Повесть-Глупость

О Нижневартовск! Тебе, любимый город! И тебе 15-летнему Я, посвящаю это произведение. Ты заслужил.

Понедельник
Постепенный рост растения начинается с пробивающихся сквозь землю семян, а не очень приятные, но уже принимаемые спокойно недельные будни начинаются с понедельника. Понедельник - день, который многие недолюбливают и наверняка есть за что: на улице люди идут, кто куда – кто-то на завод, вдыхая там раскалённую станком металлическую стружку, кто-то за прилавок в кондитерскую, от которой на километр так и тянет сегодняшним "медовиком" или "наполеоном", иные— в магазин за кассу – не продавать алкоголь и сигареты лицам до 18-ти лет, терпеть через силу неадекватных покупателей, стараясь не завизжать, как стертая тормозная колодка, от нервов, хотя внутренне это происходит, начиная с самого первого посетителя и везде, везде эти хмурые, насупившиеся то ли на себя, то ли на свою участь лица ,-может где-то даже знакомые, но и те с запозданием вползают обратно в свою удобненькую зону комфорта после случайной встречи, а зачастую даже не выходят из нее, сохраняя свою целостность до начала следующего дня.

Рассмотрим одно из следствий простой и невзрачной жизни. О судьбе мира и всего человечества распространятся не будем, воздержимся; пусть другие займутся этим, благо есть кому.

Таксист Евгений Абрамович ехал с очередного заказа домой, его шея изрядно устала и, когда он прогибал её по сторонам, она громко хрустела, а сама боль чувствовалась Евгением будто позвонки в шее были стеклянные и при каждом своём прогибе они исстирались, откалывались по кусочкам, крошились в стекольную крошку, что вызывало у него ноющую боль в шее. Эта боль в шее заставила запомнить Евгения всю музыку, играющую на первой подвернувшейся частоте, не глядя накрученной Евгением для заполнения фона в машине, чтобы что угодно – только не сидеть в полной тишине и, слушая, как там снаружи протекает жизнь, глохнуть от этой же тишины. И даже некоторые слова из песен сами собой вошли ему в память и засели – судя по всему – надолго. Теперь он мог свободно процитировать начало и припев "Седой ночи", почти всю "Ты уйдёшь" и какие-то отдельные потуги ,подражающие словам из "Let it be" – но, к сожалению, дальше того не пошло: знойная боль заставила думать о себе, перебросила всё внимание и умственные силы на её устранение, составила ближайшие дела Евгения за место самого Евгения: заехать в аптеку и купить ту самую мазь для суставов и "от суставов"(т.е. от болей в суставах), которую рекламируют в каждой бесплатной газете и, хотя бы один ваш пожилой родственник или знакомый о ней знает, при виде которой он обязательно скажет, переспрашивая себя и заодно вас, та самая ли это мазь, как бы, не веря своим глазам. И, стараясь не крутить головой в стороны, мигом, даже больше по привычке, Евгений оглянул задние сиденье авто, на которых лежали закреплённые специально бельевой резинкой накладки из очень красивого материала, сшитые, судя по рисунку, напоминающему восточные мотивы, вручную, —руками, которые «умели же раньше шить» … Но тут боль снова дала вспомнить о себе, и он безо всяких мешканий направился на пару со своим железным скакуном по трассе прямиком в аптеку. Как можно волноваться о чём-то, когда у тебя уже есть то, о чём давно мечтал? -, когда под рукой баранка, и под ногой сцепление, газ, тормоз? Ему совершенно было это не ясно и, невзирая на некоторую смутность понимания своих мыслей, ему это было совсем чуждо.

Размышляя об верности своего четырёхколесного друга, он и не думал о том, чтобы повернуть хоть раз голову вправо или влево; бойко управляясь с вождением автомобиля, Евгений лихо заходил на обгон, но друг кто-то вылетел с другой полосы, и хотя Евгений почти подпрыгнул, но в последний момент сам же себя остановил; он и виду не подал, что жизнь его могла оборваться так внезапно и что более волновало Евгения —так скоро, ведь мысль о том, чтобы стирать себя своими же руками (своими же руками!.. — ему и в голову это не приходило!) с этого света ему точно не хотелось, не то, что бы он сильно настаивал, нет-нет, но так вышло, что детям, -которых у него было не один и не два, а целых трое —трое чудесных деток! —хотелось кушать,—а как известно—лишний рот выкашивает хуже пулемёта: животы скручивало, лихорадить они начинали особенно часто на пустой живот: обмороки стали частым явлением, головокружение и иногда подолгу не евший ребёнок Евгения при виде еды начинал радоваться, хлопать в ладоши как самый младшенький или—,как самый старший —едва заметно улыбаться, только глаза выдавали неподкупную радость, хоть бы то и был маленький засохший сухарь.

Его дети болели часто и подолгу не спадающей болезнью: жар ли был; ветрянка ли, которую -кстати,-вся семья переносила очень тяжело, в особенности Евгений, пролежавший бреду несколько недель, из-за чего он,-слёгший в больничную койку едва ли не каждый день старавшийся встать с кровати и пойти домой, и точно также каждый день терпевший неудачу причём сам себя винил; и тут же отвечая, останавливающим его врачам и медсёстрам, с нянечками своим ещё вовсе не старческим, но уже с первыми её признаками голосом, с хорошо ощутимой дрожью в голосе и чувством недоумения, по поводу произошедшего и тогда ещё продолжавшего случаться ,-по-видимому- по случайной ошибке, непредвиденному недоразумению; что в самом деле у него всё в порядке, что ему нужно домой: "Отпустите, отпу-стите меня, пожалуйста, мне нужно к се-мье; Мне нужно кормить се-мью" .И после пары отрицательных ответов со стороны персонала, окруживших его и загородивших ему путь —он с, треснувшей от этих ответов, как зеркало целеустремленностью, не пытаясь вырваться, убежать, (но хотя бы ,стоит сказать ,что и это он пытался) ,—не пытаясь проявить даже малейшее сопротивление , он видел надежду менее достижимой и вместе с тем более проходящей с его болезнью, теряя её осязаемость, струящейся крепким дымом вначале и разлетающейся во все стороны в конце, так что остается один только воздух . И вот, наконец, в один из таких случаев, будучи раздавленным, он свалился на ближайшую скамейку, с обивкой из чего-то, напоминающего искусственную кожу; положа руки на голову, сгорбившись и заняв со стороны совершенно неудобное положение, смотрел на; пол, на белую больничную плитку пола неживыми блестящими от вот-вот накатывающих слёз глазами, и не находя того ,чего с таким упорством искал и надеялся найти — затухающей надежды, закрывал лицо руками и начинал тихо плакать, пытаясь что-то сказать всё ещё стоящим и наблюдающим за его дальнейшими действиями врачами, но голос его был ослаблен и теперь уже будто потерял голос совсем. А врачи, видя затихнувшее волнение, равнодушно расходились, стукаясь друг об друга, как железные шарики.

Средний сын Евгения имел какую-то странную, немного диковатую для его возраста манеру общения, находящей выражение в наглости и напористости по отношению к другим, притом вне зависимости: общался он со старшими или младшими — просто градус наглости приближался к приемлемому, но никогда не достигал его ровно; пыл снижался к такому градусу, за который можно было не отхватить лишний раз по шее; резкость в общении никуда не пропадала — она комками переваливалась в показушную приятность и обаяние. За свои резкие высказывания часто расплачивался синяками и фингалами, так как сдачи мог дать обидчику лишь словесно: из-за частого недоедания он не был большого роста, а если же удавалось пригнутся и взглянуть ему в глаза, то казалось будто они становились матовыми - не имеют ни блеска, ни движения, хотя и часто крутил глазами по сторонам. Имел осиплый голос вследствие болезни, но, когда он выздоровел, голос начал приходить в норму, и тут он, отчетливо понимая, что осиплости скоро придёт конец и видя реакцию окружающих на его голос, которым он, будто бы до того, как начать говорить кричал до его потери, заставил свои связки находиться только в одном положении, создающим дедовский говор.

На его лбу появлялось много ушибов болячек и ран, но почему-то особенно сильно бросалась в глаза бордово-красная корка от полученной, судя по всему, очередной драки; это примечалось вместе с походкой штангиста, проступавшими рёбрами и уже известными мутными глазами фарфоровой куклы, — это уже стало частью одной из черт его лица

Старший же его сын не отличался подобными качествами и рос спокойным, в некоторых моментах даже отстранённым от других детей, хотя и не имел какого-то страха или трудности в общении со сверстниками, зачастую завязывающегося у него из нужд окружающих или из собственных, но чаще из чужих, потому что при возникновении какой-то проблемы, он стремился унять в себе панику и навязчивость и решал её самостоятельно ,даже если на то уходило существенно больше времени, чем ,к примеру, вместе с кем-то или чем делал бы кто-то другой, а при неудаче делал лишь попытки решить её , потому что имел мнение, что обратиться за помощью он успеет всегда, а вот решить самостоятельно или, по крайней мере, пытаться сделать это — на такое, как он полагал, готов был не каждый.

Сейчас он учится на втором курсе строительного колледжа - ПТУ, кажется уже имеет работу …подработку и финансово независим от своих родителей. Проживает в съемной квартире и давно перестал навещать, общаться и делиться подробностями своей жизни уже как два года. Они совершенно потеряли с ним какую бы то ни было связь, из-за чего волнение не покидало ни одного из родителей, а только нарастало с течением времени разлуки с сыном.

Сегодня Евгений Абрамович был ловок и быстр, несмотря на боль в шее и ещё то, что у него это было совсем не характерное ему свойство, чья непостоянность, резкость и долгожданность ещё больше ободряла его боевой дух, настроенный на свершение, подвиги; душа жаждет продолжения резвости ума С небольшой, но наводящий Азарт, опьянённостью головы; голова, - голова легка словно облако, медленно пролетающая на голубом небе утреннего города в указанном ветром направлении... Э-эх...! Бросить всё к чертовой матери и пуститься в полёт с этими облаками вместе, жаль, что нельзя водить облака, перевозить их с одного места на другое, заправлять их важностью воздуха; просится бы к ним, броситься...Черт тебя побери; шея, как же болит, ой!

У него было хорошее настроение и ему казалось, что у всех вокруг настроение не менее хорошее, чем у него сейчас, хотя ни разу не бросилось в глаза, что у проезжавших возле него людей улыбок не было вовсе; у одного только кажется попалось на глаза ему, как в коричневой машине улыбается и приветливо общается с кем-то парень лет двадцати пяти, русый, в красной рубашке — рубашке лесника, как её называют в наше время, разлинованной в линейку по всем требованиям современной моды. А рядом с ним — на подхвате, справа, какая-то девушка улыбается не меньше парня и разговаривает с ним о чём-то, глядя на дорогу и моментами в радостном предчувствии косясь и поворачивая голову прямо на него, отчего тот начинал нервничать и тоже, как бы отвечая на подобное подобным, ненадолго поворачивал голову на неё и смущенно отводил её обратно на дорогу.

—Молодожены наверное—думал Евгений, потягиваясь и зевая от дремоты с ниспадающей (нисходящей) улыбкой на лице, источавшем пробивную радость за предполагаемых молодожён за себя, за утро и, конечно, за то, что потянулся. Он вернулся обратно к дороге, продолжая езду и тут же наворотились у него слёзы от зевоты; он вытер их ладонью, держа другую руку на руле.

Держа газ и подбавляя ходу, из-за чего машина завыла и тронулась с места короче обычного, расход горючего в баке увеличился и невольно вспомнилась ему его жена и их встреча от увиденных только что молодожён это случилось или тоска прижала до того — понятно не было(не лишено возможности ,что эти молодые люди могли быть очень тесные, очень близкие друзья ,— вон как мило улыбаются) ,и хотя нельзя сказать, что у них была какая-то одна определённая встреча, положившая начало их союзу и последующей совместной жизни; но тем не менее случайности, которые считались таковыми только его спутницей, случались всё чаще и чаще, и уже можно было не гадать о приходе суженого-ряженого. Встреча их происходили чаще и чаще; внезапности стали обыденностью: она мечтала о душевном равновесии и взаимопонимании, о любви, но, вдруг, резкой стрелой оборвалась надежда на спокойствие и тихое счастье со своим молодым человеком известием о внезапной беременности, о вынашивании другой жизни помимо своей собственной.

Ну раз случилось в жизни такое, значит не спроста, не случайно оно произошло —такое, значит надо венчаться, семью создавать и за дитём ухаживать.

Проезжая рядом с подростками, раскуривающими электронные девайсы, или как он их называл —" электро-кальян", он слегка поморщился, вспоминая себя в их возрасте и хоть сейчас он не курил-, конечно, в молодости, как и многие стремился выделиться среди своих одноклассников, переходя в окружение более старших ребят, и проходя тем самым вступительное испытание, которое, конечно же, никто из членов этой компании не проходил. Испытание заключалось вот в чём: испытуемый должен был достать сигарету и закурить её на виду у учителя, будучи прямо в классе. Само собой, задание он это не выполнил и испытания не прошёл, и для того, —как назло- сыграли все обстоятельства место старого слеповатого учителя на замену (именно в этот день и именно к ним) пришёл молодой, прекрасно видящий; в классе стояла пожарная сигнализация и, -наконец в довершение, одноклассники, выставлявшие его козлом отпущения и дружно его гнобившие, особенно недолюбливали его в тот момент, решили сдать "глупого мальчишку". И кстати говоря, оттого Евгений решил вступить в плохую компанию, для того только, чтобы выглядеть в глазах одноклассников значительнее и держаться среди них увереннее,—но, —не суждено было тому сбыться: в школу были вызваны родители "бессовестного", вместе с объяснением о том, «почему ваш сын курит?» ; с мальчиком провели ,- что обычно называют "воспитательную работу" , хотя скрывалась за этими словами простые, но всё же сдержанные крики на Евгения со стороны учителей и директора, а дома-то была просто по ремнём, крики, слёзы — словом, ужас, на который не взглянуть кроме как с содроганием сердца.

И вот сейчас, с высоты своих лет, вернувшись из горестных воспоминаний и смотря на этих "крутых ребят" у Евгения Абрамовича невольно закрадывался вопрос: а что бы сделал он, будь он родителем одного из этих юношей — "Ремнём и в угол!" — промчалась у него в голове на поставленный вопрос... «Надеюсь мои-то не курят втихаря, не дай Аллах...»— подумал он и снова переключился на дорогу и вот...—светофор.

Машина подползла к светофору. Светофор перестал гореть зелёным, и активные цвета сползали всё ниже с одного на другой; далее замедленно моргал в знак предупреждения водителей и пешеходов. Перед Евгением загорелся красный. Пешеходы за опозданием несколько секунд начали своё движение(пошли) и некоторые хорошо понимали, что, как и в прошлые разы не успевая вовремя перейти дорогу, старались ускоряться, поторапливая тем самым других, чуть не наваливаясь сзади на спину или, положив руку на плечо, говоря: "Слушай, дружище, торопись-ка ты, а? - а то так и погаснет ведь, а мы с тобой останемся прямо посередине дороги!".

Евгений Абрамович от скуки, держа руки на руле, он отвлекал или по крайней мере пытался отвлечь себя от томящего ожидания, синхронно постукивая пальцами об руль (на руле).

Многого он не знал своей жизни, да оно ему и не нужно было: знал он ровно столько, сколько считал нужным; знал, что где-то там знания ещё есть, думал о том, но не предавал это большой огласке, потому что не считал необходимым. Фонарь снова загорелся зелёным! Он тронулся с места. Но вроде бы он будто бы что-то упустил из виду, не доглядел, держа буквально в руках это самое что-то. Кажется, ему куда-то надо было...а зачем...? — с его памятью всё было в порядке. Он не помнил, что у него было вчера на ужин, но отлично знал, где и когда родился его дед-, или, какой марки машина была в прошлом году, и не потому ли, что краткосрочное запоминается хуже, чем долговременное, регулярно вдалбливаемое событие? - этого Евгения Абрамович точно не знал, да и не видел в том цели для себя.

Светофор преграждал путь к выехавшему вперёд из-под массива кирпичных стен дома, углу магазинчика с вывеской змеи в белом круге, обмотавшейся шлангом вокруг чаши с ядом и надписью "Аптека": до аптеки оставалось рукой подать.

Птицы пролетели над вовлечённой в работу ленивой улицей; они летели стройно и синхронно, на выдержанном и выверенном тысячами лет расстоянии друг от друга, — одинаково даже — будто то были не птицы вовсе, а один организм. Ну вот...улетели; они полетели дальше, скрывшись за черепицей домов и поднимаясь всё выше и легче, словно скользили своими лапами-лыжами по воздуху; и как одна за одной они действовали сплочённо, вместе... Людям бы так.

Тем временем Евгению Абрамовичу вернулась главная цель затеянной поездки, — вертевшаяся в голове, как барабан стиральной машины; наконец доехал до известного места и оставил, —там, рядом своё авто, благо парковочные места и небольшое количество машин на них позволяли.

Он прошёлся по бетону ступеней к общей входной двери, за ней оказалось ещё две таких же пластиковых двери и всё же-, он попал внутрь аптеки, перед этим случайно зайдя в другой магазин, —магазин с канцелярией, и обратившись к скучающему продавцу был послан в соседнюю дверь.

Брызги беспорядочного мелодичного металлического звона невпопад зазвучали, как только он открыл дверь; это был колокольчик, состоящий из латунных продолговатых цилиндров-болванок, одинаковых по размеру и длине.

Яркий пёстрый свет, от которого обычно сильно болят глаза, если даже краешком взгляда нечаянно коснуться его, прикасался ко всему до чего мог достать. А на витринах толстолобых стеклянных пластов блестели с зелёным отблеском изумруда бутылей с минеральной водой: Нарзан, Боржоми, Кавказский Родник — и всё было одето в зелень кроткого и немногословного облачения. Евгений Абрамович уже успел пристроиться к очереди сзади, внимательно рассматривая ассортимент аптеки, как будто собирался что-то из этого покупать, но, однако знал пришёл вовсе не за этим. Очередь стояла из бабушки, нервно шарящей рукой пустую сумку в поисках мелочи монетами, и, не находя её, всё более начинала нервничать и психовать. Евгений Абрамовичу эта старушка очень не нравилась, на его устах так и читалось: "пошевеливайся, старая карга, нельзя поживее что ли!?". Не желая долго стоять в очереди, он оплатил всё набранное за неё, на что получил благодарное "воспитали же мама с папой сыночка, вырос хороший какой; Дай Бог тебе здоровья, пусть Господь бережёт тебя" от бабушки и не менее благодарный немой взгляд девушки-фармацевта. Тут же он бросил пялиться в раздумьях на витаминки для детей, бутылки с неизвестным наполнением, наверное, каким-то лекарством, и коробочку от тонометра; тут же была уверенно выбрана мазь, оплата, "чек не надо" — и вот уже Евгений, весь довольный, торопился, полной радости штаны, поскорее усесться в машину и опробовать мазь.

Казалось бы, всё, - конец: цель-то достигнута, конфликт завершён, но не тут-то было; на смену одним проблемам приходят другие, так же раздражающие до срыва своим присутствием, как и прошлые. Непонятен механизм; вылазят эти проблемы, с каких мест они повыползали, -непонятно; но мир требует решить проблемы со скоростью искры, растряской за воротник, чтобы скорее пришёл в себя и не медлил. Не найдётся того долго и счастливо как в сказках, в котором бы не нашлось проблем совсем, - только если кто-то закончил своё существование, — умер и теперь жизнь стала окончательно застывшей картиной; только у гробовой доски нет проблем, под которой лежит человек уже с окончательно застывшей жизнью, где поменять что-либо человек не в состоянии.

Переползая обратно к себе в крепость на колёсиках, он посидел в тихом окружении, сам не зная, чего или кого он выжидал в продолжение пяти минут и, поймав себя на мысль, что тратит время впустую, — опомнившись, решил намазаться только что отоваренным кремом. Воздух в машине был гораздо теплее и крепче свежего воздуха снаружи, так что Е. Абрамовичу пришлось протиснуться силой машину сквозь завесу газа, который никак не хотел пускать его во внутрь: с какой силой он напирал сквозь открытую дверцу, с такой и отлетал обратно. Крем был холодный "холодненький-прехолодненький!", поэтому нанося его он чувствовал мелкую дрожь мурашки; освежение, — спустя долгих часов духоты, и, хотя он разогревал кожу шеи, и свежесть прошла, но боль начала спадать, отчего раздражение передвинулось на лёгкое спокойствие и удовлетворение. Надо было поездить по заказам и поразвозить людей, почему у него на панели стояли несколько телефонов с разными приложениями, - это накладывала свои ограничения, но он справлялся. Машина... Да, машина! - многое в ней происходило, многое было, и именно здесь, и чего только не было: и отказывались платить, и угрожали оружием, и жену свою возил на ней, но пока что ни разу на ней не застревал посреди дороги-, многое случалось, ой; - и чего только не было...

Ну, только пошли заказы, — одного просьба краше другого: то расплатится не так, роется у себя, роется и протягивает руку, хочет всучить водителю жалкие монеты или вообще так достанет красно-коричневую купюрку на 5 тысяч и сидит ждёт непонятно чего — чего ждёт(?): сдачи водитель никак не наберёт у себя на размен этой чёртовой бумажки с видом Хабаровска, так и выходит ,что наш водитель гнетуще смотрит сначала на протянутую руку с банкнотой ,а после точно также недоумевающе смотрит на пассажира, пока пассажир по-детски глупо и непонимающе пытается допереть, что в самом деле не так —,на водителя, помимо глаз пассажира, с банкноты глядит Николай Муравьев-Амурский с не менее недовольным взглядом на глупость своего владельца; то музыку попросит кто-нибудь включить свою; а он что? — разве не имеет права Евгений слушать музыку ту, которую хочет он!?

Так нахваливая душевную составляющую машины, что вот мол она такая и сякая, постараюсь, не пускаясь в словоблудие, как часто со мной бывает, описать внутреннее убранство машины, чтобы лучше понимать, каким внешним своим обликом вызывала у Евгения Абрамовича восторг и блажь. Итак, та машина, которая была у него —не первая из всех его машин. Его первой машиной стала Волга 87-го года выпуска, которую отец подарил ему на его совершеннолетие,-спустя несколько недель по прошествии дня рождения; потом ещё постоянно ходя тут и там по соседям мужчина с залысиной, дожёвывающей остатки седых волос 65-ти лет, грозно поднимавший указательный палец вверх, сидя за столом в очередных гостях; начинал громко говорить, как бы спрашивая у себя и всех присутствующих, даже, если они не спрашивали того: "послушайте... Нет, вы послушайте же!— разве такое возможно, чтобы у семьи было два автомобиля; друзья, товарищи, все кто тут сидит, — ну что же вы молчите?;—Разве вы не видите этого и вижу один только я?: ну не может, не может, слышите?—у такой семьи быть такого автомобиля! Нужно что-то с этим делать!", он зачинщиком слухов, — по правде говоря, и являлся. От соседей семья узнала про слухи и подарила ему конверт на его 66-летие; —как обычно думают: если конверт, значит, сразу с деньгами — дед жадно принял его, не прочитав надпись: " Поздравляем с 666-летием" с добавленной маркером на открытку цифрой; открыл и упал в обморок, от небольшой хлопушки, которая взорвалась сразу, как только тот открыл конверт. А что касаемо машины, то она была новая, только с завода и, — как сказал бы тот дед, проходя возле отца и сына, занимающихся машиной, и стараясь выжать из себя что-то вроде улыбки, как мокрое полотенце:" ни пылинки, ни царапинки; дорогие мои соседи!", Рабочая и что самое главное — полностью на свои честно заработанные. Сын, — он же Евгений Абрамович использовал её не совсем бережно, не вполне осознавая это; по итогу первая машина, хоть со скрипом и стенанием, но дожила до нашего времени, — Пусть yыне уже не в обладании Евгения Абрамыча, а механика, видевшего Евгения чаще, чем собственную мать. В подобных местах часто нервы треплют клиентам, нежели наоборот; но Евгений Абрамович — другая история. Его никак нельзя было заставить нервничать или беспокоиться о чём-то кроме себя, да и то в редких случаях, не прошибаемый, несгибаемый, да настолько, что скорее железка согнётся об него, чем он сделает что-нибудь под гнётом нервности и давления. Механик долго пытался проверять его на стойкость нервов, но сам сорвался, и сдуру предложил ему выкупить его "Калошу с моторчиком"— так он обыкновенно называл его автомобиль, возясь с ним —что угодно, лишь бы он раз и навсегда забыл дорогу до его СТО. Он пытался усмотреть в нём последствия неудобства, нанесённого ему давлением, но оно будто соскальзывало, как ребёнок, карабкающийся вверх с низа на ледяную горку. Кажется, будто в нём полно глупости, не убиваемой глупости, которая больше убивает других, нежели саму себя— бронебойная.

Делами в мастерской он также не давал заняться со спокойствием и выдохом облегчения, как это обычно было — с кем угодно, но только не с Евгением Абрамовичем; он не получал наслаждение от доставления неудобств другому человеку: по его лицу ничего этого не было понятно и было совсем не читаемо; в итоге силы уходят в бездну, потому что сам Евгений не чувствует от этих оскорблений ни холодного, ни горячего, сжирающего заживо изнутри от нажитой обиды. Этой не вникающей, отстранённый, но требующей своё место глупости в нём было хоть отбавляй.

Страницы легко идут сами собой, как нож в подтаявшее масло; наш Евгений старался выполнять всё как по накатанному, отработанному, при этом выделяя силы, чтобы получать развитие в своих социальных умениях. Есть такой особенный тип таксистов и людей, работающих в этой сфере, время поездки с которыми проходит незаметно, а за разговорами; разговорами с людьми незнакомыми, — может пересёк... Нет, он был не таким; не таким выглядел он и в глазах окружающих, хотя сам считал именно таким и всячески старался походить на подобных людей, всячески поддерживая нецеленаправленно созданный им образ общительного и весёлого человека.

Первый и последний раз, видишь его в единственный раз, но общающегося —, может быть ближе и откровеннее некоторых людей, выдающих себя за близких, — так, будто знакомы долгое время; с самого горшка.

Он редко мог вклинить словцо разговор, в особенности, если разговор начинался без него; редко улавливал нужную тему и всегда мало что мог о ней рассказать конкретного, а только так — самое общее и не всегда уместное.

Евгений Абрамович проезжал рядом с пешеходами. На скамейке мёртвым телом спал бомж в одежде, уж очень похожей на ту, которую носят дети, совершенно неподходящей к его возрасту и небольшой бороде, и которая кое-где разошлась по швам. Страшно не когда ребёнок ходит в взрослой одежде, — а страшно тогда, когда взрослый, вполне разумный человек ходит в детской одежде. От безысходности, поневоле или от рук собственной лени: пришлось надеть первую попавшуюся в руки одежду, лишь бы схватить, а там уже всё по боку. Глотку б водкой прополоскать, а там уже всё равно.

.............................

Школьники с портфелями на плечах, больше их самих по размеру, —так, что, если упадут они на спину, то потом будут, как жук —лежать брюхом вверх и размахивать ногами в стороны, группой в пять человек пошли на красный через пешеходный переход: на дороге никого не было, но внезапно двинулась машина, чуть не сбившая их и освиставшая детей пронзительным гудком; они сложили ноги в колёса и умчались своей ватагой прочь. Ожидавшие взрослые ничего не видели, казалось, они устремляли свои глаза к Богу, напрямую, без всяких посредников; после этого собака, ждавшая зелёного сигнала светофора, с высунутым языком осторожно прошла, поглядывая по сторонам —не едет ли там кто. День шёл со своей привычной скоростью, доедая вторую половину суток, с возбудившимся аппетитом. Наступила ночь. Евгений хотел поработать ещё, в ночную смену, но, внутренний гаситель сил и энергии не позволил ему этого сделать. Он улёгся спать на заднем сидении, где, забравшись на два сиденья мог счастливо вытянуть уставшие и затёкшие ноги в полную длину. Засыпая, он непроизвольно дёрнул ногой, будто старался думать об том, чтобы это неприятное состояние поскорее прошло или не думать вовсе, чтобы не привлекать внимание мозга.

<<Эй, мозг, не смотри!>>. Нога прошла. Во сне стало перемешиваться легче, ну вот —наконец сон удастся, но ненадолго ему показалось, что он падает куда-то вниз, и то ли сквозь сиденья автомобиля, которые чувствует одним целым с телом, то ли вместе с ними; видно, так долго сидел, что уже врос в седалище. <<Теперь точно всё...ух, пронесло>> — подумал Евгений, укладываясь в очередной раз спать, но в этот раз точно успешно: он это предчувствовал. Машины пронеслись перед ним, а после пронеслись в его спящем сознании дважды за ночь, чуть не проснувшись от звуков: в первый раз, от проносящейся скорой, а второй —он не разглядел издалека; он не обращал внимания на звуки, он даже не знал была ли там одна и та же машина или разные; несмотря на то, что на улице было светло, и никто не знал, где источник света и где искать хулиганов этих светящих хулиганов, и сколько уже намотало на платёж; он отвернулся от мигалки ,от стоявшей везде светлой ночи и ,-наконец-...ти-ши-на...

Но вот раздалась оглушительно воющая мигалка, и лишь изредка одна-две машины пытались ничтожно сломить воцарившийся покой, но это были лишь жалкие попытки.

Почему-то запахло свежераспечатанной резиной для велосипеда, но это обстоятельство не слишком его тревожило — единственное, что могло разбудить или хотя бы растолкать его, так это если бы происшествие, на которое ехали все эти спецмашины случилось бы у него в машине.


Глава Вторник.


Нам нужно познакомиться с Евгением поближе, чтобы понимать его теперешнее положение, и как он к нему пришёл. И хотя наш герой годится в тёски ещё одному Евгению — тому, что с Невы, но по характеру, как и по возрасту они сильно расходились; в свои около 20 лет Онегин был по-щегольски красив или элегантен, и выглядел моложе некоторых юношей, со всеми атрибутами того времени. В свои же 45 лет Евгения Абрамович походил на 60-летнего: сказалось курение, прошлое в виде беззаботной жизни, которая, — как ей и полагается — дёргается, а вместе с тем толкает и не даёт стоять на одном месте, — так и думает, — а вместе с ней, заставляет и тебя как бы где чего устроить. Да; пока молод многие вещи являются более податливыми и делаются с большей охотой: камни легче раскалываются, а вершины, какими вершины круче крутых и в подмётки не годится, позволяют покорить себя проще; Но ближе к зрелости человек, как зелёное яблочко на ветке, созревает для ума и приходит понятие это вместе с тем, что или — мозгом, можно как-то там пользоваться, и использовать его, применять на практике — дело тонкое: надо учиться, а учиться никто не любит, потому что<< думать — тяжело>>;лучше тогда снова нырнуть в безрассудный угар.
Пытаясь кое-как почесать бок сквозь мягкую куртяшку, к нему пришло чувство целостности и удовлетворения потребности. Казалось, он вот-вот проснётся, находясь по всей видимости в той быстрой фазе сна, которая, скоротечно проходя, выталкивает из сна тело и заставляет его совершать непроизвольные движения, приводя мозг из бездействия в рабочее состояние.
 Он шелохнулся, навострив голову, из-за внезапного стука по боковому стеклу передних мест, ровно там, где сидел он. Попытался переждать с нетерпением о том, когда одиночный стук побыстрее пройдёт и как бы ненароком не начался ещё один. Но стук не собирался утихать и повёл себя будто живой: видя, что Евгений, имея осадок от стука и стараясь растворить в себе, как сахар в воде, — последовал второй, третий раз и звук не замолкал, а только становился назойливее и, — чувствовалась ещё не продравшим глаза Евгением — всё раздражительнее.
 — Ну кто там снова настукивает; хватит! — с выплеснувшейся тревогой и зудом пригрозил Евгений.
 На грязные, в присохших к глазам засонках, Е. А резко дёрнулся назад, усмотрев в боковом стекле лицо с тупыми чертами с надменно грубым взглядом и глазами, как у быка. Выглядело это, будто они ещё чуть-чуть и выпрыгнут у него из орбит прямо на Евгения, чтобы воплощать задуманное зло. Ему показалось, что это отход от сна, — видение и что этого нету в реальности, как обычно, бывает после затяжного неполноценного сна, когда ещё не можешь отличить реальность от сна, но нет: приглядываешься, — а это реальный человек и он реально зол.
 Е. А, взбудораженный реальностью происходящего, тотчас сбросился к ручке двери, чтобы опустить стекло. Не успев опустить до конца стекло, как из ширящейся оборотами ручки прорези полетели слова мужчины, стоящего у машины.
 — Эй, мужик, машину перегони свою отсюда! — на что Евгений Абрамович мямлил что-то невнятное, незамедлительно отреагировал тот же мужчина так же яростно и так же безудержно в достижении своей цели.
 — Чего? Чё ты сказал? —
 Евгений шутливо, то ли в шутку, то ли по своей глупости, улыбчиво и легкомысленно промолчал, словно язык проглотил. Это глупая улыбка — казалось — только сильнее заставляла кипятиться мужчину, как чайник на плите.
 Придя к выводу, что он не сможет вытянуть из себя из слова, Евгений всё так же молчаливо кивнул, не обращая внимания, что мужчина не смотрит на него, а увлечённо пялится куда-то в сторону. Он хотел дать кричащему какой-то знак, что тот его понял, — и таким знаком стал кивок. За кивком последовал поворот ключа зажигания, машина задребезжала — машина проснулась. Она тронулась с места, мужчина боязливо отпрыгнул, испугавшийся перспективы оказаться задавленным "каким-то ненормальным".
 День только начинался и много чего нужно было на сегодня сделать: Нужно было заехать на квартиру, чтобы взять кое-какие вещи и только оставалось отослать ключи если они вообще были у него.
.............
 И пока он дрыхнул ни свет ни заря, — утро уже вовсю голосило и давало знать о своём присутствии. Да, наверняка это было очень красиво, но он этого и не заметил, — даже не мог знать — на тот момент, что это существует.
 Веки опускаются очень легко — запросто, а вот разжать их — задача гораздо сложнее и скорее всего невыполнимая. Трудно что-то осознавать; Да и вообще трудно жить, но и не жить ничуть не легче. Ты как бы и пытаешься что-то понять, допереть, но там, — на развилке, — где обычно осмысляется необработанное и недавно полученное, — будто вкопано преграждение, и всё — дальше никак.
 Стопудовая, свинцово плотная голова мешала думать и воспринимать новую информацию, если старая не слишком-то долго задерживалась. Не своя что ли голова, не родная. Эй, принесите кто-нибудь старую! — иногда волнообразно доходит у него до состояния, как будто сразу после карусели: в голове всё вертится, кружится и повторяется, как по поверхности; пытаешься остановить, а оно не проходит, что является первым признаком того, что моя голова — бильярдный шар, предположительно — шестёрка.
 И в то же время голова была лёгкая, как цветастый резиновый мячик, которым играют дети.
 С раннего утра он пролетарским трудом, подвозя клиентов, старался не просто взбодрить, придать недостающих сил перед работой, но даже, в каком-то смысле, на время поездки составлял компанию им — совершенно неизвестным людям. И, несмотря на молчаливость с его стороны и ответную молчаливость от пассажиров, он ощущал какую-то духовную связь, часть сил, вкладываемых им переходила к пассажиру и окончательно забиралась им же, тотчас оторванная, уходила вместе со звуком хлопка дверью.
 У кого-то утро начинается с Nescafe, а у кого-то — с сонных пассажиров, которых надо было растормошить, пока они, добирающиеся до работы, грезили закрыть глаза на пару минут и когда удавалось — причмокивая, лежали как убитые. С тем, чтобы аккуратно водить машину, пока в машине лежал досыпавший своё работник, не было никаких проблем; Е. А прекрасно с этим справлялся, поэтому его клиенты всегда были выспавшиеся, хоть и слегка нервные.
 Такси — не экскурсионная услуга, а возможность перемещения из одного места в другое; и всё — без покатушек по городу. С утреца пассажиры были не слишком разговорчивые: или говорили, чтобы таксист разбудил их в конце (и Е. А никак не был против, а даже напротив — старался ехать без тряски, чтобы те лучше отдохнули), или были как на иголках, с красными и не выспавшимися глазами, быстро высыхающими и редеющими от всякого света, которые постоянно вздрагивали при первых позывах зевоты вместе со своими хозяевами. Таких Е. А побаивался, в особенности, когда кто-то вскакивал как сумасшедший — как он думал, — никакой резкости он знать не хотел, даже в границах своей семьи приучал детей к неспешности, а не к беготне —<<лучше немного опоздать, чем потратить одну нервную клеточку>> ; его стихия — это переваливающиеся из года в год мох на дереве, это затёртый наконечник на палочке для стариков и т.д. — вот, что было для него стихия.
 Он собирался заехать на квартирку, чтобы взять оттуда кое-что. Скоро близился обед.
 Вот мама с маленьким мальчиком — наверное отпросили с садика и разъезжают по больницам.
 Заехали за очередным пассажиром. Он сел, поздоровался, сказал куда ехать и затих. E. A (Евгений Абрамович) попросил севшего пассажира пристегнуть ремень — проверка на адекватность. Пассажир отказался, пристыдив в ответ таксиста размером своего статуса и важности личности и отмахнулся ругательствами и плохими словами — не благим матом, это важно. «Тьфу, Бизнесмен! Раз ты такой статусный, почему на такси ездишь, если богат?»
 Автомобиль тронулся.
 — Куда едем?
 — Вы посмотрите у себя в телефоне, там всё должно быть написано.
 — Не написано — сказал Евгений, словно кирпичную стену проломил глупостью.
 — Ну как не написано: там же всё должно бы ...
 — "Новодворский проспект 4 ..." — это оно, да?
 — Да-да.

Воцарилась деревянная тишина. Прорвало чем-то в голову, что ей и взбрело в неё же после того, как она копошилась, клацала ногтями в телефоне. Свет телефона имел такую яркость, что лицо красивой молодой девушки в короткой, зеленого цвета шапке, оказалось только одним ярко-синим экраном телефона и освещалось. Ей, по-видимому, стало скучно и она, после непродолжительного рассматривания окна, решила себя развлечь диалогом с рядовым таксистом, Е. А, которому сейчас было конечно не до болтовни; он был полностью сосредоточен на дороге. За окном не происходило ничего интересного — всё так же по-старому: ничего не взрывалось, не бегало, не прыгало, а только равномерно шло своим ходом.

 — А вы знаете, что таксист — это не профессия или род деятельности, а чернушная, низкоквалифицированная работа просто, чтобы перебиться на время? —

 Евгений гадал, на какой её вопрос ему придётся давать ответ, хотя и не сильно брал это на ум, так как был занят дорогой; он старался быть осмотрительным, потому что вот-вот проезжал ДТП на дороге, пытаясь вычислить владельцев двух столкнувшихся автомобилей и понять есть ли среди попавших в аварию трупы, пострадавшие, но вроде бы ни тех, ни других видно не было.

 — О-ой... Как страшно, можно было аккуратно, — они проезжали место аварии немного замедлились, стараясь не увеличить количество ДТП уже до двух за день, тормозя из страха, видя перед собой то, чем заканчивается необдуманная спешка, ну теперь уж что поделать — пассажир, ёрзавшая на одном месте, щёлкнула языком в знак невозможности что-либо вернуть, — теперь-то ничего не сделать: сами виноваты. —

 ЕА задумался о чём-то. Казалось будто она не умела думать про себя, а только озвучивала всё, что думала вслух. Чуть более тихим голосом она протрещала, негодуя и думая будто ЕА не услышит её.

 — Ну сколько можно, почему так долго.

 Неожиданно для неё прозвучал ответ на её косвенный вопрос полным, не сказать, что уверенным, но точно спокойным голосом.

 — Потому что дорога требует времени.

Она удивилась тому, что какой-то таксист может грубить ей и, судя по её виду, выражавшем в каждом своём движении разъяренность, была очень оскорблена тому.

 —Вы, вы...как тебе не стыдно вообще (Е. А был старше её в два раза, она почти во внучки ему годилась)

 — Ты знаешь, кто у меня парень, не знаешь? Вот и узнаешь; если сообщу ему, то он тебя грохнет — у него и связи в ментовке есть, у него батя там главный — она приостановилась, чтобы вобрать себя воздуху и продолжила, — тебя, если пришлипят, то не спасёт никто!

 Всё таким же голосом ЕА продолжал:

—А чего же вы сами-то на такси ездите?

 — Это не ваше дело и вас это не касается! Всё... хватит, остановите машину: я лучше дойду пешком; я сказала: "Остановите машину"!

 — постойте, вы не собираетесь оплачивать?

 —Ага, вот ещё! — сказала она и выбежала, хотя за то продолжительное время, что они молчали, Евгений успел доехать до пункта назначения.

 — Ну что ж, без денег — так без денег — проговорил сидя уже один в машине, после выхода молодой стервы.

 Что же дальше? В обед не очень много заказов, так все сейчас на работе, поэтому он решил взять ещё два-три заказа и поехать за вещами.

 После выполненных заказов он, как он планировал, направился к квартире.

 Это была одна из таких квартир которую в судах, беря в руки подобное дел, называют "резиновой" и не случайно, ведь множество людей даже не числясь там, спокойно проживают на постоянной основе.

Колеся асфальт в машине, он осматривал фасадных домов, которые своими или слишком нагромождённым, или халатным отношением при строительстве — что отображалось и на самом доме, — кричали своим видом каждому приближающемуся существу: "не подходи! Зажую!", и даже птицы долго не засиживались на таких домах, а только пачкали их.

 Знак ли подала жизнь, но он смотрел на каждого человека и думал о людях в целом; да, всё будет хорошо, но только будто не хотел встречаться с какой-то мыслью наедине, хотел убежать от этой мысли; что, то была за мысль? Желая аккуратненько проскользнуть, не встретившись лицом к лицу с ней — особенно выделяемой мысли.

 Той будоражащей мыслью, которую Е. А боялся, как огня — мысль о собственной беспомощности, о неумело сделанном шаге в какую-либо сторону; где все эти руководства по ведению жизни, что делать, чтобы выжать из выбранного пути максимум, поступив правильно?" А есть ли вообще какое-то "правильно"?" — приостановился Евгений в рассуждениях, чтобы внимательно осмотреть вопрос. Жаль нельзя; да, жаль, что нельзя сделать поступок, а после этого, смотря на себя со стороны, сравнить как ты выбрал поступить и как поступить было бы лучше всего я правильно. Вспомнилось много: из семейной жизни пару моментов, эстетично стоящие цели, которые собственными усилиями Евгения поддерживалась в таком положении. Кажется, что-то было с ним не так или всё-таки кто-то другой виноват в бедах, то и дело с ним случавшихся; он был дружелюбен, но друзей вокруг него не было; он был находчивым, но поиски не приводили ни к чему; последней, задней мыслью он надеялся и сердцем лелеял теплящую внутри идею о том, чтобы любой, встретивший его думал про него не то, каким он кажется, а то какой он есть, не поддерживать свой же образ у кого-то в глазах, что он кому-то каким-то кажется, а просто быть и передать это виденье самого себя другим.

 К выпавшему на его голову отцовству, сопровождаемому большой ответственностью, он отнёсся безэмоционально, так же как большинство молодых людей, когда на них падает такая кувалда, сами при этом будучи выросшими детьми.

<< разобщенные со своей парой и в некотором—, близком им смысле—, покушение, посягательство на их свободу, ограниченную возможность думать, что думаешь и выбором между сном на скамейке или дома. А в этой ситуации мы безвольны выбирать свободу. Каждый из нас шавка безродная, в том свобода у человечества.>

Слегка покачав головой, он зевнул, сжав глаза до неприятного давления на глазные яблоки и появления мелькающих отрывисто двигающихся образов. А что с сыном?

 Средний сын Евгения Абрамовича был не очень уравновешен к своим сверстникам, в особенности по школе: часто задирался, участвовал в драках со своим классом и с чужим, и нередко, как впоследствии оказывалось, становился их учинителем и, тем не менее он был очень активным, подвижным ребёнком и занимателен один случай произошедший там с ним. Однажды, на школьном фестивале, мероприятии, самодеятельности — называйте как хотите — нужно было отобрать пять мальчиков для выступления на праздник (праздник носил чисто формальный характер и танцы были основной его темой; праздник был посвящен не то Дню Единства, не то какому-то региональному празднику). Как оказалось, в ту неделю и в ближние к ней дни, часть мальчиков просто отсутствовала ввиду болезни. А школе было необходимо, чтобы именно этот класс участвовал в постановке. Что делать? В нервной обстановке и нависшим над головой от руководства клином вопрос, классный руководитель также бился над этим вопросом, точнее сказать, вопрос занялся классным руководителем. Так или иначе, но до выступления оставалось чуть меньше двух дней: головная боль только усиливалась, надо было что-то делать, а что? —что именно? Не нашли ничего лучше, как взять единственного мальчика, которого до этого в среде школьной деятельности никто не замечал, ведь за другими, гораздо более яркими участниками его было не видно. С тех пор он стал активно участвующим человеком в школьной жизни. Тем только дело не закончилось, выступления пришлись ему по вкусу, и он занялся школьной газетой, сборами и организацией различных мероприятий, турслётами. В итоге он перестал, как многие из его класса да из всех классов, сторониться, жаться и любыми способами избегать внеклассной деятельности, а даже наоборот, стал активным членом школьной жизни. Нередко разговаривая с кем-то, он может вспомнить об ближайших выступлениях, даже если тема разговора не предполагала этого.

 Так вот, чтобы свои права спать на лавке возвратить обратно, Е. А решил, внутри себя самого, отнимать внимание у своей возлюбленной, которая — в свою очередь — участилось, занимаясь только ребёнком и его окружением. Да, может он чувствовал все последствия, способные осыпаться при первом подвернувшемся случае, от каждого движения чашек весов торга внутри себя ему делалось дурно; масло в огонь подливало смешение дешёвого алкоголя и совместное распитие его с друзьями — Да, курить он строго-настрого отказывался, хоть насильно в рот заталкивали — всё равно отказывался: "ну, хозяин — барин", тем дело и кончалось.

 —Да, я — полная сволочь —полностью признавал сам Евгений — А сколько таких же, которые ещё хуже меня, и ещё и курят с побоями в придачу. Те, псы поганые, уже только за то, что руку поднимают на своих жён, и ещё и детей собственных заденут, если "под горячую руку попадутся".

 —Да мне надо признать, что и я хорош собой — сыну как относился; теперь вырос вот, в колледж ходит, ни слуху, ни духу о нём, как последний раз был полтора года назад, так о нём и не слышно ни черта. По-плохому поступает, что родители самих по себе оставляет, по-сволочьи; или он, а я, — сволочь, ведь и есть — начал плакаться, с каждым морганием больше слёз стекло из его глаз. Он вытер слёзы рукой и голос будто дрожал как барабанная дорога, — он знал, что не сможет выдавить ни одного понятного другим слово и продолжал думать про себя

 — Нет, нельзя; нельзя плакать — Не девка же какая.

 <<Вот и получай, за то, что сыну не додал воспитания; теперь он к нам ни ногой, к папке своему; сына…сынок — На дальше его не хватило, и он перестал думать об этом, свернув на другую тему — если бы я мог, я бы сделал всё не так как тогда, а иначе, чтоб сынок получил всё моё воспитание, чтобы прямо э-эй, у-ух!>> тут его распирала радость без пресловутых "будь оптимистом", ему достаточно было придумать всё то, что он бы сделал совместно с сыном, пока было время он подъезжал к тому дому, где была квартира, где он жил.

 На стене баллончиками с краской рисовали какие-то школяры с боязливым, запуганным и настороженным, как заяц, с видом. Мимо них прошёл довольный Е. А, разглядев что-то своё в их ничем не отличавшимся от других граффити.

 <<Молодцы детишки, занимаются, рисуют>> —сказал Е. А и пошёл дальше. К квартире он подобрал ключи, обрыскав все карманы по брюкам. Он зашёл в квартиру. Квартира та была, быть может, одним из самых компактных в городе; несмотря на это в неё умещалось две койки по бокам у каждой стены по кровати, кровати двухъярусные, кухни не было, зато был незастекленный балкон, из которого постоянно поддувало и на котором хранилось всё ненужное барахло. Был санузел и раковина, — а как мыться, было известно только одним жильцам. И, может быть, не было многих удобств, зато чувствовался уют и обжитость квартиры.

 Когда он зашёл в комнату с кроватями, он услышал игру на гитаре и спокойная совместное пение и немного тише — гудение, кажется, холодильника: шумел изношенный компрессор в нём.

 Он зашёл в комнату. Пение экрана гитаре остановились, чтобы прислушаться к неожиданному звуку шагов и все присутствующие перевели взгляд на него и его красные глаза, которые почему-то покраснели.

 —Почему глаза красные?

 —Неважно; где сумка с моими вещами?

 —И всё-таки, что с глазами?

—там, кажется, в шкафу; Ахмат, посмотри, пожалуйста — он указал пальцем на нижний ящик шкафа, и какой-то бритый мужчина средних лет слез с высокой койки достал вещи я, дав сумку лично ему в руки.

—Ты надолго?

—Нет-Нет, я сейчас поеду; сейчас уже — только руки помою.

 Е. А зашёл в ванную и увидел лежащий на полу разобранный верх бочка унитаза, а рядом с ним копошащийся в устройстве бачка и, по-видимому, не один час, стоящий в согнутом положении с ключом парень.

—О, Назар, привет.

—Привет.

 После этого копошащийся переключился на тех, кто сидел в комнате и крикнул, ожидая обратного ответа разгуливающими движениями глаз.

—Э-эй! А у нас есть ещё инструменты, — осторожно перешагнув через парня, Е. А молча подошёл к раковине и начал мыть руки.

 На мыльнице лежал давно используемый кусок мыла. Талия у лежащего куска мыла заметно скруглилась и сделалась (стало) более женственной.

 Он мыл руки, пока продолжался диалог между Назаром и прибежавшим к дверному проёму (дверей в квартире не было) парнем.

 — Нас это все инструменты, у нас, которые, или ещё есть?

 — Вроде бы все — немного замявшись, вспоминал Все Инструменты в доме, сказал он — А что такое?

 — Да тут шестёрка нужна, ну или универсальный, если влезет; а так семёркой бесполезно крутить — он кинул "Семёрку" в сторону и разогнулся, что-то щёлкало у него в спине, даже Е. А (машинально) выпрямился.

 — Тут магазин надо сгонять, иначе совсем беда — Е. А понял, что что-то сейчас точно будет и, если шансы не стопроцентные, то уж точно не нулевые. Второпях он со всеми попрощался, пожал каждому руки и когда захватив сумку с собой, начал надевать обувь, всовывая ногу в ботинок, к нему подошёл тот молодой парень с верхней койки.

 —Слушай, ты можешь купить, как его там... — ключ на шесть?

 —Да-да, именно его; а с деньгами... мы их вернём, всегда возвращаем, тем более тут такое дело, — сам понимаешь.

—Понимаю.

 —Ну ладно, брат, давай, пока.

—Да-вай. —огорчённо проговорил Евгений, из-за того, что случилось не по собственной воле.

 Он вышел за порог. Дверь закрылась с другой стороны, слышались звуки ключа и защёлки.

—Ха, интересно: с каких денег мне ключ покупать, если у самого не лучше. Ну ладно, что-то придумаем.

Далее продолжилась работа Е. А по развозу и отвозу людей. Скучная, выматывающая и слабо доходная. Ближе к вечеру многие возвращались с работы домой, как и положено — в восемь, уставшая, но счастливая, что ещё один день позади. Вот и Е. А это немного подняло настроение. Он вышел из машины на улицу, встречаю очередной летний закат; он простучал ногой несколько спонтанно, а после продолжил в заданном темпе, так что же можно было бы вогнать пару гвоздей в асфальт с помощью его топтаний обувью. Евгений Подошёл к вывеске, то была не просто вывеска, а вот с чёрными утолщёнными губами и широко распахнутой жёлтой глоткой, из которой вырывалось одиночное "А", а за ним шли другие строчки помельче —совершенно нечитаемые с расстояния для людей с ослабленным зрением.

 Е. А старался присмотреться к чему-то, но не знал к чему.

 Он подошёл к автобусной остановке, обёрнутое синими листами металла по ржавой "нержавейке" квадратных профилей. На ней никого не оказалось. Сам Е. А заглянул в неё, узнать есть ли кто-то там, он приметил жёлтую, червлёную от выхлопного дыма, расписание транспорта; время хождения!

 —А-ха(Ага): тройки, девятки и шестёрочки, — да-да — всё понятно.

 А вдруг спокойствие скрутилось в узел, старушечий голос за спиной. Он обернулся, но всё так же стоял вкопанным столбом на месте.

 —Отойди; через тебя не видно ни рожна. Ну отойди — говорю тебе! —ты же не стеклянный! Пока Е. А успел сознать, что обратились к нему, а не к кому-то ещё, бабушка успела оттолкнуть его спину. Он ушёл, обозлённый, и сам было хотел толкнуть её в спину так, чтобы она закатилась под автобус, но сдержался.

Ветер искал, где бы приютиться, забивался во все щели трещины, борозды и выемки, хотел добраться своими лапами до всего, что плохо лежало. Небо трепало по волосам электросети и провисающие кабели, протянутые между верхами домов на страшной высоте гнездования птиц.

 Он порядочно истрепался за свой рабочий день: только усиливающийся и тут же стихающий ветер прогонял свежесть по машине. За сегодня он действительно измотался до того, что если похлопать его по плечу и спросить: "Как ты?" —то он бы ответил, что по ощущениям будто намотали проволоку, а потом медленно разматывают, — дыба современности.

 День близился к концу, но на улице было светло так же, как и днём, но свет был приглушённый, чем днём и не было понятно, где его источник; Е. А решил выйти и пройтись "размять, расходить ноги" —Как он это говорил.

 После нескольких попыток до конца закрыть дверь, е. а хлопнул дверьми, а после земля и небо пропали из виду: помутнение в глазах, из-за давления; не поменялись местами друг с другом, а исчезли и после будто перекрутившись, а за ними будто и всё, что было в голове.

 Он не спеша прошёлся от начала аллеи до её конца, пошатнулся, — казалось вот-вот осыпется весь, а нет — уже ближе, когда аллея начала заканчиваться, он вышагивал своей уверенной с перебитым окончательно волнением походкой, что кто-то на него смотрит, но были проходящие рядом компании ребят.

 После прогулки я вернулся обратно в машину. Вот он в машине. Губы в конец обсохли. Во рту стоял вкус пустого желудка, а в желудке — морил бунтующий встречный голод.

 Е. А решил поскорее увлечься спать, потому что, когда спишь — есть не хочется. И он уснул, поникнувший в самого себя. И во мраке полузаженных огней он уснул, всё более выпадая из материального мира в свой, внутренний, отдаляясь от него.

 

 Глава Среда



Утром не хотелось вставать, а только будила его обыкновенно мать, пока сам не вскочит или не надоест, что уже и так, и иначе придумывает как сына с кровати стянуть, чтобы он поскорее в школу убежал, нагоняя упущенное время.
После очередного ухода матери из комнаты он снова с головой погружался в сон и видел, что уже одет и обут, пунктирной линией проложен путь в школу или, что уже сидит за партой и всё хорошо, всё совершенно спокойно — нет причин для беспокойства, скоро должен начаться урок, и вот... метко одергивающим голосом будет его мама: «Вставай сынок, в школу надо идти!» — сон сбит.
Просыпался он неохотно и с долей непреодолимой злости, аж хотел избить подушку, окруженный гневом, но как-то обходилось без этого; ел медленно и всё так же неохотно выполнял однообразные движения по подъёму и опускании ложки, зачерпнуть ложкой кашу и положить в рот, а потом ещё и прожевать, казалось бы, — что может быть легче, но и это делал он с какой-то тяжестью в движениях, будто уже был сыт и ел через не хочу.
Из-за этого опаздывал в школу, приходя обычно к концу 2-го — началу 3-го урока, перешагивая за порог двери и стряпая ангельски невинное лицо:" Извините за опоздание, можно войти?" — спрашивал он, прошмыгнув чёрными усиками, которые в такие года у подростков развиты недостаточно, чтобы усилить в себе гордость и только создают жалкий внешний вид своей "растительностью", в глазах других, — более рослых мужчин, они выглядели и как воспоминания об уже почившей юности, и как клеймо в собственной беспомощности, переходящей на других.
Мало говорить о чужих деньгах, засунув голову в чужие карманы — надо, чтобы сам человек рассказал, чем он поживился сегодня. Говорят, «никогда не спрашивайте мужчину о его зарплате, женщину — о её весе». Поэтому мы не спросим о его зарплате, а говорить тут в общем-то не о чём: плата не сдельная, — сколько заработаешь — всё твоё, — но, минус комиссия за пользование приложением и за возможность предоставлять свои услуги другим в приложении.
После каждого такого рабочего дня начинаешь ценить любую минуту, проведённую вне её, но так как сама работа — точнее размер зарплаты на работе не позволял жить где-нибудь в глуши, вдали от цивилизации, то приходилось жить круглосуточно в машине; замещение непостоянства места жительства на постоянное телепание с места на место оставляли свой отпечаток на состоянии Е. А и В большинстве своём не в лучшую сторону. Устаёшь как кобыла и как та же кобыла хочешь завалиться на бок. Эта работа забирает силы не меньше любой другой, хотя и физически сидишь всё время на одном месте.
Среди семьи он авторитетом не пользовался: дети, будучи малыми, подрастающими организмами лезли к отцу, считая, что он просто спокоен; думали, что есть какая-то власть у него как у главы семейства, но, вырастая, видели, что нет никакого главы семейства, что оказывается он таким был и, кажется, останется таким до конца своей жизни, а за отсутствие авторитета — перестали уважать. На слова выполнить какую-либо просьбу его дети либо просто игнорировали до тех пор, пока просьба не будет подкреплена каким-то, хоть сколько-нибудь весомым стимулом, иногда доводящим до насилия, либо сделать на отшибись — сделать просто, чтобы сделать, — чтобы было.
Е. А заехал на квартиру, чтобы вдоволь отоспаться после вчерашнего рабочего дня, который он провел, уткнувшись лицом в полное внимание на дороге, переключаюсь между пассажирами, отвлекаясь от дороги только на то, чтобы проследить за оплатой пассажиры, чтобы ненароком никто не ушел, не заплатив за поездку. Пассажиры выходили довольные, даже если садились угрюмыми. А пока, он шел, проходя между остановившимися машинами; это был спальный район города, так что всё, как и обычно, должно пройти без затруднений. Проходя между какой-то машиной бежевого цвета, он повел взгляд ниже, волоча его по земле. Ему показалось забавным, что из-под машины выпирает тень: «Там яму что ли выкопали под машиной, или что? Почему тень из-под машины выходит». Уводя взгляд до ближайшего подъезда, к которому он как раз и шел, и хотел пойти быстрее, но вместо этого замедлялся, пока, наконец, не встал на месте. Не пройдя нескольких шагов, он дрогнул, будто рядом разбили наковальню; нет, не она, не может быть она — со рвением пули пробивать воздух, выпалил у него в голове последними остатками инстинкт самосохранения. Послышалось гавканье собаки; у Е. А подкосились ноги, представилось ему, что умрет сейчас, и что с горечью в чистом виде он обязан проглотить пугающую сухую новость, ему — ещё живому, новость о своей близкой кончине. Он быстро посмотрел на собаку: та начинала оживляться (по-видимому, спавшая) вскипаемой в ней злобой к людям и уже бросилась пробовать часть Е. А на вкус, хотя, вполне вероятно, была не прочь просто разодрать его для интереса. Так видел и думал сам Е.А. Изо рта шли какие-то слюни, пена или что-то похожее на то. Не оглядываясь назад, он рванул со всех ног к двери подъезда, выхватил у себя же ключи и скрылся за громко хлопнувшей дверью, зачем-то подпирая ее спиной и думая, что собака откуда-то сбоку пробежит и напрыгнет на него. Придерживая ее с другой стороны двумя руками, чтобы, — видимо, — у собаки не появилось желание вцепиться зубами в миллиметровую сталь двери, которая к тому же накрепко прижата электромагнитом, но тут рассудок проиграл желанию жить.
Создавая подошвой своей обуви глухой, но звонко разносящийся по пролетам этажей и перил и, наконец, пройдя в квартиру, Е. А завалился спать, так и проспав до самого вечера и резко проснувшись не по своей воле, а от хохота сидящих снизу на койках: они играли в карты, а он, начав подыматься с дикими болями по всему телу, ударился головой о верхнюю койку. До этого момента были попытки разбудить его, но они оказались напрасны: товарищи приходили будить Е. А на обед — опять не проснулся и сказал, что сейчас подойдёт, но как только от него отходили — он обратно засыпал, сон продолжился, через время пришли опять, но снова ничего не вышло; правда, не утерпев от нападок сожителей покушения на его отдых, он задел одного из них махом ноги, и больше ничего: спит — так спит; трогать его не стали. Ему снилось, что он за рулём, едет по прямой ровной дороге; сон затягивался, Е. А начинал сильно потеть, виноват обогреватель, включённый на полную катушку, ещё и солнце светило ровно на койку, где лежал он. Его будили на ужин, но он ответил то же самое, что и в прошлый раз, и снова завалился спать. Перед тем, как проснуться он, увидел ту самую собаку, не пойми откуда выскочившую прямо на лобовое стекло и, пробив стекло с тем самым оскалом, с которым гналась за ним, — а к слову стоит сказать, — бежала она за ним недолго, пробежав всего метр-два — человека и остановилась, решив заползти обратно в полную прохладой небольшую ямку под машиной и там, посреди теплой, нагревающейся от солнца земли, отдыхать, отмахиваясь ушами и хвостом от мошек и омахиваясь хвостом от жары.
Он проснулся весь в холодном поту, пытаясь осознать, что происходит, но не получалось: мешала заторможенность отходящего ото сна сознания. Тут же вспомнились важнейшие дела на сегодня и заказ на подвоз людей, Е. А брал его, — он точно помнил, что брал заказ и вроде как за него даже неплохо платили, но несмотря на все приложенные усилия никак не удавалось взобраться, войти в своё обыденное положение, а, казалось, будто вышло взобраться на вершину мыслительного процесса как-то не так — не совсем прямо, а скорее боком.
Хотелось поваляться подольше, но нельзя: иначе он пропустит богатый заказ и он, уже взбодрившись, лежал и думал о чём-то своём. Надо было вставать, готовиться к предстоящей поездке, но тело не слушалось.
Е. А вдохнул, прикрыв глаза время и, настроившись на совершение каких-то дел, которые ещё не до конца пришли ему в голову, он поднялся с кровати с характерным беззвучным охом. С тем же звуком тёрлись друг друга кости локтя, когда провёл рукой по голове, проверяя на месте ли его чёрные короткие прямые волосы.
Он пошёл в ванную, чтобы умыться. Вода в кране была холодная. Маленькие шарики воды были нанизаны на вставшие дыбом волосы. И пока умывался, случайно накапал он водой на пол. Кран не закрывался и пришлось поворачивать вентиль с бОльшим , чем обычно, усилием чтобы его закрыть: вентиль крана с голубой круглой вставкой посередине постоянно скрипел и не работал как надо — в нередких случаях приходилось закручивать его, задействуя для того всю мускулатуру
одной, а то и обеих рук. Стало немного бодрее. Он зашёл обратно в комнату с койками — слышался тихий звук чайника, который должен был вот-вот закипеть: наверное, это кто-то из ребят поставил, пока Е. А только просыпался и отходил от последствий затяжного сна.
Первым делом он обратил внимание на невысокий холодильник, на котором стоял чайник, с виду обычный, — кажется, — только немного потасканный, но не считая этого — ни в чем не уступающий новому заводскому. Помимо чайника, — который, кстати, уже нагрелся, — на холодильнике стояла трёхлапая жабка, выкрашенная под золото с красными глазами и монетой во рту, приносящая, — как считается, — в дом удачу и деньги.
Е. А сел есть. Ел он, кажется, какую-то лапшу быстрого приготовления вместе со сладким чаем; но, увы, ничего не поделаешь: выбор стоял между картошкой, от одного вида которой всех начинало тошнить и между, собственно, лапшой — скудный рацион, но ничего не попишешь: если деньги не водятся, то радуйся, что есть что пожевать. Кто-то принес домой три мандаринки, неясно откуда, но они преспокойно лежали себе в холодильнике.
—Можно я возьму мандарин? — спросил Е. А, держа дверцу открытой и дожидаясь ответа.
—Конечно, бери любую, если надо — сказал один из его сожителей, отвлёкшийся на Е. А и, ответив, тут же обратно вернулся в игру.
Е. А сказал «спасибо», но так тихо, что никто не отреагировал на благодарность — даже самому Е. А внезапно показалось, что он этого не говорил.
Он ел, внимательно наблюдал со стороны за игрой в карты ребят, сам при этом стараясь звуков не издавать, чтобы не нарушить натурально рождающиеся звуки веселья и азарта. Если еда не выделялась внешними качествами и была несильно вкусной, то Е. А старался относиться к приему еды, как к процессу, который надо переждать и перетерпеть — это был один из таких случаев.
Немного поторопившись в набирании оборотов приёма пищи, Е. А поперхнулся, на что обратили внимание все присутствующие, но первее это сделали люди, наблюдавшие за игрой и только после игравшие, осознав, что на них долгое время не смотрят, повернулись в ту же сторону, что и наблюдатели. Повернули головы в то место, где он стоял. Все смотрели на него. Ему было не по себе от этого и еще более ему было не по себе от схватившего и забирающего воздух удушья. «Воздух такой чистый, воздух, даже здесь — в пыли...». Но в один миг, успев выхаркнуть вставший поперек кусочек хлеба, он согнулся, словно кресло-качалка. Раздался оглушительный кашель, разлетевшийся по комнате. Хорошо — всё обошлось. Увидев, что ничего серьезного теперь не будет сожители, как ни в чём не бывало, вернулись к своей игре. Ещё пару секунд назад кто-то хотел уже вскочить и поскорее ударить задыхавшегося Е. А, чтобы тот не давился, но в последний момент затушил свой порыв.
Спросил сколько сейчас времени Е. А, на что получил ответ, что сейчас около часа ночи: точного времени никто не знал, все ориентировались по солнцу, потому что часов в доме, как и многих других вещей, не было — Черт он и есть черт, я ведь опаздываю; надо поторопиться — сказал он, стрелой вылетев из общей комнаты с койками и уже стоя и натягивая на ноги ботинки. Свои слова он продолжил мысленно, потому что произносить слова было более затратно, чем думать про себя: «... Иначе им придется ждать меня».
Как только он закрыл дверь все жители квартиры, которые сейчас находились в одной комнате, вернулись к прежним делам: кто снова играть, кто наблюдать. Из них кто-то громко выкрикнул, чтобы до всех дошло: «А как там дверь; Кто дверь закрывать будет?» тире и каждый из присутствующих, почти одновременно дотронулся до носа, выкрикнув: «Чур не я». В итоге, дверь вышел закрывать человек лет 40-ка, сильным запахом мужского одеколона. Услышав какой-то шум на лестничной клетке, он подставил руку к уху и, вслушиваясь в странный шум, так тихо, как только мог, закрыл дверь.
Полуночная тьма охватила улицу, а луна оперевшись о небо, наблюдало за ней; луна была ровная и чищеная, словно новые пять рублей. Е. А боялся, что на него снова кто-нибудь выскочит, поэтому он старался смотреть вверх, чтобы если так и выйдет, то хотя бы он не будет видеть неожиданность случая.
Тем не менее он так никого и не встретил: на улице никого не оказалось, и даже в том месте под машиной не было той собаки, встреча с которой была бы не самой приятной вещью в этом мире.
Он поехал забирать людей из аэропорта, хотя сама семья, которая, — как они и договаривались, — должна была дождаться его приезда, а в случае чего — позвонить несущемуся на всех парах Евгению. Е. А не любил подстраиваться под кого-то, будучи личностью свободной во многих аспектах своей жизни: Однако подлизывание к кому угодно считал самый последние вещи, которые следуют заниматься человеку, хоть сколько-нибудь придерживающегося чести. Но не как утопающий человек, хватающий всё, что подвернётся под руку, будь то последняя плавающая щепка в мире, а как человек, гордо несущий штандарт со своим знаменем «Служить бы рад тире прислуживаться тошно» — прозвучало, однажды, из уст одного умного юноши. В случае Е. А фраза звучала бы немного по-другому и менее изящно: «Служить бы рад, прислуживать — тем более!». В прислуживании он видел просто иную форму служения; другой вид, если так угодно. Для него это не было сопоставимо со словосочетанием «быть подстилкой» или чем-то таким, — нет, конечно, никакого подобного оттенка взгляд не имел: он придавал этому гораздо сокровенный оттенок ненависти.
Дорога, пешеход, длинная трасса, остановка; в машине играет радио, а другой, приглушённый будто кем-то специально, а не характеристиками с завода автомобиль очерчивал свой участок по земле кругами. Было тяжело вести автомобили смотреть на дорогу: снова клонила в сон, но он пытался изо всех сил не поддаваться на такую провокацию со стороны собственного организма и решил сделать радио погроме. В это время оно болтало о чем-то своем, бестолковое... Прекрасно держа управление и одной рукой (второй он изучал содержимое бардачка), и иногда поглядывая за дорогой, чтобы не въехать по прямой в столб, в дерево или в другую машину; в нём он отыскал какую-то старинную жвачку, которую тот тире один бог знает, когда купил и зачем оставил. Взял немного и принялся жевать их так, как он жевал в свою бытность найденный каучук или гудрон с ребятами во дворе, попутно вспоминая те времена. Спать меньше не захотелось. Зато изо рта шло сплошное облако мятной свежести, а из глаз текли слёзы. «Да, ну и чушь же эта мятная жвачка; теперь я знаю уже три вещи, которые могут заставить меня плакать: мятная жвачка, лук и плохо рассказанный анекдот» (к анекдотам е. относился очень строго и взыскательно. Даже самая малая небрежность, переводимая обычно между друзьями в шутку и ситуативный смех над собой, Евгением воспринималось как оскорбление в свой адрес, что побуждало в нём злость и желание жечь мосты).
Он был одним из тех немногих, кто покупает те самые глянцевые сборники анекдотов в газетных киосках или напрямую с рук у каких-нибудь бабушек-торгашей в переходах.
Путь до аэропорта был неблизкий, но оставалось проехать еще столько же; он был близок к месту приема ждущих, томящихся в бездеятельном ожидании клиентов. Пешком он бы не одолел это расстояние — прикинул Е. А в голове и более того: за последние несколько месяцев он суммарно не прошёл столько, сколько он проехал сейчас и сколько ему ещё предстояло проехать. Сидячий образ жизни довел его здоровье до упадка; он и ранее не блистал этим самым здоровьем, а теперь... а ведь раньше он не сидел на одном месте, хотя и получал около тех же денег, — конечно, считая с выравненной инфляцией, — которые получает сейчас. Ранее он хотя бы находился в движении, невзирая на опасность места, где он работал или перебивался до нормальных денег и обилие ядовитых веществ, стоящих в воздухе.
Деньги — какое сладкое, приводящее многих людей в восторг слово; а когда притом они лежат себе преспокойненько где-нибудь на вкладе или на дальней полке в шкафу, то только и делают, что пробуждают чувство эйфории.
И тут Е. А призадумался: а что бы он надумал себе с тех денег; наверное, будь это какой-нибудь джин из лампы или старик Хоттабыч, то он бы, пожалуй, загадал бы на три желания ровно три вещи: первое — деньги, второе — деньги и третье — еще больше денег. Джин бы, наверное, только покрутил бы пальцем у виска и дал бы ему долгожданных денег. Но вот вопрос: имя все деньги этого мира, разве смог бы купить вообще что-нибудь где-нибудь; хоть бы и маленькую буханку хлеба, но разве смог бы? — ошарашило его вопросом, как молнией.
Приближался аэропорт: снова шлагбаум, снова талончики на 15 минут, но никаких 15 минут не было; надо было сейчас же найти женщину с ребенком и, по-видимому, мужем. Он нашел их, они нашли его; они сели в машину, дети уснули сразу; сумку и большой чемодан в черной пленке Евгений загрузил сам, хотя как его уверяли не стоило: последствия накануне Е. А за неаккуратность и быстроту в таких делах, которым спешка немногим лучше смерти. Родители сели, водитель сел и он плавно тронулся с места, чтобы не будить детей. Женщина, сидевшая с ним в переднем кресле, что-то рассказывала, но Евгений рассеянно слушал, только и запомнилось ему: «мы вас так ждали, а еще с дороги ни разу не прилегли; мы совсем с дороги, уставшие...»
Еще немного и казалось, что Е. А скоро уснет вместе с их детьми, но, вдруг, проехали кочку (лежачего полицейского) — полезнее быть не могло. Случилась спасительная кочка и вроде немного взбодрился. Наступал рассвет, наступало ранее-ранее утро, вида которого вряд ли может быть что-то красивей, трогающей все струны души сразу. Теперь помимо статуса «лежачего», полицейский был ещё и «перееденный».
—Ах, вы знаете, как мы стояли и ждали, ждали и стояли вас: все ноги оттекли. Совсем ничего уже не чувствовали. В общем достаточно настрадались за это время; кстати, а вы знаете (О, мог ли Евгений знать это откуда-то!) историю, которая с нами случилась, папа её отлично помнит, с ним этот случай и произошел, да папа...? — в это время седой и немного подрумяненный солнцем пожилой мужчина спал сзади, свесив голову вниз, которая болталась из-за неровности дороги, мирно храпел. Своевременно обернувшись назад и не найдя оттуда положительного ответа, хоть какого-то ответа в принципе, она повторила вопрос сначала также, а потом гораздо громче:

—Пап...? Па-п!
Отец на несколько секунд вышел из сна и, ухукнув, сам не зная, что только что одобрил, обратно закрыл глаза.
— Вот видите, — демонстративно указала на старика ладонью с аккуратно сложенными вместе пальцами.
Е.А только посмотрел на нее и обратно вернулся на дорогу. Не совсем здоровой показалась она ему. Ему хотелось ввести её в ступор, ошеломив вопросом о том, почему она так много говорит, но после понял, что в этом нет никакого смысла, ведь сначала она, помолчав несколько секунд, чтобы не перебивать и полностью выслушать вопрос, затихнет, а далее начнет говорить еще дольше и сверх того — быстрее, чтобы успеть передать ему всё ровно в тех подробностях, в каких знала сама. Пришлось вести машину в шумовых помехах, и даже радио не перебивало всего излучаемого женщиной диапазона.
Е.А пришлось слушать захватывающую историю, отказаться от прослушивания которой, конечно, никак не мог. Голова была полна собственных намеченных дел и планов, но против воли пришлось слушать чересчур болтливого пассажира, все никак не унимавшегося. Что-то про тапочки, про унесенную ветром панамку, про утонувшие солнечные очки насильно было забито ему в голову и полученные новости начали самодовольно хозяйничать там, притом даже властное, чем мысли собственных, которые были выгнаны ради освобождения места под интереснейшие истории с чужого отпуска.
Подъезжали к назначенному месту, высадились. Семья проснулась и, потягиваясь после двухчасового пребывания в неудобном положении, забрала багаж (не без помощи Е.А), чемодан в черной пленке как-то странно клонился в сторону, всегда перевешивая и падая на один уголок нижнего основания чемодана. Остальное было вполне в порядке вещей: они расплатились и нехотя, еще спросонья выходили из машины.
— А что у вас с чемоданом такое?
— Не беспокойтесь, — ответила болтливая женщина, — это колесико отломилось; ну, как раз, когда вся наша история, про которую я вам говорила, случилась; та, которая...
—Да-да, я вспомнил, ага
— Ну вот всё, какой вы молодец; до свидания вам
— До свидания и поставьте, пожалуйста, пять звезд в приложении
— Да, да; как надо сделаем. Всё обязательно сделаем, — с чувством ответственности и долга ответила женщина.
— Хорошего дня Е.А дал знак, чтобы они не стояли рядом с машиной, а шли домой.
— И вам тоже хорошего дня! Сказала женщина, занятая детьми, и не дававшая залезть детям грязными руками с улицы залезть в глаза и начать растирать их.
— И вам, и вам.
Они ушли, наступила долгожданная тишина. Е.А изнуренный развалился на своем кресле как будто совсем недавно таскал мешки с бетоном.
На дороге показался странный тип. Стоя почти у обочины, молодой человек держал руку вытянутой перпендикулярно себе, ловя попутный транспорт; издалека он был похож на дерево с торчащей сухой веткой в боку, как будто бы чужой, воткнутой кем-то от другого дерева. Е.А хотел быстро проехать, — проскочить его сразу, даже не пересекшись с ним взглядом, но это ему не удалось: на приближении машины к дереву, то есть к человеку, Е.А изъявил желание изучить одежду незнакомца получше, а тот и не был против; скорее он чем-то привлекал внимание к себе настолько, что другим хотелось смотреть на него, а он сам, — судя по всему, — прекрасно понимал это. Даже женщина, сидящая по правую сторону от Е.А невольно обратила внимание на молодого человека, но с другим вопросом, как бы обращаясь к виновнику остановки.: «почему затормозили», «отчего не едем дальше» или около того. Е.А подъехал к нему, дверь и он специально закрыл, чтобы<<чего не случилось, на всякий пожарный>>. Он приоткрыл окно, чтобы что-то спросить
— Эм, здравствуйте, подвезите меня, пожалуйста, я оставил машину там, — он указал пальцем поднятой руки, — там осталось моя машина: заглохла, понимаете; и нет никакой возможности заправиться, понимаете? — Вы подвезите меня, пожалуйста, а что по деньгам за топливо — ничего: всё оплачу, вдвое больше того, сколько нужно.
Предложение звучало заманчиво, но инстинкт самосохранения был силен, как никогда. Сердце колотилось как бешеное, а в голове всплывал один и тот же сюжет: если сядет в салон, поедем, он зарежет, что тогда? Нет, не стоит рисковать.
—Извини, друг, ничем не могу помочь: иначе уволят — с заметным напускным сожалением сказал Е.А, но глаза его счастливо бегали повсюду, не мог скрыть радость за сохранения собственной жизни, и, не дожидаясь пока окно опустится до конца, поехал дальше, чтобы не видеть его совсем и в случае если он неожиданно начнет стрелять, то их автомобиль был бы уже слишком далеко для серьезных увечий.
Больше клиентов за сегодня Евгений не подвозил, уж слишком высосала душу та говорливая женщина, не говорившая только тогда, когда воздух в её легких заканчивался и нужно было сделать вдох или, когда она внимательно слушала что-то или кого-то, что зачастую несвойственно людям такого типа.
Как-то ненароком вспомнился ему один презабавный клиент, которого он вез. Подвозя очередного клиента, коих за день бывает предостаточно, а иногда и еще больше, он был рад своему результату, что не могло не радовать разобщенных между собой скул и мышц, привыкших беспросветно получать тумаки от жизни и продолжать нести своё бремя, ступая на нитку судьбы.
Этот клиент за сегодня был ближе других по духу к нему, чем кто-либо другой, хотя не проронил о себе и слова, но оттого, наверное, и запомнился он во всех своих выпуклых особенностях, отсутствием скатанной гладкости, и какой-то удивляющей, почти настораживающей непохожестью на других. Да, он был не тем парнем, случайно вытащенным, как карта из колоды, который как две капли воды похож на остальных; да так, что не жалко, если он куда-то потеряется, закатившись, к примеру, под диван, ведь всегда наготове есть новый, точно такой же паренек как две капли воды, похожий на остальных.
Сев на кресле, он указал место проезда, расправив складки на рукаве своей черной спортивной олимпийки. Удостоверившись в том, что адрес был точно понят таксистом, он перевел своё внимание на карман, из которого он достал смартфон и, дождавшись голоса человека на другом конце провода через гудки, он начал разговор по телефону.
Е.А профессионально управлялся с машиной, потому что тогда это был один из первых заказов и время от времени он насматривал на разговаривающего клиента, и так всё повторялось до конца поездки.
Он хотел быть похожим на него, но не внешне, а внутренне: он хотел быть похожим на него своей безмятежностью, непоколебимостью и пофигизмом перед внешним миром. Человек стремится к тому, чего у самого в недостатке. И это Е.А понял только по его телефонному разговору с кем-то. Вот как много может заключить о тебе незнакомый человек за время всего лишь одного телефонного разговора.
И как-то сама собой влетела ему в уши и накрепко засела там фраза, выпущенная из уст клиента во время его разговора:
" начинать поздно?" С чего ты так решил? Не нужно ничего себе там надумывать. Знаешь, — поздно — не поздно, — это чушь полная, мы всё равно должны начинать если не сейчас, то никак не позднее чем через неделю: поле — по зернышку, море — по капельке; и ничего, что долго, поздно было бы..."
И всё держалось, а потом и сам держал он эти слова, словно какую-то дорогую вазу, и далее, после прибытия на месте, расчета и высадки он повторял эту фразу, чувствуя какую-то привлекательность от её использования. Чувствовал в этих словах большую мудрость, которую не мог сформулировать и озвучить сам. И заканчивался день, и ничего не происходило — всё было как всегда.



Глава Четверг

Четверг проходил легко и без напряжения. Таким он становится не от перелистывания календаря на следующую страничку или от повторного просмотра, какой сегодня день на телефоне, а от самого настроя; что сам себе скажешь, таким по большей части и выйдет: сказал, что «плохо сегодня будет» — плохо день и проходит, а в памяти закрепляется негативный образ, за вещью, которая сама по себе ни хорошая, ни плохая; или, наоборот, сказал, что всё будет хорошо, и человек будет искать любую мелочь, даже самую незначительную, но такую, отыскав которую , она будет выступать в качестве подтверждения его слов — пример самовнушения. И пусть это банально и очень угадываемо, но для меня это так удивительно, что я не могу не сказать и не поделиться этим с вами.

Такое, как и всё самое замечательное в мире, могло произойти только после дождя... после дождичка в четверг. Настал долгожданный день; настал день, который будто бы постоянно, с каждым следующим днем только отдалялся и который, — казалось, — не наступит никогда. А чем он так долгожданен? По всем прогнозам, погоды, начиная от тех, которые на смартфонах и заканчивая прогнозами телевизионными — сегодня, и притом только сегодня и ни в какие другие дни поблизости , должен был пройти дождь, но всё по тем же прогнозам погоды — дождь несильный; спокойный, умеренный и грибной, как бы его прозвали дачники и любители охоты за грибами, и оказались абсолютно правы, потому что после сегодняшнего дождя количество грибов заметно подросло, и даже там, где грибов отродясь не было, разрастались крепко держащиеся за почву грибницы.

Если сегодня и пойдет дождь, то точно ненадолго и обязательно свежий, какие зачастую обычно идут, свежие проливные дожди в летнее время. Сверх того, воду с облака, практически от Него, замешивают полимерные, дутые колеса Бог знает какой по счету машины, наехавшей на очередную лужу; где-то лужи размером со средний булыжник, которые обычно носят на себе дороги так и заделывают, затыкают лужу; а где-то— человек недавно шел-шел, случайно и утонул: водолазы до сих пор не нашли. Машины наезжают на лужу, разбрызгивая ее во все стороны и поливая всё подряд: на рядом идущих людей, на обочину на другие машины; на себя саму, — всех облить, всех ополоснуть!

Чем же сегодня займется Е. А; к чему, к какому делу приложит свои руки и может быть не побоится втянуть других. Я не знаю. Сам Е. А тоже не знал, что ему сегодня делать.

Те грузы, лежавшие у него на душе, не замедляли и не оттягивали лени—, сродни лени обломовской, нет: он вполне отдавал себе отчет в своих действиях, при этом, не менее хорошо понимая, что его трудоспособность находиться в привычном ему состоянии и делать, что-либо он будет в своем привычном, лишь ненамного отстающим от обывательского темпе; это года дают о себе знать, это цифры в паспорте сгорбились из юношеского превосходства в приговор.

Конечно, он не был настолько стар; песок с него не сыпался; но его тело и душа будто смотрели в разные стороны, несмотря на то, что он старел пропорционально и как душа, так и тело старели с одинаковой скоростью, где никто не вырывался вперед и не отставал. Тело хотело покоя – душа хотела приключений. Этот коктейль из разногласий сердца с мозгом, давал в конечном итоге лишь стресс, выгорания, которые, конечно из мужских принципов, неуклонно замалчивались. Но вопиющая боль, тление продолжали корежить и скрести изнутри.

Не знал он, что и думать; что и делать совсем не знал. Надо было бы взять хороший заказ; очень хороший и такой, чтобы с него можно было купить ключ, да еще желательно бы, чтобы после него— ключа – что-то осталось на себя или даже нанять мастера, для которого проблема с бачком оказалась простой рутиной. Такой мастер пришелся бы в пору в это самое время, в этот самый момент, когда он очень нужен. Он починит наконец, раковину и быстрее, и лучше; но—, что не очень приятно— денег возьмет соответственно больше, чем если сделать работу самому.
«А вот у американцев все запрещено делать самостоятельно. Они как послушные солдатики-столбики – все делают лишь через мастеров. Даже лампочку пресловутую поменять – и ту не могут. Точнее не «не могут», а заставляют. Заставляют, чтобы нанимали, платили. А сами – ни-ни! Сурово за это карают там. Странные люди. Глупые»

Но пока что рано было об этом думать — для начала надо было уловить такой факт, что успеешь взять заказ первым; обычно ему не доставались такие ценные заказы, ранее в связи с его заторможенностью, а сейчас к тому добавился и заниженный женщиной рейтинг; эти заказы наиболее были в цене у таксистов всех мастей и смешают их еще до того, прежде, чем Е. А проверит его существование в телефоне.

Однако, сегодня Е. А несказанно повезло; наверняка сегодня был Нептун в знаке льва или что-нибудь в этом роде, но он успел принять заказ на перевозки из одного города в другой, кажется, находившейся на расстоянии друг от друга по 50-80 км и платил за него в районе 1500 руб. Да, Е. А точно выбил куш. Но, надо было, не теряя времени, скорее выдвигаться к заказчику. Еще была большая вероятность того, что с его качеством обслуживания ещё могут дать чаевые. Так предполагал сам Е. А.

Что было сил, он устремлял каждую свою нервную клетку.

Все внимание своё он устремлял на мысли о том, как бы побыстрее доехать до моста и можно ли было как-то сократить дорогу, — ехать не по навигатору: роботизированный женский голос навигатора уже успел приесться за время своей работы в такси, но он не мог разобраться в настройках и сделать так, "чтобы бабища в телефоне не говорила", поэтому безуспешно очередной раз тыкая пальцем по экрану, взмахнул руками, выругавшись на родном языке

«Да, с больным горлом и болью при проглатывании надо ложиться спать вовремя, но я не хочу оставлять труд незавершенным.»

Думал одно – говорил совсем другое. Даже то, что не могло прийти на ум. Настолько слова оказывались более гадкими и язвительными, резкими. А мысли при это оставались более бархатистыми, возвышенными. И Е.А. очень четко видел эту разницу, что-то возможно понимал в уме, хотя и неосознанно, но сказать по-прежнему не мог. Ни коим образом. Ведь, как вы помните, слова не соотносятся с мыслями. В будущем это значит лишь одиночество, вакуумное слепое одиночество от неумения выразить свои истинные мысли, донести их так, чтобы тебя услышали и тогда появился бы шанс, что кто-то из услышавших, принял твое внутреннее, забравшись по потоку мыслей в глубину, то, что и создает мысли. Откуда они и приходят. Но Е.А. замкнут, как обруч. И никакого света не близится.

Навязчивый женский голос навигатора беспокоил не менее самой поездки и того, успеет ли он добраться до заказчика. Каждая остановка пешеход или светофор, на который он не успевал проскочить, а ехал он даже не под конец зеленого, но и на желтый и красный, возбуждала и ускоряла только что рожденные мысли о неудаче, провале взятого им заказа. Эти мысли быстро сменялись грустью, а впоследствии даже и на досаду о том, будто бы на заказ он не успел, денег он не получит и, что всё окончательно пропало, и не было видно шва, по которому от границы одного переходила в границу другого, т.к. были сшиты вместе аккуратно, как бы продолжение первого во втором. Он даже хотел было выйти из машины и, чтобы ускорить ее, начать толкать сзади, а потом, разогнав до определенной скорости, обратно залезть в нее, но в конечном счете обошелся же тем, что сжал, как следует руль, руками и, впившись в него пальцами, толкал его вперед, напрягая руки до проступления синих жил и сидя при этом на месте.

Как-то это всё же помогало Е. А: и если не физически, то хотя бы морально успокаивало его и позволяло переносить эти мысли не столь болезненно.

Он чувствовал себя лучше и действительно: ему казалось, что любой объект, который он встречал глазами, как нежданного, но приятного гостя, движущийся в одну сторону с ним, будто бы подталкивал его чуть-чуть вперед, добавляя сверх имеющейся еще немного скорости, сколько кому не жалко было пожертвовать. Велосипедист, катившийся по обочине, весь в своем снаряжении, — какое и полагается профессиональному велосипедисту, закатился куда-то за окно автомобиля. Стоявшего слева впереди; скрежетания несмазанной цепи, или это звезды так шумели; так шумели, что были слышны аж в машине, но, —правда, не долго.

Вот еще человек, случайно подвернувшийся; в синей рубашке и черных, выгоревших на солнце, в катышках, брюках — наверно, важная: по нему то же пробежался взглядом Е. А, на время переняв у него силы.

И может из-за всех этих действий, -а может потому что останавливался по минимуму, - опять же до конца неясно, но ему удалось подоспеть вовремя; что было очень кстати, потому что заказчик уже подумывал об неправильности сделанного выбора и уже собирался отменять заказ и искать нового таксиста. Похоже на чаевые можно было уже не рассчитывать

Водитель, - а именно так впоследствии мы будем называть Евгения Абрамовича для краткости слога, забрал заказчика и, видя недовольное лицо в замешательстве, помог ей донести личные вещи; а из личных вещей была только большая сумка. В качестве заказчика выступала женщина лет 30-35, полная, но в меру; и в общем-то многое в ее внешности было в меру: припухшее лицо, шоколадного цвета, плавно переходящая в седину, короткая стрижка у нее была так же в меру; бурятской внешности лицо.

— Не надо; я в руках ее понесу. Не надо, не надо вот этого. Лучше скажите, пожалуйста: мы поедем уже или нет? – раздраженно вопрошала женщина. Никаких проблесков уважения на лице, которое без напряжений и суматохи выглядело бы доброжелательно, не прослеживалось.

—Да, сейчас поедем... а куда едем?

— Новокузнецкая 15, дом 3, ***ут. В другой, в другой город вообще едем

—А-а, да, это я хорошо помню; вы только пристегнитесь, пожалуйста.

—О…да, да; хорошо-хорошо, пристегнуться это надо, это обязательно – ну вот, пристегнулась – машина выехала, и они поехали по дороге; разговор, будто кисель заставлял провалиться и не давал ходу любым словам, в атмосфере монашеского молчания.

После продолжительного молчания, первые слова все-таки были сказаны – казалось – больше из вежливости, из-за нехватки общих тем, ведь тем действительно недоставало.

—О-о…ужас, ну и ну: что творите-то…А-ах досадливо сказала женщина, провожая взглядом каких-то двух дерущихся парней; и так жалобно она их провожала, что те, бьющие друг другу морды, тузившие друг друга, — обрати они внимание на пассажира—тотчас— перестали бы драться и встали по стойке смирно. Были бы они её сыновьями, и как знать,— она бы учинила над беспомощными знатную головомойку, какая им и не снилась, а еще кричали бы , плача "это не мы", "мы так больше не будем" и "он первый начал": поругала бы, взяв за ухо; выпорола, поставила каждого по разным углам(хоть тем детям,— больше походившим на детин переростков и было на вид от 35-ти до 40-ти лет точно), а потом, проходя около них и ежеминутно вспоминая о их проступке, чтобы не забывали; отпустила бы их, рассказывая и чуть не плача про губительность драк ,и про то, как сильно она их любит; и о недопустимости любого насилия, пусть и даже шуточного.

Приложив кончик языка к небу, женщина цокнула и, округлив глаза в какие-то две непонятные пуговицы-точки, она затянула в себя воздух, оттягивая его все ниже по горлу, издавая при этом короткий звук, отчасти напоминавший рык животного, но с свойственной ей женственной легкостью в голосе.

—Ай-ай-ай…и ведь не жалко же им друг друга; ай, ты погляди, что творят. Как бы они расстроили своих матерей, и ведь наверняка же, они не знают о их мордобое; будь я их матерью…Ух! —выпорола бы и под замок, чтоб в углу сидели…ай-й, — стояли. Правильно же говорю, а, а ну вот проехали уже, не покажу...

—А..? — сухо спросил Евгений, думая о чем-то своем, а может просто не услышав ее вопроса, разобрав лишь, что что-то она сказала—Ну, наверное, я не знаю. Мне это неинтересно, абсолютно.

—Как?! Вы не знаете? — ведь там же ровно тогда у нас на виду был избит мальчик молодой, и вы то же прекрасно видели…

—Не торопитесь; дайте мне водить машину и думать мысли— не желая грубить, перебил быструю речь женщины так, что она со своими словами влетела в стоп-сигнал; перебил речь, специально замедлив для этого речь собственную.

На дороге машины были похожи на животных, злобно защищающих свой передвижной клочок земли и яро покушавшиеся на чужие. Дизайн автомобилей, производимых в наше время, т.е. автомобилей современных,— разрабатывается, в качестве устрашающего и одним грозным видом заставляет уважать владельца этой машины; причем смотрящей по-настоящему агрессивно— без малейшей мольбы о помиловании,— в особенности агрессивно,— если сравнивать с машинами прошлого века: 50-е, 60-е, 70-е— все они выглядят(не только в сравнении, но даже и сами по себе)нейтрально , глупо и словно пытаясь вызволить какую-то эмоцию на лице, но от напряжения получивший некоторую бесформенность, безэмоционально пялящим на тебя сухим, пластиковым взглядом сквозь мутные фары; вот это-то отличие в дизайне машин разного времени производства и создает бросающееся в глаза отличие, когда по дорогам скачут не только разного времени производства—бог с ними—, но еще и производства разных стран: старые ли они, новые ли то машины,—на фоне всех других машин любая, отдельно взятая находишь что-нибудь характерное только ей одной и никому более; что-то, что неорганично смотрелось бы на других машинах — подходило единственной машине из всей толкучки: форма корпуса, узорная тесьма, выступы и другие мелкие детали; и у каждого свой,—присущий только этой модели, прищур,—были, конечно, похожие, но не одинаковые. И пока машины, как звери, соперничали за территорию, Евгений Абрамыч спокойно плелся себе где-то рядом, выжидая что и его часть, в ближайшем времени, ему достанется, и он даже сможет её занять.

Вскоре диалог разошелся и стало ясно, что надо было что-то с этим делать, ведь нельзя же это так пускать на самотек.

—Ну как же, подождите-подождите; вам что, совсем не жаль их? Как один избивает другого?

—Не знаю; мне все равно. Что вы там вообще такого увидели?

—Не вопросом на вопрос! Не отвечайте мне вопросом на вопрос, вы разве не увидели? Там два молодых человека дрались: один другого избивал и там, на асфальте…

—Понятно; ну что же; ну и что? — ничего, это поправимо, скорее всего кто-то уже вызвал скорую, а нам и беспокоиться не стоит, но на всякий случай можем вызвать скорую сами.

—Да понимаете ли вы: он ведь лежит на асфальте, бедняжка, и кто бы ему, что сказал —нет же! Люди облепили со всех сторон, и никто не шелохнется, а только повытаскивали не пойми откуда-то телефоны и стоят, снимают; и никого, — она говорила скоро и сильно запинаясь от недостатка воздуха, — кто бы ему помог; того оттолкнул бы, а избитому помог…стыдно!

Больше он ей ничего не отвечал, чтобы ненароком не задеть её и не усугубить сложившееся положение, разрыв между членами которого был достигнут за такой короткий срок. Евгений Абрамович даже не хотел оборачиваться назад, предчувствуя нависающую угрозу и зная, что поймает на себе недопонимающий взгляд, полный злобы с легким, как пушинка, желанием резко и неожиданно ударить человека, именно так, чтобы его это испугало и для него это было неожиданно и даже, — может быть, неправильно ударить человека, попасть не ровно лицу, но главное — задеть, попасть по нему и лишь тогда желание отпустит и не будет так сильно тревожить, и мучить тебя. Вот и тут было также. Она, наверное, и рада была бы ему ответить; и может в своей голове она представляла, упиваясь, как стегает его ругательствами и бранью, но в действительности, сидя в такси, она и слова ему не сумела вытвердить: нет, это был не страх, а сама, — в случае не окажись у нее прилично весящей сумки на коленях — она сама очень даже смогла бы постоять за себя и, случись чего, —и руками бы ему тумаков отвесила.

—Выходит оба боялись друг друга, как кролик испугается другого кролика. Какой ужас(Нет).

—Да и взглянуть с другой стороны: Евгений, который из спорта — занимался только борьбой (да и то на деле – всего четыре месяца, один из которых он болел, а другой – отсутствовал по причине лечение от той же болезни) не смог бы причинить ей никакого урона; так что Евгению не пришлось защищать себя.

Далее происходило долгое молчание и с того момента ничего особо приметного не происходило.

Он приближался к выезду загород; Евгений остался один-на-один с дорогой: пассажира он старался всеми силами не замечать (а пассажир – с её стороны – его). Начиналась только суровая и беспощадная русская дорога с её ухабами и извилистыми закосами в сторону. Также, каждые пятьдесят мелькал какой-нибудь автосервис, и изредка появлялось что-то дельное – иногда проезжали магазин стройматериалов или какой-нибудь промышленный магазинчик.

Не проехав, хоть сколько-нибудь значимое расстояние от города, как за его машиной побежали непонятно откуда взявшиеся ободранные трое собак, начавшие лаять на машину и, — казалось, еще немного, —и они были готовы кинуться на неё и обкусывать обшивку машины и грызть всухомятку шины, невзирая на гарантированную мгновенную смерть под колесами, — хотя и не самого быстрого, но все-таки автомобиля Евгения Абрамовича.

Они, собаки, остановились, увидев, что не догонят людей и что никакого вреда людям внутри машины не смогут причинить и от не выплеснутого разочарования пронзительно и истошно лаяли; лаяли не как на машину, а как на человека, оцепеневшего от страха и отрезанного от спасения, перед тем как окончательно загрызть безнадежно пропавшего. А еще, — может быть, по тому, что машину они приняли за своего и увидели людей в прозрачных кишках; что их большой собрат уже съел бизнес-ланч раньше них: " Смотрите, он уже их сожрал; успел раньше нас. Теперь их уже не погрызешь, расходимся!"

В ушах что-то зашумело "что звенит так: муха что ли под ухом…?". Осмотрев себя на наличие мух и убедившись, что никаких мух нет, Е.А заметил размахнувшийся размером оранжевый КАМАЗ. Проезжающий рядом, он неуклюже покачивался с бока на бок. слегка потрепанный, но вполне рабочий, с свежесваленными срубами деревьев, в пол обхвата в диаметре. Его оглушил громкий влажный кашель дребезжащего мотора КАМАЗа, поравнявшегося с его машиной у светофора в ожидании зеленого.

Дали зеленый свет, и они ехали вместе, пока не разъехались по разным трассам и такси поехало дальше.

Городские пейзажи полностью закончились, потеряв мало-мальски различимый облик; начались деревья, уходящие куда-то вглубь дороги. Бесконечные деревья были самых основных пород: расплывчатые березы, тополя, вьющиеся сосны, — более деревьев ему не встретилось; во всяком случае из них, которые он видел рядом с шоссе и мог явно различить.

Деревья раздвигались дорогой на четыре полосы, тянущиеся вдоль, а клиентка всё неотступно молчала. Всё время она как-то злостно клацала экран телефона ногтями, словно то был не телефон, а сам Евгений или хотя бы его кукла-вуду — Е. А старался не обращать на женщину внимание. Проезжая дальше по этой дороге, за ней виднелось ее продолжение и всё то же самое, без намеков на разнообразие. Тем не менее это необъятное богатство было красиво.

Они проехали возле куска камня с фотографий человека — памятником, который стоял напоминанием и предостережением лучше всяких "Водитель, будь осторожен. Дома тебя ждет семья"; напоминанием еще живым водителям о том, что домой им хорошо бы вернуться тоже живыми, стояли возле деревьев, под обломанными ветками, у которых были завязаны ленточки.

Ох, страшно это, страшно, — когда из поросшей травой и мхом железный прямоугольник с изображением человека, которого, — судя по состоянию памятника— давно уж нет; а трава с каждым днем подползает все ближе и ближе — подступается к его основанию, чтобы перекочевать на него окончательно, и полностью его поглотить, заставив внешнюю часть подгнить и поржаветь и, наконец, полностью разжиться вяжущей и неровной щетиной. А еще и этот дождь — совершенно непостижимый.

Было и было; то, что видели — то и проехали так же легко и давно. В момент, когда автомобиль снаружи них проматывал стоячий воздух, перебирая свои колеса, как лапки и прыгая с места на место, как неуклюжая лягушка; остальные машины делали то же самое; во время того в округе происходило всё так же, как и обычно: машины катят водителей, деревья, колышимые ветром, не заламываясь до земли, раскачивая при этом друг друга с завидной регулярностью, — казалось, они были будто живые и даже одушевлённые. И им неприятно находиться друг к другу так близко – вот и качаются, пытаются разойтись, расступиться, но их слишком много. И, парадоксально, с каждым годом всё меньше и меньше, и меньше.

Ветер дул несильно — около одного-двух метров в секунду, но дул так, чтобы его присутствие было замечено: проглаживая и развивая траву в быстро меняющихся направлениях, выдергивая сухие и неприспособившиеся травинки из земли, и снося их с глаз долой, волоча по песку, асфальтовой дороге и той же траве, иногда подымая их вверх вместе с каким-то пакетом, который, вырвавшись и давно сбившись с пути, летел без цели в воздухе, ожидая, что когда-нибудь снова опустится на землю.

Дорога, тянущаяся мягчайшей ириской вдоль, была утыкана самыми разнородными дорожными знаками: и новые, и старые; пустые синие автобусные остановки; качающиеся стволы анорексично худых деревьев,— шуршащие из-за ветра и будто что-то нашептывающие шелестом своих листьев, и как ветер — то усиливался, то затихал,— и так всё снова и снова; недвижимая панель расхода горючего с уменьшающейся красной стрелкой; ремонт дороги и рабочие в оранжевых жилетах — верная однотипность и даже без проворной осмотрительности и остроты зрения, всё выглядело бесцветным, не внушающим более доверия.

Проезжали машины; ехали без пробок, как это обычно бывает в разъездах между небольшими городами; пели какие-то птицы: от езды машин сложно было разобрать, — кажется соловьи, притом пели довольно хорошо.

Можно было бы сказать отвлекающее, создающее маневр слово, но от реальных, материально существующих проблем не отделаешься одними словами, а пускать пыль в глаза не хочется.

Бензин заканчивался, тоскливо подходил к концу; а иссякнув весь – им бы пришлось вызывать эвакуатор, чтобы перегнать машину к ближайшей заправке. Он мог бы попросить кого-то из автомобилистов помочь им, но из-за глупости своей не сделал этого. Точнее даже не так, ему хватило ума додуматься до этого решения, но чуть почувствовав сигнал своего эго, откинул это решение, как, вероятно, самое лучшее в данной ситуации, но, что самое трудное и неприятное, требующее заглушить ослабить свою гордыню. В этом и состояла его глупость. Всё могло бы случиться иначе, чем случилось.

Он не подумал о чем-то другом, но, не раздумывая, бросился к какой угодно заправке, лишь бы бензин был, а то, что за заправка без бензина? Здесь не было никакой мысли, просто так совпало. Совпал пронесшийся взгляд Евгения и направление стрелки индикатора бака.

Снаружи на автозаправке Лукойла никого не было; она была пустой, но выглядела новой, почти что вчера открытой.

Какой-то невысокий человек в серой рабочей куртке стоял почти не шевелясь, переступая с ноги на ногу и что-то внимательно рассматривал. Хотя он и был повернут к ним спиной и вместо лица, на спине, у куртки был отпечатан логотип Лукойл, потому что так наблюдать за чем-то может только человек, увлеченный чем-то не понарошку.

Заехали; заправились, хотя сначала показалось, что никого на заправке нету, и все как обычно: бензоколонка, пистолет, оплата и т.д. — нечего и говорить! Ну всё — заправились, теперь можно и дальше ехать.

Прохладный летний ветер, веющий словно, мог бы затушить простую спичечную головку. В ноздрях теплился холодный воздух и выдыхался обратно теплым.

Водитель заправился 85-ым и оплачивал бензин, купил вдобавок Тархун Черноголовки, хотя хотел воды, но поскольку идентичное количество тархуна стоило дешевле, чем-то же количество обычной дистиллированной воды, поэтому выбор пал на подкрашенную и подслащенную газированную воду.

Кассир и, — он же по совместительству заправщик, он же и был тем мужчиной в кепке и куртке, достал ему из-под прилавка прозрачную запыленную полтора литровую бутылку с почти отошедшей этикеткой. И чтобы не затягивать ваше время — расскажу, что всё окружающее машину не менялось, а было на том же месте, чем и до заправки, а конкретнее: леса, вышки электросетей, ремонтники, ремонтирующие дорогу.

Он въезжал в город; они прибыли в место назначения, она расплатилась, не сказав ни спасибо, ни спасибо, ни пожалуйста и ушла, хлопнув дверью перед выходом.

Далее он вернулся обратно всё тем же путем к себе и на пути он снова заметил какую-то собаку, — может ту же, что и прежде лаяла на него, но теперь она спокойно и ровно лежала, наблюдая и провожая проезжающие рядом машины, так уверенно, что, казалось, без её покровительственного взгляда машины не смогли бы двигаться дальше.

Дворняга лежала без уха и хвоста, вся в царапинах— похоже, это она и была— та же самая собака, а может, — разные, но похожие. С водостоков стекала вода после и во время дождя

Он купил арбуз и кажись это был самый сочный арбуз в его жизни: а сок так и стекал. Е.А купил арбуз спонтанно — по большей части интуитивно, — снова не задумываясь о том, нужен ли вообще ему арбуз и не зря ли он, мерзнул под кондиционером, обдувавшим шею. И только во время того, как он съел половину арбуза; арбуза, хоть и вкусного, но грязного, не помытыми, а только вытертыми об себя руками, он — вместо радости и наслаждения едой, запихивал его в себя, всё более нехотя и натужно, так как постепенно и последовательно догадывался, что арбуз этот ему совсем не нужен и купил его только, как будто по чьей-то указке, будто кто-то заставил, хотя он не совсем хотел есть, — но арбуз купил— деньги за арбуз отданы, — до него только сейчас дошло. Так или иначе, но пока он стоял в очереди, —он успел поднять с асфальта выпавшую черную заколку-невидимку. Зачем она ему ни с того, ни с сего понабилась — не знаю, но его спонтанные, — часто бессознательные действия хорошо отражали злокачественное влияние такого рода приступов, но он не был окончательным клептоманом, поэтому остается только гадать, зачем она ему нужна.

После перекуса, он, как и обычно, развозил людей вплоть до самого вечера и за это время ничего с ним не случилось. Под вечер дождь уменьшил свою силу, а после и вовсе закончился. Под вечер восторжествовала радуга. Вечер был светлый, выпустив излишки сил днем. Выстроившаяся радуга была недосягаема, но всегда в поле зрения. Как какое-то чудо природы, что-то невероятное и животрепещущее просыпалось при взгляде именно на полупрозрачную радугу. Смотришь и думаешь: «как же там было?» . А было ТАМ вот как:

«Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землею. И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга в облаке; и Я вспомню завет Мой, который между Мною и между вами и между всякою душею живою во всякой плоти; и не будет более вода потом на истребление всякой плоти. И будет радуга в облаке, и Я увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душею живою во всякой плоти, которая на земле.»



Пока Е.А укладывался спать у него над ухом что-то пищало, — это был выводящий из себя писк комара прямо у себя над ухом —на улице же их не то что бы много, но почему-то именно у него в салоне он нашел комара, а может — как это обычно бывает в таких ситуациях ему показалось?

Проехало мерцающее красное жигули с одной светящейся оранжевым светом фарой и затухшими фингалом во всю фару, но другую. Аккуратно прошмыгнул тягач, волоча за собой машину, которую тянул изо всех сил как можно бережнее и спокойнее. И Евгений Абрамович уснул.

Не останавливаясь стекала откуда только могла, стукаясь обо всё подряд, и, где не стой – несмотря ни на что, дождь, понемногу утихавший, было слышно отчётливо именно в тех интонациях, когда явление природы уходя, грозит:" я ухожу, но, чтобы пока меня нет больше ничего этого не делай, а иначе снова приду и всыплю по самое не хочу". Всю ночь еще лил дождь, но лил слабо, с уже истраченною днем силой — подливал. Капли, падавшие как на высоты домов, так и на выбоины дорог, сбиваясь вместе, стекали вниз, но прежде, чем стечь вниз, могли волочась по длинной и несколько отклоненной от горизонтали дороги забирали что-то с собой, как песок или просто омывал, как ту же дорогу. И даже ночью птицы пели песню, но, из-а шума капель дождя соловьев было слышно не так громко, как обычно. И свежесть, которой, похоже, пропитался уже каждый камешек, каждый листочек самого маленького деревца не остался незамеченным этим четверговым дождем. Слабо завывал ветерок, но чаще были слышны звуки резкого торможения, трения шин об асфальт.




Глава Пятница
Да уж, пятница – это без сомнения особенный день по сравнению с другими днями рабочей недели; этот день ни с чем не спутаешь хотя бы по одному тому, что люди в этот день становятся, - если хотите – другими и, хотя это не так сильно заметно, но все-таки чувствуется некая раскованность, но откуда она появилась; с какого момента будничная судорога перешла в не подымающий песок в воде покой?

Мое мнение: было, было, - а теперь уже нет – Почему?

Конечно, думаю, каждому хорошо понятно по какой причине каждая новая пятница радует нас, наступление которой мы ждем с такой кроткой надеждой, проговаривая про себя для ободрения: «неделя отвратительная – реально паршивая неделя, но зато скоро наступит пятница, а уж она наступит, то все исправится, все будет хорошо, как-нибудь дотянем и до следующей пятницы, и до следующей, и до следующей. Но можно ли допустить, что у того же человека, как черт подгадал, умрет родственник – близкий ему человек; в таком случае какие слова он будет говорить, если не каждую пятницу, то по крайней мере каждую годовщину смерти?

Но нет, я не злорадствую и не ехидничаю над человеческим горем, а просто пытаюсь задать такие вопросы, на которые не ответит мой распаленный разум. Даже с условием легкого налета сумасшествия и чувственности.

В итоге пятница выступает в роли промежуточного дня между оканчивающейся рабочей неделею и близящимися выходными: работа идет, -с утра, как положено, но идет лениво и с небольшой охотой, если только она есть, и то – с опорой на уменьшающую усталость мантру, исцеляющую наше напряжение, и вот уже даже какие-то силы появились; и вот вроде бы и работать уже не так в тягость. Ипотека! И-п-о-т-е-к-а. Это страшное слово, очень страшное

Притом всём, пятница же, затерялась между буднями и выходными стала этаким неиссякаемым днем, суть которого никак не ощущаешь; выходит не то, не сё. Далее пятница перестает восприниматься человеком как какой-то из этих двух видов потому что ни в первый, ни во второй тип дней он не попадает. В итоге, много пропущенного времени, которое можно было употребить в дело, но использовали без пользы. Польза. А зачем нам польза. Правильно? Сплошные развлечения!

Этими размышлениями я хотел задать тон дальнейшего моего повествования, чтобы точным из имеющихся способов определить характер вопроса, того, как к нему подступиться и как следует изучить его. Закрепить движение в статичных буквах. Это не так просто, знаете ли.

Мир, воздух, люди – все было на месте. Его прижала какая-то нужда , вытолкала из сна зачем-то, а это было неприятно – просыпаться в такую рань, а особенно неприятно в этой нужде, что никак нельзя было проигнорировать этот регулярный и своевременный позыв, не получится с высоко поднятой головой, сообразив горделиво и не менее высокое лицо, с вкраплениями скрытой насмешки отвернуться от этого позыва; так не получится сделать и даже, если сильно захочется , а Евгению этого не хотелось, ибо не хватало сил. Уж если, чтобы поднять свое тело и хоть как-то держаться, чтобы не сейчас же не упасть в то же положение и , припавши головой, к другому сиденью, спать, не хватало сил, то на что-либо другое помимо вынужденной активности, бодрости у него не нашлось бы сил тем более.

Что-то надо было делать дальше, а что делать? И этот вопрос настигал его не раз, хотя каждый раз отвечал иначе, потому что прошлый не удерживался в голове. Этот вопрос был не общего характера, а скорее приближенного к узкому направления своей жизни на фоне жизни всей остальной; он не относился к какому-то конкретному дню или периоду будь то завтра, или месяц назад, но имел больший охват во времени: «делать, делать, ну и что?». Ведь если приостановить несущуюся неясно куда, а самое главное – и по мне, -- важное – жизнь окружающих вокруг вас людей, развитие и на замедленных темпах, спросить со всей серьезностью, какую только употребляют обычно в таких случаях и какую вы не найдете в современности, то она ответит вам так только, между словом: «не стой, не стой, побежали; давай, побежали-побежали» и опять побежит, несясь от вас и не смотря как бы не влетела, врезалась куда-нибудь сама. Дальше оставив вас в недоумении и негодовании на каждое по отдельности и, -все вместе, - слова современности. «Тьфу на такую современность» -- окончательно себе уяснил Евгений.

Было далеко не полдень и где находились петухи, там точно прокричали своим чистым, как сковорода, голосом, что было мочи и разбудили всех в округе, но облака рассеялись будто так хорошо излились вчера, что ничего после них наверху не осталось: все маленькие и несамостоятельные облака, они согнали вместе с тем пока уходили сами; на небе ни облачка не осталось: везде всё пересохло поверху.

Все было так же, как и обычно, но негустой свежий утренний туман, который, по предчувствию, должен был рассеяться очень скоро, после вчерашнего дождя в четверг.

Он вернулся обратно в машину. Что-то непонятное урчало где-то в машине; это урчал его желудок. Соляная кислота наполнила желудок Е.А больше обычного: остатки прошлой еды уже давно переварились, а новая еще не поступала; несмотря на это, он не был до изнеможения голоден, и вполне мог простоять на ногах еще около двух- двух с половиной часов, пока силы не закончатся.

Чтобы не так утомляться и, подсобравшись, добавить себе немного сил для борьбы с утренней рутиной, он решил попить холоднющей воды с бутылки, которая лежала в бардачке, среди бардака внутри с сухими салфетками, еще не открытыми, паре пластырей в коробочке, большая часть содержимого которой давно использованы, а вот эти оставшиеся…про них он как будто совсем забыл, а только коробочку из-под них все равно сохраним. И хотя было видно, что изначально она была белая, но не была выцветшей и спадал вопрос о том, как она выцвела находясь, -возможно, - самом защищенном от солнца месте? Возможно долго там лежит.

На самом деле все было проще некуда. Она, то бишь пачка салфеток, осталась там еще от прошлого владельца, когда Е.А. выбирал себе машину, но выбирал не у дилера же он ее купил, а у собственника немного внешне затасканную, но вполне рабочую , т.е. выбрал ту, которая годилась под нужды таксиста: денег же тогда совсем не было, а с родителями он тогда находился совершенно не в тесном контакте – пришлось искать выход и если не думал, то с совета жены решил он купить хоть какое-то авто: «ребенка возить где-то да и тебе будет на чем работать» , к слову, именно тогда, перед рождением старшего он и отдал машину механику. Запомните его, с ним встретимся и не раз.

Новую свою машину от выбрал неосторожно, будто, не задумываясь о последствиях, которые может принести с собой новая машина. Он будто не знал или не хотел знать, что не все продавцы добросовестные. Но на его счастье, эту машину он купил у честного собственника. Выбрал он ее тяп-ляп, лишь бы отстали и даже сам продавец удивился тому, как быстро тот согласился купить его автомобиль, почти не осматривая и ездить было неудобно все: ни Е. А., ни пассажирам, которых он возил, ни жене его, ни детям. Но ни разу не сделала она ему замечания, ни разу не упрекнула по поводу его выбора. Она была по своей сути понимающая и чересчур любезна с мужем; иногда посмотришь какие пары ходят по земле и не понимаешь, как какому-то мерзавцу попалась добрая и честная и или наоборот. Как отрицательное качество притягивает настолько светлое и открытое? Это был, конечно, вопрос риторический.

Воду, которую он выпил, стояла два дня, но потому что раз он уже пил с этой бутылки, то пошли множится бактерии, и она стухла, но она была пригодна для питья. Наверное, он не имел представление о том, что еда и питье имеют свойство портиться. И все-таки он сидел в машине.

Он знал, но не умом же, а нутром, внутренне находился, в предчувствии приближающейся болезни, ломящей и изматывающей; заразы, проявляющей себя не в полную силу, а только в начале, но уже ощутимую. Было больно моргать – это заметил он только сейчас и еще большей болью отзывался свет в его глазах, так что казалось ему плохо, потому что было похож у него.

Немного сонный и размякший от вчерашнего дождя, Е.А каждой частью своего тела прочувствовал усталость и изношенность, наложенную на него еще с давнего времени и появившаяся, в общем-то , незаметно, казалось даже возникшая из ниоткуда – не изнеможённость, показывающая общую усталость и изношенность его организма, ощущение факта которого не могло не огорчать, хотя растолковывал этот факт для себя раздвоено: с одной стороны он все отлично понимал и про усталость, и про губительное влияние такого образа жизни, а с другой – не вполне хорошо осознавал этот факт перед собой, не отыскивая в нем правдивости, вбивал сам себе, что это «никак не установлено и ни чем не подтверждено». Может и так, но только здоровью, оттого не легче; микробы и бактерии не сбавят темпы атаки на организм.

О чем-то он притих: надо было съездить за чем-нибудь, но сначала, прежде чем ездить и покупать решить, что покупать и где, ведь миллионы у него не водились, а купить однако же что-то надо было. Недолго побыв в раздумьях и быстро оттуда вынырнув, Евгений вспомнил, что какую-то вещь он делал на постоянной основе и делал, как периодически производят какой-нибудь ритуал, приносящий удачу и каждому помогавший чем-то по-своему. Но для него не было тягостью подумать о причинах уже его собственного ритуала, проводимого почему-то каждый месяц и так ситуативно это, было, что его проведение не входило в привычку, но и не забывалось до конца, в итоге воспоминание о нем и его проведении, болталось где-то на краю.

Евгений подумал, что неплохо было бы проверить время и вернее всего это сделать в телефоне. Он потянулся в карман, но уже из-за того, что что-то издало электронный звук: похоже, пришло сообщение от кого-то и оттого пустил руку в карман и непонятно отчего начинал волноваться. Но там, помимо телефона, который он ожидал найти поднятую им вчера заколку, которую найти в отличие от телефона, он не ожидал совсем. Подъем телефона отошел на второй план и теперь, вместо того, чтоб держать в руках мобильник, он держал заколку, в которой запуталось немного катышков из кармана темных штанов. Держа в одной руке заколку и отщипывая от нее по ниточке, он будто уже совсем позабыл про телефон. Отщипывал, отщипывал, он и вдруг понял, что вспомнил про какой ритуал он только что тут думал: сегодня пересылка денег и точно: каждый месяц именно 24-го числа он идет на почту и там отправляет наличные своей жене и дочери, которых он так давно не видел и которые изменились, возможно, не меньше его самого. И почему именно заколка ему помогла вспомнить об этом? Странно и подозрительно это было. Но он не стал вдаваться в подробности сего случая, «так просто получилось» -- подумал он и оставил этот вопрос нерешенным. Оттряхнул ее и прицепил за сиденье, чтоб не забыть о ней и, окончательно разобравшись с заколкой, все-таки вынул из кармана и включил телефон: заставка показывала 9:51, а чуть ниже было сообщение.

«от кого же еще там?» -- подумал он и начал читать.

- О, от жены! «дорогой, напоминаю тебе, чтобы ты не забыл, что сегодня отправляешь посылку с помощью: ты писал мне напомнить тебе в день отправки, вот я и напомнила».

--Хорошо; теперь это стало гораздо страннее – не мог никак вникнуть Е.А. и, не придав большого значения тому, начал подготавливаться. Тут он начала рассуждать, следи за неспешно идущей повседневной жизнью сквозь лобовое стекло:

--Ну как же у моей доченьки не может быть такой хорошей заколки; заколки у нее обязательно должны быть и ни одна, ни две, много – столько сколько нужно. Нет, без заколок нельзя. Она же красивая девочка – он посмотрел на ту поднятую с улицы заколку, которой он нашел приют вместо холодного асфальта, и поморщившись, убрал ее обратно в карман, - не такие серые, темные некрасивые заколки у нее должны быть, другие должны – он кашлянул, отвернувшись в сторону, чтобы ни на кого не попасть - … быть, друге. Какой с меня толк как с отца моей крохи, если я даже заколки не могу ей купить!

Евгений поехал в ближайший магазин «фиксированных цен» -а как обычно приписывают, когда хотят указать конкретно его. Мы же называть его не будем, но вообще-то его название начинается с «Фи» и заканчивается на «ксПрайс».

Ездил он по навигатору, потому что от кого-то, -он не помнил от кого, - слышал, что в нем полно всякой фигни, которая ненадежная и недолговечная, но ее много и она дешевая. Это-то ему подходило как никогда близко. Уже почти подходя к кассе, он обнаружил, что вдалеке на полках висят какие-то инструменты: шуроповерты, отвертки, плоскогубцы и тут неожиданно, он обнаружил кое-что; он набрел взглядом на универсальный разводной ключ – «возможно о таком говорил Назар? Ну почему не написал ему точно какой ключ ему нужен...!»

-- Куплю его, так могу не угадать: я приду к нему с этим ключом, а он скажет просто, что не подходит, не такой ему нужен и дальше мне с ним что делать? Яблоки чистить?

«И что мне? Мне надо же что-то решить, ведь я если деньги семье отправлю, тогда что тогда? – а, вспомнил! – тогда ключ я не смогу купить и нас рано или поздно затопит, а мы тогда по цепочке затопим соседей; они на нас жалобу попадут и нас выселят, а может нами заинтересуется миграционная служба, или полиция, и тогда все может прийти в еще худшее. Что может произойти? – все что угодно может произойти!» - сбивчиво закончил свою мысль, которая далась ему с таким трудом.

--Ох, Назар; ах, ты, мышка-норушка. Тебе ведь и не позвонить сейчас: телефона-то у тебя нет…-тихо сказал Евгений, не видя возможный вариант заехать туда, на общую квартиру и спросить его лично. Но кто был этот Назар? – тут остановился в нашем и так неспешащем повествовании, поподробнее.

Каждый своей приезд к ним на общую квартиру сопровождался встречным вопросом, задающимся в лоб, сразу как только было слышно, что зашел никто иной, как Евгений: « ты ключ принес?». И под «принес» подразумевалось «купил», но говорилось это так, чтобы те же слова звучал не так грубо, тот же смысл, но в другом тесте. После поручения, продолжавшего на нем висеть и данного обещания выполнить поручение, его чуть не регулярные визиты в общую квартиру сократились до одного-двух посещений в неделю, хотя в последнее время он и без того нечасто заходил туда.

Это поручение его затаскивало и чуть только проснувшись, он вспоминал о нем, о чем сожалел до самой ночи, пока не засыпал. Оно оставляло неприятный отпечаток в его голове, и как проезжая рядом с тем домом, где была общая квартира, тут же возникал вопрос, где брать деньги, ведь он с трудом прокармливал себя сам, а тут еще нужно было. Заезжал он туда только, чтобы помыться и даже был способен обходиться без душа длительное время, единственная – его короткие черные волосы, на голове в форме вытянутой картофелины торчали в разные стороны

*************************

Еще до этого «ключа» единственный человек с которым у Е.А было все лучше, чем с недовольством и высокомерием других – Назар говорил ему. Именно он осматривал и пытался чинить раковину в один из приездов Евгения: «у некоторых из них даже работы нет; на что они живут, честно говоря, не знаю. Говорят – существуют с пособий, но каких пособий и откуда – не отвечают, мычат, молчат. Сидят, похоже, зарплаты работающих клянчат деньги и просят даже не деньги, а еду: деньги-то жевать не будешь. Еду. Еду и выпрашивают, а как спросишь, так у него никогда ничего нет, мол самому, понимаешь, не хватает, так еще и у тебя наоборот что-то снова в дог выпросит».

Но он не был другом для самого Е.А., как он сам себе это представлял, не видел от него того доверия, которое есть у друзей и знал, что не мог полностью на такого положиться и довериться и от видения, что только с таким человеком он говорит, еще больше погружался в грусть.

И все-таки окончательно он остановился на заколках и во время обдумывания решил помимо заколок приобрести всякие другие вещи по мелочи и теперь не одной дочери, но и чтоб жене тоже, чего-нибудь отослать.

--Ладно, все равно уже; пусть будет так будет, на все воля Всевышнего.

Он вернулся обратно в машину и уже намеревался отправиться на почту, поставив всякие вещи из купленных рядом с собой, среди которых были: ободок, заколки, солнцезащитные очки жене, золотые латунные сережки, жене и дочери по расческе, резинки для волос, крем для лица и рук.

Он решил отправится на почту, чтобы уже там отправить посылку, сколько всего есть вещей родной семье как он проделывал десятки раз.

Е.А, добрался до отделения почты без особых затруднений, только были некоторые оплошности не столько со стороны самого Е.А., сколько со стороны работников этого отделения почты, хотя они и были довольно приветливы и опрятны, но все до единого походили в движениях на мертвецов.

Заполняя накладную, он сидел рядом с окном и выглядывал на творящееся на улице: ему всегда нравилось сидеть у окошка, незаметно для него самого появилась эта любовь.

Проигрывался он не в вист, и даже не в дурака: его основным местом поражений стало и уже с давнего времени закрепилось лото и лотерейные билеты.

Вообще-то был азартный человек и по молодости мог спустить все деньги на вещи, которые были ему абсолютно не нужны, но он ощущал потребность в них и выглядели они привлекательными для покупки. Раньше бы он мог потратить все до единой копейки на лотерейные билеты, сдачу – как уже стало понятно – он предпочитал брать исключительно этими же билетами. Жаль только, что уровень азарта часто не соответствует уровню везения.

Играл он действительно много, это была больная тема, темно-зеленый синяк, который он постоянно набивал, чтобы выработать нечувствительность к утягивавшей за собой привычке. Но за все время, начиная с молодости, он не выиграл больше двух с половиной тысяч. Казалось бы, выигрыш достойный и достаточный, но, во-первых, такую сумму выиграл он лишь однажды, а во-вторых, деньги те он отложил, чтобы копить на что-то стоящее, но после, из-за потребностей, молодой и юной жизни постоянно возвращался к отложенным деньгам, а потом и вовсе бросил эту затею с откладыванием.

Вот и тут, за пластмассовым щитом над стойкой привлекательно лежали выложенные новенькие образцы билетов «Спортлото», которое к спорту имело такое же отношение, как и забег, сидя на стуле – движений может и много, - а перемещения мало.

Был ли он оттого глупцом? Глупый человек лишен способности сказать что-то обжигающе непереносимое, что-то, что, сказав другому человеку какие-то слова, тот кому говорят уловит, раскусит для себя суть сказанных слов и раскручивающейся спиралью взрыв ненависти уже будучи один из-за осознания, что только сейчас ходил с этими злыми, царапающими словами, все это время, а только сейчас дошло, осознал, что мысли не имеет; не то что, не наталкиваясь на нее, а не видит дальнейшего использования ее, мол, « и что мне теперь с этим делать?», если только она специально преградит ему дорогу или будет изо дня в день, с периодичностьюпредлагаться ему. Воссиявшее солнце сначала всё накалялось, накалялось, а потом, будучи на самом пике, светя так ярко и играючи точно ребенок идо того доходило, что теряло чувство меры, - оно светило как толк могло. А после успокаивалось, отступало и на улице повсюду было просто светло, без перегибаний и пересветов и стремлением со свойственным многим, особенно юным и особенно незрелым стремлением выписать из себя больше, чем ты можешь, вообще способен дать, заниматься поиском недоимок, недоданенного – быть к себе взыскательнее любого надзирателя, но пристально наблюдаемым с чувством вины и еще несправедливо закончившегося отбора, и раздачи себя на радость другим.

Уже находясь в машине, он продолжил как ни в чем не бывало. Так и проработал он до вечера.

Кажется, будто завтра – уже завтра свершится что-то, случится что-то доселе не случавшееся с ним и возможно не только с ним одним, а со многими, если не со всеми: с ним угодно будь, то с пекарем, какой-то бабушкой или атлетом – да с кем угодно. Он чувствовал, как-то по-особенному осознавал, что в этом преддверье находятся многие, как перед праздником, но без красочных торжеств и песнопений, а если радость наконец наставшего и ожидаемого события настигала кого-либо, то радость была внутренняя, не внешняя. Именно это торжество в достижении чего-то завтрашним или послезавтрашним днем – того, что потом снова переносится на завтра и снова, и снова, и заново, - приходило познание этого труднообъяснимого «что-то», о чем Е.А, конечно, думал, но рассказать кому-то или выразиться не мог совершенно, да и некому было.

Настал вечер, надо было заночевать в машине. Не первый и не последний раз ему придется переносить ночь у себя в машине. Сердцебиение успокоилось, пришло в норму поникшее состояние. Свет огней города, доходящий отовсюду и зависящий от их удаленности, мешал ввалиться в сон.

Хаотично мелькали синие лампы сигнализаций в углу лобовых стекол; иногда сбивались и начинали мелькать в ряд, но чаще шли порознь. Где-то далеко шел на посадку самолёт с его мерцающими красными сигнальными огнями. Только их и было видно на темном городском небе.



Глава Суббота. Подглава Первая. Таксист и таксист

Никаких обличий, никаких обманов – только излишне суровая и каменнолицая жизнь вместе с тем, что исходит от нее.

Он проснулся не в самом приятном состоянии из всех которые могли бы быть, а ведь действительно: когда последний раз он спал так хорошо, как раньше, в давнем прошлом, которое самому Е.А. видится как в тумане, а у родных еще более песка и пыли в глаза посносило? Когда он выспался как лежа маленьким младенцем, утопая в объятиях мягкой кровати или матери? Когда-то ,-по-видимому очень давно,-давно это было, само собой разумеющееся, привычное, и только он привыкнул к удобствам, то ,-не сразу конечно, но поспешно,-постепенно, стал уходить куда-то прочь, отодвигаться в другую сторону и в конечном счете получили такой результат, что удалилась привычная детская жизнь с окунанием в любовь, пока в какой-то момент перед ним не предстала картина исчезавшей былой жизни и стала идеалом счастья , к которому нужно стремится, встав в отдаленном месте; ведь у кого лучшее детство? Лучшее детство всегда в словах опрашиваемого. Вот и у него детство было не менее замечательное. Он хотел притянуть, приблизить к себе этот выстроившийся из прошлого идеал, не приближаясь притом к нему сам.

Он подумал, а почему бы не прикупить снотворного, да ведь: принял – и тут же уснул, прямо с этим же снотворным в руках. Не совсем как в детстве, -думаю не точно, как раньше, -но к идеалу приближает.

По погоде всё происходило, как и обычно, т.е. без всяких скачек в температуре и беспорядочных выпадов осадкой: от вчерашнего тумана и тем более позавчерашнего дождя и следа не осталось. Да так, что люди, никогда не бывавшие здесь не смогли бы точно сказать, что еще не так давно шел дождь и не получилось бы у них заверить вас, что недавно тут вместо дорог растекались лужи, а вместо облаков – тучи.

Очень похоже было на то, что это был один из лучших по количеству теплоты и яркого солнца днем, по типу того, когда по самой теплой неделе лета выбирается день еще благоприятнее для загара и еще, не теряя в комфортности нахождения, теплее.

Сегодняшний день должен был поспособствовать чему-то хорошему, возращение которого было едва ли не главной целью Е.А, хотя и не умышленно он того добивался. От погоды зависит многое, в том числе и дальнейшее восприятие хода времени на протяжении целого дня.

Большая часть его жизни проходила в невинном и неосознанном глумлении над собой и ее правилами. Как-то нелегко давалось ему их усвоение, в то время как нередко он замечал, что другие окружавшие его люди адаптируются и переходят к новым течениям и изменениям гораздо быстрее него. Неужели тогда он глуп и не развит настолько, что не способен понять хоть что-то или что – все вдруг заделались гениями и мудрецами в одном лице, познавшими суть существования своего и еще умудрились отхватить других?

«Нет, не может быть такого и не потому что я мог быть глуп: я совершенно не глуп и не остаточен, а не может быть потому что просто не может. Ну вот не может и всё тут!» - тем толкованием был очень доволен, но не остался в полном согласии от не исчерпанного любопытства, как будучи перед высокой не обходной стеной: желать разузнать, что находится по ту сторону стены, но несмотря на неуёмный интерес, не позволял себе узнать больше, чем полученное могло истребить, снести под ноль появившуюся тягу к дотоле незнанному

Это все хорошо про него известно, но, что мы знаем про его внутреннее устройство, из какого теста он слеплен? Он не знал, как отвечать на серьезно поставленные вопросы серьезно, часто не уважал окружающих или думал о них гораздо хуже, чем они были, занижая их значимость или труды. Эгоистом, то есть. Всё кроме тех вещей, которые интересовали его, не были интересны ему и их значимость как для себя, так и для других он также занижал, не понимая, например, необходимость уколов и прививок и, надо сказать, со своей стороны неодобрительно говорил и даже местами переходя на ругань всяких непонятных ему норм, здоровья и ухода за ним, также в ответ на пустые советы врачей, особенно с врачами, которые ставили ему эти самые прививки, часто с косыми взглядами на докторов и всю медицину в целом.

Чем-то конкретным должна окончиться неделя, эта прошедшая, буквально, пролетевшая перед глазами рабочая неделя, нельзя совсем, чтобы она в сущности, так ничем особенным и не кончилась, иначе это же будет глупо и совсем неинтересно, а интерес всё же какой-то должен выявиться, иначе что же это в самом деле? Е.А. прожил почти четверть месяца, а остался с тем же с чем и был, ни прибавив и ни потеряв имеющееся. Выходит, что да, но разве сам он оттого стал хуже или, наоборот, почтеннее? Неделя; неделя – это еще что: вот некоторые вообще проживают не то что четверти или другие части от месяца – а годами бродят в неопределенности; кто они, что им нужно и его они хотят, они и сами не знают. Иногда случается же, что, обретя, не пойми откуда появившуюся неопределенность привыкают к ней и, свыкнувшись живут с ней еще дольше, чем года, а бывает – до конца жизни. Худо-бедно держится уверенность в ком-либо, а больше всего – в самом себе: подует ветер – она, уверенность, и отпадет, и унесет прочь так, что сам не захочешь за ней волочиться, а останется только, что стоять и наблюдать; а между тем, сколько пыли подымет в воздух этот ветер из головы, пылью, которая может и была ее наполнением?

Чего хотеть, что знать, кому доверять, как самому себе, а в какие глаза даже смотреть не нужно, что и как делать…неужели учиться?

Наконец стало заметно светлее, чем было до этого момента: люди и машины начинали мелькать более, чем ночью и в сущности светлее, чем сейчас уже не будет; но, однако, самая подходящая яркость, чтобы, например, устроить чей-нибудь счастливый или просто радостный день.

-- Вставайте, мужчина; да, вы, поднимайтесь, пожалуйста: здесь не место спать, - говорил один из двух полицейских, обступивших желтую скамейку, где спал бездомный, корчивший отпугивающие гримасы с бодуна, задействуя все морщины и складки, чтобы отогнать увязавшихся людей.

Он очнулся и хотел было выругать незнакомых людей, потревоживших его пока он, мирно спящий, пытался увидеть какой-нибудь сон (а не обычно снящуюся пустоту) застать который ему никак не удавалось, как только он начал выпивать, и от разлаженного сна, он часто ёрзал и кричал что-то бессвязное, оттого пару раз падал со скамейки вниз; отсюда и отсутствие некоторых зубов, но это долгая история.

Хотел было он уже выругать «мерзавцев» как следует, как с повседневной обыденностью он и делал это, но, продрав глаза, увидел сотрудников полиции. Перед глазами замаячили погоны. И вот конфуз: они со всей должной им полнотой власти и молчаливого неодобрения смотрели на него, а он, со скопившейся злобой и нарастающим негодованием, смотрел на них, но будучи еще не до конца отошедшим от сна. Он с трудом для себя, перевалился в положение сидя и, слегка покачиваясь от похмелья, опиравшись руками в бока, встал и самодовольно-сердите ушел, оглядываясь назад, ожидая, что, по-видимому, сотрудники уйдут, но они по-прежнему стояли у скамейки и видя, как они провожают его взглядом. Мужчина ушел искать место, где-то же была скамейка, но не было полицейских.

После пробуждения Е.А. в привычной ему медлительности потянулся, умылся и позавтракал булкой с сахаром в виде сердца, -видимо отсылка на связь сахар и сердечные болезни, - и водой; и уже таким – бодрым и в полной готовности до новых свершений Е.А, приступил к обдумыванию накопившихся за некоторое время дел, в каком порядке и как он будет ездить выполнять их.

Сегодня ему надо было заехать в миграционный отдел и продлить вид на жительство; ранее он уже был там. Но выполнить и тем завершить процедуру продления за один раз не удалось. Тем временем на улице стояла дикая жара в 32 градуса.

Что можно делать в такую жару? Пожалуй, что угодно, но только не находиться там. Деревья не давали достаточной тени, ветра же дули совсем недолго, а если дули, то не охлаждали. А чего было в достатке, так это одуванчиков, которые без застенчивости расползлись по всей зеленой траве. Поблизости то тут, то там, открывались и закрывались окна, чтобы проветриваем, хоть как-то сгладить губительное влияние погоды. Стекла окон, и пластиковых в том числе, блестели частями накрывавшего солнца, которые, мелькая, напускали в дома ленивые, но способные вмиг разбушеваться, тени и солнечный свет. Издалека казалось будто смотришь за игрой на свету многих тысяч осколков радуги, по размеру сопоставимых с шариком от ручки или многократ меньше человеческого волоса. На дорогах никого не было, во-первых, потому что было еще слишком рано, чтобы на улице вообще кто-то был, а, во-вторых, сегодня начинал раскат просторный для возможностей субботний день.

Е.А, хотел доехать до миграционного отдела, но хотя внезапно, вполне ожидаемо, машина не заводилась, глохла: похоже, снова, чиниться пора. И несмотря на то, что машина глохла, - что случалось часто и не было редкостью для него, - он начал переживать, и поломка, что раньше воспринималась флегматически без эмоционально – сейчас стала для него причиной эмоционального взрыва и негодования, редко возникавшего на его лице.

-Ай, ну черт с тобой. -в порыве злобы, выбежал, хлопнув дверью, моментально, без всяких колебаний, решил заказать такси, т.к. пешком бы до того места он бы просто-напросто не успел дойти. Работая столь длительное время с приложением по вызову такси в качестве исполнителя – таксиста, он ощутил дискомфорт, потому что, хотя и работал в такси, но, что парадоксально, на самом такси часто не ездил, услугами таксистов почти что не пользовался. Интересно, что он испытывал в момент заказа, ведь получается, что таксист подвозит другого таксиста. Наверно он испытывал то же, что и хирург, ложащийся на операцию к другому хирургу.

Так или иначе, он вызвал такси, и через 11 мин оно прибыло – черная Mazda. Приехал небольшой, но полноватый мужчина средних лет, в джинсах и серой рубашке и ничем не примечательной головой с небольшими, аккуратно зачесанными волосиками; кожа на затылке из-за жира припухла и обвисла, и от этого сложилась в две-три складки. Е.А с опаской подошел к не глушимому авто и сел на переднее сиденье, и водитель проверил всё ли у него на месте. От водителя несло перегаром.

-Улица Томская 23 – как ни в чем не бывало сказал Е.А адрес, пропустив сам не знал какую важную часть при общении.

-Здравствуйте, - сказал водитель, увидав пассажира.

Тут же Е.А. понял, что он забыл.

-Да, здравствуйте,- вежливо произнес Е.А. Водитель прислушался к речи Е.А, чтобы понять ее четче, чем то бормотание , которое было поначалу.

-Так куда едем?

- Улица Томская, 23,- поспешно поясняя, если водитель вдруг снова не услышит ,-там еще Магнит находится.

- Да-да, я понял, где это находится. – сказал водитель для удобства Е.А; самому Е.А. удобства и уют наоборот заставляли встревожиться и в порыве недовольства он мог пуще прежнего кинуться выискивать неудобства.

Примечательно, хотя сам Евгений без устали горбится, - это не было сильно заметно, - самостоятельно вгоняя в неудобное положение, но боковым зрением окинул задние кресла: на них не было ни катышков, ни крошек ,на ковриках – чисто и даже Е.А., как ни пытался, но не смог отыскать даже песчинки, а сам салон автомобиля не вызывал отторжения и чувство отвращения, вместе с желанием выбежать с него, чтобы единственно не находиться в нем. Тут же, в его машине всё наоборот давало понять, что нахождение в нем даст покой и комфорт, а водитель , словно паук, плел вокруг пассажира паутину успокоения, хотя бы на время поездки давая забыть об этом бренном мире, там, за тонированным стеклом.

Это не было похоже на подражание кому-либо: он не подстраивался под клиента, он не отрабатывал манеру своего общения располагающей к себе специально – оно выходило у него само собой, оттого выглядело живым и не наигранным.

Многие из его пассажиров, охваченные приятностью речи этого водителя всё же желая вспомнить и прокрутить еще раз момент разговора, никак не могли вспомнить сказанных водителем слов, как если бы совершенно его не слушали, причем свои собственные слова они помнили достаточно хорошо, чтобы убедиться в том, что в общей массе запомненных слов – слова водителя отсутствуют.

Тем не менее, сам Е.А. чувствовал себя вполне неплохо – не было жарко, как на улице: был включен кондиционер, в салоне тихо играла музыка. Водитель выбрал то радио, которое попросил еще прошлый клиент, и зеленая елочка-вонючка с ароматом таежной хвои на узелок резинке моталась из стороны в сторону.

Окружавшие вещи в салоне погружали в обстановку добродушия и сами говорили о трудолюбии и прилежности владельца.

-Ну и погода же сегодня – проговорил водитель так тихо и с небольшим налетом тревоги, что, казалось, хотел сказать про себя, но сказал вслух. Е.А. по своей зажатости и решил проигнорировать, посчитав, что из двух человек в машине – его самого и водителя, слова были обращены не к нему.

«Неужели сам себе говорит?» - подумал про себя Е.А. Такой прием не был чем-то новым и уникальным – нередко с людьми, которых Е.А. помнил и считал знакомыми, - но которые либо сами слабо его помнил, либо не помнили совсем, - он обходил стороной или делал вид, что не знает человека, отчего сам потом страдал, но всматривался в лицо знакомого, пытаясь лучше понять, тот ли это человек, и если тот, то почему не здоровается, просто проходит, не замечая.

«Неужели я сам должен проявлять инициативу? А что сразу я? Я что, хуже его? Пусть первый здоровается»

Таксист присмотрелся к нему и видя подавленное состояние пассажира решил узнать , что у него случилось.

- Владимир. - сказал таксист и протянул Е.А. свою пухлую руку, не отводя глаз от дороги.

Е.А. немного замялся, но все же ответил:

- Евгений. -и пожал протянутую Владимиром руку.

- Будем знакомы, значит.

-Да, -произнес не без грусти, - будем знакомы.

Владимир что-то подозревал в его унылости, хотел было помочь ему, -представься ему такая возможность, -но не знал с какой стороны лучше и с большей отдачей в конце подступиться, поэтому прощупывал почву, чтобы с каждым словом отсекать ранее подходящие предположения, пока в конце концов они не приведут его к первоначальной причине. Он все гадал, что с ним, превращая анализ в игру на подобие пряток – так ему было интересна эта игра, хотя и от задач первостепенных: наблюдать за дорогой, везти клиента – он не отвлекался.

В это время Е.А. сидел расстроенный и выглядел растрепанным, несмотря на короткость волос, у Е.А. не могло установиться понимание как правильно высказать таящуюся какого неприятное ощущение под грудью меж ребер, носимое долгое время в одиночку. Объяснением тому могли служить две причины, которые Владимир от своего лица выдвинул, поглядывая со стороны за новым пассажиром: или сам бы пассажир не сумел бы правильно и главное – без утрат в процессе передать то, что он думает, ввиду близкого нахождения собеседника и, возможно, салон машины – узкое, не во много раз превосходящее человека, тесное пространство так же не сыграло в пользу этого замысла; или Е.А. не принял бы их, сочтя обычной глупостью , которую даже , если на людях не показывать,- всё равно сидящую где-то в самом себе, и тем отверг бы.

Чихнув сначала один раз, а потом непредвиденно второй – и еще третий раз, Владимир утерся, невообразимо управляя машиной и в то же время старательно водя рукой в только что откинутом бардачке, осязанием определяя нужный предмет.

-Апчхи, -проезжали лежачего полицейского;

Машина чуть подпрыгнула будто на расстоянии вытянутой руки прогремел снаряд артиллерийской пушки, - ой-й…

- Будьте здоровы,- почувствовав некоторое давление от непосредственного обращения напрямую к таксисту, сидящему на расстоянии в полтора локтя от него; но посчитав такой ход мыслей со стороны глупым и не соответствующим в смелости того образа, к которому он бессознательно стремился, Е.А. не без заискивающего упрямства к себе, выпрямил согбенную спину развернул плечи, но от начавшейся боли он оставил затею с плечами за место того, сделал грудь колесом, думая, что этим жестом стал выглядеть брутальнее, а значит более приспособленнее для общения.

Таксист видел перевоплощения Е.А., но не придавал особого внимания его выходкам, ссылаясь на причуды или перенасыщенные эмоции пассажира, страдающего какой-то, как считал Владимир, болезнью и сам от этой болезни страдающего: так сообщало его чахлое понурое лицо вместе с дряхлыми загибающимися движениями, так сообщал его внешний вид. Оно было не мудрено, ведь Е.А. действительно чувствовал себя неважно из-за самоличного исключения от контактов с ближайшими людьми, да всё шло к тому, с внешним миром, не учитывая общение с людьми на работе, но такое общение было сведено к минимуму.

От отсутствия поддержки кого бы то ни было (в том числе поддержки самого себя) , он чувствовал себя одиноким, покинутым, страдал, плакал и оттого еще усерднее бросался на тех, кто по его мнению, хотел воспользоваться им для личных выгод, коими являлись простые люди, неизвестные, но хотевшие познакомиться; к неокончивающимуся расколу и душевному не устою он, ли лишь так считал, но привык, а к внезапным вспышкам одиночества, охватывающего Е.А. при любом подвернувшемся случае, когда он переводил поток своих размышлений, на самого себя; к этому, как и к внезапному удару – привыкнуть невозможно.

Как только он начинал чувствовать себя ненужным, обделенным должным ему общением с людьми, то при первой возможности старался прикусить взять под узду боль внутри себя, заставляя себя, чем больше скопилось переживаний, заниматься работой, проявлять заботу о семье , сбрасывая тем самым несгладимую, до изнеможения острую вероятность даже мельком увидеть, что с ним творилось, отвел от себя собственный взор. Так он сидел и, насупившись, думал, о чем попало, что взбредет в хмельную голову.

-Ты посмотри, а: что там – ветер вон воздух гоняет: туда, сюда – и это-то при температуре в 25 градусов! – как будто из пустоты немного высоко и звонко прозвучал голос Владимира.

Е.А. решил отвлечься от сумбурных мыслей и попробовать поразговаривать с таксистом:

-Да ну эту погоду: не разберешься когда что.

- Во-во, а еще по новостям передавали, что остановку ветром снесло: на прошлой неделе дело было, прям с корнем вырвало – окончив говорить, он, принялся чесать затылок.

«Похоже слишком много солнца назад на меня ложится».

Владимир пострел на Е.А. , а Е.А , чтобы не перекликаться глазами с водителем, повернулся, желая посмотреть в боковое окно. Его тревогу нельзя было полностью извести, но можно было построить определенное окружение, которое способствовало бы уменьшению набранной тревоги.

Он ни о чем не мечтал и для себя ничего не хотел; но хотя был подавлен подавленность спокойного, не волнующегося характера находилась в предвкушении резкого удара – точно корабль налетает и бьётся о хищные камни.

-Ох, -он смиренно вздохнул, молча обдумывая свои дела и сводя их с тем, «что должно быть»; он обдумывал всё сделанное, все свои поступки с видом того, как их обдумывает человек осознанный, -ох, что же такое…

Ведущий таксист сразу обратил внимание на него, но не стал со всей присущей ему обширностью и неповоротливостью напирать на пассажира. Он полагал, что лучше было бы, если бы он сидящему рядом и по чем-то вздыхающему клиенту дал, выговориться и по сделанным соображениям ему самому оставалось самое главное, без чего Е.А, будучи человеком скованным (Эту черту таксист заметил сразу), не начнет говорить; из-за негативного предубеждения к другим и занижению значимости себя, этим главным было – подтолкнуть клиента на разговор, чтобы он же сам и начал говорить о себе. И о чем он с таким сожалением думал.

Время проходило, машина двигалась к отделению, разговор зашел в новое русло:

-Раньше были брички и извозчики – сейчас же,-(милостивый государь, так сказать, кхе-кхе), сейчас другое время ;сейчас – таксисты, машины и автобусы….ну в крайнем случае, маршрутки,- а-а..!(Владимир махнул рукой) – да и там , конечно , может попасться такой себе контингент.

-О-о(он прислушался и щелкнул пальцем), вот знаешь, -а ему, конечно, очень хотелось , чтобы он этого не знал – иначе зачем делиться,- у меня случай был недавно: еду в автобусе,-ну там к свекру – чего-то помочь ему шкаф перенести надо,- ну так вот: сижу в телефоне, листаю ленту, и тут мужик какой-то вскрикнул матом, долго и раздосадовано затянул – я даже перепугался, что это такое мол, кто воет, умирает кто, а нет; знаешь, нет: мужик тот громко говорил,-хорошо его потом женщина угомонила , сказала, чтоб не орал, а он ей тем же голосом про долг , про какие-то 800 тысяч, что-то такое он вроде гово…

Е.А. без стеснения и любопытства говорил с Владимиром.

-Постой; про какие «800 тысяч»?

Владимир. Он был таким человеком, который вслух говорил всё, что было у него в голове, будто лоб отсутствовал, будто между мыслями и словами не стояло никакой преграды, никакого фильтра. Часто это люди добрые , не лишённые прямолинейности; для наглядности: «если сказал я, что ты козел, а она у тебя козлиха…коза, то так и есть, и не спорь со мной» - доказывал бы такой человек козе и козлу. Это люди по своей сути неробкого десятка, могущие постоять за себя и за своих друзей.

-Ты разве не знаешь? а-а, я понял, -я ж не сказал тебе, точно. Короче, перед разговором с теткой, он сначала говорил по телефону, -недолго совсем, -а потом бурчал что-то себе, вздыхал и всем видом показывал, что он в трудной жизненной ситуации настолько, что я даже ловил его в тот момент, когда он оглядывался, пытаясь заручиться поддержкой пассажиров,- ему показалось, что кому-то до него есть дело,- ха-ха, чудак! ЧУ-ДАК! И потом он начал нести что-то про 800 тысяч, которые он, если правильно услышал, он должен достать через неделю. Что он делал в начале, как только сел, я не знаю: я когда заходил в автобус, он уже сидел там, но судя по тому. Что его никто не отчитывал за начало ,-а только за крики, то, думаю, он вел себя очень даже достойно,- он бегло говорил , не запинаясь, но ин е собираясь сбрасывать темп. Не менее быстро двигая глазами, Владимир заметил след, оставленный высохшей дождевой каплей,- я это всё к чему,- а то с мысли немного сбился,-в автобусах нынче опасно стало знаешь ли вот, сколько в новостях нынче опасно стало , знаешь ли вот сколько в новостях всяких случаев показывают – такого предостаточно; и в заложники берут, и так просто прирезать могут, пока ты на сиденье сидишь тихо, и так и просидишь по воле ножа до самой конечной, качаясь под неровностями дороги, а никто и не заметит, и сумасшедшие также какие-нибудь , психи, больные; я итак,- знаешь ли,-на автобусах не особый любитель поездить, а сейчас, после того случая – так тем более; нет, отныне ездить только в своей машине, так гораздо безопаснее!

Мне надо быть осмотрительнее, а то закосит так, что будь здоров, да и вы сами – тоже будьте аккуратнее: жизнь у нас одна, увы и к счастью; не половина и не три, а единственная и целая. И то, что она одна, может, и жаль, но, когда она одна, то ценишь ее по-настоящему; что-то настолько ценное дается в руки каждому, то, не ровен час, что кто-то может и выбросить, и оставить где-то даже, забыть. Т.е. остерегаться надо, жизнь оберегать – вот, что я хотел сказать.

Е.А., слегка нахмурившись так, что хрупкие черные брови наехали друг на друга, впал в состояние лёгкого замешательства и крайней задумчивости – таким образом, он, воспринявши слова за чистую монету, осторожничал и берег себя как мог. Он будто одним выражением лица обратил себя в неживой, жестосердый.

Спустя пару минут продумывания, чем бы занять раскисшего пассажира, Владимир обратился к Е.А.

-Эхе-хе, да;я такую штуку знаю, рассказать?

-Давай,-кивнул Е.А. из своего окаменевшего состояния.

-Знаешь слово какое-нибудь, в котором три буквы «е»?

-Нет такого слова.

Таксист Владимир посмотрел на него, улыбнулся и в продолжение ласково замотал головой.

-Есть, а вот есть слово на три «е».

-Серьезно?

-Ха-ха,-залился он коротким смешком,-ты, что правда не знаешь?

-Ну, по мне…нет не знаю.

-«Змееед»!

-Что? – произнес он, думая, что ослышался или неправильно его понял.

-Так это оно и есть.

-Кто?

-Слово.

-Понятно.

-Как, еще раз; как это слово…?

-Зме-е-е-д

Произнес Владимир громко и отчетливо, -как и в первый раз, -так что Е.А. расслышав слово еще с первого раза, решил для подтверждения услышать его еще разок.

«Понял, теперь буду знать» - хотел вымолвить, но не смог себе позволить по какой-то причине, таящейся глубоко в нем. Вместо этого он просто промолчал.

Что-то удивительно спокойное промчалось в Е.А.. Он смотрел не пойми куда, потому что не знал куда нужно было бы смотреть, чтобы избавиться от этого назойливого радостного трепетания у себя в груди. Как еще говорят, «бабочки порхают в животе». Так вот, в нашем случае бабочки прямо-таки лезли даже через уши. То, что чувствовал он не было таким уж переслащённым ощущением как бывает при влюбленности или простой радости, а только единственной наводящей подсказкой для него должен был стать оттенок торжественности, величественности и даже отчасти сочувствующей, но внутри себя прыгающей грусти от переполняющей радости, что не настолько величествен весь другой мир, насколько величественно собственное «Я» - вознесшееся над этим миром, как над своим подданным. Его статус и сила приобретали нерациональные размеры, казалось, с неведомо быстро растущей властью росло его величие и сила, и рост этот было не остановить; он становился в той же степени раскрепощенным, в какой ранее имел заторможенность, забитость и умеренность.

А потом все начало рушиться, ранее высшая степень качеств, теперь пошла на спад: усталость возвращалась, медлительность сбивала установившуюся ловкость до своего обыденного уровня.

Он обрел некоторую потерянность, но прочуяв, что это такое – доверие и интерес от чужого, совершенно незнакомого человека; с опаской принялся изучать последствия доверия на себе, оживляясь все более и более. Таксист прервал попытки Е.А. размышлять о решении всех своих проблем, внимание на которые он, зачастую , не обращал вовсе;а в последнее время как-то переменился хотя по своей сути это были те же кости и мясо, та же кровь и лимфа, тот же Е.А, что и неделю, что и месяц, год назад.




Глава Суббота. Подглава Вторая. «А чего ты…»

-А чего ты грустный-то такой, случилось что?

-Да так, о пустяках ли разглагольствовать. Нет, ничего. Ничего-ничего. Просто…За что ни возьмись – все неправильно и даже хуже получается, чем у любого человека, который впервые возьмётся за такое дело. Сколько ни бейся, -как долго не мучайся с делом – все равно выйдет неровно, кособоко, коряво. Как будто я неправильный и оттого результат то же неправильный выходит. Не успеваю все дела, запланированные вовремя сделать, нет никакой заботы о детях, о жене: не получается полностью обеспечить, чтоб они был и счастливы, а они мне дороги. Не справляюсь с обязанностями – не могу, нет! При одном только виде своего и без того немногочисленного, всех этих выходов в «общество», начинаю еще сильнее жаться, все реже и реже мелькаю. А жизнь продолжается. Жизнь-то продолжается…Забьюсь в угол какой-нибудь, там дух испущу и все , или камень переброшу – с ним пойду ко дну ;чтоб всем бремя облегчить у тех , кто таких неправильных, ненужных высоко подняв руки подразумевает. Легче станет, хотя бы на одного человека, но легче; легче.

-Мне кажется надо наоборот быть задействованным в труде, учиться отстаивать свое право на жизнь, хотя считает, что надо просто жить – в глазах таких людей наше общение с тобой будет выглядеть как спор о том, без какой ноги живется легче: без левой или правой. Но такие пусть идут, куда шли – главное, ха-ха, чтобы хлопотали о своих двух ногах, и о том, чтобы не отдавили другим единственную ногу. А вообще, признаюсь честно, я человек практичный: люблю, чтобы от всякого дела была небольшая, но польза. Из-за красоты ракеты не летают; но не скажу, что она совсем не нужна – может умнее выйду, - тут же, недоговорив, он бросился в смех, пытаясь избавиться от напряженности, которую плела сама тема разговора. Посмотрев на Владимира, Е.А. прямо сказал.

- Практичность – это хорошо. Я тоже считаю, что вещи приносить пользу…должны приносить пользу, кажется. Извините, если я что-то неправильно говорю. Когда долго ни с кем не общаешься, то забываешь каково это, потому что к голосу внутри привыкаешь, а с ним разладов нет. А с людями еще надо вспомнить, что да как!

- Слушай, какая вещь у меня есть; ты же мне говорил, что тяжело тебе, что нет возможностей помочь детям, жене – пока таксист подбирал отдельные слова, чтобы из них составить связанные предложения; составить, словно шлифовать белокаменные памятники, Е.А. сидел и не сильно вникал в его слова, пропуская их мимо ушей, но для себя решил попробовать вникнуть в его слова: может они не пустой звук, что с них может можно же выудить что-нибудь для себя?

«Надо попытаться, хотя еще попробуй разбери, что он так громко и отчетливо бормочет – какая-то глупость» - так он обыкновенно думал, когда всякий раз кто-то хотел завести с ним и без того одичавшим, общение. А самих собеседников сравнивал с клопами, подобно которым всякий начинал получать с тебя какую-то выгоду, ведь иначе зачем с тобой говорить или присосаться к тебе и забирать все лучшее, что осталось почерневшей сухой души. Таксист в продолжение этого времени говорил и говорил, но Е.А. был непреклонен , будто оглушен ударом и ничего не слышал кроме шума в голове. И вдруг слух к нему вернулся: он начал слышать слова таксиста, начавшиеся с этого места:

-…Да я сам тебя понимаю и понимаю прекрасно: я сам-то живу небогато да и в семье у нас богатства золотыми горами не водились ,но жили вроде как,- как мне думается самому,- я, мать, отец; сестра дальняя,-с ней давно не виделись кстати, надо ей позвонить,- в общем, все мы вместе, мы все жили как, как …даже пример не подберу,- не бедствовали конечно, но выросли же как-то ,даже счастливые и сейчас…,- Владимир не смог закончить свои слова , посчитав, что собеседник и так поймет, что он хотел донести.

Тотчас поглядев на оторопевшего и внимательно слушающего Е.А., Владимир стукнул себя по коленке, вспомнив:

-Когда же это пройдет! Дурацкая привычка вечно отвлекаться от, главного! Он отсчитал у себя почти уткнув в ладони Евгению Абрамовичу, пару купюр, какие у него были: мятые, новые – сейчас это значения не играет на общую сумму 3000 рублей.

Е.А не понял такого жеста помощи, вспомнив, когда, еще на днях, он оплатил лекарства какой-то бабушки. Теперь он чувствовал себя той бедной жалкой бабушкой, при одном виде которой рука сама в кошелек тянется подать на пропитание.

-Что ты! Не нуждаюсь! Не нужно, это совсем лишнее.

- Бери-бери; ничего, у меня карман не прохудиться, а тебе помощь нужна.

- Н-не надо, пожалуйста.

После долгих и настойчивых отпираний и не менее упорных уговариваний, Е.А с горем пополам все-таки взял деньги. Он протянул руку Владимиру.

-Большое спасибо, я вправду благодарен за это.

-Да не за что.

И они обменялись рукопожатиями.

Тут Евгений неожиданно для себя пригрозил тишине своим словом.

-А знаете что? – произнес Е.А

-Что?

-День-то какой чудесный на небе и на земле!

-Что же тут чудесного?

-Не знаю, только чувствую, что так; в любой другой день как угодно, но вот в этот, - он незамедлительно улыбнулся, -нет, в этот, именно в этот точно что-то чудесное.

-Какой…! А чего радостный такой? Это из-за 3000 что ли? Я-то же рад был бы 3000, но не настолько.

- Да нет же, я с самого начала этого дня что-то подозревал, что что-то все-таки будет и вот это что-то произошло сейчас. Вы меня понимаете? – радостный, с подергивающимся глазом, похожий на безумца, испугал своим резко переменившимся видом Владимира.

- Несильно, но, впрочем, я рад, что ты теперь не настроен упаднически.

Машина приближалась к отделению, скоро должны были приехать.

В таком успокоении они, спустя 10 минут, все же доехали до отделения.

-С вас 450 рублей

-Как 450 …? Вы же мне денег три тысячи дали и…Владимир мгновенно переменил выражение лица с вспухнувшего от серьезности до залившегося, как ему и характерно, громким хохотом, раскрасневшись и чуть не плача. Смешинка попала – посмотрел на него Евгений.

-Ха-ха; можешь спокойно идти, платить ничего мне не надо, а вот отзыв , отзыв слышишь, обязательно оставь.

-Обязательно, сейчас это и сделаю, - и он оценил тут же водителя на 5 звезд,- огромное вам спасибо еще раз!

-Огромное пожалуйста, -ответили Владимир и удалился работать дальше, тем временем Е.А., проводив его взглядом направился к отделению, держа в руке файл с документами.

Он зашел в здание отделения, построенного тут еще в 80-е года прошлого столетия, когда приток людей этот город был несравнимо выше, чем сейчас. Проходя по всем хитро спланированным коридорам и лестницам с блестящими перилами, он старался не запутаться, потому что если запутаешься, то это вынудит его обратиться за помощью к другим, чего крайне не хотел Евгений, так он и шел, озираясь на каждого и вглядываясь в чье-то сумрачное лицо – шарахался, продолжая поиск нужного кабинета, сверяясь с листочком из файлика, на котором Е.А, написал нужный кабинет и время, которое ему кое-как удалось выбить.

Вглядывался в одинаковые тянущиеся вдоль по коридору железные дырявые скамейки, приставленные к дверям кабинетов, этот потолок с чистой и незаметной побелкой, будто сообщающий, что все хорошо, а еще эти стены – ровные, прямые, - словно на совесть выглаженные. Стоял там в углу большой горшок с фикусом, который у Е.А. вызывал наитяжелейшую тревогу и омерзение, вследствие которого он не мог смотреть на цветок, преспокойно себе растущий и даже не подозревал о наличии у себя ненавистников. Е.А. было просто невыносимо тяжко переносить на себя те ощущения, которые создавались сами собой – под гнетом строгости и серьезности обстановки, кланов людей, попадающих сюда не случайным переходом, а целенаправленно приходящих сюда за решением какого-то определенного круга вопросов. Ух, от самого осознания этого факта ему становилось до головокружения неприятно: мебель, интерьер, кремово-белая плитка – всё вокруг него накладывало обязательство соответствовать окружению – что означало для него поступиться воли, а он категорически отказался бы сделать это.

После утомительных блужданий по доброжелательному лабиринту, Е.А. в конце концов все же нашел нужный кабинет. Не поверив тому, он перепроверил дважды, произнеся номер отдельно по цифрам про себя, едва губы двигались. Да, номер совпадает;со временем был порядок, да и никто сюда не стоит, кроме него. Надо заходить. Он постучался.

-Можно? – спросил он робко, но громко.

-Заходите, да,- женщина, сидевшая за столом перед дверью держала рядом телефонную трубку, так же как и стены кремового цвета,-нет, Катя, я не тебе; я перезвоню тебе, ага, давай,-и положила трубку обратно.

Е.А. стоял на пороге, словно застрял где-то в двери и не смел пошевельнуться.

-Мужчина, заходите

Евгений зашел и начал объяснять цель своего прихода. Процесс начался. В это время снаружи, у входа, стояли двое неизвестных, которые открывали двери всем заходящим в отделение, сами при этом стоя на месте; кажется, это были сотрудники, вышедшие подышать свежим воздухом. Они смотрели на ремонтников, которые копошились в электробудке, стоявшей, неподалеку. Один из сотрудников курил, разгонявший выходивший дым рукой. Спустя время отдыха, они собирались заходить обратно, но вышел Е.А. и они, открыв ему дверь, после него, пошло продолжать работать. Он был в неопределенности, не мог, да и не знал, что сказать.

Он вызвал такси и уже только сидя на жестком сидении понял, что мог дойти до дома пешком.

«Трата денег, опять!». В этот раз таксист попался неулыбчивый, и с ним Е.А. не говорил. Вместо общения Е.А. обдумывал что-то , не чувствуя на себе чужих глаз, он был решительно настроен на какое-то дело, о котором и не признался бы никому.

Приехав, он надумал об осмотре и ремонте машины. В этот раз машина завелась как будто никогда не глохла. Персонаж отвез ее, оставил там, и ему сказали, что уже завтра он сможет забрать ее: «поломка несущественная, но других машин хватает тоже»

Написав жене, Е.А. поинтересовался о ее самочувствии, может быть впервые, о том, как поживают дети, кто чем занят, где кто находится и , как кто себя ведет. Она сначала перепугалась за него, не случилось ли чего с ним, но после объяснений мужа в заботе о семействе, она выдохнула спокойно. Мобильник больше не трясся.

Он переспросил ее о детях:

-Точно?

На что ответ был положительный, с теплотой. Но ему хотелось говорить еще и еще.

Перебрав пальцами деньги в кармане, Е.А. направился до остановки, где он встретил грубую женщину; дойдя до туда, он взглянул в расписание маршрутов: там был нужный маршрут. И ожидая нужный, он не думал ни о чем, кроме этого важного дела. Е.А. сел на полупустой автобус до ближайшего города к нему города, ничего не взяв с собой – только деньги, он сам и телефон. Вот он – Дон Кихот нашего времени. Слабоумие и отвага Нижневартовского района! Начинало темнеть, ночи уже не были такими яркими и чистыми. Фу, без романтики никак. Е.А. боялся, что не успеет, пропустит остановку или что он все еще стоит там, с женщиной, а автобус давно уехал. Он ждал какого-то чуда, свершения; глядел в окно, а за окном мелькали незнакомые места, до которых ему еще не приходилось доезжать.

Ехали, ехали, и вот, наконец, нужная остановка, после нескольких часов ожидания. Какова сладость данных слов после длительного ожидания! Женя сошел с дребезжащего автобуса и старался разомкнуть ноги на вечерней прохладе.

Глядя на небо, становилось ясно, что скоро должно было окончательно стемнеть. Через донимания прохожих и поднимая, что запомнил, дошел до нужного места, будучи совершенно один в незнакомо городе: улица, дом, подъезд – все сходилось и, пытаясь набрать на домофоне нужную квартиру, кто-то вышел раньше, чем он успел закончить и он успел прошмыгнуть после вышедшего.

Поднявшись на нужный этаж, он позвонил в дверь. Дверь открыла бабушка в ночной сорочке. По этажам были разные надписи, разной степени разврата. Глас народа запечатлелся на этих стенах. Кто с кем спит и, кто тут был, реклама запрещенного, шутки, «умные цитаты».

-Вам чего?

-Мне надо узнать…ну, Михаил Евгеньевич здесь живет?

-Ой, ой,-бабушка чуть не начала исполнять хантыйский танец с бубном,-помощник этот! Нет, он не тут живет, а этажом выше его искать надо; это тебе, милок, выше, выше надо тебе, если он нужен.

Е.А. поднимался по ступеням к квартире сына, пока старуха держала одну руку в кармане, а другую – на входной двери, пытаясь понять.

-Извините, -она прокашлялась, -пожалуйста. Да, вы, извините, уважаемый, а вам зачем его надо? – посмотрела не с опаской, но больше с любопытством, смотря как подействует на собеседника ее тягучий, хриплый голос, - Вы из рекламы? Или услуги какие-то предлагаете: обслуживание там какое али грузоперевозки?

-Да, пожалуй; что-то в этом роде.

-А-а, хлопнула себя по лбу так, что и не ожидала и , уже потирая лоб, чувствовала себя свободной – понятно. Не, мне не надо. «Любезная женщина» - подумал про себя и ощущая тревожность. Находясь тут – в этом некомфортном для него месте. Дойдя до нужной двери, долго перед ней стоял, начиная волноваться, рассматривая ее, рассматривая и двигая ногой коврик, чтобы тот лежал ровно. За быстропроходящее время, он несколько раз намеревался просто уйти, но уже выходя за железную дверь подъезда под звук домофона, он, недолго простаивая, заходил обратно и поднимался туда же; с осторожностью нарастающего сердцебиения становился ближе к перилам, схватившись за перила выглядывал и смотрел туда с интересом – в этот пролет между этажами, тянувшийся вплоть до самого первого этажа.

Так захватывало дух, что не мог отойти или хотя бы пошевелить ногами, и только дольше хотелось стоять и смотреть, а руки сами сжимались сильнее, хват становился крепче. «Смерть так притягательна» - щелкнул он языком и устремив внимание на главное – тут же вернулся к двери и позвонил в нее. Никто не открыл дверь. Тогда, обернувшись на подоконник, где стояла стеклянная банка для окурков и разбросанные вокруг окурки, покачал головой и выдохнул от духоты. Тогда он постучался. Сын открыл дверь: лицо – скругленная трапеция, волосы – черные, не превышающие размеров головы, аккуратный нос и темные глаза, источавшие добродушие.

-Кто вы?

-Это я: отец

-Чей отец; какая мне есть разница чей вы отец?

-твой…сынок

Сын, услышав такие слова был не восторге и тот от легкого непонимания сразу перешел в негодование и ярость. Он закрыл дверь от отца, не запирая ее. Отец не решается войти, потупив глаза, как когда его самого когда-то отчитывал уже его отец.

Девушка, держа в руке чашку чая с изображением Эриды, пыталась прислушаться к разговору своего молодого человека и, наверное, какого-то проходимца, но это было трудноосуществимо, сквозь звуки радостного ликования и футбола у соседей.

-Кто там?

-Никто; да там мужик какой-то пришел.

- Прямо просто мужик? ,- она решила схитрить,- я ведь слышала всё пока тут сидела.

-Да, отец, не пойми откуда возьмись, приехал. Только мать об этом ничего не писала. Как он приехал-то: он даже адреса моего не знал, специально же тут квартиру стал снимать, чтоб подальше от него.

-А что, разве он не мог сам собраться и приехать? Наверное, хоть бы написать мог, для приличия. Не через жену ведь общаться.

-У меня нет его номера и сомневаюсь, что у него есть мой.

-Как? То есть совсем нет?

-Совсем нет

-Постой; и еще: как вы между собой общаетесь, если у тебя нет его номера?

-Мы с ним не общаемся, ну сейчас не общаемся – раньше-то общались…может.

-Ясно. Открывай.

-Кому? Ему?! Никогда, лучше в подъезде ночь прождать

- Открывай иди, - девушка отпила из чашки, - или ты пойдешь и откроешь ему, или я –не знакомый ему человек/, я сама сейчас же ему открою дверь. Подумаешь только! Родной отец приехал и наверняка же не виделись долго, а? Можешь не говорить, сама вижу. Нет, это так нельзя оставлять, к тому же темнота беспросветная, куда он пойдет, бедный – сказала она и говоря это, шла по коридору, чтобы увидеть человека, которого она ни разу не видела.

- Эльвира! – сказал парень твердо, но на этот раз неубедительно и осознав всю бесполезность затеи отговорить ее, махнул рукой и, вздохнув, вернулся к своему, к чаю. – делай что хочешь.

Девушка открыла дверь Евгению. Он же слегка опешил, увидев кого-то кроме сына.

- Здравствуйте, вам кажется сюда, вам ведь к сыну, верно?

-Ой-й,- Е.А. опешил, но быстро пришел в себя,- да, здравствуйте; простите за вопрос, а где Михаил Евгеньевич?

-Михаил Евгеньевич…?Я вас поняла, он тут, проходите…ну что же вы стоите как вкопанный, проходите-проходите, разувайтесь; вы сами к нам откуда: издалека или нет?

Снимая обувь, Евгений, наклонившись, говорил с трудом. Так непривычно снимать обувь, особенно когда всегда ходишь в ней, даже спишь в обуви.

-Часов пять на автобусе и еще часа два вас искал.

Эльвира крикнула молодому человеку, недовольному, сидящему на кухне и увлеченного чаем. Это было единственным убежищем от невыносимых противников настроения: жена и отца. Неужели мозги вдвоем будут выносить? – отвернулся Михаил.

-Михаил Евгеньевич, вы дома? Ах, вот он, сидит за чаем.

Михаил старался ни на кого внимания не обращать, обиженный, и продолжал пить из своей кружки, несмотря на то, что чай он давно выпил и там ничего не было. Делал лишь вид, что пьет, а пил одну пустоту.

-Не хотите чаю тоже, с нами посидеть, дорогой гость? – спросила Эльвира, осматривая отца и сына: чем они были похожи и притом чем-то совершенно отличались.

-Да, если я не помешаю; только куртку повешу.

-Куртку вешать туда,- показала на вешалки в шкафу, сама приготовляя гостю чай.

-Садитесь, присаживайтесь. Мне не терпиться узнать о вас всё.

-Премного благодарен.

-Рассказывайте, как дела у вас, о себе можете что-то поведать.

-Да, только хотелось спросить Вас.

-Я вас слушаю.

-Вы жена Михаила?

Михаил, сидевший на той же кухне, старался делать вид, что никого на самом деле нету, пропуская мимо ушей легкие фразы, перелетающие от Эльвиры и Евгения и наоборот, словно играли в бадминтон. А ведь приходилось слушать…!

Девушка засмеялась неловким и искренним смехом.

-Нет, что вы, что вы: я его девушка.

-Ясно. Теперь о себе: я Евгений, отец у меня Абрам, а мать Амрия. Мне 45 лет, работаю таксистом.

-Интересно; а почему вы выбрали этот день для приезда.

-Не знаю, почувствовал, что надо увидеть сына. Может это последний мой день. А сына нужно увидеть. Теперь вижу, что с ним все хорошо. Но приехал я не только за тем, чтобы увидеть, но и поговорить.

Михаил, увидев в тех словах дерзость, не смог молча игнорировать отца в собственной квартире, как будто он не мужчина?

-А раньше тебе надо было ко мне приезжать, пока я рос, пока я нуждался в отце.

-Полностью, полностью виновен, сын и в том раскаиваюсь перед тобой; неверно я поступал, что не участвовал в вашем воспитании, но осознал хорошо только сейчас. И, все равно, что ни скажешь, а никогда, никогда я не переставал вас ценить, хотя и не давал вам знать того, думал: забалую – эх, а сейчас ничего не вернешь – сам знаю.

-Прости, отец, но именно сейчас я не в состоянии принять тебя, если что-то как-то и произойдет, то, быть может, приму, но не сейчас.

-Я понимаю

- И хотя ты пришел в ночное время, не предупредив, хоть тебя я не принимаю, но не выгоню на улицу. Из общечеловеческого сострадания. Ты можешь сегодня переночевать у нас.

-Спасибо, за то благодарен тебе, сынок.

-Эльвир, мне завтра рано вставать, я пойду , чтоб не проспать – сказал Михаил и пошел чистить зубы.

-Сдавай иди, спокойной ночи.

-Спокойной.

Так они и разошлись. С Е.А Михаил не попрощался. На кухне остались Эльвира и Е.А. Они сидят и болтают до ночи, после Эльвира моет посуду и видит: краска слезает. Она зашла к Михаилу, чтобы спросить, что делать с кружкой, ведь оказалось, что он на самом деле не спит.

-Да выкинь ее, если плохая попалась.

Кружка с Эридой летит в пластиковое мусорное ведро и там внутри разбилась, отчего Е.А. даже зажмурился. Ему достали раскладушку, он сам застелил постельное белье и улегся спать. Все вокруг спали: и Михаил, и Эльвира в объятиях Михаила, и Евгений, ворочаясь в холодном поту. И спал тогда уже весь дом. Всем нужно спать.



Глава Воскресенье.


-Не буду, даже не собираюсь.

-Остался бы, как-никак отец же. Он хоть какая-никакая, а родня. А ты бы вместо препираний, поговорил бы с ним.

-Не о чем нам говорить. Ведь он же сам заявил: «Мне объясниться надо» - он объяснился, сказал, что хотел; я его тоже послушал – какие еще могут быть проблемы? Михаил с ханжеским видом уклонялся от любых советов и, когда любимая напирала на него напрямую, в лоб говоря о примирении с сыном, желая и даже принципиально того, он переходил в раздражение: такой раскачиваемый ей неустой никак не давал ему покоя, только больше желая поскорее удалиться, открестившись от вопросов об отце.

-Ну как знаешь. Пока. И он ушел в колледж, как он сообщил «по важным делам», спонтанно объявив о том лишь вечером с приходом отца.

-Пока, приду к обеду. Они обменялись говорящими взглядами, как это делают одни люди разных мнений, и Михаил ушел.

Через длительное, часа через три, проснулся Е.А. от скрипов пружин, когда он переворачивался с боку на бок. Он проснулся и дальше все было стандартно: потянулся, умыл лицо, но никогда не высыпался так прежде, Эльвира уже прохладнее отреагировала на появление Евгения; она приготовила завтрак ему (сама она ела незадолго до его пробуждения), но согласилась посидеть рядом, пока он ест.

Начало разговора невольно оттягивалось. Евгений громко ел, пока она молчаливо мешала сахар в чае ложкой, наблюдая за проявлением хорошего аппетита. Трапеза окончилась.

- Спасибо вам большое, вы готовите чудесно; вы дейс… - не успел договорить Е.А.

-А почему вы не общались с Михаилом? – задала вопрос, как занесла неожиданный штык-нож.

Е.А. слегка растерялся. Вытерев рот рукой, он понял в чем было дело. «Наверное, из-за этого такая грустная»

-Как бы передать свои слова тебе так, чтобы точно поняла, что я изначально иею ввиду; чтобы та же картина в голове возникла. Сейчас попробую. В мое время не было так чисто, как сейчас, когда у нас Михаил появился я еще сам был ребенок.

-Ну и что? Разве это отменяет ответственность за ребенка?

-Тогда эту ответственность хотелось убрать, размазать по стене. Ну ты знаешь, дети так рисуют. О, я хорошо помню, когда Миша начал рисовать на стенах, мы ему тогда краски купили: он все за раз использовал. Потом обои переклеивали.

-Что он нарисовал?

-Квадрат красный, с зеленой трубой и оранжевым дымом – это был дом. Еще два человечка – меня и Амрию. Обоих раскрасил синим цветом.

-Понятно. О чем вы говорили, что потом случилось?

-безответственность и незрелость моя тогда сделали дело. Я был невнимателен к детям, хотя и добр. Один раз увидел такую семью, пока отдыхали с друзьями; страшное семейство, нет, жуткое и дети то же вырастут страшными. Я не хотел такого для нашей семьи.

-Вы говорите, что что-то делалось или сподвигало вас сделать что-либо. Но может вина не в качествах человека, хоть и отрицательных. Может вы, вы сами делали или не делали чего-либо, а не с помощью качеств? Вы сами делаете и поэтому сами должны отвечать за свои действия; а куда уж про детей: когда они появляются, то нужно не только за себя, но еще и за другого отвечать.

-Я думаю, понял вас, и вы говорите то, что я выпытывал у себя и окружающих долгие года разлуки с детьми. Вы, наверное, мудрая девушка, девушка…точно, а где Миша?

-Михаил? Он ушел по делам. В колледже у него.

-Жаль, это мне возвращаться так же, как вчера, на автобусе выходит.

-Нет-нет, как же. Автомобиль Миша оставил: он же пешком пошел, почти убежал. И права у меня есть водительские так что я могу вас довезти, только адрес скажите, уж без адреса можно приехать куда угодно – и любое место будет верным.

Эльвира ободрилась и, закончив завтрак, они направились к машине. Спускаясь по лестнице, она невзначай обронила:

-Я могла бы устроить вам встречу с сыном, во вторник или среду.

На что Е.А. легко пропустил сказанное мимо ушей.

-Это можно, да.

Она стала дружелюбнее чем была утром. Они сели в машину и поехали.

-Ой, сколько пуху летает сегодня, вы не заметили, Евгений? –сказала она с уважением, с каким дети обращаются к родителям.

-Думаю ты права, ведь пуху-то развелось в таком количестве, что доверху бассейны им можно наполнить.

-Ха-ха-ха ,-разразилась смехом жизнерадостной девочки, будто вся серьезность и уверенность перед Евгением сошла, и осталось истинное ее обличие ,- да вы вправду говорите.

Так они вдвоем и ехали, общаясь и каждый узнавал друг о друге новые истории: Эльвира узнавала о маленьком Михаиле, Е.А. – о Эльвире и сыне, чего сам он не рассказал отцу.

-А куда именно надо довезти?

-До СТО, мне машину отремонтировали; нужно забрать

-Как, просто «забрать»?

-Заплатить за нее и потом забрать.

-Боюсь, чтоб денег хватило, -машинально произнес Е.А., будто это и не он сказал вовсе.

- А что, с деньгами проблемы какие-то, много нужно? 5 тысяч хватит?

-Нет, я у вас не возьму и рубля, я рассчитаюсь сам.

Эльвира видела, как недавно он искал по карманам деньги, какие есть и считал их.

-Это не подачка, вы ведь не нищий, а я не благотворительница, к тому же не хотите взять так – возьмите в долг, а вернете как будет возможность. Тем более появился лишний повод нас с Михаилом навестить.

Мягкость Евгения и тут сыграла с ним злую шутку. Он не хотел брать деньги, но еще больше не хотел отказывать и разочаровывать человека. «Не пихать же ее деньги обратно ей же в лицо». Деньги все-таки взял, но в долг, как и договаривались.

Подъехав к нужному СТО, Эльвира помогла Е.А. записать свой номер, номер Михаила и помогла разобраться с настройками в телефоне.

Е.А. был ей крайне благодарен. Забирая машину из ремонта, он удивился чистоте и качеству ремонта, он даже гладил шину левого переднего колеса. К его счастью, оплата прошла успешно. И сидя на будто новой машине, он к работе с небывалым рвением. Работа проходила гладко, как обычно. Он возил людей из одного места в другое, чувствуя в себе неисчерпаемый позитив, как у улыбающейся статуи и уже ближе к вечеру машина – чистая, удобная взяла и перестала работать. Хорошо еще, что пассажиров не было внутри.

Внезапная поломка отразилась на нем. Он не мог контролировать себя. В этот момент у него появляются подозрения на то отделение ремонта. Выйдя из себя, Е.А. вышел с машины и пнул несколько раз колесо ногой; по той же шине левого переднего колеса, которое еще сегодня гладил рукой, дивясь качеству ремонта. /Тогда там в ремонте, он удивлялся не меньше того, как синхронно и каждый пересекаясь с каждым, прошли четыре человека: один шел влево, другой – вправо : один – ниже , другой – выше; также прошли и оба, которые шагали вперед и другой – назад. Завораживающая картина вышла.

Сегодня он был в шортах, т.к было слишком душно для джинс. Он опустил глаза вниз на себя. Его ноги , обросшие уже не молодыми волосами были полностью искусаны комарами и , в большей степени, мошками, несмотря на то, что он был в шортах довольно длинных – все равно насекомые каким-то образом пробрались под них, и одного из таких он застал впившемся в кожу снабженной природой иглой и уже высасывающим кровь. Е.А, недолго думая хлопнул его, но тот комар, застрявший носом в коже и растолстевший от крови не желал умирать голодной смертью, и лопнув сам себя на том же месте, умер от обжорства. Е.А. вытер и смахнул остатки комара, думая об одной вещи, интересовавшей его сейчас прежде другой: зачем? – зачем понадобилось ему надеть шорты именно сегодня, а не в другой любой день?

«Надо поскорее напялить на себя те штаны. убрать эти дурацкие шорты. Из той же большой сумки, похожей на спортивную, там же, где хранились документы, ведь сумка лежала на общей квартире и хотя, забрав и проверив ее на сохранность ничего не взяли, но вещи лежали перепутанными – значит они рылись в ней, но т.к. денег не нашли, то они оставили ее и оттого тот парень так быстро нашел ее, когда его попросили принести сумку мне». Для воров и любопытных соседей ценности не представляло ничего из находившегося, -даже сама сумка, -пережатая, порванная, с разошедшейся молнией ничего не стоила.

Для Е.А. же там хранилась ценность, какую не мог изъяснить сам Евгений. В сумке лежала его одежда, зажигалка, резиновые тапочки и книга с гербарием внутри, собранный детьми Е.А; но помимо странного набора предметов, были старые фотографии семьи, которые Е.А. хранил на память и когда ему становилось невыносимо одиноко, он доставал и смотрел на них, находя на какие-то новые детали, которых ранее он не замечал. Одна из них – общее фото семейства, она стояла на заставке телефона, но что-то сбросилось, и он так и не смог снова поставить фото на телефон.

Сейчас же он в нетерпении, он лезет под машину, делает вид, что что-то делает полезное, ударяется случайно головой, психует, бесится, и в гневе решает оставить всё и идет от машины прочь, но будучи почти за городом, он надеется не встретить собак. Таким пешим ходом, он шел по обочине автотрассы темной ночью, одна мысль пришла ему в голову. Раньше он ее несильно осознавал день-два и даже минутой ранее мог признать ее глупой и так же легко отбросить, тем бы дело и кончилось. Но не теперь. Теперь скептически смотря на эту новую, но кажется, лучшую из всего достигнутого им, и сопоставляя только открытое им самим с его другими недавними достижениями, не мог не радоваться и был преисполнен всем лучшим, что было в его жизни в сравнении с этой поистине ценной мыслью, как только глядел на нее после взгляда на достижения; так поспешно в целях убедиться, не она ли эта самая мысль? И ближе подходил конец к тому, что можно было бы поставить в сравнение: тем больше он убеждался в том, что это оно

 О том он и думал, пока добирался до ремонтников и, наконец, добравшись, встал напрямую перед ними, весь вспотевший, с ноющими ногами, придерживаясь за дверь гаража, спросил:

-Где тут ближайший эвакуатор?

Сегодняшний день опевал соловей, разгоняя свои маленькие меха внутри; он –день, прошел как отдушина после изнеможения, как свобода после долгих лет кандалов; выпустили на волю, дали надышаться вдоволь чистой как стекло вечерней прохладой после честного тяжелого дня на спертом душном воздухе. Весь прошедший день на улице стояла простота, робость погоды, но долго она такой не была. Корни растений росли медленно. Было сухо и невыносимо жарко. Ночью пошел ливень.