13. Последние дни святой Клары

Келья в монастыре Сан-Дамиано. Ночь. На топчане под грубой мешковиной лежит шестидесятилетняя Клара. Она забылась беспокойным сном: то и дело вздрагивает всем телом и резко поворачивает голову. В ногах у нее кошка, которая дергает ухом при каждом движении Клары, но не уходит. Кошка громко мурлычет, видимо, пытаясь успокоить больную.

Неслышно отворяется дверь, входит Бона в сопровождении закутанного в плащ незнакомца.

Клара (во сне, громко, с отчаянием) Матушка, горим, горим! Господи Иисусе, помилуй нас грешных!

(спокойным, уверенным голосом)

Дочери мои, примите мое последнее утешение! Дух Святой, Дух истины, сойди на принимающих мученическую кончину и облегчи их страдания!

Бона (незнакомцу). Вот видите, не может спать спокойно, бредит.

(Незнакомец сочувственно качает головой)

Клара (неожиданно хриплым, мужским голосом) Да жгите их всех, Господь отберет своих!

Бона (устало). Наверное, ей чудится падение Монсегюра. (крестится) Господи, Отец наш Небесный, помилуй души невинно убиенных!

Незнакомец (удивленно). Неожиданные речи для такой твердыни католической веры, как ваш монастырь.

Бона (ворчливо). Не вам судить, синьор, о нашей католической вере.

Незнакомец (примирительно). Что верно, то верно.

(Откидывает капюшон, видно, что он в еврейской шапочке – кипе)

Позвольте, мона Гвельфуччо, я осмотрю больную.

Клара (резко поворачивает голову, говорит торопливо, гневно). Брат Жерар, нужно было принести мокрой шерсти, они сгорят слишком быстро.

(бормочет с придыханием)

Сейчас эти бабы начнут кричать, вот сейчас, сейчас, огонь к их местам нечистым подбирается! Почему, почему они не орут? Что? Они поют псалмы? Верно ли я слышу, брат? А? Надо было заткнуть им их поганые рты! Что ты мне все: Монсеньор, монсеньор! Уже двадцать лет как монсеньор!
 
(замолкает, в изнеможении откидывается на подушку)

Доктор. Будите ее скорее, видите, как она мучается.

Бона. Сейчас, сейчас. (Подходит к кровати, трясет Клару за плечо). Оффредуччо, проснись, ты здесь, ты дома!

Клара (с усилием разлепляя глаза, слабым, но своим голосом). А, это ты, Бона? А это кто?

Бона. Ну, слава Богу, очнулась. Это рабби Ицхак ди Квали из Венеции, лучший врач, которого братьям удалось найти. Сейчас он тебя осмотрит.

Клара (еле улыбаясь). Шалом, рабби. Как будто есть что осматривать! Вот пришли бы вы лет на тридцать раньше – другое дело.

Бона (укоризненно). Оффредуччо, мы как будто с тобой местами поменялись. (доктору). Простите ее великодушно, видите, мона Кьяра не в себе.

Доктор (улыбаясь). Конечно, если госпожа настоятельница приветствует ничтожного еврея по-еврейски.

Клара. Знаете, один с виду ничтожный еврей и был причиной того, что заварилась вся эта каша, хотя вам, наверное, тяжело это вспоминать.

Доктор. Нет, почему же. Мы, народ Божий, служим дрожжами в каждом хлебе.

Клара. Но согласитесь, что наш хлеб взошел уж больно пышно!

Доктор (сухо). Что да, то да. Соблаговолите повернуться на бок. Сестра вам поможет. (Боне) Сколько утром набирается мочи?

Бона. Боюсь, что немного, едва дно горшка покрывает.

Доктор (вздыхает). В этом-то вся и причина.

Бона прогоняет кошку, откидывает мешковину, помогает Кларе повернуться набок, спиной к доктору. Видно, что ноги Клары страшно опухли. Доктор ощупывает ее спину, несколько раз легонько ударяет кулаком. Клара вскрикивает.

Доктор. Как я и думал, отказывают почки. Я слышал, что в вашем монастыре принято спать на полу, на тонкой подстилке?

Бона. Это по желанию сестер, но мона Кьяра как настоятельница всегда всем подавала пример. Набирала сухих виноградных лоз, покрывала их мешковиной и так спала.

Доктор. Какое безрассудство! Неужели ваша религия это одобряет?

Клара. Рабби Ицхак, наша религия, как думаю, и ваша, очень против этого. Сколько раз его Святейшество пытался вручить мне имущество и угодья, резную мебель, теплую перину да мягкие подушки. Но ничего у него не получилось.

Доктор. Неужели вы посмели отказать самому Папе?

Клара. Я настаивала на обете, который сгоряча дала Богу, будучи увлечена одним бродягой. Этого несчастного давно нет в живых, но, видите ли, вокруг него со временем собралась целая шайка таких же, как он, оборванцев, и некоторые из них до сих пор держатся его обычаев.

Бона (доктору, тихо). Матушка так своеобразно говорит о святом Франциске и его славном ордене.
 
Клара. Дело в том, что получив земли, ты становишься арендатором у того, кто их тебе подарил, и отныне должен заботиться не о проповеди и молитве, а о хозяйстве, чтобы оно приносило земную, а не небесную прибыль.

Доктор. Если мне будет позволено возразить госпоже, то праведный Иосиф, которого мы оба почитаем, отлично заботился о хозяйстве всего Египта и жил в богатстве, но не переставал от этого быть праведным. Однако я, прежде всего, должен говорить о вас самих. Если вы не хотите сами лишить себя жизни, что противно обеим нашим религиям, то должны спать на хорошей кровати в хорошо отапливаемой комнате. И пить те травы, которые я вам дам. Когда они закончатся, пошлите в Перуджу к аптекарю Шломо бен-Давиду и купите у него такие же, по моему списку.

Клара (тихо смеется). Мне кажется, я уже знакома с этим аптекарем. (нараспев) Что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем!

Доктор. Дай Бог, чтобы все христиане так же хорошо относились к этому еврею, как и к его знаменитому тезке! Но, поскольку вы легко распознали это имя, то осмелюсь спросить, что побудило госпожу изучить священный язык?
 
Бона (с гордостью). Матушке всегда легко давались языки. Она и латынь знает в совершенстве, и даже помогала святому Франциску сочинять устав его ордена.

Клара. Дело в том, что бродяга, в которого я была когда-то влюблена, однажды сказал мне: если дерево засыхает, полей его корни, - может быть, от них вырастут новые побеги.

Доктор. Сказано верно, но, насколько мне известно, старые ветви всегда ревниво относятся к новым. Вот, например, в нашем народе еще каких-то полвека назад жил настоящий светоч знания, по имени Моше бен-Маймон. Кстати, он был лекарем египетского султана. И далеко не все раввины приняли его мудрые книги, в которых он свел воедино разрозненные основы нашего учения.

Клара. Такой человек, безусловно, заслуживает одобрения, но скажите, владел ли он такими же познаниями, что и первый Моше?

Доктор (оживляясь). Кто был тот достойный еврей, который наставлял вас, госпожа, если вы даже знаете нашу поговорку «от Моше до Моше не было такого Моше»? Вопрос ваш очень остер, ведь наши мудрецы говорят, что Моше-рабейну получил на горе Синай лишь Письменную и Устную Тору, но не последующие толкования и объяснения, и сам блаженной памяти рабби Акива показал ему в Саду Эдемском, как рисовать коронки над священными буквами!

Клара. А разве не сказано про нашего с вами учителя Моисея, что не было более у Израиля такого пророка, которого бы Господь знал лицом к лицу? Знал ли Всевышнего подобным образом рабби Акива?  Если бы знал, то, наверное, не объявил бы Бар-Кохбу мессией и не пролилось бы столько крови. И не разделилось бы великое древо истины на два ствола, которые теперь так жестоко соперничают между собою, что ищут поддержки у третьего, который вырос рядом, но из другого корня.

Доктор (задумчиво). Теперь я понимаю, почему люди называют вас премудрой Кларой. (после паузы) Я слышал, как госпожа бредила во сне. Вы помните свои сны?

Клара. Очень смутно, но может быть, это и к лучшему. Дам ва-эш, ве-тимрот ашан (кровь и огонь, и столбы дыма) – видно, на то Божья воля, чтобы испытать меня напоследок.

Доктор. Госпожа, вы не перестаете меня удивлять. Поистине, слова пророка Иоиля могут касаться именно этих казней... И все же, как по-вашему, кому служат те, что бросают живых людей в огонь?

Бона (с кривой усмешкой). Что за странные вопросы вы задаете, доктор! Конечно же, они служат нашей святой матери инквизиции.

Клара. Они служат Молоху, а не Богу истинному, если такой ответ вас устроит. И являются достойными учениками императора Нерона, который первым стал сжигать христиан.

Доктор. Тогда скажите сами, госпожа, устарел ли наш Танах, а по-вашему Ветхий Завет? Устарели ли обличения пророков?

Клара. Как нас учит апостол Павел, а по-вашему, рабби Шауль из Тарса, все Писание богодухновенно и полезно для обличения и исправления.

Доктор (улыбаясь). Поистине так, драгоценная госпожа! Постарайтесь же не лишить наш мир своего присутствия прежде времени, и выполняйте мои предписания, хотя я не первый и не второй Моше и даже не рабби Акива. И да помилует вас Господь Всемогущий! Синьора Гвельфуччо, соблаговолите проводить меня. (Уходит, кланяясь)

Бона поправляет Кларе одеяло и выходит вслед за доктором.

Бона и Доктор идут по монастырскому двору.

Бона. Рабби Ицхак, скажите откровенно, есть ли надежда?

Доктор. Честно говоря, надежды мало, болезнь очень запущена. Такие вещи нужно лечить в самом начале. Но ведь про вашу обитель рассказывают чудеса! Вся Италия говорит о том, как жестокие сарацины, нанятые императором Фридрихом, обратились в бегство, когда увидели мону Кьяру со священным сосудом в руках. И, несомненно, ваша молитва была причиной того, что лучший из его военачальников отступил от стен Ассизи в следующем году.  Неужели такой сильной молитвы сестер и братьев недостаточно, чтобы получить исцеление?

Бона. Учитель наш святой Франциск объяснял, что тот, кто по-настоящему ходатайствует за кого-то, берет на себя его грехи. И кто знает, сколь глубока чаша этих грехов, и насколько она переполнена, и можно ли ее вычерпать обыкновенным людям… Какую сумму мы вам должны?

Доктор. Никакую. Вот если бы я мог исцелить вашу госпожу! А теперь пусть вам хотя бы запомнится, что есть в старой доброй Италии бескорыстные евреи.
 
Бона. Аминь, рабби. Да благословит вас Бог!

Бона возвращается в келью Клары. Та еще не спит.

Клара. Признавайся, Гвельфуччо, что сказал тебе сей почтенный поклонник Маймонида?

Бона. Что он будет тебя лечить.

Клара. Гвельфуччо, мы знакомы с пятилетнего возраста. Я знаю, когда ты врешь. Сколько мне осталось?

Бона (грустно). Он не назвал срока.

Клара. Значит, время писать завещание и последние письма. Завтра после утрени пусть придет сестра Бенвенута. У нас есть бумага?
 
Бона. Еще на прошлой неделе привезли. И чернил много.

Клара. Завтра пошли кого-нибудь из братьев в Фолиньо за Агнессой. Скоро ли полунощница?
 
Бона. Где-то через час, судя по свече.

Клара. Попроси брата Филиппо отнести меня в храм. За эти годы я стала легкой ношей.

Бона. Хорошо, пойду будить.



Раннее утро 11 августа 1253 года. Монахини и послушницы столпились в коридоре. Из кельи выбегает сестра Амата с тазом в руках.

Сестры (шепчутся). Опять ее тошнит. А тошнить-то нечем, несколько дней только пьет, ничего не ест.

Клара лежит на постели, она очень бледна, но в сознании. У изголовья на низкой скамеечке сидит ее сестра Агнесса. Беатриче дремлет рядом, положив голову на плечо сестры. Входит Бона.

Бона. Сюда идут Филиппо и Леоне, они тебя причастят.

Клара (тихо). Спаси тебя Господь, Бона. Покажи мне еще раз папскую буллу.

Бона берет из шкафчика свиток пергамента и разворачивает его перед Кларой.

Клара. Благодарю Тебя, Отец Небесный, за эту милость! Теперь никто из сильных мира сего не сможет навязать нам свою волю.

Через узкую дверь протискиваются брат Филипп с дароносицей и брат Лев, держащий кувшинчик с маслом. На плечах у Филиппа епитрахиль. Филипп ставит дароносицу на шкафчик.

Филипп. Мир вам, сестры!
 
Сестры (хором). И с вами да пребудет!

Клара. Благослови вас Господь за все, что вы делаете для нас.

Филипп (оправляет рясу и епитрахиль, становится перед кроватью). Сестра Клара! Исповедуйся теперь в своих грехах, чтобы предстать пред нашим Создателем в чистоте.

Присутствующие (повторяют хором). Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis (Агнец Божий, взявший на Себя грехи мира, помилуй нас). Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem (Агнец Божий, взявший на Себя грехи мира, даруй нам мир).

Клара (задумывается, потом говорит медленно, с трудом). О Отец мой Небесный, главный мой грех в том, что я приняла обеты не из любви к Тебе, а из любви к человеку.

Филипп. Так же, как и все мы, ничтожные слуги и почитатели святого брата Франческо.

Клара. Второй мой грех в том, что я, хотя и отреклась от мира, но продолжала в душе кичиться своим происхождением.

Филипп. Как и многие из нас, дорогая сестра.

Клара. Третий мой грех в том, что я горжусь своими познаниями, и ничего не могу с этим поделать.

Филипп. Такой грех побудил бы учиться многих невежд, дорогая сестра.

Клара. Четвертый мой грех, самый тяжелый, в том, что я горжусь даже той бедностью, в которой мы живем, по сравнению с прочими орденами.

Филипп. Госпожа наша святая Бедность, с которой обручил нас наш учитель и брат Франческо, достойна такой гордости, дорогая сестра.

Клара. Пятый мой грех в том, что я втайне горжусь перепиской со многими знатными особами, которые желают получить от меня наставления.

Филипп. Этот грех твой, дорогая сестра, помогает учению святого Франциска идти по всему миру. (Ждет некоторое время, потом накрывает голову Клары епитрахилью и произносит). Господь наш Иисус Христос да разрешит тебя; и я Его властью разрешаю тебя от грехов твоих во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Сестры (хором). Аминь.

Брат Лев открывает псалтырь и начинает читать.

Брат Лев. Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою.
 
(открывает кувшинчик, выливает немного масла на ладонь брату Филиппу, тот окунает палец и наносит елей крестообразно на лоб и кисти рук Клары)

Филипп. Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да поможет тебе Господь по благодати Святого Духа. И, избавив тебя от грехов, да спасет тебя и милостиво облегчит твои страдания. Аминь.

Сестры (хором). Аминь!

Брат Лев подает полотенце, Филипп вытирает руки, возвращает полотенце, открывает дароносицу, достает оттуда гостию и кладет на ложечку.

Филипп. Тело Господа нашего Иисуса Христа да сохранит душу твою для жизни вечной. Аминь.
 
Сестры (хором). Аминь.

(подносит ложечку к губам Клары)

Брат Лев (продолжает читать). Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться? Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, то они сами преткнутся и падут. Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и посещать святый храм Его.

На лице Клары появляется умиротворенное выражение, она засыпает.

В келью и коридор приносят еще несколько скамеек, присутствующие садятся на них. Проходит около часа.

Клара неожиданно резко поднимает голову, глаза ее открыты, но она смотрит мимо окружающих. Прищуривается, как будто стремится что-то разглядеть вдали

Клара (неожиданно громко). Франческо, это ты? Неужели ты пришел за мной? За той, которая мучила тебя все эти годы? Ты так смотришь на меня! Скажи, неужели мы теперь будем одна душа? (в изнеможении откидывается на подушку, потом вновь резко поднимается, опираясь на локти, вглядывается вдаль). А это кто там рядом с тобой? Какое знакомое лицо! Я буду не я, если это не тот нищий еврей из Назарета!

(Сестры смущенно переглядываются между собой)

Бона (сестрам, набившимся в келью). А ну-ка все в коридор и закройте дверь! Не видите, матушка бредит! (Агнессе и Беатриче) Вам бы тоже лучше выйти.

(Агнесса отрицательно качает головой, Беатриче крестится и уходит)

Клара (отрывисто). Недаром говорят у нас в Умбрии: «С евреем поведешься, беды не оберешься!» Если бы не ты, сыне Давидов, жили бы мы себе припеваючи, обирая вдов и сирот! Втянул ты нас в свою торговлю, которая не дает прибыли. Почему же твоя святая бедность, о сыне Божий, не подает пример никому, кроме тех, которые тронулись умом вслед за одним мечтателем? Сколько золота ушло на храмы, которые мы воздвигли в твою честь! Сколько хвороста собрано на костры для еретиков! Сколько душ убито без покаяния! Сколько дворцов отстроено для славных служителей твоей церкви! (прислушивается) Говоришь, что они не твоя церковь и ты никогда не знал их? Вот так новость, а они ведь думают по-другому! Как же нам достучаться до их сердец? В конце концов, мы достучимся, и нами будут восхищаться потомки. Они построят нам роскошные гробницы, наподобие тех фарисеев, чьи отцы проливали кровь пророков. Наши кости растащат на сотни частей в надежде получить исцеление и благословение, но не захотят выполнить и сотой доли того, чему ты учил. (прислушивается) Говоришь, что наступят такие времена, когда над христианами вновь будут смеяться, и тогда с тобой останутся только те, кто искренне верит? Долго ли нам ждать этих времен?

(Брат Лев, найдя перо и бумагу, лихорадочно пытается записывать)

И как же мое малое стадо, убережешь ли ты его без меня? Говоришь, что те, кто оставили все и пошли за тобой, получают во сто крат больше, и в веке грядущим жизнь вечную? И ты зовешь меня туда? Что же, если пришел мой срок, то я готова. О, душа моя, не бойся, теперь у тебя есть надежный провожатай! (откидывается на подушку, тяжело дышит).

Присутствующие стоят, закрыв лица руками.

Клара (резко вскрикивает). Какой сильный свет, на него невозможно смотреть! (спокойнее) Как велика Твоя благодать, Отец мой Небесный! Теперь я вижу, что Ты заботился обо мне каждый день, как мать о своем сыне, Ты вел меня за руку и привел меня к Себе! (неожиданно поворачивается к стоящим рядом с кроватью, громко). А вы видите Великого Царя?

Филипп (вполголоса). Гряди с миром, сестра!

Клара падает на подушку и умолкает. Брат Филипп проводит ладонью, закрывая ей глаза

Бона и Агнесса тихо плачут на плече друг у друга.

Филипп (брату Льву). Дай-ка сюда твои записи, я их поправлю. Если они попадут в чужие руки, нам всем несдобровать.


Вечер. Тело Клары в погребальной одежде лежит на столе в храме. Бенвенута, стоя рядом, монотонным голосом читает псалмы. Входит Бона.

Бона. Мир тебе. Докуда дочитала? (Бенвенута показывает ей место на странице). Иди, отдохни.


Бона наедине с телом Клары. Подходит, целует ее в лоб.
 
Бона. Ну вот я и осталась одна, подруга! Как ты мне обычно выговаривала? (улыбается) «Гвельфуччо, ты меня убиваешь!» (мрачнеет, сдавленным голосом) В конце концов, я тебя и убила, я тебя не сберегла, а вы, дорогие сестры – мои соучастницы...

(Поднимает голову, смотрит на старинное распятие)

Господин наш, а ведь и ты жесток, ты жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал! Скажи, почему первыми всегда уходят самые лучшие, самые добрые? Знаешь, а ведь мы с ней всегда были вместе, слышишь, всегда! Она всегда была рядом! Как же я без нее, ну скажи мне, как?
 
Бьет себя по лбу, опускает голову. Становится на колени перед распятием, долго стоит, спрятав лицо в ладони, затем простирается на полу.
 
Но, Господи, как же я без Тебя?  (Вздыхает). Как же мы все без Тебя?