Буханный хлеб

  Шёл второй год войны. Колхоз им. В. И. Ленина протянулся тремя улицами вдоль Таганрогского залива. Склоны глубоких обрывов, поросших ромашкой, полынью, кустарниками шиповника, диким барбарисом, радовали взгляд. Но местные жители с тревогой вглядывались в жёлтое, выгоревшее от солнца небо, где всё чаще происходили ожесточенные воздушные бои между немецкими и советскими лётчиками. Нескончаемым потоком шли беженцы и сообщали душераздирающие новости о зверствах фашистов на оккупированных территориях. С первого августа беда пришла и в этот колхоз.
Снаряды со звенящим свистом один за другой рушили хозяйственные постройки. Ольга, женщина лет тридцати пяти, старалась удержать детей в хате. Но мальчишки стремились улизнуть тайком, их интересовало, что происходит на деревенских улицах. А ей казалось, что земля не выдержит разрывов и разверзнется адом под ногами захватчиков. Она молила Бога об одном: если снаряд накроет их дом, то чтобы погибли все разом. Но к утру массированная канонада прекратилась, и наступила непонятная зловещая тишина, издалека доносился всё нарастающий, непонятный рокочущий гул.  Ближе к вечеру, Ольга, услыхав шум и людские голоса, осторожно выглянула из летней кухни. По огороду, где на грядках зрели овощи, ходили военные в причудливых касках с короткими автоматами на перевес. Стояли машины на высоких колесах, запылённые танки с крестами. Женщина молча наблюдала и думала: «Как быть?  По деревне разнеслась ужасная весть о расстреле сторожа в местной больнице. Его хладнокровно убили за то, что не преклонил перед захватчиками колени, как требовали». Её внимание привлёк холёный военный. Он властно раздавал команды. Высокий, худющий, в руке –– тонкая трость. Она решилась: «Пусть, как Бог управит»! Предварительно прикрыв дверь на завёртку, чтобы детвора не выбежала следом, перекрестилась, отряхнула фартук. Шла, боялась, но, встав перед немцем, успокоилась.
— Господин офицер, прошу, прикажите вашим солдатам не топтать огород. –– Она показала рукой в ту сторону, где расположилась вражеская бронетехника.
Офицер в недоумении выслушал, брезгливо перевёл взгляд по направлению её руки. Похлопал тростью с искусно вырезанной миниатюрной женской головкой на конце по высокому, до зеркального блеска начищенному сапогу. Поманил длинным пальцем подчинённого, что-то гортанно сказал ему на своём языке. Тот быстрым шагом направился к картофельным грядкам. Иноземные водители разом вскочили в кабины, выехали из огорода и выстроились вдоль улицы. Немец тростью приподнял Ольге подбородок: она среднего роста, стояла ровно, выпрямив спину, натруженные руки спрятала под передник, спокойно смотрела в серые мутные глаза напыщенного чужака.
— Ты, русский баба, обязана собрать продукт для великий германский армия, –– презрительно объявил немец. –– Если не будешь выполнять приказ, — он приставил трость к её груди, словно в его руке был пистолет: — Пух, пух, расстрел. –– И сам засмеялся дурацкой шутке.
Стоявшая рядом группа важных немцев загоготала гусаками. Ольга не помнила, как дошла до хаты, присела на скамейку. Дети тихо сидели на топчане, с тревогой смотрели на мать. Она обвела их горестным взглядом и фартуком закрыла лицо, чтобы они не увидели в её глазах застывшего отчаяния...
Как-то с вечера заквасила опару на хлеб. Неожиданно вздрогнула от лёгкого стука по оконному стеклу. Бросилась к керосиновой лампе, погасила, легонько отодвинула занавеску, затихла. Стук повторился –– в дверь. Ольга не спеша подошла, открыла.  Темная фигура в брезентовом плаще проскользнула в коридор. Женщина облегчённо выдохнула: — двоюродный брат! Яков, улыбался во весь рот.
— Немцы кругом! Детей пожалей, расстреляют, когда дознаются, — сердито прикрикнула она.
— Сеструха, успокойся! Я по-тихому, благо, собаки молчат... жалко их, но всех пустили в расход новые хозяева. А часовые от дождя попрятались, –– ответил Яков, и с лукавой задоринкой в глазах подмигнул ей. — Нас Пушкарский прислал.
Ольга насторожилась, пристально посмотрела на родственника, требовательно спросила:
— Ну-ка, признавайся! Кто ещё знает, что ты ко мне ходишь?
— Ну, сестричка, ну, не шуми, — воскликнул паренёк, смеясь. — Я с твоим будущим зятем... и всё.
Теперь она перешла на шёпот:
— Слыхал, немцы девчат и пацанов от тринадцати лет гребут всех подряд в Германию, списки староста составляет. А вы, безголовые, в комендантский час шатаетесь?
Яшка беззаботно махнул рукой и дурашливо поклонился:
— Твой мужик велел кланяться. Просил передать: скоро в гости нагрянет.
Ольга, не зажигая лампы, торопливо подталкивала двоюродного брата в спину.
— Поди, милок, поди, на зорьке один приходи. Немцы не дураки... Прошу тебя, умерь пыл. Слыхал о стороже? Вот и всем нам наука!
В люльке проснулась новорождённая, женщина наклонилась к ребёнку. Тяжёлые думы не давали покоя: «В праве ли она рисковать жизнью шестерых малолеток?» Словно ища оправдания душевным колебаниям, мысленно поставила точку. «Там, в плавнях, в партизанском отряде муж и пятнадцатилетняя дочь, кто их накормит, если не я?» Прилегла на краешек кровати, тревожные мысли роем кружились в голове: «Младшенькая грудь не берёт! Возможно, застудилась. Попарю-ка я её в настое ромашки».
Только поставила железное корытце на лавку, как входная дверь резко открылась. Широкоплечий, мордастый немец с напарником переступили порог. Ольга от неожиданности еле сдержала крик. Они с интересом рассматривали фотографии на стенах и кружевные накидки на подушках. Вытаскивали вещи из сундука, заглядывали в чугуны на печке. Ничего не брали, как будто что-то искали. Один из них подошёл к столу, где, накрытые чистым рушником, лежали две свежеиспечённые буханки. Взяв одну булку в руки, он стал вдыхать ещё тёплый запах каравая. Причмокивал губами и, цокая языком, прижимал к румяной горбушке мясистый нос. Второй заинтересовался люлькой, висевшей на крючке под потолком. Остановился, присмотрелся к малышу и крикнул:
— Jude, Jude!
Выхватил ребёнка из колыбели.
Ольга с криком «нет!» метнулась к фашисту и вырвала кричащее дитя, прижала к груди. Затем упала на колени перед мордастым немцем, занятым буханкой.
— Клянусь Богом, господин, мы не евреи, мы русские. Но второй фриц передёрнул затвор автомата. Остальных детей, разбудили, поставили босыми в центре комнаты под прицелом. Маленькая кричала, двое мальчишек непонимающе смотрели на чужаков, три девочки погодки ухватились ручонками за оборку материнской юбки. Первый немец, возможно, выше званием, что-то сердито сказал второму, красно-рыжему, тот опустил автомат, со злостью ударил кованым сапогом в дверь так, что она слетела с петель, выскочил во двор. И в этот миг малютка на руках затихла. Первый немец подошёл к Ольге и стал внимательно рассматривать дочурку. Потом взглянул на других.
—Russisch? — недоверчиво ткнул толстым пальцем в чернявые головки детворы.
— Да, да - мы русские, — с отчаянием шептала Ольга. Затем, не выпуская ребёнка из рук, подошла к иконостасу и вытащила пожелтевшую от времени бумагу. — Вот родословная.
— Romanows? —  в его маленьких, глубоко  посаженных  глазах отразилось недоумение и немец  с ехидной улыбкой обвел взглядом горницу. — Принцы и принцессы в сарай? Да! Истинный рюский жизнь!
Он вновь заинтересовался буханкой.
— Твоя готовить этот хлеб?
Ольга лишь кивнула.
— Будешь печь для германский зольдат! –– Подумав, отошёл к окну, делая вид, что с интересом рассматривает старинное, ручной работы, зеркало, медленно повернулся и с хитрой улыбкой обратился к старшему мальчику, задал простой вопрос:
— Тебе сколько лет?
— Двенадцать, — ответил тот, немного заикаясь.
— А где твой Pater-,папка?
У Ольги от этих слов ноги похолодели. Мальчик смотрел на немца, не моргая. Уверенно сказал:
— Пропал без вести.
Ольга, еле сдерживая нахлынувшее волнение, тоже горестно покачала головой, низко наклонив её, тихо подтвердила:
— Мой сын болен, он плохо говорит, поэтому заикается. О муже ничего не могу сказать. Мы действительно ничего о нём не знаем.  В начале весны приехали из города, забрали. И всё!
Она боялась посмотреть на немца, боялась, что кто-то из младших проговорится.  — Gut, мы проверим, — более миролюбиво ответил тот. — Каждый день тебе будут привозить мешок муки. Нам нужно ежедневно по пять вот таких больших хлеб, пять и ни одного меньше. –– Он походкой хозяина вышел во двор.
— Господин! — крикнула, спохватившись, Ольга. — Ваш староста вчера предупредил, что заберёт корову. А без молока хлеб не будет таким ноздреватым, как тот, что вы забрали.
Немец остановился, покрутил буханку в руке и уверенно сказал:
— Не заберёт, ещё один приведёт!
Через неделю, на рассвете, снова пришёл Яков. Ольга рассказала о случившемся.
— Не горюй, сестричка! — улыбнулся он ободряюще. — Эти нелюди сами того не знают, что помогают кормить партизан. Помнишь те части, что стояли в нашей деревне? Так мы их пощипали. За твои беды рассчитались. –– Он задорно улыбнулся. — Представляешь, охрану колхоза доверили румынам, — мельницу, кузницу. А мы умеючи этим всем пользуемся.
Ольга резко его прервала:
— Терпеть не могу хвастунов! Распетушился, вояка!
Потом вдруг остановилась, словно что-то важное вспомнила. — Передай кому нужно: Кузьма, сосед, вернулся с Федькой немецким прихвостнем, самогон распивают. На днях заходил ко мне, на что-то намекал и мерзко ухмылялся.
Яков словно на миг застыл у порога и с тревожными нотками в голосе спросил:
— А Кузьма знает, кому ты ещё печёшь хлеб?
— Возможно, — неуверенно ответила Ольга. Но, немного подумав, воскликнула: — Нет, постой! Конечно, знает!  По лету, мужик мой, Иван с ним как-то приходил за провизией, а Кузьма домой зачем-то бегал.
— Знает? — Яков нахмурил брови. — А тот, кто много знает... — Жёстко сжал кулак и стукнул по белёной стене, твёрдо чеканя каждое слово, произнёс: — Вишен в местных садах и верёвок на всех иуд хватит. Одного предателя повесили, такая же участь и этих ждёт. Сегодня после полуночи за вами придём, собирайся пока.

• Буханный хлеб- хлеб, выпеченный в очаге