Влюбленный в театр

- Голубой экран нас зовет, ничего не поделаешь, - сказал Исмет, бросив кости. Даже глаз от нард не поднял…
Они сидели в одном из многочисленных кафе Ортакёя . Исмет играл с Орханом в нарды и разглагольствовал. Рыза сидел на стуле задом наперед и наблюдал за игрой.
- Да ведь вы предали искусство, предали театр! А как же наши идеалы? – возмутился Фуат.
- Все в порядке с нашими идеалами. Что нам, голодными сидеть? Или податься в уличные торговцы?
Фуат разозлился.
- Ладно, вы играйте, а я пошел.   
Да, пусть лучше торгуют бубликами или лимонами, но не продают свою честь! Пусть стоят на рынке за прилавком, но не предают искусство!
Из Бешикташа он пошел вверх, к площади Таксим; миновал здание, где раньше располагался театр. Потом это помещение долго стояло закрытым, а теперь в нём расположился бильярдный зал.   
Да что же это такое?
Раньше было так много театров! А сейчас в кинозалах устраивают магазины, в театрах – бильярдные залы. Все слои общества поразило бескультурье и жажда быстрой наживы.
По дороге домой Фуат купил инжиров у уличного торговца, очистил один и начал есть. В газете, из которой продавец сделал кулек, было напечатано интервью с Махиром Джановой : «Поэты устраиваются сочинять рекламные тексты, писатели – кропать сценарии для сериалов; критики идут в частные «академии» преподавать за доллары, а театральные актеры становятся шоуменами или играют всё в тех же телесериалах. Каждый пытается преуспеть в жизни». 
«Браво, мастер! Ты всё верно сказал и выразил то, о чем я сейчас думаю. А в первых рядах, несомненно, наши бараны-актеры», - пробормотал Фуат, присел на скамейку, развернул кулек и продолжил читать: 
«Театральный народ, от драматургов и актеров до костюмеров и осветителей, не в силах противостоять могучему зову голубого экрана и заманчивым финансовым предложениям, перебирается на телевидение и бросает искусство ради паясничанья. Театры нашей страны пустеют и страдают от небрежения».
Размышляя о прочитанном, Фуат пошагал дальше.
Домой он пришел весь в поту. Стояла жаркая, влажная погода. По лестнице поднимался, отдуваясь. В подъезде повстречал мадам Элени, перемолвился с ней парой слов.
«Вот пример негативного отбора в обществе», - подумалось ему.
Когда-то мадам Элени была владелицей всего этого дома. После греческих погромов в сентябре 1955 года ее дети уехали в Грецию, а они с мужем не смогли бросить Стамбул – город, где родились и выросли, с которым сроднились. Стамбул и Турция были для них родиной, а Греция – чужой страной. Здесь у них с каждой улицей, с каждым уголком были связаны свои воспоминания. 
Дети мадам Элени обосновались в Афинах и поначалу часто, раз-два в год, приезжали навестить родителей. Со временем эти визиты становились все реже: дела, заботы, дети в школу пошли… Когда умер муж, мадам Элени осталась совсем одна. Потом начались материальные трудности, и она продала дом с торгов владельцу бакалейной лавки на углу, уроженцу Элязыга . Теперь она снимала квартиру в доме, которым когда-то владела, но держалась с прежним достоинством: ни манеры ее, ни осанка нисколько не пострадали.
Фуат позвонил в дверь. Никто не открыл, пришлось доставать свой ключ. Санем не было дома, сын тоже еще не вернулся из школы. 
«Негативный отбор…» «Голубой экран нас зовет…» Только эти слова и крутились в голове.
Он рухнул в кресло, снял ботинки. Из дальней комнаты прибежал Орешек, песик сына, запрыгнул Фуату на колени и стал лизать его в лицо. Фуат спихнул его на пол и огляделся в поисках пульта от телевизора. Потом передумал. Телевизор был теперь для него инструментом уничтожения искусства. Вспоминались кинотеатры, театральные залы, визиты к соседям…
- Проклятый голубой экран, ты уничтожил все хорошее, что было в нашем обществе! – пробормотал он вслух.
Снова натянул ботинки, подошел к телевизору и обхватил его руками, а потом медленно выбрался с ним на лестницу и спустился вниз, к квартире мадам Элени. Позвонил.
- Чем обязана, Фуат-бей? – учтиво улыбнулась ему пожилая соседка.
- Мадам Элени, мы этот телевизор почти не смотрим. Времени нет. А у сына, понятное дело, уроки.  Не хотим, чтобы телевизор ему мешал. Вот мы и решили, чтобы без дела не стоял, отдать его вам.
У старушки глаза засияли от радости.
- Ах, как это мило с вашей стороны! Мерси!
Фуат внес телевизор в квартиру. «Ну, хоть на что-то сгодится этот чертов голубой экран!» - подумал он про себя. Может быть, телевизор развлечет мадам Элени, и теперь ей будет не так одиноко.

***

Он никак не ожидал от Санем такой бурной реакции. Может быть, на нее так подействовали вопли сына? «Мама, я хотел посмотреть мультик…»
Фуат молча выслушал всё, что наговорила ему жена.
Санем сидела на кухне, чистила лук и кричала сквозь слезы:
- Ты в этом доме не один живешь! Почему тебе плевать на наши с сыном потребности? Я сыта по горло твоими навязчивыми идеями! Как будто кроме тебя некому спасать в театр в нашей стране! Ты в последнее время совсем уже свихнулся!
Уфф… Слова летели, как пули из автомата. И непонятно было, почему она плачет, от лука или от огорчения. И на что, спрашивается, было так злиться? 
Фуат очень обиделся. Одно дело, если бы всё это он услышал от кого-нибудь другого. Но это говорила его жена, его единомышленница, с которой они когда-то вместе мечтали служить искусству театра! Значит, всё кончено. Нужно было признать поражение.
Он лег спать рано. Натянул одеяло на голову и сразу вспотел: жарко же. В голове крутились мысли, не давали уснуть. Потом под одеяло залез Орешек, пробрался от ног к груди и стал ласково, словно целуя, лизать Фуата в лицо. Может быть, он хотел утешить хозяина, сказать ему: «Да, ты прав, но пусть их! Не расстраивайся!»

***

Санем окончила Американский колледж в Ускюдаре. В их компании только она одна могла читать по-английски.
Они попросили приятеля привезти из Англии книги Станиславского и Брехта, не переведенные на турецкий, и втроем – Рыза, Санем и Фуат – читали их, сидя у печки и попивая чай, до самого утра, строчка за строчкой, пока не затвердили наизусть. 
Потом они вместе учились в консерватории  и были самыми блестящими студентами своего курса. На летних каникулах ездили в Англию в молодежный лагерь, собирали клубнику, а на обратном пути на заработанные деньги смотрели в Лондоне самые лучшие спектакли. Это стало для них священной обязанностью, чем-то вроде хаджа, в который они отправлялись, пока учились, почти каждый год.
В основе чувства к Санем, что развивалось и крепло в нем в те годы, лежала именно их общая любовь к театру. Только Санем и театр были важны для него в жизни, а больше никто и ничто. 
Когда Фуат сказал Рызе, что они с Санем любят друг друга и собираются пожениться, Рыза был удивлен. «Очень рад за вас», - сказал он, но с какой-то странной интонацией, и вид у него был совсем не радостный, а, скорее, огорченный.
Может быть, он тоже любил Санем? 
Впрочем, Фуат недолго размышлял об этом: решил, что если бы что-то такое было, Рыза сказал бы ему прямо.
Санем и Рыза были его самыми близкими друзьями. Вместе они были одной командой. Бойцами театрального фронта.

***

Целую неделю они с Санем не разговаривали. Жили в одном доме, но не говорили друг другу ни слова. Санем не предупреждала, что куда-то пойдет и поздно вернется. А Фуат всё это время почти никуда не выходил. Оброс щетиной, целыми днями ничего не делал.
От скуки начал репетировать переложенную для театра повесть Гоголя «Записки сумасшедшего».
Тем более, что там все равно только одно действующее лицо.
Как был бы хорошо в этой роли Генджо Эркал ! 
«Хорошо, что есть такие люди, как Генджо Эркал! – думал Фуат. – Его театр тоже закрылся, теперь там книжный магазин. Ну, это еще куда ни шло. Всё лучше, чем бильярдный зал».
Текст он уже почти выучил наизусть. Отдался роли полностью. Брал в руки книгу и начинал:
«Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение. Я встал поутру довольно поздно, и когда Мавра принесла мне вычищенные сапоги, я спросил, который час. Услышавши, что уже давно било десять, я поспешил поскорее одеться. Признаюсь, я бы совсем не пошел в департамент, зная заранее, какую кислую мину сделает наш начальник отделения...»
Однажды Фуат целый день репетировал пьесу, словно актер, готовящийся к премьере. Он был убежден, что с каждым разом играет всё лучше, и был очень собой доволен. «Пусть мне еще далеко до Генджо Эркала, - подумалось ему, - но все-таки я хороший актер». 
- Вот он, театр, чтоб вам пусто было! – выкрикнул Фуат вслух. Потом мелькнула мысль: «Может быть, я тоже потихоньку схожу с ума, как герой Гоголя?» Он усмехнулся. «Да нет, что за ерунда».

***

Кто на кого обиделся? Правда была на его стороне. Санем предала театр. Как Рыза и другие… Он всё мог простить, но только не это.
На выходных, когда Фуат столкнулся с Санем в коридоре, та заговорила с ним впервые со дня ссоры:
- Эй, ты! Ты вообще задумываешься, на что мы живем, или ты еще глупее, чем я думала?
Он-то думал, что она скажет что-нибудь хорошее. Но жена опять принялась стрелять словами, как из автомата, вываливая всё, что накопилось на душе. На этот раз, правда, не плакала. 
- Я больше так не могу! Уже несколько месяцев в семье зарабатываю я одна, а ты даже не пытаешься что-то делать. Живи один в своем вымышленном мире наедине со своим театром, а я ухожу жить к Айнур! 
За полчаса Санем собрала кое-какие свои вещи и ушла вместе с сыном, хлопнув дверью на прощание.
Некоторое время Фуат стоял в растерянности посреди гостиной, сунув руки в карманы. Из членов семьи с ним остался один Орешек. Словно желая утешить хозяина, он тянул его зубами за штанину, приглашал поиграть.
- Может, нам с тобой вместе написать пьесу? – усмехнулся Фуат и потрепал Орешка по голове. Вспомнился отрывок из «Записок сумасшедшего», над которым он работал в тот день:
«Ах ты ж, собачонка! Признаюсь, я очень удивился, услышав ее говорящею по-человечески. Но после, когда я сообразил все это хорошенько, то тогда же перестал удивляться… Я еще в жизни не слыхивал, чтобы собака могла писать. Правильно писать может только дворянин. Оно, конечно, некоторые и купчики-конторщики и даже крепостной народ пописывает иногда; но их писание большею частью механическое: ни запятых, ни точек, ни слога…»
 
***

Пятнадцать дней они с Санем друг другу не звонили.
Фуат продолжал репетировать Гоголя.
«Сегодня середа, и потому я был у нашего начальника в кабинете. Я нарочно пришел пораньше и, засевши, перечинил все перья…»
Теперь его игра была безупречной.
«Разбесил начальник отделения. Когда я пришел в департамент, он подозвал меня к себе и начал мне говорить так: «Ну, скажи, пожалуйста, что ты делаешь?» — «Как что? Я ничего не делаю», — отвечал я. «Ну, размысли хорошенько! ведь тебе уже за сорок лет — пора бы ума набраться. Что ты воображаешь себе? Ты думаешь, я не знаю всех твоих проказ? Ведь ты волочишься за директорскою дочерью! Ну, посмотри на себя, подумай только, что ты? ведь ты нуль, более ничего. Ведь у тебя нет ни гроша за душою. Взгляни хоть в зеркало на свое лицо, куды тебе думать о том!..»

***

Однажды, когда Фуат сидел на балконе, читал Гоголя и поглядывал на улицу, пришла Санем, забрала еще кое-какие вещи и ушла.
С мужем даже словом не перемолвилась.   
Снова хлопнула дверью, но через пару минут вернулась. Фуат думал, что уж теперь-то жена что-нибудь ему скажет, ан нет. Молча забрала собаку и удалилась.
Несколько раз после школы заходил сын. Однажды спросил:
- Папа, а когда мы с мамой вернемся домой?   
- Не знаю, сынок, спроси у неё.
Он был уверен, что рано или поздно Санем перестанет злиться и придет назад.
Однако он её никогда уже не простит. Рызу он понимал. Но слова и мысли Санем – человека, с которым он делил свою жизнь и свои идеалы – его просто убили.   

***

Одиночество тяготило Фуата всё сильнее.
«Хоть бы собаку оставили», - вздыхал он.
Однажды в дверь позвонили. «Ага, - подумал он. – Не выдержали и вернулись».
Он позволил себе не тропиться. Вальяжно подошел к двери, открыл.
Это был консьерж. Смотрел на Фуата и ухмылялся, блестя золотыми зубами, как будто обо всём знал и с любопытством, словно зритель в театре, ждал, чем окончится спектакль. 
- У нас тут в доме будут насекомых травить, вашу квартиру обработать?
- Спасибо, не надо.
- Вы все-таки спросите у супруги. Может быть, она захочет.
- Я же сказал: нет! Нам не нужно! – рявкнул Фуат и захлопнул дверь. Потом пробормотал вслух: - Как будто у нас есть на это деньги…
В голове крутились последние слова консьержа. Про «супругу», скорее всего, он ввернул, чтобы поглумиться. 
Очень разозлился Фуат. Лег спать пораньше, но перед сном снова стал читать:
«После обеда ходил под горы. Ничего поучительного не мог извлечь. Большею частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании».

 ***

Однажды утром Фуат встал довольно рано. Умылся, побрился. Отражение в зеркале немного его тревожило.
Похудел, что ли?
«Ведь не конец же света настал, - подумал он. – Остались же еще в мире места, не загаженные телевидением».
Он решил выбраться, наконец, из дома, разузнать, что происходит, и поискать работу.
Может быть, Санем и права. Чтобы жить, нужно зарабатывать. Нужно найти возможность, не переставая заниматься искусством, достойным образом зарабатывать деньги. У него же есть сын. Нужно вырастить его и обязательно дать хорошее образование.
«Сегодняшний день — есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я. Признаюсь, меня вдруг как будто молнией осветило. Я не понимаю, как я мог думать и воображать себе, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в голову эта сумасбродная мысль? Хорошо, что еще не догадался никто посадить меня тогда в сумасшедший дом».
Фуат вышел из дома. У подъезда повстречал мадам Элени и та, как всегда, учтиво поприветствовала соседа.
Ехать в Ортакёй не хотелось. «Эти чудики, как всегда, бездельничают, сидя в кафе», - подумал он, выходя на Таксим. Ему вспомнился приятель по консерватории, Селим. Самый отъявленный бездарь на курсе. Фуат недавно наткнулся на его имя в газете: оказывается, Селим затеял масштабный проект, будет ставить мюзиклы. Может быть, у него найдется какая-нибудь работа?
Компания Селима снимала помещение в одном из недавно отреставрированных старых зданий недалеко от Таксима. На входе стояли новенькие электронные турникеты и дежурили молодые, дюжие красавцы-охранники с металлодетекторами, проводившие тщательный досмотр посетителей.
Как же это всё раздражает, подумал Фуат. Но делать нечего, прошел досмотр. При нем, собственно говоря, ничего и не было, кроме металлических денег и ключей. Мобильным телефоном он не пользовался: ему не нравились все эти «постмодернистские штучки». Мобильник был для него символом отталкивающих ценностей современности.
У стойки за пунктом досмотра Фуата встретила необычайно красивая девушка лет двадцати в мини-юбке и блузке с декольте.
- Вас ожидают? – спросила она.
- Нет. Просто хотел зайти, спросить, как дела. Мы старые друзья…
Девушка позвонила секретарше Селима, та связалась с его помощницей и попросила передать, что ответ скоро будет. Уф, ну и бюрократию развели! Он будто пришел в штаб-квартиру транснациональной корпорации на Уолл-стрит.
Фуату захотелось сбежать, но ладно уж, раз пришел… Можно, по крайней мере, удовлетворить свое любопытство.
Наконец ему разрешили подняться. Охранник показал, куда приложить электронную карту, полученную от девушки за стойкой, и Фуат прошел через очередной турникет. Потом проехался в диковинном скоростном лифте, так и не разобравшись до конца, как он работает. Надо же ведь было постараться вмонтировать эти дурацкие современные штуковины в старое здание! Почему его выбрали? Разве в одном из современных бизнес-центров в Маслаке  не было бы удобнее? Атмосфера не та, наверное.
Одну за другой Фуат преодолел преграды в виде секретарши и помощницы. Потом его попросили немного подождать. Минут через пятнадцать пришла секретарша и пригласила следовать за ней. Селим встретил его у дверей своего кабинета. Выглядел он весьма представительно: был одет в темно-синий итальянский костюм, отпустил бородку, носил очки и курил трубку. «Так, должно быть, принято выглядеть, раз уж ты в этом бизнесе», - подумал Фуат. 
Селим обнял его, расцеловал в обе щеки.
- Добро пожаловать, Фуат! Каким ветром тебя ко мне занесло?
- Давненько не виделись. Я проходил мимо и дай, думаю, зайду, спрошу, как дела.
- Молодец!
После ни к чему не обязывающей беседы за чаем и кофе Фуат наконец набрался храбрости перейти к главному. Рассказал, что остался совсем без денег и хотел бы попросить Селима взять его на работу. По телефону не хотел об этом говорить. За время его не такой уж и длинной речи то и дело звонил телефон, несколько раз заходила секретарша с какими-то бумагами. 
- Фуат, дорогой мой, мы, как видишь, начинаем новый проект…
Партнером Селима была крупная продюсерская компания с международными связями.
- Да, я как раз об этом. Что, все места уже заняты? 
- Видишь ли, дорогой мой, в наше время зрителю интересно не столько искусство, сколько шоу. А для шоу нужны не прекрасные театральные актеры вроде тебя, а поп-артисты с именем. Сам понимаешь. Увы, этого требует зритель, и с этим необходимо считаться, если хочешь, чтобы твой проект имел коммерческий успех. Приятного в этом мало, но таковы правила игры.
- Да, теперь так, похоже.
- Кстати, ты ведь расстался с Санем? Что случилось?
- Нет, конечно. С чего ты взял?
- Да вот, слышал краем уха. Говорят, что вы с Санем расстались, и она ушла к Рызе.
- Ну и ну, чего только не придумают!
Вот так дела. Смотрите-ка, к кому она пошла залечивать душевные раны. А люди и рады языком трепать.
Фуату хотелось сменить тему. В роли просителя он чувствовал себя очень неудобно. Заговорить, что ли, о погоде? «До чего же нынче жарко, правда?» Но слова застревали в горле.
- А Рыза, как я слышал, стал ведущим телеигры на одном из общенациональных каналов. Говорят, астрономические деньги будет получать. Везунчик!
- Вот как?
- Еще чаю?
- Нет, спасибо, я пойду. Нужно еще кое-куда зайти.
Вот ведь, врет и не краснеет. Никаких дел у него больше не было.
- Послушай, дам-ка я тебе один адрес. Это кастинговое агентство, с которым мы работаем. Они подбирают актеров для всех наших проектов. Вот тебе моя визитка. Сам я тоже им позвоню, скажу, что ты зайдешь. Поговори с ними. Может быть, что-нибудь для тебя найдут.
На прощание они снова расцеловались, и Фуат побрел на улицу.
Если и останется у него в памяти что-нибудь хорошее от этого визита, то это будет воспоминание о красивой девушке за стойкой у входа. Выходя, он обернулся и сказал ей: «До свидания!» Девушка с улыбкой ответила: «До свидания, эфенди!» До чего же милая у нее была улыбка! От таких улыбок становится легче на душе. Сейчас ему, пожалуй, куда больше работы нужна была любовь такой вот юной, очаровательной девушки.
А если вернуться к реальности… Вот, оказывается, до чего дошло? Впрочем, он о чем-то таком уже начинал догадываться.
Стало быть, Санем и Рыза… Фуат всегода подозревал, что этот тип тайно влюблен в его жену. Экие подлецы! Неужели это правда? Должно быть, правда, раз все уже о них говорят. А он-то ни сном, ни духом! «Ах, какой же я глупец!» - пробормотал он вслух. В этом Санем была права.
Не выдержал, отправился в Ортакёй, нашел всё ту же компанию в том же кафе, только Рызы не было. Фуат отозвал в сторонку Исмета – единственного из них, кому он хоть чуть-чуть, но доверял. Тот сначала отнекивался, потом выложил всё, как есть. Селим был прав. Санем уже довольно давно жила не у Айнур, а у Рызы.
Фуат смертельно побледнел и, не попрощавшись, выскочил из кафе. Дошагал до Бешикташа.
Достал из кармана Гоголя:
«Мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы! Все это честолюбие, и честолюбие оттого, что под язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой червячок величиною с булавочную головку, и это все делает какой-то цирюльник, который живет в Гороховой».
Фуат присел на скамейку в парке рядом с пристанью и целый час просидел, пустыми глазами глядя на Босфор. Потом во все горло заорал:
- Подонки, ублюдки, сукины дети! 
Парочка с соседней скамейки удивленно обернулась. Но ему было плевать.
«Ходил инкогнито по Невскому проспекту. Проезжал государь император. Весь город снял шапки, и я также; однако же не подал никакого вида, что я испанский король. Я почел неприличным открыться тут же при всех…»

 ***

Развод не занял много времени.
Сидя в коридоре суда, Фуат от скуки продолжал читать Гоголя. Собственно говоря, в последнее время он всюду носил его в кармане и доставал при первой возможности.
«О, это коварное существо — женщина! Я теперь только постигнул, что такое женщина. До сих пор никто еще не узнал, в кого она влюблена: я первый открыл это. Женщина влюблена в черта. Да, не шутя».
Как теперь всё упростилось! «Неразрешимые разногласия». Стандартный повод для развода. Судья даже головы не поднял. Продиктовал секретарю заученную наизусть формулировку. Вот всё и закончилось.
Любовь, идеалы, пережитые вместе горести и счастье – всё осталось в прошлом. 
У дверей зала суда Санем подошла к Фуату и поцеловала его в щеку. Он заметил, что в глазах у нее стояли слезы. Что ж теперь-то плакать?
Рыза спокойно посиживал в конце коридора, ждал Санем, стараясь не привлекать к себе внимания. Увидев Фуата, отвернулся. 
Сказать что-нибудь – не услышит. Но чувства свои надо было как-то выразить, и Фуат сделал неприличный жест. Рыза насмешливо-безмятежно улыбнулся в ответ. Делай, мол, что хочешь, Санем-то моя теперь.

***

Дома Фуата ждали орды тараканов. Они были везде – в коридоре, в ванной, на кухне.
В доме травили насекомых, и оставшиеся в живых тараканы прибежали в его квартиру.
Как странно: в тот самый день, когда он потерял свою семью, у него появилась новая, состоящая из тараканов.

***

Санем была права. Ох, как права! Без денег жить нельзя. В кармане у Фуата не осталось ни гроша. Работу он так и не нашел. Взять в долг было не у кого. Разве что у старшего брата, врача. Фуат решил обуздать свою гордость и попросить у него еще немного денег. Разумеется, в долг, только в долг!
В приемной брата ждала приема целая толпа пациентов. «Ему-то денежки так в руки и текут», - с горечью подумал Фуат. Впрочем, он знал, что успех брата заслужен – он был одним из лучших врачей Турции. К тому же хороший сын, гордость семьи.   
Медсестра Зелиха записывала пациентов. Увидев Фуата, радостно улыбнулась. Каждый раз, когда он приходил, она с ним этак кокетничала. Фуат внимательно посмотрел на неё и подумал: «Какая милая девушка!» Никогда прежде Зелиха не вызывала у него таких мыслей.
Когда толпа пациентов рассосалась, брат пригласил его в свой кабинет.
- Ну что, как дела?
- Неплохо. Как жена, дети?
- Всё в порядке.
- А мы с Санем развелись.
- Ничего себе.
- Я не хотел, так вышло.
Наступила долгая тишина.
- Можно попросить у тебя немного в долг? В последний раз! Я в очень затруднительном положении.
Брат вытащил из кармана кошелек, достал деньги.
- Это не в долг. Всё равно вернуть не сможешь. Возьмись за ум поскорее! Сколько покойные родители страдали из-за тебя, лоботряса! 
Не зря пословицу придумали: ложкой кормит, а черенком глаз вышибает. И ведь не ответишь ничего в такой ситуации. Родители, оказывается, страдали! Нет, ну что тут скажешь?
- Спасибо. Я все же буду считать, что беру в долг. Надеюсь, в последний раз.
Брат – не чужой человек, все-таки – потрепал Фуата по спине, обнял.
- Давай, до встречи. Береги себя.

***

От Нишанташи , где у брата была приемная, до Таксима Фуат дошел пешком. Погода стояла замечательная.
Несмотря на все беды и неурядицы, он старался держаться. И походка у него была уверенная, горделивая, театральная.
Посмотреть на него – так словно бы и не проспекту Харбийе идет, а прогуливается по Невскому, как Гоголь. 
По привычке свернул на улицу Казанджи, хотя так до дома было идти дальше.
Путь по этой улице от Таксима вниз был ему памятен с давних пор. Каждый раз, проходя здесь, он вспоминал те мрачные годы и тысячи погибших людей… 
Раньше в начале улицы на углу стоял Стамбульский банк, а напротив – аптека «Памук». Как и везде, теперь здесь всё изменилось: в здании Стамбульского банка располагался другой банк, а аптеки и вовсе не было. На ее месте шло строительство нового здания.
Фуату вновь вспомнились события 1 мая 1977 года . Вокруг монумента Республики собралась огромная толпа радостных, воодушевленных людей. Вдруг откуда-то послышались выстрелы. Они с Санем бросились ничком на тротуар рядом с автобусными остановками. На площадь выехали водометы, оттесняя часть толпы к зданиям. Они с Санем побежали вместе с толпой. Кому-то пришло в голову разбить витрину аптеки «Памук» и укрыться в ней. А может, стекло просто не выдержало напора толпы. Они забрались в аптеку, спустились на подвальный этаж. Там, к счастью, было просторно. Скольких людей спасла тогда эта аптека! Все были растеряны и не знали, что делать. Через некоторое время Фуат пробрался наверх, чтобы понять, что происходит. По площади кружили бронированные полицейские автомобили, метались люди. Выйдя из аптеки, он понял, что дело плохо. На улице валялись десятки трупов. Со стороны площади приближались отряды жандармов. Оставаться здесь означало попасть в изрядную переделку. Они с Санем бросились бежать и бежали до самого берега. У Академии стоял барьер из полицейских броневиков. Фуат и Санем перелезли через ограду, вошли в здание Академии, вышли с другой стороны, обойдя таким образом барьер, и пешком добрались до Эминоню. Тот день он запомнил на всю жизнь. Что тогда случилось?
Они жили в стране, обстановка в которой становилась всё более и более мрачной, и непонятно было, когда и чем всё это закончится.

***

«До сих пор не могу понять, что это за земля Испания. Народные обычаи и этикеты двора совершенно необыкновенны. Не понимаю, не понимаю, решительно не понимаю ничего. Сегодня выбрили мне голову, несмотря на то что я кричал изо всей силы о нежелании быть монахом. Но я уже не могу и вспомнить, что было со мною тогда, когда начали мне на голову капать холодною водою. Такого ада я еще никогда не чувствовал. Я готов был впасть в бешенство, так что едва могли меня удержать».

***

Тем делом, которое он знал лучше всего, заниматься было негде. Какую бы работу найти, чтобы не опозориться самому и не опозорить искусство театра? Однажды после обеда Фуат решил сходить к еще одному своему приятелю, владельцу небольшого рекламного агентства.
- Теперь я до того дошел, что готов согласиться на что угодно, - сказал он.
Приятель искренне хотел помочь. Поразмыслив, вздохнул:
- Есть одна работа, но для тебя она так себе. Не подойдет.
- Ей-богу, я сейчас не в том положении, чтобы воротить нос от работы.
- Надо будет стать кем-то вроде аниматора… На Таксиме открывается новый иностранный фаст-фуд. Так вот, в рамках рекламной компании…

***

Делать нечего – пришлось согласиться. Платить обещали не так уж много, но в его положении это уже были неплохие деньги. Фуат взял костюм, в котором предстояло выступать, и пошел домой.
До чего он докатился! Это был костюм клоуна. Ну, вы знаете, как одеваются клоуны. Такой весь пестрый, разноцветный. К костюму прилагалась маска. А вот это, кстати, хорошо. По крайней мере, никто его не узнает. Фуат надел костюм, маску и подошел к зеркалу.
Очень смешно.
«Жизнь по сути своей комична», - пробормотал он.
Не снимая клоунского костюма, сел в кресло. Он ничего не ел, но есть и не хотелось.
Взял со столика Гоголя, прочел:
«Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем больном дитятке!..» 

***

Сколько дней прошло с тех пор, как он взялся за эту работу? В кармане завелись кое-какие денежки, дышать стало полегче. По крайней мере, продавцы в лавках по соседству, которым он задолжал, перестали ворчать и снова стали называть его Фуат-беем. «Лицемеры!» - бормотал он.
Фуат часами слонялся туда-сюда перед закусочной, паясничал и пытался заманить детей внутрь. В этом и заключалась его работа. К вечеру это ужасно надоедало, и уставал он сильно.
Но он и не думал жаловаться. Вот если бы еще не стояла такая дикая жара! Погода была совсем неподходящая для того, чтобы носить теплый костюм и маску.
Иногда Фуату казалось, что он вот-вот упадет в обморок от жары. По лицу под маской струйками лился пот. Маска душила его, но всё же ему нравилось, что он может наблюдать за всеми, оставаясь неузнанным. Это, можно сказать, было для него развлечением. Время от времени по проспекту Истикляль проходили приятели и знакомые, и Фуат, подскочив к ним, проделывал несколько фиглярских штучек.
Однажды он увидел Селима вместе с молодой девушкой – кажется, его помощницей, точно он уже не помнил. Было видно, что связывают их не только рабочие отношения. И тут преуспел, поганец. Когда парочка проходила мимо, Фуат привязался к Селиму. Сначала шлепнул его рукой по лысине. Селим удивился, но промолчал. Что поделаешь – клоун! Тогда Фуат цапнул его за выступающий круглый животик. Ишь, как раздался! Девушка помирала со смеху. Селим покраснел, как рак, но снова ничего не сказал.
Так тебе и надо! Вот она, месть артиста! Напоследок Фуат отвесил Селиму увесистого пинка под зад – катись, мол – и вприпрыжку убежал, громко хохоча. Многие прохожие, остановившись, наблюдали за этой сценой и смеялись так, что заглушили дребезжание проходившего мимо трамвая.   

***

«Сегодня великий инквизитор пришел в мою комнату, но я, услышавши еще издали шаги его, спрятался под стул. Он, увидевши, что нет меня, начал звать. Сначала закричал: «Поприщин!» — я ни слова. Потом: «Аксентий Иванов! титулярный советник! дворянин!» Я все молчу. «Фердинанд VIII, король испанский!» Я хотел было высунуть голову, но после подумал: «Нет, брат, не надуешь! знаем мы тебя: опять будешь лить холодную воду мне на голову». Однако же он увидел меня и выгнал палкою из-под стула».

***

Был обычный рабочий день. Вечерело. Фуат, как обычно, паясничал, и вдруг замер на месте. 
Метрах в ста от него по проспекту шли Санем и Рыза, а вместе с ними – его сын. Фуат уже несколько месяцев никого из них не видел.
Некоторое время он стоял неподвижно, потом сбросил оцепенение.
Вот они уже совсем близко.
- Смотри, клоун! – сказала Санем сыну.
Тот обрадовался, подбежал поближе и стал смотреть на него во все глаза.
Фуат продемонстрировал все свои умения, все свои штучки, чтобы его рассмешить – и преуспел. Сын хохотал и прыгал от восторга. Клоун играл только с ним, не обращая внимания на других детей.
Наконец, оба выбились из сил. Напоследок Фуат крепко обнял сына. Санем и Рыза смотрели на них. Интересно, хорошо ли им вместе?   
Он обнимал мальчика, целовал его в щеки, тот заливисто смеялся, а у Фуата из глаз катились слезы, невидимые под маской.
И тут случилось то, чего он не предвидел. Мальчик внезапно дернул за маску. Что взять с озорника! Маска съехала с лица. Сын удивленно уставился на него, а потом закричал:
- Мама, смотри! Вот здорово! Клоун – это папа!
Санем и Рыза замерли от удивления. Он тоже застыл на месте. И покраснел. Вряд ли от стыда, но тогда от чего?

...

- Ортакёй и упоминающийся ниже Бешикташ – районы в европейской части Стамбула на берегу Босфора.
- Махир Джанова (1914-1993) – турецкий театральный режиссер и педагог.
- Элязыг – город и одноименная провинция на востоке Турции.
- В Стамбульской государственной консерватории есть театральное отделение.
- Генджо Эркал (род. 1938) – турецкий актер театра и кино, режиссер.
- Маслак – один из основных деловых районов Стамбула. Расположен в европейской части города на значительном удалении от центра.
- Нишанташи – фешенебельный район в европейской части Стамбула.
- Имеется в виду так называемый «Кровавый Первомай», когда собравшаяся на площади многотысячная толпа была обстреляна неизвестными с крыш близлежащих зданий. После обстрела полиция попыталась разогнать собравшихся, используя тяжёлую технику и водомёты. Вследствие обстрела и действий полиции на площади возникла давка. Большинство людей, которые были убиты и ранены в тот день, пострадали именно в результате давки.