Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 27

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               
Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДАО

Глава 27.


(1)           Искусно идти – не иметь колеи и следов.
                (шань син у чжэ цзи)
(2)           Искусная речь, [что] без изъянов [яшма].
                (шань янь у ся чжэ)
(3)           Искусно считать – не применять счетные бирки.
                (шань шу бу юн чоу це)
(4)           Искусно закрыть – не иметь ни замков, ни задвижек, но нельзя отворить.
                (шань би у гуань цзянь эр бу кэ кай)
(5)           Искусно связать – не иметь ни веревки, ни договора, но нельзя развязать.               
                (шань цзе у мо юэ эр бу кэ цзе)
(6)           Поэтому Мудрый всегда помогает искусно людям, и не пренебрегает ими.
                (ши и шэн жэнь хэн шань цзю жэнь эр у ци жэнь)
(7)           [Что до] вещей – [он] не пренебрегает тем, что имеет.
                (у у ци цай)
(8)           Это зовется «нести за плечами Свет».
                (ши вэй и мин)
(9)           Поэтому добрый человек – доброго человека учитель.
                (гу шань жэнь шань жэнь чжи ши)
(10)         Недобрый человек – доброго человека опора.
                (бу шань жэнь шань жэнь чжи цзы е)
(11)         Не дорожи своим учителем, не люби свою опору.
                (бу гуй ци ши бу ай ци цзы)
(12)         Ведь знание – великое заблуждение!
                (суй чжи ху да ми)
(13)         Это зовется «Тайная Суть».
                (ши вэй мяо яо)


«Maybe it’s hard, and it feels like
You’re broken and scarred, nothing feels right
But when you’re with me
I’ll make you believe
That I’ve got the key»
                «Moves Like Jagger», Maroon 5, «Hands All Over», 2010

              В прошлый четверг как раз после нежданного дождичка вислоухий кролик Пи-Пу, обсуждая под кустом черной смородины эту общегалактическую главу с мудрокотом Костей, пропищал следующее: «О мудрая кошка, соседские куры зовут меня за ворота, чтобы похвастаться моим пушистым хвостиком вальяжным уткам с другого конца деревни. От моих мягких лапок уж точно не останется никаких следов, и так я прославлю эту великую главу на всю округу аж до морозных холодов, когда прилетят белые мухи и двуногие спрячутся в теплых берлогах, чтобы пить там «огненную воду» пропорционально диссолюции нравственных устоев в их мировосприятии». «О вдохновенный Пи-Пу, воистину, цель твоя благородна, и про эту, как ее, дистилляцию устоев ты метко подметил, но хвастаться хвостиком на деревне небезопасно для маленьких кроликов. Коварные двуногие, особенно те, кто идут искусным зигзагом от магазина, обязательно восхотят сделать из тебя рагу, котлетки или зайцесуп с картошкой и сельдереем». «Разве представители благоразумной фауны могут быть так грубы и жестоки?» «Легко, о доверчивый пупси-кролик. Ведь сказал Лао-цзы в главе 47, «Не выходи без меня за ворота». Только мои острые когти и истошное мяукание защитят тебя от двуногих хищников. Куры же пугливы и ненадежны: они бросят тебя на растерзание, не моргнув нахальными глазками. Слушай, и я расскажу тебе страшную сказку, слышанную мною давным-давно, когда я был маленьким котиком и свято верил, что Солнце встает из-за горизонта только ради меня. Потом и решишь, ходить тебе в люди или укрыться в кустах крыжовника до самого ужина.
              «Как-то в ветхокитайские времена два монаха, странствуя по долинам и взгорьям Поднебесной, шли-шли и уперлись в бурную речку. Монахи были смелы и отважны – они не боялись бурлящей воды. Вдруг на безлюдном берегу, как из-под земли, явилась им девочка-студентка приятной наружности и в красной шапочке. «О бравые даосы, – запела она низким контральто, – перенесите меня через быстрый поток, и я награжу вас пирожками с капустой, которые несу своей бабушке на праздник светлой Пасхи». «Avec plaisir, милая фройляйн, – откликнулся монах постарше, – взбирайся-ка мне на плечи, и я понесу тебя над водой с помощью магических усилий аки белоснежный ангел». «Большой мерси», – обрадовалась девица, и, в мгновение ока оказавшись верхом на монахе, пустила его в резвый галоп над водной стихией. «Держи пирожок, о ветрокрылый бхикшу», – заявила Красная Шапочка на другом берегу реки. – Кстати, мальчики, почему бы нам не заглянуть в гости к моей бабушке? Там нас уже ждет говорящий серый волк с бутылочкой первоклассного бургундского и зажаренным на славу сочным шашлыком. Ах, этот волчище такой кулинар и затейник». «О сладкозвучная барышня, а не из вашей ли доброй бабушки сей хваленый шашлык?» – дерзко вопросил монах помоложе. «Опять смышленые попались», – оскалив вампирские зубки и протягивая к ним зеленеющие ручки, в лучших литературных традициях зашипела внучка съеденной бабушки. Дрогнули тут братья-монахи, и пустились в дальнюю даль, наутек и вприпрыжку. Вбежали в монастырь, отдышались, и как принялся младший монах ругать старшего. «Ах ты, негодник, любитель девиц, тебе что в дисциплинарных правилах прописано? Не тронь хомоособь женского пола! Не будь мы хранимы китайским Аллахом, изжарили бы нас вслед за бабушкой без долгих псалмов и раздумий. И не надо мне звенеть всякую ерунду, что ты девочку оставил у реки, а я дотащил ее до монастыря. Облизывала бы сейчас эта красотка наши косточки, что бы тогда ты пропел, старый дурень?» Говорят, тот молодой монах больше носу из монастыря не высунул. Вот и ты, о кролик чистого сердца, лучше не ходи на деревню; лучше прыгай по огороду и хвостик свой никому не показывай».
   
(1) – (5).       Конструкция первых пяти строк одинакова: хорошо идти, хорошо говорить, считать, запирать и связывать – это не иметь или не использовать то, что для всех кухонных домохозяек является повседневно привычным и само собой разумеющимся. На годянском бамбуке главы нет, а мавантуйские свитки и текст Фу И отличаются от версий Ван Би и Хэшан-гуна незначительными флуктуациями, главная из которых – это наличие иероглифа «чжэ» (тот, кто делает) на третьей позиции в каждой строке. То есть, или просто «хорошо идти, говорить и запирать», или «тот, кто хорошо ходит» et cetera. Обычно, текст Фу И солидарен с текстами Хэшан-гуна и Ван Би. То, что он «переметнулся» на мавантуйскую сторону, более чем странно и удивительно. Кроме того, второй мавантуйский текст радует на предпоследней позиции в первой строке иероглифом «да» (достигать, выражать, передавать, высказывать), что выливается в «у да цзи» (не показывать следы) вместо «у чжэ цзи» (не иметь колеи или следов от колес (чжэ цзи)) остальных текстов. Второй знак первой строки «син» помимо «идти, ходить» также означает «продвигаться вперед, передвигаться, путешествовать», поэтому строку вполне можно услышать, как «Искусно путешествовать – не иметь следов от колес» или «Тот, кто искусно идет (передвигается, путешествует), не показывает [своих] следов» (мавантуйский «В»). Lau Din-cheuk: «One who excels in travelling leaves no wheel tracks» (Тот, кто искусен в странствии, не оставляет колеи от колес). Артур Уэйли: «Perfect activity leaves no track behind it» (Совершенная деятельность не оставляет за собой колеи). Роберт Хенрикс (мавантуйский текст «В»): «The good traveler leaves no track behind» (Хороший путешесвенник не оставляет следов за собой).
              На наш, с Великим Пекинесом, крестьянский нюх, строка (1) живо перекликается с притчей про двух монахов, которую мы озвучили в начале нашего повествования. На самом деле, монах постарше молча перенес Красную Шапочку через речку, пожал ей бархатную ручку, и все – бай-бай, желтоликая фройляйн. Другой же бхикшу, надувшись как индюк, всю дорогу до монастыря пыхтел и пузырился, упрекая своего попутчика в нарушении предписаний Виная-питаки. Похоже, старший монах был мощным персонажем, потому и откликнулся на сей скулеж следующим слапсшибательным заявлением: «Я оставил девочку у реки, а ты тащишь ее до сих пор. Какой же из тебя схимник-герой, если ты не усвоил главу 27 Великого Лао-цзы?» Ух-ух!
              Строка (2) «шань янь у ся чжэ» – Хороший, искусный; Речь, слово, говорить; Нет, не иметь; Дефект драгоценного камня, изъян, недостаток (ся чжэ). По отдельности иероглифы «ся» и «чжэ» означают «промах, ошибка, проступок или нечто предосудительное», но вместе они уже сигнализируют о дефектах драгоценной яшмы или нефрита. Конечно, никто не запрещает перевести эту строку как «Умеющий говорить не допускает ошибок» (Ян Хин-шун) или «Умеющий говорить никого не заденет словом» (Малявин В.В.), но любая ошибка настолько условна, что, как говорит вольнокот Костя после ночной охоты на несчастливых мышек, всем крысообразным не угодишь: обязательно кого-нибудь зацарапаешь из лучших побуждений. Так принимая древних мудрокитайцев именно за мудрокитайцев, мы поспешим уклониться от расплывчатых лозунгов из разряда предосудительной лингвистики. Кроме того, не секрет, что мыслящие вглубь китайские товарищи черпали свои мудрометафоры из пейзажей и натюрмортов любимой ими Поднебесной. Вот искусная речь и напоминала им безупречную яшму.
              Строки (3), (4) и (5) мы переводим дословно, и готовы добавить лишь то, что в строке (3) «чоу це» – это деревянные (бамбуковые) или костяные счетные бирки, используемые древнекитайцами для фиксации на них той или иной цифровой информации, а не для арифметических вычислений. Например, в главе 79 договор между кредитором и должником как раз на таких бирках и записывался. Поэтому переводы Ян Хин-шуна (Кто умеет считать, не пользуется инструментом для счета) и Малявина В.В. (Умеющий считать не пользуется счетами) остаются далеко за бортом китайской действительности (счетная доска или абакус – это «суань пань», а не «чоу це»). Лао-цзы по неведомым причинам бирки эти не любил, призывая в главе 80 вернуться в бытовой математике к старомодному «завязыванию узелков на веревке». Что до строки (5), то знак «мо» – это веревка или канат из нескольких прядей. Однако следующий за ним иероглиф «юэ» непосредственного отношения к веревкам, бечевкам и шнуркам не имеет, олицетворяя собой соглашение, договор или контракт. Как глагол он может выступать в значениях связывать, ограничивать и сдерживать, но здесь, несомненно, исполняет роль существительного. Соответственно, строка говорит о «веревке» и «договоре», способных в равной мере «опутать» двуногую зверюшку, ограничивая свободу ее передвижения в прямом и переносном смысле. В тексте Фу И заместо иероглифа «мо» стоит знак «шэн», который обозначает как «веревку, канат, шнур», так и «закон, правило, норму». В принципе, в тексте Фу И строка (5) может хорошо выглядеть и без всяких веревок: «Искусно связать или заключить союз (иероглиф «цзе» – связывать-завязывать, заключать союз или договор) – не иметь закона и договора, а нельзя ни расторгнуть, ни преступить».

(6).   На фоне зафиксированной в предыдущих строчках неправдоподобно волшебной активности мудрокитайских товарищей, среднестатистического жителя Поднебесной задвижки без задвижек и запоры без замков интересовали несущественно. Похоже, эти фольклорные включения были своего рода преамбулой к строкам (6), (7) и (8), из которых и следует дальнейшее развитие бурных событий этой главы. В мавантуйских копиях, которых мы здесь трепетно придерживаемся, строка (6) записана следующим образом: «ши и шэн жэнь хэн шань цзю жэнь эр у ци жэнь» (Поэтому; Мудрый человек; Всегда, постоянно; Спасать, помогать, выручать; Человек, люди; И, но; Нет, не; Пренебрегать, отвергать; Человек, люди). Стандартный текст, а также варианты Хэшан-гуна и Фу И вместо знака «хэн» (постоянно и всегда) предлагают иероглиф «чан» (всегда и постоянно). Далее следует разночтение более существенное: вместо союза «эр» в них стоит иероглиф «гу» (поэтому, по причине). Роберт Хенрикс: «In line 6 the Ma-wang-tui texts have «and never rejects anyone» (erh) where the standart reading is «and therefore never rejects anyone» (ku)» (В строке 6 мавантуйские тексты имеют «и никогда никого не отвергает» (эр), где стандартное прочтение – «и поэтому никогда никого не отвергает» (гу)). Напоследок текст Фу И после этого избыточного «гу» радует еще и знаком «жэнь»: «ши и шэн жэнь чан шань цзю жэнь гу жэнь у ци жэнь» – Поэтому Мудрый всегда искусно спасает людей, поэтому человек не отвергает других людей. Как говорят соседские куры, «уж не очень ли too much?»
              Если отвлечься от мелких разночтений, то основное влияние на смысл строки (6) имеет иероглиф «цзю» (спасать, выручать, помогать), повсюду и везде принимаемый в благоутробном значении «спасать». Ян Хин-шун: «Поэтому совершенномудрый постоянно умело спасает людей и не покидает их». Малявин В.В.: «Вот почему премудрый человек вседа спасает людей и никого не отвергает». Роберт Хенрикс: «Therefore the Sage is constantly good at saving men and never rejects anyone». Рихард Вильгельм: «The Man of Calling always knows how to rescue men: therefore, for him there no abject men». Ах, спасать всех умело (шань) и постоянно (чан) – это восхитительно! Вот только откуда и куда? Что тут, собственно, в виду? Спасение утопающих из мутных вод Янцзы? Или высвобождение законопослушных обывателей из-под произвола властей и гнета продажных чиновников? For example, соседские пеструшки полагают, что мудромудрец спасал всех своих соседей, сострадательно выписывая им безвозвратные кредиты, что черным по белому запротоколировано в очаровательной главе 79. Why not?
               Почти недавно Неразумный, мирно греясь на сентябрьском солнышке, отрешенно созерцал куриную беготню и почесывал брюшко Великому Пекинесу. Тут-то мудрокролик Пи-Пу и прервал эти блаженные почесывания, заявив, что речь в строке может идти о перемещении заблудших китайцев из Сансары в Нирвану или, на худой конец, в Чистые Земли Бога-отца посредством постоянного и умелого пения Иисусовой молитвы. «О любезнейший кролик», – молвил Неразумный, – «это же ветхий Китай! Откуда там сансары с нирванами? Какая еще Иисусова молитва? О матка боска ченстоховска! Допустить, что за сотни лет до появления на Свет Божий Спасителя из Назарета и Великого Бодхидхармы китайский мудрогерой уже подвизался в спасении жизнерадостных организмов из сансарических оков повседневной обусловленности? Ну уж нет! Как говорил Лелик из «Бриллиантовой руки», «на это я пойтиТЬ не могу!» Совершенномудрый не был ни буддистом, ни баптистом, ни даже пацифистом. Ему было чуждо недееспособное милосердие во спасение «соломенных собак» (гл.5) из-под китайских неприятностей. Почему? Because, мудрофилософ не имел никаких желаний (гл.1), ничего не начинал, ничем не обладал и ни во что как баран не упирался (гл.2).  Он, априори и даже в принципе, был не такой как другие! Его «сердце глупца» не ведало, где ему остановиться (гл.20), чтобы озаботиться вызволением тех, кто громко хохочет (гл.41), из уютной для них самонадеянной глупости, неистощимой самовлюбленности и такой же хитрожадности. Ведь Нирвана отличается от Сансары лишь в воспламененном сознании мелкохвостых граждан, погрязших в своих собственных заблуждениях: спасать по большому счету просто некого» («The Lord replied: Here, Subhuti, someone who set out in the Bodhisattva-vehicle should produce a thought in this manner: «all beings I must lead to Nirvana, into that Realm of Nirvana which leaves nothing behind; and yet, after beings have thus been led to Nirvana, no being at all has been led to Nirvana»» (Алмазная Сутра, перевод Эдварда Конзе).
              Мы, с Великим Пекинесом, испытываем густую подозрительность к строке (6) с ее христианско-буддийским оттенком, не имеющим поддержки ни в одной их глав «Дао Дэ цин». Если она вытекает из-под предшествующих ей сентенций, то получается, что Дао-философ, не оставляя после своей мудроактивности никаких следов, все-же спасал всех без разбора, причем, в неизвестном никому направлении. Обнюхивая строки (9), (10) и (11), нетрудно допустить, что он упражнял себя на педагогическом поприще, что как раз было в русле популярных тенденций распространения по просторам Китая философских школ. Однако, если Конфуций оставил после себя множество учеников и ярых последователей, то Лао-цзы позабыл лишь свою книжку на пограничном перевале, после чего бесследно исчез вместе со своим черным и очень мудрым буйволом в полном соответствии с первой строкой этой главы. Of course, Великое Сострадание не оставляет на открытой местности никаких следов, но вот все остальное добротоделание… А уж педагогика… Ох-ох… И хотя глава 67 возводит «сострадание» в ранг первой драгоценности Совершенномудрого, допустить, что он нянчился с «сырым материалом», мы не осмелимся. Ведь тот, кто слушает Дао, теряет день ото дня (гл.48). Конечно, он способен помочь всем и каждому, но, пребывая в «У-вэй», ни за какие кренделя не осмелится действовать (гл.64). Пуркуа? Да берут в жены все, что под Небесами, никогда не имея дел. Если цацкаешься с перевоспитанием недозревшей публики, не видать тебе Дао как нашему кролику Пи-Пу пятой морковки (чтобы мудрокролик катастрофически не объелся, Неразумный зорко отслеживает его ежедневный рацион).
              С большой долей вероятности, иероглиф «цзю» выступает здесь в элементарном значении «помогать», намекая, что мудрокитаец был дружелюбен и прост, открыт и отзывчив, скромен, уступчив и не спесив. Почитая своих сограждан за собственных, но шаловливых деток, он взирал на них с «замутненным сердцем» (гл.49), не отказывая никому в теплом сочувствии и добром слове («Доброе слово и кошке приятно» – любимая тема жалобных песен хитрокота Кости). Раз он был добрым и с добрыми, и с недобрыми, то одно это уже вызывало бурный восторг у древних домохозяек. Однако, в чем же выражалась эта помощь? В чем добродушный мудрец был постоянно и безотказно умел и искусен? Вполне возможно, он трудолюбиво помогал домохозяйкам варить варенье, квасить китайскую капусту и солить зеленые огурчики. Но и не исключено, что он был незаменим в вопросах праздничного раскрашивания пасхальных яиц и расчесывания пернатых перьев. Так сдается нам, что конкретную помощь в том или ином отдельном случае он раздавать не торопился. В «Лунь юй» есть один эпизод, прекрасно иллюстрирующий мудрокитайское отношение к проблеме «спасения на водах» и не только: «Цзай Во спросил: «Если обладающему человеколюбием скажут: «В колодец упал человек», должен ли он броситься за упавшим в колодец?» Учитель ответил: «Для чего так поступать? Благородный муж должен подойти к колодцу, но не должен спускаться туда. Его можно ввести в заблуждение, но не обмануть» («Лунь юй», гл.6, Древнекитайская философия, том 1, 1972). Конечно, Конфуций – это не Лао-цзы, но тем не более… К слову, Артур Уэйли задолго до нас уже поддерживал нашу позицию в вопиющем вопросе о значении этого «цзю»: «Therefore the Sage Is all the time in the most perfect way helping men, He certainly does not turn his back on men».

(7).       Строка в мавантуйских копиях ясна, проста и всем понятна – «у у ци цай» (Вещь, предмет, явление; Нет, не; Отбрасывать, пренебрегать; Деньги, имущество, собственность). Но у Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И в ней снова появляется присказка из предыдущей строки про постоянно умелое спасение-вспоможение на этот раз всех вещей и предметов – «чан шань цзю у» (Всегда; Искусно, умело; Спасать, помогать, Вещь). Далее в тексте Фу И следует «гу у у ци у» (Поэтому; Вещь; Не; Пренебрегать; Вещь). У Ван Би и Хэшан-гуна отсутствует знак «у» (вещь) после «гу» (поэтому), что выливается в «поэтому не пренебрегает вещами). Короче, какая-то чехарда с китайскими пожитками, возможно, вызванная ошибкой нетрезвого переписчика: «… три кибитки везут домашние пожитки, Кастрюльки, стулья, сундуки, Варенье в банках, тюфяки» (Пушкин А.С.). Мы, с Великим Пекинесом, сразу после завтрака стараемся без звонких выражений выскользнуть из-под любой чехарды, связанной с кастрюльками и тюфяками, чтобы, как сказал апостол Павел, «не дать повода ищущим повода» (2-ое послание к Коринфянам, глава 11) соседским курам прокудахтать нам их презрительное «Ко-ко-ко!»
              По словарному определению «ци цай» – это «to relinquish one’s possesions», что и выливается в наше «не пренебрегает тем, что имеет». Почему мудрокитаец вел себя столь причудливым образом? Да, потому, что он был именно мудрокитайцем, а не членом коллектива капризных домохозяек, которым утром нравится одно, а ближе к ужину другое. Земля и Небо немилосердны: все существа и вещи для них, что «соломенные собаки» (гл.5). Причем, издалека может показаться, что им все до перегоревшей лампочки. Это не так. Им так же, как Будде, христианскому Богу и китайскому мудрорыцарю нравится все от изначальной альфы до самой распоследней омеги. «Бог есть любовь!» Даже братья христиане в курсе этой прописной истины. Правда, нам, с Великим Пекинесом, так и не удалось получить от них внятные разъяснения этих слов апостола Иоанна.

(8).        Тексты Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И – «ши вэй си мин». Мавантуйские свитки – «ши вэй и мин». «ши вэй» – это зовется, называется, именуется. «мин» – свет, сияние, ясный, очевидный. Знак «си» – наследовать, практиковать, присоединять к себе, следовать чередой. Мавантуйский «и» – тянуть-тащить, расстилаться-распространяться (о дыме, тумане), носить на себе и за плечами. Научное мудросообщество единого мнения по поводу «си мин» и «и мин» не имеет. Ян Хин-шун: «Это называется глубокой мудростью». Маслов А.А.: «Это зовется сокрытой мудростью». Малявин В.В.: «Это зовется «сокрытое преемствование просветленности». Lau Din-cheuk: «This is called following one's discernment». Роберт Хенрикс (мавантуйские тексты): «This is called Doubly Bright». Рихард Вильгельм: «This means: living in clarity». Артур Уэйли: «This is called resorting to the Light». Звукосочетания «Doubly Bright» и «Following one's discernment» произвели на нас сильное, но тревожное впечатление. Пуркуа? Да, because, строка (8) дает простонародное определение тому, что происходит в строчках (6) и (7), где мудрогерой без разбору и удержу спешит на помощь всем чувствующим субъектам и бесчувственным объектам. Так если он никого и ничего не отвергает, то, что здесь делает «discernment», подразумевающий проницательное различение-распознование и «Doubly Bright», который, вообще, неизвестно про об чем? Что до отечественного производителя, то у него по любому поводу лишь глубоко сокрытая мудрость или ее не менее сокрытая чудо-преемственность. Мудрокотик Костя на этот счет так и заявил соседским курам: «Сказано вам, куры, что «глубоко глубокая мудрость». Вот и не жужжите. Впитывайте, что дают!»
              Дело в том, что «глубоко сокрытая мудрость» древнекитайцев лежит на самой поверхности здравого смысла и, обычно, выражалась ими с помощью простейших и обиходных в их повседневном обиходе звукосочетаний («обиходный в повседневном обиходе» – литературная добыча мудрокота Кости, после яростной философской схватки с толсто-вальяжными утками). Учитывая, что мавантуйские версии текста старше всех остальных его вариаций (на годянском бамбуке этой главы нет), мы, с Великим Пекинесом, выбираем «и мин», что и конвертируем в «носить за плечами Свет» («Си мин» вполне можно было бы перевести как «следовать за Светом» или «практиковать Свет»).
               Все без исключения животрепетные организмы излучают и поглощают Свет (божественный он или какой другой, не нам решать, но соседские куры утверждают, что это самые обычные фотоны, смешанные в разных пропорциях со Святым Духом) каждый микромомент своего удивительного существования. То, что они называют словом «ЖИЗНЬ», и есть СВЕТ, точно такой же, что поддерживает вселенную от Большого Взрыва до наших дней окончательного беззакония. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.» (Первая книга Моисея, Бытие, 1-3). Мудропушистый кролик Пи-Пу, обожающий исследовать строго научным образом все антинаучное, как-то взвизгнул, что божественный Свет – это непоколебимый фундамент пространственно-временного континуума. Он так же, как пространство, беспричинен и бессмертен, и так же, как время, беспристрастен, неумолим и вечен в своем более чем странном движении. Сказка про его сотворение, конечно, сказка, но в каждой сказке есть намек – добрым молодцам урок!
              Любое взаимодействие двуногих зверюшек – это обмен таким Светом. Обыватель хищно-печального образа, сосредоточенный на самом себе, больше поглощает, чем отдает. Свет, который он излучает наружу, слаб, низкочастотен и почти не заметен, поскольку искажается и рассеивается его эго-центром (гл.20). С древнекитайским мудрорыцарем все было наоборот. Он не был самовлюбленным занудой и не питался чужим Светом в личных целях. Он щедрой лапой раздавал свой семь дней в неделю без ограничений и выходных. Если он упражнялся в таком гуманитарном вспоможении искренне и бескорыстно, то его излучение было столь мощным и обжигающим, что все двуногие зверюшки, пасущиеся рядом и чуть поодаль, даже не понимая, что к чему, были рады расстараться. Они автоматически желали сделать ему хорошо и быть хоть чем-нибудь сильно полезными. Мы, с Великим Пекинесом, как-то попали в безвыходную ситуацию. Нас выручили простые и честные люди. Просто так, без всякой причины и мыслей о вознаграждении. Световой импульс, что мы получили от них вместе с их помощью, обескураживал и сшибал со всех лап. Мы до сих пор не избавились от спонтанных позывов лизнуть наших спасителей в нос и поделиться с ними сухим кормом. Если самые обычные люди способны на такое, то, что же происходило с древнекитайскими домохозяйками при встрече с Дао-рыцарем, не оставлявшим вокруг себя никаких следов кроме высокочастотного излучения Святого Духа? Ай?! Исходя из вышевзвизгнутого и глядя на такого супергероя глазами тривиальных потребителей, легко догадаться, что им было широко невдомек, откуда у этого занюханного мудреца столько чудесного Света. Вот от них, модно одетых и гладко выбритых, окромя тусклого тумана ничем и не пахнет, а тут нате вам… Все в радостном возбуждении, искрятся и хлопочут, повизгивают и виляют хвостиками. Ах, ах и еще раз ах! Многовероятно, что живые излучатели Святого Духа в массе своей были странниками, слоняющимися туда-сюда по живописным просторам Поднебесной. Так домохозяйкам и казалось, что они путешествуют, таская весь свой Свет в котомке за плечами. Ну а разве не так?

(9). (10).            Строка (9) оказалась способна удивить даже мудрокота Костю, что до этого момента считалось невозможным. Конечно, отсутствие сметаны в его миске всегда сопровождалось удивленным мурчанием и недовольными подергиваниями распушистого хвостика, но в такое удивление давно не верят даже соседские куры. Так, ознакомившись с ситуацией вокруг строки (9), хитрокотик беспомощно выпучил невинные глазки и приспустил свои самурайские усы. «О матка боска…», – промурлыкал он человеческим голосом любимую присказку Неразумного, за что тут же был награжден внеплановой порцией биосметаны.
          Ладно мы, с котиком! Похоже, Роберт Хенрикс тоже испытал смятение всех своих чуЙСтв, обнюхав эту строку во втором мавантуйском тексте: «In line 9 later texts all say the exact opposite of what is said here – namely, «Therefore the good man is the teacher of the bad man» («В строке 9 более поздние тексты (Ван Пи, Хэшан-гуна и Фу И) все говорят совершенно противоположное тому, что сказано здесь, а именно: «Поэтому хороший человек – учитель плохого человека»). То есть, мавантуйский шелковый свиток «B» (в тексте «А» на 3 иероглифа меньше, чем в тексте «В») возвещает, что добрый китаец – это учитель добрых людей, на что все иные тексты недовольно фыркают, указывая передней лапой совсем в другом направлении: «Добрый – это учитель недобрых!» Ну и куда крестьянину податься?
Второй мавантуйский текст:

(9)     Поэтому добрый человек – доброго человека учитель.
          (гу шань жэнь шань жэнь чжи ши)
(10)    Недобрый человек – доброго человека опора.
           (бу шань жэнь шань жэнь чжи цзы е)

Стандартный текст и варианты Хэшан-гуна и Фу И:

(9)     Поэтому добрый человек – недоброго человека учитель.
          (гу шань жэнь чжэ бу шань жэнь чжи ши)
(10)    Недобрый человек – доброго человека опора.
          (бу шань жэнь чжэ шань жэнь чжи цзы)

              Строки при всех своих разночтениях просты и даже незатейливы. Правда, кроме знака «цзы», который имеет такое огромное количество значений, что аж все лапки разбегаются: «Имущество, деньги, ресурсы, дарования, способности, врожденные качества, основание, опора, помощь, поддержка, материал, resourses, money, funds, capital, to provide, to supply, to support». Всяк мудрец, отважившийся на перевод строки (10), вынужден не только гадать на панцире несчастной черепахи, но и буйно фантазировать без всякого панциря об ее потаенном смысле, наполняя строку тем, что ему приснилось и пригрезилось. For instance: «… and non-good men are the subject-matter of the good» (Рихард Вильгельм); «And the bad man is the raw material for the good» (Роберт Хенрикс); «But the imperfect is the stock-in-trade of the perfect man» (Артур Уэйли); «And the bad man is the material the good works on» (Lau Din-cheuk), «А недобрый человек – орудие доброму человеку» (Малявин В.В.). Ах-ах! Снова чехарда во всем своем малоосмысленном великолепии, в общем и целом сводящаяся к тому, что «good man» – это древнекитайский скульптор человеческих душ, охваченный пылко-идиотическим желанием изваять что-нибудь себеподобное из сырого материала (the raw material; the material the good works on) заведомо отвратительного качества, пылящегося где-то на складах в виде товарного запаса (the stock-in-trade). «Орудие доброму человеку» от Малявина В.В. … Это, чё? Плохой китаец в виде инструмента для производства сельскохозяйственных работ на огороде китайца получше? Ох-ох… Кстати, про «орудие» среди значений иероглифа «цзы» никто и не слыхал кроме этого профессора. Честно взвизгнуть, нам, с Великим Пекинесом, нравится перевод Ян Хин-шуна («Таким образом, добродетель является учителем недобрых, а недобрые – ее опорой»). Of course, даже курам с утками уже известно, что одна крайность подпирает другую в силу диалектической борьбы противоположностей за свое светлое будущее в виде их неразрывного единства. Но куда девать иероглиф «жэнь» (человек). Спрятать под подушку как мягкую игрушку? «Шань жэнь» – это доброкитайский человек, а не абстрактная «добродетель». Созерцая столь вольное обращение с «Лао-цзы», возникает робкий исторический вопрос. Какой? А был ли, вообще, товарищ Ян Хин-шун урожденным китайским коммунистом? А не из охлажденных ли он эскимосов иль ошпаренных африканским солнцем негров преклонных годов? Уй?
              Cоседские куры и важно-вальяжные утки с другого конца деревни в полном соответствии с постулатами Карла Густава Юнга коллективно, но бессознательно уверены, что Лао-цзы был добрым малым, отчего и спасал в первую очередь злых, плохих и отвратительных. Учил их уму-разуму и джентельменским манерам, а они в следующей строке поддерживали его материальным образом на зависть окружающим. Как? Да грядки ему копали и дрова рубили без продыху. Не скулили, а все внимали и внимали мудрости его «глубоко сокрытой» в глубинах Великой Тайны. Ах! Схимники-огородники после недолгих раздумий, хором взвизгнули, что Совершенномудрый не был ни добрым, ни малым. Он, вообще, не укладывался ни в одну из характеристик, применяемых к заскорузлым обывателям, а злых, ленивых и криводушных гонял поганой метлой со своего огорода при любой погоде. Почему? Да потому, что тех, кто «громко хохочет» полным-полно и даже больше (гл.41). Метать пред ними бисер в теплой надежде на их перевоспитание… Ох-ох… Если покаяться, то отделение плевел от розочек, вообще, было несвойственно древним мудрокитайцам. Что добрый, что злой… Какая разница?! Всем есть место под Небесами. Любить тех и ненавидеть этих – все равно, что питаться одними шоколадками. Люди, как говорит глава 74, почти всегда постоянны в своем поведении. Поэтому, дрессировать всех «бурбонов и монстров» – занятие трудозатратно-неутешительное. «Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его» (Евангелие от Матфея 16-27). Ах, кто откуда приидет – вопрос мучительно задумчивый, но то, что без подло-коварных, нагло-жестоких и истерически буйных Дао было бы хилым и недостаточным (гл.41) – это неоспоримый антинаучный факт! На всех вороватых и агрессивных всегда найдется Великий Палач (гл.74). Самонадеянно взвалить на себя его заботы и хлопоты – это не Дао. А то, что «не Дао», всегда заканчивается куриным бульоном с петрушкой, морковкой и сельдереем (по религиозным поверьям соседских кур). Причем, глава 42, беспощадно утверждает, что всем гиперактивным негодяям не удастся даже умереть по-хорошему. Так Лао-цзы помимо того, что смотрел на все сто родов как на «соломенных собак» (гл.5), был хорошо знаком и с тем, что в буддизме называют «Великим Состраданием». Иначе, разве заявил бы он, что все жители планеты для него будто неугомонные дети (гл.49)? Относительно вечной проблемы «учителя-ученика», мы вынуждены безотвественно сознаться, что отыскать достойного ученика так же сложно, как и мудроучителя. Даже среди десяти тысяч добрых и усердных, дай Бог, найдется один талантливый и бесстрашно упорный. Среди недобрых, с ущербной нравственностью и необузданными страстями их не сыскать даже днем с китайским фонариком. Поэтому учить недобрых – это чушь поросячья, откуда весело ни глянь!
   
(11). (12).      На наш крестьянский нюх, эти строки являются кульминацией долгих размышлений у парадного подъезда…, пардон, у дырки в заборе, на тему кто хорош, а кто не очень, и стоит ли, вообще, испытывать педагогические конвульсии, чтобы научить добрых двуногих зверюшек быть еще добрее и пушистее (мавантуйские тексты). Отрицательные граждане на мавантуйских шелковых свитках упоминаются только в качестве «опоры» или «сырого материала», при этом с какой благородной целью положительные члены населения собираются их использовать, не уточняется (вполне вероятно, как раз для педагогических экспериментов по перевоспитанию кровожадных тигров в кротких косуль и трепетных ланей). Признаться, соседские пеструшки в восторге от строк (9) и (10), но схимники-огородники сочли их мутно утомительными и скучно обывательскими. Так же, как из строк (6) и (7) неясно, что подразумевается под «спасением-вспоможением», из строк (9) и (10) не уразуметь об чем вся эта педагогическая возня и зачем опираться на недобрых злодеев, когда вокруг полным-полно более дружелюбных сограждан. Впрочем, не исключено, что эти строки выражали общекитайские заблуждения, а строки (11) и (12) были призваны резко и решительно с этими заблуждениями покончить (аналогичную конструкцию можно обнюхать в главе 10). Мы, с Великим Пекинесом, из твердой убежденности в том, что Лао-цзы был cовершенномудрым мудрецом, а не слащавым христианским пастырем с благими намерениями, не склонны причислять эту главу к философским продуктам первой свежести именно из-за строк (9) и (10), которые в силу их невнятно-заурядного содержания ослабляют ее общегалактическую мудрость.
              Так прочь унылое унынье! Строки (11) и (12) – это уже «осетрина» высшей свежести, не подлежащая постыдному разложению как минимум до конца текущей кальпы.
              Строка (11) везде одинакова и ее перевод ощутимых затруднений не вызывает: «бу гуй ци ши бу ай ци цзы» (Не ценить свой учитель-наставник; Не любить свой опора-поддержка-материал). Однако строка (12) начинается со знака «суй», оповещающего об уступительном характере предложения и вносящего неразбериху и (что уж скрывать) почти сумятицу в восприятие этих строк предостойнейшими профессорами. For example, Lau Din-cheuk: «Not to value the teacher Nor to love the material Though it seems clever, betrays great bewilderment»; Рихард Вильгельм: «Whosoever does not cherish his teachers and does not love his subject-matter: for all his knowledge he would be in grave error»; Роберт Хенрикс: «To not value one’s teacher and not cherish the raw goods – Though one had great knowledge, he would be greatly confused». Отечественный производитель: «Если недобрые не ценят своего учителя и добродетель не любит свою опору, то они, хотя и считают себя разумными, погружены в слепоту» (Ян Хин-шун); «Не чтить учителя, не любить орудие – Тут и великий ум впадет в заблуждение» (Малявин В.В.); «Если не ценить учителей, если не любить материала для них, то даже умудренные впадут в величайшие заблуждения» (Маслов А.А.). Ох-ох… Почему профессорский состав поголовно несет откровенный вздор про хулиганов-двоечников и их перепуганных учителей, которые просто обязаны ценить и любить друг дружку, чтобы не «впасть в заблуждения» или, не приведи Великий Будда, «погрузиться в слепоту» по самые ушки?
               «Не ценить-любить учителя» и «знание – это не более чем иллюзия» – откровения ни при каких обстоятельствах для наукоемкой публики неприемлимые. Как сказал мудрокот Костя, от этих строк всяк профессор «кислых щей» ощущает себя так же, как серая мышка, которой я наступил своей смертоносной лапкой на ее худосочный хвостик. Так в сфере Дао-изысканий взаимоотношения учителя и ученика отличаются от всех своих университетских аналогов. Любить ученика – это зачем? Он не любовница и не обожаемый поросенок-минипиг. Ценить учителя – это как? Одаривать его шоколадкой по революционным праздникам и букетом хризантем на 8 марта? Ну-ну… Привязанности любого содержания в науке о Дао не приветствуются. Учитель и ученик делают исключительно то, что должны делать, и только божественный Свет диктует им их права и обязанности. Проявления тепло-сопливых настроений в таком интерьере неуместны и в лучшем случае прерываются резким ударом палки в лоб или по лбу. В худшем – ворота учебного заведения закрываются для любвеобильного студента надолго или навсегда.
              Строка (12) выглядит вполне лаконичным образом: «вэй чжи ху да ми» (мавантуйский текст «А»); «суй чжи ху да ми» (мавантуйский текст «В»); «суй чжи да ми» (текст Фу И); «суй чжи да ми» (тексты Ван Би и Хэшан-гуна). В уступительно-придаточном случае иероглиф «суй» будет означать «хотя, разве, будь то даже, только лишь, although, even if», а главная часть предложения, как правило, будет начинается противительным союзом (однако, но) или союзными наречиями (все же, все равно, тем не менее), стоящими перед сказуемым этой части (см. гл. 26, строка 4). For instance: «Хотя это и так, я все равно сделаю этак».  Вот только здесь ни главной, ни придаточной частей у предложения нет. Все, что есть, это знак «суй» плюс существительное или глагол («чжи» – знание-знать; «чжи ху» – знать-понимать), прилагательное («да» – великий, огромный) и снова существительное («ми» – заблуждение). Этих грамматических ингредиентов недостаточно, чтобы вытянуть предложение на уступительно-придаточный уровень. А при таких делах «суй» будет начальной частицей «ведь», участвующей в эмоциональном сопровождении строгой философско-математической формулы, где «чжи» (знание или мудрость) с «да ми» (большое или великое заблуждение) равны друг другу и ныне, и во веки веков. Кроме сего, знак «вэй» первого мавантуйского текста может быть конвертирован в наречие «воистину», что, как и частица «ведь», прекрасно сочетается с вышеобнюханным уравнением: «Ведь знание – это великое заблуждение» или «Воистину, знать – это …» Что касается мудросмысла этой очаровательной констатации, то в тексте предостаточно аналогичных повизгиваний. Главы 18, 19 и 20 наперебой призывают отбросить знание куда-нибудь вдаль, чтобы избавиться от нервного беспокойства внутри себя и хитро-коварной лжи в окружающем тебя всенародном пространстве. «Жизнь станет во сто крат лучше и веселее», – уверяют они. Глава 71 без долгих предисловий объявляет, что все, про об чем следует знать и помнить, это Великое «Не Знание». Насыщение же своего нежного организма мыслевирусами из условных представлений – это хронический недуг, причем, заразный и неподдающийся излечению даже интенсивным иглоукалыванием. Промежду прочего, любое знание порождает карму. А карма порождает новую карму. И такая дребедень every-every каждый день … Поэтому глава 64 выносит окончательный приговор обучению как плохих, так и хороших: Мудрый желать не желает (юй бу юй) и учится не учиться (сюэ бу сюэ). Ах-ах! Научиться, как «правильно» не учиться, в принципе, невозможно. Это расчудесное умение произрастает строго изнутри. Ну или по-щучьему велению без твоего хотения.

(13).      Финальная строка резюмирует итог всего, что было заявлено в тучно крамольных, но максимально искренних строчках (11) и (12) («А теперь отрезюмируем итог» – победоносное выражение мудрокота Кости, обычно, употребляемое им после ночного истребления ни в чем не повинных серых мышек). «ши вэй мяо яо» означает «это называется, это значит, this is what is called; мяо яо». Причем «мяо яо» – это в мавантуйских версиях, а во всех остальных – «яо мяо». «Яо» в виде существительного – это СУТЬ, все самое основное и главное. В виде прилагательного – что-то главное и важное, но в то же время простое и краткое. Иероглиф «мяо» – это то, что созерцает в первой главе мудродревний китаец, постоянно не имеющий никаких желаний – нечто тончайше-мельчайшее, нежно-ничтожнейшее и бездонно-таинственное, насквозь пронизывающее Землю и охватывающее Небо со всеми плавающими по нему красно-зелеными драконами. Соответственно, «мяо яо» и «яо мяо» – это «суть всего самого таинственного» Ух-ух! Так оно и есть!