Борис Рыжий российский поэт

7 мая 2001 года добровольно ушел из жизни Борис Рыжий, русский поэт, ставший одним из символов эпохи «смутного» времени 1990-х
Борис Борисович Рыжий (8 сентября 1974, Челябинск — 7 мая 2001, Екатеринбург) — русский поэт.
Борис Рыжий — российский поэт, написавший за 26 лет своей жизни более тысячи стихотворений, которые получили признание критиков и любовь читателей.
По мнению Евгения Рейна, смерть Бориса Рыжего ; это «трагедия не меньшая, чем самоубийство Маяковского, Есенина и Цветаевой».

Борис Рыжий рос в интеллигентной благополучной семье: отец — доктор геологических наук, мама — врач-эпидемиолог. Окончил аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН, проходил практику в геологических партиях на Северном Урале, трудоустроился младшим научным сотрудником в лабораторию региональной геофизики и опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России.
Признание пришло к поэту рано: уже на заре 90-х произведения Рыжего появились в печати, в «Российской газете» и в литературной рубрике «Уральского следопыта». Затем его стихи охотно и густо публиковали в «толстых» литературах журналах «Звезда», «Урал» (здесь Борис Рыжий даже поработал какое-то время редактором рубрики поэзии), «Знамя», «Арион» и других. Его произведения уже прижизненно переводились на многие европейские языки. В 1999 году поэт был удостоен престижной литературной премии «Антибукер», в 2001 была присуждена «Северная пальмира», так вышло, что уже посмертно. Жизнь поэта пронеслась как яркая комета, мгновенно, но оставляя за собой длинный световой шлейф – слава его всё нарастает, как он неизменно и твердил в своих стихах.

Родившись в Челябинске, поэт практически всю свою жизнь прожил в Екатеринбурге: семья переехала сюда, когда мальчику было 6 лет. Этот город существует в его стихах под своим прежним именем: Свердловск (переименование осуществили в 1991 году), оригинально опоэтизированный, «сказочный». Эта «сказочность» составляет оригинальный поэтический миф Бориса Рыжего, основным строительным материалом которого является перестроечная и постсоветская урбанистическая периферия, по-своему романтизированная автором, сентиментально обыгранная, пронизанная воспоминаниями детства и юности поэта. Здесь воплотились многие легко опознаваемые реалии той эпохи: «промзона», «Вторчермет» и «Пластполимер», школьный двор, «общага» с её незамысловатым, но колоритным внутренним бытом, пионерские лагеря с ночными беседами подростков, городские скверы с бродягами на скамейках, базары с торгашами и алкашами, старые трамваи и их пассажиры, измятые жизнью, подворотни и их обитатели в тельниках и ватниках, бандиты, «свердловская шпана».

Весь мир Бориса Рыжего населен сниженными героями, вечно пьяными, дерущимися, маргинальными, которых он воплощает с неподдельным чувством сострадательной боли и любви. Ведь таков и сам лирический герой, пьющий, хулиганистый, иногда влюбленный или не очень, и при этом одинокий, а изображенный в стихах мир – это его мир.

 Многие стихотворения поэта – это попытка распахнуть окно (или, как писал Рыжий поэтессе Ларисе Миллер, хотя бы «форточку») в горний мир, разглядеть его приметы в, кажется, непроглядной мути того места, где лирическое «я» обретает своё первоначальное самостояние.

Борис Рыжий эстетизировал свою судьбу, придавал ей смысл и форму события искусства. Однако само это разделение на ипостаси лирического «я» не абсолютное, а условное, техническое.
Причем указанная двойственность во много сознательно конструировалась самим поэтом как необходимый ему биографический и поэтический миф, некоторое выстроенное творческое пространство, сама архитектура которого позволяла осуществиться его поэзии. В последней глубине «бандит» и «поэт» экзистенциально держится единым духом, это одно существо, человек в его земных условиях существования, но в котором вечно присутствует превышающее человека внеземное.
Главная загадка феномена Бориса Рыжего содержится в этом истоке, единящем жизнь

и литературное творчество, видимо, здесь и контуры ответа на вопрос о внезапном добровольном его уходе из жизни на пике славы и в момент полного расцвета его самостоятельной поэтической силы.
В предсмертной записке поэт написал: «Я всех любил, без дураков». Это чувство сострадательной любви соединялось у него с чувством какой-то вселенской вины «за всё» и за всех.

«Во всём, во всём я, право, виноват…»: попытка оправдаться поэзией
Во всём, во всём я, право, виноват,
пусть не испачкан братской кровью,
в любой беде чужой, стоящей над
моей безумною любовью,
во всём, во всём, вини меня, вини,
я соучастник, я свидетель,
за всё, за боль, за горе, прокляни
за ночь твою, за ложь столетий,
за всё, за всё, за веру, за огонь
руби налево и направо,
за жизнь, за смерть, но одного не тронь,
а впрочем, вероятно, право,
к чему они, за детские стихи,
за слёзы, страх, дыханье ада,
бери и жги, глаза мои сухи,
мне ничего, господь, не надо.
1996

В те баснословные года
В те баснословные года
нам пиво воздух заменяло,
оно, как воздух, исчезало,
но появлялось иногда.
За магазином ввечеру
стояли, тихо говорили.
Как хорошо мы плохо жили,
прикуривали на ветру.
И, не лишенная прикрас,
хотя и сотканная грубо,
жизнь отгораживалась тупо
рядами ящиков от нас.
И только небо, может быть,
глядело пристально и нежно
на относившихся небрежно
к прекрасному глаголу ЖИТЬ.

Ничего не надо, даже счастья
Ничего не надо, даже счастья
быть любимым, не
надо даже тёплого участья,
яблони в окне.
Ни печали женской, ни печали,
горечи, стыда.
Рожей — в грязь, и чтоб не поднимали
больше никогда.
Не вели бухого до кровати.
Вот моя строка:
без меня отчаливайте, хватит
— небо, облака!
Жалуйтесь, читайте и жалейте,
греясь у огня,
вслух читайте, смейтесь, слёзы лейте.
Только без меня.
Ничего действительно не надо,

что ни назови:
ни чужого яблоневого сада,
ни чужой любви,
что тебя поддерживает нежно,
уронить боясь.
Лучше страшно, лучше безнадежно,
лучше рылом в грязь.

1997 г.

В России расстаются навсегда…
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
ее руки.
Длиною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский Бог?
«Конечно, я
приеду». Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
«Душа моя, приеду».
Через сотни лет вернусь.
Какая малость, милость, что за грусть —
мы насовсем
прощаемся. «Дай капельку сотру».
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем.
В России расстаются навсегда.
Еще один подкинь кусочек льда
в холодный стих.
…И поезда уходят под откос,
…И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них.
1996 г.

Молодость мне много обещала…
Молодость мне много обещала,
было мне когда-то двадцать лет.
Это было самое начало,
я был глуп, и это не секрет.
Это, — мне хотелось быть поэтом,
но уже не очень, потому,
что не заработаешь на этом
и цветов не купишь никому.
Вот и стал я горным инженером,
получил с отличием диплом.
Не ходить мне по осенним скверам,
виршей не записывать в альбом.
В голубом от дыма ресторане
слушать голубого скрипача,
денежки отсчитывать в кармане,
развернув огромные плеча.
Так не вышло из меня поэта,
и уже не выйдет никогда.
Господа, что скажете на это?
Молча пьют и плачут господа.
Пьют и плачут, девок обнимают,
снова пьют и всё-таки молчат,
головой тонически качают,
матом силлабически кричат.
1997 г.

Над домами
Над домами, домами, домами
голубые висят облака —
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит…
никогда никуда мы не сгинем,
Мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной, —
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си…
Прежде чем на тракторе разбиться…
Прежде чем на тракторе разбиться,
застрелиться, утонуть в реке,
приходил лесник опохмелиться,
приносил мне вишни в кулаке.
С рюмкой спирта мама выходила,
менее красива, чем во сне.
Снова уходила, вишню мыла
и на блюдце приносила мне.
Патронташ повесив в коридоре,
привозил отец издалека
с камышами синие озера,
белые в озерах облака.
Потому что все меня любили,
дерева молчали до утра.
«Девочке медведя подарили», –
перед сном читала мне сестра.
Мальчику полнеба подарили,
сумрак елей, золото берез.
На заре гагару подстрелили.
И лесник три вишенки принес.
Было много утреннего света,
с крыши в руки падала вода,
это было осенью, а лето
я не вспоминаю никогда.
1999 г.

Приобретут всеевропейский лоск…
Приобретут всеевропейский лоск
Слова трансазиатского поэта,
Я позабуду сказочный Свердловск
И школьный двор в районе Вторчермета.
Но где бы мне ни выпало остыть,
В Париже знойном, Лондоне промозглом,
Мой жалкий прах советую зарыть
На безымянном кладбище свердловском.
Не в плане не лишенной красоты,
Но вычурной и артистичной позы,
А потому что там мои кенты,
Их профили на мраморе и розы.
На купоросных голубых снегах,
Закончившие ШРМ на тройки,
Они споткнулись с медью в черепах
Как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
Альбом откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
Где лица наши будущим согреты,
Где живы мы, в альбоме голубом,
Земная шваль: бандиты и поэты.
1998 г.
Мне не хватает нежности в стихах
Мне не хватает нежности в стихах,
а я хочу, чтоб получалась нежность —
как неизбежность или как небрежность.
И я тебя целую впопыхах.
О муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слезы.
а я реву от этой жалкой прозы,
лица не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип.
Как старики, как ангелы, как дети,
мы будем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».
1999 г.
Померкли очи голубые,
Погасли черные глаза –
Стареют школьницы былые,
Беседки, парки, небеса.

Исчезли фартучки, манжеты,
А с ними весь ажурный мир.
И той скамейки в парке нету,
Где было вырезано «Б. Р.».

Я сиживал на той скамейке,
Когда уроки пропускал.
Я для одной за три копейки
Любовь и солнце покупал.

Я говорил ей небылицы:
Умрем, и все начнется вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.

Исчезло все, что было мило,
Что только-только началось, –
Любовь и солнце – мимо, мимо
Скамейки в парке пронеслось.

Осталась глупая досада –
И тихо злит меня опять
Не то, что говорить не надо,
А то, что нечего сказать.

Былая школьница, по плану –
У нас развод, да будет так.
Прости былому хулигану –
что там? – поэзию и мрак.

Я не настолько верю в слово,
Чтобы, как в юности, тогда,
Сказать, что все начнется снова.
Ведь не начнется никогда.1999



Лунная дорога
              1.
Вот и пройден мой путь.
Я немного устал.
И квартира пуста.
Темно-синяя муть,
я хотел бы уснуть,
не считая до ста.
Все сжимаю уста,
но сжимается грудь.
...Крыши зданий в ночи
(Небо, Небо, прости)
что могилы отцов.
Тлеет клякса свечи.
И в прихожей плащи
что тела мертвецов.
              2.
Темно-синяя ночь
и дурные стихи.
Брызги звездной ухи
на ладонях и проч.
Одиночество, прочь!
Мои веки сухи.
В расстояньи руки –
одиночество. Ночь
распрямляет углы.
И закат – что упырь.
Каплю хочется жить.
...Этот век не продлить
потерявшим цифирь
циферблатом луны.
              3.
Тень, гляди на меня.
Твой хозяин – Луна.
Я, творец твой, моля
Бога, с самого дна
глаза черпаю явь
полудетского сна.
Там вскипает заря,
как прекрасна она.
Пусть колышется здесь,
как в воде озерка,
как прелестный обман.
И не нужен мне лес.
...Ибо дым табака
заменяет туман.
              4.
Пусть метнется душа
и покинет сей дом.
Безболезненным сном
пронесется, шурша,
безрассудство ища
одиноким крылом.
И спасибо на том.
Я не буду мешать.
Я сижу не дыша,
словно твой идиот
не обижен, не зол.
Так метнись же, душа!
...Только тело сползет,
словно скатерть, на пол.
              5.
Так найди же тот рай,
так найди же покой.
Пусть стальною рукой
тебе машет фонарь.
За луну, как за шар,
я хватаюсь рукой
и лечу за тобой,
одуревший от чар.
Так уходят во свет,
оставляя во тьме
свое тело рьщать.
...Так несут о себе
несуразицу, бред
чтобы жалость узнать.
              6.
Где любимая, где?
Город начал стихать.
Только белая гладь
на безлюдной луне.
Где любимая? Где
та, с которой рыдать?
Здесь пустая кровать.
Хоть секундочку мне
через плесень морей,
сквозь осенний прилив
ее к телу прижать.
...Гардеробщик Морфей,
мое тело прими
словно старый пиджак.
1993
Молодость мне много обещала…
Молодость мне много обещала,
было мне когда-то двадцать лет.
Это было самое начало,
я был глуп, и это не секрет.
Это, — мне хотелось быть поэтом,
но уже не очень, потому,
что не заработаешь на этом
и цветов не купишь никому.
Вот и стал я горным инженером,
получил с отличием диплом.
Не ходить мне по осенним скверам,
виршей не записывать в альбом.
В голубом от дыма ресторане
слушать голубого скрипача,
денежки отсчитывать в кармане,
развернув огромные плеча.
Так не вышло из меня поэта,
и уже не выйдет никогда.
Господа, что скажете на это?
Молча пьют и плачут господа.
Пьют и плачут, девок обнимают,
снова пьют и всё-таки молчат,
головой тонически качают,
матом силлабически кричат.
1997 г.

Стихи Бориса Ружего
https://stihirus.ru/a/ryzhiy-boris/