Не ступивши шагу? Идеал недостижим

Предисловие будет очень кстати.

Итак, представьте девятнадцатый век:

Полно аристократии и знати.

Часы начнут второй забег.



Выполз на проспект шумный, пыльный

Новорожденный подъездом на свет,

Теребя молодые кудри,

Он, лупоглазый молодой человек.



Экипажи, витрины, облака.

В правильном понимал ребенок мало,

В землю взгляд вкопав,

Предчувствие врасплох застало.



Стойка расхлябана. Каруселью шли взоры.

Торопились, и юноша в подражание.

На дореволюционном пылали конторы.

Резко вспыхнула мания.



Память стереть желая

Грецкими орехами мысли раскусывая.

Подлость брыкается живая,

И суть без скорлупы горька



Бился головой до совершенства,

Ясно зная: идеал недостижим,

Со старта делать лишь идеальные шаги.

Темп, скорость, форма ,— вот чем дорожил.



И, вслепую обнадежив гордыню,

Окинуть глазомером прохожих,

За шаги цепляясь, упустив главное.

И себя тяжёлым обложит.



Так и застыл, ошемленный.

Старел с толпой, под бризом юлящей.

С кудрей сходило золото, морщины ежились.

Пропускал толчки обходящих.



Наконец, старик в сюртуке синем

Вздрогнул, и он упал, седой и старый.

Покинули тело зрелости силы.

Дед стал перекошенный, лохматый.



Не знающий слов, упал

Под солнцем, которое не греет.

Присмотреться к витрине, уйти прохожим.

Ведь усопшему оно недоступно.



Вдруг в безналичном потоке граждан

Пострел возникнул быстрее мига.

Рядом с телом, ухмыляясь важно:

«Глуп ты, старче. А я, от первого крика



До последнего вздоха

Всегда любил людей, добросердечно отношусь,

Будучи честным, как кроха.

Однажды когда-нибудь уйду и даже не вернусь.



Но не как ты - без злобы и мистики,

На этом кончится всё для меня, как в огне!»

Покойника карманы обчистил.

И, нырнув, растворилась восьмиклинка в толпе.