Договориться с Тенью. продолжение 19

— Неужели это Франс Хальс? Не может быть! — удивлённо воскликнула София, остановившись перед портретом молодой женщины, написанным в тёплых тонах характерными тяжёлыми плотными мазками.
Она стояла в просторном каминном зале Евиного дома, который находился в самом сердце Берлина, неподалеку от Парижской площади и знаменитой триумфальной арки — Бранденбургских ворот, и с изумлением оглядывала полотна на стенах.
— Ты думаешь, не может быть? —  улыбнулась Ева.
Она даже не пыталась скрыть удовольствия от реакции Софии.
— Нет, я думаю, это Хальс. Но это же невероятно — увидеть его работу здесь, в частной коллекции,  а не в каком-нибудь музее с мировым именем.
Ева удовлетворённо улыбнулась:
— Я рада, что ты можешь оценить великое искусство, дорогая. Да, действительно, это Хальс, один из наиболее известных голландских живописцев так называемого Золотого века. Его творчество оказало влияние на его многочисленных учеников и прочих голландских мастеров. Но, увы, в старости он перестал получать заказы, впал в нищету и умер в хармской богадельне. И он, как ты знаешь, не был одинок в своей участи. Великий Рембрандт, оставивший после себя восемьсот картин, триста офортов, более двух тысяч рисунков, в конце жизни был объявлен несостоятельным должником! Когда я думаю об этом, мне становится грустно. Но не будем сегодня о грустном!
Она резво повернулась на каблучках лаковых «лодочек» к бару. Дверца, повинуясь велению серебряного ключика, мелодично открылась. Ева взяла два бокала и наполнила их красным вином из початой бутылки. София с удовольствием разглядывала тетушку. «Так выглядеть в семьдесят лет у нас могут только звёзды шоу-бизнеса!» — подумала она.


 Ева была одета в зелёный элегантный костюм, который удивительно шёл к её рыжим волосам; вокруг шеи был затейливо повязан светло-зелёный шифоновый шарф, и один его конец пристёгнут к плечу коралловой брошью. Такой же браслет украшал её тонкое запястье и был в тон лака на ухоженных, длинных ногтях.
Ева протянула Софии бокал вина:
— Сегодня у нас замечательный день! Признаться, я волновалась перед встречей с тобой. Предлагаю выпить за нашу встречу. И поедем в мой любимый ресторан. А после ужина мы будем долго и обстоятельно говорить. Не думай, что только у тебя есть ко мне вопросы, у меня их тоже предостаточно.

     На следующее утро за завтраком Ева заявила:
— София, сегодня я хочу пригласить тебя в замок Шарлоттенбург, под сводами которого покоится история прусских королей. Ты обязательно должна его увидеть! Замок был построен в семнадцатом веке для Софии Шарлотты — супруги Фридриха Третьего. Это яркий изысканный образец немецкой архитектуры, у нас его называют «немецким Версалем». Ты будешь поражена его грандиозностью и великолепием. Главный вход в замок венчает сорока восьми метровый купол с позолоченной статуей Фортуны. На территории дворца в элегантном домике итальянского стиля открыт художественный музей, где ты сможешь полюбоваться полной коллекцией немецких художников романтиков. Иногда я люблю погулять по живописнейшему парку, разбитому вокруг замка, под сводами тенистых деревьев насладиться звуками природы, пеньем птиц и вообразить себя обладательницей всего этого великолепия. А в конце западного крыла замка, находится знаменитый Фарфоровый зал, где хранится прекрасное собрание японского и китайского фарфора.
— Не думаю, Ева, что ваш фарфор уступает дворцовому, — София сделала тётушке комплимент, рассматривая на свет чашку, из которой только что выпила чай.
— Спасибо, дорогая, с тобой чрезвычайно приятно общаться, — улыбнулась Ева. — Боюсь к тебе привыкнуть и плакать при расставании, — с грустью промолвила она, и София поверила, что в этом признании есть немалая доля правды.
— Ева, а мы сможем отправиться на экскурсию по Рейхстагу? — поинтересовалась София.
— Конечно, всё, что ты хочешь. Мы можем подняться на Рейхстаг вечером. Ты будешь под впечатлением от вида звёздного неба и ночного города, усыпанного разноцветными огнями! А завтра погуляем на площади бывшего «советского» Берлина — Александерплатце. Кстати, ты знаешь, в честь кого так названа площадь?
Ева хитро прищурилась, внимательно разглядывая Софию в утреннем свете.


— В честь русского царя Александра Первого, посетившего Берлин в 1805 году для заключения союза с Фридрихом Вильгельмом Третьим против Наполеона, — не задумываясь ответила девушка.
— Да, ошибки быть не может: я уверена, ты внучка моего отца! — удовлетворённо произнесла Ева.
24
      Уже три дня София гостила у Евы. Они побывали и в замке Шарлоттенбург, и в Рейхстаге, у знаменитого «Чекпойнт Чарли» — на границе советской и американской зон, напоминавшей о Берлинской стене. Погуляли у Фонтана дружбы народов на Александерплатце, сверили свои часы с Мировыми часами, шкала которых показывает время в различных столицах мира. И, конечно, очень много общались. Ева действительно задавала вопросов больше, чем София. Её интересовала страна, в которой родилась племянница, её семья, политика, культура и обычаи украинского и русского народов.
Они ужинали в ресторане и беседовали.
— Ева, а у вас есть ещё родственники? — спросила София.
— Да, три кузена в Америке. Но я никогда их не видела. У моего отца был младший брат, значительно младше его, кажется, лет на пятнадцать. Некоторые немецкие женщины до сих пор, следуя примеру королевы Марии-Терезии, у которой в своё время было шестнадцать детей, рожают много и далеко не в юном возрасте. Такова была и моя бабушка. Правда, дети в то время выживали не все. Таким образом, из семи детей осталось только два мальчика — мой отец Пауль и его брат, дядя Зепп. Дядя во время войны служил в танковых войсках СС. К концу войны он был в высоком чине. Я плохо в этом разбираюсь, но отец рассказывал, что в двадцать четыре года он уже получил из рук Гитлера высокую награду — рыцарский крест. А когда война так постыдно для немцев закончилась, дядя мгновенно сориентировался — не дожидаясь Нюрнбергского процесса, бежал в Америку. Там он женился на американской вдове, взял её фамилию и получил в приданное сеть прачечных. Думаю, это было закономерное явление: желание отмывать грязь, в которую дядя влип по молодости, преследовало его всю жизнь.
   Здесь София вспомнила слова святого Иоанна Лествичника: «Пекущийся о чистоте сам таковым не является».
 

А тем временем, Ева продолжала — незадолго до своей кончины он приезжал в Германию. Мы много беседовали. Он уже не помнил, что гордился своими наградами, и этот факт трактовал по-новому. Например, он рассказал мне, что когда получил рыцарский крест и услышал речь Гитлера, то сразу понял: девятьсот девяносто девять лет «тысячелетнего» рейха уже прошли. Он пожалел, что оказался втянутым в эту историю. Очень критиковал Гитлера за его непрофессионализм и недальновидные решения. Дядя Зепп вспоминал, как однажды высказался в кругу военных, что готов сложить все свои награды в ночной горшок и отправить фюреру. Хорошо, что никто не донёс на него, рассказывал, что очень рисковал, отказавшись расстреливать евреев, когда немецкие войска вошли в Киев. Он заявил, что намерен воевать с достойным противником, а не с беззащитными стариками и женщинами. Не знаю, как там было на самом деле, однако в какой-то момент мне показалось, что дядя Зепп выдаёт желаемое за действительное и ему стыдно за свои прошлые подвиги. Не только ему — многим немцам. Теперь нас вынудили пригласить в страну евреев, во искупление грехов. Не всем немцам это по нраву…
Тут Ева спохватилась и резко поменяла тему разговора: она вовремя вспомнила, что отец Софии тоже еврей.