца, тот оборачивается и видит, как один из солдат производит выстрел в спину Гришке, тот падает замертво. Лукин тяжелым взглядом смотрит на стрелявшего, стрелявший на него – нагло-вызывающим.
Лукин в сопровождении приставленного к нему Петрова идет по коридорам по направлению к своей камере. Внезапно останавливается, замирает на одном месте, а потом резко поворачивается к Петрову.

Лукин: «К следователю Кирсанову!»
Петров: «Не положено, товарищ генерал, завтра только!»
Лукин (стукнув костылем): «Я сказал, сейчас!!!»

Петров стучит в двери следователя, докладывается. Лукин входит.

Следователь (удивленно): «Снова вы, Михаил Федорович? Случилось что?»
Лукин: «Случилось. Выстрел слышали?»
Следователь: «Выстрел? Простите, не слышал.»
Лукин: «Только что застрелили человека, хотевшего ко мне подойти. Прямо у вас под окном.»
Следователь: «Таков порядок, сами знаете. Не мне вас знакомить с военной дисциплиной.»
Лукин (грубо): «А с кем воюете? Со своими?»
Следователь (прищурясь): «А с какими это своими? Свои сюда не попадают. И в плен не сдаются!»
Лукин (резко наклонившись вперед): «Слушай, Кирсанов! Смотри, не прогадай! Думаешь, испугаюсь тебя? В концлагерях у немцев не дрейфил и тебе меня не напугать, не старайся! Думаешь, я не понимаю, что нет у тебя приказа от Абакумова? Был бы, давно бы расстреляли!»
Следователь: «Ну, это как посмотреть. Был бы приказ освободить – давно бы освободили…»
Лукин: «Смотри, Кирсанов. Я верю и в Конева, и в Курочкина, и в прочих моих товарищей… Не все же трусы и лжецы! А тебе вот что сказать хочу: рядового моего командира Никанорова Перепелкина Ивана оставь в покое. Видел его только что, на нем живого места нет. Попомни мое слово – выйду на свободу, с тебя спрошу, если убьете.»
Следователь: «Помилуйте, Михаил Федорович, что за риторика? Ну кто собирается его убивать?!»
Лукин (резко вставая): «Ну, Петров, теперь веди меня в камеру!»
Испуганный Петров смотрит на следователя. Тот кивает. Петров открывает дверь перед Лукиным. Тот на выходе еще раз оборачивается к Кирсанову.
Лукин (почти криком): «И четки прикажи ему вернуть, которые отобрали! Сволочи!»

Захлопывается дверь.

Следователь (расстегивая воротник, почти задыхаясь, помощнику): «Набери мне Абакумова… (берет трубку, ждет какое-то время) Да! Виктор Семенович! Как здоровье? Да, снова по поводу Лукина, распоясался совсем… Что?.. Вы уверены?.. Ясно… Ясно… Понял, хорошо, неделя… До свидания, буду ждать дальнейших указаний… Всего доброго…»

Со всего размаха с досадой кладет трубку на место.
Раздается стук, входит младший лейтенант, отдает честь следователю как старшему по званию, кладет папку на стол, выходит.
Следователь смотрит на папку, на которой значится «Дело Ивана Перепелкина», открывает страницы, листает. Глаза его загораются видимым интересом. Наконец он закрывает папку и с удовольствием хлопает по ней рукой.

Следователь: «Коротков, сегодня какое число?»
Помощник: «Двадцать третье, среда.»
Следователь: «Отлично. Неделя у нас с тобой на то, чтобы указать Лукину его место (пододвигая папку Короткову) Смотри!»

Нажимает на звонок. Входит Петров.

Следователь: «Передай им, что Перепелкин не едет вместе со всеми, задержать. И сразу ко мне!»

Через некоторое время вводят Ваню.

Следователь: «Садитесь, Перепелкин. Я следователь Кирсанов. Как себя чувствуете?»
Ваня: «Как выгляжу.»
Следователь: «Острослов! Выглядите, действительно, не очень, а чувствуете себя, видимо, сносно. Успели Лукину пожаловаться?»
Ваня: «Что тут жаловаться? Все на роже написано, сами видите. А к командующему подошел, потому что сам позвал. Прикурить помочь.»
Следователь: «Ясно. Ну, поехали, Перепелкин. Фамилия, имя, отчество…»

97) Семь часов утра. Красивый осенний рассвет. Лукин лежит на кровати и апатично смотрит в небольшое окно камеры, помешивая левой ложкой в стакане чай, стоящий на столе. Дверь открывается, входит Петров. У него в руках – несколько книг.

Петров (кладет их на стол рядом с кроватью Лукина): «Вот, товарищ генерал, книги, которые вы просили. Все принес, кажись.»

Лукин не реагирует и продолжает помешивать чай.
Петров направляется к выходу.

Лукин: «Обожди, Петров. Что это за шум был в коридоре?»
Петров: «Когда? А, давеча… Да не обращайте внимания, товарищ генерал… Дела обыденные… Зовите, если надо чего!»

98) Несколько часов тому назад, кабинет следователя Кирсанова. Ночь, горит настольная лампа, за окном темно. Ваня сидит перед следователем, едва держась на стуле. Голова разбита, на лице – свежие кровоподтеки.

Кирсанов: «Видите ли, Перепелкин… Я человек очень терпеливый, это Коротков у нас нервный. Я долго могу ждать. И, знаете, обычно мое терпение вознаграждается. Ну вот скажите, время-то зачем тянуть? Час-то поздний. Вернее, ранний - пять утра. Не до разговоров вообще, спать давно пора. Не надо ничего говорить, Перепелкин, просто подпишите – и в койку. Отоспитесь потом, это я вам обещаю.» Пододвигает ему бумагу.
Ваня (едва ворочая языком): «Что это?»
Кирсанов: «Признание в том, что ваш командир Никаноров неоднократно упоминал разговор, в котором генерал-лейтенант Лукин называл верховного главнокомандующего апостолом тьмы и что располагал указанием Лукина сдаваться в плен при первом же удобном случае.»
Ваня (упрямо): «Разговора такого не было. Не буду ничего подписывать.»
Коротков медленно поднимается с места. Кирсанов жестом усаживает его назад.
Кирсанов (наливая себе в стакан воды): «Перепелкин… Ты, часом, не старовер? А то был тут у нас один, такой же упертый… Только время потеряли, до сих пор помню. Не старовер?»
Ваня (глядя на стакан воды и облизывая сухие губы): «Не крещеный даже.»
Кирсанов (медленно и с наслаждением выпивая воду): «А это вот напрасно. Небесное покровительство тебе бы сейчас ой как пригодилось. Подписывай, Перепелкин, не заставляй упрашивать. Вины твоей в этом никто не усмотрит, ты выполнял приказ старших по званию, а срок сократят, это я тебе обещаю.»
Ваня (глядя на Кирсанова сквозь гематомы глаз и тяжело дыша): «Вот и в Баку также… следователь Смирнов требовал, чтобы я признался в том, чего не бывало, и где мой командир будто бы остался… Был грех, не выдержал побоев, закричал, мол, расскажу все, не бейте только…»
Кирсанов: «Ну?»
Ваня: «Ну я ему и сказал… Сказал, рад, что там мой командир сейчас, где вы, твари, не достанете его… И вам то же скажу… На-ко, выкуси!»

Коротков опять встает, Кирсанов, морщась, усаживает его снова на место жестом.

Кирсанов (вздохнув): «Ясно все с тобой, Перепелкин. Ну а на воле-то остался у тебя кто?»
Ваня: «Нет никого, все померли.»
Кирсанов: «По глазам вижу, что врешь. Узнать это – недолго, узнаем. Так что будем делать? Не подпишешь?»

Ваня упрямо качает головой.

Кирсанов: «Ну, не взыщи тогда. Хотел по-хорошему.»

Нажимает кнопку на столе. Входит дежурный.

Кирсанов: «Веди к Сычеву, пусть пробует электричество. Если не поможет, то в карцер на соленую диету!»

Ваню грубо поднимают со стула и уводят.

Кирсанов (Короткову): «Асикян у нас сколько продержался на соленой диете?»
Коротков: «Два дня…»
Кирсанов: «Управимся!»

99) Москва, Кремль.
Останавливается машина, из нее выходит начальник Главного управления контрразведки «СМЕРШ» Виктор Абакумов и в сопровождении адьютанта заходит внутрь. Поднимается на второй этаж, идет по коридорам, адъютант спешит с папкой сзади.
Заходит в приемную Сталина.

Один из работников приемной: «Добрый день, товарищ Абакумов.»
Абакумов: «Мне было назначено на два часа.»
Работник: «Товарищ Сталин немного задержится. Присядьте, обождите.»
Абакумов: «Кто у него?»
Работник: «Товарищ Конев.»

Абакумов после некоторого колебания садится в кресло, его адъютант остается стоять.
Через десять минут из кабинета Сталина выходит маршал Конев в очевидно хорошем настроении. Проходит мимо Абакумова, не заметив его (или сделав вид, что не заметил). Абакумов напряженно смотрит ему вслед, потом встает, поправляет форму, берет из рук адъютант папку и по кивку работника приемной заходит к Сталину.
Сталин сидит за столом с безмятежным видом, раскуривая трубку.

Абакумов (заходя): «Добрый день, товарищ Сталин!»
Сталин: «Заходите, Виктор Семенович. Чем порадуете? Что там у вас? Только побыстрее, заговорился с Коневым, скоро следующий посетитель…»
Абакумов: «Понимаю, Иосиф Виссарионович. Буду краток: дело Лукина требует…»
Сталин (вынимая трубку изо рта и делая ею свой знаменитый жест): «Именно, дело Лукина! Давайте сюда!»

Абакумов поспешно подает Сталину дело Лукина и видит, как вождь, не открывая дела, пишет на титульном листе следующее: «Преданный человек. В звании восстановить, если желает, направить на учебу. По службе не ущемлять.»

Сталин: «Ну вот, с делом Лукина разобрались. Что-то еще?»
Абакумов (стараясь справиться с неожиданностью): «Н-нет, товарищ Сталин. Это, безусловно, мудро. Генерал-лейтенант инвалид, настрадался за время плена и ваше решение, безусловно, поддержит его, как он того заслуживает. Спасибо, товарищ Сталин, это все!»

Отдает Сталину честь, прощается, быстро выходит из кабинета.

100) Кабинет следователя Кирсанова.
Звонит телефон. Кирсанов снимает трубку.

Кирсанов: «Слушаю. Да, товарищ Абакумов. Да, мы в процессе. Что?!.. Да как же… Хорошо, понял, так точно… Сию минуту, товарищ Абакумов!»
Кладет трубку. Ругается матом, нажимает кнопку. Входит дежурный.
Кирсанов (нервно): «Лукина сейчас же ко мне!.. Стой! Скажи Петрову, пусть приведет Лукина. Сам пулей к Перепелкину, воды ему дай, сколько выпьет! Отведи в камеру с кроватью и накорми горячим! Чаю потом дай!! Умыться ему, вашу мать, или что там еще!! Быстро, шагом марш!»
Дежурный: «Слушаюсь, товарищ майор!»

Уходит.
Кирсанов опускается на сиденье, вытирая платком пот со лба.

101) Карцер.
На холодном полу без сознания лежит Ваня, прикованный за одну руку и одну ногу к стене. На лице и на теле – запекшаяся кровь, губы потрескались. Вне зоны досягаемости арестантом у противоположной стены – стеклянный сосуд с водой. В дальнем углу камеры валяется ручка и смятый кусок бумаги, а также – алюминиевая тарелка и куски селедки прямо на полу.

Дежурный (заходя в карцер и зажимая нос): «Ты глянь… Сельдью-то ржавой как смердит… Ах ты, мать твою! Перепелкин! Ты что тут натворил? Жив? Ну и упертый, однако… Эй, приди в себя!»

Берет кувшин с водой и льет Ване на лицо. Тот приходит наконец в сознание, выхватывает из рук дежурного кувшин и жадно пьет, обливая себя, не в силах остановиться.

Дежурный (наблюдая за ним и качая головой): «Пей, Перепелкин… Везучий ты! Пей, пей…»

102) Москва, через два месяца.
Лукин и Конев прогуливаются по аллее в парке. Проходят по мостику через речку, садятся на скамейку.

Конев: «Ну, как живешь, Михаил Федорович? Как Надежда Мефодиевна, дочки, сестра?»
Лукин: «Что сказать, Иван Степаныч. Счастливы все, что вернулся, сам понимаешь. Испугались сперва, когда майор Савельев в дверь позвонил да сказал, что из НКВД. Ночь была. А потом, как увидели, что я из лифта выхожу на этом вот протезе… Сестра заголосила, соседи проснулись… В общем, сам понимаешь.»
Конев: «Ну а сам-то, признайся, струхнул, как узнал, что на Лубянку повезут?»
Лукин: «Понял только тогда, когда шофер не к нам на Таганку повернул, а на площадь Дзержинского. Когда входил к Абакумову в кабинет, надежды совсем не было. Помню, взялся за стул, хотел поудобнее передвинуть – к полу привинчен. Ушам своим не поверил, когда он сказал: «Я решил вас выпустить.»
Конев (усмехнувшись): «Хитер, шельма! А Сталин тебе еще личную благодарность велел передать за проявленный в боях под Вязьмой героизм осенью сорок первого.»
Лукин: «Теперь-то мне все понятно, Ваня. Как ты сам?»
Конев: «Не жалуюсь, Миша. Назначен Главнокомандующим Центральной группы войск на территории Австрии, слышал, поди?»
Лукин: «Слышал. Поздравляю! (оглядывается) Ну, а как та моя просьба, узнал что?»
Конев: «Узнал. Десять лет лагерей без права переписки.»
Лукин (взволнованно, меняя положение тела): «Сколько?! За что?! Иван Степаныч!..»
Конев (качая головой): «Нет, Михаил Федорович, и думать забудь. Двадцать пять светило, я что мог, сделал, ничего больше сделать нельзя!»
Лукин (после недолгого молчания): «Письмо мое сможешь передать Иосифу Виссарионовичу? Не могу, снится мне он, в глазах стоит, пальцы переломанные вижу…»
Конев (резко): «Да ты в уме? В себя приди! Никаких писем, категорически! Мой тебе совет – не попадайся ему на глаза и не напоминай о себе! Сегодня решил так, завтра будет эдак! И все разговоры о восстановлении в партии пока оставь – не время, понимаешь? Выждать надо!»

Напряженно смотрят друг в другу в глаза.

Конев: «А мать его я нашел, распоряжение помочь отдал. И мать того второго – тоже, будь спокоен. А о Перепелкине забудь! Ничего не поделаешь! Выдюжит, коль и не такое вынес, русский же мужик!!»

103) Вятлаг Кировской Области, январь 1946 года.
Вьюга, белым-бело. Заключенные, в снегу по пояс, лопатами прокладывают себе путь к лесоповалу. Все измождены, многие без рукавиц, одеты не по погоде, израненные руки перевязаны тряпками, в том числе и у Вани.

Охранник (придерживая шапку руками, сквозь сильный снег, напарнику): «Говорил же тебе, Яковлев, надо поворачивать назад!»
Яковлев: «А ты думал, на курорт сюда приехал? За ними вон смотри, знай свое дело!»

Его напарник, передергивая плечами, поворачивается к заключенным.
Человек рядом с Ваней падает в снег, Яковлев поворачивается в их сторону. Ваня из последних сил вытаскивает его из снега, ставит на ноги, сам шатаясь и тяжело дыша.

Заключенный (хрипло): «Спасибо. Как зовут?»
Ваня: «Иваном. А тебя?»
Заключенный: «Борис Чичибабин.»

Яковлев делает к ним шаг, но оборачивается на зов еще одного напарника, подходит к нему, разговаривает, потом спешно возвращается к первому.

Яковлев: «Михайлюк! Давай назад! Пурга, не сделаем план сегодня, в понедельник двойной сдадим. А завтра начальство приедет из Москвы, привести в порядок все надо! В лагере работы полно, поворачивай!»

Михайлюк (поворачиваясь к заключенным): «Строооойся!»

104) Вятлаг.
Вечер, заключенные заходят в барак, садятся на нары, хлебают баланду и заедают скудным количеством хлеба. Никто не раздевается, изнутри слышно, как снаружи свирепствует вьюга. Ваня подходит к своим нарам и видит, что на них лед.

Сосед по нарам (кашляя и еле ворочая языком): «Гад этот Яковлев… Ты бы впредь язык попридержал, Перепелкин, если пожить еще хочешь… Неделю уж как водой нары заливает, сволочь фашистская…»
Ваня (охрипшим голосом): «Вставай, нельзя так спать, замерзнем насмерть… Вставай, Илья!»

Заставляет того встать. Оба подручными средствами пытаются содрать с нар корку льда, через какое-то время Илья сдается и ложится как есть, Ваня скребет лед дольше, потом падает на лавку и засыпает.

105) Италия, Альпы, ослепительно светит солнце.
Смеющаяся Мария кружится на лугу Альпе-ди-Союзи в каскаде длинных черных волос, концы которых задевают Ваню, сидящего в траве неподалеку. На нем – светлая рубашка, лицо светится счастьем и блаженством. Мария прекращает свой танец, садится к нему на колени и жарко целует его. Руки Вани обвивают ее стан, но она вдруг встает и, загадочно улыбаясь, манит его с собой. Их босые ноги ступают по зеленой шелковистой траве, неподалеку ультрамарином светится озеро Брайес.

Ваня: «Куда мы идем, Мария?»
Мария идет рядом и в то же время немного спереди, поворачивает к нему лицо, улыбается, ее глаза излучают любовь и ласку.
Ваня: «Ну куда же? Скажи!»
Мария, улыбаясь, показывает рукой вперед, где перед их глазами вырастает покрытый снегом трезубец Тре-Чиме-ди-Лавардо.
Ваня: «Подожди! Мы успеем туда! Иди ко мне…»
Делает попытку обнять Марию, но та со смехом уворачивается и убегает в направлении гор. Ваня бежит за ней, стараясь догнать, догоняет, обнимает ее, целует, открывает глаза и видит, что у подножия горы стоит Георгий и смотрит на них, улыбаясь.
Мария: «Смотри! Это Джорджио… Идем туда! Идем к нему, скорее! Не бойся, он знает, что я люблю тебя, смотри, как он радуется за нас!»

У Вани бьется сердце в эйфории, он не чувствует почвы под ногами, но спешит за Марией по направлению к Георгию. Георгий тоже идет к ним навстречу, Ваня уже видит его счастливое лицо и видит, как развеваются его волосы на теплом альпийском ветру…

106) Вятлаг, четыре часа утра.
Ужасающий звук молотка о кусок рельсы в руках Яковлева. Заключенные поднимаются со своих нар и выстраиваются в ряд. Дверь барака открывается, заходит Яковлев, окидывает всех мрачным взглядом.

Яковлев: «Ну что, готовы, выродки? (смотрит на Ваню) А ты как, триста шестой, выспался? Или снова не понял, что это было?.. На лесоповал – шагом марш! И не спать мне по дороге, минус тридцать шесть на дворе, кто упадет, сразу сдохнет, даже пулю тратить не буду! Чтобы живее сегодня и двойную норму сделайте, кто пожрать хочет вечером, в ваших же интересах!»

107) Вятлаг, лесоповал.
Ваня с Чичибабиным на пару пилит дерево. Чичибабин что-то бормочет себе под нос.

Ваня: «А? Сказал чего?»
Чичибабин: «Да так, стихотворение повторяю про махорку. Забыть боюсь.»
Ваня: «Чье стихотворенье-то?»
Чичибабин: «Мое. Про махорку.»
Ваня: «Берегись!»
Сосна падает.
Чичибабин (тяжело дыша): «А здесь, среди чахоточного быта, Где холод лют, а хижины мокры, Все искушенья жизни позабытой Для нас остались в пригоршне махры.»
Ваня: «А ты что, правда, на хлеб ее вчера выменял у урок?»
Чичибабин: «Правда. А ты не куришь?»
Ваня: «Курил, было. Но на хлеб не поменяю.»
Чичибабин (с пустым взглядом): «Так хочешь выжить? Есть для чего?»

Ваня не успевает ответить, Михайлюк подходит к ним с грубой руганью. Принимаются за новое дерево.

108) Вятлаг, лето 1946.
Вечер, очередь у барака: заключенным дают баланду и дневную норму хлеба. Баланду хлебают тут же, хлеб некоторые съедают сразу, а другие прячут за пазуху.

Иван (подходя за своей порцией): «Мне и 437-му. Болен, не встает.»

Ему наливают в две миски баланды и дают одну норму хлеба.

Ваня: «А вторая норма?»
Дежурный: «437-му не положено, на работу не выходил. Следующий!»

Ваня прячет хлеб за пазуху, берет миски с баландой и направляется к бараку.
Один из уголовников делает ему подножку, Ваня падает, баланда разливается по земле. Гогот уголовников. Ваня встает, делает шаг навстречу подставившему подножку, но перед ним вырастает Яковлев.

Яковлев (зло): «Что тут снова, 306-й?»
Ваня: «Упал. Баланда разлилась. Велите еще налить, 437-й плох совсем, боюсь, не доживет до утра…»
Яковлев: «Не доживет, так туда ему и дорога, одним доходягой меньше! А ты обойдешься, под ноги будешь лучше смотреть! В барак, с глаз моих, не устраивай тут снова, не испытывай мое терпение!»

Ваня, сжав зубы, входит в барак, где на нарах лежит Илья. При виде Вани тот немного оживляется.

Илья: «Принес? Давай скорей!»

Ваня садится рядом, разламывает кусок хлеба пополам и дает половину Илье. Тот жует.

Сосед слева: «Что, Кирюха подножку подставил? Вот паскуда! На прошлой неделе Филипенко так удружил… Развлекается, сволочь, знает, что поощрят…»
Илья (поворачивая голову): «Погоди, Ваня… Ты свой кусок мне сунул, верно?»
Ваня: «Ешь. Я норму сделал в 140%, положено было 600 г на сегодня. Ничего, доживем до завтра. Так что ешь!»

Ест свою половину нормы. Сосед слева наливает им кипятка. Оба выпивают его с жадностью.

Сосед: «Я вот помню, когда у нас на Украине голод был, мать древесную кору кипятком заваривала да трав каких-то добавляла… А еще щавель летом собирали да с корешками суп делали…»
Илья (качая головой): «Замолчи, Петро, прошу тебя, не надо…»
Ваня (наклоняясь над ним): «Ты попробуй заснуть, время и пройдет. Бабаня сказывала, когда спишь и видишь всякое во сне, снами-то тоже насытится можно. Мне вот третьего дня…»

Его слова прерываются скрипом двери. Заходит незнакомый человек, седой, с длинной бородой, подходит к Ване и Илье, ставит что-то на пол.

Незнакомец: «Тут больной у вас?»

Делает одно движение руки, и Ваня видит алюминиевую кружку, наполненную земляникой. Закрывает и снова открывает глаза: незнакомец не исчезает.

Незнакомец: «Наяву я, милый, наяву. Пусть сейчас все съест, не приберегай на завтра, на завтра не останется: мыши съедят аль охранник почует. Ешь!»

Илья приподнимается, начинает лихорадочно есть ягоды, не в силах сдержаться или предложить остальным. У Вани кружится от запаха земляники голова, он закрывает глаза.

Незнакомец: «А вам вот принес – глядите! Только сейчас ешьте, милые, сейчас!»

Словно ниоткуда появляется небольшое ведерко с солеными грибами. Заключенные подбегают к нему, хватают грибы руками, достается и Ване.

Незнакомец: «Пересолил малость, не взыщите! Вода-то есть? Вот у меня еще!»

В кружки наливают воду, запивают грибы.
Ваня смотрит на незнакомца с изумлением.

Сосед слева: «Это священник, отец Павел Груздев… 513-ый… на вольном поселении… Летом спасает нас, случается, грибы приносит или что другое из лесу… Бог тебя благослови, отец Павел!»
Ваня: «Соленые?!»
Отец Павел (скороговоркой, улыбаясь одними голубыми глазами): «В лесу, милый, ямку выкопал, глиной обмазал, соль на станции выпрашиваю, да и засаливаю с Божьей помощью… А там уж – вашему Яковлеву ведерка два, а кому в барак одно – все не зря небо копчу, тоже польза! Видел я, как подножку тебе подставили, сам так падал! И в лесу к дереву привязанный зимой стоял, когда уголовники валенки отобрали, думали, волки съедят – ан нет, Бог не выдаст, свинья не съест! Так и простоял, пятками до самой земли протаял, теперь и босой в мороз ходить не страшусь! Так что и вы уж не ропщите, надейтесь! Ну все, пора мне, выздоравливай, гляди! А кружку и ведерко заберу, вперед пригодятся! Ну, с Богом!»
 
Спешно уходит.

109) Вятлаг, утро.
Ваня на пару с еще одним заключенным, сам едва держась на ногах, выносит мертвых из барака. Трупы бросают в стоящий неподалеку грузовик. Заходят снова в барак, подходят к нарам, на которых – мертвое тело Ильи. Ваня на секунду замирает рядом, опирается на косяк, закрыв глаза, затем берет умершего за окоченевшие плечи, напарник – за ноги и в таком положении выносят из барака. С трудом забрасывают труп на самый верх. После чего напарник уходит в барак, Ваня оседает на землю рядом с грузовиком и смотрит вдаль невидящим взглядом, тяжело дыша.
К нему подходит 513-ый, отец Павел Груздев.

Отец Павел: «Что, помер, сердешный?»
Ваня: «Помер. Ночью рвота открылась, помер через час.»
Отец Павел (крестя грузовик): «Отмучились, стало быть… Стало быть, прямиком в Царствие Небесное, встречай их, Господи!»
Ваня (поворачивая к нему изможденное почерневшее лицо): «Командир мой… помню… спрашивал меня, как думаю, есть ли он, тот свет… Теперь тебя спрошу… Точно есть?!»
Отец Павел: «А ты что ему ответил?»
Ваня: «Бабаня сказывала, что есть. А он тогда сказал, что здесь, на земле все, и рай, и ад… В аду второй раз, а рай-то где, отец Павел?»
Отец Павел: «Коль видел ад, значит, и в раю побывал, верно говорю?»

Ваня закрывает глаза.

Отец Павел: «Я вот на вольную работу иду, на шпалы. Через лес когда прохожу, так по сравнению с этим-то местом – оно, конечно, рай. Я тут с сорок первого года, свое отработал на лесоповале, помню. Ты не ропщи, молись Ему. Крещеный?»

Ваня молча качает головой
.
Отец Павел: «Это зря. Выйдешь – крестись.»
Ваня: «Отсюда разве выйдешь?»
Отец Павел: «И отсюда выйдешь, верить только надо. Тебя вон разве Господь прежде из беды не выводил?»
Ваня: «А про себя как думаешь? Сам-то выйдешь?»
Отец Павел: «Как Господь управит. Оно, конечно, хочется, да видать, надо тут пока быть. Вот друг твой преставился, а кого-то глядишь, и удастся спасти от смерти. Тут намедни захожу в барак, гляжу, девка-бандеровка ревмя-ревет – три дня не ела… А у меня 800 г хлеба в бараке! Принес ей, а она мне – «Я честью не торгую.» А я – сунул ей в подол, и – ходу! А после слезами в кустах исходил. Не горькими, а сладкими, веришь?»
Ваня: «Да ты никак святой?»
Отец Павел: «Да ведь и ты святым был, когда с Ильей куском делился, выходит? Святость-то она в простоте, а не в премудрости… «Голоден был, а ты накормил Меня…» Знаешь, откуда слова?»
Ваня: «Не знаю.»
Отец Павел: «Ладно. Притчу тебе расскажу. О бабе одной, которая все Христа в гости ждала. Вымела избу, настряпала всего немеряно. Пришел ребенок – прогнала, мол, не тебя жду. Пришел солдат – прогнала. И третьего прогнала. А ночью сон ей приснился, где Господь упрекнул ее, что прогнала трижды. Мол, Я это был – и ребенок Я, и солдат, и тот третий. Не было света в бабе той. А в тебе есть. Выдюжишь и выйдешь. Ну, Михайлюк ваш идет, пора мне. С Богом!»

Ваня открывает глаза и внимательным взглядом провожает фигуру отца Павла, который, вскинув рабочую сумку на плечи, спешно удаляется по тропинке в направлении леса.

110) Вятлаг, апрель 1953 года. Кабинет начальника лагеря. Начальник лагеря со своим помощников пьют чай, что-то оживленно обсуждают и смеются.

Начальник лагеря: «Нет, что ты ни говори, а она хороша, бестия… Даже тут! А характер! Какой характер! Что на в постановках, что в жизни!»
Помощник: «Никогда не любил Окуневскую, ни тогда, ни сейчас. Кривляется много, по мне Валентина Серова – вот, кто звезда! А вот по поводу характера, пожалуй, соглашусь. Ну ничего, поглядим, обломается еще.»

Дверь открывается, вводят Ваню.

Начальник лагеря: «Проходи, 603-ий, садись.»
Ваня, сильно осунувшийся и непохожий на себя прежнего, садится, стараясь не смотреть на чай на столе. Начальник открывает какую-то папку.
Начальник (читает): «Перепелкин Иван Фомич… Пятьдесят восьмая, десять лет… 1945… Сколько еще, Перепелкин?»

Ваня вздрагивает от впервые за много лет произнесенной его фамилии и настороженно смотрит на начальника.

Начальник: «Э-эх, сколько волка не корми… Так и глядишь волком, хоть и Перепелкин… Ни дня тебе не осталось! Амнистия! Иди, вещи выдадут!»

Ваня смотрит ошарашенно.

Начальник (грубо): «Что, дождался? Ты глянь, радуются смерти вождя, сукины дети! Вещи иди забери, сказал!! Ну!!»

Ваню выводят из кабинета начальника и ведут по коридорам. Через минут пять доходят до пункта, где выдают вещи попавшим под амнистию. Ване суют в руку готовый сверток одежды и кричат «Следующий!» Ваня в ступоре смотрит выданное ему. Сверху в прозрачном целофановом пакете -  аккуратно сложенные опаловые четки Марии.

111) Поезд. Ваня сидит у окна и молча смотрит на картинки за окном, которые стремительно сменяют одна другую. Поля, луга, леса, озера, овраги.

112) Июнь 1953 года, Москва.
Квартира в многоэтажном доме. Звонок в дверь. Приятная женщина средних лет, с проседью, вытирая руки полотенцем, идет отрывать дверь. На пороге стоит Ваня.

Женщина (немного растерянно, окидывая его взглядом с ног до головы): «Здравствуйте. Вы к кому?»
Ваня (после недолгого колебания): «Никаноровы тут живут?»
Женщина: «Тут… Да вы проходите!»
Ваня заходит, она закрывает за ним дверь.
Женщина: «Вы к Глебу, наверное? Глеб, подойди!»
В коридор выходит юноша лет восемнадцати с книгой.
Глеб: «Ну что, мам?»
Женщина: «Это ведь к тебе?»

Глеб смотрит на Ваню непонимающе. Выражение лица хозяйки дома меняется.

Ваня (хрипло): «Иван я. Перепелкин. В письмах небось читали…»
Женщина как будто теряет опору под собой и хватается рукой за стену.
Глеб (подскакивая и помогая ей): «Мама!»

113) Квартира семьи Георгия.
Столовая. Ваня и Глеб сидят за столом, пью чай из стаканов. Дверь в соседнюю комнату приоткрыта, виднеется кровать и лежащая на ней мать Георгия с закрытыми глазами. Пахнет валерьянкой.

Ваня (негромко): «Долго спать-то теперь будет? Ну, пусть поспит, дело нужное…»
Глеб (подавленно): «Мы еще в сорок пятом узнали, к нам сам генерал-лейтенант Лукин заходил, вот так вот сидели, как с тобой. Лет десять мне было, помню. Только тогда она вроде крепче была.»
Ваня: «Не крепчают они с годами-то.  Я вот тоже, как освободили, домой торопился, думал, успею обнять. Не поспел, полгода не дождалась…»
Глеб: «Спасибо тебе, что приехал. Мы знали, что он герой. Когда соседи нам в спину шептались, мама всегда, бледнея, говорила мне, чтобы я шел, выпрямившись. В пример мне его всю жизнь ставила. Не мог они никого предать. Ни родину, ни друзей. Никого. Мы это знали.»

Открывается дверь, и мать Георгия входит в столовую и садится рядом с Ваней. Глаза заплаканы, но внешне спокойна.

Мать Георгия (сыну): «Что ж ты гостя не покормил, сразу чай налил? Поди принеси, что от ужина осталось…»

Глеб поспешно уходит на кухню, приносит тарелку, потом кастрюлю с борщом и хлеб. Хозяйка наливает Ване борщ, кладет туда сметану.

Мать Георгия: «Ты ешь, Ваня, ешь. Знаю, что голодный. Поешь.»

Ваня охотно ест борщ, закусывает хлебом.

Мать Георгия (сквозь едва выступившие слезы): «Вкусно?»
Ваня (не в силах оторваться): «Вкусно, Вера Петровна, благодарствую.»
Вера Петровна: «Я тебе потом письма его покажу. Ты знаешь, как он писал о тебе? И рисунки присылал. А писал так, как о других не писал. Мы твои рыжие волосы да веснушки будто наяву видели. Побелели теперь, гляжу. И про сердце твое тоже писал. Все потом покажу. Только не говори, что не задержишься…»
Ваня (не отрываясь от еды): «Дня три могу пробыть, если не прогоните. Дела у меня тут есть.»
Вера Петровна: «Живи, сколько хочешь. Хоть совсем оставайся. Комнату Георгия тебе отдам, там спать будешь. Глеб, тарелку унеси!.. Стой, там рыба еще вроде оставалась, подогрей!»

Глеб забирает пустую суповую тарелку и уходит на кухню.

Вера Петровна (с пронзительной мукой, хватая Ваню за руку): «Ты скажи мне, больно было ему, сыночку моему?»
Ваня (глядя ей в глаза): «Не успел ничего понять. Не почуял даже.»
Вера Петровна (смахивая слезу): «А девушка та, Мария, очень любила его, да? Мой Георгий такой был… Нельзя было его не любить. Его все любили… Тебя кто в твоей деревне ждет? Мать жива?»
Ваня: «Померла.»
Вера Петровна обнимает его, он – ее.
Глеб приносит рыбу, кладет на тарелку, Ваня съедает все.
Вера Петровна: «Знаешь, что, сынок. И вправду оставайся, живи у нас. На работу устроишься, учиться пойдешь. До войны ведь не успел?»
Ваня: «Не успел, Вера Петровна.»
Вера Петровна: «Ну вот и договорились? Останешься, да?»

114) Квартира семьи Георгия.
Ночь. Окно не занавешено. Ваня лежит в постели Георгия и смотрит на его фотографию на противоположной стене. Часы бьют двенадцать. Через минуту закрывает глаза и засыпает.

115) Москва, городская больница.
Кабинет, в котором за столом сидит и просматривает карту больного молодая и красивая блондинка-доктор. Рядом – медсестра. Здесь же делает уроки девочка лет десяти.

Доктор: «Зина, пришли анализы Антоновой. Позвоните ей, пуст придет.»
Зина: «Хорошо, Тамара Викторовна.»

Набирает по телефону нужный номер, происходит разговор, принятый в таких случаях.

Девочка (доктору): «Мама, «В сахарнице – сахар. В каждый стакан с чаем кладут по два кусочка сахара. Всего стаканов – 12. После того, как весь сахар разложили по стаканам, в сахарнице осталось 3 кусочка сахара. Сколько кусков сахара было в сахарнице первоначально?»
Тамара Викторовна (делая замечания в карте): «Думай, Наташа, думай.»
Девочка (поворачиваясь к медсестре): «Зина, ну сколько?»

Зина, улыбаясь, хочет подсказать, но Тамара Викторовна поднимает голову и хмурит брови. Наташа поспешно утыкается в задачник.

Тамара Викторовна: «Зина, посмотрите, кто там остался.»
Зина (отходя, весело Наташе на ходу): «Давай, учись, будешь гинекологом, как мама!»

Выходит за дверь.
Тамара Викторовна слышит громкие голоса за дверью, снова поднимает голову. С растерянным видом входит Зина.

Зина: «Тамара Викторовна, тут к вам, говорят…»
Входит Ваня.
Ваня: «День добрый.»
Тамара Викторовна: «Добрый день. Вы зачем? Вы чей муж?»
Ваня (хмуро): «Ничей. Поглядеть на вас пришел.»
Тамара Викторовна (с недоумением): «Зина, кто это?»

Зина пожимает плечами.

Тамара Викторовна: «Вы кабинетом ошиблись, товарищ?»
Ваня: «Это вряд ли (сует руку за пазуху и достает фотографию Тамары). Знакомая?»
Тамара Викторовна поднимается с места, бледнея. Ваня невольно замечает ее живот беременной женщины на месяце шестом.
Тамара Викторовна: «Откуда… у вас эта фотография?»

Ваня подходит к ней, смотрит прямо в глаза и кладет фотографию на стол оборотной стороной. Тамара смотрит на надпись, сделанную ее рукой: «Где бы ты ни был, моя любовь и верность хранят тебя. Горячо любимому Георгию от Томы. Июнь, 1941.»

Ваня (замечает девочку, кивает на нее): «Твоя дочка? Лет десять, поди?»
Тамара, ничего не отвечая, потрясенно смотрит то на фотографию, то на Ваню.
Ваня (холодно): «В Италии погиб. У меня на руках кончался. Велел тебе рисунки передать да эту фотографию. Рисунки не сберег, отняли, не взыщи. В муках уходил. И муках тех тебе наказал передать, что любил и помнил до последней минуты.»

Молча разворачивается и быстро выходит.

116) Москва, педучилище.
Идут вступительные экзамены. Двери аудитории закрыты, в коридорах тишина, абитуриенты работают над билетами. Слышно, как в коридоре уборщица метет пол. Комиссия состоит из четырех человек. В центре – профессор Озеров, весьма колоритная фигура, седовласый и крайне серьезный. Остальные трое (двое мужчин и одна женщина) общаются с ним с явным пиететом и даже как будто с придыханием.
Ваня делает какие-то наброски на бумаге.

Профессор Озеров (пристально сквозь очки вчитываясь в фамилию по списку): «Янис Калныньш, милости просим!»

Ваня смотрит, как долговязый светловолосый юноша с дрожащим от волнения листком в руках несмело направляется к столу с экзаменаторами, потом снова сосредотачивается на своем задании. Проходит некоторое время.

Профессор Озеров: «Перепелкин Иван!»

Ваня встает.

117) Москва, педучилище.
Молоденькая уборщица моет коридор перед аудиторией, где идет экзамен.
Открывается дверь, выходит Ваня и поскальзывается на мокром полу.

Ваня (пытаясь сохранит равновесие): «Да чтоб тебя!»
Уборщица: «А ты не ругайся, примета плохая. На все вопросы ответил-то?»
Ваня (немного взволнованно): «Да вроде на все. Строгий он у вас, этот Озеров.»
Уборщица (весело): «Сергей Лексеич? Известно, строгий. В университете преподает, кафедрой заведует, сюда только на экзамены наведывается. Что, запытал?»
Ваня: «Не то слово.»
Уборщица: «Это он только с виду такой, а так хороший мужик. Меня вот устроил сюда уборщицей, а в университет гардеробщицей – четыре дня тут, два дня там. Так-то я к сестре в Москву ехала, да она замужняя, места в квартире мало. После работы вот к Сергей Лексеичу бегу, приготовить там, прибраться. У него и живу. Не обижает, платит хорошо. Придирался?»

Открывается дверь, из которой выглядывает женщина-экзаменатор со списком в руке.

Женщина-экзаменатор (собравшимся в коридоре, глядя в список сквозь очки): «Верченых, Зильбер, Кузнецов, Новиков, Перепелкин, Шубина, зайдите.»

Названные по фамилиям, включая Ваню, заходят.
Уборщица снова принимается за мытье пола.
Через минуты две по одному из аудитории выходят люди.

Уборщица (при виде выходящего Вани): «Гляди под ноги, скользко! Что такой смурной? Не приняли?»
Ваня (сквозь зубы): «Не приняли. Сказали, не смогу ничему детей научить.»
Уборщица: «А что так?»
Ваня: «А ты чего пристала?! В лагере сидел восемь лет. Вот, стало быть, почему!!»

Уборщица замирает со шваброй в руке.
Выходит абитуриент Зильбер.

Ваня: «Тебя тоже не приняли?! Ты ж хорошо отвечал?»
Зильбер: «Хорошо отвечал. Фамилия, думаю, подвела. Пятый пункт!»

С расстроенным лицом уходит.
Ваня с недоумением смотрит ему вслед.

Ваня (уборщице): «Чего он сказал-то? Какой такой пункт?»
Уборщица (отставляя швабру в угол, полушепотом): «Да ты погляди на него, чернявый какой. Еврейчик, по всему видать. У Сергей Лексеича гости, бывает, вечерами собираются, а я чай подаю, слышу, о чем говорят. Есть, говорят, такой пятый пункт, который то ли евреев не велит в институты брать, то ли еще как, не возьму в толк… В общем, графа в анкете такая. Анкету-то заполнял, поди?»
Ваня какое-то время потрясенно смотрит на нее, потом подходит к ней ближе и хватает за локоть.
Ваня: «Тебя как зовут?»
Уборщица (растерянно): «Галина Федотовна…»
Ваня (глядя ей в глаза страшным взглядом, на повышенных тонах): «Слушай, Галина Федотовна, а я за что сражался-то, а?! За что в плен попадал, кровью умывался? Я ж думал, победили мы фашизм?! Али как, Галина Федотовна?! Выходит, нет?!»
Уборщица (пытаясь освободить руку): «Да ты что несешь-то, оглашенный! Пусти! Я-то почем знаю! Им ведь виднее, ученые!»
Ваня (отпуская ее): «Дура ты, Галина Федотовна! Ноги моей больше тут не будет! Сегодня же вечером сажусь в поезд и до Иркутска! А ты… мой им тут полы!!!»

Разворачивается и сбегает вниз по лестнице.
Галина остается стоять в ступоре.
Из аудитории выходит Озеров.

Озеров (сердито): «Галя, что тут за крики? Это что, тот, лагерный? Ишь, распустились, почуяли волю! А ты что стоишь! Милицию надо было вызывать! Домывай пол и домой скорее, Анна Никифоровна просила помочь с обедом!»
Захлопывает дверь.

118) Квартира профессора Озерова.
Профессор в малиновом халате сидит в комфортабельном кабинете, работает над рукописью. Тикают массивные часы.
Раздается стук в дверь.

Озеров (не отрываясь от рукописи): «Да!»

Открывается дверь, входит Галина, ставит ему кофе на стол.

Галина: «Вот, Сергей Лексеич, со сливками, как вы любите… Сергей Лексеич!»
Озеров поднимает на нее глаза.
Галина (мнет передник): «Сергей Лексеич… Вы только не серчайте! Я с Анной Никифоровной уж переговорила, она меня к вам отправила. Домой еду, Сергей Лексеич. Не могу тут больше, не прижилась я в Москве, вы уж извиняйте!»
Озеров (удивленно снимая очки): «Ты что это?»
Галина: «Решила я. И не отговаривайте, Сергей Лексеич! Сегодня еду.»
Озеров: «Да ты что? Что произошло? На меня, что ли обиделась?»
Галина: «Что вы, грех мне обижаться на вас. Приютили, на работу устроили, жалованье исправно платили…»
Озеров: «Видно, мало платил. Ты присядь!»
Галина (садится напротив): «Хорошо вы платили, всем была довольна, спасибо. Только надо мне ехать.»
Озеров: «Ничего не понимаю. Говори толком! Заболел кто? С Анной Никифоровной повздорила?»
Галина: «Все здоровы, и с хозяйкой вашей не ругалась. Да вы не тревожьтесь, я с Надеждой поговорила, она вам пособит, пока кого другого не найдете.»
Озеров (разозлившись): «С сестрой, выходит, уже поговорила. А со мной?!»
Галина: «Вы уж простите, Сергей Лексеич, вышло так. Благодарствую за все, зарплаты мне последней не надо, отпустите только!»
Озеров (через минуту, холодно): «Ну, дело твое. Ступай!»
Снова утыкается в тетрадь. Галина встает, слегка кланяется и направляется к двери.
Озеров (поднимая на нее глаза): «Скажи Анне Никифоровне, чтобы выдала тебе жалованье. Со вчерашнего дня приготовлено!»

Галина благодарит, прощается и выходит.
Озеров с досадой захлопывает рукопись.

119) Москва, Северный вокзал.
Поезд трогается с места, на перроне стоят Вера Петровна и Глеб, машут рукой. Ваня машет им рукой из окна поезда. Потом располагается в купе, кладет рюкзак под голову, закрывает глаза, начинает дремать под стук колес. Просыпается от скрипа открывающейся двери и веселого голоса: «Надо же, нашла ведь!»
Открывает глаза, видит Галину, садится.
Она устраивается напротив, устилает стол салфеткой, достает из сумки бутерброды, варенье, ставит термос. Ваня смотрит на это все в изумлении.

Галина: «А ты не гляди… Далеко от Иркутска-то? В которое село?»
Ваня: «В Анзебу.»
Галина: «А мне в Алексеевку! Слыхал?»
Ваня: «Слыхал.»
Галина: «Ну и ладно! Давно домой собиралась, будет с кем поговорить-то в пути. Как тебя по батюшке?»
Ваня: «Иван Фомич.»
Галина: «Ваня, стало быть. Да ты вон, ешь, Ваня! На, держи бутерброд с салом! Помидором прикусывай!»

Ваня берет бутерброд, благодарит.
Галина смотрит, улыбается, достает из сумки небольшую бутылку, наливает в стаканы водку.
 
Галина: «Не гляди, не пьющая, хозяйка дала в дорогу, говорит, свезешь своим гостинец, много у них было… Ну, за знакомство, Иван Фомич!»

Ваня немного отпивает и закусывает.

Ваня (жмурясь): «Ну ты даешь, Галина Федотовна! Не боязно вот так, с незнакомцем?»
Галина: «Не из пугливых я. Опять же, сибирячка. Ежели что, постою за себя, не сомневайся.»
Ваня (впервые улыбаясь): «А я не сомневаюсь. Вижу, что постоишь. Долго ли в Москве прожила?»
Галина: «Два года отмаялась. Не лежит душа, домой хочу. И твоя не лежит, гляжу, сразу поняла. Не приняла она нас с тобой, выходит.»

Вынимает шпильки из волос, начинает расчесывать их не без кокетства, глядя в окно. Ваня смотрит на нее внимательно и впервые – с интересом.

120) Анзеба.
Ваня и Галина подходят к старому одноэтажному дому. У Вани на спине – рюкзак, в руках – чемодан Галины. Ваня открывает дверь, пропускает Галину вперед. Она заходит, оглядывается на небогатое убранство.

Ваня (ставя рюкзак на лавку): «Вот тут я и живу, Галина Федотовна. Заночуй, коли не брезгуешь. Завтра провожу тебя на станцию.»

122) Анзеба, изба Вани, ночь.
Ваня и Галина спят в одной постели. Тикают старые часы, попискивает мышь. Галина спит у Вани на плече. Ваня не спит, пропускает между пальцами длинные прямые черные волосы Галины и думает о своем.
Светает. Он встает, подходит к окну, закуривает. Кричит петух.
Галина просыпается, приподнимается, видит его, улыбается, жмурясь. Ваня поворачивается к ней, тоже с улыбкой.

Ваня: «Ну что, Галка… Бабаня сказывала: спортил девку – женись. Завтра воскресенье. А в понедельник в сельсовет расписываться пойдем. Согласна?»

123) Италия, Миланский Университет, 25 апреля 1963 года.
Лекция в аудитории, заполненной студентами первого курса. За кафедрой стоит седоволосый преподаватель лет шестидесяти, оглядываясь на доску, у которой работает студент. Остальные что-то сосредоточенно пишут в своих конспектах.
Один из студентов поднимает руку.

Профессор (поднимая на него глаза): «Да, Джузеппе.»
Джузеппе: «Профессор Ивановски, а почему они все кончали жизнь самоубийством – Маяковский, Есенин, Цветаева?»
Федор: «Одной фразой на это не ответишь, Джузеппе. Но сама постановка такого вопроса выдает в вас экзистенциалиста. Вы сделаете реферат на эту тему к понедельнику, идет? Мы все выслушаем вашу точку зрения, я выскажу свою и пригласим к обсуждению аудиторию.»

В аудитории раздаются отдельные смешки, но сам Джузеппе серьезно и утвердительно кивает головой.

Федор (студенту у доски): «Закончили, Алессандро? (подходя и надевая очки) Так, посмотрим, какой же пример квинтэссенции тоски в лирике Цветаевой вы выбрали…»
Подходит к доске и видит концовку стихотворения Цветаевой:

                Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
                И все равно, и все – едино.
                Но если по дороге куст
                Встает, особенно рябина…

Берет мел, исправляет ошибки. На секунду замирает у доски, потом поворачивается к Алессандро с улыбкой.

Федор: «А как вы понимаете строчку «Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока»?
Алессандро: «Все просто, профессор. Не тоскует она по родине. Везде ей плохо – и на родине, и за ее пределами.»
Одна из студенток: «Это мы по психологии проходили с профессором Грано. Депрессия называется!»

Смех в аудитории.

Федор (улыбаясь): «Вот вам, Джузеппе, одна из версий «почему». Хорошее замечание, Валерия! Не только Данте, «земную жизнь пройдя до половины», оказался «в сумрачном лесу.»

Джузеппе поднимает руку.

Федор: «Еще что хотите сказать?»
Джузеппе: «Думаю, Алессандро неправ. Думаю, вопреки всему этому она тоскует.  Самое сильное место в стихотворении – финал, как вы учили нас. Просто это выше всякой логики, это то ли гены, то ли подсознание.»

Федор и Джузеппе смотрят друг на друга. Тишина в аудитории.

Федор (спустя некоторое время): «Так гены или подсознание? Куда мы с этим пойдем, к профессору Витторини или к профессору Грано?»

Смех в аудитории. Звенит звонок.

Федор: «Ладно, друзья, встретимся завтра на лекции по итальянской литературе. Напоминаю всем, кто не сдал реферат по Бокаччо, в пятницу последний срок! Все свободны!»

Студенты поднимаются и, шумно разговаривая, выходят из аудитории. Федор собирает свой портфель.

124) Площадь перед Университетом.
Останавливается автомобиль, двери открываются, из него не без труда выходит падре Игнассио. На вид ему лет семьдесят. Автомобиль немедленно окружают дети из школы при университете, теребят его.

Падре Игнассио (ворчливо): «Там, там, на заднем сиденье! Осторожнее, в прошлый раз поцарапали сиденье!»

Дети лезут в автомобиль за конфетами, какое-то время теребят падре за полы сутаны, потом убегают. Падре, качая головой и усмехаясь, опирается на палку и энергичным шагом направляется в сторону университета.

125) Миланский Университет, кафедра литературы, пустая аудитория.
Федор складывает последние конспекты в портфель.
Входит падре Игнассио.

Падре Игнассио: «Теодоро!»
Федор: «Падре Игнассио!»
Крепко обнимаются.
Федор: «Давно не видел вас, падре! Садитесь!»
Усаживает падре напротив себя.
Федор: «Принести вам кофе?»
Падре Игнассио: «Спасибо, не надо. Ты же знаешь, мой термос с капучино всегда при мне, в автомобиле. Как ты, Теодоро? Посмотри на себя, ты стал настоящим итальянцем!»
Федор: «Это Агата старается, чтобы я одевался с иголочки. Я до сих пор в этом ничего не понимаю.»
Падре Игнассио: «Дело не только в одежде, Тео. Прическа, взгляд, повадка – все говорит в твою пользу. Только не говори мне, что я тоже ничего, ты знаешь, я никогда не любил пустословия.»
Федор: «Снова ноги, падре?»
Падре Игнассио: «Замучила подагра. Но, хвала Господу, не до такой степени, чтобы я не мог приехать повидать тебя!»
Федор: «Я было подумал, что вам позвонили…»
Падре Игнассио: «По поводу вашего инцидента? Врать не буду, звонили. Но я бы и так приехал, давно с тобой не виделись.»
Федор: «Это не у моих студентов, это произошло в другом крыле, перед лекцией моего молодого коллеги.»
Падре Игнассио: «Знаю, да, сказали. Свастика на доске у учителя истории. Еще бы я подумал, что это произошло на лекции у тебя. Я так и думал, что преподаватель был молодой. Молодые ребята у молодого преподавателя… Память, Тео! Память - вот важнейшая категория гуманистики! А ее у них, согласись, нет! Ладно, об этом я еще поговорю сегодня. Расскажи лучше, как Агата и девочки?»
Федор (улыбаясь): «Все замечательно, падре Игнассио. Агата сегодня готовит праздничный ужин. Теперь вы просто обязаны к нам заехать!»
Падре Игнассио (уклончиво): «Как Богу будет угодно. Назарио шлет тебе большой привет. У него родился четвертый сын!»
Федор: «Вот это да! Я рад за него! А как его клиника?»
Падре Игнассио: «Его ветеринарная клиника – лучшая не только в Тренто, но и в округе. Старший сын уже помогает, видно, пойдет по его стопам.»
Федор: «А как Паоло?»
Падре Игнассио: «Порадовать не могу, Тео. Он так и не пришел в себя с тех пор. Недавно вернулся домой из психиатрической клиники, снова сильно запил. Пока он там был, я навещал его. Его и Инес.»
Федор: «Инес?!»
Падре Игнассио: «Инес тоже там лечилась, Тео. Тогда, на похоронах, мы просто не сказали вам, она всегда стеснялась этого… У нее было расстройство на почве навязчивой идеи иметь ребенка. У них с Алессио был выкидыш за выкидышем, и так много лет подряд.  Инес страшно переживала, говорила, что это кара Божья за того мальчика, Эрвина. Говорила, что Святая Лючия никогда не простит ее. Я убеждал ее, что это не так, и что в первую очередь она должна простить себя. Они с Алессио много жертвовали на храмы, спонсировали мой детский приют, но так и не смогли усыновить ребенка, хотя я предлагал им много раз.»
Федор: «Бедная Инес, пухом ей земля. Как Алессио?»
Падре Игнассио: «Он тяжело это перенес. Но сейчас уже оправился от горя, в последнее время вместе со мной навещал Паоло в клинике. Тот при виде нас кричал, чтобы мы не показывались ему на глаза, потому что мы все предатели и фашисты. Так и не пережил сорок седьмой год, когда коммунистов исключили из правительства.»
Федор: «Жаль Паоло. Мы много дискутировали с ним на эту тему. Тогда и расстались, разойдясь на «Плане Маршалла». Когда мы еще жили в Тренто, помню, он ввалился к нам пьяный ночью в дом, напугал девочек, кричал, мол, как мне нравится ситуация, когда бывших партизан выгоняют из правоохранительных органов, а фашистов восстанавливают… Жаль!»
Падре Игнассио: «Коммунисты были главной консолидирующей антифашисткой силой в годы оккупации, это так… Даже я, священник, вынужден это признать. Но всему свое время, Тео, ты же понимаешь. Я никогда не верил, что у нас победят коммунисты. Мы просто выплывали на спине одной гидры из пасти другой. Она прогрызла себе путь железными зубами - так уж рассудил Господь. А мы сделали, что могли! Кстати, Тео!.. (с минуту ищет что-то у себя в кармане, потом извлекает фотографию и передает Федору) Вот, взгляни!»
Федор некоторое время рассматривает фотографию, потом вопросительно смотрит на падре Игнассио.
Падре Игнассио (хлопая его по плечу и смеясь дребезжащим смехом, с молодым азартом): «Так это же наш Джакобо, Тео! Не узнал?!! Вот и я не узнал бы, если б не письмо!! Летом сорок девятого уехал строить государство Израиль! Это же наш юный Джакобо, которому, бывало, я отвешивал подзатыльник!!! Гонял их с Джованни… Джованни на небесах, а Джакобо – раввин в Иерусалиме!! Ты посмотри, какая борода! А вот это – его жена и дети, смотри, сколько их! Старшую дочь, пишет, назвал Бьянкой, в честь нашей Бьянки… Зовет к себе в гости! Может, еще и сподобит Господь, не все же в Ватикане молиться, увижу и святую землю!»
Некоторое время, смеясь и радуясь, вместе изучают фотографию.
Падре Игнассио: «О тебе спрашивает, напиши ему, вот адрес!»

Федор записывает адрес.

Падре Игнассио: «А еще просит написать ему адрес Ваньи. Ты что-нибудь узнал о нем?»
Федор (мгновенно меняясь в лице): «Нет.»
Падре Игнассио: «Пробовал узнать?»
Федор: «Пробовал.»

Некоторое время молчат. Потом Федор поднимает глаза на падре.

Федор: «Так что, падре, я скажу Агате, что вы приедете к нам сегодня вечером?»
Падре Игнассио (спустя некоторое время): «А она приедет?»

Федор молча качает головой.
Падре встает, тяжело опираясь на палку, и подходит к окну. Закладывает одну руку за спину.

Падре Игнассио (дрожащим голосом): «Столько лет, Тео. Она так и не простила меня. Она сказала мне тогда, что никогда не простит. Я столько раз искал ее глаза в глазах детей из моего приюта… Те глаза, что у нее были, Тео! Мы видимся периодически, она шлет мне подарки на день рождения, приглашает на свой день рождения. Порой мы даже обнимаемся. Но это уже не та Мария, которую я знал. Она не приезжает к вам 25 апреля потому, что знает, что там буду я. Ее обида на меня даже сильнее ее расположения к вам.»

Федор подходит к падре Игнассио и кладет ему руку на плечо. Падре Игнассио поворачивается к нему и смотрит в глаза.

Падре Игнассио (с влажными глазами): «У меня в ушах стоят ее слова: «Вы всегда учили меня, что у человека должен быть выбор, а сами лишили меня его». Наверное, я неправ был тогда. Предоставь я тогда ей этот выбор, я бы смог умереть спокойно.»
Федор (твердо): «Вряд ли, падре. Вы бы терзали себя еще больше.»
Падре Игнассио: «Кто знает, Тео. А может, она не может простить мне другого…»

126) Тренто, 1945 год. Церковь Санта-Мария Маджоре.
После службы и исповеди. Падре Игнассио и Мария сидят на скамье. Мария – с поникшей головой.

Падре Игнассио (взволнованно и сердито): «Мария, пойми, это выход. Таких, как Фабио, теперь днем с огнем не сыскать! К исповеди регулярно ходит, я знаю его, как облупленного! Несмотря на то, что его отец настолько состоятелен, не рассчитывает на наследство, сам работает в поте лица! И зарабатывает! В двадцать шесть лет уже является владельцем своей компании! Мне проходу не дает, умоляет уговорить тебя хотя бы прогуляться с ним после службы, слышишь? Мария!»
Мария (поднимая заплаканное лицо): «О чем вы просите меня, падре? Солгать ему?»
Падре Игнассио (с досадой): «Ах, чтоб тебя! Да ты улыбнись ему разок, он тебе весь мир к ногам бросит! Не надо лгать ему, правду скажи. Я вижу людей, он твоего ребенка примет, как своего и вырастит как своего. Скоро ты уже не сможешь это скрывать, пойми! Что ты будешь делать одна с ребенком? Встретится ли тебе еще один Фабио Ланди?! Подумай о ребенке, в конце концов! Как он будет расти без отца?!»

127) Милан, аудитория университета, 25 апреля 1963 года.
Падре Игнассио (качая головой): «Я слишком давил на нее тогда. А она уже не была в состоянии сопротивляться.»
Федор: «Вы все сделали правильно, падре. Благодаря вам она стала сеньорой Ланди, супругой банкира, получила доступ в высший свет. Благодаря вам у ее сына Марио сейчас такие возможности.»
Падре Игнассио: «Все так, Тео. Да, с тех пор у нее все было хорошо. Только счастья в ее глазах я никогда не видел. Разве только, когда она смотрела на Марио. Вот этого она мне и не простила!»

Некоторое время молчат, глядя друг на друга. Потом падре бросает взгляд в окно и видит на скамейке рядом с университетом Агату и барышень-близняшек лет семнадцати.

Падре Игнассио: «А, вот и твои, Тео! (хлопает его по плечу) Все, тебе пора, тебя ждут, поспеши! А у меня тут еще дела!»
Федор: «Так нам вас ждать сегодня, падре? Агата испекла вашу любимую пастьеру! Она огорчится, если вы не придете!»
Падре Игнассио (с улыбкой): «Не огорчай жену, Теодоро. Скажи, что если сегодня не успею, то завтра обязательно заеду, пусть оставит для меня кусочек! Ну, с Богом!»

Прощаются. Федор выходит из аудитории. Спустя минуту падре Игнассио, стоя у окна, видит, как навстречу Федору спешат девочки и целуют его в обе щеки, а он обнимает каждую одной рукой. Падре светло улыбается, глядя, как крепко обнимаются Федор и еще более пополневшая Агата, как берутся за руки и вместе с дочками направляются пешком домой. Потом смотрит на часы на руке и решительным шагом направляется к выходу.

128) Миланский университет, перед аудиторией.
Молодой преподаватель (волнуясь): «Падре Игнассио, я предпринял все попытки узнать, кто это сделал, поверьте! Падре Игнассио, если бы вы только…»

Падре Игнассио делает жест рукой и заходит в аудиторию, оставив собеседника по ту сторону двери.
Аудитория полна молодых людей. Падре Игнассио, опираясь на трость, проходит к преподавательскому столу и тяжело садится, отставив эту самую трость. Обводит мрачным взглядом аудиторию. У всех студентов - честные-честные глаза.

129) Перед аудиторией.
Преподаватель истории нервно ходит туда-сюда перед закрытой дверью. В коридоре тишина. Наконец распахивается дверь и оттуда выходит падре Игнассио. Заглянув внутрь, молодой преподаватель видит замерших студентов, сидящих в гробовой тишине. Закрывает дверь и догоняет падре Игнассио, который идет, энергично работая тростью.

Молодой преподаватель: «Падре Игнассио, постойте! Падре Игнассио! Что это вы с ними сделали? Падре Игнассио! Вам удалось узнать, кто это был?»

Падре Игнассио останавливается так резко, что преподаватель едва не налетает на него.

Падре Игнассио: «А если я скажу вам, кто это сделал, что вы сделаете? Отчислите его из университета?»

Молодой преподаватель смотрит на него с непониманием.

Падре Игнассио (с остервенением): «Отчислите?! И он останется таким же неучем, как Гитлер?! Пойдет по его стопам, заматереет и сделает философией то, что сейчас является просто результатом невежества и подростковым идиотизмом?! Не выяснять, кто это сделал, дьявол тебя побери, а разговаривать с ними надо!!! Разговаривать надо!!!»

Преподаватель отшатывается от него в страхе. Падре Игнассио удаляется нервной стремительной походкой под глухой стук трости по пустому коридору.

130) Уютный красивый дом Федора и Агаты, столовая.
Девочки накрывают на стол.
Агата держит рубку у уха и набирает номер телефона. Федор стоит сзади, держа ее за плечи.

Агата: «Мария, здравствуй, это Агата!.. Да, и тебя, дорогая, от всего сердца! Ты приедешь сегодня? У нас, как всегда 25 апреля, собираются все наши… В шесть часов вечера садимся за стол!.. Да, конечно, Назарио тоже будет… Передам, конечно… Ты приедешь хотя бы в этот раз?.. Почему?.. (смотрит на Федора) Послушай, Мария, сделай это ради меня. Он уже очень стар и болен. Тео сказал, он очень хочет тебя видеть… Пожалуйста, Мария! Я очень сильно огорчусь! Нашей Инес уже не будет с нами, мы должны вспомнить ее! И девочки очень соскучились… (снова смотрит на Федора, выражение ее глаз меняется) Мария, спасибо! Спасибо!! Мы ждем тебя!!!»

131) Миланский Университет.
Падре идет по коридорам университета. Его догоняет все тот же преподаватель.

Молодой преподаватель (задыхаясь от бега): «Падре! Только что говорил по телефону с профессором Ивановски, он надеялся, что вы еще здесь и просил вам передать… Дословно, вот: «Падре, она приедет сегодня. Ждем вас ровно в шесть!»
Падре Игнассио (остолбенев сначала, а потом придя в себя): «А сейчас сколько?!»
Молодой преподаватель: «Без четверти пять.»

Падре Игнассио хлопает его по плечу и торопливо уходит.
Садится в машину, отъезжает.
Выезжает на трассу. Едет с открытым окном, в машине включена музыка, мотивы современной итальянской эстрады. Падре в видимо хорошем настроении, спешит, напевает, волосы его колеблет теплый весенний ветер.
Застревает в пробке.
Сзади машины падре – шумное итальянское семейство – папа, мама и трое мальчишек, которые дерутся на заднем сиденье.

Отец: «Марчелло, Антонио, Лео, я сказал, прекратите! Еще минута, и мы поворачиваем назад!»
Мать: «Оставь их, Альдо, пусть дерутся. Давай уже быстрее доедем до твоей матери, голова разболелась от шума! Зеленый свет, трогай!»
Отец: «Я не могу, передо мной стоит машина!»

Сигналит изо всех сил.
Машина падре Игнассио не трогается с места.
Когда к ней подходит полицейский, он видит в открытое окно, что на сиденье, запрокинув голову, сидит мертвый человек в сутане с блаженной улыбкой на устах.

132) Дом Федора и Агаты.
Красиво накрытый стол еще нетронут. Федор сидит неподалеку в кресле и читает газету.
Раздается звонок. Федор встает, поднимает трубку и меняется в лице. Поворачивается в сторону Агаты и Марии, заходящих в этот момент в столовую. Мария ловит его взгляд и замирает в предчувствии беды.

133) Кладбище в Тренто, через несколько дней.
Рука Марии в черной перчатке, кладущая цветы на могилу падре. Под элегантной шляпой с вуалью не видно заплаканного лица. Федор и Агата поднимают Марию и подводят к Марио. Тот подставляет матери руку, она опирается на нее. Идут за Федором и Агатой. Мария идет медленно, неуверенно, шатко, оглядываясь на могилу падре…

134) Италия, 1972 год. Трактир и гостиница под названием «У Роберто».
Глеб выходит из небольшого номера, спускается вниз по лестнице, выходит на улицу и заходит в трактир. В трактире довольно оживленно, звучит музыка и смех. К нему подходит бармен в годах.

Бармен: «Добрый день, сеньор. Желаете чего-нибудь выпить?»
Глеб (по-итальянски): «Да, стакан апельсинового сока со льдом, пожалуйста.»
Бармен приготавливает напиток и с вежливой улыбкой ставит его перед Глебом.
Бармен: «Сеньор неплохо говорит по-итальянски. Откуда сеньор к нам пожаловал?»
Глеб: «Из России. Итальянский стал учить еще в десять лет, после того, как узнал, что в Италии погиб мой брат. Здесь у вас, в Альпах.»

Бармен, оживленно жестикулируя, обращается к своему напарнику. Разговаривают на итальянском между собой, глядя на Глеба.

Бармен: «Ваш брат был партизаном? Его звали Джорджио?»
Глеб, не веря своим ушам, поднимает на него глаза.
Бармен: «Тот самый Джорджио, к которому ходит в горы наша хозяйка, сеньора Мария, когда заезжает сюда?»

Глеб не успевает ответить. В трактир быстро входит толпа народа.
К Глебу спешно подходит молодой черноволосый падре.

Падре (радостно, с энтузиазмом): «Посмотри, вот они! Ты правильно сделал, что вчера зашел в Санта Мария Маджоре! Пусть мой дядя Игнассио на небесах, зато есть я, Мартино! Ты только взгляни на них! Многие из них знали твоего брата!»

Делает жест в сторону обступивших Глеба людей.
В трактире умолкает музыка, посетители медленно подходят к собравшимся.
Первым руку Глебу подает, широко улыбаясь пожилой абсолютно лысый человек. Только по глазам можно узнать, что это – Назарио.

Назарио: «Падре Мартино сказал, что ты говоришь по-итальянски. Твой брат по-итальянски не говорил. Но будь я проклят, если это помешало ему стать моим другом! Меня зовут Назарио!»

Крепко обнимает растерявшегося Глеба. Из объятий Назарио он попадает в объятия седовласого великана – Алессио.

Алессио: «Добро пожаловать в Тренто! Я уже слышал, что у тебя дьявольски трудное имя! Как тебя зовут, скажи сам!»
Глеб: «Меня зовут Глеб.»
Алессио: «Как?»
Все, смеясь, и по очереди обнимая его, стараются произнести «Глеб».
Назарио (показывая на троицу молодых людей, смотрящих на него с восторгом): «Смотри, Глеб, это мои сыновья: Витторио, Альберто, Риккардо! А вот младший, Амато, ему всего девять! Я столько рассказывал им о твоем брате! У тебя есть сыновья?!»
Глеб (с комом в горле, глядя на собравшихся): «У меня два сына. Думаю, их имена вам тоже будет выговорить непросто!»
Назарио (одобрительно хлопая его по плечу): «Это неважно, какие у них имена! Важно то, что ты продолжил то, чего не успел наш Джорджио! Молодец! Он похож на него, правда, Алессио?»

Алессио утвердительно кивает головой, не переставая широко улыбаться.
К Глебу подходит сильно хромающий старик и обнимает его.

Старик (со слезами): «Я – Хромой Уго! Добро пожаловать!»
Глеб попадает из объятий в объятия и слышит имена «Анджело», «Витторе», «Паскуале», «Эммилио». У многих, в том числе и у Глеба, на глазах – слезы.

135) Альпы, у могилы Георгия.
Красивый памятник, на котором написано по-итальянски «Джорджио», без фамилии. Под итальянской версией имени выбит эдельвейс и годы жизни: 1922 – 1945. Глеб кладет на могилу цветы, долго стоит перед ней коленопреклоненный. Вокруг него – бывшие партизаны, проводившие его к месту захоронения Георгия. Через какое-то время Глеб открывает глаза, вынимает из кармана платок, насыпает туда горсть земли, аккуратно завязывает его и кладет в карман. У всех – сухие глаза.
К нему подходит Назарио.

Назарио: «Ты видишь, мы помним твоего брата. Мы все сюда ходим по очереди, чтобы ухаживать за могилой. Хотя она и без нас всегда ухожена благодаря Марии. Ты знаешь, кто такая Мария? Ванья рассказал тебе эту историю?»

Глеб молча кивает.

Назарио: «Так как там Ванья? Мы все любили его не меньше, чем Джорджио. Наверное, он стал большим человеком у себя на родине. Почему не приехал с тобой?»

Партизаны, как по команде, подступают к Глебу и каждый спрашивает, перебивая других: «Как там Ванья? Как Ванья? Как Ванья?.. Пусть приезжает в гости!»

Глеб (спустя значительное время, сглотнув): «Ваня… Не смог он. Ваня стал очень большим человеком в СССР. Он стал…  ну, неважно. Все у него прекрасно. Привет вам передавал! В общем, Ваня живет хорошо!»

Теплый ветер шевелит цветы на могиле, развевает одежду и волосы собравшихся. Спустя какое-то время начинает дуть сильнее. С Глеба слетает шляпа и катится по склону. Младший сын Назарио догоняет ее и бежит назад. Отдает шляпу в руки Глебу, глядя на него зачарованным взглядом. Глеб с улыбкой гладит его по голове.

Синее, синее альпийское небо.

136) Италия, Рим, 1972 год.
Сеньора Мария в прекрасном настроении поднимается по лестнице красивого дома. С нетерпением распахивает двери одной из комнат на втором этаже, почти вбегает туда. Там на большой кровати лежит молодая обессиленная женщина, над которой склонилась другая, в белом халате. С другой стороны кровати сидит сияющий Марио и держит на руках новорожденного.

Марио: «Мама, как ты добралась так быстро!»

Мария со счастливой улыбкой подбегает к нему, сдергивает перчатки. Марио встает, дает ей в руки новорожденного.
Мария с благоговением берет сверток, открывает личико новорожденному, видит рыжий пушок у него на голове, поворачивается к невестке.

Мария: «Норма, как ты чувствуешь себя, дорогая?»
Норма (слабо улыбаясь и принимая от сиделки стакан с соком): «Намного лучше, спасибо.»
Марио: «Мама, посмотри! Он рыжий! В кого это, интересно? Разве у нас был кто-то рыжий в семье?»
Мария (не отрывая любовного взгляда от внука): «Конечно, был, Марио… Как вы хотите его назвать?»
Марио (шутливо): «Как, мама, неужели в этот раз ты позволишь нам самим его назвать?!»
Мария (поворачиваясь к невестке): «Норма, дорогая, ты уже придумала ему имя?»
Норма допивает сок и качает головой.
Мария с внуком присаживается к ней на кровать. В это миг младенец открывает голубые глаза…
Норма (сквозь слабость, неожиданно категоричным тоном): «Моего отца звали Джованни. Нашего старшего вы назвали в честь своего отца, среднему дали имя Джорджио. В этот раз я не уступлю! Этого малыша будут звать Джованни!»
Мария смотрит на Норму и Марио по очереди, ее глаза увлажняются. Потом она переводит влюбленный взгляд на малыша.
Мария: «О, как ты права, Норма!.. Конечно!.. Пусть он будет Джованни!..»
В спальню врываются мальчики пяти и трех лет, подбегают к Марии, обнимают ее.
Марио (испуганно): «Роберто, Джорджио, осторожно! У бабушки на руках – ваш маленький братик Джованни!.. Поцелуйте его, только осторожно! Вот так, молодцы… Ты все-таки расплакалась, мама! Я так и знал!.. Тише вы, оба! Осторожно, не прыгайте на мамочку, ей нужен покой!»
Мария: «Норме и правда нужен покой, Марио. Я посижу здесь с Джованни, а ты отведи детей вниз, поиграй с ними, ты сейчас им очень нужен!»
Марио целует жену, Роберто и Джорджио целуют маму и маленького братика, после чего Марио выводит их из спальни. Сиделка задергивает шторы на окне, Норма погружается в сон. Мария какое-то время ходит по комнате с Джованни на руках, потом садится в кресло и продолжает смотреть на новорожденного, не в силах оторвать от него счастливый взгляд.

137) Точное повторение первой сцены:
Италия, Тренто, 1972 год.
Дом сеньоры Марии.
Сильный дождь. Сеньора Мария, дама лет пятидесяти, возвращается домой, отпускает водителя и входит в дом. Горничная Габриелла принимает у нее мокрый зонтик.

Габриелла: "Добро пожаловать, сеньора, как прошла поездка?"
Сеньора Мария (снимая пальто): "Все в порядке, Габриелла, немного устала. У Марио родился чудесный сын, такой забавный! Как тут без меня, какие новости?"
Габриелла: "После полудня заходил сеньор, оставил вам это..." (передает сеньоре Марии небольшую коробочку).

Сеньора Мария открывает коробочку, видит свои опаловые четки и меняется в лице. Какое-то время смотрит на содержимое коробочки, потом переводит взгляд на стену, где рядом с иконой Иисуса Христа висит фотография рыжего парня лет девятнадцати с голубыми глазами.

138) Точное повторение сцены тридцать шестой:
Сеньора Мария медленно поднимается по лестнице с коробочкой в руках и заходит в свою спальню. Кладет коробочку на трюмо, подходит к шкафу и достает оттуда конька-горбунка. Конек-горбунок лакирован, видно, что с ним обращались очень бережно. Сеньора Мария вытирает с него несуществующую пыль, гладит дрожащими пальцами, улыбается сквозь слезы и прижимает к сердцу.

Раздается звонок. Сеньора Мария подходит к телефону и снимает трубку.
Мария: «Да? Да, Теодоро, как ваши дела?.. (пауза, в течение которой выражение ее лица меняется) Что? Брат Джорджио позвонил тебе?.. Я только что вернулась от Марио, у него родился сын, к сожалению, он не застал меня дома!.. Спасибо! Что он еще сказал? (с надеждой) Может быть, оставил номер телефона или адрес? Только свой? А его адрес?! (потухшая надежда на лице) Что? Во сколько вылетает самолет?! Из Рима?! (смотрит на часы) Спасибо, Тео!!!»

Прерывает звонок и лихорадочно набирает новый номер.

139) Италия, Рим, аэропорт Фьюмичино.
Глеб стоит в очереди на прием багажа. Подходит его очередь, у него принимают багаж, проверяют документы, улыбаются и объясняют, куда идти. Глеб благодарит, забирает паспорт и остальные документы, прячет во внутреннем кармане пиджака. Подхватывает чемодан и отходит в сторону. В открытые двери видит синее небо Италии и невольно делает несколько шагов в эту сторону, стремясь запечатлеть его в своей памяти.
В это время Марио мчится на своей машине в аэропорт.
Глеб отходит от двери, подходит к ларьку, заказывает себе так полюбившийся ему в Италии капучино и не торопясь с удовольствием выпивает его, периодически поглядывая на синеву между открывающимися и закрывающимися дверьми.
В это время Марио подъезжает к аэропорту, выскакивает из машины.
Глеб медленно встает и словно нехотя направляется в нужную ему сторону. На подходе к еще одному проверочному пункту долго ищет паспорт и билеты.

Сотрудник аэропорта (вежливо): «Не торопитесь, сеньор, мы подождем.»

В это время Марио подбегает к пункту, где пассажиры, летящие в Москву, сдают багаж.

Марио (хватая за руки стоящих в очереди худощавых мужчин среднего возраста): «Глеб Никанорофф? Вас зовут Глеб Никанорофф?»

Люди испуганно отстраняются от него и отрицательно кивают головами. Женщина за стойкой удивленно смотрит на него сквозь очки.
Глеб наконец находит искомое. Ворота за ним закрываются.
Как бы немного издали, словно сквозь воду:
Марио, бегущий по коридорам. Добегает до проверочного пункта, где пять минут назад был Глеб, пытается задавать вопросы. Служащий отрицательно мотает головой. Марио начинает эмоционировать. Наконец ему идут навстречу, проверяют списки и утвердительно кивают головой. Марио умоляет пропустить его, но ему отказывают.
Опустошенный Марио идет назад, садится за тот же столик, за которым сидел Глеб, тяжело дышит. Поворачивает голову в сторону окна и видит, как взлетает тот самый самолет.
К нему подходит служащая аэропорта.

Служащая: «С вами все в порядке, сеньор?»
Марио: «А? Да, спасибо, все в порядке.»
Служащая: «Вы уверены, сеньор?»
Марио: «Да, я уверен.»

Служащая хочет отойти, но Марио останавливает ее.

Марио: «Подождите, сеньорина! Могу я вас спросить?»
Служащая: «Да, конечно!»
Марио: «Если бы у вас всю жизнь был отец… хороший отец, который бы заботился о вас и любил вас… А спустя много лет после его смерти вы бы узнали, что он был вам не родной и что где-то, на краю света у вас есть еще один отец, настоящий, что бы вы сделали? Искали бы его?»
Служащая (с понимающей улыбкой): «Трудно сказать, сеньор. Думаю, что настоящий отец – все же тот человек, который воспитал.»
Марио: «Вы, безусловно, правы. Но если бы вы все же испытали смятение, не поддающееся никакой логике?»
Служащая (поправляя галстук): «Тогда, сеньор, я бы сказала себе: Джулия, делай то, что велит тебе сердце. Если оно подсказывает, что твой покойный отец, который так любил тебя, был бы недоволен тем, что ты попыталась бы отыскать родного, может, его лучше не искать? Как вам кажется? Что бы сказал на это ваш отец?»

140)Анзеба, 1981 год.
Иван работает на складе, проверяет товар, заполняет документацию – все на ногах. Рядом гудят две грузовые машины, два грузчика устроили перебранку. Раздается звонок. Иван подходит, снимает трубку, разговаривает. Слов не слышно из-за шума. Видно, как у Ивана меняется лицо, как он медленно кладет документацию на стол, садится. Спустя время опускает трубку на место, обхватывает голову руками и закрывает глаза.

141)Москва, в это же время. Квартира Глеба.
Глеб кладет трубку телефона на место. Рядом – постаревшая Вера Петровна.

Вера Петровна: «Ну что? Что он?»
Глеб: «Ничего. Не ожидал, конечно. Но в конце концов, он должен был это знать.»
Вера Петровна берет со стола письмо, еще раз смотрит на фотографию, на которой изображены Мария и Марио.
Вера Петровна: «Она до сих пор такая красивая… Любила моего Георгия… Получается, только она и любила…»

На первой фотографии молодая Мария с распущенными волосами крепко прижимает к себе пятилетнего Марио. Оба выглядят очень счастливыми. На второй фотографии она – уже дама среднего возраста, с красивой прической, прильнула к плечу Марио, который выше ее на целую голову. На третьей фотографии – Марио с Нормой и детьми.

142)Анзеба, 1981 год, летний полдень.
Иван идет к дому с ведрами в обоих руках, ставит возле крыльца. Галина закатывает в банки огурцы. Иван подходит к оконному проему, смотрит на нее теплым взглядом.

Иван: «Галка! Ты скоро закончишь-то?»
Галина (ворчливо): «Только начала ведь. Чего там?»
Иван: «А ничего, Галка… Поговорить хотел. Я вот там тебе это… воды наносил. Огород-то сейчас поливать или ввечеру?»
Галина (запихивая огурец в банку): «Да уж полей сейчас, вечером, коли не напьешься, другие дела найдутся.»
Иван (кивнув): «Понял. А я, Галка, не буду больше пить, не бойся. Да не отмахивайся, правду говорю. А еще, Галка, сказать хотел… В церкви вчера побывал, поговорил там с кем надо. Креститься хочу! Завтра утром пойду и крещусь, слышишь?»
Галина (в удивлении всплеснув руками): «Ах ты, Господи! Это ж каким бревном тебя шарахнуло? Ты чего это?»
Иван: «Шарахнуло, Галка… Ты погоди, слова подбираю… Скажу потом, дай малость отойти! Много за весь век-то я тебе сказать хотел… Ты уж обожди до вечера, Галка!»

Отходит от окна, берет ведро, несет на огород.
Через минут пять выбегает Галина с сумкой и кошельком в руке.

Иван (весело оглядываясь на нее из огорода): «Ты куда это, Галка?»
Галина (уже за калиткой, через забор): «А масло-то, масло! Закончилось, и хлеба нет! В магазин я, быстро обернусь!»

Уходит. Иван поливает огород, напевает себе что-то под нос, улыбается. Потом относит пустые ведра в сторону, вытирает с лица пот, подставляет лицо солнцу. Затем заходит в дом, выносит оттуда сломанную табуретку и начинает ее чинить.
Через минут пятнадцать появляется Галина с полной сумкой, расстроена.

Иван (поднимает на нее глаза, перестает улыбаться): «Стряслось чего?»
Галина (махнув рукой): «Да у Воробьянихи снова шум да гам. Как померла Ильинична да как объявился Колька, внук ее троюродный али там четвероюродный – леший его разберет! – так к магазину-то и не пройти спокойно. Бутылки прямо в головы прохожим из-за забора летят. Я им – чего творите, мол, людей бы постыдились! – а они мне: заткнись, сука старая, а то сами заткнем. А один, лысый такой, прямо пивом плеснул через забор. Там их штук шесть, за забором-то, девку какую-то приволокли, насильно вроде как поят, она визжит, сопротивляется. Ленка-магазинщица говорит, позвонила уж в милицию, да как едут-то у нас, сам знаешь. А Мишка наш в город с утра подался по делам. Ты тут это… ведра-то убери пустые, а я еще раз в милицию позвоню, нет жизни, ироды проклятые…»

Уходит в дом.
Иван сидит несколько секунд, играя желваками. Потом встает, берет вилы и выходит за калитку.
Доходит до двора, откуда слышна громкая магнитофонная музыка, гогот и женские визги. Толкает калитку, заходит внутрь.
В доме грязь, бутылки, накурено. Трое сидят за столом, играют в карты и пьют, один на кушетке пытаются раздеть сопротивляющуюся девушку.

Иван: «День добрый!»

Его никто не слышит и не видит.
Иван подходит к кушетке, за шиворот оттаскивает пьяного подростка. Девушка садится в постели, пытается себя прикрыть.

Иван (девушке): «Ноги в руки и быстро отсюда!»

Девушка убегает.
Подросток, которого оттащили за шиворот, продолжает сидеть на полу. Таращится на Ивана, потом садится на кровать.

Подросток: «Колька, кто это?»

Вся компания оборачивается в сторону Ивана.

Колька (вырубая магнитофон): «Ты чего приперся, дед?»
Иван: «Весело вам, как погляжу. Долго еще гулять-то будете?»
Лысый в майке (оборачиваясь, сидя): «Это еще кто?»
Иван (глядя на Лысого): «Это ты, что ли, жену мою пивом окатил?»
Лысый (осклабясь): «А… так это твоя старуха тут орала за забором! Скажи, пусть нос свой не сует, куда не надо! Сам проваливай подобру-поздорову!»
Иван (подходя ближе): «Да нет, ребята, думаю, вам пора. Тебе вон в первую очередь!»

Изо всей силы ударяет Лысого кулаком в лицо. Тот падает, опрокидывая стул и стол. Все вскакивают. Лысый поднимается, держась за лицо, хватает со стола нож. Компания разом протрезвевает.

Колька (отнимает у него нож, удерживает его на месте): «Тихо, тихо, Димон, не кипятись! Помни, нельзя тебе в этот раз! Убьешь ведь, сядешь потом надолго! Ну, тихо, тихо! (не отпуская лысого и обращаясь к Ивану) Ты чего это, а? Ты как себя ведешь, дед?»
Иван (хмуро): «Для иных дядя Ваня, а для тебя Иван Фомич! Ты что тут устроил, поганец?! Ильинична в гробу переворачивается оттого, что в хате ее творится!»
Колька (обращаясь к Димону, но не отпуская его): «Ха! Слышь, Димон! Он отчитывать еще нас будет!»
Белобрысый в тельняшке: «А может, нам самим в милицию позвонить?»
Колька: «Толку нет. Там Мишка работает, сосед его… Помню, к бабке раз приезжал, так бегали к нему всякие поделки из дерева стругать…  Не трогайте его, ребята, пусть валит. Плевать на него, козла старого! Не зря в лагере сидел, видно, там быковать научился!»
Димон (отталкивая Кольку, вытирая кровь с разбитой губы рукавом): «В лагере, говоришь, сидел? А за что?»
Колька: «Так говорят, в плену был!»
Димон (ухмыляясь): «А… так ты немцам продался, а нас тут уму-разуму пришел учить?»
Иван (хмуро): «И правда зря пришел. Таких-то не научишь…»

Поворачивается, хочет уйти.

Белобрысый в тельняшке (вслед): «Эй ты, дед! Что так быстро уходишь?»
Димон (с издевкой): «Видать, драпать не привыкать!! Эй! Мы ж не немцы! Гляди, портки не потеряй!»

Иван поворачивается, играя желваками.

Димон (садясь): «Да ладно, дед! (наливает себе водки, пьет) Пошумели, и хватит. Ты вот лучше скажи, кому польза от того, что ты воевал? От победы вашей? Живешь-то ты как? Ордена все уже продал? (с деланным сожалением хлопает себя по лбу) А, точно, забыл, извини! И не было их у тебя! Ну это ладно… Я вот разные ордена в руках держал… Хоть и не воевал, а было дело! (ржут всей компанией)»
Иван: «Я таких, как ты, видел в лагере. Бесполезно с тобой говорить, не поймешь (обращаясь к Кольке) Дом-то продавать будешь али как?»
Колька (с вызовом): «Подумаю еще. Тебе что за дело?»
Иван: «Продавай и уезжай из Анзебы. Народ тут суровый, сибирский. Гляди, нарветесь.»

Снова поворачивается и направляется к выходу.

Димон (выпивая еще, вдогонку Ивану): «Слышь, дед! Лучше бы немцы тут заправляли, в Анзебе-то твоей! Толку бы больше было!»

Иван на секунду останавливается, потом выходит. Возвращается с вилами, наставляет на всю компанию. Они вскакивают.

Колька (выставляя вперед руки): «Эй, хорош! Ты что, совсем!! Брось вилы, не на войне!!»
Иван (решительно, с покрасневшими от ярости глазами): «Пока я жив, не вам тут заправлять, выродки! Ну-ка, Колька, собирай их и вали отседова, чтоб глаза мои вас больше не видели!! Не доводи до греха!!»
Колька (срывая куртку со спинки стула): «Ну ты глянь, че делает! Совсем спятил! Ребята, айда отсюда, ну его!»

Молодые люди прихватывают кто куртки, кто бутылки со стола, с опаской ускользают, стараясь держаться в стороне. Иван смотрит, как они выходят за ворота, садятся в машину. Отставляет вилы, оборачивается и смотрит на ветхий дом Ильиничны. Садится на скамью, закуривает.
В это время Димон приоткрывает дверь машины, хочет вернуться, но раздается звук милицейской сирены. Молодые люди спешно уезжают.
У дома Воробьянихи останавливается машина с надписью «Милиция». Из нее выходит молодой человек в форме милиционера, заходит за ворота, видит Ивана, сидящего на скамье.

Милиционер: «Ты чего это тут, дядь Вань?»
Иван (поднимая на него глаза): «А, Мишка… Чегой-то ты рано из города?»
Михаил: «Да все дела сделал, подъезжал уже, а тут как раз вызов по рации… (садится рядом, видит вилы неподалеку, смотрит на Ивана) Не лез бы ты на рожон, дядя Ваня. Снова Колька и его дружки?»
Иван: «Они самые. Ты ж только на пятнадцать суток за дебош можешь их посадить.»
Михаил: «Так не убили пока вроде никого. Ты за вилы-то зачем схватился?»
Молча смотрят друг на друга. Иван выплевывает сигарету. Мишка снимает фуражку, отряхивает ее, проводит рукой по лицу.
Михаил: «Ты вот что скажи мне, дядя Ваня. Отчего это мы так погано живем?»
Иван: «Что это ты нынче, Мишка? Стряслось чего?»
Михаил: «Я ведь думал, когда служить шел, что это вроде как с твоими коньками-горбунками – состругаю все лишнее, чтобы стало гладко, правильно… А не получается. Что ни день, то какая-нибудь… новая гадость. И с начальством что-то не лажу. Уволюсь, думаю. Как считаешь, дядь Вань?»
Иван: «Эх, Мишка… Кабы был у меня ответ! Я-то со своим начальством, кажись, всю жизнь не ладил. А тут оно возьми меня да удиви! Аккурат оттуда, сверху-то… И кажется, весь мир бы сейчас перевернул да горы сдвинул, как те, итальянские, что в молодости. А ты главное, нос-то не вешай, Мишка. Не отступай! (с улыбкой обнимет его за плечи) Мы с тобой еще повоюем, слышишь!»
Михаил (полунасмешливо): «Да уж, дядь Вань! Вояки еще те… Ты ремень-то на штанах до конца застегни! Вон, глянь, тетя Галя бежит, сейчас все твое геройство кончится!»

Иван счастливо смеется и обнимает его. У него – все те же голубые глаза и веснушки.

142) 90-е годы XX века.
Самолет. В самолете – поседевший Марио с Джованни. Джованни – лет восемнадцать. Он рыжий и весь в веснушках, очень похож на Ваню в юности.

Джованни: «Папа, ты уверен, что это была хорошая идея?»
Марио: «Я уверен, Джованни. У твоих братьев – экзамены в университете, а у тебя вступительные еще не начались. Всего на несколько дней, Джованни. Бабушка с радостью полетела бы с нами, если бы могла, но доктора запретили ей летать. (С улыбкой) В конце концов, одна мысль о том, что она не зря потратила столько денег на репетиторов по русскому языку сначала для меня, а потом для тебя и твоих братьев, будет согревать ей сердце!»
Джованни: «Ладно, папа. Только обещай мне, что после этого мы посмотрим Москву!»
Марио (горячо): «Обещаю, Джованни!»

143) Анзеба, кладбище.
Сильно постаревшая Галина показывает Марио и Джованни могилу Ивана, на которой написано: «Перепелкин Иван Фомич. 1926 – 1981».

Галина: «Лысый-то ихний до сих пор сидит, Мишка наш постарался. Срок большой дали, только вот Ваню моего уже не вернуть. У самого склада вечером подкараулил и зарезал, изверг… Четырнадцать годков как в земле, а ровно вчера случилось…» (приседает, вытирает слезы и начинает пропалывать сорняки на могиле)
Марио и Джованни стоят молча, сняв головные уборы.
Джованни (трогая отца за руку): «Папа…»
Марио: «Что, сынок?»
Джованни: «Почему ты плачешь, ты ведь не знал его?»
Марио: «Наверное, потому и плачу (садится и гладит рукой могилу). Ты знаешь, я сам не ожидал. Не ожидал этих своих итальянских слез на этой вот русской земле, в этом краю… Я не могу объяснить это, сын. Мне всю жизнь хватало любви Фабио, моего отца. А может, это сейчас плачет моя мать, твоя бабушка… Так все переплелось, Джованни. Прошу тебя, когда меня не станет, не забывай, хорошо? Никогда не забывай, и братьев тоже попроси.  Ты обещаешь мне?»
Джованни (садясь рядом и обнимая отца): «Я обещаю, папа (глядя на Галину, вытирающую слезу) А слезы не бывают итальянскими или русскими. Они всегда соленые, понимаешь, папа?»
Последнее предложение Джованни произносит по-русски. Отец глядит в его голубые глаза и взволнованно целует его.
Над ними кричат журавли.

Диана Шулинская,
2021.