Колька с колокольни

Посвящается
памяти участников
Великой Отечественной войны

1

У Кольки так часто болело. Болело все. Нельзя выделить что-то одно, конкретное: нога, рука, ребра, живот, спина. Нет, он весь превращался в сплошную боль. Исчезало сознание, слабая связь с миром, к которому он привык, с которым сжился, сдружился. От дикой боли, которая накрывала неожиданно и подло, он отключался, окидывал свое пространство затухающим взглядом, будто запоминающим, куда падают солнечные лучи, окрашенные разноцветными стеклами чердачного окна.
Лет двадцать назад школу-интернат в старом дореволюционном здании реорганизовали в лицей с профильными классами. Ввезли новую мебель, сделали ремонт. В классных комнатах вместо красивых старых дверей с витражными стеклами поставили глухие двери попроще. Так что чердачным окнам повезло. Колька любил рассматривать через цветные стекла двор лицея, старый парк, базарную площадь, панораму центральной части города. Окружающий мир становился веселее, даже когда по металлической крыше барабанил дождь.
Колька наблюдал за изменениями, происходившими вокруг и внутри здания. В этом была его жизнь. Точнее, его жизнь состояла из жизни других, из того, что происходило с людьми, деревьями, домами, дорогами. Он как губка впитывал увиденное и услышанное и жил со всем этим. Его память вмещала все, складируя непонятно как. Но, если надо, он без труда вспоминал, что происходило в таком-то году в такой-то день, и ничего не мог с этим поделать. Невозможно забыть то, что прожито, пусть не им, другими, пусть он только свидетель, но это же жизнь! Он знает ей цену. И боль, которую тоже нельзя забыть – память о его жизни, о последних минутах его жизни...
Он тогда вспомнил про пальто, доставшееся ему от двоюродного брата. Оно было такое плотное и твердое, что, казалось, застегни пуговицы и поставь его, будет стоять. А Коля его надевал и шел в школу. За спиной ранец, руки не заняты, но жестяные рукава пальто не позволяли ими свободно махать. А потом начинало болеть плечо. Приходилось снимать ранец и нести его в другой руке. Плечо переставало ныть, только когда снимал пальто.
Представив себя в своем пальто, подумал, что телу будет легче переносить удары. Его не пытали, его просто били. Били, даже когда он упал на холодный цементный пол. В здании тогда обосновалось отделение гестапо. В подвале в небольших камерах с низкими сводчатыми потолками держали арестованных. Кольку долго не мучили. Он ничего не сказал. Обмануться, представив себя в своем старом пальто, не получилось, было больно. Били ногами. Худенькое тельце дергалось от ударов, а боль выползала наружу, боль сковывала, как пальто, она была везде. А потом несколько злых ос одновременно ужалили внутри, острая боль пронзила, разрывая внешнюю оболочку, и Колька потерял сознание. 
Он умер той же ночью в своей камере. Утром иссиненное тельце вынесли и бросили в промоину под забором. Колька, наблюдая сверху, не хотел верить, что все так быстро закончилось. Он еще ночью увидел себя со стороны, не узнал свое тело, но все понял. Его не понесли во двор, где обычно стоял транспорт, поленились, прикопали слегка под забором. Забор был хороший, крепкий, с бетонным фундаментом, сверху между столбами закреплена высокая металлическая решетка. Наверное, его телу там будет спокойно: от проезжей части закрывает фундамент, а с противоположной – деревца, травка, птички по утрам поют, как на кладбище.
Было обидно, что боль не осталась с телом, а предпочла Колькину память, вцепилась в нее жесткими пальцам, и оторвать ее никак не получалось. Это была его память, память обо всем, что было вокруг при жизни и потом, когда Колька оставил свое тело, бросил сиротливое в могилку, а сам струсил, сбежал. Вот эта боль и мстит ему, а он терпит, казнит себя, что ничего не может изменить. За все надо расплачиваться, и он платил этой периодически сжигающей болью и своей слабостью, бессилием что-то изменить, его ведь на самом деле нет. 
Могилку несколько лет назад отняли. Тянули через парк кабель, и траншею прокопали прямо вдоль забора. Колька видел, как засуетились рабочие, наткнувшись на чьи-то косточки, видел грязножелтый шарик с пустыми глазницами на свежей выкопанной земле. Потом приехала машина. Череп, косточки собрали в черный мешок и увезли. Колька не плакал. Просто смотрел и удивлялся, что земля и время сделали с его телом. Лет шестьдесят прошло?
А потом на него накинулась боль, скручивая, ломая, как тогда в подвале. Он не выдержал и рванул с чердака на третий этаж сквозь компьютерный класс, пронесся по длинному коридору, через методический кабинет рухнул в актовый зал, пересек внутренний двор и, оказавшись в тренерской комнате, провалился в подвал. Спрятаться от боли не получилось. Спустя мгновение он снова оказался в болевой ловушке. Она настигла его так же легко, как он мог перемещаться в пространстве, удирая от нее. И он как тогда представил себя в своем дубовом пальто, как будто оно могло защитить его от боли, идущей изнутри его памяти, будь она проклята. Кости увезли, пускай бы и боль забрали. Зачем это наказание, за что? Пальто… Какие же там были пуговицы?
Цементный пол был тот самый, на котором его били гестаповцы, били, озверев, ничего не добившись от него. Только теперь пол был чистый. Колька не любил эту комнату, но был здесь не раз. После войны в здании организовали школу-интернат. Подвальные помещения использовали как подсобные. Это оборудовали под лыжную комнату. Здесь стоял запах обожженных лыж, смазки, и всю зиму Кольку будили голоса детворы, вваливающейся за спортивным инвентарем. Колька на всякий случай прятался за стойками с лыжами, потом перебрался на чердак: стал уставать от детского шума. Иногда заглядывал на занятия, любил уроки истории и литературы в профильных классах лицея.
Сейчас в подвальной комнате обустроен музей. Экспозиция соседней комнаты посвящена довоенной истории здания, а этой – войне. Одна стена комнаты нетронута, такая, как он помнил этот подвал с металлическим кольцом, вмурованным в стену и отслоенным куском штукатурки внизу. Вторая стена занята большим стендом. Через маленькое оконце вверху пробивался синий утренний свет, отраженный блестящими листочками тополей в старом парке. 
Колька настолько привык к боли, что не заметил, как его отпустило. Легкий и прозрачный, он приблизился к стенду. С фотографий смотрели незнакомые лица участников войны, кто раньше здесь учился: кто-то погиб, кто-то остался жив. Письма, воспоминания, наградные листы, но больше всего фотографий. Одна его заинтересовала: группа партизан, среди которых лицо рослого парня с бородой, с автоматом наперевес показалось знакомым.
 
2
 
Однажды, еще до войны, дедушка взял с собой маленького Колю к другу, который работал на башне городской ратуши. На колокольне мальчонку предоставили самому себе. Коля осмотрел колокола, огромный часовой механизм, но самым интересным оказался вид города с такой высоты. Он долго, пока не закружилась голова, рассматривал окрестности, а потом прилег на рогожу в уголке и уснул под тихий говор захмелевших взрослых.
Проснулся от холода. Ветерок гулял по всему помещению, подвывая от бессилия раскачать тяжелый колокол. В углу на лежанке похрапывал дедушкин знакомый. Коля понял, что дедушка забыл о нем, и продолжил наблюдать за уже вечерним городом. Пока солнце не начало клонить к закату, он смотрел сверху на маленькие фигурки людей, спешащих домой через площадь, на машины, едущие по мосту, на баржу за излучиной реки, послушно ползущую за маленьким катером. Он впервые осознал состояние, когда сам всех видишь, а тебя никто. Вокруг идет жизнь, а ты присутствуешь незримым наблюдателем, испытывая удовольствие первооткрывателя. Наконец внизу на площади различил знакомую бабушкину фигуру, вокруг которой бегал его друг Антон. Сверху они напоминали два колобка: большой и маленький, которые катятся в направлении ратуши, размахивая перед собой ручонками. Коля крикнул им сверху, но его не услышали, он оставался для них невидимкой. От этого стало не по себе, и тогда он ринулся вниз, полетел по крутым лестницам, пока не уткнулся в сапоги сторожа, которому пришлось объяснять, что этот мальчуган делал наверху.
Благодаря Антону, в классе за ним закрепилась кличка «Колька с колокольни». Он не обижался, ведь побывать на колокольне может не каждый. С дедушкой он еще несколько раз наблюдал город с высоты, вспоминая свое состояние, когда первый раз ощутил себя невидимкой. 
Теперь, глядя почти на ту же часть города через цветные стекла окна лицейского чердака, Колька понимал, что его незаметность отменить нельзя. Даже если бы очень-очень сильно захотел дать понять кому-либо, что он есть, ничего бы не вышло. Попробовав несколько раз проявиться, он потом корчился от боли и собирал себя дни, а то и недели. А хотелось, хотелось снова быть, жить, чтоб тебя принимали как обычного человека, чтоб тебя видели, слышали, разговаривали с тобой и, может быть, даже любили.
Он увидел ее несколько лет назад – лицеистку Аню. Она училась в профильном филологическом классе. Колька сразу положил на нее глаз. Какая-то волна накрыла его, и все защемило внутри, как будто почувствовал родное, близкое. Она была так похожа на Аннушку – сестру Антона. Все три года учебы Ани-лицеистки он наблюдал за ней, зависая каждый день на занятиях в филологическом классе, переживал за нее. Потом, когда окончила лицей, ждал, когда же она приедет. Не приехала, даже на вечер встречи. Так он потерял вторую Аню. Со временем Колька понял, что почти не вспоминает ее. А Аннушку, сестричку Антона, вспоминал часто.
Коля относился к ней как к своей сестре, смотрел за ней, оберегал ее, иногда даже от самого Антона. А когда посадил ее на самолет, перестал существовать, его не стало. Остался кто-то другой, который не знал, как жить дальше без Аннушки. Про нее он ничего не знал, жива ли? Знает ли она, что с ним случилось после того, как самолет, подняв легкий первый снег на партизанском аэродроме, унес ее в далекую Москву?
Когда началась война, Николай и Антон пошли в военкомат. По возрасту их не взяли, а через пару недель включили в группу таких же ребят, дали тяжелые винтовки и поручили охранять от диверсантов водонапорную башню. В городе было шумно. По улицам потоками шли беженцы. Со стороны железнодорожного вокзала доносились гудки машин и паровозов, спешно эвакуировали предприятия города. Родители Антона и Аннушки занимались погрузкой заводского оборудования. Колин отец ушел на фронт, маму направили в Смоленск в состав медперсонала формируемого военно-санитарного поезда. Сам он остался с бабушкой. Дедушка умер два года назад.
Коля стоял на посту, и ему казалось, что все это понарошку, не всерьез, как игра. Не верилось, что вот так просто и неожиданно все началось, не верилось, что наши войска не остановят врага. А через три недели немцы вошли в город, и началась другая жизнь. Теперь Коля как-то разом заскучал по маме и папе. Стала понятной, доходчивой мысль, что они не могут сейчас вернуться, может быть, когда прогонят фашистов, не раньше. А когда это будет? 
Бабушка молилась каждый день, ходила в церковь или на рынок продавать яблоки из своего сада. Урожай в том году был богатый. Особенно порадовала Малиновка – любимый дедушкин сорт: яблоки крупные, бочок в малиновых разводах, а внутри красные прожилки. Коля подносил бабушке большую корзину с яблоками. Иногда они носили яблоки военнопленным, которых содержали в центре города. Угощали часовых, и им могли разрешить передать яблоки или чтонибудь другое съестное изможденным военнопленным, среди которых бабушка высматривала сына. Коля не верил, что отец мог оказаться за колючей проволокой. Наверняка, отошел с частями и воюет гденибудь.
Теперь Коля с Антоном старались не ходить вдвоем, о месте встречи и времени договаривались заранее. За городом в заброшенном песчаном карьере оборудовали тайник, куда складывали оружие, найденное в местах боев. Несколько винтовок, немецкий автомат, две гранаты надо было передать кому-то. Кому? Может самим что-то предпринять?
В городе заработала комендатура, появились объявления новой власти, начались аресты. После одной облавы Антон рассказал Николаю, что познакомился с человеком, который может связать с людьми из леса, им же можно передать оружие.
Как-то утром прибежала Аннушка. Ее трясло, она не могла говорить. Бабушка дала ей воды. Она зарыдала – арестовали их родителей. До последнего занимаясь эвакуацией заводского оборудования, они сами не успели выехать из города. Аннушка собирала в саду яблоки, когда услышала чужие голоса во дворе, і спряталась среди картофельной ботвы. Через неделю бабушка принесла из города плохую весть: Аннушка с Антоном осиротели, их родителей фашисты расстреляли.
Коля жалел Аннушку, не мог себе представить, как это – потерять обоих родителей, маму и папу. И хотя от своих родителей весточки не получал, надеялся, что они живы, сражаются с врагом. Несколько дней Коля не отходил от Аннушки, которая осталась жить у них. Наконец, у него появилась младшая сестра. Старшая сестра давно уехала в Москву и, окончив институт, работала инженером на заводе.
Аннушка была младше Коли на четыре года и училась с ним в одной школе, куда они ходили вместе, втроем. Коля жил в центре, к нужному времени выходил на улицу, ждал, когда подойдут Антон с Аннушкой. После занятий он часто задерживался, чтобы проводить ее домой, или, наоборот, торопился догнать ее, если у нее занятия заканчивались раньше. Ее дом находился недалеко от бабушкиного, и Коля часто после уроков шел не домой, потому что родители были на работе, а к бабушке. Из города они спускались к реке, переходили мост, и дальше по поселку выбирали один из трех маршрутов. Они не торопясь шли вдвоем по узеньким переулкам, заросшим вишнями, которые почти смыкались вверху цветущими ветками. Казалось, это было так давно...
Наконец объявился Антон. Погоревали, поплакали. Домой Антон с Аннушкой решили не возвращаться. Ночью тайком пробрались через сад в их дом. Поразил беспорядок, разбросанные вещи: фашисты или нет? Собрали кое-что из необходимого. Антон приходил только на ночь, молчал. Через неделю ушел, поведав Николаю, что возвращается в лес, в отряд, что оружие из тайника забрали. На другие вопросы не отвечал, попросил молчать, никому ничего не рассказывать о нем и присмотреть за Аннушкой. Напоследок попросил у Коли ключ от городской квартиры. Коля редко бывал там, тем более у него оставался второй ключ.
Через неделю умерла бабушка. Они шли на базар с последними яблоками: Коля впереди с корзиной, бабушка с кошелкой за ним. Почти прошли мост, когда позади раздались крики и выстрелы, кто-то прыгнул в воду. Коля обернулся и увидел бабушку, лежащую на мостовой среди раскатившихся малиновских яблок. Дурацкая пуля, летевшая вдоль моста, могла попасть в него, а попала в бабушку. Получается, что она прикрыла его собой. «Спасибо тебе, дорогая бабушка, и прости меня».
Тяжело одному хоронить родного человека, да еще в такое время. Соседи помогли с похоронами. Николай рыдал у гроба. Бабушка, у которой он прожил почти полжизни, которая старалась заменить отсутствующих родителей, которую он любил, прислушивался к ее советам, чувствуя в ней опору и защиту от свалившегося на них ненастья, погибла. Не сразу Николай свыкся с мыслью о потере родного человека. Ощутив себя одиноким, он еще сильнее потянулся к Аннушке. Теперь они остались вдвоем в бабушкином доме...
На чердаке Кольке не скучно, кипит лицейская жизнь. Он знает распорядок дня, расписание еженедельных мероприятий, годовой план работы лицея. Привык быть в гуще событий, наблюдая и запоминая происходящее. По пятницам в лицее проводят лицейские мероприятия. К девятому мая организуют вечера, посвященные победе в войне. Раньше приглашали ветеранов, которые рассказывали о годах войны в городе или на фронте. Колька никого не помнил. Наверное, это были подпольщики. Он всегда внимательно слушал выступления пожилых участников войны, но в их словах ничего, связанного с его знакомыми того времени, не находил. Однажды только кто-то упомянул в своем рассказе фамилию Антона, но только так, вскользь. Колька напрягся, сдерживая крик, как будто его могли услышать. Но никто выступающего не переспросил, не уточнил. В последнее время мероприятия проходят без ветеранов, наверное, уже не осталось свидетелей тех далеких событий.
На каникулах в лицее малолюдно. На летних еще ничего: ремонт – обычное дело. Здание старое: то снаружи надо подновить, то кабинет отремонтировать, то в общежитии навести порядок. На осенних и весенних каникулах проводятся олимпиады, и неделя пролетает незаметно. А зимние каникулы – тоска зеленая. Из общежития дети разъезжаются, в лицее тишина. Иногда Колька натыкается на группы учащихся, которых готовят к областной олимпиаде. Ему не понятно, как это на каникулах ходить на занятия. У Кольки портится настроение, на таких занятиях он быстро устает, материал ему кажется сложным, и он удаляется к своему окошку. 
Новый год Колька встречает один, даже вид праздничного города не радует. Далеко на площади видна елка в огнях, то тут, то там вспыхивают фейерверки, а он в это время вспоминает тот Новый год и ту зиму, которую они с Аннушкой прожили вдвоем.
Город все больше становился чужим, тревожным, как будто это другой, не их город. Уже прошли первые казни, сам не видел, рассказывали. Участились облавы. Он зарегистрировался в комендатуре, получил аусвайс. Сначала подрабатывал грузчиком на железнодорожной станции, потом устроился на лесопилку. Аннушка в город не выходила, да и перед соседями не показывалась. Без дела не сидела, вязала теплые носки из сохранившейся у бабушки шерсти. На рынке их продавала бабушкина знакомая торговка. Тогда он в полной мере ощутил ответственность перед Антоном, Аннушкой и им самим. Нужно было учиться жить с оглядкой, жить, чтобы тебя не замечали, когда ты на виду.
Аннушку опекал, как брат. Трудно, живя в одном доме, уберечь ее от излишнего своего внимания, проявления нежности к ней. Разрешал себе любоваться Аннушкой издалека, чувствуя ее расположение к нему, довольствуясь тем, что чрезвычайные обстоятельства подарили им возможность быть рядом. Она сначала стеснялась их вынужденного уединения, но разделение обязанностей, которое произошло, как бы само собой, способствовало их сближению в вопросе выживания. Он знал, видел, что она испытывает к нему нечто большее, чем дружеские чувства, но не подавал повода использовать это. Как будто они с закрытыми глазами шли рядом, не удаляясь, но и не приближаясь друг к другу.
Зима была долгая и морозная. Вечерами они сидели возле печки, Аннушка вязала. Рассказывали друг другу, как прошел день, и вспоминали счастливые довоенные дни. Антон появлялся еще несколько раз. Тот Новый год они встретили втроем, помянули родителей Антона и Аннушки и Колину бабушку. Как подарок к празднику, Антон рассказал, что под Москвой немцы получили по зубам. На предложение Николая включить его в подпольную работу, Антон посмотрел на сестру и ничего не сказал. Когда прощались, пообещал Николаю, что скоро заберет их в отряд. В феврале прошел слух, что молодежь будут отправлять в Неметчину. В начале марта Антон забрал в партизанский отряд Аннушку, а потом и Николая.
 
3
 
Со своего чердака Колька наблюдает, как растут деревья вокруг лицея. В парке рядом деревья очень старые, помнят войну, помнят, наверное, и его. Перед зданием деревья посажены уже после войны, и Колька из года в год наблюдал, как они подрастают. За столько лет их макушки дотянулись до уровня крыши. Зимой Колька любит смотреть на заиндевевшие ветки деревьев напротив его окна. Он видел, как меняется город, как поднимаются новые дома. Там, за рекой, где был бабушкин дом, теперь пятиэтажные здания. А дом, где их семья жила до войны, уцелел. Маму и папу после своей смерти он никогда не видел. Может, они тоже погибли, не вернулись с войны. Однажды он попробовал вырваться туда, в город, на свободу, подальше от этих стен, которые хранили его крики и боль. Разогнался, оттолкнулся от крыши, и, как ветер сносит пыль, его отбросила назад какая-то сила. Толстые старые стены не отпускали его, держали пленником этого здания, пленником и жертвой обстоятельств. Его жизнь закончилась здесь, внизу, в подвале, и ничего нельзя изменить или отменить. Его просто нет, уже давно.
Он месяцами приходил в себя. Внизу, под ним, как муравейник жужжал лицей, а Колька лежал, не шевелясь, разрешая голубям проходить через его нематериальную сущность. Не понять, помогали они ему вернуться в образ, которым он являлся, или наоборот. Недавно к сизарям прибилась белая голубка, и сразу прилюбила место у окна на солнышке. Голуби уступали ей место, может быть потому, что в лучах солнца, окрашенных цветными стеклами, голубка из белой превращалась в красную, желтую, зеленую, синюю. Для сизых голубей это было волшебством. Колька тоже любил наблюдать за разноцветной голубкой. Этот калейдоскоп пробуждал интерес, склеивал его сознание, и он снова начинал помнить. 
Здание лицея имело богатую историю. До революции в нем было женское епархиальное училище, после гражданской войны – школа Красных командиров. Во время войны в здании разместилось гестапо. При организации лицея выбор пал на старинное здание, возвышающееся над базарной площадью. Строгий архитектурный стиль в духе классицизма с высокими сводчатыми потолками, узорчатыми решетками лестниц, просторными учебными кабинетами вызывал тихий трепет в душах новых учащихся и способствовал формированию особой ауры, которую педколлектив подпитывал лицейскими мероприятиями. Бывшее помещение церкви, предусмотренной при епархиальном училище, пристроенное со двора, сейчас использовалось как актовый зал для проведения лицейских мероприятий, вечеров, ученических конференций. А башенка, возвышающаяся между основным корпусом и церковью, ранее выполнявшая роль колокольни, пустовала. Освобожденное от колокола помещение с пустыми проемами освоили голуби.
Несколько лет назад учитель физики и астрономии Василий Васильевич уговорил администрацию лицея устроить там астрономическую обсерваторию. Вставили окна, настелили пол. Купили телескоп. Правда, наблюдать в телескоп можно было только западную часть звездного неба. Одну часть конуса оцинкованной крыши заменили открывающимся стеклопакетом, на остальное не хватило денег. Но и этого было достаточно, чтобы хоть немного проникнуть в глубины Вселенной. В обсерватории развешены карты звездного неба, схемы. В центре на маленьком высоком столике модель Солнечной системы. Василий Васильевич здесь проводит занятия с олимпиадниками, иногда засиживаясь допоздна, когда можно наблюдать звездное небо.
Колька частенько бывал здесь, смотрел на звезды через стеклопакет в крыше старой колокольни, хотя удобнее с крыши лицея – все небо как на ладони. Но наблюдение за небом с лицейской колокольни напоминало о его детстве, когда он следил за людьми, снующими по городской площади, с колокольни ратуши. Как тогда, возникало чувство защищенности, скрытости от всех. Ему казалось, что так его никто не увидит оттуда, со звезд и планет, окружающих нашу Землю. Не то, что на крыше – на виду. Здесь, под конусом колокольни, ты будто под защитой каких-то земных сил. До Кольки не сразу дошло, что заявиться в любой класс на урок, хотя бы через потолок, он не боится, знает, что его не видят, а вот под звездами чувствовал себя неуютно, как будто раздетый. Хотелось спрятаться от этой бездонной глубины, она то ли манила, то ли притягивала. Как будто озерная глубь тянет вниз, вытягивает из тебя силы, когда уже совсем уставший выплываешь к берегу.
Когда командир партизанского отряда Кузьмич с комиссаром определяли его в состав отряда, он попросился в разведку, сказал, что знает город и, имея аусвайс, может добывать необходимую информацию. Коля знал, что Антона иногда отправляют для выполнения заданий в город, он бы мог вместе с другом. Но его определили в отряд Тимохи, командира разведгруппы, которая выполняла совсем другие задания. Антон был связным с городским подпольем и индивидуальные задания получал непосредственно от командира отряда. Группа же Тимофея занималась и разведкой, и диверсиями, и связью с другими отрядами.
До войны Тимофей не успел окончить курсы красных командиров: до выпуска оставалось три месяца, когда началась война. Вот почему его фотография была на стенде музея в подвале лицея. Колька потом дочитал подпись под фотографией бывшего курсанта: «Погиб при освобождении Кенигсберга, награжден орденом Красной Звезды (посмертно)».
Так Николай стал разведчиком партизанского отряда Кузьмича. Можно считать, что его школьная мечта реализовалась. Его учитель физики Григорий Степанович, объясняя измерение силы тока, сравнил принцип работы амперметра с работой разведчика. Разведчик должен собрать нужные сведения, и об этом факте никто не должен узнать. Как амперметр включают в цепь? С одной стороны, он должен измерить силу тока, а с другой, цепь не должна этого понять. Вот почему основной ток идет мимо, через шунт, а через сам прибор только небольшая часть тока. И только амперметр знает соотношение этих величин и истинное значение силы тока. Так что принцип работы хорошего разведчика совпадает с принципом работы амперметра и вольтметра, и некоторых других измерительных приборов: взять информацию так, чтобы враг не догадался. По теме «Измерение силы электрического тока» Николай получил «отлично», в глубине души лелея мечту о своей будущей профессии.
Он тогда вспомнил свое состояние на колокольне: его никто не видит, а он знает, что происходит на площади, сколько машин едет по мосту в одну сторону и противоположную. Вот только нужно научиться применять этот принцип в борьбе с фашистами. Коле хотелось поделиться своими мыслями о работе разведчика с Антоном, ведь ему приходилось бывать в городе. Антон во всем соглашался, но редко рассказывал о своих делах.
Боевое крещение Николай получил на железной дороге. Их группа полночи петляла по лесам. Участок пути, на котором собирались сделать подрыв, изгибался в сторону пролеска, заросшего молодым сосняком. Дальше, метров за сто, начинался настоящий лес. Заложили взрывчатку, из нескольких шпал вынули костыли, залегли. Тимофей предупредил, чтобы в бой не ввязывались. Страшно не было, просто время тянулось как-то медленно. Уже под утро загудели рельсы. Сначала прошла дрезина, на которой блестели касками два фрица с пулеметом. От взрыва паровоз и два вагона сошли с рельс. Коля видел, как наклонившись, паровоз стал окутываться то ли паром, то ли дымом. Трескотню одиночных выстрелов заглушил тупой звук пулемета справа, с дрезины. Коля не понимал, куда целиться, куда стрелять, никого не видно. Кто-то схватил его за воротник пальто и потянул за собой – Тимофей. Позади со стороны хвоста поезда стрельба усилилась. Пулеметные очереди срезали макушки молодых сосен. На опушке леса собрались члены группы – все целы, никого не зацепило и, не задерживаясь, ломанулись в лес. 
Антон тоже участвовал в диверсиях, но косвенно, в основном при подготовке. Когда подпольщики взорвали водонапорную башню, он рассказал Николаю, как готовились, как все прошло. Ребята вспомнили, как в начале войны они охраняли от диверсантов железнодорожную водонапорную башню. А вот теперь ее нужно было взорвать, чтобы паровозы, везущие на фронт танки и пушки, не смогли заправляться водой. Война все перевернула.
Когда Антон уходил в город, за Аннушкой присматривал Коля. В перерывах между заданиями он помогал ей по кухне, в сборе ягод, трав, грибов. Летом в лесу благодать, кажется, что и войны нет. Природа не замечает войны: все цветет, благоухает, птицы птенчиков поднимают на крыло. Хорошо в укромном местечке посидеть с дорогим человеком. Мечты о послевоенной жизни освобождают тебя от рутинных забот и тревог. Какие могут быть мысли у молодых людей: ему уже восемнадцать, ей четырнадцать? Только хорошие, вся жизнь впереди, вот только фашистов прогнать.
Жизнь лагеря – это не только вылазки, засады, это хозяйственная, бытовая работа по обеспечению жизнедеятельности отряда. Рейды по совместному проведению операций с другими отрядами или изменению дислокации лагеря обычно сопровождались потерями. Уходя с насиженных мест, оставляли постройки, укрепления, могли чем-то пожертвовать, только не оружием и боеприпасами. Иногда сниматься приходилось очень быстро, выдвигали прикрытие, отбивались, тогда могли быть и людские потери. Потом обживали новые места. Отряд приобретал опыт в выживании, выполняя одновременно задачу борьбы с врагом. 
Уже поздней осенью Николая с Антоном пригласил командир. В землянке за столом сидели комиссар и Тимофей. Задание предстояло очень ответственное. В соседней бригаде есть взлетная полоса. Через неделю будет самолет в Москву. Необходимо, во-первых, доставить в столицу знамя полка. Год назад четверо измотанных окруженцев прибились к отряду. Старший лейтенант предъявил знамя, рассказал, как кружили по лесам, хоронили раненых. Кузьмич им поверил, отряду люди нужны. Когда брали полицейский участок, старшего лейтенанта тяжело ранило. Николай там был, видел все своими глазами, самого в той операции зацепило. Героя похоронили. А вот сведения о людях и само знамя нужно отвезти в Москву. Во-вторых, необходимо передать информацию об отряде. Уже скоро год, как отряд Кузьмича немцам дает о себе знать. В-третьих, информация по связи с подпольем. Ну, и в-четвертых, Аннушку нужно отправить: болезненная, а зима на носу.
Километров десять их сопровождала группа Тимохи, попрощались. Дальше разведчикам нужно было «пошуметь» на железной дороге. Антон должен был забрать информацию в городе у связного, а Николай с Аннушкой шли дальше, где лесом, где выходили на дорогу. Аннушку обмотали знаменем, с которого отпороли бахрому, сверху телогрейка. Переночевали в деревне у знакомых и к нужному времени оказались в условленном месте, где должны были встретиться с Антоном. Не дождались. Неужели с ним что-то случилось? Николай с трудом скрывал волнение. Не хотелось верить в худшее. Но ждать нельзя.
Уже затемно их встретили партизаны соседней бригады, проводили к командиру. Из-за большого количества раненых место в самолете было только для Ани. Командир похлопал по плечу и то ли пошутил, то ли всерьез пообещал, что отправит его следующим рейсом. Николай с Аннушкой, не стесняясь, потянулись друг к дружке, обнялись. Мелькнула мысль, что он теряет эту хрупкую девушку, дорогую, любимую девочку, сестру. Когда самолет скрылся за макушками деревьев, Николай отказался от предложения отдохнуть и тронулся в обратный путь. Нужно доложить Кузьмичу о невыполненном полностью задании. Был уверен, что информацию передаст Аннушка, он ей все объяснил, ее там встретят. А вторая часть информации, от подпольщиков? Что же случилось с Антоном?
Он торопился. Привычная забота об Аннушке не уходила от него, растворяясь в лесном сумраке. Добавлялась тревога за нее, за Антона и городских ребят. Ему хотелось поскорее в отряд, поскорее отчитаться перед Кузьмичем, снять с себя эту ношу ответственности перед всеми, кто был рядом с ним все эти месяцы. Тоска от разлуки с Аннушкой поселилась в его сердце, то согревая его воспоминаниями об этой девочке, то содрогаясь и сжимаясь, как от судороги, вызванной электрическим разрядом.
Все правильно. Его тогда сорвало, сорвало тот элемент электрической цепи, тот шунт. Весь ток пошел через амперметр, и он сгорел, выдал себя электрической цепи. Чтобы сократить дорогу, пошел не так, как шли с Аннушкой, а напрямки, поближе к городу. Поздно понял, что вышел на облаву, от которой не смог уйти. Группа Тимохи, наверное, хорошо «пошумела». Николай об этом уже не узнал.

 4
 
Фрицы явились к вечеру. Их привезли во двор лицея. Да какие фрицы – фрицики! Двое немцев лет по пятьдесят-шестьдесят, немка помоложе, симпатичная, и постарше, невысокая и толстая – руководитель группы. Последними из автобуса вышли пятнадцать парней и девчонок одного возраста, внешне не отличающиеся от наших лицеистов. Встречать вышел директор лицея Валерий Владимирович с заместителями. Гостей разместили в общежитии, накормили в лицейской столовой. В актовом зале организовали вечер знакомств. От лицеистов основную роль взяла на себя группа с профильным немецким языком.
За долгие годы, проведенные в этом здании, у Кольки определились излюбленные места, где он зависал надолго. Когда заприметил Аню-лицеистку, похожую как две капли воды на его Аннушку, часто пропадал в филологическом классе, на мероприятиях в актовом зале. Само собой, конечно, заглядывал и на совещания к директору. Когда увлекся физикой, полюбил кабинет Василия Васильевича. Среди лицеистов ходили слухи, будто в этом кабинете еще до революции повесилась от несчастной любви воспитанница училища, и ее призрак до сих пор бродит по коридорам лицея. Колька никаких призраков не встречал, не верил в эти сказки. Он считал, что призрак создается самим человеком, и если в него поверить, то он и будет для тебя существовать. А Кольку никто не создавал, он сам по себе, и никто в него не может поверить, потому как не знают ничего о нем.
Последний год он каждый вечер заглядывал на колокольнюобсерваторию. Василий Васильевич доверял ключ своим ученикам, чтобы те имели возможность и после уроков решать задачи по астрономии, не только теоретические, но и практические. Подготовке к олимпиадам в лицее уделялось много внимания. Двое учащихся: Витя Соловьев и Катя Болдырева не смогли выйти на республиканский уровень по физике, и учитель переключил их на астрономию. А еще к ним подвизался двоюродный брат Вити – Ваня, Иван. Он тоже с физмата, но до олимпиадного уровня не дотянул. Зачем? А вот туризмом увлекается по-серьезному. Особенно ему нравятся водные походы. С лицейским турклубом Ваня прошел уже и по Днепру, и по Березине, путешествовали по Карелии. Астрономия его интересовала, поскольку ею занималась Катя.
Обычно Иван сидел тихо, чтобы не прогнали, изредка задавая якобы интересующие его вопросы. Астрономы на них почти не реагировали, ну, разве что Катя иногда отвлекалась. Кольке интересно наблюдать, как Ваня смотрит на Катю, а Витя смотрит на Ваню. Гремучая смесь взаимных отношений иногда взрывалась, и тогда Ваня покидал друзей или молчал оставшееся время, уставившись в учебник физики. В тот вечер он сообщил информацию от друзей туристов с «немецкого» класса.
В практике лицея по обмену опытом лицейские «немцы» ездили в прошлом году в Германию на языковую практику. А в этом году группа немецких учащихся приезжает сюда. Ваня сообщил «секретную» информацию и, глядя на Катю, добавил, что его включили в сопровождающие немецких гостей в водном походе.
Услышав неожиданную новость о посещении лицея немцами, Колька бросился в кабинет директора. Валерий Владимирович подводил итог совещания по приему немецкой делегации. Кроме всего прочего, предполагался, действительно, водный поход на байдарках с двумя ночевками, туристической баней, спортивными мероприятиями. Но самое главное – чтобы дети пообщались, укрепили знание языка языковой практикой.
Колька не дослушал до конца. Его внезапно накрыла такая боль, что он с трудом преодолел потолок директорского кабинета. Боль была не такая сильная, но вибрирующая. Как будто его трясет от высокой температуры. Такое было с ним, когда его ранили, и пока прибыл врач, лихорадило так, что думал, кончается. Пулю вынули, отпоили, откололи. А теперь пуля где сидит? Откуда ее вынуть, если его самого нет. Эта боль чего? Боль времени, ведь болит уже сколько лет, сколько лет прошло после войны? Если собрать эту боль со всех убитых, казненных, умерших от ран, голода, умерших уже после войны, боль всех живых, которым досталось это счастье – счастье жить! Все расстрелянные, повешенные, сожженные, замученные перед смертью, зная, что это их смертный час, о чем-то думали, посылали небу и всем оставшимся какой-то сигнал, а потом им было больно, так больно! Где все это? Где этот крик? Все во времени, не пропало, все сохранилось! Зачем они здесь? Что им надо? Их деды и отцы в этом здании мучили нас и убивали… Э-эх!
Когда Колька пластом лежал на чердаке, под ним в методкабинете сдвинули столы, накрыли разносолами, кто что принес из дому, что купили, что приготовили в столовой. Поднимали тосты, угощали немцев. Преподаватели немецкого переводили на две стороны, да и среди немцев было два учителя русского языка. Валерий Владимирович произнес тост за дружбу между народами. Порозовели, разговорились. Оказалось, что, у всех гостей то ли дед, то ли отец воевал: или погиб, или оказался в плену и вернулся уже после войны, или раненый уцелел. Замдиректора Петр Петрович, оценивая ситуацию, увидел, что один немец уже в полуотключенном состоянии и решил напоить второго. Вилли, полноватый мужчина с ежиком седых волос, не поддавался. Какой тост не предлагал Петр Петрович – все мимо. Вилли выслушивал тост, потом его перевод, кивал головой, мол, гут, гут и, выдохнув, резко подносил полную рюмку ко рту. Пока Петр Петрович честно выпивал свою, Вилли уже ставил на стол почти нетронутую рюмку. В конце концов, Петрович сделал вывод, что Вилли над ним издевается, и предложил выпить за мир во всем мире. И когда все повторилось, и Петрович по своей простоте, сжав кулак, собирался жахнуть по столу, в кабинет ворвалась комендант общежития.
В комнатах общежития, где расселили немецких гостей, было накурено так, что комендант решила сделать им замечание. Как ей показалось, юные немчики проигнорировали ее просьбу, и тогда она побежала к директору. Когда Валерий Владимирович с Фрок – руководителем немецкой группы – вошли в первую комнату, обратил внимание на пустые металлические баночки от пива и еще чего-то. Кругленькая Фрок оглянулась на директора, улыбнулась и, делая вид, что все нормально, обычное явление, дети устали, начала что-то выговаривать им на немецком языке. Директор вышел, закрыл дверь, подумал о хорошей мине при плохой игре, отметив про себя странноватое состояние некоторых юных гостей и то, как покраснело лицо Фрок. А еще подумал о том, какие у него хорошие лицеисты, не чета немцам.
Утром Колька висел у окошка во двор, наблюдая, как под руководством Олега Михайловича, руководителя турклуба, лицеисты готовят байдарки и катамараны, проверяют амуницию, упаковывают продукты. Наконец погрузились в автобус, поехали. Колька насчитал только десять немцев, из них двух взрослых. Остальных, что, не взяли? 
На третий день ближе к вечеру вернулись из похода. Немецкие участники, не скрывая, что устали, радовались, что их мучения, наконец, закончились. Ваня, загоревший и веселый, командовал разгрузкой багажа, поглядывая украдкой на башенку колокольни, торопился поделиться впечатлениями с Катей и Витей.
Туристы знали, чем удивить немецких лицеистов. Одна только баня чего стоит. Туристическую баню им когда-то показал Михалыч. Они долго собирали камни по берегу небольшой речки. Потом прямо на куче разнокалиберных камней разложили костер. Пока камни нагревались, натянули вокруг костра толстую целлофановую пленку. С догоревшего костра убрали золу. Лицеисты входили в полупрозрачный шатер и, взявшись за руки, у раскаленной каменной кучи проговаривали текст посвящения в туристы, поддавали пару, хлестали друг друга вениками, ходили паровозиком и, наконец, разгоряченные бросались в озеро, получая дикий восторг от того, что преодолели себя.
Все то же самое они проделали и перед немцами, от которых в организации бани не получали никакой помощи. Было видно, что тем не очень нравится задумка туристов. Они уже давно пожалели, что не остались в лицее: природа как природа, ничего особенного, сплошные комары, спать невозможно, туалета нет, еду пока приготовят – слюной изойдешь, какие-то соревнования. А когда немцам предложили зайти в шатер погреться, после поддачи пара вылетали оттуда и стояли, сгрудившись, кутаясь в полотенца, в ожидании, что эти русские им еще предложат. А чтобы в озеро – ну, если только ноги помочить.
Все это Ваня рассказал своим друзьям-астрономам, развеселив их рассказом, как они замучили немцев. А Колька, слушая рассказ, вспомнил, как им надо было доставить в отряд взрывчатку. Река не маленькая, перейти нельзя, на мосту немецкий пост, и октябрь на дворе. Прошли лесом вдоль берега, соорудили маленький плотик для взрывчатки, узелок с одеждой привязали на голову и поплыли тихо. Сам не спортсмен, чуть не задохнулся, выгребая в холоднющей воде. Толкая плотик, Николай представил, что на плотике не взрывчатка, а Аннушка сидит и смотрит на него – так легче стало. Выплыли.
Катя, насмеявшись, посетовала, что гостей так не принимают, что программу надо было с немцами согласовать, они ведь не спортсмены.
Витя не согласился с Катей, напомнив, что его и Ивана дедушка в партизанах воевал, бил фашистов и им велел. И что правильно обошлись с немцами в походе, пусть знают наших.
Катя заспорила, мол, какие они фашисты – дети.
Иван вдруг посерьезнел. Глядя в глаза Кате, негромко, как будто открывая тайну, сказал, что они с Витькой после смерти дедушки хранят его боевые награды. Так эти немчики, наверняка, так же хранят и фашистские медальки своих дедов. Значит, у них что-то фашистское до сих пор сидит, хранят, что сохранилось с тех пор.
Слушая разговор лицеистов, Кольке вдруг показалось, что и его кто-то помнит. Может быть, кто-то о нем вспоминал, рассказывал своим детям. Конечно, ровесники и те, кто был в отряде постарше его, навряд ли дожили до нынешних времен. Но те, кто вернулся с войны, рассказывали о войне, а может и о нем что-нибудь. Жалко только, что мало успел. Сколько он в отряде повоевал: с марта по декабрь. Сколько фашистов убил – не считал, не до этого было. Разбери и пойми, кто в кого попал, когда стреляешь из засады, или когда при нападении бежишь и стреляешь быстро, и когда стреляешь, выцеливая, а думать надо еще быстрее. Нет, если бы нос к носу пришлось столкнуться, выстрелил бы не задумываясь. В общем, два ранения, подвигов не совершал, но и не прятался за спины других… А как мама, папа? Жалко… Мало пожил… Ну, зато много помню, долго помню, и буду помнить все, что было.
На чердаке лицея Колька с колокольни не живет, он неживой. Он помнит. В этом смысл и энергия его существования. Ничего не забывает со времени своей гибели, со времени войны. Боль не оставляет его в покое. Если бы ее не было, наверно он бы исчез, растворился среди звезд. А он смотрит на лицеистов, выстроившихся во дворе на торжественную линейку, посвященную окончанию учебного года. Все лица знакомые, как родные. Колька радуется за них, глядя через цветные стеклышки чердачных окон. Им и должно быть весело, ведь у них не болит. Это у него болит, он привык уже к этой боли, связал ее со временем. Ведь сколько лет она мучает его, и будет дальше мучить, иначе нельзя. Без этой памяти не жить, как нельзя убить время, которое было, оно просто ушло. Оно было – и все, с этим ничего не поделаешь.
Стая голубей, выпущенных лицеистами, покружила над двором и взмыла вверх, поднимаясь выше и выше. Выпускники как завороженные, жмурясь от яркого утреннего солнца, смотрели на небо с тающими в синеве птицами, а Иван, толкая Витю, показывал на белого голубя, опустившегося на крышу лицея у чердачного окошка с цветными стеклышками.